Потом, спустя время, Марина очень часто вспоминала этот вечер: в разговорах с врачами, Мишей, с милиционерами, наедине с самой собой. Все время задавалась вопросом: а могла ли она на что-то повлиять? Быть внимательней, закатить истерику, увидев, как отец садится за руль? Настоять на водителе?
Но ответа на эти вопросы не находила. По правде сказать, тот случай был не первым, когда отец садился за руль после алкоголя, хоть он вроде бы никогда не превышал определенной дозы. И вряд ли Марина могла бы это изменить. Более того, если откровенно, тогда она даже не обратила на это внимания, погруженная в свои мысли…
Сначала день рождения отца Миши собирались праздновать в ресторане, насколько знала Марина. С толпой гостей из числа знакомых, друзей и партнеров. Но из-за того, что пошатнувшееся здоровье ему пока так и не удалось поправить полностью, размах мероприятия сократили до семейного масштаба, пригласив только самых близких. Так что в гостях у Граденко собралось лишь две семьи старых друзей, а из «молодого» поколения - вообще были только сама Марина с Мишей. Сын второй пары – Нештенко, крестной Михаила - еще семь лет назад уехал учиться сначала в Польшу, потом перебрался в Англию, и в родной стране бывал очень редко, лишь в гостях, не планируя уже возвращаться. Так что вечер проходил тихо и спокойно. И единственная заминка возникла в самом начале: когда Миша, с которым Марина и рассталась-то лишь пару часов назад, подошел и уверенно, так как-то с полным правом, обнял и поцеловал ее. Ни от кого не скрываясь и не прячась. Да и тогда стушевалась одна Марина, впервые оказавшаяся в ситуации открытого проявления своих чувств. Ну, и те самые Нештенко удивились. Их же с Мишей родители отнеслись к ситуации как к должному, словно уже все знали и полностью одобряли. Да и самой Марине долго смущаться было некогда – все равно, когда ее целовал Миша, она обо всем как-то забывала, все становилось не таким существенным, важным и страшным.
Да и вообще, все ее ощущения и впечатления от этого вечера были какими-то сладко-туманными: когда просто все замечательно и нет разногласий. Все собравшиеся давным-давно знают друг друга, понимают все недосказанные шутки и веселые намеки. И все проходит легко, просто, весело настолько, что часов не замечаешь, они испаряются, улетают, словно минуты. Марина не смогла бы выделить что-то конкретное – она ощущала себя счастливой, свободной и любимой. Спокойной и уверенной в будущем.
Они с Мишей весь вечер просидели рядом, принимая участие в общей беседе и при этом успевая обсудить что-то, понятное только им двоим: и мелочи из офиса, и дорассказать истории, начатые на вчерашнем ужине, да так и не оконченные, из-за того, что не хватало времени, а тем всегда было много.
Первыми засобирались Нештенко, громко поражаясь, что уже начало первого ночи, а завтра, то есть уже сегодня, как ни крути, а надо выходить на работу. Засиделись и не заметили. Все шутя предложили устроить выходной, но потихоньку поднялись и пошли провожать. А потом решили ехать и ее родители, правда, Марина была занята разговором с Мишей и пропустила этот момент. Они отошли по террасе дальше, и хоть Марина слышала какие-то споры и разговоры, что вели родители, – в смысл не вслушивалась. Маме даже пришлось дважды окликать ее, чтобы привлечь внимание.
И не особо удивилась Марина, когда оказалось, что поведет отец. Честно говоря, в тот момент она не обратила на это внимания, пусть и видела за столом, что папа пил. Слишком уж была погружена в собственные переживания ощущений внимания Миши, его поцелуев, прикосновений. Даже сев на заднее сиденье их автомобиля, она еще чувствовала на своих плечах тепло его рук, его губы на своем лице.
В машине никто не разговаривал, все устали, наверное, потому ее никто не отрывал от счастливых раздумий. На дороге тоже было мало машин. Так что только стук капель слабого летнего дождя нарушал тишину в салоне.
Где-то на середине дороги, разминая затылок, пытаясь хоть как-то продержаться до дома, Марина случайно задела застежку сережки. И, ойкнув, наклонилась вниз, стараясь разглядеть, куда упало украшение. На ее вскрик обернулась и мама, но Марина, «нырнув» под сиденье, не отозвалась на вопрос: «что случилось?».
А уже через секунду вся эта медлительная и вязкая, даже чуть томная атмосфера – взорвалась… Раскрошилась на кусочки скрежетом металла и громким, пронзительным криком матери, почему-то оборвавшимся так же внезапно, как все и началось.
Удар.
Визг тормозов по мокрому асфальту.
Ругательства отца и его хриплый крик.
Грохот и страшная тряска машины.
И снова удар. Только куда более сильный.
