Осень в том году выдалась славная! А то бывает такая слякотная и пасмурная, что земноводным тошно становится. Но тогда выпала просто-таки замечательная: тихая, ясная, золотая. В иную осень всю красоту разноцветных листьев сорвёт сумасшедший ветер да размажет по грязным лужам. Получается давно не чищенный мольберт, где благородные медь и золото потерялись в каше цвета детской неожиданности. Такая досада, словно кто-то безнаказанно государственные запасы цветных металлов разбазаривает! Разве можно с этой драгоценной красотой так обходиться?

А лето в тот год было никакое. Дождливый и прохладный июль с одним более-менее солнечным днём сменился душным августом, который перепутал обязанности со своим предшественником и под конец задушил такой жарой, что никто не понимал, чего он так взбеленился. Даже ночью температура ниже двадцати градусов тепла не опускалась! И начало сентября было жарким. Потом стало понятно: лето прощается с нами, лето не хочет уходить. Природа не хочет умирать. Так бывает. Природа пере-стала считаться людьми божественной, поэтому и мстит, как может. Хотя кому-то эта месть в виде холодного лета или дождливой зимы кажется подарком.

Но вот началась осень. Ярко-красивая, спокойная и мудрая, как восточная женщина, которая не считает необходимым на своей красоте обязательно сделать выгодный бизнес. Такая осень особенно хороша в тихом провинциальном городе, вдали от суеты и спешки. Если ночью и пройдёт небольшой дождь, он только освежит её краски. Даже не верится, что совсем скоро всё будет укрыто снегом: ведь трава до сих пор такая зелёная!

В эту-то осень в жизни медсестры Людмилы стали происходить очень странные события. Настолько странные, что она до сих пор не поняла, как к ним следовало отнестись. Сами посудите: идёт она по улице, идёт себе, никого не трогает, а тут подскакивает к ней мужчина, да ни какой-нибудь, а очень даже ничего, и начинает клясться в любви. И главное, совершенно трезвый, стервец! Вы часто такое наблюдали? Сказать по совести, сцен таких всё меньше и меньше в наш прагматичный и криминогенный век. Кавалеры если и падают под ноги «даме сердца», единственно оттого, что на своих ногах не держатся. Она размечтается, расчувствуется, а потом приходится его на себе переть. Иногда всю жизнь. Циничные невесты падким до себя поклонникам потому теперь сразу говорят: «Не надо было таблетки от кашля водкой запивать».

Но не такой была наша Людмила. В её жизни это происходило впервые, и от неожиданности она очень растерялась и даже расстроилась. А мужчина не ждёт, уже валится на колени, вытаскивает из-за спины букет цветов и переходит на изящную поэзию.

– Товарищ, ну возьмите же себя в руки! – призывает его она. – Да что с Вами?

– О, дивная! – сверкает глазами мужик и совсем уж сворачивается калачиком вокруг её ног: – Жить без Вас не могу.

– Люди, тут человеку плохо! – орёт от пережитого шока Людмила и здоровый инстинкт неприятия скандалов подсказывает ей «делать ноги».

Во-первых, на работу надо, а во-вторых, она и в самом деле не знает, что делать в таких ситуациях. Современные женщины всё больше как-то натасканы на случаи типа «что делать при запоях благоверного», «как пережить измену», «как защитить себя от семейного насилия», «как женить на себе хоть кого-нибудь» и делают успехи в ловле богатых женихов. Таких редких в стране с низким уровнем жизни вопреки рекламному лоску, что диву даёшься, как им удаётся не женить богача на себе, а вообще найти его как такового. А что делать, «когда прекрасный незнакомец дарит вам цветы» – никто не научит. Про него даже никто не упоминает, словно это атавизм. Разве только в разделе курьёзов.

И вы думаете, что на этом всё закончилось? Вы напрасно так думаете, потому что с этого только началось. Не успела Людмила добежать до прачечной, где подрабатывала по вечерам, как навстречу ей шагнул моряк! Да не просто моряк, а военный моряк!! Да не просто военный моряк, а целый офицер старшего состава!!! Мало того, что симпатичный, так ещё и при полном параде: китель, кортик и фуражка аж до самых до усов натянута, а из-под козырька горят страстью два глаза-угля. Вах!

– Разрешите отрекомендоваться: капитан второго ранга Гарбузов. Честь имею сознаться в непреодолимой любви к Вам.

Тут же встал на одно колено, как рыцарь, и запел сентиментальную серенаду густым баритоном. Людмила аж присела от звуковой волны, направленной на её выбитое из привычного русла жизни существо.

– Мне бы на работу успеть, – только и смогла пролепетать она.

* * *

Работа ведь ждать не будет: вмиг вышибут и найдут замену. Это среди творческих работников заменимых нет, а новую гладильщицу в прачечную всегда сыскать можно. Работа эта Людмиле ой, как нужна: её зарплата медсестры представляет собой ерунду какую-то в полтора прожиточных минимума. Вот она и устроилась в прачечную гладить бельё в свободное от основной работы время за ещё один прожиточный минимум. А два с половиной прожиточных минимума – это уже целое состояние! У других и такого нет.

Работа в прачечной пыльная и, что хуже всего, очень жаркая, как в горячем цеху. Утюги раскалены, от белья летит ворс, остатки моющих средств витают в воздухе едкой пыльцой. Людмиле на днях даже плохо сделалось. Голова кругом пошла, в глазах всё завертелось куда-то, словно она на каруселях катается. Но ничего, обошлось: обычный тепловой удар. Бабы водой на лицо побрызгали и домой отпустили. Она так испугалась, что её теперь за слабость здоровья выгонят, и больничный брать не стала. А что делать? Сейчас все выживают, как могут. А у Людмилы к тому же родители-пенсионеры. Пенсия отца вся уходит на оплату коммунальных услуг, пенсия мамы – на лекарства, а Людмилины два с половиной минимума – на оставшиеся тридцать три удовольствия жизни. Короче говоря, хорошо живут: грех жаловаться. Другие и того хуже буксуют по жизни.

Отец, правда, парализован. Было время, когда он отчаянно пил. Вроде и работал инженером, вроде и зарплата была нормальная, и жена не вредная, но ничего не тормозило. Сейчас пьют и с высшим образованием, и с низшим, и при деньгах, и вовсе без оных, и культурные, и вовсе одичавшие. Впрочем, культурные от пьянства тоже вскоре ничем не отличаются от одичавших, хотя в корне с этим не согласны. В России так принято: молодость пропить, накуролесить, испортить отношения с семьёй, восстановить против себя жён и детей, наделать глупостей. Принято считать, что это не страшно – молодость на то и дана. Как постареет, так и поумнеет. Молодость пропил от незрелости ума, в старости решил за ум взяться, а ума-то нет, браться не за что. Пропит. Начинает вести себя ещё более странно, деструктивно, как специалисты говорят. Вообще, в России так не говорят, на этот счёт придуман миф о некой загадочной душе. Чего только ни придумают, лишь бы сохранить за собой право приводить себя в это «загадочное» состояние с помощью милых сердцу ингредиентов!

Ещё бытует миф, что наши люди пьют, потому что они все поголовно несчастны. Ну, вот страна такая, что счастливым тут гражданство не дают, чтоб не сбивать массы с основного курса. Хотя, что такое счастье – тот ещё вопрос. Одни считают, что для счастья надо непременно встретить свою половинку – она-то и сделает тебя счастливым. Как она это будет делать посреди тотального несчастья – её проблемы. А если не сделает, ей же хуже будет, пусть пеняет на себя! Мстят половинкам, не оправдавшим доверия, жёстко и практически всю жизнь. Ту самую, которой больше никогда не будет. Другие уверены, что для счастья требуется много денег. Тогда можно сбегать в магазин и накупить себе счастья всех сортов. Знать бы только, где этот магазин и почём нынче килограмм счастья? Третьи придерживаются мнения, что во всём виноваты сионисты и масоны (большинство не разбирается, чем они отличаются), карма и чакры (из той же оперы), американцы, политики, погода, тёща, экология, пятна на солнце, террористы, соседи, Чубайс, адронный коллайдер и прочие люди, организации, предметы и явления, коим несть числа. Поскольку виноватых так много, сам бог велел пить. Можно всю жизнь. Ту самую, которой второй не будет. Но они же все виноваты! Посему продолжаем пить. Пока они не исправятся. Но они и не думают исправляться! Мало того, они даже не догадываются, что должны исправиться ради счастья какого-то спившегося назло всем товарища. Да и в каком именно направлении следует исправляться? Незрелому уму кажется, что мир только вокруг него вращается и лишь его интересы учитывает. А если не учитывает, ему же хуже – сопьюсь и точка!

Дескать, как тут не пить, если жизнь такая. Но когда люди пьяные валяются, жизнь ещё и не такой сделается. До пьяниц никак не доходит, что жизнь не сама по себе мрачная и беспросветная, а они её такой делают. Казалось бы, если в мире такая непростая ситуация, то имеет смысл хотя бы в семье сохранить островок счастья и уюта, а не вваливаться туда с обиженной на весь мир кривой рожей. Миру-то плевать, а вот семье «любоваться». Казалось, можно бы свой дом оградить от «такой» жизни, не перегружать его негативом и враждебностью, но… не дождётесь, курвы. Ишь, захотели на Руси легко прожить? Да не бывать этому!

Вот и Людмилин отец раньше шибко поддавал. Такая гнетущая обстановка была в доме, хоть не ходи туда, и нет никакой надежды вырваться из этой душной среды распада. Доходило до того, что Людмила с матерью убегали от буйства отца к соседям. А что соседи? Соседи – люди понятливые. У самих сын к наркотикам пристрастился. Уж где и какие наркотики он умудрялся найти на нищенские зарплаты родителей – сказать сложно, но буянил тоже исправно, когда «ломало». Соседи тогда к Людмиле прибегали. Когда не было возможности держать оборону ни у соседей, ни у Людмилы, бежали к соседям наверху. Если там было всё относительно спокойно, конечно же, а то у них спивалась сама мать семейства. Это вообще трагедия, по сравнению с которой запои других членов семьи – ничто. Она, если уходила в «изменённое состояние сознания», то до судорог и припадков. Тогда её дети бежали то к Людмиле, то к её соседям по площадке. А то ещё был «блокпост» этажом ниже, хотя там к хозяевам иногда вваливался племянник с пьяной компанией, и уж тогда обитателей сего блокпоста милости просим или к Людмиле, или к её соседям, или этажом выше.

Так и бегали друг к другу. А что делать? Все так живут. А когда все так живут, это перестаёт быть чем-то из ряда вон выходящим, становится нормой. Той самой, от которой происходит понятие нормальности. Кого теперь такими историями удивишь? Нормалёк всё! Так и надо жить. По этой норме сейчас почти в каждом семействе находится человек, который всеми силами старается жизнь близких сделать невыносимой и ужасной. Чтоб им скучно не было. А куда его денешь? Родная же кровь, хоть и ведёт себя как отпетая вражина, хуже террористов и коллайдера. У хладнокровных европейцев такое поведение причисляется к антисоциальным формам поведения и даже как-то лечится или изолируется, а мы себя утешаем красивым названием «загадочная русская душа». А если не станет она себя так вот «загадочно-прегадочно» вести, то какая же она тогда к чёрту загадочная? Миф-то создан – изволь соответствовать.

Относительно мирная жизнь в доме у Людмилы началась, когда у отца отнялись ноги. Мирная жизнь не сразу началась – больно жирно будет, если сразу-то. Сначала отец ещё ужасней стал себя вести, а однажды учудил такое, о чём и вспоминать-то страшно: решил выброситься из окна. Обычное дело у пьяниц, кстати, рядовое даже. Только такой неадекват мог додуматься, чтобы делать это с третьего этажа дома с низкими потолками в квартирах для сведения счётов с опостылевшей по всем пунктам жизнью. Позже объяснял, что забыл, на каком этаже живёт, вот до каких чёртиков допил. Когда ноги только отнялись, врачи сначала обнадёживали, ежели он пьянствовать какое-то время не будет, то возможно и начнёт ходить. Когда-нибудь. С другой стороны, жене и дочери оно даже как-то спокойнее, когда он никуда не ходит. Куда он может пойти-то? Уж явно не в музей или библиотеку. Побежит сразу, как пить дать, в магазин за самым дешёвым пойлом. Что ж в этом хорошего?.. Хотя кто-то наверняка придерживается другого мнения на почве повального плюрализма и махрового демократизма.

А тут он через подоконник переполз, перевесился, пролетел вниз пять метров, упал плашмя, да и сломал хребет. Ещё и головой стукнулся. Врачи тут уж руками развели: баста, не встанет. Отец какое-то время вообще не шевелился, даже не говорил ничего. Лежал, смотрел в потолок и беззвучно плакал. Жена и дочь тоже плакали, но не сдавались. Обычный быт обычных русских баб, до которого никому нет дела. Так целый год с ним возились, подменяли друг друга, чтоб сбегать на работу. Отец стал потихонечку двигаться и даже садиться. Вскоре и головой завертел, и руками задвигал. Врачи руками аж всплеснули: мол, всё только благодаря уходу близких. А для чего они ещё нужны, эти близкие?

Но ходить отец так и не смог. Зато начал от скуки читать: других дел всё равно нет. Людмила стала ему книги из библиотеки носить да покупать журналы и газеты «для думающих», а не «для резвящихся», как отец обозначил. Вот тут-то и началась благодатная жизнь. Дома тихо, мирно, уютно. Ничего не разбито, нигде не нагажено, отцовы друзья не валяются, не матерятся, на ножах друг с другом не дерутся и о своих «подвигах» дурным голосом не орут. Друзья отца вообще как-то сразу забыли дружбу и исчезли. Выяснилось, что кроме посиделок вокруг бутылки их ничего не связывало: ни взаимная симпатия, ни общность интересов, ни духовная близость. Как только бутылка – главный компонент такой «дружбы» – исчезла из их компании, развалилась и сама компания. Даже не навестили ни разу, не поинтересовались, как идут дела у их бывшего собутыльника. Да это и к лучшему, потому что такие «друзья» на женский взгляд хуже врагов. Хотя, что может понимать женщина в сложных хитросплетениях сурьёзной мужеской дружбы?

Отец стал жену и дочь называть по имени, чего давно за ним не замечалось. То ли подействовало, что он при падении головой стукнулся, то ли чтение хорошей литературы повлияло. Так хорошо в доме стало, что даже хвастаться боязно: как бы не сглазить. У других-то такого рая не наблюдалось, разве только у соседей сверху мать умерла при очередном энцефалопатическом припадке. Дети её сначала облегчённо вздохнули, а потом старший сын-студент внезапно тоже запил, институт забросил и в бомжи подался. Наследственное.

Людмила купила отцу подержанную кресло-каталку, и стала гулять с ним в парке рядом с домом. Иные счастливые бабы с детьми и внуками так гуляют. В парке она всегда встречала красивую молодую женщину с детьми. Не местная. Откуда-то с юга: то ли армянка, то ли азербайджанка, а может и чеченка – кто их разберёт. Всегда хорошо одета: зимой то в одной шубе, то в другой, летом в длинных, красивых, по-восточному пёстрых платьях. Царица да и только! И звали её необычно – Аида. Вся такая гибкая, неспешная, с длинной чёрной косой и большими тёмными глазами. Взгляд такой спокойный, умиротворённый и, как ещё говорят, исполненный внутреннего достоинства. Сразу видно, что такая баба сама за мужиками бегать не будет и завоёвывать их любовь и внимание к себе любыми способами. Наши-то не такие, сравнивала про себя Людмила тех и этих. Наши вечно беспокойные, тревожные, неуверенные ни в себе, ни в завтрашнем дне. А уж меньше всего уверенные в своих сожителях, если таковые у кого имеются. Смотрят на них с одинаковым для всех выражением: «горе ты моё луковое» или «наше чудо в перьях». А гори и чуды словно специально делают всё возможное, чтобы и дальше поддерживать этот имидж в женских глазах. Так проще жить, должно быть? Всё время у этих горь и чуд что-то да заплетается: то язык, то ноги, то всё вместе взятое. Копии героев из рекламных роликов девяностых, на которых они и выросли: разухабистые и шумные в мужских компаниях, где непременно есть выпивка, и совершенно потерянные в семье, словно бы случайно там очутились и ищут любой повод, чтобы выбраться «из этого ада». Их бабы всё время с сумками, с авоськами в вечном поиске пропитания для семьи.

Другая крайность современных русских женщин – агрессивные пофигистки, считающие себя деловыми неизвестно в каком деле и презирающие хозяек авосек и «горь луковых» вместе с «чудами в перьях». Одеты всегда по-летнему даже в метель и мороз: то пупок торчит, то вся поясница открыта, то ноги во всю длину обнажены, то ещё какой-нибудь кусочек тела. Дабы поймать на него свой кусочек счастья и потом дико недоумевать, почему привязалось какое-то… горе луковое! Никак понять не могут, что на их тщательно продуманную игру «мне всё пофиг» и «мне никто не нужен» именно такие лучше всего и нерестятся. А может, не всё им так уж и по фиг? Может, не всё так и безнадежно?..

А эта Аида плевать хотела и на самодостаточность, и на деловитость, впрочем, как и на авоськи тоже. Зачем бабе это про себя выдумывать, если она любима и счастлива? Такая молодая, а уже с четырьмя детьми! Один в коляске, а трое идут рядом. Все ухоженные и спокойные, как и мать. Людмила ей в какой-то степени завидовала белой завистью. Иногда видела, как встречал Аиду с прогулки её муж. Именно муж, а не вольный какой трахаль, который до пенсии не готов стать мужем, а уж тем более отцом. Всегда трезвый и серьёзный такой мужчина: сразу видно, что всё в семье на нём держится. Не на словах, а на деле. Хотя Людмилины подруги считают, не дай бог связаться с мужиком, на котором всё будет держаться. Якобы такие мужчины склонны демонстрировать жене своё превосходство и при каждом случае даже в присутствии посторонних опускают её ниже плинтуса. Но Аида не была похожа на ту, которую делают ниже плинтуса, тем более при посторонних. Чувствовалось, что она в своём муже уверена и так же уверена в завтрашнем дне.

Самой Людмиле-то уже под сорок – возраст для женщины в России очень непростой. Так-то ничего ужасного, но исторически сложилось, что в этом возрасте русская баба уже считается старухой, а её ровесники мужчины и вовсе куда-то выпадают из жизни по «уважительным» с их точки зрения причинам. Русские бабы и в самом деле раньше быстро старели от ежегодных родов, таскания воды с колодца, работы в поле и прочих «прелестей» бабьей жизни, которыми так восхищался поэт Некрасов. Тот каторжный быт местами уже канул в Лету к радости самих баб и к сожалению многих поклонников того женского образа, который и в огонь войдёт, и коня на скаку затормозит, и совершит ещё чего-нибудь этакое брутальное, чтобы сильному полу было на что лениво поглазеть с завалинки под лузганье семечек и бурное обсуждение. Но генетическая память, что при такой эксплуатации женщина быстро превращается в развалину годам к тридцати, осталась. Хотя и сейчас можно встретить такие объявления о знакомстве: «Ищу энергичную женщину. Кратко о себе: десять гектаров огорода, два сарая, три коровы, четыре козы, пять поросят…». Многие нуждаются не в жёнах и даже не в возлюбленных, а в работницах и добытчицах. Поэтому двадцатилетняя девка в таком климате уже на выданье, а для тех, «которым за…», надежд на личное счастье остаётся всё меньше и меньше.

Людмила в какой-то момент почувствовала, что пропало прежнее желание подгонять время, и мысли «когда же я вырасту и повзрослею?» сменились на «Господи, как же летит время!» и «Остановись мгновенье… ну, хоть на… мгновенье!». День рождения перестал радовать и превратился из праздника в подобие сухого отчёта к завершению ещё одного года жизни: свою судьбу так и не встретила, замуж так и не вышла, ребёнка так и не родила. И появилось неведомое доселе чувство, что сами годы стали проходить с ужасающей быстротой, прямо хоть за хвост их хватай! Щёлкают, как на счётчике в такси, не затормозить! И знающие люди говорят, что дальше они будут нестись ещё быстрее, так как «чем дольше живём мы, тем годы короче…». Только вчера дни тянулись медленно, а сегодня такое чувство, что буквально несколько минут тому назад было утро, и вот уже вечер. И опять ничего не сделано из того, что хотелось бы сделать, потому что время понеслось куда-то без оглядки. А хочется, чтобы как в юности один день тянулся вечность…

* * *

Возникла какая-то неизлечимая тревожность за ускользающее время. Сделалось досадно, что молодость нельзя удержать никаким молитвами, просьбами, заклинаниями. И в этом главная печаль мира. После тридцати не все чувствуют старость. Когда медицина добилась большей продолжительности жизни, тридцать лет перестали быть старостью, но Людмила помнила, как в фильме «Труфальдино из Бергамо» одна героиня пела: «Жить осталось так мало: мне уже семнадцать лет». Всё-таки присутствует какой-то атавизм, который напоминает, что жизнь ограничена. Она ещё не пахнет разложением, смертью, отчаянием, но давит осознанием, что почти ничего не осуществлено из мечтаний юности. Ведь юность дана человеку для мечты, планирования жизни, а затем наступает пора реализации мечты, когда всесокрушающий дух молодости и юношеская революционность сменяется консерватизмом, а желание познавать жизнь сменяется выводами и предложением решений.

Какие выводы и решения были у Людмилы? Среди бывших собутыльников отца, правда, были кандидаты в женихи. Был такой Федька, который года три назад умер от полного разрушения печени. Людмиле даже его мать намекала: хватай его, пока совсем не скурвился и ещё хоть какой-то товарный вид имеет, да и жени на себе, пока не протрезвел, собака страшная. Людмила и собралась было с духом, но в какой-то момент ясно поняла, что ещё одного пьяницу и дебошира в семье она не переживёт. Да и свою мать жалко: ей-то за что всё это?

Потом Федьку делили между собой две молодые девки из соседнего квартала и какая-то беременная баба с окраины города, даже за патлы друг друга таскали прямо во дворе. У бабы после драки выкидыш случился, зато вскоре «понесла» одна из девок. Федька очень гордился своей востребованностью и бурно обсуждал с товарищами «этих шлюх». Мотался от одной к другой и до третьей. Его «невесты» так дорожили этой симпатией, что потакали во всём, боясь потерять Федькино расположение. Две из них даже пить с ним начали. Одна-то быстро померла – слабая оказалась, как сокрушённо сетовал сам Фёдор. А другая ничего, пила с ним на равных и пока живёт. Хотя никто в этой больной хрипящей старухе не признает теперь молодую бабу двадцати с небольшим лет.

