Настоящее

Ночь выдалась тихая. Редкая для больниц, он это знал, хоть сам никакого отношения к медицине не имел. Но его душа и его неотделимая, как ни пытался бы, часть — Кристина — жила в этом. И Кузьма знал все, что мог знать не врач о специфике ее профессии. Имел представление о том, как редко выпадают подобные ночные дежурства. Но это и хорошо. После такого дня…

Не хотел ее вообще на дежурство отпускать. Слишком тряхануло обоих прошлым. Всем тем, что оба старались не вспоминать и не трогать лишний раз. Просто «вычеркивали» из памяти и сознания. А тут — не выкрутиться. И по мавке это такой взрывной волной, таким откатом садануло, когда позволила мыслям вырваться из-под контроля, что у Кузьмы сердце похолодело от страха за нее. Словно снова на том треклятом мосту, который ему порою подорвать самому хотелось. Чтобы и в мыслях больше не появлялось у нее желание туда «прогуляться»…

Правда, что ни говори, а были такие времена, когда это был его единственный шанс ее обнять, прижать к себе так крепко, как не позволил бы в иной ситуации. Поговорить просто…

Не всегда она ходила на тот мост с намерением счеты с жизнью сводить. Такое лишь однажды было, а ему навеки запомнилось, кажется. Если еще хоть сто жизней проживет — знал, что не забудет. Нереально это. Не в мозг — в карму врезалось, как Старик любил говорить.

Иногда Кристина на том мосту просто думала. В тяжелых ситуациях, да. Тогда, когда теряла ориентиры… Пропадала для всех, не брала трубку, игнорируя звонки от кого угодно, кроме него. Вот такой отрицающий способ связи. Когда оба себе встречаться запрещали, а больше не могли выносить расстояния — она Кузьму на тот мост «вызывала». Не сама вроде бы, ему всегда кто-то другой звонил: или мама Тома, как впервые, с ужасом шепча, что Кристина из дому ушла в начале пятого утра. Или Карецкий, который ее достать не мог, когда сам такое вытворил, что Кузьма едва удержался, чтобы его не забить до смерти. Хотя и так, два месяца потом Карецкий в себя приходил после их «разговора». Но руки Кузьма ему не трогал. Знал, как это для хирурга важно. Да и Руслан не пытался даже защититься. А Кузьме хотелось, наверное. Чтобы Карецкий не принимал его ярость, а в ответ бил с такой же злостью. Потому что Кузьма заслуживал боли и наказания не меньше. Больше… Кто б ему морду разбил за все ту муку, что причинил любимой, пусть и пытаясь защитить, подарить хоть относительно спокойную жизнь… Или это было бы слишком просто? И у него вся жизнь — наказание? Почти рядом, и всегда на расстоянии… Сплошное искупление и расплата…

Легче всего им было на мосту в тот раз, когда «недоразумение» загуляло… Кристина даже не плакала. Правда, она и по Карецкому слез не лила. Выходит, только он мог ее зацепить настолько, только Кузьма такую боль причинял. А «недоразумение» только добавило опустошенности мавке. Ничего толкового. Этого идиота Кузьме постоянно пристукнуть хотелось. Основательно. Ничтожество.

Карецкого он уважал. «Недоразумение» то… Тьфу, просто.

Хотя после его загула Кристина стала вновь Кузьме писать и звонить. И даже приезжать начала позволять. Впору прям «спасибо» придурку этому говорить, пусть тогда сам понимал, что не стоило злоупотреблять послаблениями из-за так и висящей угрозы.

И все же не мог без нее. Жил как глиняный голем. Без сердца и души. Голый разум остался, забитый под завязку доводами… Но и разум этот разрывало, корчило без перерыва. Кузьма не верил в Бога. Вообще никак. А вот Ад был ему близко знаком, до последнего своего закоулка и расщелины. Родной дом последнее десятилетие…

Ладно, не о том сейчас думает. Чего голову взрывать из-за тех, чьи страницы в их жизни уже окончательно перевернуты? Да и не страницы, черновик от руки, с кучей помарок, как его сочинения, которые Кристина проверяла, а потом с тяжким вздохом сама бралась переписывать. Так и сейчас, похоже, в их жизни… Только с ней и получится хоть что-то исправить.

