Наше время

Он стоял в самом темном углу. Хотя, возможно, это Вячеславу так только казалось. Одно он знал точно — Агния его не сможет здесь увидеть ни при каких обстоятельствах. Нет, он не прятался от жены. Но она не знала о том, что он жив. Об этом говорили все, кого Боров только смог заполучить в свои руки, и он не сомневался, что они говорили правду. Сложно лгать, когда он «убеждает». И концерт не казался Вячеславу лучшим местом, чтобы объявить ей о своем «воскрешении».

Эта мразь, Шамалко, старательно скрыл от Агнии то, что его попытка убить Вячеслава не увенчалась в итоге успехом, и, судя по всему, продолжал наслаждаться мучениями женщины.

Боруцкий люто ненавидел Шамалко за это.

Не больше, чем себя, впрочем. За то, что так долго собирал силы, чтобы суметь выступить теперь против него. За то, что был недостаточно ловок, силен и расторопен, чтобы уберечь жену от всего. Господь свидетель, все его мучения и боль не выдерживали никакого сравнения с тем, что, наверняка, пережила она. И продолжала переживать.

Певица свободно и легко сидела на высоком табурете в центре зала с высоким коническим потолком. Здесь не было сцены, как таковой. Слушатели стояли вокруг, на некотором расстоянии, у стен, и на тупиковых лестницах, поднимающихся вдоль стен до середины высоты помещения. Оркестр расположился по бокам от певицы, не закрывая Агнию, и ее тонкая фигурка, подсвечиваемая лампами сзади, казалась еще более хрупкой и тонкой, чем полчаса назад, у дверей.

В последний раз, когда он видел ее, его Бусинка была на четвертом месяце беременности, и ее фигурка уже начала меняться, округляясь в талии. А он постоянно клал на ее проступающий живот руки, пытаясь уловить биение новой жизни, такой непонятной и оттого — таинственной и волшебной для него. У него должен был родиться сын…

Шамалко отнял у них и это.

Он отплатит.

Возможно, не ему, бандиту, горевать и мстить за отнятую жизнь. Возможно, это его расплата за все те жизни, которые погубил он. Все может быть, и Вячеслав готов был принять этот счет. Но только не Агния. Она не заслуживала такого горя. У нее не имели права убивать ребенка только из-за того, кого эта женщина посмела полюбить.

Вячеслав мучился от того, что они потеряли, но прекрасно отдавал себе отчет, что Агния восприняла это во стократ сильнее. Эта женщина и так потеряла в жизни слишком много. А он готов был мстить любыми методами и за малейшую ее боль.

Ее голос разносился по объемному пространству частного концертного зала, наполняя и окружая каждого. У его жены был великолепный голос, и даже то, то она сейчас плакала, этого не меняло.

Никто не видел и не понимал. Никто, кроме него. Вячеслав знал каждый тембр и каждую тональность ее голоса. То, как тот менялся, когда его Бусинка была весела, или грустила, когда она находилась в задумчивом настроении, или когда плакала…

На шее Агнии тускло поблескивала золотая цепочка, на которой, вместо кулона, висело массивное кольцо, определенно, не ее размера. Золотое. Мужское. То, что он всегда носил вместо обручального.

Вячеслав даже не представлял, что ей довелось вытерпеть, чтобы забрать его кольцо у Виктора. Что она вынесла, когда просто увидела то. На его пальце, который Щур отрезал вместе с мизинцем, чтобы принести доказательство его смерти Шамалко.

И об этом ли она думала, плача сейчас?

Он не мог смотреть на ее слезы. Не мог.

Но смотрел, сжимая искалеченные руки на толстых шипах роз, которые собирался отправить ей после концерта, не замечая, как рвет кожу и пачкает стебли кровью. Все его тело покрыто шрамами, одним больше — одним меньше, это уже не играло роли. Но ее страдания всегда причиняли ему такую боль, которую, кто б мог подумать, Вячеслав Боруцкий вынести практически не мог.