Так Федька резвился-резвился до сорока лет, а потом ему всё надоело до чёртиков, и он вернулся, как в таких случаях водится, к своей разнесчастной матери, где запил ещё беспробуднее, так что вскоре помер. Людмила ходила ставить ему капельницы, а он ругал её, что она своевременно не спасла его от алкоголизма, как и положено медицинскому работнику и настоящей сердобольной русской женщине. Федькина мать на неё тоже как-то странно обиделась и доказывала, что в её руках он бы не стал так спиваться, как с юными секельдявками из соседнего квартала. Так обиделась, что даже здороваться перестала. Да и ладно. Было бы за что переживать. Надоели они всё! Надоели эти спивающиеся в хлам придурки, которые дома умеют только жрать, бухать и пялиться в телик, бурно обсуждая каждую высосанную из пальца сенсацию, каждый рекламный ролик, каждый взмах кулака из тупого фильма о крутых суперменах с собратьями по разуму – такими же никчёмными пьяницами. А когда они уже не могут трескать водку, то превращаются в кустодиевских красавиц с пышными формами, свисающими с дивана. Надоели их затюканные ненормальной жизнью мамаши, которые в одиночку тянут взрослых сыновей, не понимая, что нормальных мужчин при таком раскладе из них не получится. А потом ищут дуру, которой можно было бы сплавить это чудо природы.

Знающие подруги, всё знание которых заключалось в периодической смене сильно пьющего, сильно гулящего или сильно бьющего сожителя на очень сильно гулящего, пьющего или бьющего с последующей заменой его на умеренно бьюще-гуляще-пьющего, втолковывали Людмиле, что стоящий мужик так просто на дороге не валяется. Его ещё надо подцепить, захомутать, заарканить, отбить от стада, взять за рога или наоборот ему эти самые рога обломать. Словцо «подцепить» наводило на мысли о нехороших вирусных заболеваниях, прочие же рекомендации больше напоминали практические советы по скотоводству. А хотелось нормального бабьего счастья без элементов сбруи. Хотя мужские отзывы о любви вроде огулять тёлку или покрыть овцу тоже не уходили дальше курса зоологии. Прямо быки и коровы какие-то!.. Людмила лет десять назад познакомилась с мужчиной, он у них в больнице лежал с нарывом на ноге. И так он ей приглянулся, так понравился, что она даже подумала: вот и встретила. Но однажды услышала, как он товарищам по палате рассказывает, что собирается тут одну козу задрать. Дело даже не в том, что под этой «козой» он подразумевал Людмилу, а просто как-то неловко иметь дело с мужчиной, который способен предложить только какую-то «козью любовь».

– А ты называй его козлом, бараном или телком – не так обидно будет, – советовали подруги.

– Мне как-то не по себе, что близкий человек будет считать меня дойной коровой или безотказной тёлкой, – верещала Людочка.

– Так это и есть любовь, дура! – мрачно убеждали её подруги. – Это и есть наше бабское счастье.

– Отчего же у вас такие несчастные лица? – недоумевала Людмила.

– Подумаешь, чистоплюйка! – начинали злиться подруги. – Козла какого-нибудь за рога взять она не хочет – ей нормального мужчину подавай! Ага, щас в обе руки тебе его выдадут, только жди! Аккурат к самой пенсии получишь в качестве выходного пособия, дура набитая. Все бабы как бабы, с уродами и вонючками живут и ничего, не выпендриваются. А эта какая-то особенная, принца ждёт!

То есть подруги на Людмилу тоже вроде как обиделись за её неправильное отношение к жизни. А вскоре исчезла и сама почва для дружбы. У них-то теперь всё серьёзные бабьи разговоры о бесконечной войне с несносными сожителями-алкашами да осатаневшими свекровями, с нервными и непослушными детьми, которые «все как на подбор пошли нравом в этого гада». А у Людмилы – стародевичьи мечты о том, чего по их убеждению нет и быть не может. Пока она на что-то там надеялась, молодость прошла, словно и не было её никогда. Теперь вот гуляла с парализованным отцом. Для себя всё разложила по полочкам сознания, что будет заботиться о пожилых родителях как о своих не родившихся детях: они такие же беспомощные, наивные и не знающие жизни, которая стала нестабильной и изменчивой.

Изменилось ведь всё до неузнаваемости! Вчерашнее чёрное сегодня стало белым и даже белоснежным, а сегодняшний негатив ещё вчера относили к позитиву. Людмила помнила из детства такой период (как потом стали говорить, очень неправильный период в истории нашей страны), когда, скажем, пьянство считалось чем-то нехорошим. Было такое, как сейчас многие сказали бы, «античеловечное» время, когда велась агитация за трезвый образ жизни. Это ж надо было так издеваться над народом! Издевательство продолжалось недолго и вскоре почти официально стали считать, что как раз трезвость является заболеванием и отклонением от нормы. Сам трезвенник своим неприемлемым поведением постоянно отравляет существование нормальным людям – пьяницам. Все сразу кинулись демонстрировать эту свою нормальность, как ещё недавно демонстрировали преданность КПСС.

Людмила, когда ещё в медучилище училась, шла как-то мимо Гостиного Двора, а там у главного входа проводилась акция в плане перетягивания каната на умение пить горькую. Хотите – верьте, хотите – нет, а что было, то было. С привлечением спонсоров! Участвовать вызвались даже женщины и подростки под гул всеобщего одобрения. Одна соискательница опрокинула сразу целый мерзавчик. Страсти накалились как на полуфинале по футболу. Победил в итоге какой-то плюгавый мужичонка бомжеобразного вида, который без отдыха и закуси вылакал сразу литр. Публика ликовала.

– Вот он, наш победитель! – торжественно объявил ведущий, который настолько самозабвенно проводил эти акции, что вскоре при поддержке спонсоров перекочевал на ведущие каналы тогдашнего телевидения.

Это и есть новый герой нашего непростого времени, с ужасом подумала тогда Люда про бомжеобразного. Да и про ведущего тоже. Тут или втягивайся в общий поток помоев, или отойди в сторону и не мешай людям «хультурно отрываться по полной, бляха-муха».

Только сейчас в рекламе появились мужчины с колясочками, заботливые папаши, покупающие памперсы и очаровательные игрушки своим чадам. Чтобы не до конца упившиеся зрители вспомнили, что мужики не только водку трескать могут и блудить напропалую, но способны быть мужьями, отцами и не чувствовать в этой роли себя униженными и оскорблёнными подкаблучниками. Но это образцы для нынешней редкой молодёжи, которую не родили те, кто пал в неравном бою с зелёным змием в девяностые. А когда Людмила была молода, на каждом шагу рекламировали мужское «антисоциальное и антисемейное поведение на почве длительной алкоголизации», как это называется языком беспристрастной психиатрии. То пивовар Иван Таранов даму своего сердца решительно променял на сивуху, то какой-то там Сидоров сидел, насупившись в театре с женой и страдал, что он тут торчит с этой дурой «в то время, когда все нормальные мужики пьют в гараже». Эти диковатые и испуганные в кругу трезвых людей герои того времени разительно менялись в компании себе подобных. Каждые десять-пятнадцать минут по всем каналам стремительно разветвляющегося телевидения гражданам настойчиво внушали, что пить можно, нужно и полезно. Даже в какой-то пивной рекламе говорили, что сам Эйнштейн и лично Менделеев делали свои открытия, находясь «под мухой». Теперь все «под мухой» ходят, у некоторых в таком состоянии проходит вся жизнь, но не то, чтобы до Эйнштейна не дотягивают, а опускаются до пещерного уровня развития, а то и ниже. Вот поколение Людмилиных женихов и спилось весьма послушно. Русские люди вообще всегда делают всё послушно, как бы ни создавали по себе миф о бунтарском характере. Бунтовать они могут только перед женой или мамой, а если по телевизору посоветуют спиться или настругать побольше детишек, потому что не с кем выпить стало, – сделают. Не извольте сомневаться. Зачастую в пьяном угаре и делают.

Наступило время, когда о семье стали говорить как об абсолютной ценности, а к детям стали относиться как к «предмету общего поклонения». А ты уже старая. Твоя молодость пришлась на эпоху, когда прославлялось нечто совершенно противоположное и противоестественное, когда даже известные люди страны преподносили свои пьянство и блуд в качестве подвига на детальный обзор публики, так что теперь приходится смотреть на свои нереализованные мечты в чужом исполнении. Обидно, досадно, но ничего не поделаешь: молодость бабе никто не вернёт. Баба – жестокая насмешка природы. Она имеет ценность, пока молода и репродуктивна, а при старении её всегда безжалостно заменяют более свежими экземплярами.

– Вот, Людок, ты только послушай, – читал периодику отец во время их последней прогулки. – В журнале «Итоги» оптимистично теперь заявляют, что каждый патриотичный россиянин должен быть семейным и многодетным. «В Ульяновске несколько семейных пар в открытую обещало зачать двенадцатого сентября, чтобы родить двенадцатого июня новых патриотов». Патриоты России, блин. А воняет от такого патриотизма всё тем же Голливудом! Это у них такой фильм есть «Рождённый четвёртого июля», что ли. Теперь для патриотизма этого вполне достаточно, оказывается. Старшее поколение построило страну в ущерб личным интересам, но они не патриоты теперь. А кто-то свою гинекологию на показ выставляет, и это – патриотизм. Теперь оказывается надо бабу в определённый день оприходовать и обрюхатить, и можно сразу орден «Патриот России первой степени» бежать получать. Родился в нужный день и нужном брюхе, а потом сри на государство и рви с него пособия, а от звания патриота уже не отвертеться. Ты вот работаешь на государство за бесценок уже сколько лет, но ты не патриотка, Люська! А вот этот мордоворот сожительницу уговорил родить к нужной дате и в патриоты угодил. Так, кстати, в Германии при Гитлере было. Куда бы упрятаться от этих ликующих, праздно болтающих?.. Глаза бы на них не смотрели, да вот приходится.

Людмила посмотрела в газету, которой тряс отец. Увидела фото, на котором какие-то пузатые мальчики машут тряпками и орут видимо что-то вроде: «Всех порвём!». Орущий патриотизм, который ещё недавно был непривычен, всё больше входит в моду и выглядит в исполнении «иванов, родства не помнящих» в самом деле странно и нелепо, как признание дикаря в любви изысканной даме.

– Да не нервничай ты так, батя. Нельзя тебе.

– Я хочу понять, кто дал им право сортировать людей на патриотов и не патриотов? В дурдоме уместно в такие игры играть. То квасили дружно всей страной, то уси-пуси развели – детей любить начнут, перегаром на них дышать. Десять лет поощряли пьянство на все лады, а теперь хотят всех трезвыми и чадолюбивыми сделать. Десять лет показывали мужиков и баб, которые умеют только квасить, трахаться да морду друг другу бить. За бугром, говорят, такое можно увидеть только на специальных кассетах для извращенцев, а у нас телик включишь, и они там всё заполонили. На фоне спившихся многодетных хабалок из аварийных бараков следующий год в России собираются объявить Годом семьи. Вот посмешище-то! То был Год водки, Год пива, Год проституции, а теперь всё плавно перешло к семье. При длительных запоях так обычно и бывает. У меня дружки бывшие иногда до пострига в монахи допивали. Кто вчера с экрана проповедовали разврат и паскудства разные, теперь станут, скромно потупившись, верещать нам чего-то про семейные ценности. Они мне напоминают танцовщиц из кабака в фильме «Человек с бульвара Капуцинов», которые сначала юбки перед публикой задирали, а потом скромно потупив глазки пели: «Мы раньше танцевали для соблазна и ножки поднимали без стыда. Теперь мы пляшем скромнее гораздо, и нами движет красота». А в глазах ложь светится, что им такая «красота» и нафиг не нужна. Вчера пьянку и разврат пропагандировали, а сегодня к рекламе семейных ценностей переметнулись. Но такова их блядская судьба.

– Батя, не выражайся.

– Теперь всю пьянь из канав повытаскивают, – не слушал её отец, – и заставят детей плодить, слышь, Людок?

– Ага. Тебе-то что за дело до этого?

– А то и дело, что теперь даже русский патриотизм то с американской, то ещё с какой-то иноплеменной отрыжкой. Вот телеведущая какая-то свиристит по поводу Олимпиады в Сочи: «Я патриотка, и мне приятно, что выбрали Россию». А где ты патриотка-то? Сиськами трясёт перед публикой и уже в патриотки себя записала. Ты сначала сделай что-то нужное для страны и народа, а потом будешь о патриотизме своём липовом блеять… Устроили пир во время чумы. Теперь весь цемент скупили для строительства в Сочи, а жильё из-за этого подорожает. Опять за наш счёт будут иностранцев показной роскошью шокировать. А эта патриотка грудастая ещё дальше сетует, что наш обслуживающий персонал имеет привычку хамить на только соотечественникам, но и иностранным туристам, и надо бы таких близко к Олимпиаде не подпускать, дабы не осрамиться, не показать своё истинное рыло. О-хо-хо. А кто же их научил хамить, как не вы, господа телеведущие? Все манеры ваши подзаборные народ и скопировал. Ведущие такие, что феню и мат можно освоить, не выходя из дома. Одна так себя публике представит, словно зрительскую аудиторию с кабинетом гинеколога перепутала – всё покажет и всё расскажет о себе и своих частях тела без колебаний. Другой в таком виде выйдет, словно только что с зоны «откинулся» – и на заднице тату, и на морде то же самое. Третий не разговаривает, а «конкретно базарит». И это всё люди с высшим гуманитарным образованием: журналисты, артисты, филологи! Уж чего от простых смертных-то ждать, когда у элиты такие нравы и манеры, каких в самом вонючем притоне нет? Они свои гнилые нравы насаждают публике, а потом, капризно оттопырив силиконовые губки, возмущаются: как много хамства, в натуре! Манеры хуже, чем у вязальщицы-мотальщицы второго разряда. Колхозные девки приличнее выглядят, чем эти дивы патриотизма. Задницу российским триколором себе обернули и уже патриотами себя возомнили! В Европе о патриотизме никто не рассусоливает, а просто не разворовывают и не пропивают свою родную землю. А у нас всё зассали, захаркали, заплевали, и теперь чуть ли не с ножом к горлу друг друга допрашивают, кто сколько родил, пусть даже по пьяни – не суть. Ведь такие тупые, что даже не понимают всей той пошлости, которую они проповедуют! Всё по приказу свыше: то водку пить, то баб крыть. Своего ума нет и в помине. Им чего скажут, то и будут делать: хоть коммунизм строить, хоть алкоголизм внедрять.

– Успокойся, а то опять заболеешь, – поправила ему воротник Людмила.

– У меня такое чувство, что над нами всеми просто посмеялись, – продолжал сокрушаться отец. – Над тобой вот, посмеялись, над твоим поколением. Ты молодая была, на каждом шагу пьянство пропагандировалось и мерзости разные. Никто этому не противостоял даже. Политики не стеснялись в дымину перед народом появиться, чтобы пообещать прибавить к нищенским зарплатам по два цента. Теперь они в патриоты затесались и рейтинги строят на обещаниях поддерживать молодые семьи в рублёвом эквиваленте. Как конёк у них: обмолвился о молодых семьях – повысил себе рейтинг. А почему, когда ваше поколение было молодым, семью объявили ханжеством, а основой линией поведения для русского человека пропаганда насаждала пьянство, проституцию и инфантильность? Почему в годы вашей юности никто не заступался за институт семьи? Теперь после многолетней дискредитации семейных ценностей хотят воссоздать культ семьи, когда невесты состарились, а женихи спились. Улавливаешь, доча, какой над нами эксперимент учинили? Вот эта Аида тут разгуливает, а через двадцать лет внуки её будут ходить да важно на тебе поглядывать. И никто за тебя не заступится. Потому что не будет у тебя внуков. Да если бы и были, то больше за твоей спиной от жизни прятались бы, а не защищали тебя…

– Батя, да прекрати ты эти стенания! Я на вас, на сильный пол, не перестаю удивляться. Вы все пьёте-пьёте по тридцать лет, пропьёте самые деятельные годы жизни, потом протрезвеете, всмотритесь в жизнь и возмущаетесь, что она не по вашим представлениям развиваться стала. А надо было участвовать в жизни, а не в пьяном тумане сидеть.

– Так я и говорю, что над нами всеми специально такой эксперимент провели, вот мы и спились. Мы же не знали, как соблазнительно для недоразвитых умов всё то, что отвергается правилами приличия. Никто ведь не говорил, что настоящий немецкий, армянский или ещё какой мужик должен пить. Именно на русских была пропаганда направлена, вот я и… того. Поддался. Той рекламы уже нет, а у меня в голове до сих пор её слоганы вертятся, засели в памяти, как зазубренные занозы: «Лучше пиво в руке, чем девица вдалеке», «Пей больше пива – будешь жить красиво!», «Если ты настоящий мужик, то смело пей коктейли Бзик!». Или ещё такой был призыв: «Не слушай своих домочадцев ораву – если ты мужик, то имеешь право!». Во как! Как же тут было не спиться? Маркетологи сделали образ пьяницы очень привлекательным и симпатичным, а зритель не был готов к такой атаке. Телевидение должно прививать людям хороший вкус, а не бомбардировать рекламой антисоциального образа жизни. А ведь иные вообще весь день в ящик пялятся, даже на работе! Ты представляешь, какие это опасные люди, как у них мозги закомпостированы?

– Скажешь тоже: эксперимент, опасные люди… Как будто до рекламы никто не пил, – усмехнулась Люда. – В советское время не было рекламы, а пили будьте-нате, целые предприятия останавливались. Так уж все и спились от этой рекламы? Мы же с мамой не спивались, хотя тоже эту сивушную рекламу видели.

– Вы не спивались, потому что вы женщины, а женщина должна быть мудрее мужиков.

– А рекламное воздействие для всех одинаково, как и радиация. Оно не различает людей по полу или возрасту. В пивной рекламе и женщин показывали, и многие спились: к нам в больницу даже школьниц с алкогольной интоксикацией привозили. Но насильно-то в рот никто никому не лил. Иному человеку и налей пойло в чашку, а он пить не станет. Зачем свою жизнь на эту глупость тратить? Если у человека есть цель в жизни…

– В том-то и дело, что нет ни у кого этой цели! Мы же всё по команде делать приучены. Даже эти патриоты липовые по команде ими стали, а не по своим внутренним убеждениям. Таким пустоголовым легче всего компостировать мозги, потому что введение новой информации проходит легче и успешней. А индивидуальный разум встречает «в штыки» то, что опровергает его убеждения и противоречит уже имеющейся информации. Современный человек получает море взаимоисключающей информации, и это не может безобидно пройти для его здоровья, как психического, так и физического. Ему показывают в новостях, как горит Анталья и тут же после выпуска новостей он видит рекламу туроператора, который его зазывает в эту самую Анталью «сладкими обещаниями рая». Ему говорят, что коммунизм – это зло, а его безоблачное детство помнит, что в советское время не было десятилетних наркоманов и одиннадцатилетних проституток. Но нас никто не научил критическому мышлению, само-сознанию, через которые надо пропускать информацию, которая исходит извне – из СМИ, из уст авторитетных личностей, из подворотни. Поэтому люди в нашей стране по многолетней привычке воспринимают средства массовой информации как рупор правды и власти. Хотя даже власть не имеет никакой власти над этими СМИ, как и над всем остальным. Но людям всё так же кажется, что если что-то показывают по телевизору или пишут в газетах, то это угодно власти, а значит и правильно. На самом деле, оказывается, любая книга или фильм нуждаются в критическом отношении к их содержанию со стороны читателя или зрителя. А без такого отношения вообще никаких книг читать и фильмов смотреть не следует.

– Что ж, теперь и телевизор нельзя смотреть?

– Почему нельзя? И можно, и нужно, но при этом видеть механизмы компостирования мозгов. Реклама не только предлагает мыть голову шампунем. Она ко всему прочему формирует манеры, стиль поведения, образ мыслей. Покажут какую-нибудь профурсетку, которая балаболит по мобильному телефону ни о чём двадцать пять часов в сутки, а завтра все, у кого своего ничего нет, ей уже подражают. Ведь никто не умеет оценивать данные, анализировать их, проводить собственное умственное рас-следование и самостоятельно выяснять, что лежит в основе любой ситуации. Всё делается по команде, пинком под зад, как и при тоталитарном режиме. Вот один итальянский учёный пишет, что модель читателя, слушателя и зрителя за многие века совершенно не изменилась. Люди, как и прежде, слушают невнимательно, читают невдумчиво, смотрят рассеянно. Следовательно, с читателем-зрителем-слушателем можно играть, водить его за нос и при этом заставлять сотрудничать с тем, что он видит или слышит. Нам бы надо научиться отделять зёрна от плевел, а мы после информационного голода за Железным занавесом стали уплетать всё подряд. И мнения крупнейших авторитетов, и тех, кто ими только прикидывался, и откровенных шизофреников, которые только и умеют, что поражать воображение людей каким-нибудь неожиданным подходом и воззрением. Поэтому нашу молодёжь сейчас так легко увлечь в экстремистские организации, а тех, кто постарше – в секты какие-нибудь. Полное неверие и патологическая доверчивость – это одно и то же. И то, и другое – плохо. Нужен навык критического мышления, а мы им не владеем совершенно. Вот, какой-то вождь молодёжной партии опять всех на баррикады зовёт в связи с мордобоем в Таллинне. Сам-то не полезет: щенков молодых туда бросит, чтобы их там на штыки насадили. А щенки и рады, что хоть куда-то их позвали. Не на пьянку, так на баррикады – им всё равно. На самом деле тот, кто сейчас активней всех размахивает патриотическим флагом, менее других любит свою страну. Просто лозунги патриотизма сейчас стали наиболее популярными и востребованными обществом. Россия соскучилась по национальной гордости и державному величию, как немцы перед приходом Гитлера. России последние двадцать лет дудели в оба уха, что она самая худшая из всех стран мира. И теперь под флагом патриотизма толпу можно повести куда угодно: хоть в пьянство, хоть в половую распущенность, хоть в семейные ценности.

– И пусть гонят, куда хотят, – пожала плечами Люда.

