В 1585 г. я был послан по суше к ее королевскому величеству от царя России (Rushea) Федора Ивановича (Theodor Evanowich) и от князя, его протектора (the prince his protector), Бориса Федоровича, управителя (governor) этого царства, просить ее величество о продолжении мира, союза и дружбы от имени обоих — вновь взошедшего на престол и вновь принявшего правление — с царскими уверениями и обещаниями, что они всеми средствами хотят сохранить прежние [отношения], поддерживаемые как добрым обращением и милостями к подданным ее величества и купцам, торгующим в государстве, так и другими способами, какие ее величеству угодно будет высказать, чтобы убедиться в этом. Для подтверждения и испытания этого упомянутые царь и князь выбрали одного из подданных ее величества, и ему, как человеку, пользующемуся их доверием и милостью, они предоставили изложение поручений и грамоты. Эти поручения и грамоты ее величеству угодно было милостиво принять, и после того подобным же образом я, ее слуга, был отправлен [в Россию] с такими же царскими поздравлениями, письмами и прочим.

Я отправился с хорошей свитой 5 апреля и прибыл ко двору царя в Москве около 5 июня, где я был почетно принят царем и не менее радостно — князем Борисом Федоровичем. После того как я предъявил грамоты ее величества и королевские приветствия, которые были хорошо приняты ими обоими, я был пожалован сотней кушаний, присланных на серебре, ко мне прислали князя с сотней слуг и разными винами и напитками, мне подарен был прекрасный вышитый шатер, княжеская одежда, прекрасный конь с седлом и сбруей и 2000 фунтов деньгами. Мне велели письменно изложить, в чем я нуждаюсь, в этом можно заметить великие милости, оказываемые мне благородным князем [Борисом], его особую любовь и покровительство.

По моей записке оказаны следующие милости.

1. Компании был прощен долг в 500 ф. ст. за пошлины, не оплаченные в прошлые годы.

2. Были прощены 350 ф. ст., которые их агент обещал уплатить за постройку новой стены вокруг Москвы.

3. Были прощены 500 ф. ст., которые, по приговору, компания должна была уплатить за эту же сумму, взятую у царских чиновников в Ярославле (Yeraslam) негодяем приказчиком Антоном Маршем, который стал банкротом.

4. Главный приказчик Компании Джон Чапель, бывший в опале, был прощен и освобожден, причем 100 марок деньгами были уплачены Компании из царской казны.

5. Безнадежный долг в 370 ф. ст., сделанный канцлером Щелкаловым (chauneelere Shalkan) много лет назад, был строго взыскан с него и выплачен Компании.

6. Другой безнадежный долг, 460 ф. ст., взятый некоторыми царскими чиновниками от царского имени, значившийся многие годы, был теперь уплачен компании из царской казны.

7. Некто Юре Вислоу (Yorse Vislough), который был должен Компании 350 ф. ст., подчиненный Щелкалова, — теперь его под наказанием заставили уплатить Компании.

8. Общество [то есть Компания] было освобождено от разных сумм, платившихся царю за дома Компании в городах Вологде (Valodge) и Холмогорах.

9. Поскольку Компания много претерпела от царских чиновников и не могла добиться правосудия во многих городах, где торговала, то был послан доверенный дворянин объявить по всему государству о том, чтобы с ними лучше обращались.

10. Все контрабандисты и скитавшиеся англичане были собраны и подготовлены к высылке из страны.

11. Компания была освобождена от более чем 100 ф. ст. пошлин царю за этот год.

12. Князь Борис предоставил Компании из царской казны 5000 ф. деньгами без процентов на такой срок, на какой обществу будет нужно.

13. Наконец, царем были пожалованы Компании во имя королевы и укрепления союза и дружбы самые широкие привилегии и наибольшие льготы, какие только князь и я могли придумать для торговли во всех местах королевства без платы каких бы то ни было пошлин; это было достигнуто не без многих столкновений с канцлером Щелкаловым, который при написании их применял различные хитрости и уловки, чтобы ограничить их под предлогом своей усердной службы короне.

Далее, во время переговоров, пользуясь хорошим приемом, я мог иметь доступ к князю в любое время по особой любви и милости его ко мне, оказываемой на протяжении долгих лет, я использовал расположение ко мне следующим образом: добился милости для многих опальных, свободы для пленников, прощения для преступных, помилование и жизнь для многих осужденных, освобождение от податей и налогов, возложенных на монастыри, города и села, [обязанные поставлять] солдат, лошадей, снабжение и деньги, [выхлопотал] сохранение их привилегий и пожалований. В целом во всех моих просьбах я не меньше был готов просить, чем князь — жаловать. Переговоры были окончены, и подошло время моего отъезда. Получив письма царя и богатые царские подарки ее величеству, я отправился в полном соответствии с приемом, мне оказанным как царем, князем, так и всеми другими князьями и знатью, в таком почете и славе, какие не оказывались никакому другому посланнику, эта церемония уже есть в кратком описании, приложенном к [записке о] коронации царя, поэтому я не буду писать здесь об этом.