Он вытерпел все, что не раз творила с ним судьба: и пулевые ранения, и драки, и поножовщину, которыми изобиловала его жизнь. И тупой нож, которым ему Щур по живому отрезал пальцы, когда Вячеслав уже сам не знал, на каком свете находился. И челюсти бездомных псов, которые потом рвали его тело на части на свалке, и с которыми он отчаянно боролся за свою жизнь. Но ее страдания и боль рвали его душу, и с этой болью он справляться не умел.

Партию из какой-то оперы, в которых он так и не научился разбираться, несмотря на все ее старания, сменил романс, и Борова будто тряхануло, словно током прошибло по позвоночнику. Он почти вживую увидел совсем другой зал и сцену, на которой стояла белая ширма. И не было за той видно певицу, только тень. И голос, голос, который его парализовал…

Десять лет назад

Он не появлялся в ресторане пару месяцев, наверное. Так, забегал, проконтролировать Семена, припугнуть кого-то, если зарывался. По ночам, само собой, наведывался, сам ведь завел привычку принимать тех, кто приходил что-то просить. Но вот так, чтоб в разгар вечера, медленно и с толком посидеть, даже просто поесть нормально — времени не хватало. Столько дел навалилось, что Вячеслав ощущал себя белкой в колесе.

Нашли живность, чтоб его так.

Но в такие моменты больше всего и получается урвать. И он не зря парился — новое направление его «бизнеса» в виде двух ночных клубов, которые прежние хозяева оказались «вынуждены» продать, выглядело весьма многообещающе. Тем более с тем, что он заправлял алкоголем городе, что всегда приносило хорошую прибыль.

Да и наклевывающееся «соглашение» с одним из крупных воротил бизнеса в их области, сулило многое. Чем больше Вячеслав наблюдал за происходящими в их стране событиями, тем больше приходил к мысли, что надо создавать себе мощное прикрытие в виде «чистого» бизнеса, и переводить капитал туда. Так всем проще заправлять будет, да и свои люди в органах намекали, что в таком виде его сложнее прижать будет. Хоть и ясно, что мзду этим самым людям никто не отменял. Тогда они на любой бизнес сквозь пальцы смотреть будут. И его не потревожат.

Вот и старался, создавал себе этот самый «бизнес». Да и сам старательно пытался «обизнесмениться», хоть и не то, чтоб ловил от этого кайф. Но новые времена требуют новых решений, ….

Короче, замотался он в конец. Да и с собачьими боями там что-то у парней не ладилось, пришли к нему свои разборки мирить, будто Борову больше заниматься нечем. На кой ляд надо было те у него когда-то клянчить, если не могли поделить и удержать это в своих руках? Шпана. Думают только об этой минуте и как сейчас побольше загрести, а в завтрашний день заглянуть — ума не хватает.

Ладно, завтра разберется и с этими. А сейчас надо бы нормально, никуда не торопясь, поесть. Потом можно завернуть в сауну и позвонить Гели, чтоб подогнал нормальную девчонку. А то, и правда, даже расслабиться по-человечески некогда. Живет, что тот евнух.

На том и порешив, Вячеслав вышел из машины и зашел в ресторан через главный вход.

Неплохо, Семен, определенно, разбирался в течениях нынешнего времени. Все чин по чину, украшено к Новому году. Сам Боруцкий и не вспомнил бы об этом, наверное, не появись мельтешение надписей в витринах. Но это и не важно.

Делегирование полномочий.

Хорошая фраза, умная. Любил ту повторять его первый бухгалтер, а он человек был непростой, ученый. На кафедре преподавал. Хотя, если по правде и по жизни — идиот-идиотом. Нашел у кого воровать. Зарвался и обнаглел. Но то уже, как Господь человеку определил. Знал ведь, на что подвязывался.

С бухгалтером Боров разобрался, но фразу запомнил, как и суть. Каждый должен заниматься своим делом. Тем, в чем сечет лучше всего. И Семен, определенно, отрабатывал деньги, которые Боруцкий ему платил. Впрочем, дело было не только в любви администратора к работе. После случая с бухгалтером, он старался перепроверять всех людей, которые стояли на денежных должностях и могли подворовывать. И всегда имел на подхвате тех, кто разбирался в деле и мог обнаружить обман. Не зверел, понятное дело. Ясно, что по мелочи не углядишь, да и что он, не понимал, что некоторые слабости простительны? Но и не попускал.