– Но толпа от этого не перестанет быть толпой! А семья – дело трепетное, интимное. А они хотят туда пьяной толпой вломиться. Им же всё равно, куда ломиться, лишь бы кто идейку подкинул. Им всё равно, кого любить: жену, проститутку или Родину-мать. Ту, кого официальная пропаганда объявит достойной их пьяной любви. Но и она им быстро надоест. Новая идея всегда приходит такой заманчивой, как скрытое учение для посвящённых. Потом она проповедуется на площадях, становится площадной, привычной и утрачивает прелесть таинственности и новизны. И вот уже другие фантазии заменяют вечный рекламный слоган «если ты настоящий мужик, то…». А после этого «то» пиши всё, что угодно. И снова в этом толпа видит и цель жизни, и решение проблем, и новую любовь, не понимая даже, что вскоре и это будет заменено другим. То строителям коммунизма подражаем, то пьяницам, то многодетным отцам. А когда подражать некому – в горе. Потому что вечно кому-нибудь да подражаем. Люди совершенно добровольно согласны быть быдлом, биомассой, которая всегда течёт туда, куда её вылили.

– Ужасно не иметь своего лица, всё время играть какую-то новомодную не роль даже, а модель поведения, – грустно заметила на это Людмила. – Говорят, что из таких людей получаются хорошие актёры, но надо не играть, а жить. Что касается патриотизма, лучше в него не играть. Это же не профессия, а склонность души. А если нет этой склонности? Никакие лозунги не помогут. Вот Базаров говорил, что «каждый человек сам себя воспитать должен», а не перелагать личную ответственность за себя на хрупкие плечи рекламы да пропаганды. Не антисоциальная пропаганда делает человека таковым, а сам человек, настроенный против общества, тянется именно к такой пропаганде и находит в ней отражение своего внутреннего мира. Что это за человек такой, который запил только потому, что ему так по телевизору посоветовали? На фига такие мужики, которые настолько от пропаганды зависят? Ладно сейчас трезвые лица в рекламе появились, а если завтра пьяницы опять там появятся? Или скажут, что настоящий мужчина должен уметь вступать в интимную связь со всем, что шевелится? Надо же ему куда-то употребить чудо-юдо-потенцию, которую он повысил с помощью той же рекламы разных снадобий. И что же это будет? Он тогда про навязанные семейные ценности забудет и поскачет снова куда-то вдаль, где ещё есть кто-то с его потенцией незнакомый.

– Очень может быть, – засмеялся отец. – Ты пойми, что таких единицы, которые сами себя воспитать в состоянии и имеют собственную цель в жизни, а основное-то стадо ждёт указания. Когда нет никаких указаний, они бродят как потерянные, пассивно ходят на работу и домой, удивляясь, что этим «подвигом» никто не восхищается. Сейчас такие технологии внушения разработаны, что человек пойдёт воевать, убивать, покупать, пьянствовать и даже не догадается, что это не ему лично нужно, а действует внушение, что он должен таким образом поступать. Абсолютно всё можно сделать модным, стильным и заманчивым. Можно сделать модными и стильными любовь, брак, культурное поведение, супружескую верность. Беда только, что в этом есть «бомба замедленного действия»: никто не скажет, как поведёт себя примерный семьянин, которым человек стал в результате массированной рекламной атаки, если его перестанут обрабатывать или вдруг станут пропагандировать прелести разврата и пьянства. Американцы ещё полвека тому назад обучали приёмам ТэВэ-зомбирования школьников и умению этому противостоять. Потому что надо уметь защищать суверенность своего внутреннего мира от внешних посягательств, а мы не умеем. Для нас теперь простейший выход: никому не верь. Потому-то столько циников и нигилистов. А как же людям среди людей жить и никому не верить? Это ж не жизнь! Но что делать, если кругом – уловки и ложь, прогнозу погоды и ценам даже верить нельзя. На ценниках теперь указывают цену типа девять рублей (крупной цифрой) и девяносто девять копеек (циферками помельче). Люди видят такую цену и подсознательно склонны воспринимать её, как «почти девять», тогда как это – «почти десять». Марка далеко не самого лучшего качества может носить громкое название, например, «Нас носят короли», хотя короли очень просто одеваются. Но люди на это клюют! Они даже не догадываются, что это всего лишь торговая уловка. Вот один академик пишет: «Психика человека – это не помойное ведро, куда можно сваливать всё, что угодно. Это активная система, выбирающая из потока информации именно то, что необходимо ей в данный момент. Не копировать всё, что увидишь, а освоить и присвоить себе, что именно тебе на самом деле нужно, найти им место в своём внутреннем мире и научиться безопасно с ними обращаться». А мы не умеем свои страхи, капризы, неуверенность и гнев облекать в общественно приемлемые формы, вот и беснуемся, как только фантазия позволяет.

– Батя, ты эту идею нашим мужикам подай. То-то они плакать станут. Раньше ревели, что их споили, а теперь станут рыдать: «Нас не научили противостоять информационному вторжению в мозги». И когда только этот ваш плач закончится?.. А ещё лучше, предложи Госдуме вам выплачивать теперь компенсацию за манипулирование вашими мозгами через рекламу и пропаганду.

– А что, неплохая идея! Ты вот смеёшься, а я больше чем уверен, что над нами продолжают проделывать жесточайший эксперимент. Например, расчленяющая фильмы и передачи реклама не только «убивает» эти самые фильмы и передачи, так как своим вторжением искажает сюжет, но и поражает психику многомиллионной зрительской аудитории, которая уже вжилась в повествование и начала сопереживать героям. А тут влезают крикливые и шумные статисты, и начинают предлагать купить сигареты, прокладки, йогурт, презервативы и прочие скобяные изделия. Вот что пишет по этому поводу профессор психиатрии Полищук: «Телезритель испытывает чувство досады и раздражения в связи с таким вмешательством в свои переживания, и если это происходит многократно изо дня в день, то нервно-психическая сфера постепенно расшатывается, повышается раздражительность, утомляемость и истощаемость». Во как, доча. Вот какой чудовищный эксперимент со всеми нами проделывают каждый день. Я вот прекратил телевизор смотреть, так и пить сразу перестал. Во всяком случае, не хочется. А ведь сколько лет в этот ящик пялился! Господи, на что свои годы угрохал! Ведь помру скоро, а что скажу, когда перед Богом предстану? Для семьи ничего не сделал, для людей. Для тебя вот ничего не сделал…

– Перестань себе давление нагонять.

– Мне, доча, просто обидно. За тебя вот обидно. Ты же хорошим человеком стала, хотя и в такую гнусную эпоху выросла, а жизнь как-то мимо прошла.

– С чего это вдруг? У меня вроде всё нормально.

– Да где ж нормально? Тебе надо было за хорошего парня замуж выйти, семью создать, детей родить, чтобы никто перед тобой теперь не кичился своей плодовитостью, как Ниобея перед Латоной.

– Батюшки-светы, какова метафора-то! – присвистнула Людмила. – У Латоны, кстати, были дети. Не в таком баснословном количестве, как у Ниобеи, конечно же, всего двое, но зато оба – боги. Да и вообще сейчас двое детей для бабы – это уже слишком много. Так что это, батя, неудачное сравнение.

– Ты не смейся. Я же вижу, что ты этой Аиде завидуешь.

– Завидую. Такой красоте не грех и позавидовать. Кому же ещё завидовать? Затюканным сожительницам алкашей или гуляк, что ли?

– А теперь же всё для молодых, а не для таких, как ты. Им и квартиры, и семьи, и счастье. А тебе ничего. А ты же очень хорошая, умная, добрая… Я даже не думал, что вы с мамой меня не бросите, ухаживать будете. Я знаю, что ужасно себя вёл все эти годы. Многие мои бывшие собутыльники тоже испортили по дурости отношения с близкими, а теперь дети с ними знаться не хотят, кого-то даже из дома выгнали. А ты и мама со мной возитесь. Тебе бы со своими детьми возиться…

– Да не хочу я ни с кем возиться! – фыркнула Люда, потому что терпеть не могла, когда её начинали хвалить или жалеть.

– Так и не с кем. Не с кем создать отношения, когда кругом пьянство да похабщина.

– Ладно, батя, переживём и это как-нибудь.

Но всё же так грустно стало ей от этого разговора, что она даже ночью плакала в подушку. Казалось ужасно несправедливым, что её несостоявшиеся женихи тупо спились, а теперь остатки их поколения дразнят рекламой с красивыми семейными отношениями и счастливыми карапузами. Её поколение окрестили неудачниками и забыли. А чего их помнить? Ничего не сумели, не успели, не создали. Не сумели вот отбить от стада или захомутать хоть кого-то, так никто вам и не виноват. Удел старого сгореть и стать удобрением для нового. Обидно, досадно, ну да ладно. Всё кругом говорит, что ты стареешь. Красавицей не была никогда, но ведь была же ты когда-то молода…

* * *

– Ты чего такая красноглазая сегодня? – спросила её на следующий день терапевт Нонна, когда они пили чай в регистратуре. – Не иначе в подушку плакала.

– Ой, Людка, не иначе влюбилась! – подхватила тему анестезиолог Римма. – Колись, в кого?

– Да ну вас! – отмахнулась Людмила. – Некогда мне влюбляться.

– Да и не в кого, – подсказала Нонна.

– Да и незачем, – ещё больше рассердилась Люда. – Поздно.

– Ничего себе «поздно»! – удивилась Римма. – Мне вот на два года больше, чем тебе, но я не считаю, что мне поздно. Скажи, Нон.

– А чёрт его знает, что нам там поздно, а что рано. Замуж поздно, а сдохнуть рано, вот и балансируй. Когда баба не востребована как женщина, когда она нужна только как подстилка или нянька для алкаша или маменькина сынка, а не как жена и любовь всей жизни, ей только и остаётся постареть раньше времени или молодиться лет до ста. В сущности, одно и то же, только с разными знаками. И то, и это – печальное зрелище. А в брак на самом деле надо вступать лет в двадцать, когда голова пустая. Так ещё Марк Бернес говорил.

– Почему это? – совсем приуныла Римма.

– А потому что у молодых снижен порог восприятия, поэтому они легко переживают и боль, и предательство, и неустроенность. Я вот не помню, как мы питались, сколько часов в сутки спали, когда нам было двадцать лет. А сейчас от переедания или недоедания шутя умереть можешь. И ничего не попишешь – возраст. А безрассудная молодость для того и дана, чтобы совершать такие безумные, но очень важные для жизни вещи, как создание семьи. Это же на самом деле очень трудно – семью создать и сохранить вопреки всему. А с годами наступает возрастная рассудительность, которая не позволит затеять такое безумие, и никуда от неё не денешься. Возраст ведь страшен не столько морщинами, целлюлитом и слабым скелетом – только поклонницы коллагена, силикона и прочих полимеров считают, что победив их, можно снова стать молодой. Возраст опасен рассудительностью, мудростью, от которых никаким пиллингом или лифтингом не избавишься. Что в современном, так называемом, цивилизованном мире принято считать молодостью? У женщин это – способность всегда молодо и привлекательно выглядеть, а у мужчин – активное состояние гениталий. Докажи им, что этому способствует, например, коровье дерьмо – они его ложками будут жрать с верой, что от этого все морщины исчезнут или писька всегда стоять будет. Такую «молодость» медицина давно научилась искусственно регулировать. Но душа-то состарилась, поумнела, устала от дураков.

– Для души сейчас тоже куча омолаживающих таблеток придумана, – сказала Римма.

– О, да, для душевной резвости полезно всё, кроме трезвости. Самое простое: водка, наркотики. Но нельзя восстановить способность юности наивно и свежо смотреть на мир. Морщины-то разгладить можно, а это понимание жизни никуда не денется. Когда проходит молодость, всё по-другому видится. И по-другому любится… И ничего не сбудется. И ты уже не кажешься кудрявою рябиною… Вот я в десятом классе была влюблена в одного мальчика. Он трамвай по нашей улице водил. И ведь ничего особенного в нём не было, а я влюблена. Мне казалось, что он почти космический корабль водит, почти герой. Так нравился, а чего нравился – теперь и понять невозможно. Как увижу его, так сразу на душе праздник даже при октябрьском дожде! Вот она, молодость, глупое счастье на пустом месте. Теперь влюбиться проблема. Видишь в мужчинах только недостатки. Не видишь даже, а они представляют собой одни недостатки. Глупые, неопрятные, с кучей тараканов в башке. А куда мне его тараканы, когда своих девать некуда? С годами человек начинает представлять собой склад проблем, как шлаки в изношенном организме, которыми он норовит загрузить любого, не понимая, что у этого любого точно такой же склад отходов, шлаков и проблем. Вот так грузят друг друга и негодуют, почему «соратник по любви» так плохо грузится. Поэтому повзрослевший рассудительный и логичный человек никогда не влюбится. Чтобы влюбиться, надо уметь испытывать «телячий восторг», надо быть способной ошалеть просто от солнца, или травы, или увиденного танца. А с годами теряешь такое умение. Видишь только, что вот тот – болтун и дурак, этот – нытик и слабак, и так далее. Обоих объединяет, что и тот, и другой сами себя без конца хвалят. Ни одной светлой черты! Кто бы дал лекарство от способности видеть в людях только плохое. Но это возраст. Он как бы тебе говорит, что уже поздно что-то предпринимать, поэтому не к чему и очаровываться. Это в юности одного взгляда достаточно, чтобы влюбиться. Влюбиться совершенно по-дурацки даже в того, кого вообще не следует любить. А сейчас все чувства «пропускаешь через частое сито рассудка». Видишь вполне приличного человека и думаешь: а нет ли у него алкашей и онкологических больных в роду? А что он там заикался про двоюродного дядю-шизофреника? А если он внезапно запьёт или так же внезапно встретит другую? Ничем не лучше, чем ты, но так, для разнообразия меню, для подтверждения статуса настоящего мужчины, как его нынче принято понимать. А ты привыкнешь к нему, и надо будет отвыкать. А вдруг у него уже есть какая-нибудь подпольная семья и дети на стороне? Это же мужик, а не баба. Это баба всегда при своих, а он может вдали скучать по своим, а рядом со своими уже будет скучать по чужим. И уже думаешь: нафиг это всё надо? На кой чёрт тебе эта морока?.. Не заставить себя влюбиться, даже не разыграть это чувство в себе! Вроде бы всем хорош человек, но какая-то мысль где-то точит: не моё это всё, не моё. А где это «твоё» и почему оно тебе не встретилось вовремя – чёрт его знает. Мир вообще в этом плане устроен отвратительно. Всё кое-как создаётся, все кое-как сходятся, расходятся, находятся. Нет таинства, всё напоказ выставляется и всё от этого так не свято, даже грязно как-то. Мало пар, которые состоят из настоящих половинок. Чаще он – сам по себе, ей тоже ничего не остаётся, как научиться быть самой по себе. Кругом законченные индивидуальности, а половинок нет. Никто никого не дополняет, не обогащает своими качествами. Все отгородились друг от друга и гордо ждут, когда же их кто-то разглядит и оценит. Настоящая любовь – это теперь такая роскошь, которая не каждому и доступна. Я не богатство имею в виду, а встречу двух предназначенных друг для друга людей.

– Да можно и без настоящей любви обойтись, – хмыкнула Римма. – Вполне достаточно простой симпатии.

– Не скажи! – не согласилась Нонна. – Дети должны рождаться от настоящей любви – только тогда у них всё будет хорошо складываться в жизни. Даже пресловутая Камасутра, которую теперь склоняют на все лады, но и близко не понимают, что это на самом деле не руководство по акробатике в кровати. Она была создана именно для того, чтобы рождались здоровые дети, из которых потом вырастали бы гармоничные личности. Потому что логоэмоциональный потенциал, который закладывается при зачатии ребёнка, определяет личность и программу развития будущего человека. То, что родители недодадут ребёнку в этот момент, скажется на всей его дальнейшей жизни. Сейчас девяносто процентов детей рождаются с недостатками и развиваются с физическими и психическими отклонениями только оттого, что родители не испытывали в момент зачатия настоящей любви и нежности друг другу. Всё делается спьяну, от скуки, потому что по телику ничего не было, или даже в результате насилия и для унижения одного родителя другим. А должна быть любовь, но они на неё не способны. Они её только требуют от других, но ни фига не ценят, а взамен могут предложить сопли и пьяный секс, считая его самым щедрым подарком со своей стороны. Хотя у таких слабых людей он всегда самого низкого качества. Оттого столько несчастных и проблемных детей. Главное в их создании – любовь и нежность, а не голая техника, по которой все углы конечностей по отношению к туловищу высчитаны и вымерены, всё математически выверено, чисто механически выполнено, всё под нужным градусом и при температуре в соответствии с новейшей инструкцией, а главного-то и нет. Души нет. А без души какой человек? И рождается монстр. Если ребёнка делать без чувств, на одной только пусть самой безупречной технике, то даже идеальные мужчина и женщина могут породить монстра.

– Батюшки-светы, какие познания!

– А как же. В нашей стране вообще без большой и взаимной любви семью нельзя создавать.

– Почему это именно в нашей?

– А зачем европейцам или американцам любовь в семье? Говорят, что на Западе такие бабы, как наши, которые полностью растворяются в муже, в его интересах, считаются психически больными. Это наши кулёмы просыпаются с именем своего дурака на устах, засыпают с ним же, думают только о том, как бы он не надорвался где, на работе сидевши. А тамошнее общество ждёт от женщины духовного и профессионального роста. Своего собственного, а не мужа. У нас жена из мужа сделает человека, отучит его пить и научит элементарно следить за собой и вести себя за столом, а кто эти титанические труды замечает, кто ценит? Думают, бабе-дуре просто заняться нечем, что вот так полжизни на какого-то полудурка угрохала, а он её потом променял на пару-тройку молоденьких шлюшек. Поэтому рациональный европейский ум придумал, что семья держится не на любви, а на экономическом или физиологическом факторе. Кончились деньги или физические параметры не те стали, и – привет. Кончилась и любовь, и семья. И никто не обижается, как в бизнесе, где ничего личного. Никто же не виноват, что он бабу богаче нашёл, а она – мужика помоложе! Они эту философию создали, а мы по своей дрянной русской привычке её переняли, когда у нас своя система рухнула, да как обычно наперекосяк на себя напялили. Потому что с чужого плеча. Так российские мужики ещё в конце прошлого века переняли из западных фильмов и журналов мужской моды фасон этакой «лёгкой небритости». И получилась безалаберная синюшная щетина, торчащая клочками в разные стороны. Особенно на крайне неаппетитных двойных подбородках и опухших от пьянки скулах. И вместо образа мачо получились герои советских плакатов о вреде пьянства. Вместе с фасонами холёной бороды слямзили всё остальное. Теперь и в наших мужских, женских и даже в подростковых журналах пишут, что если человек два года не менял полового партнёра, он болен и его надо срочно лечить. Или если баба вступила в брак с мужчиной, зарабатывающим меньше десяти тысяч баксов в месяц, то она извращенка и ей следует это скрывать, как раньше сексуальные меньшинства скрывались от закона. Вот мы в наших реалиях и пытаемся худо-бедно выполнить заветы заморского взгляда на жизнь, раз в прессе об этом пишут. С заветов Ильича перескочили на заветы Гринвича. Они там у них возникли сами по себе, потому что люди давно очень хорошо живут. А терпеть наши превратности судьбы и житейские трудности можно, если есть настоящая любовь между людьми, и без взаимной любви всё бессмысленно. Это американке надоел один бойфренд – она нашла другого. Экономически она независима, работать ей на трёх грошовых работах не надо, голод ей и детям не грозит, крыша над головой есть. И какая крыша! Уж никто там по пять человек в комнатёнке коммунальной квартиры с осатаневшей от невозможного быта свекровью и парализованными от каторги на производстве стариками не живут. Её бывший бойфренд тоже нашёл другую или даже другого, как нынче модно стало на Западе. Ему не надо думать, что детям от бывшей подруги не в чем в школу пойти. Там люди живут вместе, как в оркестре играют: у каждого своя партия, а в итоге получается музыка. Они в семейных отношениях ищут красоты и эстетики, а у нас семьи создают, чтобы легче было выживать – улавливаете разницу? У нас баба вцепится в какого-нибудь нытика или дебошира, потому что другого-то всё равно ничего нет, а ей надо хоть как-то «свою жизню устроить», и терпит его нытьё, загулы, побои. С ним и жить-то невозможно, а можно только его терпеть. У нас страна такая, что мужики словно бы специально испытывают женское терпенье: один зациклен на пьянках, другой – на гулянках, третий в экстрим ударился, четвёртый ещё куда-то сунулся. Все на чём-то страшно заморочены. На чём угодно, но только не на семье и её интересах. И все пристально наблюдают: когда же у этой чёртовой бабы кончится её сволочное безграничное терпение.

– Пол поменять, что ли?.. – задумчиво посмотрела в стену Римма.

– И вот бабе, – продолжала Нонна, – на самом деле надо безумно и иногда совершенно тупо любить такого «героя». И чувствовать, что она ему тоже не безразлична, чтобы всё это перетерпеть, пережить до самой смерти, успеть родить детей, свить какое-то гнездо, тащить на себе неподъёмное хозяйство, не дать своему роду зачахнуть. Хотя бы придумать себе эту любовь, потому что от любимого человека и неприятность в радость будет. Не даром у нас принято, чтобы «любимые» как можно больше неприятностей доставляли тем, кто их любит. Словно бы лишней раз убедиться, что любовь ещё не прошла. А без такой самоотверженной любви вся эта хлипкая конструкция, каковой является наша модель семьи, сразу разваливается. Потому что ничего другого у нас кроме этой желающей любить другого человека души нет: ни денег, ни движимого или недвижимого имущества, ни идеальных физических параметров, какие можно только в дорогих салонах пластической хирургии получить. Ничего нет, а только тонны нерастраченной и никому не нужной любви, как вагоны испорченного товара, которые кто-то загнал в тупик, они там простояли чёрт знает сколько времени, а теперь срок годности их вышел. Теперь всем нужны квартиры, виллы на побережьях, автомобили, безразмерные сиськи, чтобы всё это из авто торчало, чтобы все оглядывались и завидовали, что такие крутые сиськи согласились в чьей-то не менее крутой тачке проехаться. И любовь в привычном нам смысле при таких «ценностях» начинает раздражать. Не та, которую понимают только в физиологическом смысле, когда непременно пользуют тело «предмета любви», или как сейчас полюбили говорить, трахают. А если трахнуть невозможно, это и не любовь вовсе. По этой причине теперь бытует мнение, что не стоит с престарелыми родителями возиться – в дурдом их, и точка! Детей можно бросать, потому что любовь к детям тоже всё больше понимается как нечто нехорошее. У нас вот полно мужиков, которые так открыто и говорят: ненавижу баб! И мы понимаем, что в самом деле ненавидит так, что лучше близко к нему не подходить. А если западный человек так скажет, все подумают: да вы, батенька, голубой. Потому что у них именно такие представления о любви: не любишь женщин – значит, любишь мужчин, не любишь юных – значит, любишь пожилых, а любить кого-то можно только в постели. Там не поймут многих наших выражений о любви и ненависти. У нас не любящий женщин мужчина не обязательно придерживается какой-то диковинной формы половых отношений. С этим-то как раз у него всё в порядке, но вот не любит он баб и всё: живёт с ними, спит, ест, делает детей, но не любит. Не принимает и не понимает, как явление. Терпеть не может, но терпит. Жизнь с бабой воспринимает как подвиг и всю жизнь беснуется, почему никем этот подвиг не замечен. А у них там все зациклены на фрейдизме: раз тебе эти не нравятся, иди ложись под их противоположность, а не вводи людей в заблуждение. У них как раз гомосексуалисты говорят, что уважают женщин, понимают их лучше обычных мужиков и даже сочувствуют их непростой бабьей доле. Мы пытаемся это у них перенять, а в итоге получается глупость какая-то. Наших актёров накануне Восьмого марта спросили, что они думают о женщине, и все почему-то начинали вспоминать, как они где-то на съёмках играли баб, им приходилось носить колготки, женское бельё, парики. Один сказал, что полосу препятствий на съёмках фильма о десанте ему было проще пройти, чем на высоких каблуках сниматься. Другой захлебнулся рассказом, как ему для съёмок надо было выкраситься в блондинку, и вот он теперь под впечатлением, как это бедные женщины по доброй воле терпят жжение от краски и вдыхают ядовитый запах при осветлении волос: «Да они же – настоящие героини!». То есть женщина для них – это просто какие-то аксессуары одежды, выданные костюмером: «Как же, как же, я женщин преотлично понимаю – на съёмках два месяца на каблуках проходил!».