Когда я прибыл ко двору, находившемуся тогда в Ричмонде, ее величеству было угодно милостиво принять отчет об этом моем поручении, такой же королевский прием был оказан королевой привезенным привилегиям и царским подаркам. Эти привилегии были пожалованы ее величеством известной компании купцов и всем торгующим в тех краях с ее королевским повелением разумно ими пользоваться и охранять их как чрезвычайно важные, а меня щедро наградить за старания и путешествия.

Возможно будет интересно [читателю] узнать стиль и способ их [русских] письма, поэтому, я думаю, будет хорошо, если я приведу текст одного или двух писем ко мне от князя.

«От Бориса Федоровича, по воле бога правителя всея Руси, главного наместника царств Казани и Астрахани, главнокомандующего всеми военными силами, государя провинции Вага и других, к моему почтенному другу Джерому, сыну Уильяма, дворянину. Будь здрав, мой добрый Джером, и счастлив, дай бог, чтобы мы услышали, что ты и впредь в добром здравии и благополучии. Благодарю господа за мое здоровье! В том, о чем мы беседовали прошлый раз, на Троицу, я не сомневаюсь, но ты должен обдумать это и быть осторожным с Робертом; если он собирается, то пусть приезжает, если знает свое дело, так и скажи ему. Мою милость и расположение ты узнаешь в посланном тебе с Иваном Волковым знаке внимания: сорок соболей на шубу. И от меня тебе, сыну Уильяма, низкий поклон» .

По поручению царя писано канцлером (Chancelore)

«От царя, повелителя и великого князя Федора Ивановича всея Руси и проч., поручение или приказ тебе, наместнику князю (duke) Василию Андреевичу Звенигородскому (Ivenogorodskoyj). От нас, государя и великого князя и от правителя Бориса Федоровича, отправлен с письмами и подарками королеве Елизавете Джером сын Уильяма, дворянин. И когда он прибудет в вашу крепость и город Холмогоры, приказываем принять его с честью, чтобы он имел всякое довольствие и все ему нужное; достойно принять, уважать и почитать вперед других иноземцев; а царские припасы и провизия посланы с капитаном Савлуком (Sablok) и такие же — от Бориса Федоровича — с Кузминым (CusmenJ для посланника королевы английской Елизаветы дворянину Джерому сыну Уильяма».

Письмо от князя-протектора, посланное мне через м-ра Фрэнсиса Черри, одного из Московской компании

«От Бориса Федоровича Годунова, наместника всея Руси и царств Казани и Астрахани, главного советника, конюшего, князя Ваги и проч., тебе, Джерому, сыну Уильяма, дворянину, низкий поклон. Будь здрав, мой добрый Джером. Даю знать, что королева Елизавета Английская, ее приближенные и знатные люди написали ко мне письма, самые неприятные и нелестные, меня в них причислили к дьякам (chauncelere,), что является немалым принижением моего княжеского положения и чести, тебе известных. Это очень прискорбно. В тех же письмах написано, что я не покровительствую купцам королевы, а допустил неуважение и оскорбления их от всякого люда. Поэтому я призываю спросить тебя, Джером, знающего, как я защищал их ради королевы Елизаветы и, ценя ее расположение и доброту, просил царя за них. Через мое посредничество им пожалованы широкие привилегии, нигде в государстве, согласно этим грамотам, с них не будут взиматься никакие налоги, чего никогда до этого не было. Я добился милости для Роберта, прощена его вина, объявлена великая милость во всех местах; приказал заплатить их сомнительные долги и много других милостей последовало, что тебе, мой дорогой Джером, хорошо известно. Я не отвечал королеве и вельможам на их письма это время из-за неудовольствия; но, бог свидетель, я хочу написать им все, что думаю, и то, каковы мои любовь и дружба к королеве Елизавете и ее подданным. Между тем посылаю тебе, мой добрый друг, в знак продолжения моего расположения, через Фрэнсиса Черри пару соболей и кусок золототканой парчи, чтобы ты, по моему желанию, носил их за мое здоровье».