А сегодня воспоминания о том первом разе на мосту перекрыли для них все. Кристину полдня колотило. Кузьма уже Карецкого набрал, чтобы сказать, что не будет Кристины на дежурстве. Пусть даже не ждут. Но она не позволила:

— Пациенты в моих заскоках и боли не виноваты. И страдать из-за меня не должны. Как и коллеги, — забрав у него телефон, покачала мавка головой. — Я очень хорошо умею переключаться на работу. Научилась за эти годы.

Ее улыбка ему горло забивала камнями. Не продохнуть. Столько боли и горечи было в этом простом движении губ. А ему нечего сказать. Ничего не ответить. Права на оправдание не имеет. Сам то у себя же и забрал, понимая, на что идет.

Но все ж одну не отпустил. Не в состоянии был Кристину в таком состоянии из поля своего зрения выпустить. Да и просто… Просто… Ничего простого, е***ый бабай! Все сложно до хрипа и разрыва легких.

Сейчас она спала на его коленях, а Кузьма не мог пальцы свои от кожи Кристины оторвать, от ее волос, от плеч. Столько лет сам себе руки связывал, не позволял пересечь черту, которую установил сам же, понимая, что не имеет права любимую такому риску подвергать. Так долго изнутри себя ломал, находясь всегда рядом, на расстоянии вытянутой руки, но «чтоб пальцы немного не дотягивались…» Лишь бы успеть подхватить и собой прикрыть, если надо будет, но ее не мучить, мелькая в поле зрения. Даже тогда, когда Кристина не хотела его видеть. Самого себя слепым делал, закрывая глаза и не позволяя разуму анализировать, с кем она и кто возле женщины, за которую он себе горло разодрать готов, только бы спрятать, уберечь от любой угрозы. Все отодвигал в сторону, чтобы быть хоть как-то рядом…

Кристина заворочалась, натягивая пряди, которые он накрутил на свои ладони. Нахмурилась. И вдруг ее лицо поменялось так, словно мавка испытывала мучительную, разрушающую боль. Сжалась всем телом, задевая шрам на его бедре, но Кузьма просто забил на простреливающую боль. Давно научился, втягивая воздух через зубы мелкими порциями, отрешаться от болевых раздражителей. Моментально понял, что с ней. Прижал к себе, притиснул голову Кристины к своему телу так, что она лицом ему в живот уткнулась, ее плечи сжал.

Кузьма наклонился, согнулся в три погибели, отослав в тот самый ад тянущую боль в шраме на брюшной стенке. Хорошо все-таки, что Карецкому когда-то пальцы не переломал. А остальное перетерпится. Телесная боль проходит…

— Спи, мавка. Просто спи. Я рядом. Спасла ты меня. Все время спасаешь, — едва слышно прошептал на ухо, буквально заглатывая в себя аромат ее волос. — Тихо, все…

Наверное, ей сложно было еще поверить. Все равно глаза открыла. Посмотрела на него «плавающим» взглядом без фокуса. Закусила губу и таки всхлипнула, вцепившись пальцами в ткань свитера, который он натянул, собираясь с ней. Еще больше сама вжалась в его живот лицом, вдохнула так же глубоко, как он ее запахом дышал. Будто поперхнулась вздохом. Но Кузьма-то знал — слезы душила. Ухватил ее, поднял на себя больше, прижал к груди голову Кристины.

Сколько ей еще так просыпаться? Сколько видеть тот ужас, который он любимой никогда, и в самом греб*нном кошмаре оставлять не собирался?

Кристина выдохнула и будто бы притихла. Снова отключилась, засыпая. Только он ощущал, как сильно ее пальцы сжимают его плечи. И видел, как крепко она стиснула в кулак правую руку, где на безымянном пальце так и осталось кольцо. Не захотела снимать. А он даже не заводил о подобном разговор. Сколько ночей он смотрел на это кольцо, оставленное в коробке, думая о том, как все могло сложиться в тот день, не полезь к нему Клоун с тупым наездом и претензиями? Кузьме казалось, что тысячи…

А эта ночь — тихая. Редкая. Сладкая от того, что она в его руках. За все эти годы — ни одной такой не было. Всегда с кровавой солью вины и пепельной горечью в горле от понимания отсутствия иного пути.