Марина, совершенно ничего не понявшая, потеряла ориентацию, сильно ударившись лбом о переднее сиденье. Тут же, не успев сделать вдох, ее откинуло виском на боковую стойку автомобиля. Она не успела ни закричать, ни понять, что случилось, – на какое-то мгновение Марина просто отключилась от боли.
Голова раскалывалась, пульсировала. И сознание мучительно медленно пробивалось сквозь эту липкую, тягучую боль. Окружающая тишина показалась оглушающей после того грохота. Марина почти ничего не слышала, кроме собственного пульса. И правый глаз, почему-то, не удавалось открыть полностью.
- Мама? Пап? – голос был сиплым и каким-то словно чужим. Глухим.
Марина попыталась подняться, как-то вылезти из пространства между сиденьями, которое почему-то стало гораздо меньше, чем было недавно. Ничего не вышло – нога застряла под передним сиденьем.
На ее оклик также никто из родителей не отозвался. Только отец, кажется, хрипло застонал. Марина их не видела. Не могла повернуться, а сиденья как-то вывернулись. Только левую руку матери, которая висела под каким-то странным и совсем неестественным углом.
- Мам? – в этот раз оклик вышел, наоборот, тонким и ломким.
Испуганным. Марине показалось, что маме должно быть очень больно, точно - перелом. Отца она вообще рассмотреть не могла, головная боль не позволяла больше извернуться. И ей снова никто не ответил.
Страх нарастал, будто подпитываемый болью. Пульс в ушах уже заглушал все остальное. И глаз никак не открывался. Марину охватила паника. Ужас такой силы, что она даже не сразу сообразила – руки у нее свободны и она вполне может ими управлять. А когда это осознала, попыталась ощупать голову, понять, что с этим проклятым глазом? Пальцы нащупали огромную шишку, отозвавшуюся острой болью на это прикосновение. Как раз над правой бровью.
Вскрикнув, Марина тяжело припала на руки. Что-то мешало. Прямо под ладонью. С трудом моргнув, пытаясь сфокусировать взгляд, «поплывший» от боли, она сумела понять, что нащупала свой же мобильный. Экран треснул, кажется. Но засветился от ее давления на кнопки. Работал. Не до конца отдавая себе отчет в том, что делает, Марина дважды нажала на кнопку вызова, автоматически вызывая последний набранный номер. Миша. Она ему днем звонила…
- Да, солнышко? Вы добрались? – Миша ответил быстро, на второй гудок.
Его голос звучал так весело. Легко. А Марина почти не соображала, теряя ощущение реальности.
Ей пришлось наклониться и прижаться пульсирующей головой к самой трубке. Руки не слушались нормально, она никак не могла поднять телефон.
И ответить не выходило. Только всхлипывать, глотая воздух.
- Мариш? Все нормально? Алло?
Кажется, он насторожился. А может, услышал ее хрип.
- Миша… - Она буквально просипела это в трубку, не совсем уверенная, слышит ли он ее. – Миша, мы разбились. Машина…
Силы кончились, и Марина практически легла на трубку. Головная боль усилилась. Она начала плакать, даже не понимая этого.
Михаилу понадобилась лишь мгновение, чтобы осмыслить ее путанное бормотание.
- Марина! Солнце, где? Где вы? – уже совсем иным тоном, напряженно прокричал он в трубку.
Она понятия не имела. И боль сильнее стала от крика.
- Миша… - попыталась отозваться она. – Больно.
Марина не хотела жаловаться. Оно само вырвалось.
- … !- Миша ругнулся, а у нее даже сил не хватило удивиться. Она раньше не слышала, чтобы он такое говорил. – Марина, солнышко мое, где вы? Хоть примерно?! Я уже еду. Мы едем. Скажи, хоть приблизительно?!
Его тон вновь поменялся, напомнив Марине тот, которым Миша иногда говорил с сотрудниками. Когда требовал беспрекословного выполнения распоряжений. И она почувствовала необходимость как-то отозваться, несмотря на боль.
- Не знаю, - всхлипнула Марина снова. – Не вижу. Не могу подняться. Родители не отвечают. Миша!
Это ее паника и страх прорвались восклицанием. Ужас, продолжающий давить грудь, заставляющий судорожно дергаться на полу, в попытках освободить ногу.
- Солнце! Успокойся! – это прозвучало твердо. Хлестко. Приказом.
У Марины даже немного в голове прояснилось.
- Что ты помнишь, Мариша? Где вы ехали? Что проезжали?
На том конце связи, на заднем фоне что-то шумело, хлопало, кто-то быстро говорил. Но Марина ясно слышала только голос Миши.
- Дамба, - хрипло выдохнула она, после нескольких мгновений мучительных размышлений. – Мы только-только проехали дамбу, кажется.