Я получал разные другие письма от казначея, канцлера и от других знатных людей, показывающие, какой промах допустили те из знатных англичан, которые писали о таком высокопоставленном лице, как князь [Годунов], как о любом другом, прося меня уладить недовольство, вызванное тем, что это плохо воспринято.

Мой ответ на письмо князя, по их обычаю писания ответов:

«Славный князь и благороднейший лорд Борис Федорович, Джером сын Уильяма Горсей бьет челом Вашей милости перед лицом всего света. Дай бог Вам, благороднейший лорд, здоровья и благополучия на многие лета. Вашей милости письма пришли ко мне в руки, они говорят о великом недовольстве, возникшем от ее величества королевских советников из-за недостаточного уважения в их письмах к Вашей высокой особе, а также из-за непризнания ими той великой милости, которую Вы оказываете подданным ее величества. Одно, благороднейший князь, случилось из-за незнания, другое — по недостатку данных, их высочества, в то время, когда писали письма, не знали о высоком положении, которое занимает Ваша милость и о бесценной поддержке, которую Вы оказываете, не было никого, кто мог бы им это объяснить. Второе случилось по недоразумению, иначе Ваше высочество могло бы справедливо осудить меня за непростительную вину. Поскольку это очень важно, я доверительно уведомил в своих письмах прошлой зимы, адресованных высоким лордам Королевского совета, не только о том, что богом Вам вручено управление, но и о том, что только благодаря Вам столь широкие привилегии были пожалованы купцам ее величества, а Ваше расположение к ним проявлялось также самыми разными путями. Эти письма, увы, в последнюю пасху потонули в море вместе с кораблем, грамотами и всем. Поэтому прошу терпения, благороднейший князь, не допустите Ваше милостивое расположение превратиться в гневное недовольство. С Вашей княжеской мудростью простите эту невольную вину ради меня, который познал столько Ваших милостей, положитесь на мою обязательную заботу, и Ваше княжеское ожидание будет удовлетворено. Приношу нижайшую благодарность за Ваш почетный подарок, посланный мне, я буду носить его за Ваше здоровье. Князь Василий относился ко мне с уважением и почтением, Уильям и Джон, главные агенты королевских купцов, поручили мне просить Вас, пока я буду отсутствовать, быть милостивым к ним; от них подношу Вашей милости пестрого боевого буйвола, 12 бульдогов, двух львов, три своры борзых и три пары другой хорошей породы. Господь да хранит Ваше высочество, благороднейший князь, с милосердием».

Как я помню, около двух лет спустя случилось, что один негодяй, слуга компании, взял под ее залог у знатных людей, купцов и других царских подданных около 20 тыс. фунтов, растратил их, а потом без оснований они были взысканы с компании; в своих действиях против компании он был подкуплен канцлером Щелкаловым (Chanselore Shalcan), и по этому поводу от царя к королеве был послан гонец (messengere).

В том же 1588 г. от ее величества был послан м-р доктор Флетчер (Doctor Fletcher) ; в это самое время в князе Борисе наметилась большая перемена, изменившая его прежнюю доброжелательность; это проявилось как в плохом отношении к компании, так и в дурном приеме, оказанном д-ру Флетчеру. Я сам в то время был в опале у царя из-за клеветы одного моего слуги, некоего Томаса Уостенема, который влюбился в ливонскую леди и, чтобы купить себе свободу, сговорившись с отвратительным человеком, Щелкаловым, врагом ее величества и ее подданных, клеветал, что я говорил у себя за столом о царе столь скверные вещи, что их нельзя и вымолвить. Это рассматривалось на заседании совета, состоявшего из людей царской крови (counsell of the bloode royalle), я был обвинен, и на меня за это серьезно жаловались ее величеству.

Названный Уостенем был награжден за это землями и жалованьем, женился на упомянутой дворянке, но очень скоро получил по заслугам. В том же самом месте он был предан ругани, побоям и осмеянию всех, проходивших по улице, пока не умер в бедственном положении. Несмотря на это, по необходимости, ее величеству было угодно вновь послать меня к царю и к князю Борису со своими письмами и поручениями.