Разве что несколько ночей, когда Кристина однажды заболела. Так тяжело, что ее Карецкий, тогда еще даже не зав. хирургией, в отделение положил, не разрешив оставаться дома. Она еще даже с тем «ничтожеством» не встречалась. А ему не позвонила. Не написала. Ничего не знал, пока мать вечером не набрала.

До сих пор помнил, какой ужас испытывал, несясь в эту проклятую больницу! И в голову не приходило, насколько ей тяжело должно было быть, чтобы Руслан домой не отпустил или сама Кристина не устроила демарш.

Она его не прогоняла. Действительно, настолько паршиво себя ощущала, что вцепилась в Кузьму сразу, как только он в палату зашел. Все время под капельницей. И он рядом. Почти тайком. Хотя Карецкий знал, но тоже ни слова не сказал, еще и следил, чтобы никто по ночам даже не рыпался к ним.

Четыре ночи с ней просидел. Спал, обнимая так же, как сейчас. Не в силах разжать руки и пересесть на стул. Про все забыл, ни в чем себе и ей не отказывал. Все его малышке можно было, любой каприз, лишь бы бледность прошла и в глазах опять огонек появился. Только бы боролась с непонятной для него хворью, что и встать не могла, по палате водило, словно путала пол с потолком. Ходила, переставляя ладони по стенам, не могла без опоры. И ничего толком ему об этой болезни не объясняла. «Неврология»… Кузьме этот термин ни черта не говорил, кроме того, что довели Кристину. И он поболее всех, наверное. И страх ее в глазах — Кузьме по сердцу ножом, еще и солью на эти надрезы из-за того, что в ответ на все вопросы лишь губы поджимала. А он метался, как бешеный зверь, не понимая — что делать? Как ей помочь? Сколько денег привезти, достать и кому дать, лишь бы полегчало?

Японский бог! Пытать готов был, чтобы рассказала.

— А ты мне все говоришь? — в ответ огрызалась мавка.

И Кузьма затыкался. Потому что нечего возразить. Существовало столько всего, о чем никогда не говорил, и не расскажет в жизни. Даже теперь. И они оба об этом знали. Хоть и уберечь хотел незнанием, а все равно… Ее это всегда обижало и задевало. Только Кузьма все равно не рассказывал. Хотел, чтобы Кристина только лучшее видела, результат уже всего, не представляя, чего ему достичь этого стоило. Какой ценой…

Вот и она, видимо, решила тогда показать ему, каково это — не понимать, чем ты можешь поддержать или помочь самому родному и близкому. Даже не представлять, чем все обернуться может в любую минуту…

А потом снова ушел. По новой разрезая обоим все вены. Не мог остаться. Как бы ни хотел, как бы себя ни проклинал. Опять в полушаге, а не имеет права приблизиться. Только бы не понял никто, не узнал про нее.

Словно нутром наружу вывернули и кишками по ветру. Нихр**а не приятно, кажется, что тело не выдержит очередной порции этой греб*нной боли. Еще и по Кристине топчется. А варианты отсутствуют. Его крепко тогда взяли в оборот. Да и он уже не особо отлынивал. Появилась цель: если так, если влез — то хоть уже достичь по максимуму там, где оказался. Сильным стать, чтобы никто рыпаться не решался. А это не за просто так дается.

Тогда она его прокляла. Не словами. Никогда Кристина не говорила такого вслух. Крестик его не снимала, продолжая носить. Да и вообще, может, это он сам себе придумал. И сам же себя и проклял, видя безграничную обиду и боль в обожаемых зеленых глазах.

Только разговаривать с ним перестала совершенно. Ни звонков, ни сообщений. На семейные праздники перестала приходить, если был хоть какой-то шанс, что он там появится. Ни слышать, ни видеть его не хотела. А через два месяца начала встречаться с тем «недоразумением», замуж вышла меньше чем через полгода.

Лучшая же защита для Кристины, если здраво рассудить, а Кузьма… Думал, рехнется тогда. Сам понимал все, сам ее к подобному подталкивал, а все равно — как серпом половину черепа снесло, зацепив и сердце в придачу.

Права она была. И Кузьма ей подобное сам велел сделать. Только легче от таких доводов не становилось. Мозг взрывался. От того, что она с другим делила то, что лишь ему, Кузьме, принадлежало: свои дни и ночи, свои мысли и мечты, что кто-то другой просто тихое дыхание Кристины ночью слушал, забирая его, Кузьмы, право — мозг разрушало клетку за клеткой. И по х**у, что своими руками то право отдал, болело из-за этого не слабее — сильнее. Думал, с Карецким притерпелся бы. А с этим… Бред. Никого рядом с ней физически выносить не мог. И все равно терпел.

