Всё просто, как в химии. Стадия за стадией, и химическая реакция завершается ожидаемым результатом. Как при ингрессии происходит медленное проникновение воды в рельеф суши, как при диффузии частицы определённого сорта проникают и закрепляются в среде, которая никак не противодействует этому проникновению, так и преступные нравы входят в обычную жизнь. На смену реактивности приходит пассивность, ассимиляция пассивная перетекает в активную, простая активность завершается проактивностью. Сами слова свидетельствуют о том, что причина здесь кроется в безучастности и пассивности той среды, которая подверглась активному вторжению чужеродных элементов.

В какой же момент в нашем сознании произошёл этот переход? В какой день и час мы вдруг заметили, что нотки блатной речи уже звучат не только из подворотни, но из уст известных политиков, учёных, деятелей культуры? Даже не сама «феня», а вот это характерное «вихляние» речи приблатнённого человека, которому очень хочется выглядеть блатным «на все сто», льётся сейчас буквально отовсюду. Отец с сыном разговаривают так, словно старый пахан «базарит с сявкой», глава семьи с женой общается, как с «марухой». «У нас с ним были тёрки, и я огребла по полной», – вы думаете, это шпана какая-то «перетирает»? Нет, это секретарша столичной фирмы описывает отношения с шефом. «Мы вам не какие-нибудь лохи отстойные, чтобы нас так разводить!» – и это тоже не уркаган с подельниками общается, а депутат Госдумы прямо на заседании выражает недовольство действиями оппонентов.

Пропадает уважение между людьми, потому что преступный мир так устроен, что уважения между его обитателями нет и быть не может. Многие тюремные прозвища обидны и унизительны не просто так, а с целью воспитания нового полноценного хищника. Уважительно или нейтрально обращаются только к уже состоявшемуся хищнику, который в случае чего может перегрызть глотку за хамство. А как воспитать хищника из человека? Мордой его в парашу: «Ты – никто, и звать тебя – никак!». Потом он, если выживет, сам будет точно так же макать кого-то другого, воспитывать…

Самое удивительное, что сейчас очень многие сообщества россиян от семьи и школы до армии и футбольных болельщиков активно заимствуют блатные замашки и даже не догадываются об этом! Посмотрите, что творится на наших дорогах. Самый настоящий беспредел! И многие видят причину в том, что на дорогах наших теперь всё не по Правилам дорожного движения, а «по понятиям». Задеть «крутую тачку» – это всё равно, что начинающий уголовник законнику на ногу нечаянно наступит:

– Ты чё, лох, в натуре, не видишь, на кого наехал?!

Глагол «наехать» в привычном значении «натолкнуться на кого-либо во время езды» вовсе не употребляется, а только сугубо в уголовном значении: требовать что-либо с помощью угроз и шантажа. Так же в ходу уголовное понятие «поставить на счётчик». Владелец «крутой тачки» имеет полное право ставить на этот самый счётчик владельца автомобилишки подешевле, который его поцарапал, пусть даже нечаянно. Он же богаче, а кто богаче, тот и прав. А у кого денег нет, тот пусть вообще хавальник не разевает! Всё по понятиям. И ещё говорят, что только в нашей стране можно при покупке машины обнаружить в документах на неё приписку: «В розыске Интерпола».

Уже ни для кого не секрет, что в армии могут убить просто «по понятиям». Само понятие «дедовщины», то есть требование особого положения и уважения для тех, кто «не первый год в казарме срок мотает», очень напоминает тюремную классификацию между заключёнными. В школе точно так же старшеклассники на правах «давно здесь сидим» могут выбивать деньги из учеников младших классов, которые «сидят всего ничего». От футбольных болельщиков, к сожалению, вообще ничего не осталось, кроме пьяной гопоты, которая всё крушит на своём пути, поэтому нахождение любого на этом пути становится крайне опасным. Дети бегут из семей, где вместо отношений царят самые настоящие криминальные разборки, глубокое неуважение к близким. А зачем кого-то уважать, дорожить близкими, если «реальному пацану» семья и вовсе не нужна? Может быть, он ещё до статуса «вора в законе» дойдёт, а наличие семьи ему только попортит все показатели.

То ли в сталинские годы слишком большой процент населения отсидел, то ли слишком многие сидели за такие вещи, на которые сейчас закон не обращает никакого внимания, то ли ещё что, но в какой-то момент преступный мир перестал казаться чем-то таким, к чему следует испытывать здоровое чувство брезгливости. Подсчитано, если в каком-нибудь коллективе шестьдесят процентов участников научить играть в футбол или пить водку, то оставшиеся сорок вскоре втянутся в то, чем заняты шестьдесят. Именно шестьдесят процентов, чтобы с небольшим перекрытием половины. Если пятьдесят процентов будет играть в футбол, то другая половина просто отколется от неё и станет самостоятельной группой. Если шестьдесят процентов населения страны криминализованы, если они уже познакомились с миром тюрьмы и нравами преступного мира, то втянутся и остальные сорок – никуда не денутся. Большее поглощает меньшее.

В советскую эпоху были репрессированы и побывали в тюрьмах многие учёные, писатели и поэты, формировавшие мнение в обществе. Тогда казалось, что СССР просто-таки наводнён преступниками! С точки зрения его тогдашних хозяев каждый второй был шпионом или вредителем. Кто тогда только ни сидел: учёные, совсем не учёные, инакомыслящие, просто мыслящие и совсем не умеющие мыслить. Но прислушивались к мнению мыслящих. Это сейчас в нашем обществе мнение запросто может формировать какая-нибудь неотёсанная и совершенно бессмысленная девочка из тусовки. А тогда ещё было в силе слово, изречённое людьми мыслящими. Они описали тюремный быт, поскольку он окружал их многие годы и стал их реальностью. Именно тогда многие слова уголовного жаргона, изначально призванные идентифицировать участников преступного сообщества как обособленную часть социума, противопоставляющую себя законопослушному обществу, стали литературными, вошли в лексикон населения, политических деятелей и журналистов. В какой-то степени «благодаря» сталинизму в сознании закрепилась мысль, что у нас посадить могут просто так, за пустяк, за ерунду вроде хранения валюты, за политический анекдот, за простую шутку, в которой кто-то усмотрел нечто враждебное государственному строю. Закрепилась мысль, что сажают-то всё не тех, кого следовало бы, а совсем наоборот. Сформировался образ заключённого-мученика, и образ этот перешёл даже на тех, кто от него очень далёк. Страшные лагеря сталинской эпохи, смертоносные прииски Колымы, каторга на строительстве Беломорско-Балтийского канала, урановые рудники, где радиоактивную руду добывали голыми руками – сколько людей там сгинуло! И каких людей. Какая жестокость была допущена к этим гражданам, какая нечеловеческая свирепость, что даже могил не осталось. А теперь мы играем в гуманизм и демократию с маньяками и садистами, на их охрану и содержание выделяются солидные бюджетные средства, вместо того, чтобы выделить… всего несколько патронов.

Сформировалось двойственное отношение к тем, кто оказался за решёткой. С одной стороны – преступник, что доказано судом, а суд действует согласно букве закона. Если в законе прописано, что на территории страны нельзя торговать джинсами собственного изготовления, то суд ничего не может сделать, кроме как осудить человека за такое деяние. С другой стороны – мученик, жертва. Не тот жертва, кто у него джинсы приобрёл – тот-то как раз обогатился, – а жертва как раз тот, кого закон объявляет виноватым.

В XX веке среда деклассированных элементов общества, среда «дна» человеческого общества не была противопоставлена общественному сознанию. Мы все воспитывались на образах революционеров, которые так или иначе бывали на каторге, в ссылке, годами «томились в мрачных застенках царизма». Которые, в общем-то, ничем больше не занимались, как сидели по тюрьмам. Сколько было снято фильмов об этих «томлениях» в советское время? И как снято. Талантливо! До сих пор смотрится на одном дыхании и «Юность Максима», и «Надежда» Марка Донского, и «В начале века» Анатолия Рыбакова. Кто из нас не зачитывался «Оводом», кто не восхищался «подвигами» якобинцев и народовольцев, не ходил на экскурсии по казематам Петропавловской крепости, где ожидали казни особо опасные государственные преступники перед отправкой в Шлиссельбург? Великая Французская революция, Парижская Коммуна, взятие Бастилии, падение Бастилии – нам всем казалось, что в Бастилии несправедливо заточены только самые благородные люди Франции вроде Вольтера! Мы даже и мысли не допускали, что там могут сидеть отпетые сволочи, душегубы, садисты, людоеды. А сколько по школьной программе мы читали про «обиженных, униженных и оскорблённых», которых освободить от обид и унижений могли только радикальные меры, как государственный переворот – кстати, одно из самых тяжких преступлений с точки зрения правоведения. Обитатели ночлежек и казённых домов в произведениях русских классиков представлялись нам людьми гораздо лучшего сорта, чем законопослушная буржуазия, «жирующая на горе народном» – нам внушали, что таково уж её основное занятие во все времена. В её ряды попасть трудно – нужны несметные богатства или хотя бы «благородное» происхождение. А «дно человеческое» – вот же оно, ныряй в него с головой и становись его неразличимой частью. Человек-протест, человек, бросающий вызов «отжившим нормам буржуазной морали» – главный герой произведений, на которых воспитывалось ни одно поколение советских людей. Мало кто догадывался, что большинство «героев» революций погибли не на баррикадах, а в кабаках и публичных домах – именно там они сильнее всего боролись с «отжившими» нормами морали. Потом мы будем пытаться оживить те самые «отжившие» нормы морали, чтобы хоть как-то выжить в наступившем беспределе, но будет поздно. Поздно пытаться сделать свежими маринованные овощи и фрукты, когда соль и консерванты уже глубоко проникли в их структуру. Произошла необратимая химическая реакция.

К сожалению, человек-протест ничего больше не умеет, кроме как протестовать. Он будет протестовать и бросать вызов обществу при любом политическом и экономическом строе, любая мораль ему будет в тягость. Человек-протест – это полуребёнок. Он считает, что кто-то должен обеспечить ему хлеб насущный, пока он занимается таким важным делом – протестом. Он ведь не для себя, а для всеобщего блага этим занимается! Для освобождения этого «погрязшего в лицемерной морали» общества, для будущих поколений, которые ещё неизвестно – народятся ли после такой-то борьбы. Завсегдатаи тюрем, ночлежек, все те, для кого пребывание там стало нормой, тоже ведь не думают, откуда что берётся: нары есть, баланду выдадут, на прогулку выведут. Инфантильность и безучастное отношение к жизни – основные черты такой публики. Тюремная мораль тем и привлекательна, что человеку не надо ничего делать для приобщения к ней! Ни над собой, ни над своей жизнью не надо производить хоть какую-то работу. Промотал состояние – в ночлежку. Нарушил закон – в тюрьму. Вышел, опять нарушил, опять в тюрьму. Тюрьма встретит, накормит, обогреет. Тюрьма – дом родной! Даже лучше, чем дом. Дом требует заботы и ухода, строительства и ремонта, вложения сил и средств, умения ладить с другими его обитателями. Зона ничего этого не требует, зато даёт почти всё необходимое. А нам ведь много не надо: покушать, поспать, погулять, на горшок сходить… Самое ужасное, что в последнее время попадание в тюрьму многими россиянами перестало восприниматься как наказание и позор. Одни верят, что там – какая-то необыкновенная романтика, других привлекает, что не надо думать о таких невыносимых вещах, как заработок и поиск пропитания.

Специалисты считают, что россияне сами виноваты в криминализации себя, потому что не протестовали. Вот нас и нашпиговали фильмами, передачами, уголовными нравами и прочими ужасами той античеловечной среды, которая царит в преступном мире. Но это не правда, что все как губки послушно впитали в себя «главные ценности новой морали». Очень многие протестовали, видные деятели культуры предлагали оградить население страны от подобной пропаганды самым решительным образом, но… Очень часто в нашей стране людей призывают протестовать против каких-то невыносимых условий жизни. Эти условия сначала создаются, насаждаются, очень тщательно продумывается каждая деталь их невыносимости, а потом задаётся ехидный такой вопрос: «А чего ж вы не протестовали?». Едет человек на работу в не отапливаемом транспорте, получает воспаление почек, а ему: «А что же ты так послушно ехал? Надо было протестовать, надо было бороться за свои права! Сам виноват!». И что он должен был сделать? Окна все выбить, и оттуда флагом махать? Или вооружённое восстание поднять? Чтобы те, кто по долгу службы обязан думать о комфорте проезда граждан, «догадались»: нельзя возить людей зимой в холодных салонах и не отапливаемых вагонах. Но если до них это не доходит, пока к ним разгневанные люди с вилами не явятся, то они вообще вряд ли когда сумеют «проявить чудеса смекалки» и догадаться, как надо выполнять свою работу.

У нас постоянно втягивают граждан в решение проблем, которыми обязаны заниматься специалисты – люди, специально назначенные, обученные и получающие за это зарплату из налогов тех самых граждан, которым они потом говорят своё излюбленное «сами виноваты». Можно представить, чтобы некий дворник похерил свои обязанности, не чистил бы подконтрольную ему территорию, а на возгласы возмущения ответил бы: «А чего же вы раньше мне не сказали? Надо было хотя бы намекнуть, хотя бы с транспарантами выйти и проскандировать, что вас не устраивает такое положение вещей! Сами виноваты, что не умеете бороться за свои права»?

И так ведут себя многие наши административные и властные структуры, наделённые такими полномочиями, что их с лихвой хватило бы на наведение порядка и на улицах, и в транспорте, и на телевидении, и даже в головах у кое-кого. Вместо выполнения своих прямых обязанностей они нагло отфутболивают эти обязанности рядовым гражданам:

– А что же вы нам не подсказали, какой у нас бардак повсюду творится?! Что же вы не протестовали против того беспределу, который мы… тут развели. Точнее, с вашего согласия… то есть… Ай, да вы сами во всём виноваты!

Вы многих видели, кто в результате протеста хотя бы по поводу неработающих светофоров на перекрёстке добился чего-то в свою пользу? Я видела только таких, кто на этих протестах себе инфаркт или даже инсульт «по блату выхлопотал». У нас же никто не слышит рядовых граждан! Вся страна может выйти на улицы, чтобы заявить категорическое несогласие с проводимой политикой, но результата не будет. Никто не слышит и не слушает людей по принципу «мы этих сявок ваще в упор не видим!». Сознание-то криминализировано не только у «дна», но и у «верхушки».

* * *

Криминализация сознания и отказ от морали насаждались и насаждаются не только в нашей стране. Но другие государства почему-то считают нужным себя от них защищать. И не таким способом, когда протестуют рядовые граждане, а вообще не доходит до крайних точек кипения в обществе. Например, в Узбекистане, который иные наши граждане считают олицетворением отсталости, запретили в своё время программу «Окна», где ведущий ругался матом, и велись скабрезные и вульгарные обсуждения сокровенных для любого нормального человека тем. А у нас на возгласы возмущения зрителям отвечали: «Да вы же САМИ хотите всё это смотреть, иначе вы бы не знали содержание передач!». Там же запретили сериал «Близнецы», где начальник милиции показан казнокрадом и извращенцем, склоняющим к сожительству собственную дочь, а его жена – шлюхой, которую он убивает и успешно скрывает это. А у нас уже слышны возгласы: «Так оно и есть! Знаем мы их – все они такие! И взятки берут, и до разврата сами не свои!». У нас этот сериал показали «от корки до корки», и не один раз, отчего зритель окончательно утвердился во мнении, что глупо искать защиты и помощи в правоохранительных органах – там царит криминал похлеще зоновского. Но в Узбекистане власти почему-то понимают, что в их обязанности входит защищать граждан от этого дерьма, иначе их государственность рухнет без единого выстрела из стана врагов.

Когда человек что-либо создаёт, всегда следует ответить на вопрос: «ЗАЧЕМ он это делает?». Зачем снимают фильмы и пишут книги, где героями выступают существа с серьёзными нарушениями психополовой и культурно-нравственной сферы, целые стада этих существ? Цель-то какая? Ну, показали фильм, где кроме маньяков и извращенцев больше никто не фигурирует, запустили сериал «про школу», где дети-социопаты в нежном возрасте занимаются уже совсем не нежными вещами и «не по-детски». И что дальше? Запустите сериал о том, как в детском саду детишки кокаин нюхают и насилуют нянечку? А почему бы нет? Ведь каких только отклонений в природе не бывает! В человеческом обществе всегда присутствует какой-то процент уродцев – видимо, их наличие задумано самой природой, и они просто должны быть. Но этот процент очень невелик, и эта величина не меняется на протяжении всей истории человечества, а подавляющее большинство людей имеют нормальные умственные способности и равные возможности для развития, учёбы и достижения жизненных целей. Но посмотришь «опусы» наших современных деятелей искусств, и создаётся впечатление, что туда специально согнали вот эти два-три процента недоделанных. И совершенно не важно, о чём опус: о школе, о врачах, о милиции, о чиновниках, об армии. «Художники» зациклены на показе циклов жизнедеятельности какой-то человекообразной животинки, которая умеет только колоться, сношаться, воровать деньги на эти нехитрые развлечения и упрекать окружающих в отсутствии любви к себе. Нормальные люди словно бы остались за бортом такого «искусства». Они по ту сторону экрана на это смотрят, и у них формируется некий комплекс: ребята, мы же все – ненормальные, мы как-то не так живём, а надо как в телике, где пьяные школьники сморкаются прямо под ноги учителям. Где герои – непременно проститутки, наркоманы, извращенцы, садисты и так далее по списку из «Справочника психиатра» по разделу «Виды отклонений в развитии и поведении».

Такие «художники» словно бы рассуждают примерно так: «Давайте покажем, что вся милиция – хуже бандитов! А что? Ведь такое же может быть? Ещё как может! Давайте залудим серьял, что школьники тоже ничем от уголовников не отличаются! А что? Не так, скажете? Знаем мы этих сволочей малолетних! Выпустим цикл передач о том, что все генералы – дебилы и досуг проводят исключительно в банях с проститутками! А почему нет? Разве так не может быть? Мо-ожет! А раз может быть, то это – ПРАВДА! А если кто попробует заткнуть глотку правде, то он – пособник фашизма и враг демократических веяний! Забыли, как Солженицыну кислород перекрывали!».

Так орут, словно неизданные произведения Шекспира хотят опубликовать, а им какие-то сатрапы и душители свободы по рукам бьют. В итоге, если из их «мастерской» выходит фильм про милицию, то она там показана хуже бандитов. Если про армию, то врагу не пожелаешь в такой армии служить. Если про школу, то вместо учителей и учеников там показана какая-то невыразительная урла с явными нарушениями психополовой сферы. И тут же лагерь поддержки орёт: «А чё, усё ПРАВДА, меня так же одноклассники (менты, солдаты, врачи, учителя) ногами охаживали и пользовали в деликатное место! Реально, так и было!». Только вот не понятно: они на это жалуются или гордятся? За неимением других поводов для гордости. Мол, пожалейте нас, горемычных, видите, как нас жизнь пришибла! Но жалости и внимания к себе обычно требуют те, кто сам на них не способен.

И какую же цель преследуют создатели такого барахла? А никакую. Их деятельность так же бесцельна, как и жизнь их героев. Все их «откровения» являются банальной погоней «за клюквой», потому что только это может принести им деньги и популярность. А ради этого не грех и родну маму на унитазе заснять, и на обозрение миллионов выставить. А почему нет? Ведь люди при любой погоде и общественном строе ходят на горшок, следовательно, это – правда. И опять лагерь поддержки неистовствует, правдолюбы и правдорубы заходятся в крике:

– Вы что, против ПРАВДЫ?! Душители свободы! Не дают, панимашь ли, Художнику с большой буквы «хэ» раскрыть все грани евонного таланту! А вот мы вас по сопатке за енто! Ведь ни доли ж вымысла: реально сидит товарищ на толчке и делает ка-ка. Да мы за ЭТУ правду у Белого Дому насмерть стояли!..

Милые мои, так можно дойти до сюжетов, чтобы слон с памятником Марксу роман крутил. А давайте про это сериал снимем! А что? Почему нельзя, если это может быть правдой? Вы что, против ПРАВДЫ?! Разве не за такую «правду» вы где-то там насмерть стояли? Но в том и дело, что правда у каждого своя. И информационные помои сейчас только прикрываются оправданиями: «Это – жизнь! Это – правда!». Хотя это самое простое: снять «чернуху» и назвать её реализмом. Тысячи комментариев «ну-у, наконец-то правду показали!» – не больше, чем слабое оправдание для малодушия и подлости. А кому она нужна, такая правда, если не найден выход из ситуации?

Искусство не может абсолютно достоверно отражать реальность. Если человека постоянно тыкать лицом в дерьмо, он ещё больше опустится. И на душе гадко, и руки опускаются после такого «реализма»: какой смысл бороться со сволочью, если ВСЕ сволочами стали? Просто нормальных обычных людей показывают как недоносков, завидующих всеми фибрами души тем, кто утонул в разврате и продажности. Человека учат: «Смотри, это и есть жизнь. Все люди – дерьмо и сволочи, только притворяются хорошими. Жизнь всё равно всех научит быть изворотливыми, низкими и грязными – лучше рано, чем поздно. Нас не надо изменять – лучше мы вас изменим своей правдой!». Но когда такая информация идет потоком, человек начинает воспринимать увиденное как само собой разумеющееся. Если каждый всюду начнет говорить, что людоедство – это нормально, то через какое-то время людоедство в самом деле станет нормальным и рядовым явлением. Как говорится, не можешь вылечить людей от пьянства – пей вместе с ними, становись одним из них, не выпендривайся, не старайся быть лучше, чем ты есть на самом деле: уж мы-то знаем, что все люди – дерьмо.

Как только у нас в искусстве появляется что-то поганое, опускающее людей, этому поганому сразу даётся зелёный свет и открываются дороги: твори и дальше свою мерзость. Если с таким упорством пропагандировать все низости и пороки человеческие, это и станет образом жизни. Попытки внедрить в сознание зрителей очередную мерзость увеличиваются в геометрической прогрессии, при этом обязательно пытаются «ставить на место» недовольных: «Зато показана ПРАВДА жизни!». В жизни всё бывает: и жук свистит, и бык летает. И если это показано, то допускается мысль, что это – допустимо, вроде некоего разрешения: если один так делает, значит, и другим можно. И даже нужно! Если прокуратура заботится о моральном и нравственном облике граждан страны, а тем более подрастающего поколения, такое искусство в цивилизованном государстве может рассматриваться, как наносящее вред национальной безопасности.

В современной же России перепутаны цели и средства развития общества, человека. Деньги и другие материальные блага стали целью, хотя должны быть только средством. Общество деградировало, «хозяевами» жизни, героями СМИ, а, следовательно, и общественными ориентирами, с которых люди копируют жизнь, стали личности, которые раньше никак не могли бы таковыми стать. Вчерашние валютные проститутки, бандиты, сутенёры сегодня пробились в фотомодели, банкиры, шоумены. Прочно укоренившийся в повседневный обиход блатной жаргон и мат, сексуальная распущенность вместо свободы, отсутствие уважения к старшим, желание не быть кем-то, а только что-то иметь, причем любым способом. И вот в таком бедламе мы пытаемся выяснить: кто есть бандит?

Поговаривают, что в МВД планируют создать «банк запахов» и на его основе выявлять преступников. А какой запах у олигархо-чиновничих паханов? Есть ли у общества измерительный инструмент, чтобы выяснить, кто и насколько погряз в тёмном прошлом и имеет ли его в настоящем? Кого конкретно в современной России называют бандитом, если в головах царит философия, что есть только две категории людей – воры и идиоты. Идиотом быть обидно, поэтому лучше воровать. «Все воруют, один ты, дурак, в стороне остался!» – разве редко сейчас можно услышать такой упрёк в адрес человека, который ещё не освободился от «комплексов»? Прежние идеалы объявлены отстоем, мерилом всего становятся деньги, которые вскоре и занимают место идеала. Кому сейчас нужны в России морально-нравственные принципы, если нынешнее российское государство создано ворами и для воров? Периодически объявляемая война с преступностью и коррупцией – всего лишь ширма, за которой «проворачиваются реальные дела», необходимые средства и полномочия переходят от одних лиц к другим.

Кто теперь там разгребёт-разберёт, как в стране сложилась система мегакоррупции, сращенной намертво спайкой олигархворья с зажравшимися чиновниками? Кто теперь даст объяснение последнему поколению советских граждан, которые именно в те годы потеряли веру в свою страну? В её институты власти и экономики, в возможность стать средним классом хотя бы к выходу на пенсию.

Никто не знает, что делать с создавшимся положением вещей. Никто. Предполагают, якобы, это из-за отсутствия некой «национальной идеи», которую надо срочно выработать. Как её выработаешь, если в умах царит идея «невыработанная», созревшая самостоятельно, поэтому более живучая, чем любая официально утверждённая. Современные СМИ уже сейчас многие называют преступной организацией, подчинённой антиобщественным интересам. А как, в самом деле, расценивать все последние «громкие» премьеры, когда сериал о школе больше напоминает фильм ужасов о колонии строгого режима, а сериал о милиции – сагу о вампирах? С экрана внятно проходит лишь один призыв: «Обогащайтесь любыми способами – воровством, насилием, обманом!». Устное народное творчество в виде пословиц и поговорок тоже не отстаёт, подсказывает: «Пусти душу в ад – станешь богат», а «не на…ёшь – не проживёшь», и наконец, старое-доброе «хочешь жить – умей вертеться». Все делают вид, что нам близка другая идея типа расплывчатого «Родину надо любить» или «детишек надо растит», но на деле тянутся совершенно к другому.

Некоторым хочется верить, что россиян от засасывания в криминальное болото спасёт религия. Сомнительно. Все видят, что братва тоже весьма религиозна. Братва охотно крестится, венчается, привозит на освящение к батюшке угнанные автомобили и мобильные телефоны в бриллиантовой обсыпке. В самые трудные времена, чтобы обуздать народ, власти частенько обращаются к религии, сами превращаются в неистово верующих. При этом как бы держат религию на крючке, требуя от неё поддержки в своих начинаниях, но это уже манипуляция, а не вера. И само правительство вряд ли поможет. Какой оно показывает пример? Можно ли представить, чтобы премьер Российской империи Столыпин выражался бы на блатном жаргоне, как это делают современные политики?

Словом, с какой стороны ни глянь, а ситуация безвыходная. Мы основательно запутались в самых главных понятиях жизни. Так запутались, что по замкнутому кругу бегаем уже не одно десятилетие, и какую национальную идею ни ухватим, а всё в пьянство и коррупцию упирается. Про коррупцию говорят так давно и так много, что все уже смирились с ней, как с неизлечимым хроническим заболеванием русского общества.

Все всё знают, но делают вид, что ничего не происходит! Если президент Ельцин знает, что воруют бюджетные деньги, выделенные на определенные проекты, если премьер Черномырдин докладывает, как ворует и кто, чьё ведомство, но оба с этим ничего не делают, значит, они сам – их пособники? Они сами уже по другую сторону закона – так получается. Но может быть ещё хуже: они знают, что срочно надо что-то делать, но… сделать ничего не могут. Не позволяют им, например. Как любому рядовому гражданину, который тоже всё видит, знает и понимает, но сделать ничего не может. При этом нельзя сказать, что каждый рядовой гражданин – пособник ворья. Но в том-то и дело, что президент и правительство – это не рядовые граждане, а руководство государства. Получается, что кто-то другой «правит бал» в стране? Возможно, именно потому наши власти так часто апеллируют к народу: «Что же вы прозевали, как вашу страну разграбили?!», что у них у самих полномочий и влияния в этой стране никаких нет…

Но пока не будет воли правителей России, а не показухи в деле борьбы с коррупцией и преступностью – всё будет по-старому. Это только в криминальных блокбастерах какой-нибудь рядовой ковбой может в одиночку разбить на голову целый воровской синдикат, а в жизни вы много таких «ковбоев» видели?

Большинство россиян не верит в политику. Они словно бы оправдывают такое положение дел: политика изначально сама по себе дело грязное, порядочный человек в грязь не полезет, а если уж полез, то чего от него ждать. Единственное, что вдохновляет сегодня любого россиянина: обогатиться, как можно быстрее, любыми способами. Власть периодически объявляет войну коррупции, тем не менее, взятка в понимании большинства населения уже не кажется таким уж злом: «Взятки брал бы КАЖДЫЙ, если бы их… каждому давали». Что такое взятка с точки зрения рядового обывателя? Быстрый способ получить желаемое. Народ в любом государстве выживает ровно так, как позволяет государство. А у нас как прикажете выживать, если честно заработать можно только жалкие крохи? Кто-то ворует? И пусть ворует! Государство ворует у нас, мы – у государства. Греха в том нет. Государство – это чиновники. Все чиновники – взяточники. Чисты только пенсионеры и студенты, да и то, через одного. Что касается остальных, то от них надо защищаться всеми способами, включая предательство, ложь, подставу и прочее. И это не низость – это средства к выживанию в стиле «либо ты, либо тебя – третьего не дано». А воровство и мошенничество – просто нормальный заработок. Это ли не национальная идея в чистом виде!

Но воровать, давать или брать взятки и мошенничать можно только благодаря круговой поруке – этой сложнейшей системе взаимных обязательств и неписаных правил, пронизывающей российское общество сверху до низа и вширь, и вглубь. Система, работающая и «по вертикали», и «по горизонтали». Система, которую невозможно взломать, так как она имеет свойство регенерации: оборванное звено тут же заживает. Честному человеку в принципе невозможно интегрироваться в эту систему. Если честный человек в силу обстоятельств попадает в эту систему, он или перестает быть честным (что обычно и случается), или оказывается немедленно вышвырнутым из системы. И ещё неизвестно, что он посчитает для себя бо́льшим горем.

Ни контролировать, ни бороться с этим невозможно – вот в чём главная трагедия России. Для её населения самоцелью стало стремление «выжить среди волков». Но если ты при этом станешь низким и недостойным, пополнишь и без того многочисленные ряды моральных уродов, то какой вообще смысл в том, что ты живёшь?..

* * *

Во времена, когда жулики считали «западло» ездить в одном автобусе с работниками милиции, два мира (законопослушный и преступный) не «пересекались» – ещё одно блатное заимствование в современном русском языке. «Воры в законе» определяли порядок в своей епархии, а остальное общество жило по общим законам развития. С недавних пор все изменилось: тюремный мир и общество с приходом капитализма в Россию оказались тесно связанными. Картины, где воротилы теневого бизнеса и криминальные авторитеты красуются на фоне депутатов, чиновников и генералов, стали обыденностью. Или это государственные деятели уже считают за честь для себя, если им удаётся завести «полезные знакомства» в преступной среде? Люди с наколотыми звездами на плечах стали вместе охотиться, рыбачить, париться в банях, вести совместные дела с теми, у которых эти звёзды на погонах. Зачастую жулики и сами теперь не прочь занять теплое депутатское кресло. «Новое поколение» преступного мира посчитало возможным идти во власть и сращиваться с бизнесом. Журналисты теперь пишут: «Криминал дошел до ручки… с золотым пером». Как у власти. Это стало реальной угрозой национальной безопасности государства. «Правильным» ворам, естественно, наплевать на государственные интересы, но они видят, что кланы вышли за пределы разумного, а им с государством нельзя «ручкаться», тем более – брататься. Ворам есть до этого дело! А государственным структурам хоть бы хны. Какой-то старый «законник» пытается вернуть прежний порядок, когда сохранялся паритет между государством и криминалом, и все знали своё место! А государство, которое рискует погибнуть, прогнив насквозь от симбиоза с преступным миром, настолько тесного и плотного, что уже дошкольники сыплют феней, словно бы и не волнуется по этому поводу. Волнуются даже иностранные исследователи, которые называют крайне высокой степень опасности криминальной деятельности российских преступных организаций. Криминал давно проник во все сферы нашей жизни и влияет не только на преступность в стране, но и на экономику, культуру и правопорядок. Влиятельные преступники кочуют из тюремных камер в телекамеры и приобретают известность далеко за пределами «своего круга». Усе оне типа трижды депутаты. И пальцы так: безымянный соединить с большим «колечком», а остальные растопырить и потрясти ладонью, словно сопли с неё стряхиваешь – и ведь каждый норовит своей соплёй до Луны достать.

Государство прекрасно понимает, КТО теперь в нём правит бал. Каждый мент это знает! Милиции в стране всё больше и больше. И чем больше милиции, тем больше преступников – такая странная пропорция. У Авторитета почти все одноклассники в разное время отработали в милиции, когда на ближайшие двести кэмэ из работы остались только отделения милиции, следственные изоляторы, посты ГАИ и вытрезвители. И он, естественно, не собирался брезгливо «выпрыгивать из автобуса», если там ехал человек в милицейской форме. Напротив, он тесно общался с ними, как и в школьные годы. Благодаря этому он знал почти все тонкости и нюансы «ментовской работы» от оперативника до конвоира. И даже мог помочь по-приятельски, если кто влипал в нехорошее дело, когда подавался в коммерцию «без отрыва от производства», чтобы увеличить свой достаток без увольнения с работы – где ж он ещё работу найдёт? Вот только немного поправит свой баланс, никто и не заметит. Потом ещё немного, потом ещё… Ведь в современной России стыдно быть нищим! Как нищему учителю перед учениками из семей тех, кто «сумел пристроиться» в новой России, бывает стыдно за свою бедность. А перед ним сидит ученица с НАСТОЯЩИМИ бриллиантами в серьгах и кольцах, жуёт жвачку, выдувая из неё пузыри. А учитель стоит в заношенном до дыр на заплатках костюме и неуверенно рассказывает о каких-то истинах, на которые ученики клали. И сотрудникам какого-нибудь уездного отделения милиции тоже бывает не по себе, когда они на какой-то развалюхе по бездорожью приезжают арестовывать хапугу, у которого во дворе – три новых иномарки. И их владелец смеётся им в лицо и даже угрожает. Они и сами знают, что его никто не посадит, а этот арест – всего лишь очередная «нестыковка в работе ведомств», поэтому вечером того же дня его отпустят. Им говорят: это – мелочи, вы не должны на это обращать внимание. Но они обращают, так как для самих говорящих эти «мелочи» – совсем не мелочи. Это как раз те мелочи, которые стали главными «нравственными ценностями» в стране. И тем, кто не обладает этими ценностями, иногда становится очень туго жить. Особенно, кто по долгу службы вынужден часто лицезреть чужой достаток, не имея своего. Милиция прежде всего. Они же не «воры в законе», у них есть семьи, дети – сотрудникам милиции это не возбраняется. Пока, во всяком случае. И этим семьям надо где-то жить, их детям надо где-то учиться. Можно было бы выхлопотать бесплатное обучение для детей тех, кто охраняет порядок в стране, выделять нормальное жильё, но «в кассе нет денег» на такие мелочи.

А пока Россия погружена в хаос и столь ослаблена, что никто не уверен, дотянет ли она до нового века. Очень немногие её граждане могут вести добропорядочный образ жизни, а не выживать. Оказывается, очень немногие могут позволить такую «роскошь», чтобы и в достатке жить, и достоинство не уронить. Кто-то предпочитает достоинство достатку, кто-то делает выбор в пользу достатка, отодвинув в сторону достоинство.

Так или иначе, но преступность вошла в жизнь достаточно большого числа граждан. Хотя и не все люди, совершающие те или иные правонарушения, принадлежат к мафиозным кругам, но «круги» эти постоянно кружат среди них, подобно огромной хищной акуле, заставляя одних идти к себе в услужение, выкачивая деньги из других и запугивая третьих. Ненасытная и практически неуязвимая, современная организованная преступность проглатывает фабрики, кооперативы, недвижимость, источники сырья, рынки валюты и драгоценных металлов. Что там «воры в законе» 30-ых годов на её фоне? Куда там до современного госворья всем этим «правильным»! Это вам не «вагонами воровать», как хвалился своим псевдо-папашкой герой легендарного фильма «Место встречи изменить нельзя». Грабят уже целые города! Разворовывают сразу по несколько предприятий, из государственного бюджета берут миллиарды, как из собственного кармана! Организованная преступность шагает по стране семимильными шагами. Если в 1991 году ей принадлежала четверть российской экономики, то в 1992 – уже одна треть, к середине девяностых – половина.