Письмо от ее величества королевы к царю России, посланное через Джерома Горсея, эсквайра, агента ее величества, 1589:

«Елизавета, божьей милостью королева Англии, Франции, Ирландии, защитница древнейшей католической и истинной христианской веры, прославленному и могущественному князю и государю Федору Ивановичу, царю всея Руси, великому князю Володимира, Московии, проч. Нашему дорогому брату и любезнейшему другу желаем полного здравия и процветания во всех великих делах. Письма, посланные Вами с нашим посланником Джильсом Флетчером, получены. Прочитав и обсудив важнейшие пункты, содержащиеся в них, отвечаем по порядку, коротко, не желая по разным причинам обсуждать эти дела до другого случая. Между тем Мы просим, чтобы главные дела вновь были рассмотрены Вашим величеством, надеясь, что Вы рассмотрите возможность согласиться на решение этого дела соответственно имеющейся между нами дружбе. Внезапная перемена Вашей братской любви видна из отношения к нашему посланнику, Джилъсу Флетчеру, такого, какого еще не видел никто из наших посланников от великих государей Европы и какое оказал упомянутому послу главный дьяк, канцлер, некто Щелкалов, старый враг наших подданных, назначенный, как нас информировали, судьей и участником в тех делах, которые были доверены послу. Все это дает повод подозревать, что Ваше величество ни теперь, ни ранее не был к нам расположен, чего не заслужило наше положение и звание. Великое бесчестье оказывалось нашему величеству, многочисленны обиды и оскорбления нашим подданным, торгующим в Вашем государстве со времен смерти нашего любезного брата, Вашего отца, царя Ивана Васильевича, блаженной памяти. Мы сдерживали свое недовольство, надеясь, что все исправится благодаря Вашей братской любви к нам; но теперь, в такой крайности, мы не можем дальше переносить эти обиды, как ни прискорбно; наше достоинство не позволяет этого, какой бы страны ни был государь. Поэтому мы желаем узнать, сделано ли это с царского ведома людьми на службе Вашего величества, желавшими не дружбы, а вражды между нами? Мы примем только лучшую сторону дела, объясняя Ваши письма в благоприятном смысле. Доставитель письма, наш любезный подданный и слуга Джером Горсей, эсквайр, против которого, судя по письму, Ваше величество имеет какое-то недовольство. Мы можем, несомненно, полагать (вследствие как собственных писем Вашего величества прежде, так и по уверению благородного князя Бориса Федоровича в том, что Горсей — человек, пользующийся Вашим расположением и заслужил доверие), что эти злонамеренные сведения против него исходят от тех, кто завидует его благополучию и хорошему мнению о нем Вашего величества. Поэтому мы просим Вас, наш любезнейший брат, сменить гнев на милость, оказать ему обычное расположение, чтобы он мог иметь свободный доступ и обращение для выполнения нашего поручения под Вашим царским покровительством. Мы также решили, на серьезном основании, в доказательство доверия нашему слуге, упомянутому Джерому Горсею, передать Вашему величеству некоторые поручения устно. Мы просим Вас выслушать их и отнестись с доверием к сказанному им, как мы будем доверять, в подобном же случае, любому Вашему слуге, имеющему Ваше поручение. Просим всемогущего бога сохранить Ваше величество в благополучии и здравии. Дано в нашем дворце в Гринвиче, 1 апреля, в лето бога нашего 1589, нашего царствования в 32 год».

Другое письмо, в основном того же содержания, было написано ее величеством к князю Борису и отправлено с названным м-ром Горсеем.

После того как в апреле 1589 г. я получил отпуск у королевы в Гринвиче, я погрузился на один из кораблей королевы, носящий имя «Чарльз», который должен был взять меня и моих спутников в Ярмусе и высадить в Стоуде (Stoade). Когда мы были уже в море, подул встречный ветер и из-за неопытности капитана мы оказались запертыми между двумя опасными мелями на Фрисландском побережье, поднявшийся шторм до такой степени наполнил наш корабль водой, что мы были вынуждены выбросить с палубы в море канаты, пушки и тому подобное, однако надежды на спасение этой ночью не было. Многие погибли неподалеку от нас. По счастливой случайности мне удалось перейти на эмденскую лодку, и я оставил корабль и людей в большой опасности. Мне оставалось до Эмдена 30 миль по воде, за нами яростно гнались солдаты, стоявшие там гарнизоном, но благодаря попутному ветру и хорошей лодке мы достигли стен Эмдена быстрее, чем они [успели нас нагнать]; нас подняли по стене, потому что ворота были заперты с внутренней стороны. Я обратился к правителю Эмдена, чтобы получить какую-нибудь охрану для безопасности проезда через его земли, и после предъявления ему грамот королевы он назначил 20 хорошо вооруженных всадников проводить меня до Бремена через наиболее опасные места. Я прибыл в Стоуд, следом благополучно прибыл корабль королевы, оттуда я должен был, по приказу м-ра секретаря Уолсингема, попасть в Кельн (Collene), чтобы получить некоторые сведения об имперских принцах, собиравшихся на проводимый там сейм, но между тем я выяснил, что сбор их отложен. Итак, я отправился дальше, через Германию, и 2 мая прибыл к польскому двору в Варшаве; здесь я предъявил письма королю Сигизмунду III. Во время моего 20-дневного пребывания там, я стал, по просьбе депутата и его товарищей от компании английских купцов, живущих в тех краях, ходатаем перед королем от их имени.