И ревновал. Бесновался с такой силой, что бешеным становился, без ограничителей. Решался на такие схемы и дела, на которые раньше поостерегся бы даже с поддержкой выходить. А тут — везло. Видно, судьба — хитрая дама: или в одном, или в другом только счастье дает. И раз любовь у него забрали, если сам отдал — теперь везло в том, с чем раньше никак толком не складывалось. Не просто деньги зарабатывал, влияние наращивать начинал. С ним советоваться и уважать стали, учитывать интересы.

Бабы… Были женщины, про которых так часто Кристина пыталась острить, словно бы он не видел, что и ей тут каждое слово — как лезвием по горлу. Только… Может, если бы он уже «свою» не любил, не представлял, каково это — обнимать и любовью заниматься с той, кого дороже нет во всем мире, ради которой на что угодно пойдешь, чье простое касание руки к волосам заводит сильнее миньета, — и кайфовал бы. А так… Были девки, не монахом жил. И удовольствие получал физически. Тело работало. Только все это суррогат и подделка. И кайф — вообще не тот. Какая-то моральная мастурбация, ей-Богу. Ему Кристина когда разрешила просто обнять себя через несколько лет, на том же проклятом мосту, который знаковым в их жизнях стал, после загула «недоразумения», испытал больше удовольствия, чем от всех тех девок.

Да и не искал такого уже, времени на остальное не хватало, если честно, делами так плотно занялся, что голову иногда в гору поднять было некогда. Остальное — по случаю.

От воспоминаний в горле кислотой повело. Обнял ее сейчас сильнее, понимая, что Кристина не спит уже. Просто лежит тихо в его объятиях. Затаилась, словно и она боится спугнуть эту тишину и почти невыносимое счастье от обычного присутствия рядом. От того, что могут быть так близко, так тесно…

Опустил глаза, поймав ее взгляд. Тягучий и тяжелый. С опаской. И она о тех ночах своей болезни вспомнила? Боится, что все равно уйдет?

— Не уйду, красавица моя, — выдохнул ей в кожу, продолжая крепко сжимать в объятиях. — Не бойся.

— Клянешься? — прижала руку с кольцом к своей груди, а он оторвать взгляд от камней не может. До последнего момента помнит, как выбирал это украшение, с какими мыслями и удовольствием. С уверенностью…

— Клянусь, мавка! — горячо, уверенно.

Ухватил этот сомкнутый кулак и поцеловал пальцы Кристины.

— Почему именно сейчас? Что изменилось? — видно было, что ей дико хочется поверить.

Но и страх не хочет уходить из души. Слишком долго маялись, слишком много мытарств выпало им на долю.

— Потому что сейчас — я тебя защитить смогу, красавица моя, — выдохнул ей в ладонь, объясняя то, чего раньше ни объяснить, ни сделать не мог.

Кристина как-то болезненно улыбнулась. Забралась ему второй рукой под свитер, накрыв теплыми пальцами шрам.

— Ты себя защитить не сумел родной, — все с той же боязнью. — Только я не отказываюсь. За себя не боюсь. Все, больше не уйду никогда, не послушаю и если гнать будешь…

— Не буду, — прервал ее Кузьма, прижав к груди так, что Кристина лицом в его свитер уткнулась. Начал покачиваться, словно ее укачивал.

— Ты нашел того, кто стрелял? — спросила о том, что ее эти недели все время волновало. Постоянно его вопросами засыпала, пока выхаживала после операции.

— Нашел, — Кузьма откинулся на спинку дивана, уперся затылком.