Прослеживается тенденция к восприятию российской организованной преступности не как совокупности относительно разрозненных преступных организаций, а как некой единой монолитной силы, возглавляемой чуть ли не бывшими сотрудниками силовых ведомств. Делается вывод о большей опасности, изобретательности и беспощадности российских преступных организаций по сравнению с преступными сообществами других стран (колумбийских картелей, китайских триад, сицилийской мафии) в силу имеющегося у преступников опыта противостояния тоталитарной политической системе. Делаются предположения о возможной связи русской мафии с процессом утечки из России ядерных материалов и оружия, об установлении российскими преступными организациями криминальных связей с преступными формированиями других стран как процессов создания некоего «мафиозного мира». Наконец, делается вывод о крайней опасности процессов становления преступности для наметившейся демократизации российского общества и их способности привести к становлению нового националистического или тоталитарного режима, вплоть до превращения России в криминальную сверхдержаву.

Не все разделяют эти волнения. Звучат даже ноты гордости за нашу преступность, раз она признана «самой-самой» в целом мире – хоть в чём-то мы продолжаем оставаться «впереди планеты всей». Даются оптимистические оценки из уст некоторых «аналитиков», что вот-де организованная преступность в современной России выполняет позитивные социально-экономические функции, предоставляя альтернативу неэффективно работающим государственным институтам, призванным обеспечивать выполнение гражданско-правовых обязательств и разрешать споры. Российский преступный мир превратился в единственную силу, способную обеспечивать стабильность, предоставляющую помощь в «выбивании» долгов, гарантии выплаты процентов по банковским ссудам и эффективно разрешающую споры о правах на собственность. Как истинный санитар леса, он взял на себя юридические и карательные функции государства. Государства, которое уж от всего открестилось! Которое теперь облегчённо охает, когда граждане сами очищают от снега улицы городов, потому что оно даже это не может осилить.

Конечно, с таких позиций ОПГ в России представляют собой «крайнюю форму капитализма», учитывающую лишь интересы, связанные с материальной выгодой, и игнорирующую такие социальные «пережитки и комплексы», как нормы закона и морали. Они видятся наиболее прогрессивными общественными силами, так как являются движущей силой процесса первоначального накопления капитала и становления рыночной экономики! Слышны и такие заявления, что преступность является своего рода индикатором административных нарушений. К примеру, как только у администрации какого-либо города или области появляются коррупционные доходы, тут же рядом возникают криминальные авторитеты, вымогающие эти средства. Как вообще криминал получает доступ к бюджетным деньгам? Всё очень просто: авторитеты сразу берут на заметку коррупционеров, присваивающих выделенные казной средства, планируя получить свой процент. Идеальная связка: жертва молчит, потому что какой же «расхититель социалистической собственности» из мэрии додумается заявить вслух о своих махинациях, а криминал получает свою долю. Тоже молча. Город чахнет, как при запущенном тяжёлом заболевании, но это только его проблемы – ведь именно такая философия сейчас у нас во всём. Заикнись о бездорожье или не вывозе мусора в конторе, которая якобы занимается решением данных вопросов, и непременно услышишь: «Это только ВАШИ проблемы, а не НАШИ. У нас и без вас проблем невпроворот!». Все словно бы проворачивают какие-то свои делишки на работе, забив на саму работу!

Кто должен был заниматься проблемой растущей не по дням, а по часам преступности, наплевали на неё. Не на преступность, которая уж никак не потерпит наплевательского отношения, а на проблему: авось обойдётся, пронесёт – и не из такого выныривали! Что в подготовке к отопительному сезону, что в противостоянии разрушающим общество тенденциям – всюду царит наш Авось Иванович. И вот не пронесло. Теперь ищут «механизмы криминализации общества и причины эскалации преступности» в современной России, диссертации на эту увлекательнейшую тему строчат. Обвиняют рыночные преобразования, которые проводились в экстренном и форсированном порядке и «были основаны на некритично принятом положении о самодостаточности рынка как регулятора общественных отношений». Призывают к ответу «игнорирование социальной составляющей преобразований в обществе, приведшее к распаду традиционных нравственных ценностей и отсутствию насаждаемых легалистским обществом новых ценностных установок», в результате чего значительное влияние на процессы формирования подрастающего поколения стала оказывать преступная среда.

Отношение власти к народу как к объекту наживы, а не субъекту воздействия, привели к тому, что не были предсказаны и вовремя скорректированы тенденции преступного реагирования на изменения привычного образа жизни. Да что вы говорите! А как же быть с обычными деревенскими старухами, которые ещё в Перестройку предсказывали, что безработица, подкреплённая массированной пропагандой алкоголизма, приведёт страну к состоянию той подворотни, в которую даже днём будет страшно зайти, чтобы не получить нож в бок? Потому что это было очевидно. Это знал любой крестьянин с семью классами образования. А теперь учёные мужи плечами пожимают: «Невероятно! Мы не просчитали, чем всё кончится! Мы не подумали, куда пойдут бывшие комсомольские и партийные работники, которые не заняли новых постов в системе государственной власти, но сохранили связи с государственными органами и чиновниками. Мы не догадались, куда денутся бывшие спортсмены и военные, которых на преступный путь толкнуло отсутствие иной специальности и, следовательно, возможности законным путём зарабатывать деньги». Что им можно ответить? Вы на свои посты назначены не думать и не догадываться, а знать. Знать элементарные законы развития и жизни общества.

Произошла недооценка способностей преступности воздействовать на общественные отношения, изменять структуру общества, обусловившая непродуманность и недостаточную эффективность мер борьбы с ней. Имело место быть сознательное непринятие мер к недопущению формирования преступных капиталов, обеспечение им финансовой неприкосновенности, что дало возможность преступным формированиям выйти на политическую и международную арены. И что теперь? А теперь ничего не остаётся, как лекции стране читать, что на становление ОПГ оказала влияние слабость правоохранительной системы государства, вызванная «недостатками законодательной основы деятельности правоохранительных органов, слабостью их материальной базы и недостаточной подготовленностью для борьбы со сложными экономическими преступлениями». Кто ослабил, если не сказать точнее, разграбил эту самую базу – никто не ответит, словно бы существует некая договорённость не называть этого самого «кто».

Есть мнение, что организованная преступность в России – это явление временное и обречённое на полное поглощение легальным бизнесом, как только отпадут «кое-какие» социально-экономические условия. Специалист по экономической реформе в России Джим Лейцель так характеризует этот процесс: «Как только организованная преступность исполнит необходимые функции в экономике на определённых стадиях перемен в государстве, её сфера влияния под неизбежным давлением реформ немедленно сузится до нормальных западных размеров». Бандитизм сохранится лишь в качестве фольклорного образа «лихих девяностых», в виде ряженного в красный пиджак придурковатого клоуна из фильмов «про нашу мафию».

Но куда денутся преступники? Не из фильмов, а из жизни. С киношными-то бандитами как раз всё ясно – их исполнители давно переквалифицировались на роли героев Великой Отечественной, особенно в преддверии очередной даты со дня Победы. Но чем займутся реальные люди, которые последние десять лет убивали и грабили? Вымрут ли они как класс? Да не дождётесь, как отвечал Рабинович на вопрос о его здоровье.

В сознании народном прочно сидит миф о том, что «мафия бессмертна» – в годы Перестройки даже фильм под таким названием сняли. Содержание фильма никто не помнит – какие-то доморощенные элементы мордобоя и рукоприкладства, – но вот название запало в память. Кому – в память, а кому и в самое сердце, если не в душу. Или пришлось по душе. Сама фраза стала очень ходовой, мало кто её не слышал. Мол, преступность – вечна. С ней никогда ничего не произойдёт.

Знатоки криминальной истории с этим утверждением не согласны: преступность вполне искоренима, и тому есть подтверждения. Например, в Грузии с недавних пор одно только упоминание, что человек принадлежит к «ворам в законе», сулит не поклонение и восхищение, а немедленный арест вне зависимости, совершил ли он преступление, и даже высылка из страны. Это привело к тому, что 90 процентов криминальных авторитетов в одной только Москве являются… выходцами из этой некогда братской республики. Зато Грузии удалось практически уничтожить организованную преступность на территории своей страны.

Ещё приводят в пример борьбу советской власти с «ворами в законе» в 1950-ые годы, когда в Пермском крае был создан специальный лагерь, куда помещали заключённых строго этой категории и вынуждали – голодом, карцерами и угрозой отправки на Крайний Север – отказываться от своего статуса. В результате, после нескольких бунтов многие «законники» отреклись от «короны», и данная категория преступников к началу шестидесятых годов фактически перестала существовать. Но кого они сейчас можно заставить отказаться от «короны»? В том-то и дело, что в нынешней России не существует чёткого определения этой категории. Статус «вора в законе» стал покупаемым, следовательно, и продаваемым, каким-то расплывчатым и совершенно иного качества, чем прежде. Он распался на «правильных» и «неправильных» воров, да и вообще: воров ли, если преступник конкретно воровским промыслом вообще никогда не занимался?

Само понятие «короны» преступного мира стало неким брендом. На смену «заработанному» в лагерях рангу пришёл одноимённый бренд без всяких лагерей, когда разбогатевшие уголовники начали приобретать «корону» как символ лидерства за деньги. Если в 1991-ом году на учёте в советской милиции находилось около 800 «законников», то сейчас уже никто точно не скажет, кого к этому «лику» причислять. От старых традиций остались только названия, пафос и… ностальгия по тем временам, когда вор был согласен с тем, что «вор должен сидеть в тюрьме». Нужны новые определения, другие подходы и законы, а все знают, с какой неповоротливостью и леностью у нас старое уступает место новому, если вообще когда уступает.

Сегодня имеет смысл говорить не о «ворах в законе», а о лидерах преступного мира. И говорят о них весьма оживлённо! Их имена хорошо известны широкой публике, за коллизиями их жизни миллионы россиян следят так же внимательно, как за судьбами героев любимых латиноамериканских телесериалов или шоу. За них «болеют», как за игроков любимой футбольной команды! Милиция регулярно накрывает многочисленные сходки, задерживая десятки криминальных авторитетов, но спустя несколько дней подавляющее большинство из них выходит на свободу. Это видит вся страна! Вся страна понимает, что если правоохранительные органы захотят посадить человека – его посадят. При обыске «найдут» оружие или наркотики – и не таких сажали глубоко и надолго. Но если многие, известные даже за пределами страны преступники, которым приписывают весьма серьёзные злодеяния и называют лидерами преступных групп, не только остаются на свободе, но и систематически появляются на светских тусовках, то опять же вся страна понимает, почему так происходит. Никто не запретит гражданам страны строить предположения, что такой человек или выполняет определённую функцию «на своём участке», или участвует в совместном коррупционном бизнесе с представителями власти, или помогает правоохранительным органам информацией. Некоторые из них пользуются покровительством милиции и даже при их помощи борются с конкурентами. И беда не в этих «криминальных лидерах», а в том, что каждый считает себя круче другого. Каждый делает «свой бизнес» – это гораздо проще, чем строить и поднимать экономику страны, которая им безразлична до глубины души. Чиновники с «рыльцем в пушку» только делают вид, что борются с преступностью, а на деле питаются из той же кормушки, используя бандитов в своих целях – для устрашения коммерсантов или в силовых акциях по «отжиманию» заводов, земель и других объектов. Нечистоплотные сотрудники силовых ведомств могут держать «на крючке» и тех, и других, получая свою прибыль. Бандиты тоже имеют «в хвост и гриву» тех, кому только кажется, что криминал у них на подхвате.

Ведутся даже споры, чей криминал круче: столичный или региональный? В некоторых российских регионах криминал настолько сросся с властью, что уже открыто ставит на руководящие должности своих людей. Главы преступных сообществ, контролировавшие ранее большинство видов бизнеса, начали вкладывать полученные средства в дело и, таким образом, со временем сами стали полноправными компаньонами. Опять же, мнения по поводу такой ситуации разделяются: одни говорят, что это опасно, другие почти ликуют, что бывшие члены ОПГ, ещё недавно делившие страну на зоны влияния, в последнее время переходят на передел по сферам бизнеса и стараются легализоваться.

Авторитет тоже вроде как «легализовался», хотя специально и не старался для этого. Он никогда не делил людей на отсидевших и никогда не сидевших в тюрьме, а интересовался только тем, какую пользу эти люди могут принести лично ему. К тому же, никогда не сидевшие теперь по повадкам мало чем отличались от сидевших. У каждой эпохи своя мода на те или иные повадки, и уголовный мир тоже не чужд этого. Авторитет, если судить о людях его «сферы занятости» по современным фильмам о братве, мало походил на киношные образы. Он никогда не носил каких-то немыслимых малиновых пиджаков, золотых цепей в два пальца толщиной и плохо понимал, что значит выражение «понты колотить». Но интуитивно догадывался, что эти самые «понты колотят» обычно те, кто ничем другим не располагает. Он был так устроен, что воспринимал людей только по поступкам и способностям, а не по внешним проявлениям, и его раздражало, когда под слишком кричащим внешним стёбом не обнаруживалось никакого содержания.

Сам по себе он был скрытным человеком, а тут совсем отказывался понимать, откуда пришла эта глупая забава, чтобы преступники (а Авторитет прекрасно отдавал себе отчёт, что все они так или иначе преступают закон) так шумно афишировали свой достаток, статус и род деятельности. Во-первых, это опасно. Во-вторых, очень уж напоминает детские игры. А детские поступки во взрослом исполнении он не любил. Крутизна человека не в том, что он ездит на дорогущей тачке и гнёт пальцы веером, а в том, что он может подчинить себе район, и никто даже не заметит, как он это сделает. Он может управлять, находясь в тени, а отвечать будут те, кто занимает руководящие посты от государства. И какую роль в таких делах может сыграть, носит ли он какой-то кургузый пиджак идиотского цвета, «ботает» ли по фене и совершает ещё кучу разных глупостей, какие приписываются представителям преступного мира современными фильмами, книгами, передачами, просвещающими обывателя за неимением других дел на фоне массового пьянства и безработицы?

Все эти пиджаки и «пальцы веером» Авторитет воспринимал, как стальную фиксу, которую раньше носила шпана с рабочей окраины. Ещё в безоблачное глубоко-застойное время у советской шпаны была такая «фишка»: вставная коронка из нержавейки вместо переднего зуба – фикса. Специально зуб себе выламывали, иногда друзей просили, чтобы по сусалам съездили, резец или клык выбили, дабы водрузить на его место эту самую фиксу. Современным людям, начинающим терять зубы уже в школьные годы, такое трудно понять, но вот был такой шик. Специально учились потом через фиксу сплёвывать, зажимать изжёванную беломорину, топорщить губу, чтобы железная коронка всегда была видна – не напрасно же себя зуба лишали, чтобы никто такой «красоты» не увидел и не оценил. Потом взрослели, понимали весь идиотизм подростковых выходок, вставляли нормальную белую коронку в изуродованную без надобности десну. И с ужасом наблюдали, как их дети начинают «косить под панков»: выбривают виски и затылок, чтобы остаток растительности на голове поставить гребнем. Или тем же веером.

Как и многие сорванцы его поколения, Костя Волков ещё в детстве с упоением прочёл всего сэра Артура Конан Дойла и знал, что короли преступного мира викторианской Англии были людьми сплошь образованными, даже слишком образованными и культурными, с Оксфордом или Кембриджем за плечами, где веками формировалась элита страны. Поэтому у них была совсем другая «мода». Они не заучивали блатные термины, зато умели разрабатывать и совершать виртуозные преступления, которые не мог раскрыть даже славный Скотланд-Ярд. Поэтому приходилось обращаться за помощью к обладателю такого же тонкого и изощрённого ума с Бейкер-стрит. Именно поэтому его всегда смешил убогий и туповатый имидж соотечественников, которые всеми силами хотели походить на преступников.

На днях был у него в гостях участковый, разнесчастный наш Николай Борисович. Никто его так и не отважился сменить на этом сумасшедшем посту. Погода была дождливая и ветреная, поэтому он промочил ноги, пока гонялся за каким-то пьяницей по чужим огородам. Авторитет увидел его в окно и зазвал к себе немного обсохнуть и выпить чего-нибудь согревающего.

– У нас на Суконной улице опять «бытовуха» произошла, – поведал измождённый участковый. – Два дурака квасили вместе сутки напролёт, а потом, как это часто у дураков водится, проснулась в них пьяная агрессия. Стали драться. Один другому лопатой снёс нижнюю челюсть. Соседи вызвали меня да Скорую. Отрезанную челюсть в мешочек со льдом сложили – такой грамотный в криминалистическом отношении народ пошёл, что и эксперт не нужен!.. Этого, который лопатой махал, мы скрутили, в кутузку отвезли. А который без нижней челюсти остался, сбежал, придурок. Ему врачи морду-то перебинтовали, он фельдшера в ухо ударил «в благодарность» и смылся. Ещё и чемоданчик с медикаментами прихватил. Врачиха за голову разбитую держится и мне говорит, что его надо непременно поймать, так как повязку необходимо каждые два часа менять, а то может начаться обширное заражение крови. Да и пищу принимать самостоятельно без нижней челюсти он уже не сможет. Вот, ловим, мать его растак! В сараях каких-то прячется. Козу бабки Мироновны в заложницы взял.

– Так пристрелите этого придурка, и дело с концом, – пожал плечами Авторитет. – Хочешь, я в свидетели пойду? Кому он нужен? Я тут статью в журнале прочитал, как наши следователи нобелевского лауреата Иосифа Бродского по морде били во время допросов. Перед ним преклонялась вся мировая элита, сам шведский король ему поклоны отвешивал, а у нас – по морде. А теперь ты спасаешь какой-то человекообразный экземпляр, который сам скоро под забором загнётся. Потому что он именно под зассанным забором чувствует себя на своём месте.

– Да ладно. Нет пророка в своём Отечестве. Я вот читал, что изобретателя первого механического ткацкого станка в Европе тоже сначала чуть ли не прокляли. А после смерти земляки ему памятник поставили.

– Пророка нет и не будет, потому что не нужен он никому – не о том я. Врачей от дела оторвали, когда люди по полдня неотложную помощь ждут, всю милицию на ноги поставили, а ради чего? Чтобы какое-то спившиеся дерьмо ещё несколько лет людям нервы мотало и жизнь отравляло?

– Легко тебе, Костя, говорить! Мне за каждый выстрел отчитываться надо, как… законнику на сходняке.

– Ха-ха-ха!

– Да-да! А уж если на поражение стрелять, так я об этом даже думать боюсь… Сам иногда не понимаю: вот чем я занимаюсь? Ведь ладно бы, настоящие дела раскрывал, как Шерлок Холмс, – участковый тяжко вздохнул и скосился на золочёные переплёты полного собрания сочинений Конан Дойла в книжном шкафу, рядом с которым в большом кресле царственно сидел Авторитет, – а я бегаю за недоумками, которых и людьми-то назвать нельзя. Мозги пропьют со школьной скамьи, потом дурью маются. А я за ними гоняюсь… Конан Дойл-то, поди, такие случаи вряд ли стал бы описывать.

– Да уж! – и тут уж они оба расхохотались.

Хорошо посмеялись. От души. После этого Николай Борисович грустно сказал:

– Я чего-то за годы работы таким мизантропом сделался. И жалко людей, и устаю ужасно от их глупости – плохой симптом для моей должности. Мне ведь в каждом надо человека увидеть, каждого понять, а не вижу я там человека. Пристально смотрю, а не вижу. Вижу только, как люди всё больше в какое-то одичалое зверьё превращаются…

А мужик без челюсти кому-то из обывателей продал за бутылку мутного пойла чемодан с медикаментами. Но, когда понял, что ему без нижней части рта её не вылакать, повесился в чужом сарае. Участковому за этот случай начальство сделало выговор и даже хотело лишить премии! Но Авторитет за него замолвил слово, кому надо, так что всё обошлось: получил Николай Борисович свою премию. Его жена на неё новую штору в комнату купила. Красивую. В цветах тропических, как продавец сказал. Хотя кто там видел, какими они должны быть?

* * *

Из всех понятий уголовного мира Авторитету нравилось только одно правило: никогда и ничего не требуй от государства. Очень верное правило. Бери всё сам! Только вовремя руку отдёргивай, пока кто-нибудь не догадается ударить тебя по ней. Хотя в нашей сонной, вечно не выспавшейся стране только лет через сто начинают чесаться в месте укуса, так что вовремя смыться всегда успеешь. Только сейчас все стали удивлённо осознавать, что же у нас произошло в далёком 1917-ом году. Заговорили, как об открытии нового материка, что, дескать, нас, горемычных, истребляли семьдесят лет, а мы и не знали. Столько доказательных обвинений в преступлениях против своего народа обрушили на этот самый ничего не подозревавший народ, что остаётся только дивиться: как такое могло происходить в России XX века, и почему никто не догадался обратиться в Гаагский суд или ООН! А что происходит в стране сейчас? Для ответа на этот вопрос нужен ещё век. Интересно, как через сто лет будут оценивать все эти перестройки и перестрелки с реформами и политплатформами? Эпоха жизни «по понятиям»?

Нынче у каждого свои понятия: выгодно тебе предать и продать верящих в тебя людей – предай и продай, выгодно купить их – купи, выгодно убить – убей. У самого Авторитета было одно единственное понятие: если человек тебе не подчиняется или действует на нервы, его всегда можно и нужно убрать, пока он тебя не опередил. Так что остались от того «косящего под законника» задохлика рожки да ножки, а его палец с фальшивой наколкой вора в законе нашли у него в заду. Человек всё одно, что дерево: кого-то легко завалить, кого-то долго выкорчёвывать приходится, а есть такие, что и от дуновения ветра сами падают. Прав Феликс тысячу раз: у железного Феликса – железная логика.

Первая разминка после долгого простоя не принесла радости: задохлик оказался из тех трухлявых и чахлых деревьев, которые сами рассыпаются от твоего чиха. Тогда Авторитет вспомнил про того борова, с которым он так и не расквитался перед отъездом за смерть младшего шурина. Вот уж кого завалить трудно будет, зато потом так хорошо станет дышать! И так ему эта мысль стала на мозги давить, что потерял он всякий покой. Словно между зубами чья-то кость застряла, и пока не извлечёшь, будет грызть ужасное ощущение незавершённости чего-то очень важного именно для тебя.

Подобрались они тогда к борову, который ещё круче и толще стал, а от этого ещё соблазнительней. Ведь победа тем более славна и желанна, чем сильнее побеждённый противник. Кто-то из людей Авторитета охрану ему обеспечивать вызвался. Потерял боров бдительность. Правильно диетологи говорят, что ожирение ухудшает умственные способности. Прошло всё замечательно, так что потом даже «мальчики кровавые в глазах» несколько месяцев не беспокоили. Как же всё-таки хорошо жить на свете!..

И чего у современной российской элиты так вошла в моду охота на беззащитных зверушек? Нынче мало кто из этих элитных овощей и фруктов не лазает по заповедным лесам, не прячется за стволами со стволами, чтобы наивное и доверчивое зверьё мочить, объясняя это необходимостью снять стресс – модная болезнь для малоподвижной и обжористой публики. Даже актрисули какие-то да певуньи с вечным отпечатком тупого оптимизма на лицах, натянув на свои тугие и сексапильные тела бронежилеты и патронташные ремни в стиле садо-мазо, теперь в передачах из цикла «Досуг замечательных людей», постреливают в косуль и на камеру посматривают, чтобы позу получше принять. Барская забава. Способность на убийство беззащитного существа в наш развращённый безнаказанностью и вседозволенностью век некоторые стали считать признаком сильной воли и решительного характера, а не разрушенной психики и деградирующей личности.

Авторитет не любил этих сытых охотников, которым есть, чем питаться. Его раздражали звуки пустой стрельбы, когда люди стреляют только потому, что у них есть ружья и они заряжены. Эта мелюзга может палить сутки напролёт из-под каждого куста, самоутверждаясь в своих глазах. Он знал, что для убийства не нужно так много стрелять и шуметь. Достаточно всего лишь одного точного и лёгкого движения.

В местное лесное хозяйство, которое он фактически контролировал, охотники никогда не совались. Арнольд Тимофеич вот даже на сафари в Африку повадился кататься. Оно понятно, что мясо диких животных является диетическим, нежирным, так как его обладателям приходится выживать в трудных условиях, спать прямо на снегу и много бегать – волка-то ноги кормят. И от такого мяса моделька или ещё какая субретка, которую кормит её стройность и вечная желанность, не потолстеет и не оплывёт. Но это практический подход к жизни, без души, а душа требует радости от процесса. Авторитет давно понял, что охотиться на кабанов и бегемотов в дорогих костюмах и новёхоньких машинах, стоимостью в десятки тысяч годовых зарплат среднестатистического российского учителя, рабочего или крестьянина – гораздо занимательнее. Ведь эти кабаны и бегемоты куда как хитрее и сильнее, чем беззащитные представители фауны. И если попадётся он в твои сети, это уж будет такая радость… Уж так забирает, что лучше всех забав человечества, ей-богу!

К тому же воздух без них значительно чище становится, чего не происходит при убийстве и сотни зайцев, поэтому Авторитет в такие моменты совершенно серьёзно причислял себя к тайным вершителям судеб, санитарам человеческого общества, которое на его взгляд мало чем отличалось от диких и опасных джунглей. Мясо, правда, у его добычи было всегда паршивое, ядовитое от совершенно бессмысленного образа жизни. Но вот банковские счета и прочие накопления, которые они сулили, ползая у него в ногах перед смертью и вымаливая право на жизнь, с лихвой компенсировали такой недостаток.

Через какое-то время после всех этих пертурбаций решил Авторитет собрать долги за прошлую пятилетку. Не дарить же.

Все люди как люди: сдали, что брали, плюс проценты. А как дошла очередь до Арнольда Тимофеевича, так начались критические дни и тяжёлые роды одновременно. Как увидел его мэр, так и обмэр. Пришлось слегка попрессовать, чтоб в себя пришёл.

– Думал, что замочили меня? Ду-умал: спал и видел мои похороны, – догадался Авторитет. – Потому и взял у меня тогда деньги, что заметил тучи грозовые над моей головой, да?

Племянник мэра тогда так никуда и не пролез, а денежки тю-тю. Мало того, что отдавать не собирался, так ещё и профукал куда-то. Замочить его, что ли? А то мусор жжёт, дым коромыслом по всей округе целое лето не прекращается. Авторитету и так дышать трудно из-за астмы, а тут совсем не продохнуть стало… Да ну его! Не велика шишка: кайфа не будет.

Он достал из пакета тяжёлый браслет с самоцветами, заигравшими разноцветными искрами в фосфоресцирующих глазах рыжего кота. Через мгновение самоцветы последовали за кулоном под диван, а Авторитет про себя усмехнулся: «Ну, Тимофеич, не перестаю тебе удивляться! Развёл гламур в вымирающей деревне со статусом города, словно тебя для этого сюда и назначили вышестоящие власти. Однако, каковы бабы пошли! Школу толком не закончила, а уже подавай ей брульянты».

Сам Авторитет никогда не страдал тем, чтобы перед женщиной, какой бы она ни была, разыгрывать роль богатенького Буратино. Не видел смысла в том, чтобы по глупой страсти, которая время от времени посещает любую мужскую особь, впускать в свою жизнь какую-то охочую до чужих денег и новых приключений праздную бабёнку только для того, чтобы несколько раз её поиметь. Уж больно хлопотно, да и зачем тратить деньги на то, что можно взять бесплатно? Именно взять самому, так как женская инициатива в таких делах казалась ему чем-то противоестественным и ненормальным. Он был воспитан на образах строгого бабьего царства, а все эти раскрепощённые и вечно развесёлые дамочки, все эти русские веснушчатые дуры, играющие роли изощрённых гурий или гейш из примитивных сказок для озабоченных, напоминали ему нездоровых сук, у которых по какой-то причине никогда не проходит течка. И он, вместо того, чтобы пользоваться их постоянной безотказностью и готовностью к случке, в большей степени с интересом какого-то зоолога желал кого-нибудь из них если и не порешить, то как-нибудь хорошенько покалечить. Вылечить, так сказать, от такого нездоровья. И желательно после этого ещё и башку ей свернуть, чтобы не болтала лишнего, чтобы даже не смела сравнивать его с другими. Его!.. А то ещё жене донесут, что он иногда вытворяет с бабами. Но только иногда. Не всегда же… Ведь куда-то он должен пристроить эту оглушительную ярость, которая наваливается на него периодически, как на добермана, которого инструкторы давно не гоняли по полной выкладке! Ярость такая, что зубы сводит, хлещет по глазам, звенит в ушах, закладывает, забивает слух. И вообще всю оториноларингологию донимает так, что хочется её просто отхаркнуть. Но не получается. А тут как раз подвернётся какая-нибудь… В родной-то деревне со своими таким быть нельзя. Даже по слухам.

Однажды какая-то мочалка в ресторане попробовала вешаться ему на шею. Редко он в эти рестораны ходил, но пришлось заявиться со своими хлопцами, чтобы прояснить ситуацию с одним хмырём. А тут вылезла какая-то шалашовка и давай вокруг него увиваться. Лапки ему бряк на плечи, а он ей за такую наглость спокойно и в порядке строгой очереди на одной руке три пальца сломал, а на другой только два успел. Третий не дали – оттащили от него эту профессиональную давалку в шоковом состоянии. Ломал и внимательно смотрел ей прямо в глаза – совершенно бессмысленные и мутные глаза напрасно живущего на земле существа, как они становятся осмысленными от боли, как с каждым резким хрустом в фалангах её зрачки резко расширяются и медленно спадают… И, главное, столько недоумения вокруг возникло, столько негодования! А чего он такого сделал-то? Привёл бабу в чувство, чтобы впредь вела себя осмотрительней, знала, кому и как себя предлагать. Интересно, она хоть успела понять, кто её так? И за что? Хмырь-то, по чью душу они в этот чёртов ресторан пожаловали, как эту сцену увидел, потом без лишних разговоров согласился на все условия Авторитета.

Зачем дарить всякие побрякушки или как-то иначе распинаться перед шлюхой, которой её обострённые примитивные инстинкты велят испытывать свою женскую силу на каждом шагу? Словно она всю жизнь кому-то доказывает, что у неё между ног есть что-то такое, чего у других нету. А кроме инстинктов у таких дур больше и нет ничего. Инстинкт самосохранения заставит её выполнить все твои требования, если как следует ей объяснить, что с ней будет в случае отказа.

Вот тоже выдумали блажь: самые красивые женщины – русские! А на деле это просто не видавшие в жизни ни черта готовые жертвы. Вырвутся из родительской хрущёвки, из мира пустых прилавков и изношенных туфель в Европу или даже в Москву и начинается: хочу то, хочу это! Её слишком долго продержали взаперти от мира, как в тёмном подвале. Но вот она вырвалась на свет и сразу удачно наскочила на ходячий источник финансирования всех этих «хочу». А хочется ей всего и сразу: и Рив Гош, и Кьянти, и Тиффани. А мужикам, опьянённым деньгами, которые они не зарабатывали тяжёлым трудом, а получили в результате махинаций или от щедрой к ним государственной системы, это нравится. Потому что они такие же нищие, вот и пьянеют сразу и от бабла, и от бабья. Им нравится быть нужными дешёвым шлюхам в обмен на её, пусть и покупную, но всё-таки нежность. Они и тяготятся этим, но с бабой, которой от них ничего не нужно, тоже долго не протянут. И уже никто из них не замечает: красива она или нет. Какая разница? Она согласна дать любому, кто оплатит ей эти кьянти и рив-гошы – в этом её «красота» и заключается.

Таким бабам нужен дворец. Но не для жизни в нём, а чтобы хвалиться перед нищей страной. А нормальному мужику нужна берлога. Вот у Арнольда дом – чисто терем, палаты царские. Чего хорошего, если в этот терем можно со всех сторон пролезть? Кто же в таком идеальном месте для ведения огня и боевых манёвров додумается дом строить? Только наш мэр-умник. Десять раз тебя убьют в таком доме, десять врагов в нём спрячутся. Прислугу держит, чтобы такой особняк содержали в порядке, а ведь прислугу всегда можно подкупить. На кой чёрт это надо?

Авторитету хватило бы пальцев одной руки, чтобы перечислить тех людей, которым он доверял, с которыми он чувствовал себя надёжно и уютно, поэтому расширять круг своего общения он никогда не стремился. Вот у него был дом так дом: ни одна собака не пролезет. А если пролезет, то уже не вылезет. Как-то залезали за его головой, когда жена с детьми ещё за бугром сигнала к возвращению ждали. Он даже руки не марал: попали два лазутчика в одну комнатку без окон и дверей с хорошей звукоизоляцией, а выбраться так и не смогли. Сидели там несколько дней до голодного психоза, пока у них даже собственная моча не кончилась, пока не стали друг друга зубами грызть. Потом выползли еле живые, отдал их своим бойцам для развлечения. Вот в каких домах надо жить в наше продажное время! Может, ещё подземный ход к реке или в лес проложить?.. Главное, чтобы никакой прислуги: все свои. Хорошую хозяйку надо в жёны выбирать, а не на задницу западать. Задница – величина сомнительная, чтобы на её основе строить жизнь. Если ты, конечно, её сам строишь, а не кто-то использует тебя в качестве строительного материала для своих нужд и потребностей.

Он знавал многих дураков из «коллег по цеху», которые от связи с какой-нибудь фарфоровоголовой Мальвиной или силиконовогрудой Синди вскоре умирали с дыркой в голове и фигой в кармане. Самсончик, уж на что крутым парнем был – сколько раз от пули и суда уходил, – а погорел от козней некой длинноногой куклы. Всё правильно: сильные Самсоны всегда гибнут при содействии хрупкой Далилы. Это тебе не ослиной челюстью размахивать среди братьев по разуму, богатырь патлатый. Это в мужском мире ты – герой, а для женщины твоя сила – пшик и не больше, в её царстве правят другие законы. Есть такие среди них, которые умеют быть настолько беззащитными и наивными, что рядом любой хлюпик и дурак начинает чувствовать себя Гераклом и Эйнштейном одновременно, этаким благородным львом. Самым-пресамым лучшим. Тонкий расчёт. Какой же мужик не любит быть самым-пресамым? Как в рассказе про льва и собачку, который в детстве Авторитету читала его будущая жена, тогда ещё ученица пятого класса. А ему тогда было лет пять, и как же он безутешно рыдал над смертью благородного и сильного льва, который умер от тоски по маленькой и верной собачке, потому что только рядом с ней он и чувствовал себя львом! А без неё кому нужны его великодушие и сердечность, сила и мудрость? Только и остаётся сразиться с каким-нибудь дураком Самсоном, который решил, что Далила его от этого будет крепче любить. Видать, до того надоел бабе своими дурацкими «подвигами» и бесчеловечным обращением с представителями семейства кошачьих, что решила его сдать врагам, чтобы он больше львёнка не мучил. Но это уже из другой сказки. А тогда будущему Авторитету казалось, что нет повести печальнее на свете, чем рассказ про льва и собачку, который написал суровый и косматый, как лев, писатель по имени Лев. Именно он был на обложке книги, что читала ему строгая девочка в коричневом школьном платьице с такими же коричневыми атласными лентами в золотых косах…

Он вдруг подумал, что жене за все годы совместной жизни из разряда побрякушек подарил только обручальное кольцо и тоненькую цепочку с кулоном в виде сердечка. Раньше женщины в провинции золото вовсе не носили – на кой оно им в огороде или на ферме? Его мать носила широкое обручальное кольцо, которое за годы вросло в палец. Когда умер отец, она так и не смогла его снять, чтобы переодеть на левую руку. Иногда вздыхала:

– Костя, вот умру, и придётся мне палец резать, чтобы кольцо снять. С кольцом меня не хорони, а то ещё могилу разроют: как-никак девять граммов золота!

Ювелир потом это кольцо так аккуратно распилил прямо на пальце, что даже кожу не задел, снял и запаял, расширив диаметр. Но мать уж не стала его носить, а то, говорит, опять врастёт. Хранит его теперь в шкатулке. Раньше всё говорила: это мне на смерть. А какие могут быть сейчас похороны на девять граммов золота? Эх, мама-мама…

Тут дочка запросила серьги. Даже не серьги, а непонятно что. Сейчас у них мода такая: ухо всё утыкают какими-то гвоздями или кольцами по периметру, как часовыми вокруг секретного объекта. А то в нос или даже в пупок чего-нибудь вденут. Стиль дешёвых проституток из развивающихся стран с трипперным тропическим климатом теперь в России считается признаком хорошего тона. Бред! Сотня мелочей вместо настоящей мечты! «И это мечты наших детей! – ужасался про себя Авторитет. – Мечты поколения нового тысячелетия». Одна ученица в классе ухо себе изувечит, а на следующий день всем остальным надо. Один ученик татуировку на заднице себе соорудит, а на следующий день уже остальные не могут ровно сидеть после самиздатовского выкалывания неуклюжих узоров швейной иглой. Стадное сознание. Приобретается и формируется в результате длительного пребывания в одной стае.