– Но не все женщины носят каблуки, – возразила Людмила.

– Я, например, не ношу, – согласилась Нонна. – Это вредно для опорно-двигательной системы. Но мужчины нас воспринимают как «то, что ходит на каблуках и красит волосы ради нас, мужчин». Раньше мужики в такие вещи не встревали, мысли даже не было это обсуждать и примерять. А сейчас от мужчины ждёшь просто доброго слова раз в году, а он тебе выскажет сочувствие, что женщинам надо лифчик носить и причёсываться по несколько раз в день. Он тут попробовал в лифчике ходить, так чуть не задохся, а причёсываться начал, так палец себе вывихнул: «А эти бедные женщины ещё и каблуки носят! Ах, как я им сочувствую! Я такой понимающий мужчина, каких раньше и не было!». С точки зрения этих «понимающих» у современной бабы больше проблем нет, как чулки на варикозные ноги натягивать. Человек ищет единства душ и взаимопонимания, а ему предлагают то аномальную потенцию или пышные формы бюста, то сочувствие по поводу ношения женских трусов на мужской заднице. И не понимают, чего он ещё хочет, когда ему такую «любовь» и такое «понимание» дают. А он ищет любви человеческой, но такая любовь давно уже не котируется в списке тех ценностей, на которых имеет смысл строить отношения. Есть определённые таксы на любовь животную, в которой как в спорте есть и рекорды, и показатели на скорость, на длительность, на количество забегов. Но, согласно статистике, она тоже мало влияет на продолжительность или кратковременность отношений. Хотя у нас многие ещё со времён сексуальной революции продолжают верить в её всесильность.

– Что же ты хочешь сказать, что материальное благополучие всегда вытесняет человеческую любовь? – спросила Люда.

– У совершенных людей – нет. Но в том-то и дело, что совершенных людей очень мало. Их практически нет! Человек непонятно с какого перепоя возгордился, провозгласил себя совершеннейшим существом во Вселенной, а на самом деле это – самая недоделанная тварь, какая получилась у Бога. У человека всегда чего-нибудь не хватает, какой-то важной детали обязательно недостаёт: физическая сила непременно соседствует с умственной отсталостью, великому уму не хватает сильных душевных качеств, широкая душа живёт в человеке со слабой волей, гении часто мало чем отличаются от обитателей психушек. Внешне красивые люди зачастую уродливы внутри, а богатый внутренний мир как раз соседствует с физическими недугами и внешней непривлекательностью – на великих учёных или писателей достаточно посмотреть. Если человек имеет деньги, прежде всего он считает своим долгом «давить» этим фактом своих близких. А если кто-то кому-то признается в любви, то сразу начинается шантаж: «А что ты можешь совершить для меня ради своей любви? Ты докажи, докажи! Не телом, так делом. Если ты меня любишь, то почему же ты не хочешь ради меня!.. ради меня… ну вот хотя бы набить морду вот тому козлу (если доказательств любви требует баба) или убрать мою блевоту в прихожей и простить, что я пропил наш семейный бюджет на год (если это мужик)? Ах, ты меня не любишь, не жалеешь! Если бы ты меня любила, то выполнила бы ради меня следующее пункты…» и так далее. В итоге получается вместо любви сущий казус. Есть такой тип людей, что лучше бы они вовсе не любили, потому что любовь их несёт только разрушение и горе окружающим, когда в одном египетском городе из-за любви юноши-копта и девушки-мусульманки были ранены несколько сотен человек. Любовь – это не плохо и не хорошо. Это просто зеркало каждого конкретного человека. Каков человек, такова и любовь, которую он «дарит». А человек имеет право быть и сволочью, и полудурком, и соплёй. И никто не может дать гарантии, что любая любовь – это подарок и величайшее чудо для человека, которого этой самой любовью «одарили», а потом ещё и дивиденды за такой подарок потребовали: «Я тя, сука, так осчастливил, а ты!..».

– Ну ты скажешь, ха-ха! – засмеялись женщины.

– Так оно и есть! – продолжила Нонна. – У жестокого человека и любовь жестокая, у пьяницы – пьяная, у похабника – похабная, у дурака – дурацкая, у мудрого – мудрая, у нежного – нежная, у нытика – ноющая, и так далее. Каков человек, такова у него и любовь. А если человек несовершенен, жесток и глуп, он только стяжает в любви по принципу «мне! мне! мне!». Он уверен, что его должны любить, а он сам никому ни черта не должен. Распорет такой «страстно любящий» другому человеку живот и ещё недоумевает: «А как же иначе? Я же ради любви это сделал!». Он только так любить умеет, чтобы непременно в результате с собой покончить, или десяток-другой человек прикончить, или с топором за любимой гоняться. С одной стороны, любовь – это самое чудное и прекрасное, что есть в жизни. А с другой стороны… Мы как врачи знаем, сколько зверства и жестокости творят люди якобы на почве любви.

– Это не любовь виновата, а дело в самих людях.

– Но люди не любят брать на себя ответственность за свои поступки! Они всё с себя спихивают на что угодно, вот хотя бы на любовь. Один из-за любви вены себе вскроет, другой «предмету любви» молотком или топором голову раскроит, третий поэму сочинит, четвёртый крепкую семью создаст. Сколько людей – столько и поступков, которые по их представлениям следует совершать в случае любви. Но сколько такой «любви», когда люди больше мучают друг друга, чем любят? Да пруд пруди! Да, это не любовь, а манипуляции и угрозы слабого, никчемного человечка, с которым и на одно поле садиться какать не стоит. А нужна-то любовь! Любовь в человеческом смысле этого слова, а не в тех смыслах, какие нынче любви в порнографических журналах или похабненьких фильмах приписывают. Такая любовь, чтобы петь хотелось, чтобы стихи слагать о своей любви: «Я за ним улечу в небо, я за ним упаду в пропасть, я за ним… Извини, гордость. Я за ним одним, я к нему одному…» и так далее. Ведь именно в таком состоянии люди создают самые лучшие песни и поэмы! Именно в таком состоянии женщина способна поверить, что с милым рай и в шалаше, и в бараке, так как ей сила любви даёт веру, когда нет уже и надежды, что всё ещё наладится, всё ещё будет хорошо. Вот поколение наших дедов очень трудно жило. Как же они умудрились такой ад пережить – государственный террор, узаконенный геноцид, гражданские и мировые войны, разруху, голод? Они жили до войны в общагах и коммуналках, а после войны и вовсе в землянки перекочевали, пока разрушенные города отстраивались. Жили в теплушках по несколько семей, ждали по двадцать-тридцать лет ордеров на квартирки в «хрущёбах». Как такой ужас можно было пережить? Я бы лично сразу повесилась. Но у них была любовь. Настоящая, не подделка какая-нибудь! Это было видно невооружённым глазом. Они, люди с незаконченным начальным образованием, умели относиться друг к другу очень трепетно и красиво. Они любили и их любили. А их внуки уже не умеют ни любить, ни заслужить любовь, ни просто уважать самих себя и друг друга. Куда это всё делось?..

– Куда-куда. Пропили всё, вот куда… Нонка, ну что у тебя за мысли! Ты лучше молчи, чем такое говорить.

– Так это возраст говорит, старость, – засмеялась Нонна. – Гонишь от себя эти мысли, а они не уходят, хоть ты тресни. И понимаешь, что возраст – это не физическая форма, а именно мысли и отношение к жизни. Поэтому бессмысленно даже пытаться вернуть бурлящую молодость, а надо просто радоваться, что твой внутренний настрой сопутствует соразмерному возрасту. А в молодости ни о чём таком не думаешь. В молодости вообще не думаешь, и даже не веришь старшему поколению, что когда-нибудь и тебе станет вот так грустно. Поэтому и хорошо быть молодым. Поэтому бездумных и безмозглых людей в нашей стране блаженными и святыми зовут.

– Да ну тебя! – опять не согласилась с ней Римма. – Любой женщине хочется всегда оставаться молодой и привлекательной. Да, время идёт. Так бежит, что и пластическая операция уже не поможет. Поэтому остаётся сохранять молодость именно в душе, а ты брюзжишь как сварливая старуха.

– Так я старуха и есть.

– А кто молод душой, у того сохраняется особый блеск в глазах, который не наведёшь никакой косметикой!..

– Глаза – это последнее, на что обращает внимание сильный пол при оценке бабы. Это мы сами себе внушили, что вот-де наши глаза и души якобы кому-то там интересны. Ан не тут-то было. Мужики – они все мясники по своей сути. Им вырезка нужна, а не душа внутри этой вырезки.

– Да ну тебя!..

Людмила согласилась, что это в самом деле такой возраст приблизился, когда пессимизм за годы настолько крепко въелся в мозги, и что-то хорошее уже не усваивается, уже не вытесняет для себя свободного места среди этого уныния, безнадёжности и неверия в лучшее. Она решила заставить себя каждый день находить вокруг себя что-нибудь хорошее, а дурное и неприятное попросту не замечать. Оказалось, это не так-то просто. Это очень трудно! Хотя бы потому, что в тот же вечер к ним в больницу привезли больного, точнее, почти мёртвого мужика, который захлебнулся собственной блевотой в какой-то подворотне. Откачали. Мужик мучительно закашлялся и выплюнул из глотки чёрные, ужасно пахнущие комки чего-то неопределяемого прямо на ноги Людмиле, а затем пьяно обматерил врачей матом высшей пробы. Но это ничего. Бывало и похуже, успокаивала себя Людмила.

– Ну вот одну пьянь возют, одну пьянь! – замывала потом полы санитарка Марья Трофимовна. – А где-то нормальный человек умирает, но его не успеют спасти, потому что все силы бросили на спасение этого дерьма.

Мужика определили на лечение. У него не оказалось ни одного здорового внутреннего органа: несколько рёбер сломано, почки отбиты, мочевой пузырь застужен, сердце расширено, желудок опущен, а про остальное вообще лучше не говорить. Через пару дней он вспомнил, что зовут его Витёк. Не Виктор, не имя с отчеством, как и положено ему по возрасту, а именно Витёк. С этим дурацким суффиксом, какие приделывают к именам своих дружков алкоголики и вечные недотёпы. Сердобольная санитарка Ирина таскала ему спирт. Она жалела всех мужиков, но замуж её никто так и не звал. И вот у неё появилась ещё одна последняя зацепка. Витёк этот в трезвом состоянии мало отличался от пьяного и слушался только здоровенного хирурга Иннокентия Мироновича. Слушался и уважал, потому что боялся. На женщин же кричал матом и вёл себя даже не то чтобы фамильярно, а вообще неописуемо.

– Ирка-сука, ты почему мне вчерась спирту не принесла?! – зычно орал он уже на следующий день своего пребывания в больнице. – Нонка-падла, куда пшла? А ну иди сюды, мерь мне давление! Люська-сволочь, когда мне капельницу поставишь? Римка-курва, на что ты наркоз изводишь… Здравствуйте, Иннокентий Мироныч, здравствуйте, дорогой вы наш человечище!.. Вот человек пошёл, уважаю, не то, что эти бабы… Манька-стерва, тщательней полы мой, паскуда! Я вас научу работать, бездельницы сволочные…

Таким образом, даже пожилая и всеми уважаемая в больнице санитарка Марья Трофимовна не избежала его оскорблений. Ему пытались объяснить, что нельзя так себя вести, что он не дома, а в учреждении, где помимо него находятся другие больные. Хотя даже дома так себя вести неприемлемо, но Витёк никого кроме себя не слышал и не слушал. По его словам, у него якобы было аж две семьи, но никто его не навещал, настолько он всех от себя оттолкнул звероподобным поведением. Сам Витёк объяснял это тем, что одна его жена – коза драная, а другая – овца рваная, дети же все сплошь «подонки, каких убить три раза мало будет». Со временем к нему как-то попривыкли и даже стали считать чем-то вроде кавалера санитарки Ирины.

* * *

Людмила шла после ночного дежурства из больницы в прачечную, когда с ней случилось то, с чего мы начали повествование. Витёк нынче вёл себя не очень буйно, зато привезли ещё одного упившегося в хлам супермена. Этот лез на самый потолок, и даже Иннокентий Миронович с ним изрядно намаялся. Людмила же вздремнула пару часиков за столом, умылась холодной водой и пошла жить дальше.

И вот идёт эта женщина, которой под сорок… Хорошо идёт, кстати говоря, красиво, ровно. Иные мужчины в таком возрасте как-то всё больше ноги волокут, чем переставляют. И вот идёт она себе, идёт, красивая, в общем-то, баба… Хотя, смотря кто и что понимает под красотой.

И вдруг: бац! Мужчина! Да ни какой-нибудь, а очень даже ничего. И этот мужчина обращается к ней с какими-то инопланетными речами, каких она доселе не слышала! Если бы заранее её предупредили, она хотя бы подготовилась, что ли, валерьянки выпила бы. А то так неожиданно, что чуть сердце не разорвалось! А уж когда капитан второго ранга Гарбузов к ней подрулил с серенадой, у Людмилы и вовсе возникла мысль, что она очень уж переутомилась на двух работах, вот и мерещится галиматья всякая. Может быть, это какие-то рекламные образы всплыли из глубин сознания?

Решила она просто сбежать от этих образов, чтобы вдали от них собраться с мыслями и понять, что же это было. В прачечной, когда она начала орудовать утюгом по хрустящим от чистоты наволочкам, её сознание от привычных движений тела в знакомой обстановке пришло в полное умиротворение. И на вопросы о давешнем происшествии резонно ответило: а не всё ли равно. Весёлый бабий трёп рядом увлёк Людмилу так далеко от её мыслей, что она и думать забыла и о мужчине с букетом цветов, и даже о капитане какого-то там ранга.

Через восемь часов она уже шла домой. Был ранний тихий вечер. Женщины после одной работы спешили на другую или домой, где тоже надо вахту отстоять. Мужчины с абсолютно одинаковым выражением лиц «имеем право, мать вашу!» как бы только разгуливались в поиске разнообразного отдыха от работы и дома. Людмила думала, что сегодня ещё надо погулять с отцом, а то мама на днях растянула руку и ей теперь его по лестнице не спустить. Отец любил, когда дочь с ним гуляла.

– С тобой спорить интересно, – говорит. – Мать-то всё время со мной соглашается, что бы я ни сказал, а с тобой можно и поспорить, обсудить прочитанное.

Людмила решила быстро перебежать перед далеко ещё едущим по тихой улочке роскошным автомобилем. Но тот вдруг резко разогнался, хотя на этом перекрёстке машины всегда уступали дорогу пешеходам, взвизгнул тормозами и остановился перед ней, сверкая холёными боками в лучах заходящего солнца. Из машины вышел даже не мужчина, а какой-то такой же, как и его машина, холёный господин лет тридцати пяти. Сказать, что красавец, так ничего не сказать! Высокий и статный, с иссиня-чёрной гривой волос до плеч. Тут как раз мимо прошмыгнула длинноногая юная блондинка, к тому же почти без юбки, и Людмила подумала, что господин сейчас рванёт к ней. Но он даже холёной бровью не повёл в её сторону, отчего блондинка сама удивлённо на него оглянулась и даже презрительно хмыкнула. Господин же, не сводя горящего взгляда с остолбеневшей Людмилы, неспешно подошёл к ней и стал говорить чего-то неразборчивое:

– Ай м зэ шейкх оф Эрэби, ёр харт билонгс ту ми…

– Ой, допрыгалась, – только и смогла вымолвить Людмила, прижав сумку к груди.

А про себя подумала: «Вот, опять началось. Нет, как ни крути, а больничный надо хоть на пару деньков взять, хоть отоспаться. Чёрт с ней, с этой работой: всех прожиточных минимумов всё одно не заработаешь».

– Позвольте представиться, – перешёл загадочный господин на русский язык с приятным акцентом, отчего у Людмилы даже нога подвернулась, хотя она и стояла на месте.

Красавец же отчётливо произнёс какое-то длинное, как полное имя художника Пикассо, своё ФИО. Хотя здесь было трудно понять, где фамилия, где отчество, а из имён вообще сплелась целая вереница, что-то вроде Абдулл ибн Саллах аль Карим Азиз де Падетруа аль Рашид и т. д. и т. п… Он стал рассказывать о себе, что он сын какого-то аравийского шейха, учился в Московском университете, потом в Оксфорде, Гарварде, или наоборот, а теперь приехал сюда по улаживанию каких-то дел в каком-то департаменте какого-то филиала их семейного банка.

У Людмилы опять подвернулась нога, но уже другая, а на глаза навернулись слёзы. Она и хотела сбежать от такого наваждения, но прекрасный незнакомец уже крепко взял её под руку и пригласил – страшно сказать! – в ресторан. Она наконец-то поняла, что это не наваждение и не галлюцинация, а реально существующий в трёхмерном пространстве мужчина. И опять-таки трезвый! Чертовщина какая-то!

– Я не могу, – честно сказала Людмила. – Мне надо с ребёнком гулять.

– А у Вас есть дети? – удивился господин.

– Есть! Двое. Мальчик и девочка.

– Какая прелесть, – пробормотал он и она обрадовалась, что он сейчас отвяжется из-за такого отягчающего фактора, но ни тут-то было. – Тогда давайте вот как сделаем: давайте встретимся сегодня в восемь вечера на этом же месте.

– А давайте, – энергично кивнула Людмила и так же энергично потрусила по улице, не оглядываясь на весь этот красивый ужас.

Сознание её решительно отказывалось верить во всё услышанное и увиденное. Оно так же решительно отвергало версии грабежа или интереса к ней как к женщине – её два с половиной прожиточных минимума и стремительная близость незамаскированного сорокалетия вряд ли могли кого-то прельстить. И уж тем более сына какого-то там нефтяного шейха! Так что же тогда? Может, ей выпало богатое наследство, как бывает в кино, а она и не знает? Может, у неё есть богатая родня в Америке или где там живут все богатые, которым некуда барыши отписать? «Может, он это не мне говорил, а той блондинке без юбки, а долетело до меня? Может, он хотел спросить, как проехать туда-то, а я услышала это как-то не так? Может, он вообще ничего не говорил?.. Господи, за что мне такие потрясения на старости лет?!».

С отцом она в тот вечер прогуляла до девяти часов. Отец всё чего-то ей говорил, говорил, над чем-то смеялся, показывал ей какую-то статью в каком-то журнале. Людмила смотрела, ничего не видела, кивала, поддакивала, так что в конце концов старик даже обиделся:

– Люся, ты же меня не слушаешь. Надо было мать с собой позвать гулять. Вот о чём я только что говорил?

– Да не знаю, батя. Мне чего-то нехорошо.

– Как это?

– С головой чего-то.

– Ты, доча, не вздумай заболеть! – испугался отец, так что Людмиле даже стало стыдно, что она его так пугает. – А мы с мамой как же?.. Вот что: айда домой, хватит тут ходить. Я ещё простужусь, ты заболеешь, мама уже руку себе растянула. Дом инвалидов, блин…

Они вернулись домой и там Людмилу ждал букет цветов. Мама ей сказала, что прислали с курьером. К цветам прилагалась записка. Мать уж и хотела её прочесть, но записка была на английском языке и представляла собой четверостишие:

– Это с работы пошутили, – объяснила родителям Людмила, когда те воскликнули: «О-о!».

– Эх, молодёжь-молодёжь, – вздохнул отец. – Всё шутки шутят. Так молодость и пройдёт за шутками-то. Нет, чтобы серьёзный какой мужчина этот букет прислал. А, мать?

– Да где же сейчас взять серьёзного-то мужчину? – вздохнула мама. – Одни ж юмористы кругом.

– И не говори.

Людмила всю ночь не спала, разглядывала букет, обыскала каждый цветочек, пересчитала каждый лепесточек: нет ли какого подвоха. Прочла записку с помощью англо-русского словаря, возмутилась последними строчками, даже покраснела:

– Вот ещё! Бред какой-то… Уж не шутит ли кто со мной в самом деле? Где бы узнать? А кто так может со мной шутить? Из больницы кто-нибудь? Или девчонки с «прачки»? Вряд ли. Где они таких мужиков-то нашли? Один Гарбузов чего стоит, а уж про шейха этого и вообще молчу. Что же делать?..

* * *

На следующее утро только она вышла из дома, только прошла один квартал, как вновь ей попался тот же самый мужчина, что и вчера утром. Ну тот, который с букетом и стихами. На этот раз он опять был при цветах и снова порывался встать перед Людмилой на колени прямо посреди непросохшей лужи.

– Да что же это? – уже стала сердиться Людмила. – Вы кто? Кто Вас прислал?

– О, дивная!

– Не верю.

– О, чудная!

– Не-ве-рю! Куда Вы в грязь-то прямо в брюках лезете? А жена Ваша потом стирать будет. Вы откуда? Кто Вас просил так меня разыгрывать?

– Я в Вас давно отчаянно влюблён! О, дайте, дайте мне скорей Ваш телефон! Я все цветы с планеты Вам дарю. Не примите? Так что же – я умру…

– Тьфу!

– Я знаю, знаю! Это пустяки: моя кончина Вам, должно, с руки. Ведь у такой красавицы, как Вы, поклонников повыше головы…

Тут Людмила прыснула, расхохоталась и сказала:

– Вы знаете, я пойду. Спасибо Вам за стихи, но не моё это.