Найти исполнителя — не проблема вообще. Его парни выловили стрелка еще на третий день. Того Вадим тоже тогда подстрелил, а не так и просто затаиться с ранением, когда спущено с цепей очень много «собак», и все рыщут… Кузьма просто Кристине об этом не рассказывал. Не надо оно ей. Да и не хотелось, чтобы о нем узнавала то, чем Кузьма не бравировал. Чем не гордился. Только не выжить иначе в его мире. И не стать тем, кем он сумел…

Все так нелепо сложилось: когда грузчиком был, о чем Кристина только вчера вспоминала, никогда ведь не стыдился и не скрывал того, чем зарабатывает. Результатом доволен не был, это да. Но все ей рассказывал. А потом… Не совестно, нет. Только и рассказывать ей — не хотелось. Не надо оно малышке. Отгородить бы ее от всего. Отстранить. От этого — тем более. Потому и не рассказывал о других деталях, которыми все для этого стрелка обернулось. Не с его подачи. Со стороны тех, кто нанял исполнителя. А вот с ними, с теми, кто платил — дела сложнее обстояли. Их к ногтю прижать будет не так и просто. И все же — сейчас обладал силой и властью для того, чтобы оказать достойное сопротивление. За спиной Кузьмы поддержка Премьера и всех тех крупных группировок, которые и привели в Парламент и на ту позицию в их мире, на которой Кузьма находился. Хорошо умел проблемы решать, учитывал интересы многих. Это ценили.

Но и без врагов никуда, закон жизни, ех***ый бабай. Всегда будут те, чьи хвосты прищемишь, поднимаясь на свою вершину. И он не один десяток «хвостов» прищемил. Попытались свести с ним счеты. Долго разговоры вели, переманивали и уламывали, варианты предлагали. А тут уже прямолинейно решили разобраться, не сумев уговорить. Топорная робота по факту. Но и в его лагере просчет есть, если сумели аж так близко подобраться и расстрелять. У Кузьмы ни одного сомнения не было, что если бы не Кристина и Карецкий — подох бы. Никто другой его не вытащил бы. А значит, те, кто хотел убрать его — хорошо подготовились. Но и он последние дни не только после ран восстанавливался.

И та встреча, за которую впору и ему, атеисту, в церковь идти и свечку ставить — что так обернулось все с Кристиной, подтолкнув и сокрушив все доводы и оговорки ревностью и нуждой — не только о парламентских голосованиях была. Кузьма и свои вопросы решал, проверяя лояльность и выясняя нюансы. Закидывая удочки и нащупывая, на кого еще опереться может.

Это для вида и прессы оппозиция воевала с провластными партиями. На самом же деле, каждый отстаивал свои интересы, и зачастую сферы этих интересов смешивались в весьма забавном и непредсказуемом для сторонних людей поле. У него имелась поддержка среди тех, кто в зале Парламента Кузьму проклинал. А вот напали как раз «партнеры» по коалиции. Слишком много у Кузьмы власти стало. Захотелось переиграть… А не вышло. И теперь он был готов дать достойный ответ. Тем более сейчас, когда вновь держал Кристину в своих руках. В этот раз имел и силу, и жажду отвоевать и утвердить свое право быть рядом с любимой. У нее за все эти годы искупление вымолить. Многое переоценил, пока лежал, едва в состоянии пошевелиться, со всеми этими трубками и иглами, которыми они его опутали, слушая ее пропитанные болью слова, полные кошмаров и муки. Ни от чего не избавил, по сути. Физически защитил, да. Морально же — Кристина с ним все эти годы жила, несмотря на то, с кем пила кофе утром.

Устал бороться со своей и ее душами. Заявил о правах, от которых сам и отрекся когда-то. Хоть и был момент, когда сомневался. Вполне допускал, что теперь она может послать его на фиг, устав терпеть его решения. А мавка навстречу бросилась… Как и всегда… И счастье дикое. И настолько же невыносимая боль за все ее муки за эти годы. Смешалось, сплелось, отравляя каждый вдох. Но он научился с этим жить. За счастье обнимать ее и не таким был готов платить.

К тому же его теперь так просто не возьмешь голыми руками. Да и «не голыми» тоже. Не гулял все эти годы, наращивал силу и мощь. Чтобы вновь не оказаться в такой ситуации, как после нападения Клоуна. Когда из-за тупой зависти и завышенных амбиций идиота — вся жизнь Кузьмы под откос полетела. И что больнее всего — своими руками это сотворил, лишь бы уберечь мавку и матерей.

Трое суток тогда после ранения искал выход, почти не спал, собирая всю доступную информацию, узнавая что только мог — и не находил вариантов. Не имел их. Знал, что нет выхода. А по-идиотски надеялся. Словно ребенок надеялся на какой-то вариант. Только в реальной жизни не бывает чудес. Или это потому, что он в Бога не верил, ему не подкинули никакой счастливой случайности? И когда Вадим вернулся, поговорив со Стариком, да и с Греком, с другими парнями, на которых они хоть как-то рассчитывать могли — не смог уже оттягивать неизбежное.