Голова начала болеть сильнее от попыток сосредоточиться, вспомнить. И паника сковывала, заставляя тело неметь. Хотелось закрыть глаза и отдохнуть. Расслабиться хоть на секундочку. И маму дозваться.
- Я еду, слышишь, солнце?! – словно поняв это, Миша давил на нее своим голосом, тоном. Заставлял слушать. – Я сейчас буду. Не отключайся. Я еду, солнышко. Марина?
Она слышала его. Просто сил отозваться не было. Скукожившись, Марина вновь попыталась вытянуть ногу, которую уже сводило судорогой от неудобного положения. Опять не сумела. Всхлипнула.
- Солнышко? Ты как? – Миша продолжал оставаться на связи, постоянно с ней говоря.
- Не знаю. Нога застряла, - с болезненным выдохом выговорила она.
- Держись, еще немного. Мы спасателей и «скорую» вызвали. Может, они раньше приедут. Держись, солнце.
Она пыталась. Цеплялась мыслями за его голос, за уверенность, что сейчас Миша приедет - и все станет хорошо. Сейчас все наладится. Все будет нормально. Только паника никуда не делась. Боль мешала сосредоточиться. И страх.
- Мам, папа?! – из последних сил приподняв голову, опять попробовала позвать Марина. – Мамочка?!
Но кроме Миши ей никто не отвечал.
Они с отцом приехали первыми. Не намного опередив скорую и спасателей, но все-таки первыми.
Так, как в тот вечер, Михаил еще не ездил никогда в жизни. Словно наперегонки со временем, которое отмеряли сиплые, тяжелые вдохи Марины в телефонной трубке, прижатой к его уху; ее жалобные попытки докричаться до родителей; холодные капли пота, стекающие по его спине от напряжения, с которым Михаил всматривался в обочины дороги. Наверное, первые седые волосы появились у него именно в эти минуты, от леденящего ужаса, который гнал кровь по сосудам с бешеной скоростью; от незнания, что с Мариной, каково ее состояние на самом деле; от понимания, что с ее родителями все далеко не в порядке, если она не может добиться от них никакой реакции. Самой ужасающей мыслью, которая беспрестанно крутилась у него в голове во время той поездки, было опасение, что он вот-вот может услышать ее последний вздох – и окажется совершенно беспомощным. Не успеет. Слышит ее, а найти не сумеет.
Откровенно говоря, если бы не отец на соседнем сиденье, который и слышать не пожелал о том, чтобы остаться дома, Михаил не знал, как бы держал себя в руках. Несколько раз, снова и снова не видя автомобиля, слетевшего с дороги, он был близок к тому, чтобы завыть от бессилия. Но продолжал ехать дальше, всматриваясь в темноту.
Машину они увидели, уже слыша вдалеке вой сирен спасательных служб, очевидно, едущих сюда же по их вызову. Михаил резко затормозил, буквально посреди проезжей части, отбросил телефон и выскочил из своего автомобиля, оставив отца встречать спасателей. Он не мог стоять, не мог ждать, хоть и признавал, что в призыве отца подождать профессионалов – есть рациональное зерно. Но в этот момент Михаил был за гранью логики.
Ему хватило одного взгляда вблизи, чтобы понять – тете Миле не помогла подушка безопасности, да и ни он сам, ни спасатели уже ничем помочь не смогут. Крестного Михаил не видел – сработавшая подушка безопасности и дерево, в которое боком въехала машина, закрывали обзор. Машина была деформирована достаточно сильно. Возможно, из-за столкновения.
- Марина?! Солнышко?
Этот крик был отчаянным, неконтролируемым, вырвавшимся от чувства беспомощности из-за представшей ему картины.
- Миша…
Он не был уверен, действительно ли услышал ее голос или просто очень этого хотел. Так или иначе, он рванул на себя доступную пассажирскую дверь. И тут же увидел ее: Марина лежала на полу, лицом вниз, зажатая сдвинувшимся передним сиденьем. За его спиной все громче гудели сирены. Какие-то машины уже остановились и, судя по звукам, кто-то приближался сюда.
- Марина…
Миша не знал, что сказать. Он присел, протянув к ней руки, хотел коснуться, осмотреть, понять – насколько она пострадала. Но Марина уже и сама подняла голову – он увидел мобильный телефон, контуры от которого отпечатались на ее щеке, похоже, Марина лежала на аппарате. Над правой бровью у нее расплылся огромный синяк, а чуть выше, из-под волос, виднелись запекшиеся следы крови. Губа была прокушена.
Он осторожно коснулся ее плеча, спины, шеи - стараясь проверить, если ли где-то переломы.
- Миша, - было видно, что она очень напряжена и испугана. – Почему родители молчат? Что с ними?
Она и сама протянула руку, вцепившись в его ладонь.
Миша не успел ничего ответить. И не знал, рад этому или нет. Но именно в этот момент подбежали медики, оттеснив его от машины. А потом началась такая суматоха, что стало совсем не до разговоров.