М-р Горсей ходатайствовал перед королем Сигизмундом о том, что упомянутые купцы терпят большие убытки, открывая кредит тем подданным его величества и другим жителям его страны, которые имеют покровительственные письма его величества и его предшественников; купцы покорнейше просили, чтобы впредь тот, кто получает такую протекцию [короля] и кто получает кредит у купцов, не освобождался этой протекцией от справедливой уплаты [купцам] своего долга. Это прошение было подано, король отвечал, что рассмотрит это дело со своими советниками и от них я узнаю его волю.

Спустя два дня за мной прислали вести переговоры об этом с главным королевским камергером паном Марком де Амбросием Лисноволосским (Panne Marck de Obrosy Lysnovolosky), с королевским секретарем, помощником камергера и ответственным по ходатайствам. Эти благородные вельможи предпочитали обсуждать иные дела, такие как союз и помощь ее величества туркам, запрет торговли для подданных короля с Испанией и проч.

Я сказал им, что не имею полномочий вести эти дела. Более всего возражал против моей просьбы секретарь, он говорил, что никто не может ограничивать его величество в пожаловании протекций своими предписаниями, на это — его королевская воля.

«Я не говорю об ограничениях, но прошу, если королю будет угодно употреблять в своих письмах такую оговорку, которая бы устранила это большое недоразумение (это все, чего хотят купцы), ни один здравомыслящий не будет посягать на волю или прерогативы королевской власти».

Референдарий, как они его называют, отвечал [Горсею], что это прошение часто отдавалось и раньше, но что главный канцлер пан Замойский (Panne Samoyky), который был за 10 миль по поводу какого-то недовольства, полагал это неприемлемым по разным причинам.

«Я мог бы, с вашего дозволения [доказать], что дело это со временем принесло бы королю и стране по крайней мере столько же, сколько могут на этом получить купцы. Кроме того, если это [право] будет пожаловано, а королева узнает обо всем, что мой долг велит мне верно исполнить, я не сомневаюсь, что королева принесла бы его величеству за это большую благодарность».

«Тогда, — сказал секретарь пан Лукаш (Pane Luckash), — король будет это рассматривать. Я прошу вас показать, какие выгоды получит король и страна, согласясь на это. Скажите, на каком основании вы это утверждаете?»

«Главной опорой процветания государства, как я слышал, милостивые государи, [— отвечал Горсей, — ] являются торговля и торговые связи, это источник блага для народа, и от этого зависит спокойствие — венец всякого государства. Ваши собственные действия, благородные советники, демонстрируют миру вашу политику в этом вопросе и то, как предусмотрительны вы в сохранении того [о чем говорится]. Поэтому ваши купцы богатеют, ваши ремесленники (mecanycail people) находят работу, ваша знать имеет хороший сбыт [товаров], и от этого зависят их доходы, ваша страна имеет все необходимое, излишек товаров вывозится, а казна обогащается пошлинами, увеличивающимися самыми разными путями. Таков смысл заботы государства о торговле и связях; составной частью этого является хороший прием и приветливость к купцам и торговцам. Обратное мы видим в Испании и Португалии, где большие города и богатые люди нищают, где подданные живут в недовольстве и непослушании с тех пор, как они вступили в разлад с английским королевством.

Наши купцы довольны тем, как с ними обходятся в этом королевстве, это одобряется ее величеством. Если эта милость будет увеличена, они станут считать себя еще более обязанными королю. Я оставляю это на ваше мудрое разрешение и прошу извинить меня за это рассуждение».

Они поблагодарили меня, а я — их. Я полагал, что время прошло с пользой, они думали так же. Мы расстались любезно и вновь встретились за обедом у главного камергера, где меня пышно чествовали. Он сказал мне, что по его ходатайству король удовлетворил мое прошение. Секретарю было приказано выпустить эдикт, или воззвание, для опубликования [этого решения] в Данциге, Элбинге, Кенигсберге и других местах. Я отбыл с этим впечатлением хорошего приема и грамотами короля. Но Поссевино, затаивший злобу на меня за то, что я причинил ему и его господину папе неприятности со стороны русского царя, приказал отцу Антонию, папскому легату, который совершал там церковные сборы, подговорить испанского солдата за плату устроить засаду с 40 всадниками, чтобы ограбить и убить меня и моих слуг, но пан Иоанн Дебович (Panne Joan Debowich), добрый протестант, князь и мой старый знакомый, проводил меня безопасной дорогой вопреки их ожиданиям.