– Я буду ждать, я долго ждать могу, но к Вам любовь я в сердце сохраню… ой, сберегу. Вы так прекрасны даже на бегу…

– До свидания.

– …Молчу, молчу и больше ни гу-гу.

Он всунул Людмиле букет в руки и попятился назад, взирая на неё, как зачарованный. Она не знала, что и делать. Может быть, это какой-то несчастный человек, думала она, какой-то… ну не так, чтобы совсем псих, но что-то близкое к этому состоянию. Мало ли сейчас у людей потрясений, вот он и того.

«А я рассмеялась… Нехорошо». С другой стороны, как не рассмеяться от таких стихов?..

– Здравия желаю! – оглушил её из-за угла знакомый баритон. – Разрешите напомнить: капитан второго ранга Гарбузов. Честь имею повторно признаться в непреодолимой любви к Вам.

И опять всё как вчера: опустился на одно колено и запел новую серенаду, ещё сентиментальней вчерашней. Сегодня Людмила не убежала, а до конца внимательно дослушала и про волны бушующего моря, которые ничто по сравнению с волнами в душе исполнителя, и про гибель красивого корабля вместе со всем экипажем, смерть которого ничто по сравнению с муками влюблённого сердца.

Вокруг стали собираться граждане.

– А что тута?

– Никак кино снимают.

– Возьмите меня в кадр! Потеснитесь, товарищи! Митька, айда сюда, фильму про нас снимають, када ещё такое будет! Дождёшься от этих гадов, как же…

Капитан Гарбузов отпелся, поднялся, подхватил Людмилу на руки и громко провозгласил, что это никакое ни кино, а настоящая любовь к самой прекрасной на свете женщине. Бабы при этом скептически сморщились, придирчиво оглядывая фигурку и скромный плащик Люды и сравнивая её прикид со своим внешним видом. А мужчины разделились во мнениях. Одни решили, что «этот дурак никак выпимши», другие принялись доказывать: «Да ему не налил никто. Энти злыдни нешта нальют хорошему человеку, вот и приходится сказки сочинять, чтобы совесть проснулась».

Людмила встревожилась, что кавалер и в самом деле охоч до выпивки, потянула носом, но ничего кроме сдержанного мужского парфюма не почувствовала. Чудеса, да и только! А ещё она почувствовала, что ей всё это начинает ужас как нравиться, так захватывает и утягивает прямо на самое дно… А чего сразу дно-то? На небеса! Господи, как приятно сидеть на сильных мужских руках, кто б знал! До ста лет прожила, а и не знала, как это приятно. Даже расстроилась, что до сих пор никто её на руках не носил. А кого носят-то? Бабы сами по жизни прут на себе и авоськи со жратвой, и мужиков подвыпивших, и дом со всем скарбом… И тут же обрадовалась, что свершилось-таки: её и на руках подержали, и даже по улице пронесли! Ах, да за что же нам такое счастье? Аж страшно! Будет о чём перед смертью вспомнить. Не всё ж пьяных пациентов на себе таскать от приёмного покоя до реанимации…

Капитан вынес её из толпы и деликатно поставил на землю:

– Разрешите препроводить Вас до места дислокации ваших вой… ой, до места Вашей службы, то есть работы.

– Пожалуйста, – растерянно пролепетала Людмила, тем более, что до работы было недалеко.

Они разговорились, и Гарбузов сказал, что увидал её впервые, когда проходил медкомиссию в поликлинике при их больнице. Людмила не слышала такого, чтобы моряки были приписаны к их поликлинике, и хотела спросить, почему он не прошёл эту самую комиссию по месту службы, но он встречно предложил ей сходить прямо сейчас в кино и вытащил два билета:

– ВИП-места!

– Вы простите, но мне сейчас никак. Я сегодня за напарницу согласилась отработать: ей детей надо срочно к маме эвакуировать, у неё муж опять в запой ушёл… Ой, извините, что я об этом так…

– Ничего страшного. Тогда вечером. Я как раз после занятий в Академии за вами зайду.

И исчез. Мистика! Людмила провела ладонью по лбу и обнаружила, что он горячий. Она потрогала букет в руках – настоящий. И моряка этого тоже другие граждане видели и даже слышали. Ужас! Как-то нехорошо: у одного букет взяла, с другим чуть в кино не пошла. А ещё дома стоят цветы от третьего! Разврат, да и только! Не было ни одного ухажёра, а тут сразу три и каких… Совсем ударилась во все тяжкие, ругала себя Людмила. Нет, надо как-то определиться, надо как-то сориентироваться в таком количестве внезапно возникших откуда-то поклонников, или как это всё теперь называется в стремительно меняющемся мире…

На работе она ходила как варёная, разбила два градусника, потеряла четыре ампулы, сделала Витьку не тот укол, но это никак не отразилось на его раздолбанном организме, а обладатель организма привычно рявкнул:

– Люська-сволочь, чего так мало спирту на вату вылила? А если ты мне, курва, плохо место укола проди… проде… продзиндрифицировала, а? Умру в расцвете лет, а всё из-за баб проклятых. У-у, ненавижу!

Потом она долго сидела в ординаторской и тупо смотрела на себя в зеркало. Оттуда смотрело её отражение. Таким же оно было и вчера, и позавчера, и год тому назад, и два года тому… Вот лет десять назад там было меньше морщин и седых волос, а лет двадцать назад их совсем не было. Что же случилось? Почему именно теперь кто-то в ней чего-то такое разглядел? И ведь разыграть-то её так некому. Знакомые мужчины могут разыграть, только засунув в почтовый ящик дохлую мышь или кошачью какашку. А женщины, если бы и имели среди своих знакомых таких мужчин, которые второй день признаются Людмиле в любви, вряд ли стали бы так неосмотрительно ими разбрасываться. Да и откуда им взяться-то среди её круга? У шейха одна машина чего стоит! Нет, это не розыгрыш. Но что-то здесь не так.

«Когда я была последний раз в парикмахерской-то?.. Давно это было. Так давно, что даже не помню, когда. Кажется, это даже в прошлом веке было. А этот мне доказывает: о, дивная! Какая ж дивная? Мне и в молодости никто таких слов не говорил. А ведь я тогда моложе и лучше кажется была. И я ждала любви. И что же? Она, забыв меня, прошла. Какая странная суровость… И вот теперь такая новость: явилась первая любовь! И вот от счастья стынет кровь… Тьфу ты, сама стихами заговорила. С кем поведёшься, от того и наберёшься».

* * *

Так она мучилась сомнениями весь день, а под конец не выдержала, да и рассказала всё Римме и Нонне.

– Может, это маньяки какие? – осторожно предположила Римма.

– Вряд ли, – опровергла Нонна. – Чтобы за один день трёх маньяков встретить, такого не бывает. Это один маньяк может найти за день трёх жертв. А они точно не пьяные?

– Не похоже. Запаха нет, шаткости походки, зрачки нормальные. Правда, у этого шейха глаза такие чёрные, что и зрачков не видно.

– Вот, – многозначительно подняла кверху указательный палец Римма. – Сейчас какой только дури не изобрели: и без запаха, и без дрожи в конечностях, а сознание всё же помутнённое. И потом, есть такие снадобья, которые до нескольких дней в организме держатся.

– И чего они все ко мне притянулись? Со мной даже в молодости никто не пытался на улице познакомиться, а уж теперь-то и подавно никому не надо…

– А чего сразу не надо-то? – удивилась Римма. – И не таких страшил атакуют, да ещё как! Да вы знали бы, на каких невзрачных бабёнок кидаются.

– Мне-то это зачем?

– А кидающиеся не спрашивают, зачем…

– Да нет, тут точно что-то не то, – перебила Римму Нонна. – Так не бывает, чтобы никто на улице не подходил, а тут вдруг валом повалили.

– Почему не бывает? И не такое бывает…

– Такого? Не бывает. Это бывает только в наших дурацких фильмах, рассчитанных именно на старых дев, оставшихся после алкоголизации мужской части населения. Там обожают перетирать эту тему, как некая моль бледная никому не нужна была, да вдруг свалилось и на неё счастье, подвалил ближе к пенсии какой-то чудик, не до критичной отметки спившийся. Дескать, ликуй, дура, будет теперь кому стирать-мыть-варить-штопать. Но ты рассуди чисто химически, как специалист по медикаментам. Есть тип людей, которые против воли испускают некие флюиды, а падкие до них субъекты реагируют на это. Есть люди, к которым на улице то и дело пристают, жаждут познакомиться, а то и сразу своё получить. Есть женщины, которые выходят за хлебом и зависают на два часа, потому что приходится выслушать десять признаний в любви или самых гнусных посягательств. У нас в подъезде баба жила, так её по пути на почту за двести метров пути три раза попытались изнасиловать.

– Кто?

– Три разных мужика. Ну, вот такой тип востребованный. Есть дуры, которые этому завидуют, даже мечтают искусственно в себе такие способности развить, а она рыдала. Она врача искала, чтобы дал ей таблетку какую, и к ней перестали бы приставать. Нормальные тётки за полчаса в магазин сбегают, в сберкассу, детей из садика заберут, родителям лекарства занесут, кучу дел переделают, а у неё до пяти часов уходило на проход через завалы поклонников только в один конец до газетного киоска через дорогу от дома. Прямо на улице и в пыль перед ней валились, и тут же застрелиться пытались, и песни горланили, и самые недвусмысленные намёки делали. Один раз увезли прямо на пожарной машине, которая на пожар ехала. Трёхэтажный дом выгорел, а пожарнику хоть бы хны: башню снесло напрочь. Муж её, кстати, очень спокойно к этому относился. Иногда выходил искать, когда она на три часа пропадала, а её тут же у магазина кадрят. Только ворчал: «Ну, мать, нынче спрос на тебя! Я этак от голода издохну, давай хоть сумки возьму, чтоб не мешали».

– Она красивая была?

– Ага, как Мик Джаггер. Обыкновенная тётка. Не во внешности дело, это заложено где-то глубоко внутри, человек словно против воли проецирует свою желанность во внешний мир. Есть и мужчины, на которых бабы вешаются прямо на улице, а рядом стоит жена и привычно зевает: «Ну, долго ещё? Нам идти пора». Такой тип людей. Есть люди, к которым вообще никто никогда не подходит, и они прекрасно себя чувствуют. Есть такие, от кого даже отскакивают, на другую сторону улицы перебегают. У каждого свой крест. Но не бывает такого, чтобы женщина ходила себе спокойно, обращались к ней на улице разве только слепые бабушки, чтобы через дорогу перевела, или пьянчужки просили мелочь на фуфырь, а тут вдруг повалили такие красавцы.

– Сейчас курсы специальные повсюду проводятся, как стать сексуально востребованной и раскрепощённой.

– Но наша-то Людмила на них не ходила, я надеюсь, – усмехнулась терапевт.

– Не-ет! – испугалась Людочка.

– Знаем мы эти курсы, – продолжала Нонна. – Учат баб откровенной проституции, и ни до кого не доходит, что не в бабах проблема. Нет на них претендентов как таковых, а находчивые бизнесмены смекнули, что на этой больной теме можно сделать неплохие бабки. Никому не нужным тёткам внушили, что в них что-то не так, а на этих курсах их научат быть «такими, как надо». Кому надо, спрашивается? Посмотрите на восточных баб. Никто не вихляется, никому себя не предлагает, из кожи вон не лезет, а все замуж выходят в срок, на каждую невесту жених сыщется. Им такие курсы не навяжешь – мужики их организаторов самих заставят стриптиз у шеста вертеть совершенно бесплатно. А у нас бабы скупают тоннами литературу «Как стать любимой и желанной», отдают последние деньги за обучение стать безотказной шалавой, и никто понять не хочет, что в этой игре не хватает самого главного звена – мужчины. Просто нормального мужчины, которому нужна обычная женщина, а не порнозвезда с агрессивной и искусственно натасканной сексуальностью. Есть только алкаши или такие, кто на баб смотрят как не дерьмо, коего слишком много, так что нечего им дорожить. А женщин убедили, что это в них что-то не так. В результате одни размалёванные курицы демонстрируют свои выставленные на показ прелести… другим таким же обманутым закомплексованным дурам. Ну, пошляк какой клюнет на это, оприходует, она родит и растит ребёнка одна. И на том спасибо.

– Опять ты всё очерняешь! – возмутилась Римма. – Неужели не бывает историй, когда люди красиво познакомились на улице?

– Бывает. В кино для дур, чтобы продолжали держать на себе наше больное общество, производственный план выполняли, план по рождаемости не забывали. Лично я только в кино и видела, чтобы на улице знакомились, а в жизни такого просто не бывает. Все погружены в себя, зациклены на проблемах. Да и криминальная обстановка такая, что по улице лучше бежать и ни на кого не смотреть. Ты хоть одну историю уличного знакомства знаешь, чтобы она закончилась чем-то толковым? Она заканчивается в лучшем случае никому не нужной беременностью от неизвестного, а в худшем – женским трупом в придорожных кустах. Не знакомятся нормальные люди на улицах. На улицах «снимают тёлок» на ночь. А тут женщине надо жизнь устраивать. Но вокруг неё хмыри, которые могут предложить только ночь. Ей нужна жизнь, а в наличии есть только ночь. Одно противоречит другому.

– Почему же столько людей мечтает повысить свою сексапильность, даже ходят на платные курсы для этого? – спросила Людмила.

– Потому что общество вымирающее. У вымирающих подвидов первым делом секс включается, как последняя аварийная защита перед полным исчезновением. Не случайно у нас ещё в Перестройку сексуальная востребованность была заявлена как признак состоятельности и успеха. На самом деле, успешные люди не страдают половой распущенностью. На самом деле, интимные услуги и безотказность – это удел беднейших слоёв населения, этим всегда и во все времена занимаются потомки бесправных нищих алкоголиков. А тут у всех самооценка ниже плинтуса опустилась, рухнула ещё с падением государства, когда граждане «великой державы» превратились в отщепенцев сырьевой базы. Поэтому секс и вышел на первые позиции, да под водочку очень хорошо пошёл. У людей с низкой самооценкой сексапильность всегда выставлена на показ, потому что им позарез нужна оценка чужая, чтобы хоть распоследний гопник одобрил их старания. Наши матери и бабки стыдились, если к ним приставали на улице. Это было позором, это означало, что женщина себя вызывающе ведёт. Сейчас наоборот женщин учат вести себя так, чтобы на них прямо на улице кидались, не понимая, что этим занимаются худшие особи мужского пола. Это заключительная стадия вымирания, она описана во многих учебниках по биологии. Попробуй какую-нибудь немку или американку поддеть тем, что к ней никогда не пристают на улице. Она рассмеётся: ей это не нужно, у неё есть замечательный муж и крепкая семья. А нашим дурам сразу стыдно, сразу сказки какие-то начинают сочинять, как их где-то к забору прижимал «ну такой мужчина». Какой там «ну такой»? Наверняка, пьянь какая-нибудь свежеподшитая. Да они и такому рады. Их убедили, что это крупный недостаток для женщины, если никто в подворотне ни разу не мызгал, ну хоть бомж ощипанный. Такие и вправду готовы бомжу отдаться, лишь бы получить подтверждение, что хоть кто-то воспринимает их как женщину. Мужа у неё нет, только ненадёжный сожитель-пьяница и такая же хлипкая семья, где каждый сам по себе. Она ничего не может с этим поделать – ей сразу доказывают, что это в ней какой-то сбой, а с пьяницами вокруг неё полный порядок. Водку трескают, в телик пялятся – чего тебе, дура, ещё надо. Она в это верит и бежит покупать новую тонну женских журналов, читает статьи, как стать счастливой в деградирующем спивающемся обществе, тратит последние деньги на косметику, наряды и курсы эротического массажа «Секреты гейши». Пока окончательно не превращается в услужливую проститутку, у которой всегда хорошее настроение, даже если об неё «близкие» ноги вытирают. А что для женщины за радость быть чьей-то постилкой, да ещё гордиться, что ей под хвост кобели лезут? Ты как врач рассуди, а не как баба-дура, каких из нас алкаши сделали. Ну, трахают её все, кому не лень, она залетает, теряет здоровье. Гордись дура, что поимели тебя. Это низкий уровень существования, а ей доказывают, что признак успеха.

Римма совсем сникла от такой безрадостной картины мира, а Люда задумчиво вспомнила:

– Вы знаете, какая вчера меня блондинка обогнала? Такая вся… такая… ну короче, и монах мимо не пройдёт. А этот Абдулл ибн Саллах аль Карим Азиз де Падетруа и тэ дэ и тэ пэ даже не взглянул на неё. Разве не подозрительно?

– Очень подозрительно, – согласились Римма с Нонной. – А что, если это розыгрыш какой?

– Кому надо меня разыгрывать? Тем более – так. Всё это слишком уж дорого.

– Может, это какая-нибудь телевизионная акция? – предложила другую версию Римма. – Сейчас, знаешь, сколько всяких приколов на телевидении? Разводят, как не фиг делать! Тут популярную ведущую так разыграли, что она даже в суд подала.

– Я же не телезвезда, не певица, не актриса. Чего меня-то разводить?

– Так и до простых смертных добрались. Звёзд всех разыграли, всем надоело и наскучило, вот и перекинулись на рядового обывателя. А что? Я года два тому назад шла по улице. Средней многолюдности такая улица. Иду и вижу: лежит мужчина у стенки дома. Бледный такой и губы синие, как бы с сердцем плохо. Все мимо бегут, и нет до него никому дела. А я подумала, что ненормально это, если человек посреди дня прямо на улице города помрёт. Подскочила к нему, пульс пощупала, Скорую вызвала… Тут откуда ни возьмись какая-то деваха с микрофоном ко мне подскакивает, да ещё и оператора с камерой за собой тащит. И затрещала, и заверещала без пауз между словами: «Скажите, какой мотив руководил Вами на момент оказания помощи этому человеку? Ответьте быстро и не раздумывая, что Вы сейчас чувствуете: гордость, досаду или желание познакомиться поближе с этим человеком?». «Этот человек» тут же глаза открыл, встал на ножки, стёр салфеточкой белую пудру и синие тени с рожи и говорит: «Мы эксперимент проводим на выяснение степени чёрствости наших граждан. Я уж тут битый час лежу, а ни одна сука не подходит. Ты первая подошла, мерси».

– Это ты, выходит, первая сука, – засмеялась Нонна.

– Вот-вот. Девица трещит, камера работает, народ вокруг собрался. Так мне противно стало! Я и говорю этому липовому умирающему: «Знаешь что, Этот человек, ты больше мне не попадайся!». И ушла. Они мне вслед кричат, что я дура, что мне же приз какой-то полагается за этакую нечёрствость. А на кой мне приз за то, что каждый нормальный человек сделал бы? Это для ненормальных всё чем-то необычным кажется, это они недоумевают и экспериментальным путём выясняют «какой мотив руководит человеком на момент оказания помощи другому человеку». Теперь только и жди с такими экспериментаторами встречи.

– Да-а, – согласилась Нонна. – Мне тут наша Марья Трофимовна рассказывала, как её соседка по коммуналке чуть не окочурилась. Пошла она с внуками в кафе, зашла там в туалет. Только собралась, стало быть, справить нужду, как чуть ли не из унитаза тоже выскакивает какой-то хрен с телекамерой и орёт ей в самое ухо: «А у нас для вас – сю-у-урпр-р-рии-ы-ыз! Чего же вы не рады?». И затрещал что-то про эксперимент на предмет того, у кого седалище шире. Соседка эта потом две недели в отрешённом состоянии лежала от потрясения – уж думали, не выживет. А эти экскрементаторы ей в награду за стойкость хрустальную вазу в виде унитаза домой притаранили. И не объяснить им, что нельзя же так пожилую женщину пугать, да и вообще всякую другую. Что это мерзко и гнусно, в конце концов. «Какое там мерзко?! Прикольно же!» В мужской-то туалет не рискнули залезать со своими приколами, потому что там их прямо в унитазе утопили бы.

– Ужас, что делается! – искренне испугалась Людмила. – Да неужели такое возможно? Неужели и со мной такой эксперимент проводят?.. А на предмет чего такой эксперимент проводить? Один стихи почитал – я послушала, другой серенаду спел – я тоже послушала. Ну и что? Чего тут необычного-то?

– А кто его знает, – пожала плечами Римма. – Все устали от необычного. До того надоели боевики с несуществующими героями да компьютерные фильмы с мудрёными спецэффектами, что многие с удовольствием посмотрели бы на рядовых граждан, на их рядовые чувства… Да нет, мы же не утверждаем, что это обязательно так! Может быть, в тебя в самом деле эти мужики влюбились.

– А чего так одновременно? И почему именно сейчас, а не год тому назад, не два… не десять, когда я и моложе… и лучше… кажется… была… Да нет, так не бывает!

– Всё бывает. Говорят, что даже в пустыне Сахара однажды шёл снег.

– Да ну, – недоверчиво дёрнула плечом Люда.

– А что? А почему нет?

– Да размечтались! – вернула их в реальность Нонна. – Так могут думать только те, у кого киношно-книжное восприятие жизни. Это в русских романах и фильмах любят показывать какую-нибудь бедолагу, которая ждала-ждала и вот аккурат к пенсии дождалась своего прынца. В русском искусстве вообще любят мусолить женскую жертвенность. Видимо, это обусловлено хронически тяжёлыми экономическими и социальными условиями, в которых хотя бы клочок быта надо выстрадать. К пенсии. У нас всё к пенсии: и жильё, и льготы, и личная жизнь. А молодым можно только вкалывать на чужое благо. Это в европейских романах женщина просто счастлива, просто сегодня, просто сейчас, пока она молода и красива. А если она страдает, то только потому, что у неё какой-то там синдром жертвы и всё такое прочее из области психопатологии. А у нас всё про великомучениц, которым в конце концов как награду выдают к концу повествования какого-нибудь угрюмого забулдыгу, который с мамой живёт. Но на безрыбье, как говорится, и рак налимом покажется. Не про нас же, в самом деле, книги писать и фильмы снимать. Что про нас можно сказать? Что мы всю жизнь монотонно прожили и умерли в одиночестве и нищете? Нет, такие сюжеты не котируются. Хотя это и правда жизни. Нет, говорит нам искусство, тётки, живите и надейтесь, будет и на вашей улице праздник, встретите вы своё счастье… хотя бы за два дня до смерти. Женщина тратит на поиски мужчины своей мечты слишком много времени, порой всю жизнь. Найдёт, а уж и помирать пора. Вот что плохо.

– Зачем же тогда вообще всё?

– А что делать? Надо как-то жить.