Плюс, конечно, что за Клоуном не стоял никто — по своей тупой злобе полез счеты сводить с Кузьмой, так как считал, что тот зарвался, на его место около Старика метит. Клоун действительно много лет был рядом со Стариком, пробивался с низов напором и силой. Начинал с нелегальных боев, прикрывал собой Старика. И тот ценил Клоуна.

Но все менялось: и времена, и методы решения проблем. Кузьма это улавливал и понимал, интуитивно замечал, где можно выгоду ухватить, и как уболтать заинтересованных не в конфликт вступать, а уступить их со Стариком интересам. Клоун же как привык нахрапом все брать, так и пер дальше. В последнее время доставляя больше проблем, чем решая. Не умел меняться. Не понимал слова «компромисс». И с Кузьмой по-своему, по-привычному решил все сделать, считая, что «нет человека — нет проблемы». Видел, что упускает свое место и влияние на Старика, хоть Кузьма к такому не стремился и подсидеть Клоуна не хотел.

Только вон как все сложилось. Ему просто реально повезло, что в их драке, желая все провернуть «тихо», Клоун не с пистолетом полез, а с ножом. Сам на это перо потом и напоролся, пока они с Кузьмой на земле катались. Хр*н знает, куда попало лезвие, вспоров живот. Это Кристина лучше поняла бы, наверное. Только на итог повлияло.

Старик помог все решить, от тела избавился. Кузьме претензий не выставлял, признавшись, что Клоун не раз вызывал у него сомнения своим возмущением и недовольством, да только не верил Старик, что давний помощник и товарищ против своих же пойдет.

Однако кроме Старика у Клоуна и иные долги имелись. Он на месте не сидел. И ощутив, что сдает позиции, искал варианты. У таких людей, с которыми Кузьма никогда и ничего не хотел общего иметь и на более выгодных условиях. Да теперь никто его и не спрашивал. Он Клоуна порешил, ему и отвечать, и возвращать его долги тем серьезным людям. Законы такие в том мире, в который влез. А там дело не только и не столько в деньгах было.

Спасибо, Старик не отвернулся. Поддержал и советом, и тыл прикрыл. Да и Грек от друга не отрекся. Однако все это…

Понятия не имел тогда Кузьма, куда вывернуть может. И не окажется ли он на зоне через пару месяцев. Да и то, что узнал о долгах Клоуна… Никогда не хотел и не собирался лезть в подобное. А сейчас выбора не имел. Убежать? Все бросить? Как, куда? Заново жизнь начать с Кристиной в новом месте? А где взять средства на то, чтобы следы замести и организовать такой побег? Ведь этим людям ничего не стоит проследить и найти. И прижать. Заставить сделать то, что им необходимо. И Кристину, как метод воздействия на него — ничего им не стоит использовать. Потому что у них свои понятия о морали и совести. И законы свои. Силу уважают и характер. Умение ответ держать и свою позицию отстаивать.

А вот если Кузьма убежит, нарушит эти правила — крысой будет и предателем. Никто ни с ним, ни с его близкими церемониться не станет. И каким адом тогда его долг для Кристины обернуться может, он, к сожалению, слишком хорошо уже знал, обитая в этой среде несколько лет. Знал их методы. У него кровь холодела при одной мысли, что мавка может в руках тех людей оказаться. Что с ней сделать могут оттого, что он скрыться попробует. Нет ограничений, и Бога на них нет. И не в угрозе смерти дело было. Знал Кузьма про то, как из девушек и жен тех, кого «должниками» считали, шлюх делали, чтоб телом отрабатывали долги любимых. Как по кругу пускали, зачастую заставляя мужиков смотреть на это. Забивали, калечили.

Удавиться легче.

Он на что угодно готов тогда был: сам себе горло перерезать или разодрать швы, наложенные Кристиной, и ножом доделать то, что Клоун не сумел, лишь бы мавку свою от подобного защитить. У него же нет силы и власти, чтобы уберечь ее. Хоть какие-то гарантии дать. Да, деньги заработал. Но положение и поддержку только наращивал. Не торопился, не спешил. Не допускал, что окажется в подобной ситуации, вроде бы не метя ни на чье место. Думал, если сам никого не подставлял, то и его не тронут.