Когда я прибыл ко двору великого князя Ливонии пана Христофора Радзивилла (Panne Christophor Regavyle) в Вильно (Vallna) около 11 июня, его милость устроил мне большой и почетный прием; доставил мне большое удовольствие и угощение; он с большим восхищением отзывался о величии и знаменитости королевы Англии; к великому удивлению всех его знатных людей он живет с большой королевской пышностью. С его грамотами, очень милостиво написанными, я отбыл и, благополучно проехав все его владения, прибыл в Смоленск (Smolenska) в России.

Немедленно по моем прибытии князь и наместник этого (города) дал знать об этом царю и князю Борису Федоровичу. От них очень быстро был прислан дворянин с большой свитой, чтобы доставить меня ко двору, куда я прибыл в конце июня. В 3 милях от города Москвы меня встретил дворянин царского двора (of the Kynges house) с добрым приветствием от царя и князя Бориса Федоровича и проводил в столицу, где меня поместили в прекрасный дом, принадлежавший епископу. Три дня подряд этого дворянина присылали ко мне, и он объявлял, что царь жалует меня провизией для меня самого, 10 человек и для лошадей, мясом и питьем и всеми необходимыми вещами.

Я покорно благодарил его величество, но ее величеству, моей госпоже королеве английской, было угодно (говорил я), назначить мне достаточное содержание. Я не буду ничего принимать, пока не предъявлю его величеству письма и поручение, с которым послан. Некоторые из моих прежних русских слуг получили позволение быть при мне, через них я покупал на рынке провизию, не имея надобности брать что-то с Английского подворья.

Мой старый недруг, канцлер, часто присылал ко мне просить, чтобы я забыл прежнюю вражду и смягчил жалобы, которые собирался подать на него, обещая всеми средствами помочь мне в моих переговорах. Я, зная, что он хитер и лукав как лисица, не доверял ему, боясь попасть в его ловушку, я давал ему уклончивые и сдержанные ответы, как считал нужным, но они совсем не удовлетворяли его.

Тот же самый дворянин, что и прежде, был прислан ко мне 17 июля и велел мне приготовиться к трем часам следующего дня для царской аудиенции. Но около 5 часов на следующий день он пришел снова и сказал, что царь нездоров. 21-го он приходил с той же вестью, но вышло то же, что и прежде, то же было и на третий раз.

29 июля мне вновь назначили аудиенцию, когда я пришел в Кремль, то меня проводили в Посольский приказ (offусе of ambasages), после чего меня послали в приказ Казны (Tresorye offyce), там я нашел главного казначея Деменшу Ивановича Черемисинова (Demenshoye Ivanwich Cherymisse) и секретаря Посольского приказа Постника Дмитриева (Posnych Demetriore) , которые после вежливых приветствий сказали, что царю угодно знать, зачем и от кого я прибыл.

Я отвечал, что послан ее величеством английской королевой к царю и благородному князю Борису Федоровичу с письмами и поручением. Они сказали, что передадут это, потом мы вспомнили наши общие веселые деньки, и я был отпущен на этот раз.

1 августа за мной вновь пришли, чтобы идти к царю, но когда я пришел, то в том же самом месте [в приказе Большой Казны?] я нашел родственника царя князя Ивана Васильевича Сицкого (Knez Ivan Vasilwich Sitsky) и Ивана Васильевича Годунова (Ivan Vasilewich Godanoe), ближайшего родственника царя, а также двух других, упомянутых выше. После обсуждения «за» и «против» они просили меня показать королевские грамоты. После того как я это сделал, они сказали, что царь и князь должны их видеть, чем я довольствовался. Когда за мной пришли опять (а это было 10 августа), то письма королевы уже были представлены царю; нашли, что не в порядке печать: там была лишь малая; а также был употреблен сокращенный титул [царя], тогда как обычно королева писала его полностью. На это мы потратили много времени, но ничего не сделали; на все (вопросы) я дал удовлетворительные ответы.

Затем они попросили, чтобы я изложил мое поручение, и они ответят мне. Я сказал, что сделаю это по пунктам и прошу их отвечать мне тем же способом; так я и сделал, изложив все ясно, на их родном языке, чтобы предупредить их обычные увертки, применяемые, когда они хотели уклониться [от ответа] и объявляли, что переводчик неправильно перевел или что перевод неточен.

Предмет переговоров [им] был неприятен и менее всего отвечал их желаниям, никто не вел переговоры до той поры [на такие темы], однако при добром их расположении на все можно было бы ответить.