– Да ну тебя с твоим пессимизмом! – начала уже сердиться на Нонну Римма. – А почему в нашу Людку не может хоть кто-то влюбиться? Люсь, а почему ты в это не веришь?

– Не знаю. Не верится как-то. Вчера домой пришла, себя оглядела, а на одной туфле каблук стоптался, на колготках стрелка от пятки до колена. В таком бы прикиде только в рекламе сниматься, чтобы в конце ролика игриво и кокетливо спросить: «А вы где одеваетесь?».

– Ха-ха-ха!

– Я же не знала, что «любовь так нечаянно нагрянет», хотя бы в парикмахерскую сходила загодя. А этот шейх даже не побрезговал со мной общаться!

– Может, ему просто скучно стало? – опять предположила Римма. – Сейчас появились настолько богатые люди, которым от богатства так скучно делается, что они обряжаются в рванину и бродят по улицам в поиске простых человеческих отношений. Им ведь, бедолагам, настолько скучно живётся, что уже совершенно нечем душеньку порадовать. Этакое странное чужеродное тело в организме обнищавшего в целом общества. Может, ты своим нищенским видом их и привлекла? Тут на нашу Тоньку с хирургии чуть целый олигарх таким макаром не запал. Я, говорит, хочу в твоей коммуналке пожить хотя бы недельку, а то и две. Чтобы непременно с вечно пьяными соседями, дерущимися на кухне, с неработающим санузлом на пять семей, протекающей крышей и прочими «радостями жизни», доступными рядовому россиянину. А то надоело мне, говорит, так ужасно жить: только чего захотел – и вот пожалуйста, нате вам. Только о чём-то подумал, а оно уже тут как тут. Скукатища!

– А Тоньку куда же?

– Тоньке он предложил пожить на одной из его вилл в Англии или на острове в Тихом океане. Она поначалу струхнула не на шутку, а потом призадумалась. Пока думала, олигарху его помощники более аварийный дом нашли. У Тоньки-то дом старый, конечно же, и капремонт не поможет, но потолки ещё держатся. А олигарх решил оторваться в такой же халупе, но там плюс ко всему полы проваливаются, и крыши вообще нет – ветром сдуло.

– Ха-ха-ха! Да неужели такое может быть?

– Сейчас всё, что угодно, быть может. Один об одном мечтает, другой о чём-то совершенно противоположном, третий и вовсе давно мечтать перестал. Люсь, а о ком ты-то мечтаешь? Ну, кто тебе из всех троих больше понравился?

– Вообще-то, принц аравийский.

– Ого! Нет, всё правильно, выбирай лучшее. Если уж любить, то принца…

– Нет, не поэтому! Просто он из всех троих самый адекватный. Моряк как на построении команды отдаёт, а тот, который стихами говорит, ещё больше напрягает, если честно.

– Скорее всего, шизофрения у парня, – поставила диагноз Нонна.

– Люська, хватайся за принца! – ликовала Римма, но Нонна и шейха забраковала:

– Какой там принц-то? Наверняка, самозванец какой-нибудь. Какие могут быть принцы в нашей дыре, чего он тут забыл? Вы странные такие. Взрослые бабы, а до сих пор в принцев верите. Вера в принцев вредна для женщины. Особенно, в эпоху демократии, когда монархия не управляет ходом событий. Она может в такие дебри увести, что и не выберешься. Рыцарь понадобится, чтобы спасти.

– Тебя послушать, так и рыцарей нет? – фыркнула Римма.

– Рыцари были насильниками и пьяницами, жрали сырое мясо голыми руками и делали набеги на соседние замки, где грабили и трахали всё подряд. И только в новую историю придумали благородные сказки про них. А принц кто такой?

– Носитель лучших человеческих качеств в мужчине, – пролепетала Людмила, а Римма добавила:

– Настоящие принцы – это обыкновенные парни, просто они относятся к своим избранницам, как к принцессам.

– Всё не то вы говорите. Откуда эти мечты о принцах? Из древних времён. Принц – это член королевской семьи, сын короля. Вся его заслуга в том, что он родился от монаршей персоны. Некоторые невесты, конечно, метили сразу за короля, но король был занят: раз у него есть сын-принц, то он уже женат на королеве, а в монархическую эпоху выйти из брака было делом не простым. Конечно, сегодня средний россиянин живет лучше, чем принц в средневековой Европе, но интерес к принцам появился ещё раньше. Чем этот принц был так хорош для невест? Тем, что для него не существовало проблем с продовольствием. Вы слышали про аграрный рай? Он описан в античной мифологии, в той же Библии и Коране упоминается. Вообще во всех древних сказках присутствуют голодные фантазии про молочные реки и кисельные берега, где-то есть вариации с реками медовыми, а берегами из хлеба или каши. Потому что молоко, хлеб и мёд – это базовый набор продуктов, с которыми человек не умрёт от голода. Рай в понимании древних людей: иметь питье и еду в изобилии. Сразу можно сделать вывод, что это – мечты очень бедных людей, рабов, обладателей грубого мышления. Даже современные атеисты скажут, что после смерти остаётся только душа, которой не нужна гастрономическая пища. В древнем мире основой выживания было продовольствие, поэтому и рай сформировался полностью продовольственным. Помню, в детстве мы читали какие-то шумерские или ассирийские сказки и смеялись, как там прописан рай. Он напоминал советские продуктовые пайки. Всё детально расписано: каждый праведник получает пять коров, у которых никогда не кончается молоко, четыре мешка зерна, три курдюка с вином, две мельницы и так далее. Современному человеку скажи, что за праведное поведение он получит в загробном мире мешок крупы – да он пошлёт куда подальше. Зачем он ему? Что он будет с ним делать? Ему подай пиво да телевизор, можно ещё автомобиль, иномарку, желательно. Библейские Адам и Ева в раю жили без одежды и питались фруктами, даже мяса не было. И держало их в таком «раю» только безделье, возможность не работать, то есть полное отсутствие самореализации.

– В Перестройку любили шутить, что библейский рай был советским: только наши люди могли ходить нагишом, питаться какими-то корешками и при этом думать, что живут в раю.

– Советскому человеку ещё надо было заработать этот «рай»! Такой рай, если разобраться, намного страшней ада. В аду хоть какая-то работа кипит. А рай – только жрачка и безделье. Но раем это назовут очень примитивные и бедные люди, намыкавшиеся за жизнь от голода, холода и каторжного труда. В таком обществе правящий класс кормится за счёт оброка со своих рабов, вассалов и прочих налогоплательщиков. Принцу всегда есть, что жрать и в засуху, и в наводнения, когда простой народ теряет последнее. Поэтому сформировалась мечта: хорошо бы заполучить этого праздного бездельника в женихи, заодно можно и свою родню где-нибудь на задворках дворца пристроить. Очень понятная и логичная мечта для любой бедной семьи, где есть дочь на выданье. Сейчас много информации о том, как этим делом занимались люди в разные эпохи, и некоторые озабоченные мужики завидуют фараонам, у которых якобы количество жён и наложниц достигало нескольких тысяч. Завидовать этому может, конечно, человек с большими проблемами в интимной жизни. Но почему так происходило? А потому что общество в эпоху фараонов жило настолько бедно и с такими нарушениями прав человека, что дожить до средних лет считалось большой удачей. Защитить от этого беспредела могла только связь с правящей семьёй. И то, если не ожидалось дворцового переворота. Когда фараон умирал, всех его баб умервщляли и хоронили вместе с ним. Убивали всех их детей, потому что надо было оставить кого-то одного для престола, чтобы не возникало распрей между многочисленными наследниками. Они изначально это знали, что их всех убьют, но родители отдавали дочерей фараону без всяких пререканий: пусть убьют, но хоть немного поживёт по-человечески их дочурка, не будет горбатиться, как батька с мамкой. До сих пор находят захоронения древних вождей, которые поражают размерами, потому что рядом находят останки до тысячи убитых женщин, детей и даже слуг. Брак с вождём или его наследником был похож на остров, который не заливает во время наводнения, поэтому люди на него и драпают. Принц в данном смысле – это мужик, который способен обеспечить своей избраннице выживание.

– Но почему так безрадостно? – протестовала Римма. – Были же романтичные истории любви между лицами королевской крови и простыми людьми.

– Какие? Назови хоть одну. Они придуманы бедняками и искусством. В том-то и дело, что большинство баронов, принцев и королей женились на баронессах, принцессах и королевах, и прекрасно себя чувствовали. Неравных браков с лицами правящих семей было так мало, что за несколько веков монархии их всего-то не больше десятка наберётся. Ну, Пётр с Мартой Скавронской, Елизавета с Разумовским, Екатерина с Потёмкиным. Кто ещё-то? Эдуард Восьмой на простой американке женился, а я так думаю, что он просто не хотел править – не было у него характера для этого. И брак с лицом некоролевской крови ему был как раз кстати, чтобы слинять с опостылевшего трона. Всякие падишахи, султаны и ханы со своими безликими наложницами не в счёт – там отсутствовал брак как таковой в привычном смысле этого слова. Большинство монархов преспокойно вступало в брак с лицами своего круга и совсем не тяготело к шашням с какими-то оборванками и грязнулями. Людям нравится быть среди своих. Нормальным людям, а не скучающим инфантильным идиотам, которые ищут себе приключений на задницу. Неравная принцу избранница должна понимать, что он на неё смотрит, как на экзотическую забаву, какой у него ещё не было, чтоб показывать в своём кругу. Это фантазия народная живописала, как бедному принцу плохо с принцессами-дурами, поэтому он ничего умней не придумал, как влюбился в пастушку или прачку. Якобы, уж у них ума точно больше. Просто пастушка и прачка не смогут себя защитить, когда он её изнасилует, а барышня из знатной семьи – другое дело, с ней не побалуешь. Знаменитый миф про Золушку – вообще классика таких завихрений. Там постоянно говорится, как принц скучает, как он страдает, что вокруг него вертятся какие-то принцессы и герцогини, да всё не те. Уж всех перелапал-перещупал, но хочется чего-то этакого, чего и сам не знает. Короче, зажрался мужик настолько, что решает жениться на любой, кому по ноге придётся крохотная туфелька. Если бы на примерку пришёл крокодил, он женился бы и на крокодиле, потому что у того лапки маленькие, как раз впору. Вы только вдумайтесь, как офигеть от сытой жизни надо, чтобы жену по таким критериям отбирать? Делается ударение, что сводные сёстры издеваются над Золушкой, мачеха её гнобит, папаша – тот ещё фрукт, тихоня себе на уме, припёр в дом блядей и заставил родную дочь смиренно им прислуживать. Никто за бедную девушку не заступится, потому что она сирота. Формируется идеальная пара из забитой сироты-замарашки и зажравшегося капризного богача. И гадать не надо, что у них за жизнь будет. Не случайно такие мифы и заканчиваются свадьбой.

– А почему ты называешь Золушку мифом? – спросила Людмила. – Это же сказка Шарля Перро или братьев Гримм, я точно не помню.

– И не вспомнишь. Её кто только не пересказывал на свой лад. Больше тысячи воплощений в фольклоре разных народов мира, первые её версии были известны в Древнем Египте, ещё раньше – в Китае. Скорее всего, из Китая она и пришла. Там многие века была зацикленность на размере женской ноги. Считалось, что идеальная женская стопа не должна превышать десять сантиметров в длину. То есть меньше толщины самой ноги. Для этого ещё совсем маленьким девочкам стопу ломали в области свода, вжимая пальцы в плюсну, и заставляли ходить в обуви малого размера. Эта процедура повторялась многие годы. Когда хрупкие фаланги срастались, их снова ломали, отчего ткани ноги часто поражал некроз и «жертва красоты» вообще умирала. Какому-то извращенцу показалось, что такая деформированная и изуродованная нога напоминает то ли цветок лотоса, то ли полумесяц. Мужики всегда изъян в бабе найдут. То размер груди не тот, то талия, то ноги – бабы всё стерпят. Подгонят себя под любые параметры, подрежут, что скажут, где надо – нарастят, и ни одна не задумается: а стоит ли оно того? Стоит ли под таких полудурков прогибаться? Женщины всегда подстраиваются под мужиков, какие бы идиотские требования те не выдвигали. Полнота ли объявлена эталоном «настоящей женщины» или худоба, косоглазие или кривоногость – и такое встречается, – а бабы тут же толстеют, стройнеют, косеют и кривеют с потрясающей готовностью к любым дальнейшим переменам. Если посмотреть на моду, то мужская почти не меняется. Мужик всю историю выглядит так, как ему удобно. Он никогда не таскал кринолинов, не носил причёсок, которые весили до пуда, не ходил на каблуках, не сидел на диетах, не мазал себе ресницы всякой дрянью, чтобы они напоминали опахала, и глазные мышцы могли с трудом открыть веко. Об всегда одевается и питается только так, как удобно и комфортно ему лично. Если он не понравился женщине, на которую глаз положил, то обзовёт её «сама корова» и докажет, что это как раз она ему не подходит «с такой жопой». Женщина будет рыдать по ночам и ломать голову, что в ней не так. По этой схеме, собственно, и возникают все модные течения. Женщина никак не может понять, что мужик придирается к ней только потому, что просто хочет атаковать.

– Почему именно так?

– А потому что лень. Мужчина – это ленивая скотина, к тому же с поганым вредным характером, как бы он это ни отрицал с видом праведника, приписывая стервозность исключительно женщинам. Он и мог бы подкатить к барышне как-то поизящней, чтобы добиться её расположения, но зачем эта морока, если проще доказать бабе, что она какая-то неправильная, так что сам бог велел ему вести себя с ней по-хамски. Мол, вот была бы у неё грудь, как у дуба в три обхвата, а талия, как у тоненькой осинки, тогда полюбил бы её, осчастливил бы, уж так и быть. А так она не достойна евонной симпатии, пущай искореняет в себе указанные недостатки. И никому нет дела, что при бюсте в три дубовых обхвата осиная талия по всем законам физики переломится – женщине и законы физики не преграда. Умные бабы понимают, что сорящий претензиями к женскому полу мужчина – просто лох, которому никто не даёт. Умная баба пошлёт такого куда подальше, как бы он ни ныл и ни поливал её на все лады. Потому что мужик, который не способен привлечь к себе женщину, проблемный во всех отношениях – не будет с ним толку, хоть талию до толщины травинки себе скрути. Только он пасть открыл со своими пожеланиями к её формам и поведению, а она ему уже: «Свободен». Но умных мало не только среди мужиков. Большинство людей глупы. Поэтому женщины в массе своей спешат выполнить любые претензии любого дурака – а вдруг и в самом деле замуж возьмёт, вот радость-то будет. Вы только вдумайтесь, как в женщинах развита эта готовность угождать мужчинам, если несколько веков китаянки фактически лишали себя ног! Изувеченная стопа даже не могла служить опорой для тела. Женщина с такими стопами могла только семенить на пятках, каждый шаг доставлял страшные мучения, но мужики её подбадривали, называя очень эротичной покачивающуюся женскую походку этого «лотоса». Дескать, не зря ты, курица, мучилась, оценим, уж так и быть. Маленькие женские ноги были объявлены символом китайской национальной идентичности и «цивилизованности». От размера ступни зависел престиж невесты, женщину вообще могли не взять замуж, если её ноги были нормальными, не переломанными – их называли «варварскими». А если женщине не удавалось пролезть замуж за таких придурков, то она умирала бездетной, и некому было ухаживать за её могилой, что считалось очень плохо для кармы.

– Женщины и сейчас этого боятся.

– Представьте себе, какой страх был тогда, несколько веков назад. Во время сватовства жених прежде всего интересовался размером стопы невесты, иногда не глядя на лицо и прочие «незначительные» детали внешности. Кстати, у братьев Гримм сёстры Золушки отрезают себе пальцы на ноге, чтобы влезть в туфельку, в других пересказах – отрубают пятку. Если нога превышала вожделенные три-четыре дюйма, то жених имел полное право опозорить такую «уродину», рассказав всем, какие безобразные у неё ноги. После чего девка могла смело ставить крест на своей личной жизни. А если жениху доставалось чудо с обрубками стоп нужного размера, то он и вся его семья очень гордились, насколько мала деформированная нога будущей жены. Она могла только ползать перед ним на коленях или четвереньках. Сами подумайте, зачем мужику такая искалеченная баба? Понятно, что для издевательств каких-нибудь. Современные исследователи считают, что это делалось только для того, чтобы баба не могла убежать от мужика, и он творил с ней, что хотел. А хочет он всегда одного и того же: грубого секса и насилия. Поэтому китайцев теперь так много. Теперь они не знают, что ещё можно сделать с бабой, чтобы она поменьше рожала.

– Откуда ты всё это знаешь?

– У нашего хирурга есть учебник по переломам стопы, там целая глава этой дикой традиции посвящена.

– Это больше психиатрией отдаёт, а не хирургией, – предположила Люда.

– Возможно. Но когда псих себя переломает, собирать-то его везут в хирургию…

– Давайте, лучше к принцам вернёмся, – предложила Римма.

– Давайте вернёмся, – согласилась Нонна. – Сказки с участием принцев и сильных мира сего – самые древние. Люди учились возделывать землю и получать урожай, придумали разные механизмы для обработки пашни, создали множество профессий, и голод их уже не пугал. Поэтому из сказок постепенно уходят принцы, в качестве завидных женихов выходят купцы, мельники и даже пастухи – люди, способные создавать ценный продукт. У арабов в сказках цари и султаны уже выступают как самые обыкновенные люди, даже допускаются насмешки над представителями власти и духовенства. Главные герои – уже не скучающие изнеженные бездельники благородного происхождения, а непременно заняты каким-то ремеслом. Например, Али-Баба работал лесорубом, Аладдин был портным. Из названий сказок «Тысячи и одной ночи» видно, что в них идёт повествование о башмачниках, ювелирах, ткачах, цирюльниках, писарях, менялах, учителях. Даже про Апостолов известно, что они были рыбаками, гончарами и пастухами, кто-то даже налоговым инспектором работал, Лука был врачом. У русского народа сказок с принцами почему-то не сформировалось, были только заимствованные у европейцев. Видимо, до Крещения Русь населял народ с какой-то другой психологией, нежели сейчас, рабские настроения ему были мало свойственны. Сказочные русские невесты отдают предпочтение простым крестьянским парням, когда к ним сватаются какие-то Кащеи и Горынычи, прельщая драгоценными камнями – вот уж без чего в семейной жизни точно не обойтись. Можно предположить, что они так себя ведут в силу противоречивого русского характера, которому свойственно совершать поступки, противоположные тем, что ждут от человека в той или иной ситуации. С другой стороны, такое поведение выглядит вполне разумным, потому что лучше рожать детей от сильного здорового пастуха, который много двигается на свежем воздухе и способен выполнять полезную работу, чем от гремящего костями Кощея, пусть и с драгоценными камнями. В почках. В русских былинах фигурируют богатыри и разбойники, цикл Новгородских сказок посвящён гуслярам и купцам, вроде Садко. А князь там, то есть царствующая особа, чаще всего выступает в образе дурака и недотёпы. Новгородцы дают прозвище князю Красно Солнышко. Многие до сих пор считают его комплиментом, на самом деле это – достаточно грубое оскорбление мужчины, если его называют словом среднего рода или даже женского, как «ягодка моя».

– Я слышала версию, что «красно солнышко» – это рожа красная, намёк на пьянство, – хихикнула Римма.

– Новгородцы, вообще, всегда были вольнодумцами. Они же долгое время не желали вступать в состав Русского государства, им и так хорошо было, у них процветали ремёсла и торговля, было много рыбы и леса. Только при Иване Грозном и удалось их окончательно подавить, фактически уничтожив половину населения. В Уральских сказах фигурируют мужики, которые умеют получать из руды железо, добывают и обрабатывают малахит, делают из камня предметы оригинальные и необычайные по красоте. Они создают первые цеха и заводы. Это и есть новые «принцы» – мастера, которые могут обеспечить обществу выживание. И само общество менялось. Оно уже не только испуганно выживало, заискивая перед сильными мира сего, а училось просто жить. Людям начинало нравиться, что любой может стать мастером в своём деле, надо только двигаться к своей цели, а не на жопе сидеть, тогда как принцем можно только родиться. Промышленная революция вывела образ мастера, как основного и главного героя многих сюжетов вплоть до конца двадцатого века. Это уже не просто квалифицированный рабочий, достигший высокого искусства в своем ремесле, но и руководитель первичного производственного участка. Инженерная должность, между прочим, ВУЗ требуется закончить.

– А в годы юности наших родителей, – заметила Людмила, – молодые люди, чтобы произвести впечатление на девушек, врали, что они работают в НИИ по космическим разработками или в области ядерной физики. Тогда «принцами» считались обладатели высшего образования, желательно, технического. Сейчас ухажёры изображают из себя братву или богачей, хотя на деле никакого отношения не имеют к криминалу и богатству, иногда вообще еле-еле концы с концами сводят.

– Богатству трудно подражать, – согласилась Нонна. – Особенно, когда его нет.

– А я передачу видела, – сказала Римма, – как в Петербурге отморозки угнали иномарку и пригласили прогуляться двух девушек, а сами завезли их в сауну, там издевались с дружками, одну даже нечаянно утопили в бассейне. Другая жива осталась, и вот следователь её спрашивает, как она не побоялась сесть в машину к таким мордоворотам. Ответ был потрясающий: «А они сказали, что бизнесмены». Всё, больше ничего не надо – уже влюблена.