У многих родителей такое же стадное сознание сразу срабатывает. Кто-то из учеников явится в настоящих фирменных джинсах или дорогой дублёнке, и уже начинается в классе гражданская война и классовая борьба в одном флаконе. Теперь школьной формы и единых стандартов внешнего вида в школе нет, поэтому глупое тщеславие отцов и матерей превращает иногда их детей в подобие новогодних ёлок на конкурсе «Кто богаче нарядит». На днях у дочки директора рынка бриллиантовые серьги украли в раздевалке, когда она на уроке физкультуры была, а у сына начальника ГАИ – телефон с встроенной видеокамерой. Такой шмон устроили, и не нашли ничего. Надо же, умеет из школьников кто-то по-настоящему воровать! Даже Авторитету намекали, не поможет ли, мол, найти.

– И не пошевелюсь даже. Хоть двадцатый век и на исходе, а незачем школярам таскать в школу настоящие алмазы в ушах и все эти Самсунги в карманах. Совсем охренели новоявленные деревенские богачи!

Своей дочке объяснил, что в её возрасте надо больше думать об учёбе, а не о кольцах в ухе, которые беспокоят её воображение только потому, что уже у кого-то там болтаются. Глупо плестись в хвосте у всевозможных псевдомодных веяний. Да и вообще, его здоровый отцовский инстинкт был против, чтобы родное дитя себя так истязало, таскало по морозу в нежном ушке промерзающий насквозь металл в таком количестве. Ещё воспаление какое начнётся… Дочь сделала бровки домиком, подумала, уткнулась ему в плечо и сказала:

– Папка, ты самый умный. Так хорошо объяснил, что мне всё сразу понятно стало.

Кто бы сомневался!

А своей жене Авторитет с первой получки после того, как женился, купил-таки тот кулон с цепочкой. И был он тогда никаким не Авторитетом, да и не поверил бы, если кто сказал ему в те годы, кем он вскоре станет. Был он тогда бригадиром на заводе, и все звали его Костей или Константином Николаевичем. Потом как его только не называли, и ему всё это было безразлично – хоть горшком назови, только в печку не ставь. Но больше его запомнили под прозвищем Вожатый. Теперь, когда прибамбасы уголовного мира перестали быть принадлежностью тюремной культуры, а намертво въелись в обыденную жизнь многих добропорядочных граждан, и сделались для них даже основной линией поведения, стали звать его просто Авторитетом. Коротко и ясно, как «Просто Мария», словно это должность какая. Словно так и можно кому-то представить человека: «Вот это – наш Главный Энергетик, это – здешний Начальник ГАИ, а вот это – наш местный Авторитет». И все сразу догадаются, о ком речь идёт, а то пойми, что эти клички означают. Иного уж так грозно обзовут, как и самых великих тиранов и маньяков не звали, а на деле хватает этой «грозы» только до первой разборки.

Жена Авторитета до сих пор зовёт его Котей, даже Котёнком – всё думает, что он остался тем прежним безобидным шалопаем, каким она его знала с детства. Даже не думает, а твёрдо верит. И ему приходится им быть. Для неё. Разве это трудно сделать ради женщины, которая, в общем-то, больше ничего не требует?

Она никогда не интересовалась драгоценностями, была абсолютно равнодушна к блеску благородных металлов и всегда спокойно проходила мимо ювелирных магазинов. Но вот этим кулоном с цепочкой, которые он ей подарил, всегда так дорожила, что не хотела ни на что променять. Она как-то с детьми играла, и цепочка порвалась. Такая тонюсенькая, толщиной с конский волос – не хватило бригадиру Волкову зарплаты на что-нибудь потолще и поувесистей. Ювелир даже не хотел её в ремонт брать, сказал, легче новую купить, чем эту канитель канителить. Авторитет уж хотел было купить, но жена ни в какую: нет, и всё тут! Это, говорит, ты мне подарил, когда был совсем другим. Каким «другим», загадочная ты моя… И вот чего она в нём разглядела? Решала с ним какие-то уравнения и задачи по вечерам, когда он ещё на заводе работал и учился на вечернем отделении института, подгоняла, если он начинал лениться. Вспомнить бы, где сейчас его диплом о высшем образовании валяется… Неужели, она его так до сих пор и любит?

– Ой, да отстань с ерундой всякой! – ответила она, когда он однажды её об этом спросил. – Не поймёшь ты…

Мужчина весь погружен в себя, занят только своими мыслями, и его внутренняя конструкция здорового эгоиста, как говорят современные психологи, не предполагает интереса к чьим-то настроениям и эмоциям, поэтому он понимать никого не хочет. Понимать он иногда всё-таки способен, но не считает нужным. Собака или кошка отлично понимают человека, угадывают его мысли, но человек их совсем не понимает и только поэтому считает глупее и недостойнее себя.

Женщина вынашивает, рожает мужчину и видит, как он изначально растёт и развивается, знает его как облупленного, понимает все его фантазии и мечты, тайны и страхи. Он перед ней весь, как на ладони. Поэтому женщина и взяла на себя эту миссию: понимать мужчин. Уступать им. Потому что понимает и уступает всегда сильнейший и мудрейший. В женщинах за несколько миллионов поколений это умение видеть мужчину насквозь сформировалось генетически, а он ничего не знает про женщину. Она для него как тёмный дремучий лес в страшных детских сказках с чудовищами, поэтому он всех горгон и мегер выводит в образе женщин: ведьма она, и всё тут! Когда человек чего-то не знает и не понимает, он наделяет эту неизвестность в своём сознании враждебной ему силой. Так древние люди боялись грозы, слагая мифы о злых духах, пока не узнали её истинной природы. Хотя многие её до сих пор боятся почти первобытным страхом.

– Ты просто хороший, – объяснила ему жена потом. – Нет, правда! Помнишь, как в детстве на коньках катались на Большом пруду? И Варвара провалилась там под лёд, а нас какая-то дворняжка туда притащила. Мы с другой стороны кинотеатра были и ничего не видели, а эта дворняжка чего-то вдруг заметалась, вцепилась мне в пальто зубами и тащит, и урчит, словно сказать чего-то хочет. Помнишь, как мы Варьку твоим шарфом вытащили? Я тогда в тебя и влюбилась… Такой маленький был, хорошенький! Бежит, из рукавов варежки на резинке болтаются, валенок в сугробе потерял, но всех обогнал. Один конец шарфа бросил, за другой тащишь – ну, как не влюбиться было в красавца такого? Я даже не представляю, если бы Варька тогда утонула…

– Поду-умаешь! Это сто лет тому назад было. «Героическая смерть будущей заведующей детского сада потрясла нас до глубины души».

– Волков, я тебя сейчас укушу за такие слова!

– Всё-всё, сдаюсь! Кусай.

Он с детства любил её вот так послушать, когда она что-то вспоминала или рассказывала. А она умела интересно рассказывать даже о каких-то пустяках, и ему в такие моменты мир казался столь прекрасным, что совсем не хотелось кого-то обижать и уж тем более – убивать.

Он потом понял: она всё ещё верит, что он так и остался тем наивным добрым мальчиком, которой не пройдёт мимо, если тонет кто-то слабый и беспомощный. Который способен искренне сопереживать трагедии благородного льва и маленькой собачки, а его поздние поступки – это что-то чуждое и напускное. Ему самому иногда снились такие хорошие сны, где он был прежним, словно и не было последующих лет с тяжёлым грузом преступлений. И такую лёгкость он чувствовал в этих снах, словно стряхнул с себя какой-то тяжёлый панцирь! Так был несказанно счастлив, что вся жизнь ещё впереди, оказывается, что не совершал он на самом деле тех многих страшных дел, какие ему довелось совершить… Не было ничего этого! И это потрясающее чувство, что у тебя целая вечность, которой ты можешь распорядиться, как тебе на самом деле когда-то хотелось, окрыляющее чувство, какое бывает только в ранней юности, резко и жестоко обрывалось с пробуждением… Кто там разберёт, что есть человек? В чём его сущность? Где он настоящий, а где ещё какой… Придуманный? Но кем?

Стало вдруг Авторитету совсем не по себе: у других жёны сбегают чёрт-те с кем, прихватив золотишко, мужей под удар подставляют, а твоя – сама золото, даже лучше всякого золота. И всё, что у тебя по женской части когда-либо было, ей и в подмётки не годится. Она-то по-настоящему тебя любит, она ж с тобой, со змеем, все эти годы как на войне прожила! Но, как бы тяжело ни было, никогда этого не показывала, а только трогательно смущалась, когда ты иногда вспоминал о ней. И вот ты, скотина, теперь не можешь какую-то её пустяковую просьбу исполнить! Вот прямо развалишься ты, зараза, если пригонишь эту платформу берёзовых дров, да?

Да! Сразу пойдёт слух, что опять-де Авторитет грехи замаливает добрыми делами, кается перед какими-то кровавыми тенями, которые преследуют его больное сознание. Начнут все клянчить хором: «Ах, Константин Николаевич, благодетель Вы наш, ах, вот кабы нам то, да это в придачу с тем-то». Не дождётесь! Вот к мэру идите со своими нуждами, к Арнольд Тимофеичу, а то он от безделья не знает, как ещё изогнуться и выгнуться. Ему государство каждый месяц вашу годовую зарплату отваливает за его «самоотверженный труд» на таком ответственном посту. Авторитету, кстати, никто ничего не платит, чтобы он работал за этих многочисленных и говорливых, как дети в семье пуштунского многоженца, чиновников, которые делают что-нибудь только тогда, когда им захочется порисоваться перед публикой или из любопытства. Такое желание только лицемерных людей толкает на благородные поступки. Это очень тешит тщеславие, когда в маске добродетели совершаешь дела, которые лучше и чище твоих обычных дел и помыслов, но быстро надоедает… Наш-то мэр опять, говорят, новый магазин строит в соседнем посёлке. На чужое имя. Всё просчитал, мудрый градоначальник! Ну, строй-строй: будет Авторитету, что экспроприировать. А почему он должен за здорово живёшь выполнять его работу? Или пристрелить кого-нибудь из этих просителей, чтобы раз и навсегда отвадить? Нет. Жена тогда рассердится на него по-настоящему. А кто кроме неё вовремя за шкирку вытащит из очередной катавасии? Кто кроме неё поймёт и поддержит? Кому он ещё нужен со своими тараканами в голове, хоть превосходящий всех, хоть поверженный? Кто ещё станет молиться за него, если он давно не верит ни в каких богов, ни в какие идеи? Ох, тяжела ты шапка Мономаха…

Тут Авторитет вздрогнул и понял, что всё-таки заснул и даже сон какой-то увидел. Хороший солнечный сон, сквозь который, как помеха, пробивался другой, плохой. Рыжий кот не спал, а сидел в позе сфинкса с закрытыми глазами и только прядал ушами, словно прислушивался к беспокойным мыслям самого лучшего человека на свете – своего хозяина. Хозяин вздохнул, встал, переложил драгоценности в сейф, не забыв о кулоне и браслете под диваном, и пошёл в соседнюю комнату, где жена готовила младшего сына к школе: осенью пострел идёт в первый класс. Сел рядом с ней, уткнулся губами в родной висок, щекой почувствовал, как под мягкими волосами бьётся тонкая жилочка. Посидел так молча с минуту, а потом спросил, хотя отлично знал ответ:

– Где этот начальник станции живёт-то?

– За два дома от мэра.

– На нашей местной Рублёвке, стало быть… Пойду, схожу.

– Сейчас не ходи. Поздно уже.

– Ну, я уже большой мальчик. Мне можно и поздним вечером прогуляться.

– Феликса с собой возьми.

– Ладно.

– Папка, меня с собой возьми! – с готовностью вскочил сын, отпихнув учебники.

– Мал ишшо! Ты лучше учись, мой сын, ведь «наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни»… Я быстро.

* * *

Древесины привезли аж две платформы! Разгрузили на машины и отвезли к Феликсу Георгиевичу. Он сразу определил, что тут годится только на дрова, а что пойдёт в дело. И закипела работа.

Две ночи работала его пилорама, а на третий день он приехал к детсаду, где перепилил все валявшиеся на земле деревья. Варвара только ему поясняла:

– Феликс, ты нам круглые спилы сделай, а мы ими выложим дорожки и клумбы.

– Угу, – буркал он в бороду.

– А вот там мы хотим маленький теремок или беседку какую-нибудь, чтобы дети во время дождя могли на свежем воздухе побыть и не вымокнуть.

– Угу.

– Материалов хватит, чтобы ещё горку сколотить?

– Угу.

Их было столько, что можно было выстроить целую крепость. Крепость строить не стали, но на детской площадке появились горки, качели, песочницы, ажурная беседка, теремок, избушка Бабы-Яги и прочие детские радости. Это вам не черепашек-ниндзя с автопокрышкой на попе изображать!

Материалов хватило даже на несколько скамеек за пределами территории детского сада. И проснулся в Феликсе Георгиевиче азарт художника. Тот самый азарт, когда живописец сначала неуверенно делает несколько мазков на холсте, отходит, всматривается и морщится. Потом подходит, снова чего-то подрисовывает, рассматривает, задумывается. И вот уже подскакивает и начинает творить с чувством упоения, так что и за уши не оттащишь от работы, не отвлечёшь никакими соблазнами жизни! Пока не уронит кисти и палитру из рук со вспухшими от длительного напряжения венами, не вытрет пот со лба и не скажет со счастливым видом: «Всё!».

Когда через три дня Феликс Георгиевич произнёс это слово, нашему взору открылась такая декорация, словно в ней собираются снимать добротную русскую сказку. Он не только из дерева понаделал всяких чудес детсадовского зодчества, но ещё выковал такие решёточки, словно их оплели лианы каких-то сказочных растений и райских цветов. Украсил ими и беседки, и карусель, и навес над горками, и ворота на территорию детсада выполнил в таком же стиле. На крыши беседок и карусели приварил сказочных птиц: петушков, плывущих лебедей и павлина с ажурным хвостом. Для теремка и избушки вырезал наличники, красоту которых описывать бессмысленно – лучше увидеть. Забор сделал из досок разной длины, так что они при сборке образовали волну по верхнему краю, а посередине – чередующиеся ромбики и сердечки. Установил его так ровненько и прочно, как женщинам никогда не суметь. Каждую дощечку к перекладинам не приколотил, а прикрутил на шурупы – словно для себя делал!

Человек с руками и головой, что тут ещё скажешь. Мастер, которому и доказывать не надо, что он – Мастер. Сделал и скромненько удалился, потому что ужасно смущался, а ещё больше недоумевал, когда его начинали хвалить: «Что такого особенного я сделал?». Был он из той исчезающей в наш бездеятельный и болтливый век породы мужчин, которые обещают меньше, чем делают. Он и вовсе никогда ничего не обещал, а просто внимательно выслушивал, о чём его просили, буркал своё «угу» и выполнял заказ так, что заказчик при получении оного всегда терял дар речи. А когда начинал говорить, то первым делом сообщал, что он всего ожидал, но не такого великолепия.

Мы тоже сначала онемели и ходили среди всего этого как оглушённые. Потом кинулись красить забор, горки и всё остальное, пока не прошли выходные и не пошли дожди, чтобы эта красота долго прослужила детям и радовала взоры прохожих. Жена Авторитета прислала Варваре какую-то финскую краску очень хорошего качества и разных цветов. Такая богатая палитра получилась, что даже пасмурный день показался солнечным. Натащили со своих теплиц и огородов рассаду цветов – чего тут только не было! Варвара и Маринка сходили в лес и притащили оттуда несколько кустов дикого шиповника, посадили его вдоль дорожки от ворот. Дед Рожнов привёз на тележке белую и жёлтую акации. Потом Феликс Георгиевич привёз подарок детсаду от сестры: горку из пластика, с которой можно летом кататься.

На следующий день все смотрели из окон на детский сад и глазам не верили. Даже те дети, которые имели привычку каждое утро сопротивляться походу туда, сопровождая это сопротивление слезами и истериками, бежали впереди изумлённых матерей и бабушек. Ревели они уже вечером, когда их забирали из этой сказки.

А совсем поздно вечером, уже почти ночью, скучающая местная шантрапа сошлась около детского сада и уселась на новенькие скамеечки. Кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел, кто-то пел, другой молчал, третий ногой качал. Дело было вечером, делать было нечего. Но тут у кого-то стали проявляться симптомы тяжёлой и неизлечимой, как аллергия, болезни с длинным названием «Ой ты гой еси, добрый молодец! Раззудись плечо, размахнись рука!». Болезнь эта заразная, так что через какое-то время уже у нескольких молодцев сильно зачесались руки чего-нибудь этакое как-нибудь отломать или скрутить в бараний рог. А тут такое поле деятельности прямо под носом, как специально для них сделано! Руки так ходуном и ходят: совсем грешно мимо пройти. Молодёжь, конечно, краем уха слышала, что патронировала всё это дело ни кто-нибудь, а жена самого Авторитета, человека жёсткого и непредсказуемого. Ну, да кто узнает, тем более, что очень хочется чего-нибудь этакое как-нибудь раздолбать, прямо, хоть караул кричи, держите меня, люди добрые всемером, а то вшестером не удержать!..

И просто как-то глухо злила эта красота на фоне всеобщего раздолбайства. Хотелось свернуть ей шею, да ни как-нибудь, а прокричать что-то этакое: «Народу жрать нечего, а оне тута лоск навели!». Деликатно терпели до вечера это хрупкое торжество красоты, и никто не знает, каких сил такое терпение им стоило.

Бабка Валерьяновна оставалась на ночь в детском саду в качестве бесплатного сторожа. По штату такая должность не предусматривалась, но она упросила Варвару сторожить бесплатно, потому что жила вместе с запойным сыном в однокомнатной квартирке, и порой дома оставаться было опасно для жизни. Вот и подалась Валерьяновна искать приют в детсаду. Там она ставила раскладушку в коридоре – много ли старушке надо – и чувствовала себя комфортно и безопасно. Варвара согласилась – как тут откажешь. Тем более Валерьяновна, как человек ответственный, и посторожит, и полы намоет, когда кто-нибудь из девчонок заболеет, и даже на кухне поможет с утра, когда самая запарка. Сторожить-то, собственно, нечего и не от кого – разве что игрушки или детские горшки. Хотя нет такого предмета, который наши граждане не сумели бы приспособить под свои нужды. Был, правда, год тому назад инцидент, когда явился сынуля Валерьяновны, прознавший, где прячется от него мамаша, и выбил камнями стекла в нескольких окнах на первом этаже, так как мать отказалась открыть ему дверь и дать денег на пойло.

Вызвали милицию, угомонили дебошира, а Валерьяновна тряслась как осиновый лист, что Варвара её теперь выгонит. Но та ничего не сказала, потому что не знала, что тут и сказать. Стёкла кое-где вставили, а где-то закрыли тонкой фанерой. Сына Валерьяновны припугнули тюрьмой за порчу государственного имущества. Он не испугался, так как тюрьма не представлялась ему чем-то страшным, но больше стёкол в саду не бил.

В этот вечер Валерьяновна замоталась – полила клумбы с цветами, подмела дорожки, собрала игрушки. Как легла спать, так сразу заснула. Она, как человек пожилой, засыпала рано, за три-четыре часа совершенно высыпалась, а потом ходила по территории или читала какие-нибудь газеты. А тут слышит сквозь сон голоса на площадке, просыпается, встаёт и смотрит в окно. Видит, какие-то верзилы подсаживают ещё одного на крышу карусели с непонятной взрослому и разумному человеку целью. Одного в слабых летних сумерках она сразу узнала: это был внук одной её товарки Вадька Дрыгунов.

А Вадька этот предложил отломать с крыши карусели петушка. Негоже настоящим крутым мужикам, в самом деле, вот так уйти и ничего не раздолбать! Они по площадке-то походили, прокатились с горки, подёргали всё и выяснили, что отломать что-либо тут непросто. Красота оказалась не хрупкой, а весьма прочной. Хотели для галочки хотя бы одну доску из забора вырвать – уж больно красочный забор, прямо, всех цветов радуги, – тоже не получилось. Увидели этого петушка на крыше, который сверху гордо так на них посматривал, уперев крылья в боки и выставив вперёд одну ножонку в сапожке со шпорами. Вот они и решили узнать, нельзя ли его как-то откурочить. Даже поспорили на пиво.

Залезли, подёргали – не-а, не оторвать: приварено намертво. Знал мастер, для кого делал. Для соотечественников! Спорщик проспорил два литра «Хольстена». А тут ещё вдруг Валерьяновна высунулась в форточку и пронзительно закричала:

– Вадька, я вот ужо жене Константин Николаича-то расскажу, как ты тут безобразишь! А он узнает, кто тут баловал, и так тебя дёрнет за твой петушок, что мало не покажется. Петушок им, дубинам, понадобился! Идите лучше свои огороды полоть, мамкам помогать, если грабли чешутся!

Последние слова она им кричала вслед, так как вся ватага при упоминании имени Авторитета уподобилась пыли, которую резко сдули с поверхности. Они дружно перемахнули с разбегу через забор и бросились наутёк. Если бы Авторитет узнал, что им, как маленьких детей Бармалеем, пугают вечных недорослей, то очень, должно быть, удивился бы.

А парни убежали от греха подальше, но руки стали чесаться ещё сильнее, потому что им так и не дали раззудеться и размахнуться. Делать нечего: пошли отгибать уголок от края перрона на станции. Это вам не на огороде лопатой махать, не дрова колоть, не дороги прокладывать! Тут такая силища нужна, что только по-настоящему крутой мужик осилит сию задачу. Пыхтели-пыхтели, даже пукали, чуть грыжу себе не выпятили, но отогнули, закрутили прямо-таки в логарифмическую спираль. Вот вам, суки: знайте, на что способны настоящие супермены!

* * *

Электричка на следующее утро приехала да не проехала. Куда же она проедет, если от перрона на полтора метра отогнут уголок, закрученный, как пружина в механических часах? Иногда в летнюю жару уголки эти так раскаляются на солнце, что сами отстают от перрона. Если такой уголок вопьётся электричке в бок, то приятного будет мало.

На красивом авто прикатил какой-то большой начальник, а начальник станции начал ему объяснять, что это, должно быть, от жары уголок отогнулся. Вадька Дрыгунов специально пришёл, чтобы посмотреть на реакцию народа, и справедливо возмутился:

– Какая жара? Да где жара-то?! Это ж я с пацанами отгибал, а вы жаре всё приписываете! Это вам не в офисе сидеть, такая силища нужна…

На него все посмотрели и решили, что парень не проспался. Большой начальник на авто стал кричать на начальника станции, начальник станции стал кричать на мастера путейцев. Мастер открыл было рот на путейцев, но их бригадир опередил его, сказав что-то невозможное по нецензурности, так что мастер повернулся и повторил то же самое начальнику станции. Тот в свою очередь, как в детской игре в сломанный телефон, передал большому начальнику из красивого авто приблизительный перевод сказанного.

Начальники бегают, путейцы курят, пассажиры кто матерится, кто радуется, кто слоняется по перрону, а Вадька чуть не плачет, что никто ему не верит. В целом весело. Нашли какой-то автоген, но выяснилось, что он неисправен, после чего начальник на авто опять стал кричать на начальника станции, начальник станции закричал на мастера, мастер… Ну, и так далее по схеме: дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку. Но никакую репку они так и не вытащили, а электричка продолжала стоять, пропуская по соседнему пути поезда дальнего следования, из окон которых смотрели любопытные глаза: «Чего это у вас тут делается? Авария, да? Жесть! А трупы есть?».

– Ну, сделайте же хоть что-нибудь! – уже почти умолял самый большой начальник. – Сейчас же поезд из Финляндии пойдёт, изверги!

Нет ничего страшнее для нашего начальства, как осрамиться перед иностранцами. Перед своими-то ничего не стыдно, а иностранцам показать своё истинное рыло смерти подобно. Сие у нас почему-то называется русским гостеприимством.

К счастью, раньше этого поезда из Финляндии прошёл Феликс Георгиевич со старшим сыном после ночной рыбалки. Начальник станции подскочил к нему, стал чего-то объяснять, энергично жестикулируя. Феликс Георгиевич кивнул кудрявой головой, сказал в бороду своё фирменное «угу», отправил сына домой за автогеном. Затем отрезал спираль, как хирург отсекает аппендикс измучившемуся от адской боли больному. Все аж облегчённо вздохнули: «Уф-ф!», а некоторые добавили: «Слава те осподя!». Но в который раз воочию увидели подтверждение поговорки: «Кто умеет – делает, кто не умеет – учит».

Внеплановый разбор полётов прекратился, большой начальник укатил на красивом авто докладывать ещё более высокому начальству об успешно завершённой ликвидации аварии и своём активном участии в этом. Прошёл скорый поезд, потом и электричка тронулась в путь, путейцы уехали на плановый ремонт. Все разошлись-разъехались по делам, а Вадька Дрыгунов рыдал на перроне над отрезанной спиралью. Так ни одна сволочь и не поверила, что это он сделал. А ведь это вам не шпалы укладывать и не коров доить! Тут такая силища нужна, что не каждый и осилит.

Ведь могли и площадку перед детсадом вот так в спираль закрутить, но страх не дал. Страх перед братом Юльки не дал кому-то у нашего дома поломать клумбы: там всё цвело до поздней осени. А у других домов ни одна клумба не уцелела, ни один цветочек не выстоял, всё втоптали в землю чьи-то ноги сорок восьмого размера. И в этом варварстве не было никакого смысла, никакой выгоды. Тупой и дремучий протест глупости, наделённой зачем-то силой. Цветы можно было просто аккуратно сорвать, чем втаптывать их в землю. Можно было их поставить у себя дома в вазу, можно было кому-то просто подарить, продать, в конце концов, если сейчас так уж приветствуются любые коммерческие сделки. А месить землю, пачкать обувь грязью – трудно, что и говорить. Занятие достойное настоящих атлетов. Это вам не на Олимпиаде выступать.

– А чего же вы хотели, – сказал на это дед Рожнов. – У нас народ привык к страху, как наркоман к опиуму. Если есть кого бояться, то и ведут себя хорошо. А где бояться некого, всё своё дерьмо напоказ выставят. Вот кто мы после этого?

– А вы как же? Ваше поколение ещё при Сталине жило, когда было кого бояться. Почему же сейчас ничего не крушите, в клумбах не валяетесь?

– Я-то? Не знаю. Моя бабка говорила, что страх бывает разный. Я совсем пацаном был, и спросил её как-то: «Вот зачем говорят, что Бога надо бояться? Чего хорошего в том, когда кто-то кого-то боится?». Она мне и объяснила тогда, что надо не кого-то пугаться, а бояться огорчить того, кто тебе дорог, или даже самого себя. Вот, говорит, придёт твой батька с работы усталый, а ему скажут, что сын вёл себя плохо. И он, мало того, что устал, работая на благо семьи, ты ещё своим поведением его «добивать» начнёшь. Разве после этого будешь себя чувствовать счастливым? Нет. Будешь тоже переживать, потому что расстроил близкого и дорогого тебе человека. Даже если будешь скрывать эти переживания ото всех, сам всё равно от них не скроешься. Вот этого и надо бояться. Чего хорошего, что по вине каких-то дурней электричка не пошла вовремя, люди на работу опоздали, график поездов сбился? Счастливее они от этого стали? Нет. Человек в таких случаях некомфортно себя чувствует от своих же поступков, ещё больше несчастным становится по своей же воле, потому что живёт среди людей, которым то и дело гадит. Такая философия в моду вошла, что каждый якобы живёт сам по себе, не замечая никого вокруг. Потому-то люди так и страдают.

* * *

Арнольд Тимофеевич все эти события пропустил. До конца июля он стажировался где-то в Англии: изучал работу тамошних администраций таких же небольших населённых пунктов, как наш город. Хотя злые языки утверждали, что он банально прячется от Авторитета. Перед отъездом он вырубил ивы у школы и укатил с чистым сердцем, пообещав, что по приезде займётся-таки парком: «Сколько же можно, в самом деле, уже тянуть с этим рассадником аллергии и листопада?».

Его отъезд никак не сказался на жизни города, многие собственно и не заметили, что он уехал, а город якобы остался без хозяина. Охоту обращаться к нему с просьбами он давно всем отбил. Разве только Варвара настойчиво его допекала. Иногда.

– Варька, ты наверно в него влюблена! – шутили бабы. – Всё ходишь за ним, ходишь, просишь чего-то.

– Да ну вас! – краснела Варвара. – Я же не для себя, а для дела прошу.

– Как ты смогла из него капроновую сетку для ограды выбить? – изумлялась Марина-библиотекарь. – Я бы лучше на свои деньги купила, чем его хамство выслушивать по поводу половых причин нашей всеобщей личной неудовлетворённости. Я к нему обращалась по поводу протекающей крыши в библиотеке, что полки гниют от сырости, книги коробятся, а он мне порекомендовал… замуж выйти хоть за кого-нибудь, хоть за Примуса. До чего же у мужиков логика странная! Уж я согласна, что у многих женщин, особенно тех, которые умудряются влюбиться в кого-нибудь из их брата, с логикой проблемы. Но у мужчин-то вообще плохо с этим делом. Значит, если я замуж выйду, то полки в библиотеке от этого гнить перестанут или трещины в шифере на крыше сами собой зарубцуются, так что ли? Какая может быть связь между процессом гниения деревянных полок и семейным положением библиотекаря? Ни одна баба не додумается протекающую крышу увязать с личной жизнью тех, кто под этой крышей находится, а эти так верят в силу секса – буквально любую проблему могут к нему привязать, вплоть до объяснения причин начала Второй мировой.

– Это ещё что! – засмеялась Маргарита Григорьевна. – Наш мэр ещё ангел по сравнению с другими. Из соседней деревни тётки ездили к депутату, чтобы им дорогу отремонтировали, а то насыпь в овраг осыпается – в прошлом месяце кузов с молоком опрокинулся, полтонны молока в реку вылилось. Он сначала хихикал, что у них теперь молочные реки и кисельные берега, а потом им курс по Истории древнего мира прочитал, пристыдил, что первобытные люди и без дорог, и без электричества, и даже без зарплат обходились. А у нас в доме воды полгода не было – в подвале труба лопнула, – так жильцы добрались до какого-то чиновника в Райцентре, чтобы договориться насчёт ремонта. Сидит здоровенный мурластый мужик в кабинете площадью в шесть соток, морда размером с телевизор. А выражение этой морды такое брезгливое, словно не людей, а червей в своей тарелке увидел. Он им так и сказал, что во время войны люди в землянках жили и не вякали, а мы так зажрались, что уже на колодец за водой лень сходить. Да ещё слёзу на глаза напустил и всхлипнул, вот как, сердешный, расстроился из-за страданий военного поколения. Я всё удивлялась, сколько сейчас спешно штампуют фильмов о той войне. То криминал прославляли, а теперь те же самые физиономии героев Великой Отечественной из себя изображают. Смотришь на эту «братву» в форме советских солдат и кажется, что они сейчас мобилки достанут и по фене заботают. Потом дошло до меня, что это нас специально окучивают. Мол, смотрите, сволочи, какую нужду народ терпел, а вам, слабакам, теперь в облом за бесплатно работать, без света и воды обходиться, бандитов и террористов на каждом шагу бояться.

– Во время войны люди понимали, за что страдают, а сейчас ради чего вся эта проституция? – возразил дед Рожнов. – Чтобы какая-то чувырла жила в своё удовольствие за счёт труда и нищеты большинства? Чтобы наши теледивы ежемесячно катались на Мальдивы? Тогда страна все силы фронту отдавала, а сейчас кому? Я ещё могу понять, когда страна работала на космос или на оборонку, а теперь-то на что? Это что же получается: за полвека после Победы у нас жизнь вообще с места не сдвинулась, и мы этим гордиться должны? Равняться на Древний Рим по уровню жизни? Между прочим, в Древнем Риме и дороги уже были, и водопровод, а мы в третьем тысячелетии без них должны обходиться.

– Выходит, что так.

– Да чёрт с ними со всеми, – перебила их Маринка. – Мне бы крышу в своей библиотеке залатать. Я бы сама её отремонтировала, но мне лист шифера не затащить на такую высоту. Я уж пробовала. Эх, был бы у нас такой мэр, как Лужков: энергичный, хозяйственный, предприимчивый, а не то, что другие сонные тетери! Он бы сделал из нашей деревни вторую Москву. В Москве ведь перед Великой Отечественной половина населения жила в деревянных бараках, а сейчас там какую красоту навели! Сразу чувствуется, что есть у города хороший хозяин.

– Тогда все в Москву от голода и послереволюционной разрухи драпали, – объяснил Рожнов, – вот и селили их в бараки.

– Сейчас туда ещё больше народу драпает со всей России… Ничего-ничего, будет и на нашей улице праздник. Вот в Европе есть бывшие средневековые столицы, которые пробыли пару-тройку веков в забвении и запустении, а теперь снова расцвели, и нисколько не комплексуют из-за своей провинциальности и радуют туристов замками. Ведь современный человек порядком устал от суеты и грохота мегаполисов. Обидно, конечно, что жить приходится в своём городе в период его забвения и запустения. Эх, пожить бы в эпоху его расцвета, а то нам упадок по всем пунктам достался и в масштабах города, и всей страны… Позавчера фильм показывали, какой беспредел и бандитизм царил на западе США сто лет тому назад, зато сейчас там люди живут припеваючи.

– Ха! Через сто лет, конечно, будет тебе праздник, – хохотнула Маргарита. – Только, нас уже не будет. Пустяк, а обидно. Мы же не деревья, чтобы жить по два-три века, если какой-нибудь деятель не спилит. У нас сколько поколений в могилу сошло с верой, что не сегодня завтра замечательная жизнь наступит? Десятки миллионов, почитай, целый век ждали и верили, но так ничего и не дождались. А ты теперь говоришь, что надо ещё сто лет подождать, а то и до следующей тысячелетки. Чего же не подождать-то? Дело привычное. Куда нам спешить-то в самом деле? У нас же впереди – целая вечность! Наши богачи столько денег нахапали, что на несколько веков хватит. Может, они как остистая сосна собираются пять тысяч лет жить? Местная алкашня с утра зенки залили, а теперь ругаются, зачем-де Царь-Освободитель продал Аляску американцам. Вчера, вишь, передача по телику была, взбудоражила, так сказать, в их сердцах какие-то смутные чувства. Свою страну засрали, а теперь им Аляску подавай, а то уже какать некуда: мусор вторую неделю не вывозят. Умнейшие головы страны в газетах, по радио, в телевизоре долдонят о сталинизме, о столыпинских реформах, но никто не говорит о дне сегодняшнем, как будто сегодня все проблемы у нас решены. Или про Ирак с Ираном все уши прожужжали, словно в России всё тип-топ. Иногда кто-нибудь лениво заметит: а не пообещать ли ещё раз повысить пенсии и оклады нашим дуракам, чтоб они заткнулись на время? И снова про свой Ирак: бу-бу-бу. В собственном огороде не можем порядок навести, а всё туда же. В Европе уже полвека люди нормальные пенсии получают безо всяких обещаний и заверений, а у нас всё это делается с претензией на подвиг ради своего народа. Что нам-то делать? Ведь жизнь снова проходит, и мы её опять проболтали, так получается. Словно бы всё разгонялись, брали разбег, но так и не решились с места сдвинуться хотя бы на шаг.