Он помогал врачам, которые после беглого осмотра разрешили вытаскивать Марину из машины. Кроме синяка и рассечения на голове, с вероятным сотрясением, у нее вроде бы оказался лишь ушиб мягких тканей зажатой ноги. С помощью спасателей они освободили ее достаточно быстро.
Крестный также был жив. Но пострадал куда серьезней: судя по обрывкам разговора, который вели между собой медики, у него оказалась сильно повреждена правая половина тела, которую зажало покореженным металлом. Тетя Мила погибла при столкновении, по заключению врача, которое он услышал.
Но сейчас у Михаила не было времени обдумывать и осмысливать слова. Он просто отмечал факты, движимый единственной задачей – позаботиться о своей Марине.
Пока спасатели приносили технику, чтобы разрезать корпус автомобиля, Миша отнес Марину к автомобилю «скорой». Она пребывала, похоже, в ступоре от количества людей, шума и действий, которые завертелись вокруг них. Постоянно моргала, слабо осматриваясь. И пыталась скукожиться в его руках. Зачем-то сжимала и разжимала пальцы. От боли, вероятно. Ее платье порвалось. И Михаил как-то совсем не к месту пожалел, что не взял пиджак, когда вылетал из дома: ему казалось, что ей холодно.
Ему же сейчас было жарко. Он старался держать ее как можно аккуратней, хоть мышцы и трясло от избытка адреналина, и все тело было напряжено, словно каменное. Однако Миша очень старался обнимать ее мягко. Но справлялся откровенно плохо.
Одна из женщин-медиков тут же принялась осматривать голову Марины внимательней. Михаил же, не зная, чем себя занять, пока осмотрелся.
- У нее точно сотрясение, повезем сейчас в травмпункт, надо рентген делать. И швы накладывать. Тут рассечение, - оторвав его от наблюдения за работой спасателей, сообщила врач.
- Хорошо, - он заметил, что его отец уже разговаривает с представителем ГАИ.
- Миша! – Марина вцепилась в его руку, прервав. Словно включилась, выходя из ступора. Начала крутить головой. – Что с родителями? С мамой? Где они? – сморщившись от боли, она все равно попыталась подняться, чтобы его обойти, самой посмотреть.
Врач прикрикнула, требуя не двигаться. Но Марина ее словно бы не слышала.
Миша не позволил. Опустил обе руки ей на плечи. Сжал, наверное, даже сдавил, заставив обратить на него все внимание:
- Крестного сейчас пытаются освободить, его сильно зажало металлом. Много травм. Но он жив. – Миша говорил кратко. С перерывами. Чтобы она воспринимала.
Марина моргнула. Облизнула прокушенную губу. Кивнула, тут же сморщившись от боли.
- А мама? Как она? Уже вышла? – опять попытавшись подняться, напряженно спросила Марина, частя и глотая буквы. – Я ее звала, звала. Ей плохо, кажется. И рука, наверное, сломана, надо быстрее…
Вокруг мигали и гудели сирены, трещали рации. Кто-то с кем-то переговаривался. Шумел резак, кромсая металл. Ночь ада. Но Марина ничего не замечала, судя по всему.
Миша сжал руки еще сильнее. Это вышло непроизвольно. Но заставило ее умолкнуть и перевести взгляд на его лицо. Он посмотрел Марине в глаза, подбирая слова. Миша знал, насколько сильно она любит мать. Любила…
- Марина…
Наверное, то, как он обратился к ней, то, сколько вложил в имя, само выражение лица, – сказало ей все остальное. Марина застыла, продолжая смотреть на него. Просто смотреть. Совершенно молча. Только взгляд словно остекленел. Застыл в одной точке. Марина вздохнула и как будто бы сжалась, став еще меньше.
Миша не знал, что делать. Он впервые оказался в подобной ситуации. Сам ощущал какую-то опустошающую прострацию. И лихорадочно пытался найти какие-то слова утешения, поддержки… Но в голове, как назло, было совершенно пусто. Только стучал пульс. И страх за жизнь Марины еще никуда и не думал уходить.
- Надо везти ее в больницу. Срочно, надо внутричерепную гематому исключить, - врач махнула рукой, подгоняя его. – Сейчас приедет вторая бригада. Мужчину заберут.
Михаил не все понимал, честно. Но то, что угроза жизни Марины все еще сохранялась, осознал моментально. Кивнув врачу, он забрался внутрь машины «скорой», набрав отца по телефону. Коротко объяснил ситуацию, очень надеясь, что его самого потом не придется снова госпитализировать в кардиологию. И обнял Марину за плечи, поддерживая вместе с врачом, помогая лечь на каталку. Она же все еще смотрела в одну точку. И никак внешне не отреагировала на его действия.