Они были сильно удивлены, что я, уехав перед тем в царской опале, осмелился приехать с такими настойчивыми грамотами, да еще передающими сокращенно титул царя. Я сказал им: «Настойчивость моего поручения находится в соответствии с обидами, нанесенными королеве и короне ее священной монархии в лице ее достойных подданных и купцов, торгующих в этих краях, и хотя, по лживому навету, его величеству было угодно гневаться на меня, однако благородный князь Борис Федорович, к которому я также прислан, лучше знает, как верно я служил почти 20 лет царю; его милости и справедливое княжеское обхождение со мной было всегда достаточным ручательством моей верности. А вам, милостивые государи, очень хорошо известно, что я в совершенстве знаком с титулом царя и его обязательном употреблении в переговорам с его величеством, поэтому не мог сделать никаких сокращений, оскорбительных царю и его государству, так как слова „и многих иных“ включают без перечисления гораздо больше, чем имеется. Имея в виду все сказанное, я не вижу причины обвинять меня за мое появление здесь, особенно если учесть, что это приказ моей государыни, и я не знаю, почему вы ставите [мне в вину] столь несправедливо то, что не относится к предмету моих переговоров».

Мы расстались в хороших отношениях; вскоре после этого я получил ответы на все мои пункты в таком добром и благоразумном тоне, что стал надеяться, что это подорвет власть Щелкалова, так как я имел для этого все доказательства. Поэтому я побуждал их вынести решение по изложенным пунктам, однако они медлили с завершением всего этого. Тогда проводились большие приготовления для приема большого посольства от короля польского и мне неожиданно прислали известие, что в тот самый день, когда это самое посольство прибудет в Москву, я должен отбыть с моей свитой; они боялись, по свойственной им подозрительности, что между нами состоятся какие-то соглашения.

Дворянин, приставленный ко мне, пришел сказать, что, по воле царя, я должен выехать в Ярославль (Yeraslaudly toun), находящийся в 4 или 5 днях пути от Москвы, а затем, после окончания польского посольства, я буду вновь допущен видеть его и получу почетный отпуск.

Я приехал в Ярославль в ноябре и прожил там до июня. За это время я получил разные письма от некоторых моих старых и почетных друзей при царском дворе с разными тайными предупреждениями, которые можно было сделать письменно, что благодаря мерам, принятым правителем, все, чего просила ее величество, будет пожаловано и королева будет вполне удовлетворена. Но что канцлер Щелкалов употребил все пути, какие мог, чтобы очернить меня, [говорил, что] я был у двора польского короля Сигизмунда, чтобы сговориться с ним и выдать тайны царя ему, то же самое — у великого князя Ливонии Радзивилла, что пренебрег царским пожалованием и что я задумал приехать на побережье раньше, чем разгрузят корабли, захватить крепость, нарушить торговлю и лишить царя пошлин. Из-за этого я оставался в Вологде до 6 июля; в этот день ко мне прислали дворянина, который по наказу, написанному рукой канцлера, сообщил, что царю сперва угодно было призвать меня и дать полные и обоснованные ответы по всем пунктам, которые я излагал, но он изменил свое решение по причине сильных волнений, недавно случившихся среди его подданных, поэтому меня проводят прямо к побережью и посадят на корабль. Когда я прибыл туда, комендант крепости сказал мне, что царь даст ответ королеве в письмах на все, что мне поручили, и таким образом, что ее величество будет вполне довольна.

В этом проявилось то, что Щелкалов, лукавейший из всех живших скифов, боялся меня. Опасаясь, что я раскрою его козни, [он] внес в грамоты, посланные королеве, много оскорбительных для меня слов и выражений от имени царя, но без его и правителя ведома, однако я был предупрежден одним моим другом придворным, написавшим, что он боится, что [Щелкалов] это сделает. Впоследствии, когда правитель обвинял его в этом, он отрицал все, клянясь, как он привык это делать, спасением души; такого рода злоупотребления остаются у них безнаказанными, таков их порядок. Совет обсуждает дело и форму ответа. Главный дьяк [приказа] посольств излагает это. Затем он представляет изложенное и сам читает, а при переписке он может изменить, по своему желанию, что его не устраивает, так как они очень редко, почти никогда не перечитывают их. Царь никогда не прикладывает к этому руку, они пишутся [дьяками], запечатываются ими же, печать находится у них же и адресуются и отправляются ими же. Такого рода подделки в письмах и грамотах были привычны для него, и он следовал им до конца, хотя всем известно, что его однажды уличили в этом и жестоко наказали. Прежний царь держал его только как орудие мучения и наказания своего народа. Теперешний правитель, Борис Федорович, согласился из уважения к его опытности на то, что он будет помощником другого [дьяка], но это было до тех пор, пока его коварные ходы стали до такой степени невыносимы, что ему пришел жалкий конец, как я слышал, пресекший его дьявольскую и ненавистную жизнь.