– Да уж, – вздохнул дед Рожнов. – Мэр по заграницам катается. Авторитет, говорят, вторые сутки в плохом настроении пребывает, так что страшно к нему даже подойти. А вы мечтаете, что скоро здесь будет Город-сад. Откудова ему появиться, если у нас никому ничего не нужно? У нас же всё зиждется на каком-то нездоровом терпении, когда человеку надо бы в туалет сходить и облегчиться, а он всё терпит и гордится этой своей терпеливостью. Оказывается, патологическое терпение – это психическое заболевание, когда человек терпит боль или ещё какие неудобства и гордится этим. Такую терпеливость надо электрошоком лечить, а не гордиться ею! Мусор копим целый год, а потом хотим за один день убрать. Ни один народ до такого не додумается. Годами спиваемся, вымираем миллионами от преступности и нищеты, а потом хотим за пару лет продолжительность жизни и рождаемость в стране повысить. Беспредел какой-нибудь терпим десятилетиями, а то и веками, а потом лезем на баррикады друг в друга стрелять. Своих же перестреляем и прыг-скок снова на завалинку, чтобы предаться воспоминаниям о подвигах на баррикадах. Только с помощью вооружённого восстания и можем изъясняться друг с другом. А просто потребовать у власти, чтобы она добросовестно выполняла свою работу, никак не научимся. Один раз потребовать, другой, пятый, десятый, пока не внушим им, пока не дойдёт до неё, что у нас народ не такой уж терпеливый и покорный, как кому-то кажется. Ведь это работа власти – выполнять требования тех, кто её избирал. Не на джипах разъезжать, шокируя нищий электорат роскошью, не новыми царями себя мнить, которым власть дана от Бога, не сходить с ума на почве привилегий и своей популярности, а заниматься делом. Надо достучаться до них, разъяснить им, что Россия мало похожа на холёные пригороды Лондона, что у нас до сих пор во многих городах нет воды и света. В Европе политик или новоявленный богач попробуй так бесноваться, как у нас это можно наблюдать, его быстро в чувство приведут, а мы терпим чего-то. Россия стала подобна дереву, которое давно на два ствола разделилась. И чем дальше растёт, тем больше расстояние между ними, тем меньше они связаны друг с другом.

– Мужики просохли бы хоть маленько, да задумались об этом, – предложила Маргарита, – а бабам с этой махиной не совладать. У нас принято считать, что порядочная женщина должна быть всем довольна и молчать, потупившись. Хотя молчать всё трудней и трудней, потому что вокруг творится чёрт-те что. Но если у нас женщин никто всерьёз не воспринимает, почему мужчины головы в стаканы попрятали и не скажут ничего? Только и могут развалить всё да разворовать, а потом ныть, что виноваты в этом евреи, марсиане, високосный год или ещё что-то: выбирай – не хочу. Зачем же мы в богатейшей стране всю жизнь как нищие живём?.. Город-сад, вторая Москва здесь будет! Ничего-то здесь не будет: ни нас, ни города. Даже деревни не останется.

– Я и не хочу жить в большом городе, – успокаивала саму себя Ольга Павловна. – В больших городах всегда много крыс, тараканов и бомжей, а у нас крысы живут только в частных домах у реки или рядом с кладбищем. Человек – это же самое нечистоплотное существо на свете. Если где селится в больших количествах, сразу столько грязи образуется, что тут же начинают плодиться разные грызуны и насекомые. Не нужна нам тут вторая Москва! И вообще, наш мэр красивше московского. Первое место на конкурсе красоты среди мэров занял бы.

– Ой, да ну вас! – сморщилась Маринка. – Толку-то от его красоты! Вот Феликс Георгиевич говорит, что в дереве главное не внешняя красота, а качество древесины.

– Ха-ха-ха!

– Была бы у него такая жена, как у Авторитета, чтобы через неё можно было на него как-то ненавязчиво воздействовать, но он ведь и в бабах-то ничего не смыслит. Выбирает себя жён, которые менее всего на эту роль подходят, пофигисток каких-то, которые только в оттенках загара на разных курортах разбираются. Ни одна из них его Виктории Васильевне и в подмётки не годится.

Варя при таких разговорах начинала краснеть. Она, в самом деле, была немного влюблена в Арнольда Тимофеевича. И даже не немного, но это неважно. А важно, что любила она его на расстоянии, как Земля любит Солнце, но никогда не приблизится. Потому что, если она хоть немного приблизится к нему, всё живое на ней погибнет, сгорит, расплавится, как воск в крыльях Икара. А он, как человек бывалый, конечно же, чувствовал, как она меняется, лишь оказавшись рядом с ним и услышав его голос. Но ему это, прямо скажем, не льстило: роман со старой девой в его планы никак не входил. Эта категория женщин, по его мнению, была самой вредной и даже опасной для него. Ведь кому нужны кинотеатры, дома культуры и библиотеки? Старым девам! Кто больше всего возмущается грязью и сжиганием мусора на улицах? Старые девы! Кого беспокоит, что подъезды в домах не ремонтировались уже лет двадцать? Всё тех же старых дев! Кем была состряпана акция ремонта труб в подвалах в прошлом году? Ими же!

Мужики весь день сидят на завалинке и никогда ничего им не надо, никогда ничего не беспокоит, никогда ничего не требуют от власти и государства. Святые люди! На таких Русь и держится до сих пор. Эти вялые и со всем согласные обыватели свято верят, что всё в жизни наладится само собой и без их участия. Главное их достоинство в глазах власти – пассивная готовность довольствоваться малым при минимальных усилиях. Равнодушные ко всему, что не связано с возможностью выпить и поорать про свои «подвиги», они готовы в рубище ходить, лишь бы никто у них над душой не стоял. Быстро и энергично передвигаются только тогда, когда в воздухе пахнет дешёвым пойлом. Бегут на этот запах, как лососи на нерест, так что родную мать не пощадят, если она на пути встанет. Бутылёк раздавят и начинают бесконечные разговоры о делах давно минувших дней, о том, что происходит где-то вдали, о будущих войнах, катаклизмах и своём героическом участии во всём этом дерьме. А что делается сейчас под носом, их слабо интересует. И баб своих приструнят в случае чего, когда те, стервы, слишком хорошо жить захотят. Недаром тут на днях известный политик по телевизору аж трясся от восхищения нашим народом, дескать, пьют, но зато работают и почти задаром, да ещё и гордятся этим. Как тут не понять его ликование, если с пьющим народом можно выделывать всё, что угодно, и даже больше, так что дух захватывает от таких перспектив! Только периодически лапшу на уши этому народу подвешивай про восхищение его самоотверженным выживанием, а там хоть трава не расти. Они за это восхищение и последнюю рубаху с себя снимут. Ведь нельзя не помнить, что раньше спирт использовали в качестве наркоза при ампутациях. Так и сейчас: есть у человека возможность дешёвого спирта тяпнуть и хоть режь его потом, хоть кожу с него снимай на продажу, а он всё одно ничего не чувствует, ничего его не колышет. А не станет человек пить, да оглядится вокруг внимательно, да задумываться начнёт над своим нелепым житьём-бытьём, да станет чувствовать и ощущать всё то, что вокруг происходит. А вдруг, да не дай бог, конечно, откажется он от своей рабской философии, да начнёт требовать от власти элементарно хорошего отношения… Арнольд Тимофеевич кричал от ужаса во сне, когда ему такое снилось.

Вот Авторитет не пьёт, потому и запросы имеет такие, что хоть на луну от него прячься. Один плюс, что ничего не требует, а сам берёт всё, что ему нужно, любым способом. Умеет человек держать судьбу за горло и обходиться своими силами, не то, что эти несносные бабы-попрошайки! Ведь в Администрацию города за все годы работы Арнольда Тимофеевича ни один мужчина не обращался с дельным предложением или разумным требованием. Одни только бабы ходят! Активистки недоделанные.

Мэр встретил как-то Лёху-Примуса, когда с главой ЖКХ объезжал свои владения перед подготовкой к зиме, пересчитывая количество отсутствующих оконных рам на лестничных площадках для отчёта в Райцентр. Спросил его, все ли окна у них на лестнице целы, и главное, есть ли входная дверь в подъезд. Примус посмотрел на него, как на идиота, и говорит:

– Да мне по х… что там цело, а что выбито! Я простатитом не страдаю, чтобы к таким пустякам придираться.

– Так зимой мёрзнуть будешь.

– Ой, я спиртику приму, мне и не холодно.

– А крыша в твоём подъезде протекает у кого?

– Да чё ты пристал, Тимофеич, с какой-то хернёй?! Я что, сраная баба, что ли, или старая дева какая озабоченная, чтобы о такой фигне думать? На Ближнем Востоке кризис назревает, Прибалтика в НАТО вступила, а ты – крыша! Я брезентом на ночь закроюсь с головой, так мне по барабану, протекает надо мной крыша или нет.

Это Шерлок Холмс знал, сколько ступенек ведёт к его квартире, какая из них скрипит и на какой меняли доски. А наши люди не заметят, если целый лестничный пролёт исчезнет. Но старые девы заметят всё! Ох, за кого бы их всех замуж выдать, где бы столько дураков найти?.. Неугомонные заразы! Это ведь они первые скандал подняли, что зимой в метель из-за отсутствующих окон и дверей на лестничные площадки наметает сугробы снегу, который тает, протекает сквозь пол и разрушает краску и штукатурку на стенах. Помойку жгут, а они, видишь ли, от угарного газа задыхаются! Мужики вот не задыхаются. Да у них и обоняния-то уже не осталось, хоть газом их трави, а эти грымзы всё учуют! Нет, не найти более опасных и вредных созданий, чем они. Замужним бабам и разведёнкам с детьми вообще некогда лишний раз вздохнуть, ни то, что думать о чём-то несущественном, а эти мерзавки всё подметят, всё запомнят. Никакого житья нет от их требований и жалоб! Хоть бы закон какой выпустили, что ли, чтобы можно было от них защититься…

– Вот уехал и даже не попрощался, – переживала Варвара отъезд мэра. – Только деревьев навалил полный овраг.

Срубленные ивы лежали в глубоком овраге за школой. Мы в детстве любили там лазать. Ивы росли на склоне оврага, и некоторые из них перекидывались на другой берег, как арочные мосты, а из их мощных толстых стволов вверх росли новые гибкие побеги. Когда весной или в начале осени у нас отменяли уроки, мы в этих джунглях играли в индейцев или ещё кого-то: бегали по стволам над кипенью ручья внизу. Там прямо на дереве был построен вигвам из ветвей, оплетённых другими ветвями. Но это всё ностальгия или, как сказано выше, собачья верность. А одно всегда уступает место другому. Иногда, чтобы построить что-то новое, приходится разрушать старое. Но у нас могут снести красивейший храм или старинный парк, чтобы затем возвести там какой-нибудь пакгауз или сортир. Как будто другого места в такой огромной и бескрайней стране нет для столь «значительного» сооружения. Чаще всего на месте сноса образуется просто помойка, словно в стране наблюдается недостача в их количестве. «Когда-нибудь, когда не станет нас, возникнет тоже что-нибудь такое, чему любой, кто знал нас, ужаснётся».

* * *

К середине августа мэр вернулся-таки. Поездка на деятельный Запад его активизировала, и он был полон решимости преступить к рубке парка прямо чуть ли не с дороги. Но к тому времени слух о чудо-площадке перед детским садом распространился так далеко, что заинтересовалось ею руководство из Райцентра и даже бери выше. Приехали человек двадцать из разных управлений да ведомств и стали трясти Арнольда Тимофеевича, который ни сном, ни духом, что тут в его отсутствие произошло:

– Ну-ка, покажи нам своё чудо!

Поехал он с ними к детскому саду, вышел из машины и не сразу понял, куда попал. Он даже в Англии такой красоты не видел. Мало того, что все творения Феликса Георгиевича стоят в целости и сохранности, так ещё цветы умудрились прижиться, невзирая на спешную посадку, и зацвести. Клематисы и ипомеи оплели решётки, клумбы, выложенные спилами, пылают шалфеем и петуниями. Даже шиповник с акацией прижились, словно из чувства ответственности, что не имеют права зачахнуть в такой красоте.

Мэр ходит, изумляется, а чиновники решили, что он просто скромничает. Или даже кокетничает, так как скромность – не его конёк. Ведь Арнольд Тимофеевич даже тот факт, что в своё время обеспечил детсаду триста метров капроновой сетки для ограждения, чуть ли не до сведения Москвы довёл. Если не Вашингтона. А тут вдруг промолчал о такой колоссальной работе. Ох, хитрец!

– Да как же это Вы, да что же это Вы, Арнольд Тимофеевич, скрыли от нас такое? – облепили его нежданные высокие гости. – Тут надо было бы провести торжественное открытие с разрезанием ленточки, а вы так скромненько. Скромность, она только девушек украшает.

– Тимофеич, почём штакетник брал? – щупал забор мэр Райцентра.

– А-э-э…

– Так он тебе и скажет! Ну, скромняга, ну, удивил! А краска-то… никак финская?

– Да зачем это всё? – ворчал всем недовольный ответственный по хозяйственной части. – Вот у Горького ничего этого не было в детстве, а он великим писателем стал. А как драли его? Ох, как драли! И он великим писателем поэтому стал, а не тратил время зазря на ерундень всякую. Зачем это всё нужно? Одна растрата казне. Кровать с ночным горшком есть, ложка с миской есть, а всё остальное – это уже излишество. Только казне растрата. Экономить надо, а не жировать в такое трудное время, когда на мировой арене эвона что деется. Казна-то не резиновая.

– А чего окна-то на первом этаже фанерой заколочены? – вдруг спросил помощник заместителя председателя какой-то комиссии по улучшению чего-то. – Такая красота на площадке, а окна заколочены.

– Да так, – растерянно сказал Арнольд Тимофеевич. – Руки-то до всего не доходят.

– Да что там окна? – заступился кто-то. – Уж за то, что такую работу человек провернул, можно было и не обращать внимания на такой пустяк!

В саду как раз был тихий час, но высокое начальство спешно решило провести задним числом открытие такого чуда, поэтому детей разбудили и вывели на площадку, где они, сонные и немного испуганные, жались друг к другу и никак не могли выстроиться в линейку. Самый главный из чиновников решил произнести речь. Он долго говорил о том, как прекрасно жить в обществе, где нет равнодушия, где есть желание сделать свой край процветающим. И как повезло этим маленьким детям родиться в такую эпоху, когда есть такие скромные и деятельные патриоты своего края, как Арнольд Тимофеевич. Потом он вспомнил своё детство, «полное лишений и недетского труда». Хотя по приблизительным подсчётам его детство приходилось на рубеж пятидесятых и шестидесятых годов – пожалуй, самое спокойное время за весь двадцатый век.

– Вы посмотрите, какая красота вокруг вас, дети, благодаря НАШИМ стараниям, а ведь мы в своё время корке хлеба были рады! – сокрушённо закончил речь оратор и прослезился.

Не знаю почему, но в речи многих наших чиновников часто звучит этот перл про корку хлеба, которой они все якобы когда-то были очень рады. И стар, и млад из их холёной братии любит говорить об этом. Даже почти мои ровесники любят упоминать нужды и лишения своей юности, что разруха и голод Гражданской войны 1918 года раем покажутся. Может, они все на каких-то специальных курсах учились, где их научили этим глупейшим фразам?

Нет, чтобы просто сказать: «Дети, мы не можем и не умеем создать нормальные условия жизни в вашей стране, поэтому выдумываем на ходу байки, как хорошо быть нищим, голодным и забитым». Есть люди, которые натурально питались землёй в детстве во время войны и Блокады. Они рефлекторно ели землю, чтобы хоть чем-нибудь заполнить пустой желудок. Но они никогда этим не хвастаются, понимая, что такого не должно быть, что это страшно и ненормально. И они не станут теперь, когда их страна переживает не лучшие времена, с помпой разъезжать на дорогих иномарках по нищим городам и весям России. Для них это неприемлемо, потому что они выжили благодаря сплочённости, а не разобщённости, и им сложно понять, как можно в такой показной роскоши пребывать, когда кругом столько людей нуждается в самом необходимом? А эти мордовороты расписывают, как «сухой я корочкой питался», так что… теперь надо лечиться от ожирения. Кого они хотят обмануть?

Дети смотрели на толстого дядю с лоснящимся красным лицом и соглашались с тем, что голод – это плохо. Потому что из-за него человек становится таким вот пузатым, бесформенным, глупым, у него появляется одышка и нездоровый лиловый румянец. Потом стал выступать другой оратор – кислый ответственный по хозяйственной части. Когда он стал рассказывать о том, как драли в детстве писателя Горького и прочих великих людей, детям стало страшно, и они начали плакать, поэтому воспитательницы увели их досматривать сны.

Потом кто-то из высоких гостей дал команду спешно организовать фуршет. Приехала продуктовая машина, привезла выпивку и разнообразную закуску. Чиновники немножко выпили, покатались с горки, покачались на качельках, полазали по шведской стенке и заглянули в теремок. Впали в детство. Арнольда Тимофеевича кто-то постоянно тряс за руку, кто-то хвалил и обещал перспективы. Захмелевшие дамы из этой компании всё норовили его расцеловать как следует, взасос, а он беспомощно косился на Варвару и даже несколько раз пытался сказать, что он здесь ни при чём, но его слова тонули в хохоте:

– Ох, Арнольд, не знал, что ты такой скромняга! – быстро осоловел на жаре самый главный из высоких гостей. – А? Каков! И скрыл!.. Дай-ка я тя расцелую! Люблю таких людей, а то иной сделает какую-нибудь херню и уже бежит хвастать перед начальством! С гулькин хрен что-нибудь сделает для людей, а шуму столько поднимет, словно новую Эйфелеву башню построил. Ох, как не люблю таких выскочек! Я бы их в разваленные совхозы отправлял: пущай восстанавливают. Бегают, всё чего-то клянчат, всё чего-то надо им. Ух! Выселять таких в отдалённые сельские районы для оздоровительных занятий поэтическим сельским трудом и сближения с народом. А то зажрались все, пузо наели, а про народ-то забыли. А наш народ – это такой народ…

И так далее: ля-ля-ля, тру-ля-ля, «наш народ самый народистый народ в мире, век бы его не знать».

– Да-а, Тимофеич, спасибо тебе! Порадовал, – включилась какая-то весомая дама из Райцентра. – Вот порадовал, так порадовал: ведь ничего ни у кого не просил, сам всё провернул. Молодчина! Не перевелись ещё мужики на земле русской! А то есть такие чмыри, которым всё дай да подай, весь бюджет на них истратишь, а результата нет. У нас вот в прошлом году кто-то из мэров клянчил сетку капроновую за каким-то лядом, все нервы вымотал! Даже такой пустяк сами не могут осилить. Даже какой-то трипперный забор вокруг какого-нибудь долбанного объекта своими силами возвести не могут, импотенты хреновы!..

– А-а, это из соседнего посёлка? – припомнил эпопею с сеткой кто-то.

– Да нет! – не согласился другой. – Это вообще из другого района клянчили. У нас таких побирушек нет. У нас вона, какие люди есть!

Тут Арнольд Тимофеевич закашлялся и густо покраснел, чего за ним сроду не водилось. А Варвара стоит и даже ничего не говорит. Мэр уж хотел, чтобы она сама сказала, что всё это было сделано без его участия, а она молчит и на него даже не смотрит.

Вся эта пытка, в конце концов, закончилась. Высокие гости разъехались, мэр тоже куда-то исчез, и Варя позвала нас на чай. Потому что торт, который привезли для начальства, так и не тронули: всё больше налегали на спиртное, селёдку и грибочки.

Сидим мы тихо в танцевальном зале, который в детстве казался до невозможности огромным, а теперь сомневаешься, как в такой тесноте вообще можно было танцевать. Сидим на детских стульчиках, обсуждаем прошедшее мероприятие, и вдруг кто-то сиротски так в дверь скребётся. Открываем, а там Арнольд Тимофеевич как потерянный.

– Что же вы меня так подвели! – восклицает он, но без обычного своего апломба, а почти приятельски. – Я еле от них отбился… Уф! Можно я в вашем бабьем царстве посижу?

– Конечно-конечно, Вам всегда можно, – испугались мы, что наш мэр такой испуганный и робкий.

Но он вдруг перестал разыгрывать несчастье, сразу как-то воспрянул и спросил:

– Варвара, что за дела? Почему ты со мной не посоветовалась?

– Мы советовались, – спокойно ответила Варя. – Я уж тысячу раз Вам говорила, что детская площадка нужна. А то сад – детский, а площадки нет ни детской, никакой другой.

– Ах, да-да, помню… Ох, замотался я! Столько дел, столько хлопот! Всем чего-то от меня надо…

– Да Вы садитесь, – пригласили мы его. – Давайте мы Вам чаю нальём.

– Ну, налейте, – разрешил мэр за собой поухаживать и опять скосился на Варвару: – А как вы это всё сделали-то?

– Мы Феликса Георгиевича попросили помочь.

– Чем же вы с ним расплачивались?

– Древесиной. Он себе всю оставшуюся древесину забрал. Несколько кубометров осталось.

– Так просто! Натурой, значит, расплатились, ха-ха…

Стали мы его расспрашивать о поездке в далёкую Англию, чтобы он хоть немного развеялся от давешнего потрясения, а его как подменили. Всегда любил он что-нибудь рассказывать, особенно нравоучительное, особенно, когда были слушатели, а тут отвечает односложными словами.

– Ну, Арнольд Тимофеевич, – подливает ему чаю Марина. – Вы сегодня прямо сам не свой. Феликса легче разговорить, чем Вас! Расскажите, какие там в Англии женщины.

– Да женщины как женщины, – мэр опять скосился на Варвару. – Что вас всё какие-то глупости интересуют?

– А там есть парки? – спросила воспитательница младшей группы.

– Да.

– Их там вырубают? – спросила воспитательница старшей группы.

– Нет.

– Вот! А почему же у нас…

Маринка хотела его ещё о чём-то спросить, но он вдруг сказал такое, что мы не сразу поняли, послышалось нам или нет. Поставил он чашку, повернулся к заведующей детсада и сказал:

– Варвара, выходи за меня замуж.

Варька сильно вздрогнула, уронила чашку, внимательно посмотрела на Арнольда Тимофеевича, как в сумраке под утро вглядываются в циферблат будильника, и сказала что-то своё, словно и не расслышала его:

– Я не знаю, куда мне остатки сетки девать. Она у нас в кладовке лежит.

– Выброси, – усмехнулся мэр.

– Как же можно? – Варвара испуганно на него посмотрела. – Она же казённая!

– Я тебе не о том говорю, – Арнольд Тимофеевич встал и направился к ней. – Я спрашиваю, ты замуж за меня пойдёшь?

– Да я не знаю… куда сетку девать… она в кладовке лежит, – Варя тоже встала и пошла вокруг стола.

Мы сидели кружком вокруг детского столика, вот они и пошли по кругу: он за ней – она от него. Хотя, как посмотреть. Солнце с Землёй тоже движутся по кругу относительно друг друга, так что не поймёшь: то ли Земля от Солнца убегает, то ли она его догоняет.

– Варвара, ты можешь мне ответить?

– А? Что?

– Выходи за меня.

– Как это я за Вас пойду, если Вы женаты?

– Так я разведусь.

– Чего я вдруг пойду замуж? Мне уж сорок лет, а я вдруг замуж пойду.

– Да мне-то больше, чем сорок.

– Я не могу: у меня детей шестьдесят три человека, а я замуж пойду.

– Так мы ещё своих родим.

– Да чего я буду рожать во столько-то лет? Со мной ни один врач возиться не станет в таком возрасте.

– В Англию поедем рожать.

– Не поеду я в Англию. Там у англичан и без нас забот хватает.

– Ну, тогда в Москву.

– Нет.

– Да какие твои годы?

– Да отстаньте Вы от меня!

– Да не отстану я от тебя!

– Не пойду я за Вас.

– Пойдёшь.

– Нет.

– Да.

– Малолеток себе найдите каких-нибудь и им лапшу на уши вешайте.

– Да зачем мне они? Я тебя столько лет знаю, и ты меня знаешь таким, какой я есть. Я твоих родителей знал, как родных, и они меня знали, как облупленного. Чего ж тут думать?

– Я Вас не люблю, и Вы меня не любите. С чего нам вдруг жениться-то?

– Тьфу ты, гаданье на ромашках! Люблю – не люблю… Варвара, надо быть серьёзней!

– Вы сами-то кто! Вы легкомысленный и ветреный человек, Арнольд Тимофеевич, – сказала вдруг она и испугалась.

– Да знаю я! – засмеялся он.

– Я Вам надоем через неделю.

– С чего ты мне надоешь, если я уже лет тридцать тебя вижу каждый день, и ты мне не надоедаешь?

– Ну, через две недели.

– Нет.

– У Вас жён было больше, чем у меня волос на голове.

– Да это всё пустое. Это всё не то.

– Мне перед Викторией Васильевной неудобно будет.

– Да она на меня давно рукой махнула.

– Нет!

– Да. Я же тебе ни шуры-муры какие-нибудь предлагаю, а законный брак!

– А я вот не ценю, да?

– Я не это хотел сказать…

– Не пойду я за Вас.

– Пойдёшь. Должна же быть семья у человека!

– Отстаньте Вы!

– Нет.

– Да!

– Да?

– Нет!

– Может, нам уйти? – предложила Марина.

– Куда уйти-то? – ужаснулась Варвара громким шёпотом. – И вы оставите меня с этим?!

– Варвара, ну что ты такое говоришь? Девчонки, помогите мне её уговорить! – обратился к нам мэр.

А мы прикинулись предметами интерьера, не зная, как и реагировать на такие латиноамериканские страсти на нашей скупой до чувств и эмоций северной почве. Только головами крутим с него на неё, с неё на него, как при наблюдении за игрой в теннис. Варька стала перечислять свои недостатки, что она уже старая, что у неё низкая зарплата и нет видов на жильё. Арнольд Тимофеевич отвечал, что в этом для него нет ничего ужасного. Варвара вообще-то хорошо выглядит для своих лет: вся такая ладненькая, аккуратненькая с хорошим цветом лица без единой морщинки. Целыми днями она возится с детьми, играет с ними, полдня пребывает на свежем воздухе и за последние двадцать лет совсем не изменилась. Как она сама объясняет, с кем поведёшься, от того и наберёшься. Вот и набралась вечной юности от детей.

Мэр смотрел на неё восхищённо, даже когда она стала перечислять его недостатки:

– Вы грубый и неорганизованный, безответственный, равнодушный и… и…

– Я больше не буду таким ужасным.

– Будете!

– Нет.

– Да!

– Что «да»? Ты согласна?

– Нет.

– Что «нет»?

– Чего Вы ко мне пристали?! – Варька заревела и уткнулась в угол зала.

Арнольд Тимофеевич подошёл к ней, обнял и прижал к себе, как ребёнка, и сам чуть не плакал при этом. Мы потянулись на выход бочком, словно боялись разрушить эту хрупкую конструкцию колебаниями воздуха, а они так и стояли.

– Варвара, мы в случае чего тут рядом будем, – многозначительно сказала Маринка.

* * *

Марина стала собирать подписи против вырубки парка. Но желающих конфликтовать с мэром из-за такого пустяка было мало. Она нашла всего шесть сумасшедших, которые уверенно подписались под петицией о том, что городу нужен парк, что деревья выделяют кислород, снижают уровень загрязнения атмосферы, увлажняют воздух, улавливают пыль, задерживают сток вредных веществ в водоёмы, улучшают качества грунтовых вод, предоставляют пищу и укрытие для множества видов животных. Да и вообще, наш парк – это память о Победе, в конце концов, связка между поколениями, между разными эпохами и просто красивейшее место нашего небольшого городка! Почему, собственно, во всём мире сажают деревья, а у нас беспощадно вырубают?!

– Ничего-ничего, нас мало, но мы в тельняшках, – успокаивала она саму себя, – а их много, а шорты одни на всех. Балтийский флот погибает, но не сдаётся!

Этим словам она научилась у Василия Филипповича, который был единственным посетителем её библиотеки из представителей сильного пола. Ходить в библиотеку он начал после того, как у него нашли язву, так что дорога в кабак для него закрылась. Он любил всем – особенно женщинам – рассказывать, что его хочет женить на себе буквально каждая баба, но он, как и положено грозному «Варягу», врагу не сдаётся, а держит оборону до последнего. Маринка теперь каждую неделю слушает его повествования, что он скорее уйдёт на дно морское, чем позволит завести себя во вражескую бухту.

– Надо на мэра через Варьку воздействовать, раз он вдруг воспылал к ней страстью, – Маринка продолжала развивать тему. – Вот не умеем мы мужиками манипулировать. По телику каких тигриц показывают: прямо верёвки из их брата вьют, а мы с простой просьбой боимся обратиться, чтобы не прослыть неудобными занудами. А нам-то с ними как «удобно»!

Но Варвара отказалась подписывать нашу петицию в какой-то районный комитет по охране окружающей среды или что-то в этом роде. Сказала, что нельзя смешивать личные отношения с общественными.

– Как так «нельзя»?! – возмутилась Маринка. – Ты ему скажи, что не пойдёшь за него замуж, если он не оставит затею вырубить парк.

– С чего ты взяла, что ему очень надо на мне жениться? – пожала плечами Варя. – Это было минутное настроение, обусловленное сильным эмоциональным потрясением.

– Ой, психологиня ты наша! Ну, о чём с тобою говорить? – Маринка развернулась и пошла, напевая: – «Всё равно ты порешь ахинею».

Некоторые бабульки уже с умилением шептали, что у мэра вовсе не «минутное настроение на почве потрясения», а нечто более долгоиграющее. Ведь на следующий день после визита высокого начальства он сам на своей машине (бог ты мой!) привёз контейнер стекла (силы крестные!!) и собственноручно (святители небесные!!!) застеклил заколоченные ещё с прошлого года фанерой рамы на первом этаже детсада. А то, говорит, такая красота кругом, а стёкол в окнах нет.

Именно за эту своевременную инициативу власти многие не захотели подписывать петицию. Получается, что человек начал что-то для города делать, а мы на него фактически кляузу накатали? Но Варвара была очень растеряна и встревожена, поэтому даже взяла больничный, чего ни разу не делала за все годы работы, чтобы не встречаться с мэром, который основательно нарушил равновесие её мира. Арнольд Тимофеевич тоже ломал голову, как найти подход к такой нестандартно ведущей себя женщине. Он был уверен, что может завоевать любую, а тут ни с места. Что за странные бабы пошли? Даже не захотела, чтобы он её до дома довёз. Это на такой-то машине! Нормальным женщинам купишь какую-нибудь дорогую безделушку или оплатишь обед в самом лучшем и, разумеется, дорогом ресторане Москвы или Петербурга, а дальше их и просить уже ни о чём не надо: сами всё предложат и сами всё дадут. А эти выйдут замуж за какого-нибудь дебошира и бездельника вроде Лёхи-Примуса, который будет их при каждом запое или приступе абстинентного синдрома за косы таскать и ногами пинать, нарожают от него целый выводок плохо одетых и запуганных детей и даже не догадаются, что можно совсем иначе жизнь прожить.

Тут и не знаешь, чем прельстить. Любая женщина любит комплименты, подарки, бусики-колечки, серьги-браслетики, цветы, просто внимание – некоторые до безумия на этом зациклены. А этой не надо ничего! Тоже мне… Все шалавы обожают, когда им вслед мужики шеи сворачивают, так что даже в канализационные люки падают или машины разбивают, а эта поздоровается и… покраснеет. Бабе сорок лет, а она краснеет, как школьница! Такого экземпляра точно не было в его богатой коллекции. Своевременный вывоз мусора ей нужен, а с самим мэром проехаться по главной улице, чтоб все увидели и умерли от зависти – нет! На велосипеде ездит. Велосипед-то уж весь ремонтированный: переднее колесо давно пора менять, как и заднее. Может, новый ей подарить? Не возьмёт. В гости позвать? Не пойдёт. Настоящая дикарка, и имя соответствующее: Варварка! Барбара, Барби…

Так раздумывал мэр, и сам себе удивлялся, что который уж день думает о «какой-то старой деве», и ничего с собой поделать не может. Да и не хочет. Такая глупая влюблённость не посещала его уже давно, и он радовался ей. Как школьник! То злился на неё, то оправдывал. То ликовал от счастья, что ещё способен влюбиться, как молодой дурак, то ругал себя за это. Снова выискивал изъяны в этом «глупом чувстве», пока не вылезал его внутренний критик и ставил на место: никакая она тебе не Барби. Она – Варя, Варенька, Варечка, Варюша… И имя такое тёплое и уютное, как маленькая рукавичка! Серенаду ей, что ли, спеть под окнами? Нет, не по статусу мэру так себя вести.

И чего вдруг так потянуло к ней? Ведь самая вредная категория женщин! Да и о чём говорить с ней, если она всю жизнь прожила в захолустном городишке, разве только в институт ездила учиться в большой город, тогда ещё Ленинград? Она же совершенно не знает жизни, и выше всего ценит семью и домашнее хозяйство… Ага, а ты, стало быть, жизнь знаешь? А то! Ещё как знаешь! Видишь её воочию каждый день, а не с экрана телевизора или с газетных страниц, откуда её жадно глотают недостойные. Но так вдруг надоела эта самая жизнь, под которой мэр понимал бесконечные пьянки под видом банкетов, презентации с кучей чёрствых чиновников и ждущих благодарности спонсоров, всякие заседания и совещания, бессонницу, страх, связь с криминалом… И жгучий тайный стыд за эту связь. Иномарки, дачи, бары и ночные клубы, набитые безотказными прожжёнными бабами, опять совещания и заседания, выслушивание бесчисленных жалоб и выговоров, когда голова раскалывается с похмелья. У каждого свои представления, что такое настоящая жизнь. И какое бы разнообразие не входило в эти представления, человек иногда устаёт от неё. И это разнообразие вдруг представляется потоком неотличимых друг от друга однообразных дней. Хочется чего-то совсем другого, тихого и упорядоченного. А потом и это проходит, так что совершенно перестаёшь понимать, что же такое жизнь.

Что есть жизнь – никто не знает. Кому-то пределом мечтаний видится статус усталого взяточника средней руки в какой-нибудь администрации непонятно чего, где место под солнцем зависит от размера взятки. Где состоятельность жизни определяется тем, на что эта взятка потом была потрачена и насколько интенсивно пропита. А по сути – болото болотом. Скукотища! Иные дураки сюда хотят нырнуть, думают: вот она, настоящая жизнь! А жизнь опять ускользнула куда-то, опять она где-то не здесь. Потому что слишком часто мы живем ненастоящей жизнью. Её определяют другие люди, под которых мы подстраиваемся и от которых ждем признания. И не принимаем себя, если эти «временно значимые» для нас люди не принимают и не замечают нас.

Арнольд Тимофеевич был из тех людей, которые тайно воюют то со сердцем, то с разумом. Такой человек всё время о чём-то сожалеет, маскируя это шумной самоуверенностью и излишним самодовольством. Откажется ради доводов рассудка от каких-то безумных приключений, от желанных встреч и влечений, а вскоре уже корит себя за обретённый покой – зачем он тебе? Неужели в глубине души ты этого и хотел? Стоило ли ради этого принимать трудные решения, ломать и подавлять себя? Не лучше ли было окунуться с головой в самый омут человеческих страстей и фантазий? Окунувшись же, начинает ругать себя за утрату комфорта и уюта в душе. На какую дорогу ни поверни, а всё одно потом будешь жалеть о выборе, будешь оглядываться на пропущенный поворот.

Ещё недавно он жалел, что когда-то ради определённой выгоды впутался в отношения с самим Авторитетом. А теперь думал, не посвятить ли себя скромной и честной жизни с такой же скромной и честной Варей. Ещё в Англии поймал себя на мысли, что скучает без неё. Даже страшный сон увидел, будто она замуж вышла в его отсутствие. Вот бред! Даже в молодости так не переживал: баба с возу, так и кобыле легче, а тут… Конечно, она – провинциальная женщина, и в её жизни не случалось ничего такого захватывающего. А зачем ей это захватывающее? Только для того, чтобы было кому-то рассказать? Разве мы только для того и живём, чтобы потом кому-то рассказывать о своих безумствах? Выдумывай, да рассказывай – большинство так и делает. Всё дело в том, чтобы было что рассказать детям и внукам. Им ведь не станешь трепаться про свои пошлые похождения. Кому они нужны, кого нынче ими можно удивить? Человек наделён воображением, и ему необязательно что-то испытать на своей шкуре, чтобы потом поделиться впечатлениями, а совершенно лишённые воображения люди верят в такие сказки. Сколько раз сам Арнольд Тимофеевич расписывал про себя чего-нибудь этакое, чего и не было никогда, а все слушали, разинув рты. Даже Варя.