– Именно поэтому сейчас бизнесменом представляется каждый второй, хотя таковым не является. А я передачу видела, как наши журналисты в какой-то беднейшей африканской деревне нашли русскую бабу. Понятное дело, они очень удивились, как она туда попала. И она рассказала, как три года откладывала себе деньги на поездку в Египет, где познакомилась с неким принцем из Африки. Нет, он в самом деле принц настоящий, сын вождя племени. Папашка его ничем не занимался, как всю жизнь клепал детей любой подвернувшейся дуре, а они его кормили и содержали за это всем племенем – вождь всё-таки. Из его потомков получилась целая деревня, они пробовали вступать в брак между собой, но стали рождаться какие-то уроды, потому что сказывалось кровосмешение. И тогда они стали всем племенем снаряжать кого-нибудь из сыновей этого вождя в дальние страны, где любят отдыхать разные дамочки в поисках личного счастья, чтобы привозить их в деревню и делать нормальных детей. Если бойкий папашка-вождь, конечно, до северных широт своим неугомонным членом не добрался. Они быстро вычислили, что баб из стран бывшего Соцлагеря даже особо уговаривать не надо, а вот нахалки из зажиточных западных держав на знакомство с принцем из Африки как-то особо не ведутся. Или начинают сразу выяснять, какой у этого принца в его королевстве ВэВэПэ на душу населения, да какое место по уровню жизни в мире, да назови основные статьи национального дохода, да какова доля промышленности в государственной экономике. А он и слов-то таких не знает, дубина с яйцами! Больно грамотные – нам такие не подходят. Нам что-нибудь попроще, чтобы сразу влюбилась и томно вздыхала. Не до уровня жизни ей – лишь бы принц был. Он как произнёс кодовое слово «прынц», она и поехала за ним на край света. А попала в конец света. Где-то в жаркой Африке, в центральной её части, где климат такой, что нет смены времён года. Она уж грезила дворцами, лимузинами, фонтанами, райскими садами и прочими атрибутами голливудских мультфильмов о принцах и принцессах. А в этой деревне такая бедность, что даже русской деревне не снилось. Даже вождь племени, король, можно сказать, с лопушком на заднице ходит – уж что про подданных говорить. Кругом – один навоз. Всё делают из навоза: сараи, хижины, дорожное покрытие. Даже детские игрушки. Живут в хибарах из прутьев, которые тоже обмазывают навозом. Там засуха постоянно, поэтому он высыхает и почти не воняет. Зато летает повсюду в виде пыли. Так что свою порцию говна получит каждый. Статья дохода одна – разведение буйволов. Они-то и снабжают всю округу навозом. Попала эта дурында в гарем к принцу, сидят в навозной мазанке все вместе: русская, украинка, молдованка, хорватка, из соседних африканских стран бабы набраны, чтоб далеко не ходить. Наша плачет, хочет к маме. Наш народ так воспитан: в навоз влипнут и сразу маму вспомнят, сразу к ней назад под бок просятся. Вы понимаете, куда женщину могут завести мечты о принцах? И как крепко они вбиты в память или даже в гены, что готова идти за любым, кто назовёт себя принцем?

– Бедная девочка! – ужаснулась Римма.

– Бабе тридцать лет. А ничем кроме принцев и любовных романов не интересуется. Если приехала замуж выходить, хоть бы поинтересовалась, как там на месте с медициной дела обстоят, где рожают, нужна ли страховка, как в законодательстве прописаны права эмигрантов и конкретно женщин. Какой там климат для женского здоровья, какие нравы и обычаи царят в обществе, если оно там вообще есть – общество. Там ведь племенной строй какой-то. Железного занавеса давно уж нет, про любую страну можно найти всю юридическую и экономическую информацию, а они едут в Африку и верят, что там райские сады цветут и богатые мужики живут. Они хоть бы на карте мира её отыскали посмотрели, что там пустыни всюду. Журналисты ей поведали, что она попала в одну из беднейших стран мира, с низким индексом человеческого развития, по доходу на душу населения занимает двести какое-то место в мире, то есть в самом конце списка. Грамотны только двадцать процентов мужчин и около десяти процентов женщин. Но её это всё не колышит. Хотела вот нормально пожить на старости лет, а опять угодила в какое-то говно. Ведь нищета – это такая болезнь, что из неё не выберешься, даже если на другой континент смыться, как будто человек и не уезжал никуда. Журналисты нашли её маму в каком-то вымирающем рабочем посёлке под Кемерово. За день съёмок их там чуть пару раз не изнасиловали, пытались три раза убить и пять раз ограбили. Они не встретили ни одного трезвого человека, даже школьники и воспитательницы детского сада пьяненькие. Спросили каких-то аборигенов, знают ли они, что их землячка попала в гарем к африканскому принцу, те даже не удивились: «Да пущай хоть всех забирают! У нас этого говна, как скоб на скобяном заводе». И ещё обиделись: «Вот паскуда, устроилась за принцем, а землякам даже водки не могла выкатить». Мать её не ждёт. У неё муж-алкоголик, брат-алкоголик, сын-алкоголик, так что скучать бабе не приходится. Не удивительно, что в таких условиях в женской природе происходит некое смещение, слом. Ещё одна дочь замужем за алкоголиком, естественно, невестка-инвалид – сожитель-алкаш покалечил. Пятеро внуков. Не народ, а мечта извращенца: сидят в говне, но тупо продолжают размножаться. Эта «прынцесса» просидела там в девках до тридцати лет, пока не дошло до неё, что замуж выйти можно только за алкаша. А куда им ещё алкашей в семью, когда их и так…

– Как скоб на скобяном заводе, – упавшим голосом закончила Люда.

* * *

Утром после дежурства Людмила вышла из больницы и поспешила в прачечную. Она почти до неё дошла, когда услышала за спиной:

– О, дивная! Дарю тебе стихи. И пусть другие скажут лишь: «Хи-хи». Но я не отступлюсь, ты так и знай: я только с виду мягкий каравай.

– Здравствуйте, – поздоровалась Люда и опять смутилась перед этим совершенно незнакомым ей человеком.

– О, здравствуй, праздник и улыбка дня! Тебя дороже нету у меня…

– Здравия желаю! – тут же оглушил Людмилу и заглушил Поэта капитан Гарбузов, закатывающий рукава и сверкающий глазами на разговаривающего стихами гражданина. – Разрешите кое-кому представиться…

– Я вижу, есть соперник у меня, – ахнул Поэт и выронил букет из рук к ногам Людмилы. – Но так и знайте: я в любви – броня! Коварство Ваше, Люда, лишь бодрит, а мой соперник будет победит…

– Какой ещё соперник, какое коварство! – возмутилась Людмила такой постановке вопроса, так как её в детстве учили, что мужчины соперничают друг с другом только из-за самых отпетых и подлых шалав. – Хорошенькие дела. Да я вас обоих едва знаю! Ещё драку тут затейте из-за тётки, насмешите народ. Забирайте свои букеты и проваливайте отсюда оба!

– О, дивная!.. – воскликнул Поэт.

– Разрешите пригласить Вас… – прогудел Гарбузов.

Но Людмила уже исчезла в недрах стирального царства. Всё-таки в её голове не укладывались события последних дней. Определённо здесь что-то не так. Глупая женская натура и хотела бы поверить, что вдруг она стала любимой и желанной… Глупая не потому, что дура, а потому что в ненормальном обществе подобная женская вера в любовь и счастье считается глупостью, и даже самая глубокая мудрость среди повального идиотизма непременно становится безумием. Она в глазах вертлявой подлости и наглости всегда выглядит дурой.

Людмиле не верилось, что кому-то она – уже немолодая и усталая женщина, – кому-то так понадобилась, что ради неё уже готовы идти в рукопашную. Чёрт знает что! Что-то здесь не так, что-то не так…

После прачечной на том же перекрёстке её опять встретил «зэ шейкх оф Эрэби» Абдулл ибн Саллах аль Карим Азиз и т. д. и т. п., тьфу ты, ну ты!

– Вы ещё прекрасней, чем я ожидал, – начал он без вступлений.

– Мне некогда, – сказала как отрезала Люда. – Я с Вами никуда не пойду. Кто Вы такой? Ах, шейх Аравии! А эти двое?

– Какие ещё двое? – импортный красавец недоумённо сдвинул чёрные, подобные крыльям летящей птицы семейства ястребиных, брови и огляделся по сторонам.

– Ну, такие… Один всё время стихами говорит, а другой капитаном какого-то ранга представляется. Послушайте, Вы кто на самом деле? Я уже не та, чтобы со мной так шутить. Если Вам скучно, то в цирк сходите.

– Вы хотите в цирк? – по-детски обрадовался чему-то наследный шейх вся Аравии.

– Да не хочу я в цирк! Я домой хочу. У меня дел по горло, – сказала Людмила как бы извиняющимся тоном. – Не связывайтесь Вы со мной! У меня столько проблем, стану Вас ими грузить – ну, зачем оно Вам? У меня папа парализован, мама старенькая, я… тоже не очень молодая.

Ей стало неловко, что она так сорвалась на этом человеке, который, может быть, на самом деле хочет просто с кем-то поговорить. Если он шейх, так тоже тошно станет всю жизнь с прислугой да с такими же шейхами и шейхинями общаться.

– Вы не дали мне сказать, – мягко и всё с тем же приятным акцентом сказал незнакомец. – Я хотел сказать, что знаю, почему Вы не пришли вчера.

– Не захотела, вот и не пришла, – пробубнила Людмила и наклонила голову.

– Вы просто прелесть! В моей стране очень почитаются люди, которые относятся к своим родителям, как Вы. Я видел, как Вы трогательно ухаживаете за своим отцом. Он побывал… как это по-русски… в ДэТэПэ?

– Нет. Он из окна выпал и позвоночник сломал. Давно уже.

– Ах, да-да, – закивал шейх. – Травмы на позвоночнике весьма опасны. Но благодаря Вашим ухаживаниям…

– Да каким там ухаживаниям? – Людмила снова стала злиться, её смутило, что незнакомец собирается петь ей дифирамбы. – А что делать? Родная же кровь.

– Да-да, как Вы это хорошо сказали… Могу ли я хоть чем-то помочь Вам?

– Чем??! – ужаснулась Людмила такому вопросу и тут же тихо ответила: – Нет.

– Но почему нельзя помочь человеку, если я имею такую возможность? Вы ведь так хрупки, а взвалили на себя очень много обязательств. И… Вы прекрасны.

– Допустим. Но только допустим! Предположим, что это так. Но Вам-то какое дело? Может, Вам только кажется, может, Вы меня с кем-то перепутали?

– Ха-ха! Вы прелесть!

– Вы тоже, – ответила она сердито, отчего иностранец ещё больше развеселился.

– Вы, может быть, не поверите, но я давно ни с кем вот так не разговаривал. То есть вообще никогда так просто ни с кем не разговаривал. Вы мне не верите?

– Отчего же? Верю: всё может быть.

– Я Вас хотел попросить… Только не сердитесь и не говорите сразу «нет», умоляю! Я хотел бы Вас попросить составить мне компанию…

– Так попросите кого-нибудь другого! Чего меня-то сразу? Вы сами подумайте, как мы будем смотреться со стороны! Вы весь такой…

– Какой «такой»? – хитро прищурился шейх.

– Ну такой. Короче говоря, не описать словами какой.

– Ха-ха-ха!

– А я с прачечной иду. У меня же ещё и дежурство в больнице было. У меня одна туфля совсем стоптана, а на колготках…

– Стрелка.

– Как Вы сказали?

– Я знаю, что рваные колготки в русском языке называют… подождите… как это?.. со стрел-ка-ми.

– Вот-вот. Вам надо в спутницы какую-нибудь фотомодель…

– Нет! – как-то сразу испугался Абдулл ибн Саллах аль Карим и т. д. и т. п… – Боже сохрани! Разве с ними так поговоришь?

– А чего же не поговоришь! Такие же бабы, как и все прочие, только красивые очень.

– Я вижу, Вы мало знаете людей.

– Ну, не знаю. Вообще-то, я с людьми работаю, правда, с больными. Но все мы люди, все мы человеки. А если фотомодель кому-то кажется глупой, это просто стереотипы такие.

– Да-да, как Вы это хорошо и правильно сказали. И всё же я ещё раз осмелюсь просить Вас…

– Ой, и не просите, Абдулла Каримович! Да я помру от стыда, если меня кто с Вами увидит… Ужас! Рассказать кому, не поверят…

– Ну, хотя бы давайте в кафе посидим.

– В каком кафе?

– Да хоть в этом, – указал шейх рукой, которая сверкнула драгоценными камнями и благородными металлами в наступающих сумерках и свете первых фонарей, на ближайшее здание. – Не отказывайтесь, умоляю! Не съем же я Вас, в самом деле, у всех на виду.

– И то верно, – сказала словно бы самой себе Людмила.

Шейх дал какие-то распоряжения людям в машине, подал Людмиле руку, и они двинулись в кафе, вход в которое находился прямо у того места, где они разговаривали. Кафе оказалось маленьким и очень уютным. Посетителей почти не было, но кто был, изумлённо оглянулись на странную пару из респектабельного красавца-мужчины и какой-то серенькой, как будни, женщины. Хотя женщина кому-то вдруг показалась очень даже ничего. Или это лучи красоты спутника так её озарили?..

К ним мигом выскочил официант и принёс две чашечки кофе, пирожные, мороженое и ещё что-то быстро тающее на языке. Людмила сидела как-то сжавшись. Ей было ужасно неловко.

– Это я виноват, – вдруг сказал шейх.

– Почему? – удивилась Людмила.

– Надо было попроще одеться, а то вырядился как павлин, вот Вы и чувствуете себя… как это по-русски… не в своей тарелке.

– Вы-то как раз нормально одеты. Это я не знаю, на кого похожа… А с другой стороны, чего наряжаться? В «прачке» вся уделаешься.

– Какое красивое слово «у-де-ла-ешь-ся». Уде-эла-эшшшся… Хм, красиво. А хотите, я Вам подарю последнюю коллекцию моего знакомого модельера?..

– Нет! Не надо делать таких широких жестов, Карим Саллахович.

– Ну вот, Вы опять рассердились, – мило улыбнулся шейх. – Вы такая недоверчивая. Нельзя же такой быть, хотя это, впрочем, не… как это по-русски… не моего ума дело.

– Это я-то недоверчивая?.. Странно. Мне кажется, я очень доверчивая. Я устраивалась на работу в больницу, где обещали одну зарплату, а платят другую, которая в три раза меньше. А я всё работаю и верю, что когда-нибудь у кого-то там совесть проснётся и, мне станут платить несколько больше. Пусть не ту зарплату, какую обещали, но хотя бы половину от неё, а не треть. Или я поверила рекламе какого-то крема, восемьсот рублей отдала, а… результат, как говорится, на лицо. Поэтому я очень доверчивая. Учит нас, дураков, жизнь, учит, а всё без толку. Всё мы кому-то верим и на что-то надеемся…

– А надо верить. Да-да. Надо верить и надеяться.

– На что тут надеяться? – усмехнулась Людмила. – Вот мне через год уже сорок лет будет, а у меня ни семьи, ни дома своего, ни сбережений никаких. Неудачница я. Честно Вам скажу, только Вы не обижайтесь, но я сначала подумала, что Вы аферист какой-нибудь. Потом прикинула: какой он аферист? Чего у меня можно взять-то, тем более такому мужчине?

– Ха-ха-ха! Да уж.

– Я не потому не верю, что все кругом намеренно врут, а просто сейчас многие люди сами не знают, чего хотят от жизни. Или знают, но не говорят. Вот кажется человеку, что он хочет познакомиться с женщиной, а через некоторое время она ему уже надоела до смерти. А просто она и не была ему нужна, но он зачем-то говорил ей всякие слова, чтобы она ему поверила. От скуки или от стресса… У Вас в Аравии, должно быть, есть семья, дети?

– Нет. Я одинок. Очень одинок.

– А почему же Вы не женитесь? Там женщины такого возраста, какой у меня, должно быть, уже старухами считаются?

– Нельзя сказать однозначно. Вообще, там все люди рано стареют от жары. При высоких температурах жизненные процессы ускоряются, поэтому жизнь быстрее проходит все фазы, при низких – замедляются. А у нас очень жарко – около ста двадцати градусов жары.

– Ужас! Свариться же можно…

– По Фаренгейту, – засмеялся он. – Как медработник, Вы должны знать, что при ста двадцати градусах по Цельсию человеческая жизнь невозможна. А у вас тут очень холодно, – шейх поёжился и добавил, – поэтому здешние женщины очень моложавы.

– А мне кажется, что нынешняя осень – самая жаркая за всю мою жизнь.

– Вы мне нравитесь всё больше и больше, – сказал он вдруг, глядя на неё совершенно серьёзно. – Ничего мне не говорите сейчас. Я знаю, что Вы мне не верите ни… как это по-русски… ни на йоту. Но это правда. Я понимаю, что в вашей стране очень сложная криминогенная обстановка, породившая большое количество всевозможных аферистов и авантюристов, так что люди всё меньше и меньше доверяют друг другу. Это плохо, это ненормально… Я бы Вас увёз отсюда прямо сейчас, но Вы так боитесь моего общества, а я не хочу Вас расстраивать. Вы этого не заслуживаете. Я Вам ещё правду скажу, хотя опять же заранее знаю, что Вы не поверите, но я никогда за всю жизнь не встречал такой замечательной женщины, которая так просто и хорошо со мной разговаривает, так меня понимает…

Людмила хотела сказать ему что-то насмешливое, но почувствовала, что у неё пересохло в горле, и поднялась температура от волнения. Она бы убежала, но ноги отказывались уносить её отсюда, где так уютно и тепло. А уши тем более были против бегства! Им хотелось, чтобы этот очаровательный господин с чёрными как южная ночь глазами сказал бы ещё чего-нибудь этакое, чего вряд ли когда у нас услышишь.

«Лю-уся, а Люся, не слушай этого змея, – призывал голос разума, когда влечения, вырвавшись с бессознательного плана, столкнулись с беспощадной цензурой сознания. – Ты слышишь, Люсь? Не слушай его! Меня слушай!.. Ишь как расписывает, ишь как глазищами-то сверкает! Ага, ага, так мы тебе и поверили… Не слушай и не смотри!..»

«Отстань! – протестовал центр управления чувствами. – Дай хоть раз в жизни послушать такую музыку, а то всё мат-перемат, нытьё да хлюпающе-хрюкающе-харкающе-пукающие звуки. Хоть раз в жизни!.. Один-то раз можно?»

«Куда ты, дура старая, ввязываешься?! Тебе не двадцать лет, поди. И даже не тридцать. Беги, пока не поздно!»

«Не могу!»

«Ноги, на старт, внимание, арш! Рысью, рысью! Бегом арш!»

«Не хочу»

«Бунтова-ать?! Бунт на корабле?..»

«Да!»

«Дура!»

«И это знаю»…

– Ну так что? – вдруг услышала она вопрос и почувствовала, что его рука нежно, но крепко держит её ладонь.

– Что? – переспросила она.

– Вы согласны поехать со мной?

– Куда?! Нет!

– Вы же только сказали, что да.

– Я?! Совсем с ума сошла! – испуганно залопотала Люда. – Нет, ну совсем с ума сошла, дура старая… Не иначе старческий маразм близится…

– Да что же Вы такое про себя говорите?! Успокойтесь. Я сам виноват. Я Вас прекрасно понимаю: Вы едва меня знаете, а я уже Вас донимаю такими предложениями…

– Какими?.. – ужаснулась Людмила степени своего падения и мигом взяла себя в руки. – Вы понимаете, я чего-то очень устала. Я сегодня с дежурства, потом в прачечной, будь она не ладна… Ой, я сейчас зареву!

– Я всё понимаю, – кивал шейх, а Людмиле стало совсем неловко.

Как тут быть в самом деле, когда видишь такое чудо: влюблённый мужчина. Влюблённый не абы в кого, а в женщину! Не в кучу безымянных баб с тугими формами, а в конкретную и самую обычную земную женщину. В тебя! Когда такое ещё увидишь? Только во сне.

– Не надо мне было с Вами знакомиться, – уже плакала она от досады, что он ей сам начинает нравиться и что она так поздно встретила настолько обаятельного и понимающего мужчину. – И зачем я сюда пошла? Я бы уже давно дома была… Вы про меня, наверно, чёрт знает, что думаете?

– А Вам не безразлично, что я о Вас думаю?

– У Вас в Аравии, должно быть, это считается чем-то из ряда вон выходящим, если женщина вот так заговаривает с незнакомым мужчиной, да ещё и в кафе с ним идёт?

– У нас нет кафе в привычном понимании этого слова. И женщин туда в самом деле не пускают. Но такова культура. В каждой стране она своя. Неужели Вы думаете, что я отношусь к Вам как к падшей женщине?

– Вот-вот.

– Да нет же! Я Вас очень прошу не думать обо мне как о диком азиате. Я уже много лет езжу по миру и привык, что люди живут по-разному, по своим нравственным установкам… Ах, Вы всё равно мне не верите, и меня это ранит в самое сердце!

– Я не то, чтобы не верю, а просто мне… очень давно было интересно, когда же я встречу ЕГО и как буду счастлива. Глупые бабьи мечты… А сейчас такое безразличие ко всему этому, что даже самой себе удивляюсь. Безразлично, как взрослому безразличны игры детей в песочнице. Было бы мне сейчас лет двадцать пять, так голова непременно бы закружилась, а сейчас чего-то не кружится совсем.

– Это пройдёт. У Вас снова появится интерес к жизни, я Вас уверяю, и… голова Ваша снова закружится.

– Можно я домой пойду? – робко засмеялась она и собралась встать из-за стола, но он всё держал её руку.

– Ах, как же мне не хочется Вас отпускать! И зачем Вы так бежите от любви? Помните, где-то есть у Шекспира… как это будет по-русски?.. «Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, кидается на шею».

– Лучше бы было наоборот. Лучше бы любовь приходила к тем, кто её ищет и ждёт. А зачем она тем, кто ею не дорожит?.. Я пойду.

– Хорошо. Отныне Ваше слово для меня закон. Давайте я Вас подвезу до дома.

– Нет!

– Позвольте же мне хоть что-то для Вас сделать!

«Во мужику делать-то нечего», – хотела сказать она, а потом вспомнила, что это не её мысль. Что это вообще не женская мысль, а мужская. Так говорил Федька, когда смотрел мексиканские сериалы, где мужчины бьются за любовь женщины. А сама вместо этого вздохнула:

– С ума сойти можно! Я прямо не верю, что это со мной происходит… Давайте потом, давайте в другой раз…

– Когда? Назовите срок.

– Я не знаю. Мне надо собраться с мыслями, мне надо подумать… Мне надо привыкнуть к создавшемуся положению вещей, – она наконец-то нашла нужную фразу, наконец-то вытянула свою руку из его ладони и тут же убежала.

– Ах, ну просто трепетная лань! – услышала она вслед и ещё что-то неразборчивое, должно быть, на арабском языке.

«Как же, лань! – ругал её всю дорогу голос рассудка. – Слушай больше. Корова ты, а не лань! Ко-ро-ва!»

«Ну и пускай! – ликовал центр управления чувствами. – Во многих культурах корова является священным животным. Я не про нашу грубую культуру говорю. В нашей культуре сама человеческая жизнь давно не является священной и достойной бережного отношения».

«Ах ты, Боже мой! Словеса-то какие! Ты даже хуже, чем корова. Так опозориться! Додумалась тоже: на старости лет пошла с иностранцем кофей пить. Да тобой ещё спецслужбы заинтересуются, вот тогда попляшешь!»

«А и пусть! Там такие мужчины, как Джеймс Бонд – вообще отпад!»

«Ну, как есть корова!»

«Как же всё-таки хорошо жить на свете, когда есть такие замечательные мужчины!»

«Они не замечательные, а просто трезвые. Пока трезвые, а как с такой дурой спутаются…».