А еще ведь матери имелись, которых он тоже подставлял, тем более, если слинять решит.

Да и разговор тот с Карецким добавил пищи для размышлений. Объективно, со стороны оценил, насколько рискует самым дорогим и ценным человеком в своей жизни. Тем сокровищем, которое ни за какие бабки не купит. До чего Кристину доводит, какие риски в ее жизнь вносит.

Вот как оно все обернулось по-дебильному. Вроде хотел обеспечить ее всем, чтоб ни в чем ни отказа, ни нужды не знала. Просчитал и продумал все вроде, на рожон не лез, в конфликты не ввязывался, зная, что за ним его красавица стоит. Только у судьбы свои планы оказались.

Долго тогда Кузьма думал. Напряженно и тяжело, не спал почти, лежал рядом с Кристиной, лихорадочно просчитывая варианты и не видя выхода. Понимал, что не выдюжит. Не в том сейчас положении. Лихорадочно цеплялся за нее. Оторваться не хватало сил. Потому, видимо, что это и осознавал — упускает из своих рук. Единственный вариант. Нет другого. Должен отпустить. Если хочет защитить и уберечь — исчезнуть должен. Уйти из ее жизни, чтобы никто про Кристину не узнал и не догадался никогда.

Только как это сделать? Как своими руками себе же сердце из груди вырвать? Он же дышал и жил ради нее. С самого детства ради Кристины мог на что угодно пойти. А теперь… ЕЙ как боль подобную причинить? Ведь знал, никогда не сомневался в ее любви. Она ему и шанса бы не дала в ее чувства не поверить. Тетя Тома иногда даже чуть ревниво отмечала, что он у нее дочку забрал по всем фронтам, никого кроме Кузьмы не видит, нет для Кристины в целом мире больше никого, хоть и было видно, что по-серьезному рада за детей. А собственная мать Кузьмы лишь со смехом успокаивала подругу, что это же счастье такое — когда так нашли друг друга, да еще и с самого детства, считай. Не мытарились…

Очевидно, не бывает так. Все имеет свою цену. И за те годы, что вместе были, за всю эту беззаботность и легкость, за глубину их отношений, которую так разбазаривали, не задумываясь, тогда жизнь счета выставила. До сих пор оплачивал. И Кристина вместе с ним платила всем, что имела.

Как тогда силы воли хватило ей в глаза сказать? Как уйти смог? Отрывая с мясом с костей, отрезая ломтями свое и ее сердце. Думал, не выдержит — череп лопнет от боли и вины, от гнева на себя, и на проклятую, патовую ситуацию — когда Кристина перед ним на колени рухнула.

А у него нет выбора. Не может остаться, как бы сам ни хотел этого. До крику, до воя. До ощущения вогнанных под ногти иголок, когда ее ладони от себя отрывал. И даже не мог ей сказать этого. Не имел никакого гребан***о права объяснить, как опасно любимой оставаться рядом! Никогда на это не пошел бы, насколько паршиво самому бы ни было.

Как можно жить без своих легких? Без самой крови, которая бежит по сосудам, заставляя работать сердце, оживляя каждую клетку и жилу в его теле?

Даже сейчас, вспоминая об этом, в животе все сжималось болезненной и мучительной судорогой. А о том, что на том чертовом мосту ощущал — и думать не хотел, запрещал себе, иначе планочным становился, весь самоконтроль срывало на фиг. Потому что знал — ничем ему не искупить ее боли и муки, нет за подобное расплаты. Нет цены за такую боль самого родного и дорогого человека.

Каждый день тогда матери звонил, ничем больше не интересуясь, кроме состояния любимой. А мать злилась, ругала его так, как и в детстве не отчитывала. Только Кузьма и ей ничего не объяснял.

— Как Кристина? — перебивая любые упреки, гнул свою линию.

И мать сдавалась. Скупо, рассерженно и зло вбивала в его кровоточащее сердце и череп новые гвозди, рассказывая о состоянии мавки. А Кузьма заставлял себя слушать все. Каждое слово.

И он же сам Карецкого нашел, узнав, что Руслан приходит, пытается как-то достучаться до Кристины. И сам велел ему ни на шаг от нее не отходить.