Ах, Варя-Варя… Конечно, ей не хватает столичного шарма и европейской элегантности, да и зачем они ей здесь? Зато в ней есть что-то живое и сердечное… Откуда такие сантименты? Старость, что ли, начинается?.. Оссподя, а что в тебе-то самом такого элегантного есть? Обычный мужик из обычной деревни. Одел дорогой костюм, нахлобучил поверх него иномарку и вообразил уже о себе, бог знает, что! Это тебя бывшая жена заразила таким дешёвым подростковым стёбом…

Нет, надо им ещё палас выхлопотать в младшую группу, а то дети зимой по полу ползают, простужаются. Ага, сделаешь им палас, скажут: доставай пылесос! Этим бабам всё время чего-то надо! До чего ужасна эта женская черта всё постоянно обустраивать, создавать какой-то уют, который на самом деле никому не нужен. И почему бабы так отличаются от мужиков? Тем вот ничего не надо… Хотя, зачем бабе быть похожей на мужика?.. Вот влип… Да куда ты влип-то? Кому ты нужен, старый хрыч? Варвара тебя и просить теперь не станет ни о чём. А ведь ходила, говорила то про забор, то о площадке, и сразу настроение улучшалось от встречи с ней, а теперь вот и нос не кажет. А носик у неё такой хорошенький, аккуратненький! И ямочки на щеках, особенно, когда улыбается или смеётся. Он-то считал, что она – слабая и нерешительная, а она добилась-таки, чтобы появилась хорошая детская площадка! Наверняка, ходила к жене этого… зверюги. Додумалась, к кому обратиться. До отчаяния девку довёл, раз она на такое решилась! Хозяйственная, домовитая, беспокоится за детский сад как за собственный дом. Это другим ничего не надо, хоть последнее с них сдирай.

Может, фейерверк в её честь устроить? Нет. Она ещё больше станет тебя сторониться. Знаешь её столько лет, а вдруг выяснилось, что ни черта ты про неё не знаешь. Видел её каждый день, когда она ещё в школу ходила. Арнольд Тимофеевич тогда с первой женой жил, с Викторией Васильевной. Ездил каждый день в Горком, и Варя ему каждый день встречалась, когда в школу шла. Идёт такая маленькая, с бантиками в косичках, с ранцем и мешком на верёвочке для сменной обуви. Всегда кивнёт: здравствуйте, мол. Родителей её знал.

Она была поздним ребёнком. Мать её работала каменщицей, и детей, как сказали врачи, у неё не могло быть из-за тяжёлой работы. А когда ей было уже за сорок, то родилась вот Варька. Отцу её тогда было за пятьдесят, как Арнольду Тимофеевичу сейчас. Родители любили её так, как люди сами себя не всегда любят: лелеяли и пылинки сдували. А теперь она одна на всём белом свете осталась. Мать её перед смертью всё тревожилась и говорила:

– Вот помру, так Вареньку-то нашу не обижайте. Она же у нас такая беззащитная.

Нет, женщина из такой семьи за какого-нибудь похабника или пьяницу не пойдёт. Такая будет искать мужчину, с которым можно чувствовать себя защищённой от всех невзгод. А где она сейчас такого найдёт? Сейчас мужики сами не прочь за бабой от жизни спрятаться.

Да она даже нисколько не переживает за своё одиночество! Другим скажешь чего-нибудь про их неустроенность, они чуть не плачут от обиды, врать начинают, что всё у них чики-дрики по этой части. А какое там «чики-дрики» у вас может быть? С кем?! С алкашнёй вот этой местной? Лишь бы оправдаться.

Только библиотекарша-язва его пару раз оглоушила хамскими ответами:

– Вы не знаете, Арнольд Тимофеевич, почему некоторые так любит давать советы в той области, в которой они сами несостоятельны?

– В чём это я несостоятелен?

– Так от Вас жёны бегают, как куры от плохого хозяина, хи-хи! Вы бы сначала в своей личной жизни порядок навели, а потом уж других учили, хи-хи! – да ещё и процитировала кого-то из классиков, что ли: – «Только тот, кто сам счастлив, способен распространять счастье».

Вот зараза учёная, а! И так ехидно сказала, что Арнольд Тимофеевич даже перестал мимо её библиотеки ездить. А Варваре он сколько раз хамил подобным образом, чтобы отделаться от требований поспособствовать благоустройству детсада, а она только плечами пожимает. Сколько раз он говорил, что ей давно пора сойтись на любых условиях хоть с распоследним алкашом, а она сделает удивлённое лицо, как у ребёнка, и скажет:

– За кого же я пойду? Я никого не люблю и меня никто не любит. А пьющие люди сами себя не любят, не говоря уж о близких.

Такая вот железная детская логика, что и сказать нечего. А кто сейчас кого любит? Все сейчас любят большие деньги, разнообразные удовольствия, беззаботную жизнь и весёлое времяпрепровождение. Живой человек со своими чувствами и переживаниями никому не нужен. Все любят, когда их любят, а сами любить никого не хотят. Потому что не умеют. Сколько раз сам Арнольд Тимофеевич расставался с женщинами, когда они предъявляли ему ультиматумы, говорили, что на самом деле о нём думают. Сколько раз сами его бросали, когда он выражал им своё истинное отношение. Были такие, которые сами на шею вешались и пытались доказать, какой прекрасной стала бы его жизнь, если бы он на них женился. До того напористые бабы пошли, что и от мужиков их не отличишь! Сколько раз он при каких-то совместных посиделках скучным голосом рассказывал, как какая-то тёлка буквально проходу ему не даёт, хотя он сам ничего и не планировал, а просто так само собой всё получилось…

Поглядите-ка, вешались на него! Ну и кто ты после этого? Пассивная рохля, а не мужик! На Авторитета ни одна не рискнёт вешаться, а ты как был бабьей вешалкой, так и остался. Хвалишься друзьям, что в копилке твоих мужских побед появилось новое приобретение, а в то же самое время это «приобретение» хвастается подругам, что одержала победу над тобой. Никакой скромности у этих баб не осталось! Одно дело, когда мужик своими подвигами хвалится, но женщине-то это зачем? Всю жизнь на таких ограниченных дур, которые эту ограниченность выдают за раскрепощённость и самодостаточность, и потратил. А Варвара ждёт настоящую любовь, верит, что где-то ещё остались надёжные мужчины, и одного из них ей предстоит встретить. Ну и пусть ждёт. Может, и встретит. Когда на пенсию выйдет, хе-хе…

А у Арнольда Тимофеевича дом без хозяйки остался. Да и не было там никогда хозяйки. Строил дом, строил планы на будущее, а вот как оно вышло. Думал, что всё ещё успеет, что будет в его доме звучать детский смех, а теперь там пусто, как в ночном метро, так что и поговорить не с кем. Домина-то огромный, даже эхо по комнатам. Ходи теперь по нему, слушай отзвук своих шагов.

Раньше улица, на которой Арнольд Тимофеевич несколько лет тому назад построил дом, носила имя народовольца Желябова. А когда наверху переменилась политика, и бывшие революционеры стали не героями, а банальными убийцами и палачами своего народа, то улица Желябова превратилась в улицу Железнодорожников. Она и разрослась благодаря тому, что ещё в советское время там выдавали железнодорожникам участки под огороды. Было такое «странное» время, когда власть считала своим долгом заботиться о пролетариях. Железнодорожники постепенно обживались, расширяли владения, на участках стали появляться дома и домики. Обычные такие одноэтажные домики с двухскатной крышей средней высоты, каких по всей России стоит несметное количество. Какие-то просто бревенчатые, но большинство – обшитые: железнодорожники считались зажиточным классом общества. Дома и заборы были выкрашены или красной, почти алой краской, какой красят электровозы серии ЧС, или тёмно-зелёной, как тепловозы ВЛ и вагоны. Один мастер вагонного депо на своём доме даже жёлтую полосу провёл посередине параллельно фундаменту и нарисовал на фронтоне эмблему в виде железнодорожного колеса с крыльями, так что любой прохожий мог догадаться, что живут здесь железнодорожники, а не какие-нибудь банкиры.

Железная дорога оказалась самой живучей отраслью в государстве, и когда развалилась промышленность и пал смертью храбрых советский Аэрофлот, она ещё продолжала жить и кормить работников. Но потом реформы добрались и до неё. Это выразилось в том, что сначала закрыли депо на станции, потом расформировали ещё какие-то предприятия, и многие люди потеряли работу. Потом вообще началось непонятно что, и улица Железнодорожников стала терять неповторимый колорит. Улица занимает очень хорошее место: высоко над склонной к разливам даже посреди зимы рекой, близко ко всем важным объектам города. И земля здесь не такая глинистая, как в других местах, где с осени до мая стоит непролазная грязь, а с преобладанием песка. Поэтому облюбовала сию улицу ещё в начале 90-ых годов новая элита, пришедшая на смену бывшему гегемону, как обычно и бывает после любой революции.

Вот и Арнольд Тимофеевич решил построить здесь дом. Раньше-то он был типично квартирным человеком, а тут началось такое строительство, что мэру было как-то грешно в стороне стоять. Пригласил архитектора и сказал: «Сделай так, чтобы круче всех было!».

Архитектор растерянно посмотрел на дом с лепниной и колоннами у начальника ГАИ, на мини-копию Теремного дворца директора районного рынка, почесал в затылке и на другой день привёз эскизы чего-то такого в готическом стиле с острыми башенками, арками, балконами и прочими нагромождениями. Мэр ахнул, кое-какие излишества приказал удалить, что-то дорисовал сам и через год над улицей Железнодорожников вырос дворец – не дворец, терем – не терем, но что-то очень величественное и помпезное в стиле «знай наших, мать вашу!».

Улицу эту уже никто не называл прежним именем, хотя его никто и не отменял, но в народе окрестили её несколькими названиями, среди которых преобладали Местная Рублёвка и Наш Беверли Хиллз. А как ещё такую улицу назвать, если сосредоточились на ней богатейшие люди города?

Один Авторитет как жил на своей Лесной, так на ней и остался. И ведь денег у него немерено, а живёт как скупой рыцарь в каком-то обычном доме без намёка на роскошь. Этого Арнольд Тимофеевич решительно не понимал. Тоже мне, Авторитет всея Руси!

Хотя поговаривали, что дом этот не так-то прост, как кажется. С виду – обычный кирпичный дом в два окна на фасаде. Размер дома иногда описывают по количеству окон на лицевой стороне. Конечно же, можно выстроить в тесный ряд и пять узких окон, и два больших, но обычно оконные проёмы делают шириной в аршин, чтобы зимой тепло быстро не уходило, с таким же расстоянием между ними. Большинство домов в наших краях имеют три окна по такой схеме. Хотя есть и дома в пять-шесть окон почти без перемычки между ними с четырёхскатной низкой крышей, что выдаёт в их хозяевах потомков волжан. Есть дома совсем с малюсенькими окнами, где живут потомки выходцев с Русского Севера. Но вот у Авторитета окна были большие, как в современных квартирах, и поговаривали, что с пуленепробиваемыми стёклами. Хотя, кто это вообще может знать? То есть, дом достаточно просторный, с большим мезонином и просторной верандой. И возвышается он на высоком и основательном фундаменте среди тесно поставленных друг к другу соседних домишек, построенных ещё в те годы, когда на одну семью не полагалось более десяти соток земли. Большинство этих домов выкрашено во все оттенки жёлтого – от ярко-лимонного до тёмной охры – и реже в светло-оранжевый. Очень жизнерадостные цвета! Сказывается неосознанное желание таким образом восполнить хронический недостаток солнечного света под неизлечимо свинцовым небом. И вот посреди таких жёлтых, как цыплята или солнечные зайчики, домиков, возвышается дом цвета кремлёвской стены. На этом все его внешние особенности заканчиваются. Рядом с ним стоит дом Феликса Георгиевича, совсем простой, с деревянной обшивкой, покрытой тёмно-коричневым, почти чёрным лаком, так что на солнце стены блестят, как жидкий шоколад. И на этом мрачном фоне в глаза бросаются окна с белыми резными наличниками, словно кружевной воротничок на форменном платье советской школьницы.

К дому Авторитета, говорят, невозможно подойти незаметно. Даже, если просто приблизиться к забору, сразу там что-то такое срабатывает, и хозяин дома уже видит и знает, кто вторгается на его территорию, так что мимо него стараются особенно не ходить. Но сам Авторитет в этом плане так уж особенно с ума не сходит, поэтому если какие-то мальчишки зафутболят мяч ему в забор, или какая-нибудь кошка пролезет под ним в гости к его рыжему коту, он на это внимание не обращает. Но вездесущие старухи с противоположной стороны улицы шёпотом рассказывали, что как-то залезали под сенью ночи в этот дом люди, неслышные как тени. Но назад не вышли! А одного из них через несколько дней видели в совершенно безумном состоянии с сильно искусанными руками и лицом. Он рыдал и хохотал, совершенно не мог объяснить, кто он и откуда, так что отвезли его в областную психушку, где он через пару дней умер в беспамятстве.

Такой вот странный дом на самой окраине. Недалеко живёт его мать. В доме, где прошло его детство. Прямо хоть табличку вешай: «В этом доме прошли детские годы НАШЕГО уважаемого Авторитета»!

Авторитет так и не стал расширять свои земельные владения, тем более что его участок почти вплотную подходит к лесу, где он чувствует себя полным хозяином. Участок этот он получил, когда был простым советским гражданином. Почти даром получил, как заболоченный и «непригодный» для возделывания, но будущий Авторитет вырыл там пруд, и болото отступило. Теперь пруд этот выложен плиткой и обсажен цветами. Говорят, что в этом пруду Авторитет как-то утопил одного своего конкурента, который во время его отъезда за бугор осмелился претендовать на его высочайшую должность. Теперь он разводит там рыбу.

Вообще из-за высокого и глухого забора не видно, что находится у него рядом с домом, но огорода уж точно нет. Его жена и дочь обожают заниматься цветоводством, поэтому Феликс Георгиевич выстроил им шикарную оранжерею с отоплением и освещением. Мэр заезжал как-то к Феликсу заказать решётки для окон первого этажа – уж больно виртуозно он их делает, – так видел краем глаза, что вокруг дома Авторитета растёт роскошный сад с великолепными цветниками, и он сам копошится там под руководством жены. Странно иногда наблюдать у такого человека, как Авторитет, подобные проявления сентиментальности. Хотя, где-то мэр читал, что все злодеи, как правило, чувствительны настолько, что их может растрогать даже какой-нибудь детский стишок и вылезший из-под снега первый цветочек.

Арнольд Тимофеевич, пока сидел у Феликса, услышал краем уха, как за забором жена Авторитета сказала:

– Котёнок, вскопай мне эту грядку. Я тюльпаны пересажу.

– Хорошо, царица моя, – покорно буркнул «котёнок».

Мэр так и навострил уши: надо же! Послушный мальчик. Арнольд Тимофеевич не поверил бы, если б сам не услышал. Со своими-то жёнами он как только ни разговаривал, чаще всего ругался, но чтобы так…

Сначала женщины перечисляют твои достоинства, а в конце отношений больше давят на недостатки, выкрикивают их, точно хищные птицы, хотя ещё вчера ворковали подобно голубям. Сначала называют тебя щедрым, а потом вдруг выясняется, что ты – обормот и мот. Бывшая жена мэра сначала называла его какими-то сюсюкающими эпитетами, вроде «папик», «пусик» и «нольдик», а потом неженским басом заявляла, что он «чмо полнейшее». Его должность мэра обозначила как «умывальников начальник и мочалок командир». Даже прилюдно не стеснялась с ним так отношения выяснять! Арнольд Тимофеевич в долгу не оставался и именовал благоверную словами вовсе непечатными. Такие «высокие отношения». А этот головорез, даже когда думает, что его никто не видит и не слышит, свою жену царицей называет! Другой-то местный хам, если жена попросит чего вскопать, таким трёхэтажным матом на неё рявкнет, что и цветы завянут. А этот волчара и грядку вскопал, и сам луковицы посадил, чтобы его «царица» руки не пачкала. Арнольд Тимофеевич аж к забору припал, чтобы в щель подсмотреть – он между участками Авторитета и его шурина почти прозрачный. Чтобы удостовериться, что это в самом деле Авторитет, а не галлюцинация.

Сам-то мэр выписывал дизайнеров для разбивки сада и клумбы у дома из какой-то фирмы аж в Москве. Обошлось это, правда, в копеечку, но, как говорится, положение обязывает, да и городской бюджет на что. А этот, вишь, близко никого к своему дому не подпустит. Может, денег ему жалко или боится каких лазутчиков? Имеется у него в этом плане такой неслабый бзик. Или есть около его дома что-то такое, чего никто из посторонних не должен видеть. Хотя, скорее всего, просто не любит он чужих на своей территории. Арнольд Тимофеевич наоборот специально ажурные ворота и ограду вокруг своего участка сделал, чтобы народ видел, какая у него там красотища, а этот отгородился ото всех высоким забором. Как ещё не додумался ров с водой вокруг выкопать!

Ещё за домом у Авторитета есть такой аккуратненький сарайчик, в котором, как говорят, находится небольшая электростанция. Это ему ещё старший шурин, учёная голова, сконструировал. На чём она работает – неизвестно, но мэр не удивился бы, если б узнал, что на ядерном топливе. Поэтому наш Авторитет всегда при электричестве. Когда по вечерам отключают свет во всём городе, когда зелёное море леса становится зловеще чёрным и неподвижным, то при взгляде в конец Лесной улицы кажется, что из погруженной во мрак окраины горят два больших волчьих глаза.

А на Местной Рублёвке свет раньше никогда не отключали – мэр запретил. Негоже, чтобы лучшие люди города без света сидели. Но энергетический комплекс стал существовать сам по себе, так что в какой-то момент справедливо задумался: «Зачем подчиняться власти, если электроэнергия у тебя, а не у неё?». Обнаглел, короче говоря. Поэтому теперь и Арнольд Тимофеевич иногда бродит по своему дому с фонариком или свечкой.

Лесная улица значительно длиннее Железнодорожников – дворов по сотне с каждой стороны будет. Живут на ней в основном старики, и они соседству с Авторитетом очень рады. Во-первых, на улице практически прекратилось какое-либо хулиганство, что в наше криминогенное время стало большой редкостью и не может не радовать особенно тех, кто более всего беззащитен. Во-вторых, когда Авторитет проводил себе газопровод, то пришлось его тянуть на всю длину улицы, так что все её жители смогли подключиться к нему, поэтому Авторитета за это старики просто боготворят. И, в-третьих, к старикам стали чаще приезжать молодые родственники, дети и внуки. Потому что всё же приятней жить с газом и отоплением, знать, что можно спокойно пройтись по улице даже вечером и отпустить туда своих детей, чем просыпаться в промёрзшей насквозь за ночь лачуге и бояться высунуть нос на улицу с наступлением сумерек.

А на улице Железнодорожников, соединяющейся с Лесной под прямым углом, хоть дворов и поменьше, но зато каких дворов! Есть участки по гектару, а есть и побольше, так что улица сия вскоре распласталась во все стороны и даже заняла часть огромного неприкосновенного поля, некогда принадлежавшего местному совхозу. Некоторые из новых обитателей этого респектабельного района города объединяли по несколько участков, некогда принадлежавших железнодорожникам. Железнодорожников-то тут почти не осталось, как таковых. Доживали свой век те, чьи дети и внуки уже давно разбежались кто куда от безработицы. В основном это были бабульки – народ беззащитный и доверчивый. Этой-то беззащитностью и доверчивостью некоторые у нас всегда и пользуются с большим успехом. Начальник бензозаправки обманом переселил несколько таких бабулек в какой-то барак у самого железнодорожного полотна, по которому днём и ночью постоянно туда-сюда перегоняют товарные составы. Бараки эти были построены ещё при Сталине, сразу после войны, и, возможно, тогда на фоне послевоенной разрухи были пределом мечтаний многих. Но спустя полвека обветшали до невозможности и находились в аварийном состоянии, хотя, кому это интересно. Бензиновый же король домишки бабулек на их участочках по шесть соток снёс, объединил землю и поставил трёхэтажный особняк с имитацией под «аглицкую старину». Уж бабки его и проклинали, и грозили судом, но это было бесполезно. У него во всех структурах «всё схвачено и за всё заплачено» кому надо и на десять лет вперёд. Поэтому из-за старушечьих проклятий и угроз он нисколько не переживал, а только посмеивался:

– Не надо было подписывать документы, в которых вы, старые дуры, ничего не смыслите. Сами виноваты, а я тут ни при чём. И вообще, я не желаю, чтобы со мной по соседству жили какие-то оборванцы! Вам всё одно скоро подыхать. Вот в бараках самое подходящее для этого место.

Конечно же, богатым людям всегда трудно ужиться рядом с травмирующей их благородный взор нищетой. Тем более, если она значительно превосходит богатый люд по количеству, поэтому приходится героически превозмогать себя, «любоваться» таким соседством и ждать с терпением достойным Прометея, когда же нищета вымрет. Тем более, надо отдать ей должное, вымирает она ударными темпами.

Две бабульки после переселения вскоре простудились в не отапливаемых бараках и умерли. А примеру начальника бензозаправки хотел последовать внук бывшего инструктора по хозяйственной части бывшего райкома КПСС – дурной пример заразителен! Дедушка наворовал, так что надо куда-то тратить, как он сам объяснял с усмешкой, хотя его никто никогда не расспрашивал.

К упрямцам, не желающим покидать свои дома, новые землевладельцы иногда применяли тактику выжженной земли. Подговаривали дегенератов каких-нибудь, которые за бутылку водки и родную маму в огонь бросят. Однажды глубокой ночью подожгли дом одной пожилой женщины, в пожаре не только сгорели все постройки на участке, но хозяйка и двое гостивших у неё внуков-подростков сильно обгорели – дверь оказалась подпёртой с другой стороны. Они все умерли через несколько дней в Областном ожоговом центре. Но тут уж старожилы улицы Железнодорожников взбунтовались: недаром эта улица столько лет носила имя сторонника радикальных мер! Какие-то старушки обратились к матери Авторитета, и она попросила сына пресечь «весь этот фашизм, какого и при немцах не было».

– Костя, ты сам посуди, – сказала она сыну, – как можно от молодёжи ждать человечности и требовать уважения к старшим, если у них на глазах пожилых людей совершенно законно из собственных домов выселяют в какие-то полуразвалившиеся бараки, как в концлагерь? А то и сжигают в собственных домах! Во время войны так немцы наших людей живьём сжигали, а тут свои орудуют.

Авторитет ненавидел, когда ему приходилось вмешиваться в такие «бытовые» ситуации, но мать очень почитал, поэтому кротко обещал пресечь «фашизм» на корню и сокрушённо вздохнул. Как только об этом горьком вздохе стало известно внуку бывшего инструктора по хозчасти, он сразу убрал экскаваторы и бульдозеры с чужих участков от греха подальше. Когда же Авторитет затащил его в какой-то сарай, где «слегка попинал» и по-отечески посоветовал несостоявшемуся землевладельцу «не борзеть больше положенного», то внук экс-инструктора хозчасти экс-райкома партии после нескольких недель лечения окончательно отказался от идеи сноса ветхих домов. Приковылял на костылях весь в гипсе на улицу Железнодорожников, чтобы принести «искренние извинения» людям с героическими трудовыми стажами и нулевыми сбережениями. Все только дивились степени его наглости и тупости, как он после таких ужасных деяний осмеливается говорить:

– Да ладно, чё там. Извините, если кого очень уж расстроил.

Строить новый дом он так и не стал: Авторитет «слегка общипал» его капиталы. Мол, раз ты не знаешь, куда ещё можно деньги деть, так отдай лучше мне. Зачем ему понадобился новый дом, когда у него уже был двухэтажный «старый», построенный три года тому назад, так никто и не понял. Видимо, человек вообразил, что живёт на настоящей Рублёвке. После этого случая авторитет Авторитета значительно повысился и окончательно укрепился в глазах местных жителей.

Арнольд Тимофеевич тоже отхватил участок побольше, но без борзости – мэру это не к лицу. Честь по чести расселил четыре дома по квартиркам (две старушки-соседки даже согласились поселиться вместе в одной, чтобы меньше платить за коммунальные услуги), объединил все их огороды, потом ещё прикупил землицы на бывшем совхозном поле. Он-то думал, что семья его рано или поздно разрастётся, приедет дочка с внуками, родятся у него свои дети от молодой жены, и будут они бегать по саду со счастливым смехом. Нарисовал идиллические картины, а жена-зараза сбежала, и даже дочка уже три года не приезжает. Всё некогда родного папулю навестить, сокрушался мэр. А папуля-то ты был неважнецкий.

* * *

Когда дочь Арнольда Тимофеевича приезжала последний раз, они крупно повздорили. Приехала с какой-то француженкой Аделью, архитекторшей, с которой и жила, оказывается, всё это время, что называется, гражданским браком. Французская любовь, блин! Кого только нет в природе! Арнольд Тимофеевич тогда чуть с ума не сошёл. Уж думал, что вряд ли его можно чем-то удивить, уж слышал о таких вещах, но как-то не думал, что они его лично коснутся. О-хо-хо! Раньше девок кнутами драли, если они гуляли с парнями, а теперь бы и рад, чтобы она нашла какого-нибудь распоследнего пошляка и дурака.

Только б народ не прознал о таком позорище: здесь же вам не Монмартр, здесь – русская деревня, где до сих пор таких случаев не было ни одного! А дочурке хоть бы хны: ходила с этой драной кошкой Аделью повсюду, со всеми знакомила. Да вроде никто ничего такого не заподозрил. Две девчушки-подружки. Ну и что? Не так страшен чёрт, как его малюют, к тому же народу как-то по барабану до всех этих тонкостей – лишь бы цены не повысили да зарплаты не понизили. Был бы человек хороший, а уж особенности его организма и психики – его личное дело. Своих забот полон рот, чтобы в чужие встревать.

– Я не понимаю мужчин. Мне с ними трудно, – спокойно объясняла мэру дочь своё предпочтение, когда у него прошёл первый шок. – Мужчина главный враг женщины. Даже очень образованный и современный мужчина в глубине души не воспринимает женщин за настоящих людей и специально всё делает им во вред. Когда кто-то из мужчин говорит, что у него было много этих самых женщин, такое чувство, что он говорит о биомассе какой-то. Словно больные запором хвалятся, у кого этой самой массы вышло больше. И, может быть, это преступление, но я не хочу стать частью этой биомассы. Они, мужчины эти, совершенно нелогично себя ведут с точки зрения женщин, они разрушают всё то, что так дорого и важно женщинам. Их совершенно невозможно понять! И сами мужчины в своём большинстве совершенно не понимают женщин. Поэтому союз двух мужчин или двух женщин намного естественнее и понятнее, чем традиционные отношения с постоянным давлением друг на друга, когда надо постоянно что-то объяснять друг другу. Мужчина постоянно недоумевает, почему женщина смотрит на мир иначе, чем он. А женщина приходит в ужас, если он плюёт на всё то, что для неё является самым важным в жизни. Зачем такие сложности? Ты же сам страдал, когда жил с нами.

– Да когда это я страдал?! – ужаснулся Арнольд Тимофеевич таким подозрениям.

Даже хотел её поколотить, но почувствовал какой-то барьер между собой и дочкой, словно перед ним – совершенно чужой человек с набором холодно-вежливых ответов «oui, papa», «non, papa».

– Почему мужчина, имея благополучную семью, хорошую и вполне устраивающую его жену, замечательных детей, успешную работу, вдруг ни с того ни с сего начинает всё это собственноручно разрушать ради… даже не сказать, ради чего?

– Да потому что он – безответственный дурак!

– Non, papa. Ты никогда не был безответственным дураком. Ты уже много лет возглавляешь администрацию целого города, а оставил ты нас, потому что мужчине трудно с женщинами. Ответственный и серьёзный мужчина привлекателен в глазах нормальных женщин, но сам-то он при этом чувствует себя несчастным от своей ответственности и нравственности. Женщина, которой есть о ком заботиться, ребёнок это или муж, чувствует ответственность за них и тем счастлива. А вот мужчина – несчастен. Он всё время думает, что попал в какие-то сети, и как ему теперь выйти из этой странной группы под названием «семья». Женщина всё свободное время тратит на семью, а мужчина старается своё время провести вне семьи. Мужчинами придумана масса способов и оправданий, чтобы избежать этого главного ужаса их жизни, потому что это безумно трудно – быть настоящим главой семьи. А быть капризным и эгоистичным – проще всего. Вот они и выбирают, что полегче. Именно такой образ жизни доставляет им удовольствие. Именно поэтому ответственный мужчина часто превращается в зануду, потому что на самом деле он тяготится этим, потому что он по сути своей – беспутный человек, который только прикидывается добродетельным.

– Это задача женщины: создать мужчине такие условия, чтобы он захотел каждый день возвращаться к ней.

– Но складывается такое впечатление, что женщина постоянно мешает мужчине заниматься его любимыми делами. Она согласна помогать ему, прислуживать даже, пока он якобы работает на благо общества. А на деле все мужики стремятся только к пьянству и разврату. Если они воруют много, то для того, чтобы привлечь к себе как можно больше продажных женщин. На что богатые мужчины тратят львиную долю денег? На шлюх. Если мужчины зарабатывают мало, то единственно для того, чтобы пропить. Все устремления мужчины, так или иначе, выходят на эти два пути. И вот женщина ему в этом мешает.

– А что мужику делать, если ему не платят, когда он честно работает? Кому-то приходится воровать.

– Но кто не платит? Одни мужчины не платят другим. Мир таков, каким его сделали мужчины. Они придумали коррупцию и войны, оправдываясь иногда, что всё это из-за женщин. А на самом деле мужчина не так уж и нуждается в женщине, как пишут в романах. Скорее, без неё ему даже лучше. Она хочет, чтобы он был главой в доме и полезным для общества человеком, а он со всех ног бежит от этого. Он, может, и достигает чего-нибудь на профессиональном поприще, но в один прекрасный день сорвётся, запьёт, и найдут его в самом грязном притоне. И он имеет право быть таким, потому что устал изображать, что ему совершенно не свойственно. Человек не может устать, если он занят любимым делом, если он ведёт себя, как ему удобно. А мужчина занят тем, что ему не нравится, но общество его заставило таким быть, придумало какие-то мифы, что он умный и сильный, что на нём весь мир держится. Ему не нравится быть умным и сильным. Ему нравится валяться пьяным мешком и лапать безотказных баб. Мужчины – это люди, которые живут только ради одних наслаждений и удовольствий, а из таких людей по определению никогда не может получиться хорошего хозяина жизни. Вот ты так и не обрёл счастья с другими жёнами. И maman могла совсем иную жизнь прожить, а она только всё время тебя ждала, когда ты устанешь от очередного загула и вспомнишь о ней. Дожила так до пенсии, и кому она теперь нужна? Зачем женщине так глупо растрачивать свою жизнь? Мужчина за это только ещё больше её презирает. Преступно так относиться к своей неповторимой жизни. Женщина рядом с мужчиной становится какой-то уязвимой, беззащитной, как открытая рана. Её так легко обидеть, сделать несчастной, и мало какой мужчина этой возможностью не воспользуется. Ты пойми, что мужчина и женщина – слишком разные, чтобы благополучно существовать вместе. Для женщины мир в семье важней амбиций, а мужчина, наоборот, ради амбиций может легко разрушить этот мир. Их отношения изначально обречены на провал. Это всё одно, что пытаться идти по жизни рука об руку, но в разные стороны. Нельзя скрещивать рыбу с птицей.

– И кто тут птица?

– Мужчина, конечно. Летает как птичка, порхает с веточки на кустик. А женщина-рыба убеждает его всеми правдами и неправдами, что лучше её подводного царства нет ничего, что она ему там создаст все условия. Они слишком разные: она из моря, а он витает в облаках. Такие непохожести не создают семьи – не получается. Глупо отказываться верить такой очевидной правде. Это очень утомительно для обоих. Женщина для мужчины – это или служанка, или в лучшем случае просто украшение, безделушка, которая может надоесть за один сезон. Мужской мозг так нелепо устроен, что его обладатель не способен идентифицировать противоположный пол: ему все бабы на одно лицо, и на то, что ниже. А брак – это вообще глупое состояние: она счастлива, а он чувствует, что загнан в угол, попал-таки в ловушку к одной из этих, которые все для него на одно лицо. Брак противоестественен хотя бы потому, что нельзя не заметить, как в нём деградируют люди. Мужчина из умного, сильного и смелого человека превращается в какую-то жалкую и беспомощную тряпицу, которой можно только подтираться. Гордая и красивая женщина становится невыразительной квашней, плаксивой клушей или расчётливой экономкой. Зачем это всё? Потом начинают друг друга винить. Он упрекает её в своём разочаровании, ему кажется, что она виновата перед ним, потому что он мог потратить это время как-то более весело и интересно. Как на основе такого подхода можно строить доверительные отношения? Да никак ты их не построишь. Это же самые бесперспективные отношения, какие только существуют в природе, вечная битва двух начал! А вот японцы говорят, что лучшая битва – та, которая не состоялась.

Дочка ему сказала, что в просвещённой Европе однополая любовь является обычным делом, что там даже есть какие-то комитеты по защите всего этого дела. Конечно, в Европе все социальные проблемы решены, вот там и придумывают, из чего бы ещё проблему высосать, чтобы совсем скучно не стало. У нас тоже к этой глупости подтягиваются – русские никогда не могут в стороне спокойно стоять, когда речь заходит о копировании всего плохого, что есть в мире. Уже и в России, к примеру, наркомания объявлена болезнью, пьяниц причислили чуть ли не к лику святых, смертную казнь отменили. Недалёк тот день, когда на баррикадах начнут биться за то, чтобы мужик с мужиком могли создать семью. Когда же будут защищать нормальных людей, которых всё меньше и меньше, так что уже никто точно не скажет, кого нынче можно считать нормальным?

Дочурка ещё что-то говорила, что рождение детей – это удел живучих примитивных народов Азии и Африки, которым даже СПИД не страшен и которые уже заселили пол-Европы. А вырождающиеся европейцы научились общаться с компьютерами и межпланетным разумом, но напрочь разучились понимать противоположный пол. Природа мужской породы деградирует и там, и сям по всем направлениям. Там – все в сексменьшинства подались, тут – в поклонение Бахусу. Бабам ничего не остаётся, как сидеть в старых девах или с ума сходить от своей полной невостребованности и нереализованности.

Конечно! Семья – это тяжело, это каждодневный самоотверженный труд, заботы, хлопоты, взаимопомощь и поддержка друг друга. А на черта это нужно образованному человеку, если можно прожить жизнь в своё удовольствие, никому ни в чём не уступая, ни с кем не считаясь, поддерживая бесплодные, ни к чему не обязывающие отношения с такими же мудрилами своего пола? Что он мог ей теперь сказать? Он так и не смог опровергнуть или оспорить хотя бы одно её слово. Правда была на её стороне. Он сам всегда стремился жить для себя, ни с кем не считаясь, и совсем не помнил, как и о чём беседовал с дочерью в детстве. И вот теперь она не понимает мужчин! Упустил время, когда она была ребёнком. Где ты был, когда ей надо было читать сказки? И ладно бы теперь ей рассказывали сказки другие мужчины, так на, тебе: с бабой спуталась! Что ты теперь можешь с этим поделать? Всю жизнь считал себя настоящим мужчиной, а оказался никаким отцом, но даже не догадывался об этом.

Он-то мечтал, что она приедет когда-нибудь с мужем-архитектором, с детьми, скажет: «Привет, папуля, я так соскучилась!». Будут они по вечерам сидеть на балконе, пить чай и любоваться летним закатом. Он верил, что именно так и будет, невзирая на то, что дочь уже давно выросла и отвыкла от него. Даже комнаты на втором этаже специально приготовил, а тут приехала какая-то высокомерная интеллектуалка: «Bonjour, papa, как здоровье maman? Je ne comprends pas». Фу ты, ну ты!..

Терпел-терпел мэр, да не выдержал: выгнал обеих с треском. Не дай бог, они бы ещё его тогдашнюю жену посвятили в свои соображения. Но дочь так и не поняла его горя: «Adieu, papa. Я же говорила, что мужчины и женщины совершенно не понимают друг друга». Мэрова жена через пару дней тоже начала болтать что-то про врождённую неспособность мужчин понять женщин, а когда Арнольд Тимофеевич сделал ей какое-то замечание, она ушла от него, гордо заявив, что мужчина, позволяющий себе критиковать женщину, ей не интересен. Дочкина работа, нет сомнений. Откуда в людях берётся столько цинизма? Уж ладно, когда нервное дитя урбанизации, страдающее от хронического кислородного голодания, рассуждает о флоре и фауне только по чахлому цветку на подоконнике, по крысам и тараканам в перенаселённых домах. Или кокаиновая богема мегаполиса выдаёт банальный блуд и духовную пустоту за сенсуализм или ещё какой охренизм, так что путает член с пальцем – чего с них взять-то, с угоревших от выхлопных газов? Они давным-давно не просто отдалились от природы, а полностью отделились, окончательно вышли из неё, как новая разновидность механизмов, придуманных задохнувшейся в смоге цивилизацией. Но откуда это всё в девочке, выросшей в изолированном от худших изобретений этой самой цивилизации, тихом провинциальном городке с чистым воздухом, в гомеостазе с пока живой ещё природой, где можно увидеть, как птицы вьют гнёзда, как корова рожает телёнка?