Сам администратор оказался рядом с ним, стоило Вячеславу пройти три метра по холлу, осматриваясь.

— Здравствуйте, Вячеслав Генрихович. — Эх, с такой невозмутимостью парню бы в покере блистать. Но не умел тот, как Боров не пытался его натаскать.

— Здоров. Как вы тут? Все тихо?

— Все в полном порядке. Продукты, алкоголь нам отгрузили без проблем, заказы на праздник… — Тут же принялся отчитываться Семен, да так подробно, что Боруцкий пожалел о своем вопросе.

— Так, ты мне тут не тарахти. Если все нормально, то и говорить не о чем. — Прервал он администратора. — Лучше, организуй мне нормальный обед. — Велел Вячеслав, заходя в зал.

Семен кивнул и расторопно отправился в сторону суетившегося неподалеку официанта.

А Боруцкий пошел к своему любимому столику в одном из углов зала, где не было окон сзади, хорошо просматривался вход в зал, с одной стороны стояла колона, закрывающая его от чужих взглядов, и имелась дверь сбоку, ведущая прямиком в проулок за рестораном. Людей сейчас было немного. Немного рано еще, только семь вечера, видимо, большая часть посетителей подтянется попозже. Сейчас было занято только три столика. И, вроде, никого знакомого. Сцена стояла пустая и темная, «живая программа» начиналась обычно в девять. А сейчас в зале тихо звучала музыка, доносящаяся из колонок.

Степенно так, солидно все.

Четко.

Боруцкий ощутил законную гордость, как и всякий раз, когда видел, как то, что попадало в его руки, начинало демонстрировать «класс». Теперь в его ресторан не брезговали приходить и «чистые» бизнесмены, и местная элита, выпочковавшаяся еще из прошлого, советского состава власти города и области. Не плохо для пацана из интерната, который уже в четырнадцать загремел в колонию за драку с поножовщиной. Умел он делами управлять и организовывать людей, все-таки. Не то, что прошлый хозяин, при котором этот ресторан был всего лишь низкопробным кабаком.

Довольный увиденным, Вячеслав почти добрался до своего стола, когда свет в зале погас. Точнее, освещение стало приглушенным и более сумрачным, но из-за резкого перехода в первую секунду ему показалось, что то полностью исчезло. И, само собой, по въевшейся в кости привычке, Боров первым делом схватился за пистолет. Хорошо еще, вытащить тот не успел, напугал бы людей. И только увидев, что на сцене вспыхнул слабый свет, а вместо записей — заиграло пианино, расслабился.

«Б…», он прервал себя даже в мыслях, напомнив, что становится делком, и приходиться фильтровать баз… речь. Контроль над собой, даже в мелочах — залог успеха.

Так вот — черти что, блин. Нервы стали ни к черту, ей-Богу. Везде опасность видит. Хотя, а как иначе? Тех, кто расслабился и перестал назад оглядываться — и секут первыми, как отработанный материал на свалку отправляют. Ту, что в двух километрах от города. Вот и нельзя расслабляться, надо быть настороже.

Все еще не разжимая пальцы на рукояти пистолета, Вячеслав медленно повернулся и, как и положено хозяину, принялся рассматривать зал.

Все было спокойно, похоже, никто больше не ничего непривычного или ненормально не увидел в изменении освещения. Да и на его реакцию, вроде бы, никто внимания не обратил. Все повернулись к сцене, откуда доносилась теперь живая музыка.

Окончательно успокоившись, Боруцкий вытащил руку из кармана пальто. И вот тут-то его и тряхануло. Причем так, конкретно. По-взрослому.

Кто-то запел. Запел так, что у него жар прошел по позвоночнику и затылок свело. Словно током пробило.

Пела женщина. И его тело поняло и отреагировало на это раньше головы, однозначно напомнив, как давно он не вспоминал о насущных маленьких радостях жизни.

Он плохо слышал слова. Не потому, что певица невнятно пела. Наоборот. Просто сам звук этого голоса заглушал любой смысл. Песню он слышал первый раз, что-то такое протяжное и, похоже, грустное. Но это не имело значения. Голос катился, струился по его спине. Будто катился по голой коже, царапая позвоночник.