— Любишь же ее, знаю, — выплевывал из себя. Каждое слово — как сгусток крови, от надрывов на легких. — Вижу, глаза не отводи. Я отошел от нее, чтобы защитить. НЕ хочу Кристину подставлять. А ты ее встряхнуть должен, если она тебе не побоку. Медициной этой вашей, чем угодно. Не дай ей закрыться. Вытащи, — прикурил, отвернулся от того, кому своими руками любимую отдавал, по сути.

Свою привилегию и право заботы и защиты перепоручал, хрустнул суставами. А Карецкий молчит, только неуверенно кивнув на это требование, скорее, а не просьбу. Свои сигареты достал, а зажигалку найти по карманам не мог. Кузьма ему дал.

Дебильная ситуация. Фантасмагоричная, как повесть про мавку, которую он так со школы любил. И они с Русланом с тех пор — то ли друзья, то ли соперники, то ли вообще братья по несчастью. Потому что счастливым за эти годы никто из них точно не был.

В этот момент, словно чувствуя, что его поминают «незлым тихим словом», в кабинет вошел Рус, коротко постучав. Охрана его не останавливала. Кузьма сам для него допуск и приоритет давал. Своим считался.

— Кристя, просыпайся, «скорая» к нам едет. Очередное ДТП. Устроили ночные гонки мажоры, — с раздражением и некоторой долей возмущения сообщил Руслан, коротко глянув в их сторону.

Прошел к окну, ничего не добавляя больше. Он уже приходил в начале дежурства. Ничего не сказал по поводу присутствия тут Кузьмы. А вот понял Карецкий все, как казалось Кузьме. Они ведь, и правда, за эти годы сроднились все, мысли и недомолвки друг друга научились читать слету. И Карецкий уловил и просек. Не фонтанировал счастьем, конечно. Но и с разборками не лез. Пока просто принял то, что случилось, как показалось Кузьме. Но еще точно будет у них разговор. Он и сам в этом уверен был.

Вечером же они и закончили оформление перехода больницы в частную собственность, он вызывал своих юристов. Решили больше не затягивать. Так всем удобней. Да и готово все уже было несколько лет. За Карецким только дело стояло. А тут — согласился. Впрочем, Кузьма догадывался, что оказало решающую роль.

— Не сплю я, — Кристина села, но не высвобождалась из рук Кузьмы, а он лишь ослабил хватку, пока не отпуская совсем.

Есть же еще время, не бегут стремглав.

Мавка потянулась и растерла лицо. Повернулась к нему, улыбнувшись, на мгновение прижалась лицом к шее. Глубоко вдохнула.

— Богдан с тобой пойдет, под операционной постоит, — тихо сообщил Кузьма. — Мы с Вадимом тут останемся.

Кристина кивнула, не споря. Они уже обсуждали, что и как она будет делать в вопросах безопасности.

— Слушайте, мне лишние люди в оперблоке не нужны. Там правила, между прочим, и режим, — ворчливо возмутился Карецкий, хоть и без особого запала. — И чужих людей нет.

— Она никуда без охраны не пойдет. Хоть и в операционную. И ты сто раз в своих людях уверен. Для меня это не аргумент. Тебе не нужен анестезиолог? — прямо глянул на него Кузьма.

Голос не повышал, да и без возмущения. Просто четко очертил ситуацию.

— Как она тогда работать будет? — хмыкнул Рус. — На обход по палатам охранников тягать?

— Рус! — Кристина попыталась одернуть Карецкого.

Как ни странно, но она сама меньше всех этими мерами возмущалась. А Кузьма, пожалуй, впервые за все эти годы, действительно услышал, что ему мавка всегда говорила.

— И на обход тоже, — так же спокойно согласился Кузьма. — Или вообще работать не будет. Можем и так вопрос поставить.

Кристина ни словом не возразила, хоть и сильнее в его руку вцепилась. А вот Карецкий опешил. Глянул в сторону Кристины. Видимо, тоже прочел в ее глазах многое и выводы сделал. Больше не спорил, кивнул.

— Пошли на операцию, едут уже, — позвал он.

И Кристина поднялась, напоследок нежно прижавшись к губам Кузьмы в каком-то сладко-горьком поцелуе. Он ее затылок пятерней обхватил. Каждую секунду теперь ценили.

Все уже услышали сирену «скорой».