Голубизной сейчас никого не удивишь, а тут ещё и русские провинциальные дуры стали подражать этому. Слабый пол нынче помешан на равноправии до колик: если мужик чего-то делает, так и бабе надо в этом преуспеть. Мужики блудят – и бабам надо, мужики пьянствуют – бабы отставать не хотят, у мужиков ум за разум заходит – бабы туда же. Зачем женщинам копировать мужиков? Кто это придумал? Какой на хрен гомосексуализм в наших широтах?! Убожество и дикость! Вот Колька Колупаев как обопьётся гербицидов каких-то, тоже за родным братом гоняется чёрт-те с какими намерениями, а как трезвый, так тише воды, ниже травы. На дискотеке парни накурятся какого-то дерьма в туалете и начинают друг друга тискать. Навалятся толпой на толпу посреди танцзала и лазают там друг по другу, лапают да гнут в дугу, прости-господи. То ли дерутся, то ли ещё чем занимаются. Лёха-Примус и вовсе на соседского барашка кидается, когда пропьёт пенсию своей многострадальной матери. Как в анекдоте про петушка, который топтал и кур, и уток, и барашка, и коровку с бычком, а тут вдруг и на своего хозяина так выразительно посмотрел, что тот схватил чудо-птицу в охапку и понёс на продажу от греха подальше. А не пьянствовали бы они, да читали бы книги умные, да смотрели бы фильмы хорошие, а не чернуху с порнухой, да имели бы хоть какой-то интерес к работе на благо себя и общества, к нормальной семейной жизни, так и досуг был бы у них совсем иным. А на фоне безработицы и безденежья при хронической скуке на фоне повальной пропаганды идиотизма всех видов ничего другого не остаётся, как терять человеческий облик ударными темпами.

Ходил тогда Арнольд Тимофеевич к Виктории Васильевне, рыдал, что же делать-то теперь, а она сказала, что перебесится дочурка, встретит нормального парня и всё будет хорошо.

– Где ж она его найдёт, нормального-то? В России одни пьяницы, за бугром – и того хуже.

– Ну, я уж не знаю, – парировала Виктория Васильевна. – Тут уж у кого совесть раньше проснётся. А вообще, она нам просто мстит, что мы не сумели сохранить семью. Обычное дело: повзрослевшие дети имеют привычку указывать родителям на их ошибки, пока сами родителями не станут. Да и не живёт она с этой Аделью, а так, из упрямства притащила её сюда, чтобы нас попугать. Характер-то у неё твой. Помнишь, как ты меня разводами своими пугал?.. Да не бери ты в голову! Говорю тебе: повзрослеет и перебесится. Мужика настоящего пока не встретила. Где-то они ещё должны остаться…

А если не перебесится? Уж больно спокойно она рассуждает о жизни, словно человек с большим жизненным опытом. Хотя, что нам даёт этот опыт? Один наделает кучу ошибок за свою долгую жизнь, но так и не поймёт ничего, а если и поймёт, то слишком поздно. А другой проживёт совсем мало, но поймёт очень многое, глядя на ошибки других или интуитивно представляя их последствия. Один всю жизнь бесится, никак не перебесится, а другой и начинать беситься не станет, так как не нуждается в этом нисколько.

И где она встретит нормального парня? Уж лучше бы в России жила: нашёл бы ей здесь какого-нибудь ещё не окончательно скурвившегося и спившегося аппаратчика. Ведь сам отослал её в этот Париж, будь он неладен, когда на него в первый раз «наехал» ужасный Авторитет! Так горько стало Арнольду Тимофеевичу от этой мысли, что он по привычке решил во всём обвинить Викторию Васильевну, чтобы немного разбавить горечь:

– Это ты во всём виновата! – воскликнул он, стараясь, чтобы голос его звучал искренне. – Я её такому не учил! Я весь в делах, в работе, а ты… ты проглядела дочку… нашу.

– Да знаю я твою «работу», – нисколько не обиделась и не удивилась его первая жена. – От таких «дел» и родная дочь не оторвёт.

От этих слов стало ещё горше. Ведь хотел спасти ребёнка, эвакуировать в цивилизованное государство, а вышло что-то совсем уж непредвиденное. Неужели прав был Авторитет, когда ему тут о новой русской эмиграции за бугром рассказывал: наших дикарей куда ни зашлёшь, а они всюду говно найдут, чтоб по уши вляпаться? Сам-то оттуда только лучшее вынес, такие офисы себе отделал по евростандартам, что самому градоначальнику завидно. Не взялся бы ещё за здание Мэрии. Без ведома мэра. С него ведь станется, прёт как танк. Из-за него всё и началось! И хуже всего, что ему таких претензий не выскажешь. Это бывшую жену легко во всех бедах обвинить – она уж привыкла быть во всём виноватой. А бандиту этому как скажешь, что из-за его «наездов» мэру пришлось выслать дочь за границу, где она нахваталась всяких глупостей? Тогда он её точно своим костоправам отдаст на перековку, как прознает о таких утончённых извращениях женской натуры! Ещё хорошо, что дочь быстро уехала.

В начале кровавых девяностых криминал лютовал страшно – как только ещё и выжили. Хотел спасти дочку от угрозы встречи с этим садистом, а вот что вышло. Ох, горе отцу, горе! Знал бы раньше, так своими бы руками… Кто же ему теперь внуков-то родит?

У Авторитета и то трое детей! Уж на что волчина, а обзавёлся-таки хорошей семьёй. И, что самое удивительное: дети его обожают! Видел тут на Троицу его с дочкой на кладбище. Жена Авторитета почти никуда не ездит, разве только за покупками, а так сидит дома, как восточная жена, ведёт хозяйство. А дети частенько с ним повсюду путешествуют. Дочка его, умница и отличница, скоро школу заканчивает. Уже сейчас знает, что обязательно станет врачом. Шутка генов: отец людей калечит, а дочурка – лечит. Очень уж она похожа на свою мать, с такой же пушистой косой. Но глаза – копия отца, только значительно теплее. Вообще сразу видно: папина дочка. Только черты характера Авторитета в ней обрели какую-то свою трактовку.

Арнольд Тимофеевич тогда командовал расчисткой подъезда к кладбищу: в Троицу так запрудят «запорожцами» и «копейками» – беднеющая нация, называется! – что начальству не проехать. Вдруг слышит знакомый и леденящий кровь голос:

– Здравствуйте, господин мэр.

Мэр вздрогнул, как от удара током, оглянулся и увидел, что у могилы шурина на кованной скамейке сидит Авторитет с дочей, как тёмное царство в обнимку с лучом света, а вокруг стоят его люди в чёрном.

– Здравствуйте, Константин Николаевич, – ответил машинально.

Авторитет улыбнулся хищной улыбкой, а глаза так и остались свинцово-холодными, или какие они у него там. Пригвоздил Арнольда Тимофеевича ненавидящим взглядом к какому-то дереву, стоящему на краю главной кладбищенской аллеи.

– Что, – спрашивает, – уже не боитесь под деревьями стоять? А если какое из них шибанёт Вас прямо… как там… по кумполу? Или ищете, чего ещё можно спилить в МОЁМ городе?

Кто-то из окружающих хихикнул, но Арнольд Тимофеевич в такой толпе не разглядел. Стало мэру неприятно от такой встречи и этих слов. Каков хозяин: в моём городе! Да не в твоём, а в… Но развернуться и уйти мэр всё-таки не решился. Только дочка Авторитета и спасла. Завертелась, закивала мэру: здравствуйте, мол, Арнольд Тимофеевич, а заколка у неё в волосах расстегнулась и упала за скамью.

– Ой, папаня, сломалась! – воскликнула она звонким, детским голоском, а «папаня» отвернулся от мэра, забурчал что-то вроде как нежное:

– Что же ты, царевна моя, так вертишься?

Арнольд Тимофеевич аж вздрогнул, как услышал, что Авторитет может таким тоном говорить, а тот ловко вставил в заколку выскочившую пружину и заколол дочке волосы. От щелчка заколки мэр вздрогнул, как от лязга затвора, но воспользовался возникшей заминкой, чтобы исчезнуть из поля зрения Авторитета.

Странно всё-таки слышать, как хрупкий ребёнок, девочка-тростиночка, называет такого матёрого волка, ласковым словом «папаня», которое так мало вяжется с его родом деятельности. Странно видеть, как этот «папаня» проявляет такую нежность к кому-то. Надо же, «царевна моя»! Себя-то, поди, уже царём чувствует? Сидит, как на троне, а все мимо идут и чуть ли ни в пояс кланяются, чуть ли ни в грязь валятся, честь отдают. Имел он вашу честь и в хвост, и в гриву! И начальник ГАИ, и главный энергетик города, и начальник ОВД, и директор рынка с мэром здороваются всегда приветливо, конечно же, но вот Авторитета за версту уже видят и козыряют:

– Ой, здравствуйте-здравствуйте, Константин Николаевич! Да как живёте-поживаете, дорогой Вы наш?

– Да чего ему сделается-то, волчине этому! – шептал всегда в таких случаях мэр. – Вы лучше смотрите, как бы он вам здоровье не подпортил, друзья детства…

Жопу готовы этому бандюге лизать! Поду-умаешь: новую линию электропередачи он на свою улицу провёл, газопровод выхлопотал! Он для себя это всё сделал, а не для народа, не для города. А я для города… я в лепёшку расшибусь заради города! Да я!.. я для них… я из-за них!.. Арнольд Тимофеевич так и смог вспомнить, что и когда он последний раз сделал для города и его жителей. Ну, приказал какой-то полусгнившей фанерой заколотить окна в детсаду, да засыпал щебёнкой огромную лужу по Советской улице. Точнее, бабы засыпали под его бдительным руководством. Мужики никто не пришёл. Мужики ушли в законный запой по такому случаю. Чей-то мужик в лужу упал, бабы его аккуратно щебнем и обложили. То есть засыпали из рук вон плохо! Он бы сам так никогда не засыпал. Хотя и тогда лужа от этого никуда не исчезла бы. Но он же не виноват, что лужа такая большая, что тут не камни надо сыпать, а проводить полноценный ремонт всей дороги, менять подземные трубы, копать новые канавы… Ага, щас, разбежался я вам! Вот пусть Авторитет этим занимается, раз ему все кланяются. Я и так тружусь, можно даже сказать, через край! Не щадя себя, хоть мне и платят гроши. А народ что? А что народ! Они и не догадываются о моих горестях, а расскажи им – так и не поверят.

Всегда Арнольд Тимофеевич тайно ревновал к криминалу власть в городе, которая по праву должна полностью принадлежать ему. И в то же время тайно завидовал авторитету Волкова, который, казалось бы, не прилагает никаких усилий к тому, чтобы эту власть удержать. Он и сам смутно чувствовал, что именно Авторитет является истинным хозяином города и окрестностей, и влияние его растёт и крепнет, отчего мэр к нему постоянно приглядывался и невольно сравнивал себя с ним. Подстёгивал иногда этакий азарт обскакать Авторитета, но тот был совершенно не азартен. Если чего и делал, только в своих интересах и к любым мэровым проявлениям оставался равнодушен. Попросту не замечал его.

Такой-то «папаня» из его дочки всю однополую дурь вытряхнул бы за раз. Хотя похоже, что Авторитет на домочадцев не то, чтобы руки никогда не поднимает, а даже и голос не повышает. Сыновья и дочь его совершенно не боятся, но и не пытаются вести себя с ним как с равным, как это бывает в семьях с инфантильными и неавторитетными отцами, а смотрят с каким-то нескрываемым восхищением и обожанием. Дети – это такой народ, который никогда не даст ошибочной оценки. Забитый ребёнок, смотрящий исподлобья на своего нелюбимого и не любящего родителя, одним этим взглядом расскажет окружающим о том, какие отношения царят у них дома. На Руси вообще испокон веков бытует такое угрюмое убеждение, что настоящий мужик непременно должен держать домашних в страхе, чтобы они буквально писались от его вида. А если он этого не делает, то он – тряпка и подкаблучник. Считается, чем безобразней мужик ведёт себя дома, тем в большей степени он имеет право называться мужиком. Не нагнать страху на домочадцев, не запугать как следует жену и детей беспричинной грубостью и демонстративным пренебрежением для таких людей означает очень серьёзный позор. Боятся – значит, уважают. У рабов так повелось. Даже некоторые женщины с этим согласны и расценивают хамское поведение какого-нибудь облезлого хмыря, как признак чрезмерной мужественности, а страх перед ней – производной любви. Не на такой ли «любви» держится тоталитарная власть, когда глава страны скорее запугает подданных до заикания или унизит их так, что они сами перестанут себя уважать, чем попытается заслужить их уважение разумной политикой и мудрым ведением государственных дел? Так и в каждой семье есть свой генсек или президент, а то и император. Есть такие гнусные мужики, которые ведут себя паиньками перед чужими, как Любочка в знаменитом стихотворении Агнии Барто, на произведениях которой было воспитано не одно поколение советских детей. Но если к этому «паиньке» вы придёте в дом, там вы эту «заиньку» узнаете с трудом.

Когда Арнольд Тимофеевич был ещё примерным семьянином, жил с первой женой и дочкой, был у них соседом по лестничной площадке такой Васильчиков с семьёй. Тишайший и милейший человечек, услужливый и исполнительный работник. Работал инженером в районном котлонадзоре, ходил перед всеми чуть ли не на цыпочках и за много лет никто даже голоса его не слышал. Арнольд Тимофеевич даже обрадовался, что сосед у них такой спокойный, когда их новый дом заселяли. Ведь в наших хрущёвках шумные соседи – это как извержение вулкана для тех, кто живёт у его подножия. А будущий мэр был в те годы очень молодым и ещё не разучился верить своим глазам, и когда видел внешне благообразного человека, то таковым его и считал. Каково же было его удивление, когда каждый вечер из-за стены от новых соседей стали раздаваться бесконечные матерные рулады, которые выкрикивал визгливый мужской голос, грохот и удары непонятного происхождения. А как-то ночью к ним прибежала жена этого тишайшего и милейшего на людях товарища с избитым дочерна пятилетним сыном на руках, сама вся в крови, с разорванной губой и сломанным носом. Следом за ней мчался пьяненький «тихоня» Васильчиков, размахивая на ходу табуреткой. Арнольд Тимофеевич вспомнил юношеские занятия боксом и вырубил одним ударом такую нешуточную угрозу человечеству, после чего соседушка опять стал паинькой на пару дней – склонные к насилию рабы сами понимают и уважают только язык насилия.

Тут уж и не знаешь, что лучше: быть хорошим дома и плохим за его пределами, или наоборот. Один весь сор души сваливает на головы близких, другой демонстрирует его чужим. Никак людям не научиться уважительно и бережно относиться как к своей семье, так и к посторонним людям. Это пока недостижимая планка для них. Сам мэр совершенно не терпел насилия человека над человеком, а уж тем более над женщиной или ребёнком, как бы они себя ни повели. Мог нагрубить, нахамить, даже наорать или сказать что-нибудь очень обидное. И то не каждому, а только тем, кто не отреагирует на это слишком брутально. Но ударить кого-либо ему было трудно. Он потому и бокс бросил, что достигал хороших результатов, но не находил удовольствия, чтобы молотить кого-то кулаками под восторженные визги публики-дуры. Когда вынужденно врезал Васильчикову по морде, даже переживал и хотел попросить прощения у этого подпольного дебошира, но Виктория Васильевна запретила ему унижаться перед «этаким дерьмом».

А вот у Авторитета сия традиция повёрнута ровно на сто восемьдесят градусов. У него вообще много таких вывертов. Вроде бы образованный и рациональный человек, начитанный и просвещённый, даже интересный собеседник, когда в нормальном настроении, а иногда такое вытворяет, что удивило бы и варваров. Псих, одним словом. Когда ещё только становился бандитом и делал первые шаги на этом нелёгком поприще, мог со своими людьми ворваться в чужой дом и учинить там такое, что после их ухода пропитанные кровью обои отслаивались от стен. Обитатели сих домов, включая женщин и детей, если и выживали после пережитого ужаса, то теряли всяческий интерес к дальнейшей жизни. Авторитет как раз именно перед чужими мог показать себя во всей «красе», а дома – идеальный образец сына, мужа и отца. Да и сколько в человеке может быть злости и жестокости, чтобы после таких дел их хватило бы ещё на близких? Сейчас-то он уже так не лютует, потому что давно всем внушил, что с ними может статься в случае непослушания. А может, стареет?

Хотя, какое там «стареет»: на мэра ведь наехал. И вот никак не может научиться нормально в дом входить! Явится, как Копперфильд какой-то, словно сквозь стену проходит. Домой придёшь, дверь откроешь, а он уже там сидит. Прямо на нервы действует эта его сволочная манера! Ещё недовольство выразил, увидел подвох в том, что Арнольд Тимофеевич дар речи потерял от такого явления. Заехал мэру по морде пару раз, что тот якобы не ждал его живым увидеть. Да почему же не ждал?! Очень даже ждал, чуть ли не каждый день готовился, как к смерти, но нельзя же так пугать, в самом-то деле! Замок не взломан, окна изнутри закрыты, следов нет никаких. Чёрт его знает, как он так делает? Шёл бы в цирк выступать, что ли, с такими талантами. Мужику уже под сорок, а он всё в прятки играет.

Арнольд Тимофеевич, после его ухода тайком в окно выглянул, зажимая разбитый нос полотенцем, а в машине Авторитета его старший сын сидит. Белокурый хрупкий мальчик лет тринадцати. Интересуется алгеброй и шахматами, побеждает в районных и даже областных математических олимпиадах. И вот отец уже берёт его на свои «разборки»! Что скажет ему сын на всё это? Станет участвовать в делах отца? А может, он и так знает, чем папа занимается?

Мэр напился с горя. И как раз Авторитета повстречал на заправке – на ловца и зверь бежит. С пьяной смелости спросил его об этом. Спросил и испугался, что тот сейчас размажет его по капоту за подобную дерзость. Но Авторитет спокойно ответил, что скоро необходимость насилия и террора, этих вечных повивальных бабок истории, отпадёт сама собой, поэтому дети его будут жить совсем иначе. Должна же когда-нибудь смениться эта блядская эпоха! У него за эту эпоху дети выросли, а она, сука, всё не кончается. И укатил. Умиротворённый такой. Не иначе, порешил кого-нибудь.

Мэр подумал, какой всё-таки странный эффект даёт смесь марксизма и бандитизма, и вспомнил о дочке, которая тоже успела закончить школу и институт, уехать и разучиться его понимать за эту нескончаемую эпоху. Ужаснулся: «Неужели мы раньше этой эпохи закончимся, так ничего другого не увидев?». Не сумел он своему единственному ребёнку объяснить самые важные вещи в жизни. Вёл себя дома всегда как-то бесцветно. Была у него какая-то аллергия на семью, как на тополиный пух. Ему четвёртая или пятая жена – он точно уж не помнил, какая именно – как-то сказала:

– Ты красиво ухаживаешь, но жить с тобой в браке скучно до безобразия! Почему мужчины после свадьбы становятся такими пошлыми и кислыми?

Это с ним-то скучно? А кто их возил на курорты, кто дарил подарки стоимостью в несколько десятков минимальных окладов? Даже квартиры и машины дарил, когда в стране народ вовсе зарплаты не получал. Обнаглели бабы! Привыкли, что их веками били смертным боем, а теперь не знают, как отыграться за это на тех, кто их по-настоящему любит и лелеет… Хотя, кто там знает, что такое любовь? Он сам знал за собой, что в семейной жизни нападала на него мучительная хандра, когда внутренний голос неизменно задавал коварный вопрос: «И вот к этому ты стремился? Неужели? Неужели, не захочешь ещё раз проверить своё мужское обаяние и покорить новую вершину?». Подарки дарил, а сам думал, как бы начать всё по-новому. С новой бабой, разумеется.

А теперь жены нет и снова скучно. Дома так одиноко, что он иногда на работе остаётся ночевать, чтобы эти гулкие стены не давили на психику. Никто не зайдёт, бывшие жёны не вспоминают, дочка не приедет. Авторитет как-то заходил на днях, так мэр даже обрадовался, что хоть кто-то пришёл, пусть даже этот кто-то – ужас всей его жизни. Дорогой гость удивлялся, как можно жить в таком огромном и мёртвом доме, в котором не продуман путь к отступлению и мало возможностей для проведения каких-то манёвров. Всё к какой-то войне готовится, стрельба ему мерещится! Поговаривают, подземный ход или даже бомбоубежище строит под своим домом. И как с ним жена прожила столько лет! Хотя, куда от него денешься…

И вот этот мальчик, которого Арнольд Тимофеевич так же, как и Варвару, помнил ещё учеником начальной школы, знавал его родителей много лет, теперь считает себя вправе бить его по морде. Никакого уважения к старшим! Хотя, к матери Авторитет относится очень почтительно. Пожаловаться ей, что ли? Нет, лучше не рисковать. Был бы жив его отец, так надрал бы сыну уши за такое хамское поведение.

Отец Авторитета умер в начале девяностых. Точнее, не умер, а убили его. Мэр хорошо помнил этого сильного человека с хитрыми татарскими глазами. Он был егерем в местном лесничестве. Егерем он только назывался, а на самом деле никогда не охотился. Не любил это дело – тишину любил. Хотя стрелял хорошо и сына научил бить по цели без промаха. А так, то подранков каких-нибудь найдёт и выходит, то заблудившегося волчонка приютит. Осиротевшего лосёнка, у которого браконьеры завалили мать, возил пристраивать в питомник в соседнюю область. Говорил, уж коли человек провозгласил себя царём природы, то надо относится к ней, как к своему царству: защищать, беречь и преумножать. А кто грабит и разоряет своё царство, тот не царь, а так – почесаться вышел.

Когда лесное хозяйство в ходе реформ перестало финансироваться, он всё равно там работал. Говорил просто: «Кто же, если не я? Лесу ведь не объяснишь, что в государстве деньги на его содержание закончились». За это начальство его очень уважало. Наше начальство вообще любит ответственных работников, которые своими силами обходятся там, где начальством этим всё расхищено, развалено и пропито. И ставит их в пример всем несознательным, требующим хоть какой-то оплаты за то, что им разрешили трудиться на благо кого-то, но только не себя.

Волков-старший был очень ответственным человеком, за что и пострадал. Говорят, что только в других странах ответственных и требовательных людей жизнь и власть ласкает, а в России таких всегда больше бьют. Иногда убивают.

Он на свои деньги и своими же силами каждый год высаживал ели на окраине леса, чтобы варварский «ёлочный десант» не лез вглубь под новогодние праздники, не тонул в болоте, не уродовал и не калечил лес спешными и неуклюжими вырубками лесных красавиц. А то ведь так испоганят лес, словно через зажиточное хозяйство прошла шайка одичавших мародёров. Постоянно обновлял эти посадки, следил за ними, как за детьми. Иногда целыми днями ходил по лесу, сбивал с веток слежавшийся снег, превращавшийся в лучах солнца в огромные куски льда, которые застревали в кронах и ломали своей тяжестью ослабшие за зиму деревья.

Однажды в декабре обходил так свои владения и увидел, как двое парней пилят макушку у высокой ёлки. А ель после такого надругательства гнить начинает и вскоре погибает. Или растёт на две макушки вкривь и вкось, а ствол от такой нагрузки тоже деформируется или вовсе ломается. Он им сказал, зачем же вы, ребята, губите такое высокое и красивое дерево, если на окраине полно стройных и пушистых молодых ёлочек, специально посаженных для новогодних праздников? Они только захохотали, слезли вниз и… помочились на ствол изувеченного ими дерева. Есть такие обладатели мужских мочеполовых органов, которые считают, что деревья, собственно, для того и созданы, чтобы им было на что свою нужду справить. Иногда совсем без нужды.

Назревал конфликт. Сам-то егерь был человеком недюжинной силы, большой, как медведь, но как-то не ожидал, что эти дети станут его убивать из-за обычного замечания. Раньше ведь не было столько неврастеников с гипертрофированной обидчивостью и болезненным самолюбием. Каким только местом нынче делают таких психопатов?

Их оказалось не двое, а трое. Третий сзади вышел и ударил егеря по голове дубиной. Добивали все вместе. Как потом на суде сказали, «чтобы дед не вякал не по делу». Суд этих парней оправдал. Адвокаты подсуетились, что егерь сам на них напал, вот и пришлось невинным юношам защищаться. Они оказались детьми каких-то влиятельных «шишек» из бывшего Обкома Партии, а один даже имел родственника чуть ли не в Смольном. Кто-то из них снимал одно время дачу в наших краях, вот они и приехали культурно отдохнуть на природе, так сказать. А макушку ёлки спилили, потому что так прикольней.

Волкова-младшего тогда в городе не было. Он в это время служил по контракту где-то в Югославии, где с новой силой разгорался вечный «спор славян между собою», за неимением другой работы поближе к дому. Тогда многие его друзья этим делом промышляли. Через пару месяцев после случившегося приехал, всё узнал и словно бы не удивился. Он вообще после службы в армии уже никогда и ничему не удивлялся. Так бы все и забыли тот случай – эка невидаль, убили лесника, если в стране стали стрелять именитых журналистов и депутатов! Но через пару недель стало известно, что парни те пропали куда-то. Словно бы растворились. Искали их повсюду, с ног сбились, но так и не нашли хотя бы один волос с их голов.

Подозревать стали, что это сын отомстил за отца, но у того было алиби: мать и жена подтвердили, что он никуда за это время не отлучался. Да что там мать и жена: вся улица подтвердила, что сидел он безвылазно дома. Да что там улица, если на другом краю города нашлись «свидетели». Может быть, из соседской солидарности подтвердили, а может, уже тогда почувствовали, кем вскоре станет этот человек, у которого даже ни один мускул на лице не дрогнул за всё время поисков и следствия. Прямо, хоть на детектор лжи его сажай, а всё одно ни до чего не докопаешься.

Заявились тогда к Арнольду Тимофеевичу следователи из Ленинграда. Подскажите нам, мол, где тут у вас Лесная улица, а то в природе даже самой приблизительной карты вашего городишки не существует. Участковый как специально заболел, а других ментов было бесполезно подключать: они все оказались закадычными друзьями детства будущего Авторитета. И некоторые даже прошли с ним все эти «Боснии, Абхазии и прочие оказии». Пока дотащились до самой окраины города, ночь уже наступила. А ещё оттепель случилась посреди зимы, так увязли по уши на размокшей и неосвещённой дороге. Следователь помоложе всё ругался:

– У вас тут можно исторические фильмы про семнадцатый век снимать – декорация самая что ни на есть подходящая. Даже фонарных столбов нет! Распродали уже все, что ли? И как это Ленину в его лысую башку пришла мысль о возможности электрификации всей страны сто лет назад, когда до сих пор народ лучину жжёт вместо лампочки?

– Никто здесь лучину не жжёт, – обиделся градоначальник на эти слова, но про себя пожелал, чтобы хоть в одном окне загорелся электрический свет, и гости из Северной Столицы не думали, что они угодили на три века назад.

Доползли-таки до нужного им дома, зашли во двор, а на них там настоящий волк рычит. Огромный такой матёрый волчина. Это ещё Волков-старший его приручил, когда он волчонком приковылял к ним на двор с перебитой лапой. Жена Волкова-младшего вышла, провела нежданных гостей в дом, в котором, слава богу, свет был.

Жил будущий Авторитет тогда небогато. Машины у него не было. Да она ему и не нужна была, так как если он и уезжал куда, то на очень большие расстояния, когда лучше сесть на поезд или самолёт. Даже телевизора не было, хотя в большой картонной коробке стоял не распакованный новый. Цветной! Это хозяин дома купил на деньги, полученные за участие в очередной бойне за суверенитет новоявленного государства на теле некогда единой страны. Мебель была, как и у всех в городе, с местного деревообрабатывающего комбината. Подписывались на неё в счёт зарплаты все работники леспромхоза и их родственники. Хорошая была мебель! Из настоящей древесины, а не из пластика и прессованной стружки, как сейчас. Арнольд Тимофеевич запомнил ещё два шкафа книг. Но книги в то время заменяли людям нынешние телевидение, радио, прессу, Интернет и даже путешествие по миру, поэтому их наличие не казалось такой экзотикой, как сейчас. Напротив, настораживало их полное отсутствие.

Сам Волков, похудевший и косматый, как призрак среди живых, сидел на диванчике с годовалым младшим сыном на руках, который мирно спал, уткнувшись носом отцу в плечо. Старший сын читал сказку про кота в сапогах, демонстрировал папе, как он в его отсутствие научился читать. Дочка сидела у старенького пианино и разучивала какие-то гаммы, всё время обращаясь к отцу: «Папа, смотри, как я уже умею!».

Незваные гости даже смутились поначалу такой идиллии, как они посмели вторгаться со своими нелепыми подозрениями в это царство покоя и уюта. Разве может этот тихий и мирный человек в мягком свитерочке домашней вязки, заботливый и внимательный отец, которого так любят его дети, совершить что-нибудь противоправное?

Но когда Волков медленно поднял на них тяжёлый взгляд, стало понятно: может. Столько ненависти у него было во взгляде, что совершенно невозможно стало смотреть ему в глаза. И была там некая дьявольская усмешка: ну-ну, мол, попробуйте найти и доказать хоть что-нибудь. Ребёнок у него на руках сразу проснулся и раскричался, да так громко, что жена Волкова унесла его в другую комнату. Следователи, словно извиняясь, начали в обыск.

– Делайте, что хотите, следопыты, – равнодушно обронил Волков и злобно добавил: – Только, чтобы к моей жене и детям близко не подходили.

Осмотрели «следопыты» подвал, чердак и сам дом. Даже в печку заглянули, но ничего интересного там не увидели. Огород был завален толстым слоем спрессованного, как пенопласт, снега с режущей коркой наста. Никаких следов. Даже оружия никакого не нашли, хотя от покойного егеря оно вполне могло остаться.

Арнольд Тимофеевич всё это время сидел с Волковым в одной комнате и вдруг почувствовал, что боится чего-то, потому что исходит от этого человека какая-то волна агрессии. К тому же, он в какой-то момент отмочил странную шутку. Мэр просто спросил о чём-то – то ли о погоде, то ли ещё о какой-то ерунде, – а Волков в ответ лёгким движением руки, словно пылинку со стола смахивал, метнул нож, которым он перед этим чистил апельсин детям. И этот нож крепко впился в дверной косяк в двух-трёх сантиметрах от головы мэра. Небольшой такой, но очень острый.

– Костя, ты что?! – зашептал мэр от ужаса. – Что я такого сказал? Я же ничего такого не сказал! Я же… Меня просто попросили твой дом показать. Участковый-то болеет… Ну, не я, так другой кто-нибудь показал… Константин, я очень соболезную твоему горю, но ничего такого не думаю даже…

– Я знаю, – спокойно оборвал его Волков.

Мэру потом казалось, что Авторитет именно в тот момент завербовал его на какую-то свою невидимую и страшную сторону.

Когда они уже поздней ночью уходили от него, на дворе на них опять зарычал волк, преградив дорогу к калитке. Ходит так свободно по двору и даже не привязан! А дома трое маленьких детей.

– Ты волка-то своего убери, – сказал старший из следователей.

– Идите. Он вас не тронет, – усмехнулся Волков. – Это он свой норов показывает, чтобы никто не сомневался, что он волк. Молодой ещё, глупый. Чего испугались-то? Страшнее человека зверя нет.

Волк, в самом деле, их не тронул. Сел и зачесал лапой за ухом, как обычная собака. Сладко зевнул, подошёл к своему хозяину и ткнулся чёрным мокрым носом ему в ладонь. Потом, когда они молча ехали по ухабам в забрызганной до крыши машине, старший из следователей вдруг сказал словно бы самому себе:

– А ведь его рук дело. Да только, боюсь, не докопаться будет. С такими-то навыками, как у этого парня…

И не договорил. Арнольд Тимофеевич тогда только удивился этим словам. Он-то из фильмов знал, что все преступления всегда раскрываются. Но фильмы снимаются по сценариям, которые профессиональные драматурги и литераторы сочиняют по законам жанра «сколько верёвочке не виться». А тут человек, четверть века отработавший в розыске, говорит, что в реальной жизни законы классического детективного жанра, увы, не действуют. Причём, совершенно спокойно говорит.

Мать одного из этих пропавших парней тоже приезжала к Волкову. Сначала кричала на него, что это он убил её сына, что ей сердце что-то такое подсказывает. А потом стала умолять, чтобы сказал хотя бы, где могила её мальчика. Даже на коленях перед ним ползала, а он в ответ только рассмеялся и сказал, что её «мальчик» должно быть, загулял с какой-нибудь бабой, а как нагуляется, так и вернётся к мамочке. Но она огорошила его заявлением, что сын ей приснился с распоротым животом, и какой-то лицензированный и сертифицированный оракул выдал ей квалифицированное заключение, что её ребёнок погиб и убил его человек с седой головой. При этих словах Авторитет ещё пуще развеселился:

– Говорите, и вам мальчики кровавые снятся? Надо же! Я вижу, бывшая обкомовская шушера теперь не только дружно в официальную религию подалась, но и наловчилась удачно её совмещать с языческой верой в магию и тайны потустороннего мира. И как это только правоохранительные органы не додумались пока прибегнуть к помощи оккультизма?

А потом вышвырнул несчастную женщину на улицу с крыльца своего дома. После этого к нему наведался тот самый родственник чуть ли не из Смольного. Тот уж грозился основательно, пучил опухшие глаза и брызгал кислой слюной, пугал большими полномочиями, упоминал связи со Смольным и чуть ли не Кремлём. Произносил много разных глупых угроз, которые прут из человека, как шипение маленькой и слабой кошки перед большой и сильной собакой, когда она выгибает спину, чтобы казаться больше и страшней. Потому что сама очень боится, но хочет запугать потенциального врага таким угрожающим поведением. Вот и он словно бы боялся, что сейчас разоблачат его полную бесполезность и беспомощность безо всех этих связей и знакомств с «нужными людьми». Или сам глубоко в душе понимал бессилие и ничтожность, если от него отнять эти полномочия. Но не было сил это признать. Поэтому он боялся и одновременно возмущался, что, оказывается, кому-то в этой стране весомость его личности ни о чём не говорит и ничего ровным счётом не значит. Он даже и не подозревал, что такие люди вообще могут быть!

Авторитет вежливо выслушал незваного гостя, потом сказал «до свидания» и с преувеличенной учтивостью указал на дверь. Мужик этот ещё раз выругался и уехал в сторону Ленинграда. Это и осмотр дороги потом подтвердил, а наша не асфальтированная грязь в таком деле не обманет. Но до дома так и не доехал. Пропал куда-то вместе с водителем и машиной. Опять искали-искали, но так и не нашли. Перерыли все болота, откопали даже остатки солдат времён Великой Отечественной и несколько монет XVII века! Но от человека с большими связями и полномочиями не нашли даже пуговицы. Один оперативник чуть не утонул в трясине, другой застудил почки в холодной воде, но поиск так и не дал результатов.

Искали там, потому что Авторитет в своё время с отцом облазил весь лес и, говорили, знал его настолько хорошо, что мог залезть в такую гиблую трясину, куда никто не совался от сотворения мира. Свидетели с Лесной улицы теперь прятались от следователей или твердили, что никто ничего не видел, никто ничего не знает, слёзно умоляя не упоминать их имена при Волкове. Так ни до чего и не докопались. Уголовного дела тоже не завели: тела нет – и дела нет. К тому же, сам Авторитет уже тогда начал обрастать своими связями и невидимыми слугами среди влиятельных людей, которые ему были чем-то обязаны. Он делал для них грязную работу, которая всем влиятельным ой как нужна, но они редко решаются пачкать в ней руки, да и, честно говоря, не умеют её выполнять, как следует. Все любят мясные блюда, но при этом мало кому охота самим разделывать тушу. Он умел это делать. Они его за это боялись и презирали, как и положено цивилизованному обществу презирать работу палача, но когда надо было кому-то заткнуть рот, то обращались именно к нему, как к профессионалу. Он чихать хотел на их отношение, сам презирал их нисколько не меньше, но работу для них всегда выполнял идеально. Поэтому ту историю с пропажей каких-то обкомовских детей-идиотов, которые сами нарвались, потому и огребли, его покровители сумели замять. На смену обкомовцам уже выдвигалась новая алюминиевая и бензиновая элита.