Однако окончу мой прерванный рассказ. Я сел на корабль у [бухты] св. Николая и быстро был доставлен в Англию; явился ко двору в Ричмонд 4 октября 1590 г., где ее величеству было угодно удостоить меня присутствием и милостиво выслушать мой рассказ об этом моем опаснейшем и последнем путешествии.

После того я узнал, что царь Федор умер, а князь Борис со всеобщего одобрения и согласия был венчан на царство, его сын назначен наследником, а их потомки, по решению царского парламента (parleamente royalle), будут наследовать престол всегда. Этот князь был выдвинут прежним царем Иваном Васильевичем, который любил его так же, как и своих двух сыновей; под конец он женил своего второго сына на его сестре, это и был последний царь Федор; и еще при жизни он назначил ему [Федору] в руководители его [Бориса], усыновил его во время болезни, а также оставил ему в наследство по завещанию, утвержденному им самим [Грозным] при жизни и царским советом — после его смерти, управление царством при участии четырех других видных знатных людей царской крови, что он и делал после его смерти. Благодаря его уму и политике его правление совсем непохоже на прежнее, он теперь — государь своих подданных, а не рабов, и поддерживал порядок и повиновение милостью, а не страхом и тиранством. Он статен, очень красив и величествен во всем, приветлив, при этом мужествен, умен, хороший политик, важен, ему 50 лет; милостив, любит добродетельных и хороших людей, ненавидит злых и строго наказует несправедливость. В целом он самый незаурядный государь, который когда-либо правил этими людьми (судя по тому, что я читал в очень древних хрониках). Его величество всегда был к англичанам более милостив, чем к кому-либо другому, и поэтому в 1585 г. я добился привилегий для известной компании купцов, торговавшей в тех краях, которыми с тех пор они спокойно пользуются, проявляя благоразумие и действуя по правилам. Хотя некоторые недоброжелатели хотели затмить значение их, хлопотав о бесполезном их переписывании. Тем не менее, они поправили свою пошатнувшуюся торговлю, приобретя не только большую славу, много прибыли, двойную выгоду путем вывоза излишних товаров и привоза ценных, полезных обществу и корабельному делу товаров, но особенно сослужили [они] хорошую службу королеве, снабжая ее королевский флот необходимым, а также увеличивая путем торговых связей доходы и пошлины ее величества. Бог, благослови их труд! Таким достойным подданным стоит пожелать достойного их добра.

Мои частые путешествия по суше через многие страны и моя двадцатилетняя опытность позволили мне видеть много редкостных вещей, достойных опубликования; о стране Китай (Cataye) великого хана (Сапе), называемой персами и бухарцами Богатой Индией, я много беседовал с людьми, бывшими там; о государстве персов, бухарцев и о Грузинской стране, о великом хане Крыма, скифских татарах и обо всех других татарских странах, о сибиряках (the Siberianes) и самоедах (Samoeds), о Московии и Руси, о Литве, Ливонии и Польше, о Валахии, Трансильвании и Венгрии, о Швеции, Дании и Норвегии, о Германии и обо всех ее провинциях; об их плодородии, климате и округе, об образе управления этими странами и именах их государей с разными титулами, о природном сырье и главных городах каждой из стран, их способах строительства и материалах для этого; о том, какая монета там употребляется; какова природа и способности людей, их религия, их древности и памятники, способы ведения войн, оружие, знамена, которые там существуют, и проч.

Если бы я был столь образован и начитан, сколь осведомлен всем значительным в упомянутых странах, я бы хотел вверить [свои знания] в доброе распоряжение ученого и достойного рыцаря (knygte) сэра Роберта Коттона, который принял бы на себя похвальный труд опубликования этой [книги], столь редкой, что никогда ни один историограф не составлял еще подобной [ей]; на это есть две причины: первая заключается в том, что я не хочу выходить в своем рассказе за рамки правды и того, что известно мне самому, то же будет справедливо и для наблюдений, полученных в результате строгих опросов; вторая причина в том, что мой рассказ должен быть изложен с искусством, образованностью, хорошим стилем и способом. Несмотря на это, если богу будет угодно, то обещаю вскоре приложить все старания, чтобы сделать это лучшим образом, как смогу.