Сказать по правде, Боров тут же возбудился так, словно не песню слушал, а его со спины обняла, прошлась руками по плечам женщина. Будто прижалась к его позвоночнику грудью, в которой и вибрировал этот офигительный голос.

И он возбудился, чтоб его так. У него не то, что пах задубел. Мышцы ног свело от желания. И, судя по тому, что Вячеслав видел на лицах немногочисленных мужчин, сидящих сейчас в зале, проняло не только его.

Не имея ни малейшего представления о том, кто это в его ресторане может ТАК петь, Вячеслав обернулся лицом к сцене. Очень медленно, отчего-то, растягивая это ощущение тайны и испытывая от того не меньше кайфа, чем от самого голоса. Это никак не могла быть Светка. И голос не тот, и песни… Он сомневался, что та сумела бы спеть вот так хоть что-то. Да и на обычный репертуар певицы этого ресторана — песня никак не походила.

Однако его ждал облом. Вячеслав не смог узнать, кто это так поет.

На сцене стояла какая-то белая… хрень. Раньше Боров такого на этой сцене не замечал. Сзади ту подсвечивал свет. И в этом свете на белой поверхности той самой хрени, проглядывала только тень, очертания женщины. Хрупкой, тонкой и невысокой. Но, определенно, имеющей все, что там надо только иметь женщине в положенных местах. Во всяком случае, если судить по этим очертаниям.

— Это кто? — Боруцкий не оглянулся, услышав приближение Семена.

— Агния. — Ответил администратор. — Она всегда вечер открывает. Допоздна ей работать сложно, еще в школу утром.

— Кто? — Не понял Вячеслав, который, если честно, и не вспоминал больше о той девчонке. Ему не напоминали, видимо, проблем она не доставляла, и он о ней благополучно забыл.

— Е-мое! Бусина, что ли? — Не поверил Боруцкий.

Да, быть такого не могло! Не могла та малявка так петь. И не могла его завести так, как не заводила ни одна из девчонок Гели. И при том — одним голосом! Он попытался припомнить девчонку, но кроме злых глаз и упрямой мордочки ничего в уме не всплывало. Чет он не помнил у нее таких изгибов….

— Она. — Вячеслав впервые увидел, чтоб Семен, и так не щедрый на эмоции, вдруг улыбнулся. — Агния, кстати, не сильно любит, когда ей тот случай и рев вспоминают. — Поделился с ним администратор. — А так, как я и говорил тогда, девочка толковая оказалась. И поет хорошо, конечно, репертуар новый, но клиентам нравится, все довольны. Да и отходят уже те песни, что раньше были. Даже Светка подстраивается. Посетители теперь другое предпочитают. Не всегда романсы, конечно. Но пару за вечер — на «ура» идут.

— А что это за хрень перед ней стоит? — Раздраженно, из-за того, что даже новость о том, что это поет пятнадцатилетняя девчонка, не охладила его тело, и пах продолжал гореть, спросил Вячеслав, дернув головой в сторону сцены.

— Так вы же, вроде, сами ей велели что-то сделать, чтоб возраст скрыть. Вот она и придумала это. — Семен хмыкнул. — Честно говоря, Вячеслав Генрихович, это — бомба. Я вам точно говорю. Все в восторге от ее голоса, и эта таинственность, что она напустила, да и мы поддерживаем… Нас конкуренты уже замучили вопросами и попытками выяснить, что это за певицу вы отхватили и где.

Б… Ага, он, прям, дико обрадовался.

— Мой обед готов? — Ощущая, что раздражается еще сильнее, рыкнул Боров.

— Да, Вячеслав Генрихович. — Отрапортовал Семен.

— Лады. — Боруцкий отвернулся от сцены, и пошел к столу. — Приведешь ее к моему столу после выступления. Погляжу я на эту Бусину, чего из нее выходит, что конкуренты заволновались. — Велел он, понимая, что становится еще злее.

Потому как, продолжая чувствовать этот голос всем телом, будто кожу с него содрали, оставив одни нервы, Боров начал подозревать себя в педофилии. А это его не радовало. Так отреагировать на малявку… Нет. Просто замотался. Точно надо Гели звонить. И срочно. Расслабиться.