Такие вот дела творились ещё совсем недавно. Столько-то жертв из-за одного дерева. «Чего ж удивляться теперь, что этот человек может тебе по морде настучать? – размышлял мэр. – Не на много ты его и старше. В чём-то он даже значительно взрослей тебя».

Местные пьянчуги, желающие хоть как-то заработать на жизнь, раньше под Новый год вырубали ели под сенью ночи, где придётся, а потом продавали их вдоль автомагистралей. Даже у мэрии какая-то сволочь осмелилась спилить красивейшую голубую ель!

А теперь эти «бызнысмэны еловые» жалуются, что продажа такого скоропортящегося по причине осыпания хвои товара идёт совсем вяло: народ постепенно обзаводится дешёвыми искусственными ёлками из Китая. И это хорошо! А то раньше в январе как завалят все помойки этими несчастными жертвами праздника, и городские власти должны хлопотать о дополнительных машинах для вывоза мусора.

«Празднуя Христа рожденье, верующие христиане, добрые прихожане жертву приносят: миллионам невинных младенцев горло режут. Затем маленьких покойников обряжают, вокруг зарезанных пляшут, счастья друг другу желают… А после торжества трупы убитых ёлок долго гниют на помойках».

Раньше их сжигали прямо у мусорных баков, но мальчишки-подлецы стали привязывать к ёлкам баллончики из-под дезодоранта или дихлофоса, так что однажды дворнику чуть глаз не выбило взрывом. А мэр отвечать за это должен!

Он тоже купил искусственную ель. Не китайскую, а дорогущую немецкую за триста баксов, которая ничем от китайской-то не отличалась. Но тогдашняя жена Арнольда Тимофеевича очень страдала, если на товаре не было фирменного лейбла какой-нибудь высокоразвитой европейской страны. Даже ёлочные игрушки, которые на рынке можно купить за копейки, приобрела с этими лейблами в фирменном магазине, дурища! Гости приходили, а она их первым делом тыкала мордой в эти ярлыки: мол, мы люди образованные и какое-нибудь дерьмо на манер нищих плебеев в дом не потащим. Но он не для жены ёлку купил, а для дочки. Думал, что приедет на праздники.

В последний Новый год жена мэра уехала со своими развесёлыми друзьями в какой-то Питерский ночной клуб, сказав, что только лохи в такую ночь сидят по домам. И мэр один в компании с этой ёлкой, ставшей уже членом его неопределённой семьи, слушал бой курантов и пил, не закусывая. Хотел податься к Виктории Васильевне, но та Новый год совсем не праздновала, как и многие бабы, которые ещё держали коров, так как в пять утра каждый день, вне зависимости от праздников, надо было идти в сараи кормить и доить свою бурёнку. А молодая жена заявилась домой только через неделю после Рождества с диким похмельем. Он тогда уже разбирал эту неживую, но, казалось, всё понимающую ёлку и тайно плакал, уткнувшись в её мягкие зелёные лапы. Потому что вспомнил, как горько плакала его маленькая дочка, когда после праздников в доме убирали новогоднюю ель и мишуру. Ей было жаль, что праздник закончился, и он успокаивал её сказкой, что ёлка отправляется к себе в лес, а через год обязательно вернётся ещё красивей и пушистей. Дочка верила. Она тогда ему ещё верила…

И вот ему теперь тоже жаль, что праздник закончился, прошёл незаметно, как молодость, да и вообще подумал, а что, если это последний год моей жизни? Что, если не доживу до следующего?..

Жена решила, что это он из-за её долгого загула расстроился:

– Чё ты, в натуре, папик? Мне уже из дома нельзя выйти? Что за деревенские предрассудки! Я могу ваще с друзьями хотя бы раз в году встретиться, чтобы оттянуться по полной?!

Он ей рявкнул что-то в сердцах и запустил дорогой тарелкой с японской росписью. Ужасно стала бесить её пошлая глупость. Но она решила, что он её безумно ревнует к друзьям, молодым повесам. Об этой бурной сцене ревности, которую ей якобы устроил муж, весь вечер щебетала по телефону своим подружкам. Таким же дурам. За день на три минимальных оклада наговорила.

– Слышь, они прямо обделались от зависти! – сообщила она ему потом.

Самое смешное, что раньше эта пошлость ему как раз больше всего нравились в ней. Точнее говоря, он расценивал их как очаровательную непосредственность. Ему раньше нравилось, как она курила, небрежно зажав сигарету в сильно напомаженных губах, а теперь это стало раздражать и казаться вульгарным. Накурит в доме, как в солдатской казарме, сучка!

Как жестока жизнь! Кому теперь это нужно, ёлки-палки?.. Может, продать Авторитету свой дворец в счёт долга? Купить маленький домик и жить там спокойно. С Варей. А что, если беглая жена вернётся?

Последняя жена Арнольда Тимофеевича спала до обеда, а потом, «как и полагается настоящей леди», ехала к косметологу. Мэр даже специально выхлопотал должность косметолога в городскую поликлинику, чтобы «его куколке» не мотаться в Питер каждый день. Теперь вот сбежала, а косметологиня посидела неделю в кабинете, да и уволилась: из местных баб никто к ней не ходил. Кого им тут прельщать? Местных алкашей вроде Примуса, которые пару раз в году просыхают, и то не полностью? А Варваре этот косметолог вовсе не нужен. Вон она какая! Как яблочко! Не пьёт, не курит, весь день на свежем воздухе, зимой на лыжах катается и многих других сагитировала. Глупые женщины упорно отказываются стареть, пока не встретят своего единственного, надёжного, сильного, доброго. И это на фоне слабых, ненадёжных, обозлённых и обиженных на весь свет угрюмых неврастеников! Ну, ни дуры ли?

Арнольд Тимофеевич тут смотрел передачу про крокодилов, которые, оказывается, появились на свете более семидесяти миллионов лет назад, умудрились пережить даже динозавров и не изменить своего облика до наших дней. Потом женщинам, которые приходили в Мэрию опять чего-то у него клянчить, вроде как комплимент сделал:

– Вы, бабы, и живёте долго, и мужиков, которые вымирают подобно динозаврам, переживёте, и облик свой не меняете. Ну, вылитые крокодилы!

Не поняли глупые бабы его тонкого юмора, расстроились, обиделись почему-то. Да и куда им понять с их куриными-то мозгами? Они и передач-то никаких просветительских не смотрят, окромя тупых сериалов про придуманную любовь, которая давно исчезла, как те же динозавры. Только Варя и улыбнулась. Нежно…

А бывшая жена мэра иногда в день по три литра пива выпивала, по две пачки сигарет выкуривала. На следующее утро проснётся, когда нормальные женщины уже работают. Лицо опухшее, глаза заплывшие, узкие, как у китаянки. Девке всего двадцать лет, а выглядит как ровесница Арнольда Тимофеевича. И вот он когда-то считал её эталоном сексапильности и женственности! Потом у косметолога сидит полдня, омолаживается. А зачем ему это? Воистину сказано, что человек первую половину жизни тратит на то, чтобы беспощадно гробить здоровье, красоту и молодость, а вторая половина уходит на лихорадочные попытки вернуть эти бесценные и безвозвратные дары мудрой природы.

Он жене посоветовал пить-курить поменьше, так и косметолог не понадобится, а она психанула, чуть ли всю посуду в доме не переколотила:

– Другие мужики жёнам косметолога на дом приглашают, а я должна на нищих бабок каждый день в поликлинике любоваться! Теперь ещё прикажешь на пиве и сигаретах экономить, когда другие своим бабам яхты дарят!

Где она таких мужиков-то видела? В телевизоре, что ли? Куда на яхте собралась плыть по нашей речушке? Ох, пришлось на курорт везти, вину замаливать. И ведь сама родом из простой деревни, дочь агронома, а гонору, как у московской светской львицы или даже больше! Откуда это у них? Из телевизора, не иначе. Никаких деликатных манер, никакой культуры, а только жадность до чужих денег и мужиков. Вот где она сейчас? Авторитет-то её нашёл, поди… Нашёл! Этот, кого хошь найдёт. Недаром к нему сам начальник ОВД ходит как к эксперту на консультацию, ежели какую загадку своими мозгами не разгадать. Раз про долг ему больше не напоминает, значит забрал себе цацки. На десять тысяч у.е… Только бы не покалечил девчушку слишком сильно, а то попортит этим фактом мэру всю биографию.

И дёрнул же чёрт связаться с ним, когда это казалось нормой, что градоначальники «дружат» с криминалом! А что же с ним ещё делать, как не дружить? Воевать? Вот уж увольте! Наслушался Арнольд Тимофеевич историй про тех дураков, которые наивно объявляли войну преступности, после чего от них… даже хоронить было нечего. Теперь мэру эти воспоминания были тяжелы, как гири.

Эх, уехать бы куда-нибудь! И Варю с собой увезти. В Англию, где нет никаких кровавых Авторитетов. Да не поедет она. Скажет, что у неё тут дети, шестьдесят три человека, огород и прочая, и прочая… А в огороде у неё такой порядок, как в Англии, даже лучше: сорняков нет, дорожки между грядками ровные, чистые! Свёколка к свёколке, луковка к луковке… Надо ей помочь картошку копать, вот что. Точно! Надо брать инициативу в свои руки, а то привык, чтобы бабы сами за тобой бегали…

Так он терзался и даже не знал, что мы с Маринкой собрались поехать к товарищу Саванову в Райцентр, который командовал каким-то комитетом по охране окружающей среды. Но для этого нужны были подписи, и имеющихся у нас шести подписей было явно мало. Что это за проблема, которая из десяти тысяч человек населения города беспокоит всего-то полдюжины придирчивых граждан? Такую проблему и рассматривать никто не станет. Мы прекрасно понимали, что нам больше десятка не собрать, хотя не подавали и виду.

* * *

В одну из суббот мы отправились «дожимать сомневающихся», чтобы уже в понедельник ехать к Саванову. Я пошла в одну сторону, Марина – в другую. Я отправилась по дороге, которая раньше соединяла разрозненные островки нескольких деревень, на основе которых и возник наш город. Теперь эта дорога обросла домами и стала довольно-таки плотно заселённым микрорайоном.

Уже началась осень, спокойная и тихая. На улице никого не было: кто-то отсыпается после трудовой недели, а кто-то уже работает на огородах с утра пораньше. Почти дошла до станции, а никто так и не встретился. Зато снова встретилась с парком. Вот он, украшенный первой золотой листвой, замер, словно прислушивается к чему-то. И так тихо-тихо вокруг…

Вдруг эту тишину нарушает надорванный рёв мотора. Мимо проносится автомобиль, вихляющий задом, словно задние колёса хотят обогнать передние. И это по нашим-то дорогам с выбоинами и рытвинами! Чувствуется, что водитель хорошо «заложил за воротник» перед тем, как сесть за руль. Иду дальше и вижу сбитую кошку на краю дороги. Она лежит на боку и прерывисто дышит, издавая чихающий звук. Ну, почему я всегда натыкаюсь на то, что меня травмирует! Ну, зачем это случилось именно здесь, где я как раз иду?! Стою над кошкой и чувствую, что слёзы сжимают горло. Что я могу сделать? Я – человек, не могу помочь этому маленькому зверьку! Ужасное состояние.

– Что, очень жалко? – слышу я за спиной.

– Очень, – хлюпаю я носом и оборачиваюсь.

За мной стоит Авторитет. Я его не видела года три. Мало что в его наружности напоминает то время, когда он был свирепым рэкетиром. Как говорят про иностранцев, долгое время проживших в России, обрусел, так и Авторитет несколько окультурился на европейский манер. Запросто вписался бы в какой-нибудь совет директоров, какими их показывают по телевизору. Хотя и там уже не чужой, но и здесь своим остался.

– Надо бы её добить, – кивает он на кошку, держа руки в карманах брюк, – чтобы не мучилась. Но думаю, тебе это не понравится. Ты иди.

– Куда?

– Вперёд иди! Какого лешего ты смотришь на чужую смерть, странное создание?

– А разве она умирает? – спрашиваю я ошарашено и всё-таки иду вперёд.

– Уберите это с дороги, когда умрёт, – даёт команду Авторитет своим людям в машине, которая стоит в нескольких метрах от нас.

– Может, её можно спасти? – всхлипываю я.

– Не-а. Наверняка, черепно-мозговая. Слышишь, как она дышит? Это дыхание Чейн-Стокса, гипервентиляция лёгких. Такое имеет место быть перед самой смертью. Сам не раз видел: несколько резких вдохов и всё, кранты, – Авторитет шагает рядом, а его машина медленно едет следом. – Платок-то у тебя есть? А то не люблю все эти бабьи сопли…

Я демонстрирую ему носовой платок, как белый флаг при капитуляции, а он продолжает учить меня жизни. Авторитет, как и все наделённые властью люди, тоже иногда любит поговорить с народом.

– Таким впечатлительным барышням, как ты, надо жить в цивилизованной Европе. Вот в Швеции ни бездомных людей нет, ни беспризорных кошек-собак. Всё-таки верно было сказано, что все дороги ведут в коммунизм. Они его там безо всяких войн и революций построили. У них даже если человек под мостом живёт – не потому, что ему негде жить, а потому, что ему нравится так жить, – и то с голоду не помрёт. Я так и не понял, как они умудряются бюджет распределять, чтобы и люди были сыты независимо от их вклада в экономику страны, и кошки целы.

– Это её пьяный водитель сбил, – я всё оглядываюсь туда, где лежит кошка.

– Под ноги-то смотри! – Авторитет грубовато подталкивает меня вперёд. – И не сбивай меня с мысли. Вот, о чём я говорил только что?

– О кошках.

– Это ты сказала, что кошку кто-то сбил. Ладно, проехали… А ты всё так же на каком-то там заводе работаешь? Ведь не платят, поди, ни черта?

– Зато без «крыши».

– Да? Хм! Хорошая хохма… Да не переживай ты из-за этой кошки – они сами под колёса лезут! Сколько раз замечал: едешь, а она сидит на обочине, ждёт, когда ты с ней почти поравняешься и прыгает прямо под бампер. Остановишься, назад сдашь, и она назад отходит! И ждёт, когда опять поедешь. Почему они так на машины реагируют? Может, они их как-то иначе воспринимают, не видят в них источника опасности? Я тут повёз дочку на вокзал – она же у меня собралась в медицинский поступать, на подготовительные курсы записалась, представь себе. Видим, на перроне котёнок сидит. Махонький такой, серенький, грязненький. Пошёл товарный состав, и когда до тепловоза полметра оставалось, взял и прыгнул через колею. Как будто другого момента у него, заразы, не было для этого прыжка! Моя царевна аж зажмурилась, а я думаю: всё, размотало парня по путям. Нет, гляжу, жив курилка: сидит в соседней колее и морду лапой моет! Доча в меня вцепилась: давай его домой возьмём. Ни в какой институт не поехали, повезли этого засранца домой отмывать. Оказался он рыжим, а не серым. Я его держал, дочка намыливала, а он такими глазами на нас смотрел, словно мы его съесть собираемся – отстирываем вот, перед варкой. Кусать меня пробовал, да меня не очень-то и прокусишь. Сердчишко колотится через шкурку мне по пальцам, как молоток в будильнике. Даже жалко как-то. Странно. Я чего-то к сорока годам таким сентиментальным становлюсь. Старость, что ли, приближается…

– И где теперь этот котёнок?

– Где-где, дома сидит. Отъелся до размеров средней собаки. В Швеции такие же холёные коты живут.

– Чего же Вы там не остались?

– Я-то? Скучно мне там. Сам не пойму, почему. Все сейчас стремятся на модные европейские курорты, а мне там скучно. Все эти курорты, как близнецы, на одно лицо, словно на одном месте остаёшься. Повсюду одни и те же пальмы, песок, молодящиеся бабы, озабоченные мужики. Я помню, когда ещё бригадиром на заводе работал, выдали мне в профкоме за выполнение плана путёвку на Ладогу. И как мне там понравилось, как я счастлив был тогда! Сам не знаю, отчего… Мне в последнее время часто снится странный сон, будто я до сих пор бригадиром на заводе работаю. До сих пор помню, как кого звали, у кого когда день рождения. Хороший сон… К чему бы это, а?

– Не знаю.

– Как не знаешь? Женщины любят верить во всякие сны и гадания на кофейной гуще… Или ещё в школе всем классом ездили в Парголово на электричке на лыжах кататься. Никаких альпийских горнолыжных курортов даром не надо было. Хотя всё там до мелочей продумано для людей, а мне скучно.

– Почему?

– Да как сказать, – Авторитет пожимает плечами. – После России вообще всё разочаровывает. Мы же с детства к борьбе приучены, к войне даже, а там никто ни с кем не воюет, все счастливы каким-то спокойным и очень простым счастьем, все равны. Не как у нас равны по нищете и льготам, а по доступности нормальной жизни. Понятно?

– Угу. А в городе говорили, что вы в Финляндии жили.

– И в Финляндии был. Там то же самое: всё красивое, холёное, леса такие ухоженные, каких у нас и парков нет. Деревьям прививки делают, как людям. Уничтожение дерева расценивается как убийство живого существа, – Авторитет остановился и посмотрел куда-то вверх на кроны деревьев в парке. – Свой лес называют «зелёным золотом» и берегут, в России покупают. Моей жене там очень понравилось. У неё же прабабка финкой была, сказался зов крови. А мой прапрадед был татарином, поэтому меня никуда кроме России не тянет. Совсем не унаследовал я страсти к кочевой жизни… Моя-то там финский язык настолько хорошо выучила, что никто не догадывался, откуда мы приехали.

– А Вы?

– Не-а! Я как узнал, что в их ужасном языке пятнадцать падежей, так сразу приуныл. Хотя, вот послушай, – и он очень складно произнёс на манер рассказчиков древних эпосов:

– Красиво звучит.

– Ещё бы! Это мне жена курс молодого бойца каждый день проводила, чтобы я окончательно не свихнулся от скуки. Говорила: «Пока не выучишь десять слов и предложений, жрать не получишь». Женщины всё-таки лучше мужиков умеют адаптироваться к жизни. Мужики подобны дубам негнущимся, а женщины или гибкие, как рябины и ивы, или хрупкие, как сирень с черёмухой. «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться», – пропел он и поддал ногой валяющуюся на обочине пустую консервную банку: – У вас тут кругом такой же срач, как и прежде. Такое ощущение, что на обустройство города выделили сто рублей, и девяносто девять сразу украли.

– Субботники ещё в начале лета закончились.

– А что, до сих пор проводятся субботники?

– Угу.

– Какая беззастенчивая эксплуатация женского труда! – насмешливо сказал он.

– А в Европе есть субботники?

– Чего не видел, того не видел. Врать не буду. Хотя, зачем им субботники? Туда мигранты из стран Третьего мира едут, чтобы их улицы каждый день мести. Я видел среди них даже бывших преподавателей наших ВУЗов. Кстати, очень хорошо оплачиваемая по российским меркам работа… Вот ещё одно знакомое лицо! – Авторитет увидел, как с другого конца улицы идёт запыхавшаяся Маринка. – Барышни, и чего вам не отдыхается в день покоя?

– А вам? – переводит она дух.

– А нам надо по делам, – объясняет Авторитет.

– Натаха, где ты ходишь? Подписался хоть кто-нибудь?

– Нет.

– И у меня нет! Константин Николаевич, поставьте подпись в защиту нашего парка, – вдруг говорит Авторитету Марина.

Она всегда держится с ним по-свойски, потому что её старший брат работает на Авторитета. У Маринки кроме брата никого нет. Их отец давно спился, а мать умерла от кровоизлияния в мозг пару лет назад, когда Маринкиного брата арестовали по подозрению в убийстве какого-то бизнесмена из Выборга. Но он «получил свой кайф заблаговременно» и через неделю вышел на свободу. То ли достаточных улик против него не нашлось, то ли «отмазал» кто.

За годы работы на Авторитета он стал состоятельным по местным меркам человеком и живёт теперь в Райцентре. Но регулярно, когда приезжает в родные пенаты для отчёта о проделанной работе своему «начальнику», навещает сестру. Помогает ей деньгами, так как её библиотечной зарплаты не хватает даже на самое необходимое для выживания, и зовёт к себе. Но она отшучивается, что здесь библиотекарь – личность весомая, а в большом городе она будет никем и ничем. Он даже хотел её замуж выдать за кого-то из своих подчинённых, но она заявила, что хватит на их семью одного бандита. Вместо жениха выпросила денег на компьютер с подключением к Интернету для библиотеки. Говорит, двадцать первый век на носу, а в её Храме мудрости нет того, что во всём цивилизованном мире давно стало обычным явлением. Брат согласился с условием, что она будет каждый вечер забирать компьютер домой, а то вмиг сопрут. Теперь Маринка на работу и с работы ходит с большими коробками. Зато читателей у неё вмиг прибавилось, особенно среди школьников.

– И это всё, что вам нужно для счастья? – удивлённо посмотрел на нас Авторитет.

– Нет, не всё, – Маринка сразу мёртвой хваткой вцепилась в этот вопрос. – Нужен ремонт крыши в библиотеке…

– Ой, отстань ты со своей крышей! – возмутился такой наглости Волков и было видно, что он уже жалеет о своём неосмотрительном вопросе насчёт чужих потребностей.

– Ну что «отстань»? Опять отстань! Просьба-то пустяковая.

– Я пустяковыми просьбами не занимаюсь.

– Да знаю я! У нас в стране мужчины умеют только глобальными проблемами заниматься, а забор там починить или крышу залатать в родной деревне – это не царское дело. Мужская работа – это мир спасать от космических пришельцев или ликвидировать последствия аварии в чужой стране, а в своём доме порядок навести – увольте на такую глупость своё драгоценное время тратить. Вот с марсианами сражаться или за суверенитет русофобов каких-нибудь воевать – это всегда, пожалуйста, и просить не надо. А что в моей библиотеке пятый год крыша протекает, до этого ни одному Илье Муромцу дела нет…

– Ох, и острый же у тебя язык, Марина Викторовна, – ласково улыбнулся Авторитет, положил ей руку на плечо и продолжил самым любезным тоном. – Когда-нибудь я его тебе точно отрежу.

– Смотрите не порежьтесь.

– Уж постараюсь. Чего вы ко мне со всякой фигнёй пристаёте? Полно всяких депутатов и комитетов, которые занимаются и заборами, и канавами, и крышами. Вот и ходите к ним, а мне своих проблем с возведением «крыш» хватает.

– Я уже год проездила по этим конторам, а толку ноль! – Маринка обиженно насупилась.

– Так тебе и надо, – ехидно заметил он. – Не дёргай государственных людей по пустякам. Я у государства ничего не прошу, чего и вам желаю. Учитесь жить собственным умом и своими силами.

– Откуда взяться силам у слабого пола, если их у сильного уже не осталось? Я всю зарплату истратила на билеты для поездок по всяким депутатам и кандидатам, а там сказали, что у нас все ремонты крыш на десять лет вперёд расписаны. Потому что здания или недавно наспех построены, или совсем уже старые, поэтому всюду полы проваливаются, трубы лопаются, двери провисают, крыши протекают…

– Угу, всё протекает, всё изменяется. И люди стареют, и дома дряхлеют. Короче говоря, куды не плюнь – всюду нужда.

– Вот именно! А я хочу, чтобы у меня СЕЙЧАС крыша в библиотеке была отремонтирована, а не к следующему тысячелетию…

– Следующее тысячелетие через пару лет начинается, так что повезло тебе – недолго ждать осталось.

– Через пару лет у меня все книги сгниют. Может, и меня через год не будет. Получается, что я так и не дождусь ничего.

– Чего это тебя через год не будет? Помирать, что ли, собралась? И без моего ведома! Совсем обнаглела.

– Так ведь продолжительность жизни в стране сокращается ударными темпами. К тому же, если вспомнить про высокий уровень преступности, уносящий ежегодно десятки тысяч жизней…

– Вот будешь мне грубить, тебя точно не будет, – благодушно заверил Авторитет.

– Я и говорю, что мне сейчас ремонт крыши нужен.

– В ножки поклонись чиновникам, – предложил Авторитет. – Они это любят. Как раньше, ещё до революции, господам в ноги бросались да шапку перед ними заламывали. Прямо так в грязь и валились, когда чья-нибудь карета мимо ехала. Милиция им до сих пор честь отдаёт, хотя по уставу и не положено.

– Да ну Вас! Пётр Великий уж на что был великим, а уже триста лет тому назад не любил, чтобы люди перед ним в грязь валились.

– Великим людям это не нужно. А где же великих нынче взять? – Авторитет продолжал глумиться. – Мелюзга одна. А мелюзга поклонение и заискивание очень любит. Они для этого и лезут во власть, а не для того, чтобы о ваших протекающих крышах и лопнувших канализациях думать. Не знала?

– Ну и не надо мне ничего! – фыркнула Маринка, в конце концов. – Никто ничего не может! Я бы сама этот ремонт сделала, но мне лист шифера не затащить на крышу. Я уже пробовала.

– Что же, у тебя и шифер уже есть? Где украла?

– Я его со своего сарая на огороде сняла. Сарай-то у меня сгнил совсем, а шифер остался. Два листа уже какие-то пьянчуги стащили и пропили. Вот я и хочу успеть хотя бы крышу в библиотеке отремонтировать, пока остальное не унесли. Скажите, неужели у меня такие уж непомерные требования? Неужели ликвидировать последствия какого-нибудь землетрясения на наши русские деньги за тысячи вёрст от России легче? Я же не новое здание для библиотеки прошу. Я в своей избушке на курьих ножках уже много лет работаю и другой избушки мне не надо.

– Тоже мне Баба-Яга выискалась, – усмехнулся Авторитет.

– Так обратите хоть Вы внимание на недостойные слои общества, на проблемы представителей низших классов. Для Вас-то это даже не деньги, Константин Николаевич. Вы же сами это прекрасно знаете. Вы же ровным счётом ничего не потеряете. Для Вас это даже не копейки, а гроши.

– Не умничай, ребёнок. Вот брат твой приедет из отпуска на следующей неделе, с ним и говори на предмет ремонта своей крыши, – он заглянул в нашу петицию и сменил тему разговора: – А чего же так мало подписей?

– Нас мало, но мы в тельняшках…

– Слушай, у тебя манеры, как у пацана какого-то! Где ты таких выражений нахваталась? Не люблю, когда бабы под портовых грузчиков косят. И потом, мне-то какое дело до парка этого? – он облокотился на свою машину. – Я вообще лес люблю, а парк – это слишком цивилизованно. В лесу заберёшься в какие-нибудь дебри, где деревья похожи на застывших чудовищ из сказки, и ощущаешь себя человеком древнего мира, где нет ни времени, ни признаков эпохи…

– Вот наш Арнольд Тимофеевич скоро и до леса доберётся, будут Вам дебри.

– Ну, это вряд ли. Лес – мой.

– Да вы все просто боитесь мэра нашего! – выпалила Марина и осеклась: Авторитету такое утверждение могло очень не понравиться.

– К-кто это боится мэра-пэра вашего? – спросил он шёпотом, грозно склонившись над ней, как огромный утёс над маленьким деревцем.

Хорошее настроение его вмиг улетучилось, и было видно, что он аж побелел от злости.

– Да все, – проверещала она, сжавшись, как нашкодивший щенок, а я начинаю думать, что сейчас прольётся чья-то кровь…

– Кто «все»? Я?! Ты у меня когда-нибудь договоришься, хранительница фолиантов! Ну-ка, дай мне вашу петицию-репетицию, – он выдернул у Маринки из рук листок с подписями, достал из внутреннего кармана авторучку, вывел седьмым номером: «Волков К. Н., ул. Лесная, дом № такой-то» и поставил роспись с зигзагообразным энергичным росчерком. Потом сказал своим людям в машине сделать то же самое.

По другой стороне улицы шла мать Лёхи-Примуса, несла две огромные сумки пирожков для буфета на станции.

– Мария Игнатьевна, подойдите к нам, пожалуйста, – вежливо пригласил её Авторитет и, когда она подошла, протянул ей петицию: – Подпишитесь в защиту парка, будьте так любезны.

– А, ну, можно и подписаться, чего же не подписаться-то, – забормотала она, неловко приспосабливая в деформированных от таскания тяжёлых сумок пальцах авторучку, и поставила подпись уже десятым номером.

Авторитет определённо мог бы успешно работать в какой-нибудь общественной организации! Вдруг в поле его зрения попал Вадька Дрыгунов, который трюхал куда-то с завязанной в узел железкой на плече. Он после инцидента с опозданием электрички так и ходил с отрезанной спиралью из уголка по всей округе, как мастер ходит и показывает всем образцы своих изделий. Некоторым до того надоел, что они эту спираль выкрали и утопили в реке. Он её искал, нырял, даже простудился, но так и не нашёл. Зато какую-то другую железяку умудрился оторвать у железнодорожного моста и завязать в узел. Даже разогревал её на костре, чтобы она лучше гнулась, ладони сжёг. Теперь с утра до позднего вечера не знал покоя: ходил и хвалился. Кто-то из дружков усомнился, что Вадька сам гнул железо, посмеялся над ним, и тот ему за такое кощунство пять рёбер своей завязанной в узел железкой сломал.

– Вечный призывник Дрыгунов, – окликнул его Авторитет. – Ну-ка, подь сюды.

– Я?!

Вадька, как увидел Авторитета, сразу решил, что злодейка Валерьяновна донесла-таки о его «подвигах» на детской площадке, и его самого сейчас будут завязывать в спираль или узел. Он выронил свою железяку, попятился назад и забормотал:

– Ка-кас-кан-кастин Ни-ник-никлалаич, я больше не бу-уду-у! Я… мы… я не один был… Санька был и Вовка. Мы только с горки прокатились и всё. Я больше в детский сад никогда ни ногой… ни-ни! Мы… они только петушка хотели отломать, а он… а я…

Авторитет знать не знал, да и знать не желал про то, что кто-то имел намерение раздолбать детскую площадку в саду, благоустройству которой способствовала его жена. Поэтому ничего не понял из бессвязного потока сознания Вадьки и, в конце концов, рявкнул на него:

– Какого петушка? Какой тебе детский сад?! Тебе уже давно пора институт заканчивать, дубина, а не в детский сад ходить! Нанюхаются клея с утра, а потом бредят весь день. Брысь отсюда, токсикоз ходячий!

Вадька, ещё не веря своему счастью, побежал сначала в одну сторону, потом в другую, вспомнил о железке, подскочил к ней, подхватил, с рыси перешёл в галоп и карьером, карьером от греха подальше!

– Константин Николаевич, ну не сердитесь Вы так! – дёргает Авторитета за рукав Маринка. – Я пошутила, я больше не буду. Честное слово.

– Ещё раз так пошутишь, я тебе язык отрежу и своим волкам скормлю, и никакой брат тебе не поможет. Поняла? – совершенно спокойно и холодно говорит Авторитет.

– Угу, – она испуганно гладит его по рукаву, словно бы желая успокоить эту внезапно разбушевавшуюся стихию гнева.

– Не «угу», а так точно! – отдёргивает он руку.

– Так точно.

– Всё. Обе кругом марш! – скомандовал он, и мы пошли к станции, а Авторитет укатил в сторону своей Лесной улицы.

– Удивляюсь, как он тебя ещё не придушил! – злюсь я на глупую выходку Марины. – Чего тебя дёрнуло с ним сцепиться?

– Ничего он мне не сделает. Ему жена не позволит нас обижать, – нервно смеётся Марина и начинает ворчать: – Но ремонта крыши мне теперь не видать, как своих ушей. Чёрт, ещё и петицию нашу испортил… Как с ней теперь поедешь? Расписался! Как узнают – кто, так страшно подумать, что будет!

– Ты сама сказала: распишитесь. Тебя вечно кто-то за язык тянет, когда не надо!

– Я же в шутку. Я думала, что он откажется, а он намахал тут… Придётся по новой подписи собирать.

И мы пошли по новой. Но сначала зашли в буфет на станцию, чтобы съесть по пирожку с чаем, подкрепиться перед новым хождением по мукам. Но нам встретилась рыдающая Мария Игнатьевна со своими баулами.

– Вы представляете, не взяли у меня мои пирожки-ы-ы!

– Почему?

– В одном битое стекло нашли-ы-ы. Это всё Лёха, подлец такой! Я ему вчера денег не дала на выпивку, вот он и отомстил: в начинку стекло подсунул, идиот. Ведь идиот, каких поискать! Я ещё думаю, куда банка литровая пропала, а он её разбил и в пироги добавил. Буфетчица их всегда пробует первым делом, разломила, а там – стекло. А если бы не заметила?.. Я бы дала этому ироду денег, кабы они были, да где же я их найду?! До пенсии ещё три недели жить. Сегодня бы пирожки сдала, и были б деньги, а он, придурок, всю партию испоганил. Вот есть ум у мужика или нет? Если теперь в буфете откажутся мои пироги брать, как я буду жить на одну пенсию-у-у? Хоть бы киллера какого нанять, чтобы прибил этого гада! Всю душу мне вымотал, скотина, у-у-у! – она вдруг поняла, что слезами горю не поможешь, и уже бес слёз добавила с яростью: – Ведь сорок лет дубине, а ума всё нет. Авторитет его моложе, а сколько уже достиг в жизни. Мать свою не бьёт и пенсию у неё не ворует. Его-то мать так баулы не таскает, каждую копейку не считает. Даже корову давно продала за ненадобностью. Живёт как царица: в отдельном доме с газом и отоплением. Внуки какие у неё славные, невестка заботливая – ведь дал же Бог бабе такого сына! А мой тут голубя подстрелил из рогатки, домой принёс и хвалится: «А ты говорила, что я не могу ничего в дом принести! А я мясо принёс, почти целая курица, хоть суп вари». И жалко его, дурня, и сил уже нет на своём горбу тащить, – и она опять заревела.

Мы не знали, что сказать. Приуныли, что нам не придётся отведать вкусных пирожков, и это сказалось на нашей работе: никто не согласился подписывать нашу петицию. Но мы до того отупели, что чуть самому мэру не предложили поставить подпись в защиту парка. Идём и видим: Варвара едет на велосипеде домой, а вокруг неё, тоже на велосипеде, какой-то интересный мужчина кружит. Кто ж это такой, думаем, моложавый. Уж хотели ему предложить подпись поставить, смотрим, а это ж наш Арнольд Тимофеевич! Мы-то привыкли, что он всё время в джипе от людей прячется, а тут такие пируэты на велосипеде около Варьки выписывает! И так они увлечённо при этом о чём-то беседовали друг с другом, что мимо нас проехали и даже не заметили. Ну, дела! Мы постояли с разинутыми ртами, а потом я Маринке говорю:

– Даже неудобно как-то: человек в таком окрылённом состоянии, а мы на него кляузу стряпаем.

– Воевать надо или до полного разгрома врага! Балтийский флот не сдаётся… Слушай, мне тут этот язвенник и трезвенник Василий Филиппович, который про морские приключения книжки читает, выговор сделал, что я на него внимания не обращаю, что он уж не знает, как на себя его обратить. Это он, оказывается, дурацкими рассказами о том, что все бабы на него покушаются, хотел, стало быть, меня своей персоной заинтересовать! Странные всё-таки эти мужики: ничего не могут прямо сказать. Все с какими-то выкрутасами.

– Ну, а ты чего?

– На кой чёрт он мне нужен! Здоровье и ум где-то промотал с ранней юности, а теперь на меня взор обратил. Ха! Книги читает, которые у меня ещё в детстве были прочитаны. А потом мне их содержание пересказывает с умным видом: дескать, вы, бабы-дуры ничего не знаете. Хотя я уж привыкла, что женихи со странностями меня сами находят… Ты меня не отвлекай: нам надо ещё как минимум пять подписей собрать. «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает».

Мы собрали ещё четыре. Только не понадобились нам ни подписи, ни петиция эта.

* * *

Бывает, так устанешь, что даже снов не видишь. Во сне время как-то странно себя ведёт. То несколько часов сжимаются в одно мгновение, когда только что закрыла глаза, а уже открываешь и видишь утро за окном. То за четверть часа успеет присниться история на несколько томов повествования. Но тут приснился под утро сон мало сказать, что странный, а вовсе неописуемый! Может, дымом надышалась? Нечто в духе сюрреализма, будто иду я по коридору, куда выходят двери кабинетов всевозможных начальников, и ищу кабинет товарища Саванова. А Маринки почему-то со мной нет. И в коридоре тоже никого нет, хотя в таких заведениях всегда очереди, так что не с первого раза и попадёшь на приём к занятым государственным мужам. Всем чего-то надо, все чего-то просят у них вместо того, чтобы своими силами решать свои проблемы, как это делает криминал. Так бы и сказали людям, чтобы все равнялись на него, а не отвлекали занятых господ по пустякам. Мы бы поняли.

И вот бреду я по этому коридору, а вокруг ни души. Даже спросить не у кого, где находится нужный мне кабинет. Даже страшно, как в пустыне. Наконец, вижу дверь с табличкой «тов. Саваофф». Вроде бы то, что я ищу. Но почему два «эф» на конце и «эн» нет? Мало ли. Может быть, новые нормы грамматики ввели, а мы и не заметили в своём захолустье. Есть же водка такая, на которой пишут «Smirnoff» и «Немирофф». Массовый выезд русских предпринимателей из страны после Революции породил эту традицию при транслитерации фамилии то ли на немецкий, то ли на французский лад писать двойное «эф» на конце. Если она, конечно, оканчивается на «-ов», а то у нас каких только окончаний нет. Теперь многие наши бизнесмены, которым с фамилией повезло, тоже ставят её в название фирмы типа «Петроff», как символ выхода на международный рынок. Может, и здесь так принято. А «н» нет, потому что на то оно и «эн», что слово «нет» на эту букву начинается. Логично? Очень логично! Или буква «эн» отвалилась, вот на её место и наклеили ещё одно «эф», потому что ничего другого не нашлось. Ещё логичнее! Определённо, это та самая дверь, которая мне нужна.

Стучусь, стало быть, а оттуда отвечают: «Не заперто». Захожу в приёмную, а там секретарша сидит в каком-то странном наряде… Из перьев, что ли? Ну, думаю, это с твоими деревенскими представлениями о моде покажется странным, а у них тут униформа такая. Только рот открыла, чтобы озвучить свою просьбу, а секретарша говорит: «Вас уже ждут». И склонилась над бумагами. А за спиной ещё больше перьев топорщится! Прямо, как… крылья?! Не моего ума дело, думаю, и захожу в кабинет товарища Саванова. Захожу и спохватываюсь: а где же наша петиция? Она ведь у Марины, которая почему-то не поехала со мной. Как же я без петиции-то, без подписей? Чего сказать-то?

– Ну, заходь уже, што ля. Чего ты там топчешься? – слышу я приветливый голос.

За столом сидит человек. То ли солнце на него слишком ярко светит, то ли у меня глаза от коридорных сумерек ещё не привыкли к свету, но никак не могу его как следует рассмотреть. Светится, как сварка, так что невольно отводишь взгляд.

– Да долго ты там будешь маячить! Садись, а то у Меня дел невпроворот.

– В коридоре посетителей нет.

– Нет, так будут.

– А Вы – товарищ Саванов?

– Меня как только ни называют. Если тебе удобнее Меня товарищем называть, ничего страшного.

– Я могу и «господин Саванов» назвать.

– Да ладно. Саваоф – он и господин, и товарищ, и друг, и брат, и сват…

– Как «Саваоф»? Какой-такой Саваоф? Вы что – Бог?!

– Ни что, а Кто. Чего так пугаться-то? – хозяин кабинета сам испугался и отпрянул назад.

– Нет, я просто не в тот кабинет зашла, – я вскакиваю и собираюсь уйти. – Мне надо к Саванову, а тут – Вы…

– Ничего страшного, бывает. Человек, он на то и человек, чтобы ошибаться, – хозяин кабинета склонился над какими-то бумагами.

Я стою и думаю: чего же я пойду в другой кабинет, если тут сам Бог сидит. Это ж как глупо уйти и не поговорить, раз представилась такая возможность.

– Ну, поговори, – не отрывается от бумаг Саваоф.

– А… э… Как же Вас зовут на самом деле? – я осторожненько сажусь на край стула, чтобы в случае чего сразу смыться.

– В смысле?

– Ну, вот одни народы зовут Вас зовёт Яхве, другие – Абсолютом, третьи – Дао, четвёртые – Аллахом, пятые – Буддой, и так далее, и так далее. Есть ещё такие имена, как Кришна, Вишну или… Да всё и не перечислить.

– Так и не перечисляй.

– А как же правильнее называть? Ведь сейчас такая мода пошла, что те, кто зовёт Вас Аллахом, повадились убивать всех прочих, кто зовёт Бога как-то иначе.

– Я вообще Себя лучше чувствую, когда люди совсем не упоминают Меня в свой бессмысленной болтовне. Что слова? Словами «вертеп» и «притон» изначально совсем не злачные места обозначались.

– А как же «вначале было Слово»?

– Так то – Слово, а не слово! Это Моё Слово было, а не ваши напыщенные или грубые словеса.

Тут по связи прозвучал голос из приёмной:

– К Вам Лютик просится.

– Пусть войдёт, раз просится, – вздохнул Саваоф. – Куда от этого чёрта денешься…

Я никак не могу его рассмотреть: вижу только какой-то светящийся контур. «Он не имеет ни формы, ни цвета, ни имени, но, оставаясь неизменным, является причиной всех изменений», всплывает откуда-то из глубин памяти.

Вошёл какой-то красавец. Или красавица? Да нет, определённо, умопомрачительно красивая женщина в чёрном наряде из лоснящихся перьев… Нет, всё-таки мужик. Выражение лица вошедшего – или вошедшей? – какое-то текучее. Овал и черты лица то мужские, то вдруг незаметно смягчаются под женские.

– Папа, а Мишка мне снова морду набил буквально ни за что! – полилась речь, переходящая с высоких женских ноток на глубокие мужские, так что в самом деле не поймёшь, чего тут больше. – Я ведь даже ничего такого! Иду, значит, думаю, как бы напакостить где. А он подлетел и сходу по харе мне, и по харе. Ну, нельзя же так, в самом-то деле! Ты бы с ним поговорил, что ли.

– Да знаю Я. Мне некогда сейчас: у Меня вот человек сидит.

– Поду-умаешь, человек! Да к тому же это не человек, а баба, – и незваный гость окончательно перешёл на мужские повадки, вальяжно развалившись в кресле напротив.

– Иди, Лютик, иди! – замахал на него руками хозяин кабинета. – А то сейчас Михаил должен ко Мне с отчётом о проделанной работе заскочить. Ещё не хватало, чтобы вы тут сцепились.

– Нигде нет демону покоя! – Лютик сценически схватился за голову и завилял попой к выходу, напевая: – «Если б море было пивом, стали б бабы все красивы».

Дверь мягко закрылась. Точнее, вместо неё было какое-то подобие облака, в которое нырнул выходивший. Стены тоже были такими же. А окон вовсе нет! Но местами сквозь «стены» светили яркие лучи солнца.

– Кто это? – спрашиваю я с большим любопытством.

– Это? Лютик.

– Какой Лютик?

– Такой. Уменьшительное имя от Люцифера, которое в переводе с вашей латыни означает «светоносный».

– Так это дьявол, что ли?!

– Что ли.

– Какой ужас!

– Да в чём ужас-то? Он такой же важный винтик в Моей системе, как и все остальные.

– Так его же надо бояться!

– Чего его бояться? Чертовщины боится тот, кто сам тайно к ней тяготеет. Поставь перед человеком банку со спиртом, и он останется на своём месте, если не тяготеет к пьянству. А который тяготеет, вылакает и будет валяться в непотребном виде. Потом ещё орать начнёт, что это бес его попутал. А бес ни сном, ни духом! Человек сам выбирает, катиться вниз или карабкаться наверх. А нечистую силу во всём винит, чтобы одному не так скучно было за свои поступки отвечать. Никак не может человек повзрослеть. К тому же, падать вниз значительно легче, чем пробираться наверх.

– Почему?

– Почему-почему. По закону Ньютона.

– А разве законы физики действуют в духовном плане?

– А как же? Я Сам Ньютону этот закон и подсказал, чтобы он довёл его до сведения всех людей.

– Надо же! А нас раньше учили, что наука и религия – это вечные противники, что они постоянно друг друга опровергают.

– Да где ж они друг друга опровергают? Напротив, подтверждают на каждом шагу! Вот ты удивляешься, должно быть, зачем Мне нужен дьявол, почему бы ни сделать так, чтобы нечистой силы вовсе не было, да? А ведь без нечистой силы не может быть силы чистой.

– Почему?

– Размагнитится. На аккумуляторе есть «плюс» и «минус», а если один из полюсов убрать, то это уже не аккумулятор будет. Да это и невозможно.

– Надо же! А кто такой Михаил, который поколотил Люцифера?

– О! Это серьёзный товарищ. Главный противник дьявола. Людям лучше его не встречать.

– Почему?

– Не прощает он людям даже малейшего греха, даже вот такусенькой плохой мыслишки о ком-нибудь. Он – абсолютная правильность, чистота и безгрешность. Настолько грозный, что Сам иногда ужасаюсь.

– А разве не Вы являетесь абсолютной правильностью?

– Я-то? А что ты называешь правильностью?

– Да как сказать… Вот у нас, у людей, говорят, что Боженька добрый и справедливый.

– «Боженька»? Хм… А что такое добро и справедливость?

– ???

– Представь, что родитель потакает детям во всех капризах, на любые их проступки и даже преступления смотрит с любовью и никогда не наказывает. Это добро?

– Вроде как.

– А дети в результате такого «добра» вырастают слабыми, беспомощными и жестокими людьми. Это хорошо?

– Плохо.

– Вот! А теперь вообрази, что ты идёшь по дороге, и вдруг некто толкает тебя в канаву с грязной водой.

– Ой!

– Это справедливо?

– Нет!

– А некто просто увидел, что тебя может сбить машина.

– Ну, я не знаю! Вы меня совсем запутали. Получается так, что добро всегда может обернуться злом и наоборот, а справедливость не всегда видна сразу?

– Угу. Если в чём-либо дойти до крайности, то сразу отшвырнёт к противоположности. Как маятник достигает крайнего положения и тут же устремляется в противоположную сторону. Я ж тебе говорю: всё по науке.

– А почему этот Люцифер такой… красивый? Или это – она?

– Ни он и ни она. Вы, люди, привыкли всё делить на тех и этих. Когда надо – это он, а иногда – она. В зависимости от обстоятельств. А что красивый, чего ж тут странного?

– У нас его изображают в виде страшенного такого существа с козлиной головой, копытами и длинным облезлым хвостом.

– Ха-ха-ха! Ох, люди-люди, не соскучишься с вами! Да кого же он тогда сможет ввести во искушение, если таким будет? Какой дурак станет его козлиное блеяние слушать? Наоборот, слушают речистых и самоуверенных, за красивыми и сильными идут на край света, а не за страшненькими и облезлыми. Вот Лютик иной раз как начнёт «заливать», так Сам заслушиваюсь.

– Значит, красота – преступна?

– Ой, да ну тебя! У вас, у русских, всё какие-то крайности. Красота и уродство – это всего лишь две условности. Вот яблоня уродлива по форме, а яблоки её прекрасны. Что красиво в одну эпоху – уродливо в другую, и наоборот. Лютик знает, что каждый конкретный человек считает красивым, и именно такой образ подсовывает, А люди придают красоте или слишком большое значение, или, наоборот, гонят и высмеивают её, стремясь втоптать в грязь. И то, и другое – неправильно. Важна золотая середина. Вот тебе нравится парк в родном городе, а другому кажется, что он представляет угрозу для людей. Дерево упадёт на кого-нибудь. И прямо по кумполу… Ты чего хотела-то спросить у Меня?

– Я не у Вас, а у товарища Саванова. И не узнать, а подать петицию… Только она не у меня, а у Маринки…

– Знаю.

– Знаете? Как Вы так всё знаете? Когда же Вы всё успеваете?

– Так назвался Богом – успевай всюду. А не можешь – ищи себе другое ремесло.

– И Вы правда всё-всё можете?

– Угу.

– То есть, я могу любое своё желание загадать, и Вы исполните?

– Ну, а чего же не исполнить-то? Правда, если оно не будет противоречить всеобщему ходу событий.

– Надо же! У меня столько желаний, что и не выбрать.

– Валяй что-нибудь одно. Самое важное.

– А… э… Как бы сделать так, чтобы у меня была своя семья? А то мне уже миллион лет, а я всё не замужем.

– Ну вот, ещё одна! До чего же у вас, у женщин, неинтересные желания. Мне вот каждая такие просьбы шлёт, – Саваоф потряс толстенной пачкой бумаг. – Некоторые тайно, чтобы никто не заподозрил в старомодности, другие – в открытую прут, как на амбразуру. А где Я вам столько женихов найду? Тебе ведь нужен хороший, внимательный, непьющий и так далее?

– Ага!

– «Ага». Нету! Таких – нету.

– Как так нету? А куда же они подевались?

– А Я почём знаю? Вот есть немного, – Саваоф вынул из сейфа тощую пару бумажек и положил её рядом с толстой пачкой прошений от женщин, – но они все пишут, чтобы я их защитил от кары такой, как брак: «Нас мало, но мы в тельняшках! Балтийский флот погибает, но не сдаётся!». Женщины просят: «Господи, помоги выйти замуж!», а мужчины просят: «Господи, сделай так, чтобы я никогда не женился!». Вот кого слушать?

– Даже не знаю.

– Хотя, вот есть китайцы. У Меня этих китайцев, как в Австралии зайцев. Тесно им, а Россия – велика. Им российское гражданство нужно, поэтому они охотно женятся на русских ду… то есть, женщинах.

– Вот уж угодили, так угодили, спасибо! У всех мужья как мужья, а у меня китаец будет! Вы мне дайте кого-нибудь из соотечественников.

– Большой дефицит.

– Почему сразу дефицит?

– Ну, нравится им быть дефицитом, чтобы цену себе набивать. За дефицитом гоняются, в очереди стоят, а какому кобелю это не лестно? Да и чем тебе китайцы не нравятся? Русские, когда утром с опухшими глазами и невнятной речью просыпаются, тоже ничем от китайцев не отличаются.

– Нет! Мужчины и так, как иностранцы, не поймёшь их ни черта, а если он ещё другой нации, считай, вообще как инопланетянин…

– Да зачем они тебе? Соединение с немилым – страдание, разлука с милым – опять страдание, желание недостижимого – одно страдание от этого.

– Что же такого недостижимого в том, чтобы иметь свою семью? Женщине за жизнь надо успеть построить дом, посадить сад, родить и вырастить детей, а я так ничего и не успею! Я же не бриллиантовое колье прошу. И почему именно соединение с немилым, а разлука – уже с милым? Нельзя ли сделать наоборот?

– Нельзя.

– Да почему же?!

– Слишком много вы требуете от мужчин. Мне вот один градоначальник жалуется, чтобы Я нашёл управу на женщин его города, а то они уже замучили своими требованиями: то крыши в домах протекают, то мусор неделями не вывозится. Хочет, правда, чтобы заведующая местного детского сада обратилась к нему хоть с какой-нибудь просьбой. Вот, тоже трагедия: кто не надо – просит, а те, ради кого согласен горы свернуть, – не просят ни черта! Ох, у людей, прямо не жизнь, а сплошное горе… А женихов у Меня не проси. Что хошь проси, но только не это. Давай-ка, лучше, в самом деле, тебе колье справим. Со стразами.

– Тогда вообще ничего не надо! – ворчу я. – Единственный раз в жизни попросила, а Вы мне про какой-то дефицит толкуете. У нас вот в детский сад когда-то больше ста детей ходили, а теперь – в два раза меньше.

– Да знаю Я.

– Ну вот! А если и дальше так пойдёт, что же от нас лет через пятьдесят останется?

– Ничего.

– Как же это «ничего»?

– Так. Надоели вы Мне. Такая бестолковая нация из вас получилась, что не знаю, кому вас и перепоручить. Уж, казалось бы, всё Я вам дал. Даже больше, чем надо! А вы всё жить не научитесь. Вечно пьяные, глупые, всё время на кого-то обиженные – тьфу! Леса дал богатые – они у вас горят, полезных ископаемых каких только ни накидал в недра – всё разворовывается и пропивается. Земли дал от Балтики до Курил – таких просторов нигде больше нет, даже на Луне места меньше! А вам всё тесно, всё хочется новых территорий прихватить, чтоб и их засрать. Нет ни городов обустроенных, ни деревень, ни дорог. Население при таких просторах сидит, забившись в тесные квартирки и коммуналки! Что ни здание, то аварийное – куда это годится? Обидно Мне, избаловал Я вас. Столько работал-работал, столько для вас всяких благ придумал, а вы… Нельзя же так Бога обижать, Он ведь тоже не железный. Я люблю, когда люди, мои дети, живут хорошо. А вы любите жить плохо, чтобы всегда был повод ныть, пить и революции устраивать. Да и революции у вас какие-то дурацкие: перемочат тех, кого не надо, и каяться начинают. Опять повод для пьянки и нытья на сто лет обеспечен, прости-господи! Вот в Швеции люди без всяких революций хорошо живут, а что есть-то у этой Швеции? Одни фьорды. Вместо земли – камни, вместо неба – тучи. А они процветают. Как им это удаётся?

– Не знаю.

– И Я не знаю. Вот Мне из Иордании доклад пришёл. Там нет ни полезных ископаемых, ни плодородных земель – одна пустыня вокруг. А ихний король Хусейн за сорок лет правления средневековую страну кочевников превратил в высокоразвитое процветающие государство. За сорок лет! А вы со своими полезными ископаемыми и всевозможными ресурсами за целый век настроили колхозов и бараков. А потом ещё за десять лет полностью развалили даже то, что было. Только и воевали против себя, а на мирную жизнь сил уже не осталось. Вот как вас назвать можно?

– У нас миссия такая, говорят: страдать за весь мир. У нас говорят, кто больше страдает, тот Богу милей.

– Кто говорит-то? Вот извращенцы, а! И потом, Я о миссии России ничего такого не говорил. Ни один суд не докажет. Я абсолютно аполитичен.

– Это наши идеологи говорят.

– Ну-ну… А вы им до сих пор верите? Нельзя же быть такими идиотами. Нет, идиотами быть можно, если очень уж хочется, но не до такой же степени. У Меня ни стран, ни народов избранных нет. Я бы тогда не был Богом, если бы имел склонность собственных детей делить на любимчиков и изгоев. А что сами дети хвастают друг перед другом своей избранностью, это Я в курсе. Но люди так ведут себя от незрелости и недоразвитости. Хотя, очень может быть, что вы осмелились считать себя избранными, потому что Я другим народам и сотой доли тех ресурсов не дал, что вам. Так не в коня корм. Это вы Мне давно доказали.

– Я, наверно, пойду, – мне становится как-то неудобно отвлекать от важных дел такого занятого челове… Бога.

– Желание-то какое исполнить? – Саваоф снова склонился над какими-то бумагами. – А то ко Мне просто так не ходят.

– Никакого не надо.

– Как?! Другие клянчат, просят чего-то и всё им мало, а тебе не надо ничего?

Тут меня как громом поразила мысль: что же это я делаю? Меня сюда направили парк спасать, а я про какую-то ерундень битый час болтаю! Хороша, нечего сказать. Доверили козе капусту! На днях вырубят деревья, посаженные твоим отцом, его братьями и однокашниками, а у тебя тут вышла из-под контроля бабья натура с пошлыми, с точки зрения модной нынче антисемейной философии, потребностями, загнанными холодным рассудком на дно сознания в эпоху бесконечных экономических, социальных и нравственных потрясений.

– Ну, говори, говори… Только дефицит не проси. Нету!

– У меня же совсем другое дело! Как бы сделать так, чтобы наш мэр отказался от затеи вырубить городской парк?

– Да это проще пареной репы! – обрадовался Саваоф.

– Только, чтобы без травматизма или какого прочего садизма!

– Как это?

– Чтобы он просто передумал парк уничтожать, как бы сама собой прошла у него эта дендрофобия. Не потому, что ему там память отшибло, или он, не дай бог, в больницу попал…

– Или в ящик сыграл…

– Нет!

– Или по этапу пошёл…

– Зачем же так круто? Короче говоря, чтобы и парк остался, и мэр был жизнью доволен.

– То есть, ты хочешь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы?

– Ага!

– Трудно тебе будет с такими многогранными желаниями. Не, Мне обычно просьбы формулируют проще: этого убрать, чтоб совсем его не было, а всё его имущество просителю отдать. Конкретно всё. Хотя Я могу и так, как ты говоришь. А чего тебе так мэра жалко?

– Да он несчастный какой-то. Жена его бросила, мафия наезжает, дочка не навещает. И вообще, он в городе уже тридцать лет руководит: от секретаря Горкома Партии до мэра путь прошёл. Как-то привыкли все к нему. Как и к парку.

– Ладно, сделаю, как ты просишь: без травматизма.

– А что Вы сделаете?

– Это уж Моё дело! Тебе вообще пора, а то сейчас Михаил придёт с отчётом о проделанной работе.

– Да-да, пойду, – я спешно поднимаюсь, чтобы не столкнуться с Абсолютным Добром и Правильностью, не прощающим малейшей неправильности недоделанным людям.

Выхожу в коридор, а там народу – тьма. Как же я удачно так рано пришла, думаю, пока никого не было! Слышу, кто-то из посетителей хрипло спорит о вступлении России в ВТО. Надо же, думаю, и здесь! Открываю дверь из коридора на лестницу, а лестницы-то и нет.

– Как же мне вниз спуститься? – спрашиваю охранника, который тоже наряжен в униформу из перьев и свободно парит в воздухе с той стороны двери.

– Так оченно просто, – отвечает он и толкает меня вниз. – По закону Ньютона. Падать вниз всегда легче, чем карабкаться наверх…

Падаю я вниз и думаю: какая же тут, в самом деле, может быть лестница. Это ж какая должна быть лестница, чтобы достать до Самого Бога! Я вообще часто во сне летаю, хотя и бытует мнение, что это бывает в детстве, когда человек растёт. Видимо, всё никак не могу вырасти.

– Уже с утра надрались, черти! – орёт кто-то сбоку.

– Да зачем нам с тобой это ВэТэО? – хрипит другой голос. – Глаза-то разуй!

Открываю глаза и вижу: в самом деле, утро. Значит, это был сон? Как жаль, что это был только сон! А с другой стороны, приснится же такое… Нет, всё-таки хорошо, что это сон.

С улицы раздаются звуки горячего спора, который вот-вот перерастёт в драку. Встаю и выглядываю между занавесками. На поваленном тополе, который за год по всей длине ствола дал корни, и его так и не смогли отодрать от земли даже бульдозером, сидят три китайца. Да не может быть! Я тру глаза и вижу, как пить дать – китайцы. Только матерятся по-нашенски и без акцента… Да нет же, свои! Просто лица у них так характерно опухли, как бывает у людей с большим стажем возлияний, отчего даже родная мать не отличит среди их однообразных лиц своего сына.

– Ты сам подумай, вот вступит Россия в ВэТэО, и сразу цены поползут вверх, – хрипло кричит один. – Дешёвой водки не увидишь, как своих ушей!

– С чего они поползут-то? – не соглашается другой. – Они и так уже выше некуда уползли!

– Мужики, давайте выпьем за вступление в энто самое Вэ-Тэ-Ёо! – предлагает третий и поднимает сделанный из обрезанной пластиковой бутылки стакан какой-то мутной жидкости.

– Нас сравняют с мировыми ценами, дурья твоя башка! – срывается на крик первый.

– А разве у нас сейчас не мировые цены? – снова не соглашается второй. – Москва считается самым дорогим городом мира после Токио, а в Европе всё копейки стоит. Моя баба каждый месяц ездит в Европу за шмотками. Покупает их там за копейки, чтобы потом тут на рынке продавать втридорога.

– Да что твоя баба-дура может понимать в мировой экономике?! Говорю тебе, что поползут цены вверх.

– А я говорю, что не поползут. Некуда им дальше ползти!

– Мужики, давайте выпьем за то, чтобы Россия наша во вто Э-Тэ-О не вступалО! – третий снова выпил целый стакан и опять налил себе из какой-то замызганной канистры, в каких масло для смазки двигателей продают.

Они ещё какое-то время спорили и, в конце концов, сцепились.

– Вот, уже с раннего утра нажрались, черти! – зычно орёт женский голос с нижних этажей. – Васька, не трогай Эдика! Тебе за него Любка все глаза выцарапает.

– Ты смотри, эта сволочь сейчас всю канистру вылакает! – приподнимается с земли тот, кого предположительно зовут Василием.

– Точно! Мы пока спорили, он уже половину приговорил, – вылезает из-под него предположительно Эдуард.

Эти слова они адресуют третьему своему собутыльнику, который в этот раз предложил ещё какой-то тост за важное событие в экономической жизни нашей страны. Вася с Эдиком поколотили и его, опять подрались между собой, после чего ушли все в обнимку, оставив вокруг поваленного «рассадника аллергии» несколько мятых газет, обрезки пластиковых бутылок различной ёмкости и прочий сор, которому не подобрать и названия.

Я перевожу взгляд на жестяной козырёк с той стороны моего окна, и к своему неудовольствию вижу на нём несколько окурков, лоскутки картофельных очистков, шелуху семечек и почерневший огрызок яблока. Сколько же всего этого «добра» накапливается на балконах и козырьках нижних этажей, если на моём пятом такое творится! Когда наши граждане ещё не были такими раскрепощёнными, и их беспощадно мучили разные комплексы, которые не позволяли выкидывать отходы из окон, то было красиво, если на подоконник или балкон осенью ветром приносило резные кленовые или алые рябиновые листья. В утренние заморозки их края покрывались мелкими каплями росы, как россыпью алмазов, и они становились похожими на драгоценные броши. А теперь вместо этой трогательной и хрупкой поэзии – сплошная грубая проза жизни. Где теперь тот клён и те рябины? Кому они мешали? Им даже не дали возможности стать мебелью или топливом, чтобы украсить или наполнить теплом жизнь беспокойного человека. Их сожгли где-то на свалке, как казнённых узников концлагеря.

* * *

Это был прозрачный день осенний, тихий-тихий, очень светлый день. Было сразу ясно – воскресенье… Что ещё сказать? Трень-брень, трень-брень.

После завтрака я решила пойти в библиотеку к Маринке, чтобы договориться, как завтра поедем в комитет по охране окружающей среды. Библиотека по воскресеньям работала, чтобы работающие и учащиеся читатели могли спокойно сдать книги, зато в понедельник была выходной.

Прихожу, а там никого нет. Только Василий Филиппович сидит на крылечке и перелистывает книгу «Два капитана».

– А где все?

– Вот книга, так книга, – не отвечает он на мой вопрос. – Это не то, что вы, женщины, читаете всякую ерунду про амуры да синекуры! Чтоб я когда вам поддался – да ни за что. Врагу не сдаётся наш грозный «Варяг»…

– Где Маринка-то?

– Побежали все к Мэрии, и эта туда же! Я иду, значит, книгу ей сдать в срок, а она ускакала на Арнольда поглазеть. Как будто никогда его не видела!

– Чего на него глазеть? Что с ним случилось-то?

– Я откуда знаю! Забирают его от нас.

– Куда?

– А ты и не в курсах! Это ещё вчера вечером известно стало, пока вы со своей дурацкой петицией бегали по всей округе. В Райцентр его забирают. В тамошнюю Администрацию на какую-то хорошую должность. А где ему плохая должность? Он везде хорошо устроится. Он ведь, как детскую площадку у детсада отделал, якобы, – Василий Филиппович повертел рукой, словно вкручивал воображаемую лампу накаливания в патрон, – так на него вышестоящее руководство сразу и обратило внимание. Дескать, такой трудяга и скромняга, что надо бы его повысить и вообще как-то наградить! Дескать, такие люди как раз нужны в Райцентре, а то там сплошное равнодушие и косность по отношению к рядовым гражданам. А наш Арнольд это болото, стало быть, расшевелит своим примером самоотверженного участия и сочувствия… Тьфу!

– Как же мы без мэра?

– Так нового какого-нибудь лоботряса пришлют. Мало их, что ли, на Руси? Таких у нас никогда мало не бывает.

– Ничего себе!

– Так-то.

Я иду к Мэрии, а там счастливый и растерянный Арнольд Тимофеевич уже произносит наспех сочинённую прощальную речь. Бабы растроганно хлопают глазами, мужики ухмыляются, а Варвара горько плачет, уткнувшись экс-мэру в плечо:

– Не уезжайте! Я без Вас буду очень скучать, у-у-у…

– Так поехали со мной, глупая. Чего ты так ревёшь, словно меня на войну отправляют? Поехали, а?

– Я не могу-у-у. У меня здесь огород и дети-и-и. Пятьдесят один человек.

– Как пятьдесят один? Ты же раньше говорила, что шестьдесят три.

– В этом году в школу двенадцать человек пошло, у-у-у. А теперь вот и Вы куда-то уезжаете, у-у-у, ы-ы-ы…

– Поехали со мной! А то у тебя в этом году двенадцать человек в школу ушли, в следующем ещё столько же пойдёт…

– Нет, в следующем пятнадцать человек пойдёт, – Варька хлюпнула носом.

– Ну вот! Так совсем одна и останешься. И я там один буду, как дурак.

– Варвара Евдокимовна, не уезжайте! – захныкали тут же несколько Варвариных воспитанников.

Я увидела Маринку и сказала, что её дожидается Василий Филиппович.

– Арнольд Тимофеевич, – с решительным видом спросила она экс-мэра, отчего все плакальщики затихли. – А парк?

– Чего парк-то?

– Вы же собирались его рубить.

– Когда это я собирался его рубить?

– Нет, Вы нам точно скажите, а то мне некогда тут стоять: меня читатель ждёт.

– Да, – поддержала её учительница биологии. – Мы уже собрались в районный экологический комитет ехать.

– Вам всё время нечем заняться! Нашли бы себе му… Не собираюсь я рубить ваш парк! Новый мэр к вам прибудет, вот с ним и обсуждайте этот вопрос.

– А кого к нам пришлют? Молоденького, да? Хорошенького? Когда? Куда? Откуда? – посыпались главные женские вопросы со всех сторон.

– Ага, щас вам молоденького да хорошенького! – усмехнулся Лёха-Примус. – Какого-нибудь пенсионера с подагрой пусть нам дадут, чтобы не отвлекался от работы.

Арнольд Тимофеевич пожимал плечами, так как в самом деле не знал, кто прибудет на его место. Ему было и радостно, и грустно от случившегося. Радостно, потому что он, как человек любящий перемены, уже много лет мечтал хоть о каком-нибудь повышении. И грустно, потому что за столько лет работы и жизни в нашем городе он, как пересаженное молодое дерево, невольно прирос к этой земле. А теперь в его возрасте пересадка крайне трудна, и нет никакой гарантии, что на новом месте прирастёшь и приживёшься. К тому же, тут он был если не первым, то уж точно не последним парнем на деревне. А там он станет ещё неизвестно каким по счёту.

Собравшихся проводить его людей тоже терзали противоречивые чувства. С одной стороны, находясь у власти города, мэр сделал не так и много. Грубо говоря, совсем ничего. Но ведь с людьми власти на Руси это сплошь и рядом случается. С другой, он за столько лет уже отстроился, накопил себе на безбедную старость, и вот-вот только начал предпринимать какие-то действия по благоустройству города, а его тут же забирают, словно где-то наблюдается недостача в чиновниках средней руки. Все изучили его повадки и методы воздействия на него, привыкли к нему, как к старой и хорошо знакомой пользователям операционной системе, а теперь пришлют какую-то совершенно новую версию мэра, которую надо будет изучать с нуля со всеми её программами и приложениями. Приедет кто-то незнакомый и чужой, да пока освоится, пока обживётся и отстроится, пока прирастёт, пока люди к нему присмотрятся, опять пройдёт целый век.

– Ну, бывайте, – сказал экс-мэр, как обычно говорят в таких случаях. – Не поминайте лихом.

– Ладно, Вы нас там тоже не забывайте, – ответили ему в том же духе. – Приезжайте. Иногда.

Он уехал и поначалу частенько приезжал, потому что ему надо было улаживать дела с продажей недвижимости. Свой дом он продал какому-то чиновнику из Газпрома и наконец-таки расплатился с Авторитетом по долгам и процентам. Варвара решилась было ехать к нему в Райцентр, но тут к экс-мэру вернулась беглая жена и потребовала компенсации за моральный и физический ущерб. Арнольд Тимофеевич заметался. В конце концов выяснилось, что на него в районной администрации уже «положила глаз» какая-то серьёзная дама среднего возраста и больших возможностей. За большие отступные он развёлся с женой-перебежчицей и женился на этой даме. А Варя через положенные девять месяцев родила здорового мальчонку. Родила она на удивление довольно-таки легко, хотя врачи и ругались, что вот досидят до сорока лет, старые дуры, а потом бегут рожать. Но Варвара не чувствовала ни обиды, ни вины, ни страха. Главное, что теперь у неё был ребёнок от любимого человека, и жизнь наполнилась новым смыслом. Мы с девчонками скинулись и купили коляску, а жена Авторитета прислала новую детскую кроватку и две большие сумки одежды для новорожденного.

Вот Виктория Васильевна на экс-мэра очень рассердилась, что он так поступил с доверчивой и наивной бабой-дурой.

– Уж ладно бы, – выговаривала она экс-мужу, – какую наглую шлюху обманул, а Варька-то в своём детском садике где может научиться такой виртуозной стервозности, какая тебе в бабье нравится? Втрескалась в тебя по уши и совершенно утратила способность соображать, а ты и воспользовался!

– Да ничего я не воспользовался! – оправдывался Арнольд Тимофеевич. – Она сама… первая предложила. Ей ведь лет уже о-го-го сколько, а ни мужа, ни детей – любому рада будет…

Но из-за таких слов Виктория Васильевна ещё больше осерчала и перестала пускать Арнольда Тимофеевича к себе домой, когда он в очередной раз приезжал к ней поплакаться на своё горькое житьё-бытьё с новой женой. Поэтому теперь он ходил с этой миссией к Варваре. Она его жалела и кормила любимым борщом. Он ей врал, что она самая лучшая, что она даже слишком хороша для него. Да, он не с ней. Но по-настоящему любит только её – то есть всё то, что раньше врал Виктории Васильевне и всем прочим своим жёнам. Варя это знала, но его не разоблачала, потому что человек – это всё одно, что дерево: если вырос кривым, уже не исправишь. А снимать стружку тоже незачем, потому что получится тогда из живого дерева неживое бревно.

Арнольд Тимофеевич стал всё реже и реже её навещать, обещая при каждом визите, как летом они обязательно поедут куда-нибудь в Париж. А вскоре получил повышение в Петербург, так что ему стало вовсе некогда. В Париж он поехал со своей новой женой, но Варвара отнеслась к этому с пониманием, и уже через пару месяцев после родов вышла на работу. Благо, что в свою группу яслей она могла брать новорожденного сына. Ей было, прямо скажем, не до Парижа: надо было и сына растить, и на жизнь зарабатывать.

* * *

Опять наступило лето, и спасительная трава закрыла жизнерадостным ковром следы человеческой безалаберности, апатии и отсутствия культуры общежития, когда человек не верит, что мир вокруг – это продолжение и отображение его самого. Это его дом, который нуждается в разумном хозяине.

Снова мой парк сделался «изумрудно мрачен». И я всё так же люблю гулять по тропе Золотого Жёлудя и аллее Каменного Цветка, чтобы выйти на улицу с красивым названием, которое звучит, словно прозрачная шёлковая лента струится в воздушном потоке. Где можно подслушать «Евангелие от куста жасминового», которое, дыша дождём и в сумраке белея, не меньше говорит, чем от Матфея.

Я вижу деревья, которые были посажены поколением моего отца, а они видят меня. А ещё в парке остались старинные деревья, которые помнят моих прапрадедов. Эти прекрасные создания не только выделяют кислород, увлажняют воздух и служат домом для множества зверушек, но и связывают разные поколения и эпохи, которые в своё время прошли по этой земле. И так хорошо, что кто-то из них позаботился, чтобы этот мир был красив, а ты просто описываешь эту красоту, потому что она не может остаться незамеченной живым существом. Даже в Райцентре нет такой красоты!

Говорят, что после Венеции всё разочаровывает. «This city is the eye’s beloved. After it, everything is a letdown». Но не хочу я в Венецию. Чтобы никогда уже не разочаровываться в чарующей красоте моего парка.