«Плевать!»

* * *

Людмила быстро добежала домой и так легко взлетела по лестнице, словно ей было не под сорок лет, а максимум около двадцати. Дома у неё сидели соседи с нижнего этажа в эвакуации от внезапно нагрянувшего пьяного племянника. Выяснилось, что племянник пропил свою квартиру на другом конце города и теперь явился к родне с требованием предоставить ему место жительства в их и без того переполненной «двушке». Родители Людмилы утешали их как могли, отпаивали валерьянкой и даже предоставили ночлег. Соседи раздвинули две раскладушки и одну взяли у других соседей. Разместились все весьма комфортно, и вскоре по квартире поплыл звук мирного сапа. А с нижнего этажа доносились звуки мата, драки и разбивающегося стекла. Но это не страшно, когда так буянят внизу. Вот когда наверху такое происходит – это да, это трагедия, а дебош снизу можно и пережить.

Наша героиня быстро заснула и ей снились такие хорошие сны, что хотелось, чтобы они стали правдой. Ей снилось, что она такая молодая и красивая гуляет по парку с детьми. Со своими детьми!.. Но тут же в мирное повествование вторгается тревожный вопрос, кто же вывезет отца на прогулку?.. А с ним и не надо теперь гулять, потому что он и сам может ходить. Вон они идут с мамой по аллее и машут Людмиле букетами из осенних листьев. Тоже такие красивые, молодые и счастливые, что дожили до внуков, что у их дочи сложилось всё хорошо, что не зря прожита жизнь… А где-то дворники, должно быть, жгут листья. В воздухе плывёт лёгкий и горьковатый дым горящего листопада…

– Люся, Люся, вставай! – трясёт её за плечо мать. – Пожар, горим!

– Какой пожар? – недоумевает Людмила и переворачивается на другой бок. – Это же листопад горит.

– Какой листопад? Да очнись же ты! Квартира под нами горит, сейчас пожарные приедут. Вставай, надо отца одеть и на улицу вывезти, а то сгорим все к чёртовой матери!

Людмиле стало обидно, что её сон прервался, что всё на самом деле не так. Господи, как всё неразумно в мире устроено и нет никакой возможности из него вырваться! Она почувствовала, что почти задыхается, и окончательно проснулась. Весь подъезд был затянут дымом. Они с трудом спустили вниз отца, закрывая лица мокрыми тряпками.

Проклятый племянник поджёг квартиру внизу: заснул с горящей сигаретой. Его тётка теперь яростно хлестала эту вечно пьяную сволочь по щекам, но он возмущённо отбивался и повторял только одно: «А чё я такого-то сделал? Ну чё я сделал-то? Причём здесь я-то?». Он затих, когда кто-то из очень рассерженных жильцов подъезда огрел его по голове вырванной из забора палкой.

Пожар затушили быстро, но некоторые жильцы всё же получили ожоги. Людмила истратила весь запас бинтов на перевязки, двух человек пришлось отправить по Скорой – слишком сильно обгорели, когда прорывались мимо горящей квартиры сквозь пламя. Спать уже никто не мог: был риск задохнуться в дыму. У всех разболелась голова от угарного газа, поэтому Людмила не стала поднимать отца на этаж, а пошла гулять с ним по парку. Тем более, что почти все жильцы тоже пошли туда бродить, чтобы отдышаться и просто прийти в себя. Никто не был удивлён случившимся – когда приходится жить рядом с пьянью, и не к такому привыкнешь. То ли ещё будет…

Уже светало, было прохладно, но не так чтобы очень.

– Людок, а ты чего в одном халате-то? – вдруг спросил её отец. – Простудишься же. Меня вон как замотали, ещё и одеяло сверху накрутили, а сама в одном халатике. Не май же месяц на дворе.

– Мне вообще жарко. Пока по этажам бегали, пока выносили самое ценное, так я и пальто скинула где-то в прихожей… Кажется, даже не в нашей…

– Вот, ещё пальто пропадёт, – заворчал отец в одеяло и задремал.

– Не пропадёт, батя! Кому оно надо? Его даром никто не возьмёт.

И всё же она простудилась. Слегла на следующий день с высокой температурой. Пролежала целую неделю дома в каком-то забытье. Мерещилось, что её приходили навещать то говорящий стихами мужчина, то капитан Гарбузов, то красавец с длинным, как у художника Пикассо, именем Абдулл ибн Саллах аль Рашид и т. д. и т. п..

Людмила, как только приходила в себя, сразу спрашивала родителей:

– Ко мне никто не приходил?

– Тебе с работы звонили, – отвечала мама. – Они там без тебя совсем замотались, а Нонна уволилась. Перешла в какую-то коммерческую клинику работать.

– Нонна? Нонна… А шейх ко мне не заходил?

– Какой ещё шейх?! – пугались родители.

– А капитан Гарбузов?

– Какой такой капитан? Никто не заходил… Ах, она опять бредит, надо врача вызывать.

Но через неделю сознание прояснилось и дела пошли на поправку. Она уже собиралась выходить на работу, как к ним домой пришёл сдержанно-вежливый человек и передал Людмиле приглашение на местное телевидение для участия в вечернем ток-шоу.

– Вы ничего не перепутали? – вертела она в руках красивое приглашение. – Меня ли приглашают?

– Вас! – суетливо заверил нежданный визитёр. – Обязательно приходите. Придёте?

– Я же обычная медсестра. Чего мне на ток-шоу делать?

– Именно для Вас и будет это ток-шоу. Так придёте? Мне надо точно знать.

– Люся, соглашайся, – стали уговаривать уже и родители. – Может быть, денег дадут за участие?

– Обязательно, – подтвердил человек с телевидения.

– Да с какого счастья? – недоумевала Люда.

– Может, эта передача будет про повышение зарплат младшему медперсоналу?

– Именно про это, – кивнул человек с ТВ. – Придёте? Вы меня очень подведёте, если откажетесь. Телевидение – это же очень серьёзное дело: каждая секунда экранного времени, каждый человек в кадре на строгом учёте.

Людмила не любила подводить людей, занимающихся серьёзным делом, поэтому согласилась. К вечеру она оделась во всё новое, что в шкафу наскребла, и поехала по указанному в приглашении адресу.

– Я думаю, всё-таки это какая-то ошибка, – сказала она перед уходом родителям, оживлённым тем, что их дочка идёт ни куда-нибудь, а на съёмку телевизионного ток-шоу.

– Ты паспорт, паспорт не забудь! И, главное, уточни, когда эту передачу по телику будут показывать, – напутствовал её отец. – Соседям скажем и сами посмотрим. Ну, доча, с богом. Долго там не засиживайся, требуй, чтоб до дома назад довезли.

– Ага, размечтался, – смеялась мама. – Как же, довезут сейчас, держи карман шире.

Людмила долго добиралась до места проведения этого загадочного шоу. Её пропустили на входе, потом водили по каким-то коридорам, провели в комнатку, где уже были люди – в основном, женщины разных возрастов. Им объяснили, как надо вести себя во время записи шоу, и даже сказали, что за неисполнение сих предписаний может грозить какое-то взыскание. Хотя ничего сверхъестественного в них не было: не пользоваться телефоном, не ругаться, не драться, не ломать ничего в студии. Потом всех разделили по группам, каждому участнику присвоили своеобразное название и номер для учёта и порядка выхода. Людмилу назвали почему-то «Нонсенс Номер Два». И снова развели по разным комнаткам, где гримёры легко и быстро кого-то припудривали, кого-то подрумянивали или спешно причёсывали.

– Ах, какие мы бледные! – склонилась над Людмилой гримёрша. – А чего же мы так похудели?

– Откуда Вы знаете? – несколько удивилась Люда, а потом решила, что работники телевидения видят людей насквозь. – Я же болела целую неделю.

– Альберт Карабасович, Нонсенс Номер Два очень уж бледна, – обратилась гримёрша к какому-то маленькому и худенькому мужчине в кожаных штанах и с россыпью серёжек в одном ухе. – Подрумянить?

– Ни в коем случае! – оторвался он от беседы с другими гримёрами, быстро подошёл к креслу, где перед зеркалом сидела Людмила, нагнулся, внимательно вгляделся в её отражение и таинственно произнёс: – Так даже круче будет. Харя-рожа, что надо.

– И причёску не менять? – словно обиделась гримёрша, что её лишают возможности продемонстрировать своё мастерство.

– Нет. Всё шуба-дуба и хали-гали, – снова был ответ мужчины в коже.

Наконец, мытарства с «гримом» были закончены, и Людмилу провели в какой-то закуток, где ей и надо было ждать вызова в студию. С ней там была ещё одна женщина, точнее, молоденькая девушка, которая без остановки жевала жвачку с сильным запахом мяты и то и дело выдувала из неё огромные пузыри, которые лопались и покрывали её щёки белой плёнкой.

– А Вы не знаете?.. – хотела спросить её Людмила о теме передачи, в которой им предстояло участвовать.

– Не знаю! – резко ответила девушка и выдула пузырь размером с круглый аквариум. Пузырь лопнул, залепив ей даже глаза, и тут же вошла ассистентка режиссёра передачи:

– Участница Нонсенс Номер Один – в студию… Да что же это? Что Вы с собой сделали? Вам на выход, а Вы…

– Да ладно! – огрызнулась девушка с прилипшим к лицу жвачным пузырём. – Не верещи, тётка.

Она собрала с лица, что успела, и снова засунула себе в рот. Людмилу же начинали одолевать какие-то смутные сомнения. Было маловероятно, что тема предстоящего ток-шоу как-то связана с её работой и вообще с чем-то серьёзным. Эта девушка Нонсенс Номер Один не была похожа ни на медицинскую работницу, ни на пациентку. Людмила посмотрела на наручные часики и решила уйти. Она вышла в коридор, в который выходило несколько дверей, и принялась искать, за какой из них находится выход. Какие-то двери были закрыты, а за какими-то находились небольшие помещения. И ни одной живой души. А выхода так и не было.

– Вы что? – зашептала вдруг за её спиной девушка-ассистентка. – Вы чего тут ищете? Здесь нельзя ходить!

– А где здесь выход?

– Сейчас я Вас провожу. Вам как раз надо в студию…

– Нет, не в студию. Я уйти хочу отсюда.

– Вот ещё новости! Вы нам передачу сорвёте. Даже не думайте об этом.

– А о чём передача?

– Вы обо всём узнаете в нужное время. Идёмте, – девушка взяла Людмилу за руку и повела за собой как потерявшегося ребёнка.

Студия ослепила Людмилу огнями и оглушила аплодисментами. Её усадили на мягкий диван и ведущая ток-шоу, стиль одежды которой можно было бы назвать «всё торчком», стала очень громко представлять Людмилу публике. Она даже не говорила, а так кричала, словно хотела перекричать саму себя, хотя при этом её никто не заглушал и даже не пытался перебить. Последние слоги последних в предложении слов она непременно растягивала в длинный-предлинный гласный.

– А вот и наша следующая участница-а-а-а! Нонсенс Намбэр Ту-у-у-у! Или, как ещё кое-где у нас говорят, Нонсенс Номер Два-а-а!

Зрители орали и ликовали, как будто увидали мать родную после вековой разлуки. Кто-то даже свистел. Людмиле стало не по себе. На диване напротив сидела Нонсенс Номер Один и всё так же жевала жвачку с ещё более презрительным выражением лица. Она почему-то уже была без туфель. В первом ряду зала сидели какие-то особо мрачные женщины разных возрастов. Они никак не участвовали в общем оре. Наконец все как по команде замолчали, а ведущая крадущейся поступью направилась к Людмиле и по пути стала так же вкрадчиво и уже без крика её расспрашивать:

– Скажите, о, наискромнейшая Вы наша, а не замечали ли Вы чего-то странного вокруг себя?

– Я? – Людмила совсем потерялась, но потом решила, что это такая игра. Она решила собраться и спокойно реагировать на всё происходящее. Тем более, если эту передачу будут показывать по телевизору. Она решила держаться так, чтобы родителям не было стыдно за неё.

– Я ничего такого не замечала, – честно ответила Людмила ведущий, отчего публика гомерически загоготала.

– Ах, Вы не замечали-ы-ы! – ведущая снова начала орать, как в лесу. – Это надо талант иметь, чтобы не заметить такое-э-э! Я думаю, наши устроители допустили ошибку, присвоив Вам второй номер. Если у нас кто сегодня и является Нонсенсом Намбэр Ван, то никак уж не первая наша участница…

– На себя посмотри! – огрызнулась девушка с жвачкой в адрес ведущей.

– …а это именно Вы-ы-ы! – продолжала выть та и тут же перешла на тихий деловой тон: – Итак, смотрим на экран.

Людмила обернулась на огромный экран, который находился сбоку от неё, над входом, через который она вошла в зал. Сначала она даже не поняла, что там показывают, но когда вгляделась, то убедилась, что шоу точно посвящено не вопросу повышения зарплат младшему медперсоналу.

На экране мелькали какие-то люди, в которых она узнала и говорящего стихами мужчину с букетом, и капитана какого-то там ранга Гарбузова, и шейха Аравии Абдулла ибн Саллаха аль Карима Азиза де Падетруа аль Рашида и т. д. и т. п… И она узнала себя. Были показаны все моменты, когда она сталкивалась с ними вплоть до похода в кафе с этим самым шейхом или кто он там на самом деле. Публика то хохотала, то осуждающе гудела, а ведущая наконец-то заговорила более-менее по-человечески:

– Вы все уже знаете, что целью нашего эксперимента было установление степени сексуальной раскрепощённости и доступности современной россиянки для разных типов мужчин. Для этого к женщинам разных возрастов и сословий были подосланы наши агенты трёх излюбленных российскими женщинами мужских типов: Инфантильный романтик, Бывалый морской волк и Вежливый богач. Мы всего ожидали от наших участниц, но наш Нонсенс Намбэр Ту нас та-ак удиви-и-ила, что я до сих пор кричу во сне от ужаса! Она безжалостно разрушила сложившийся на мировом рынке стереотип русской широкой души и безотказности.

– Вы что, с ума сошли? Чем Вы тут занимаетесь? – только и нашлась что сказать Людмила.

– Скажите, что Вы почувствовали, когда в Вашу одинокую жизнь ворвался первый луч мужского внимания? – словно бы не слышала её ведущая.

– Ничего я вам не скажу. Вы не имели права так делать…

– Тише Вы! – высунулась из-за дивана ассистентка. – Это же шоу. Идёт съёмка. Отвечайте на вопросы, да и всё.

– Скажите, а Вы часом не сумасшедшая? – громко и насмешливо спросила девушка из зала. – Как Вы могли отказать таким мужчинам, у которых так ярко выражено мужское начало? Это же просто клинический случай, тебя лечить надо!

– Не клинический, а хрестоматийный! – подхватила уже другая. – У тебя совесть есть, идиотка записная? Разве порядочные дамы себя так ведут?

– Ка-ка-кая совесть? – ошарашено пролепетала Люда и больше уже ничего не смогла сказать, не понимая, почему её так зло оскорбляют.

– Дура серая! – вдруг рявкнул мужской бас. – Какого рожна вам, проклятым бабам, надо? Таких реальных пацанов отшила, замухрышка фригидная!

– Да у тебе хоть когда-нибудь мужик-то был? – нагло спросил другой жлобский голос. – А то давай, обращайся, если что, корова пятнистая, хе-хе. Сразу видно, что ты одинокая, нищая и никому не нужная кляча.

– А ей нурмальный мужик не нужон, ей пьянь якую-нибудь подавай! – зычно подхватил визгливый женский голос. – Она только на алкашню западаеть, рвань страшенная! Подцепять где-нибудь на помойке урода якого-нибудь и таких же уродов с дюжину от няго накляпають безо усякой сяксуяльнай хармонии.

– Как же ей не стыдно, в самом деле? – трясла подбородками солидная дама с одышкой. – Ну, что за женщины у нас в стране?! Никакого воспитания! С таким мужчиной не то, что грамотно в постель не могут лечь, но даже и в кино с ним сходить отказываются. Так опозорить статус самых раскрепощённых женщин планеты! Позо-ор! С таким-то мужчиной, да в тёмный кинозал, да на последний ряд! Ах! А эта-то!.. Тьфу! Выпустите меня отсюда, я не могу с такой дурой в одном помещении находиться!..

Нонсен Набэр Ван при этом громко хохотала, запрокинув голову и в перерывах между приступами хохота хотела что-то сказать Людмиле, но так и не смогла оправиться от смеха. Людмила же не могла поверить, что всё это с ней на самом деле происходит. Ей хотелось убежать отсюда, но она боялась пошевелиться. Она за годы работы в больнице наслушалась столько хамства, что ей казалось, будто никто уже никогда не сможет её расстроить или обидеть своими оскорблениями. А тут слёзы сами покатились из глаз. Больше всего убивало ужасное обстоятельство, что это теперь покажут по телевизору, и её бедные родители не переживут такого кошмара. Она вспомнила наивное выражение их любимых лиц, когда они провожали её сюда с вечной надеждой родителей, что у их дочери когда-нибудь всё будет хорошо, и разрыдалась.

– Она психическая, что ли? – спросил кто-то в зале сухим тоном. – Заскулила чего-то, размазня. Ну и бабы пошли…

– Со странностями тётка, – подтвердил мужской бас. – Её же ногами никто не бил, чего реветь-то.

– Вы раскаиваетесь, что не согласились познакомиться поближе с нашими агентами? – осведомилась у плачущей Людмилы ведущая. – Так нет же ничего проще, как исправить ошибку!

– Знамо раскаивается! – заявил из зала жлобский голос. – До неё долго, как видно, доходит. Вот дошло, она и расстроилась.

По залу прокатились жиденькие смешки. Людмила встала, оторвала от платья микрофон и решительно шагнула к выходу.

– Если Вы нам передачу сорвёте, мы с Вас неустойку потребуем! – шипела сбоку ассистентка.

– Она точно больная какая-то, – снова прозвучал насмешливый голос ей вслед. – Её на телевидение пригласили, а она ведёт себя как быдло отпетое. Мало того, что не смогла таким кобелюгам дать, когда они сами к ней в руки шли…

– Ничего-ничего, – успокаивала публику ведущая. – Сейчас с нашей участницей Нонсенс Намбэр Ту поработают наши квалифицированные психологи и мотиваторы, и она вернётся к нам для продолжения нашего шо-о-оу-у-у! А сейчас короткая рекламная пауза-а-а!.. Чтобы вам всем сдохнуть, – пробухтела нормальным женским голосом ведущая, когда у неё отключили микрофон. – Дайте хоть кто-нибудь сигаретку, падлы еб…ые.

А над Людмилой тем временем кружили работники студии.

– Ваше сознание исторгает, исторгает всё негативное! – начал выполнять пассы над её головой тот, кого обозвали психологом.

– Да пошёл ты! – совершенно спокойно сказала ему Людмила.

– Поймите, что всё не так страшно, как нам кажется, – лезла в душу прошмандовка, которую представили специалистом по мотивации и личностному росту. – Представьте, что это не с Вами происходит…

– А с кем? Может, с Вами? – уже вовсю дерзила Людмила и ей это даже начинало нравиться.

– Исторгает сознание, исторгает! – приказывал психолог непонятно кому. – Отвечайте не задумываясь: какое впечатление детства Вы считаете самым ярким? Когда у Вас был последний контакт с мужчиной и испытывали ли Вы при этом оргазм?

– Что-о? – Людмила как услышала такое, сама не поняла, как её левая нога заехала психологу туда, куда нельзя бить мужчину, и ответила: – Да вот прямо сейчас! Ну и как нам такой оргазм? Ещё хочешь?

– Ну и дура! – психолог согнулся в дугу и повалился на бок. – Во корова-то! Зачем же так бить-то? Ну кто же так поступает с пси-пси-хо-хо-хологом-то? Ведь штучный же то-то-то-вар!

– Что Вы себе позволяете?! – вылезла откуда-то дама с лицом бывшего партийного работника. – У нас же научный эксперимент! Наша цель – коммуни… Тьфу ты! …выяснить степень сексуальной доступности современной россиянки. Нас серьёзные люди спонсируют, а не какие-нибудь йогуртники-сметанники!.. Товарищи, эта тихоня липовая тут уже драться начала!

– Это она от длительного воздержания, – пошли пошлые предположения и вполне грозные предложения:

– Надо её арестовать, пока она нас тут всех не перебила, корова бешеная!

– Вас только и осталось, что перебить, уроды! – стремительно вошёл в предбанник, где всё происходило, Альберт Карабасович и быстро сел на стул напротив Людмилы. – Ничего сделать не можете, как надо! Перетрахал бы всех в грубой форме, да на вас и после виагры не встанет!..

Он сильно шлёпнул крепкой ладонью по заду даму-эксполитработника, отчего та вылетела в коридор, предложил психологу прекратить свои «оргазмические корчи» на полу, отчего тот мигом затих и тоже выполз. Мотиваторша ещё до этого куда-то испарилась.

Альберт Карабасович имел каноническую для своего рода деятельности внешность: гламурная бородка на загорелом в солярии лице, серьги в сморщенных мочках. Мужчина без возраста, и даже половая принадлежность его какая-то неопределённая: вроде немного то, немного – это. Короче говоря, «считайте меня тем, что вам больше нравится».

Он ласково обратился к Людмиле как к ребёнку, который капризничает не по делу:

– Ну-у? И сево зе мы бузим? Сево слусилось-та такова узаснова, а?

– Я… я… домой хочу.

– К маме-папе?

– Угу.

– А кто же не хочет? Я вот тоже хочу, а не могу. Как говорится, и хотел бы в рай, да жопа не пролазит… Тебе эти козлы-маслы, – кивнул он в сторону своих помощников, – главного не сказали: ты же у нас победительница, тебе же приз полагается, а ты тут соплюки-козяки развела. Ты что: не хочешь на халяву за бугор прокатиться?

– Ка-какая халява, какой бу-бугор? – снова заплакала Людмила. – Не надо мне ничего!

– Ответ неверный. На халяву же! Ты пойми, что у нас всё чики-пуки, и твои бряки-каки нам фигли-мигли. А если согласишься участвовать в нашем шоу, получишь реальные бабки.

– А что такое «реальные бабки»?

– Реальные-то бабки? – обвёл победным взглядом Альберт Карабасович закисших горе-подчинённых. – Это значительно больше твоих двух с половиной МРОТов или как там у вас, у рабов капитализма, это теперь называется.

– Не МРОТов, а прожиточных минимумо… Откуда Вы знаете? Про два с половиной минимума?..

– Минемумо-менимуму, – передразнил её руководитель сего странного проекта. – Да мы всё про тебя знаем. У нас же настоящий научный эксперимент с серьёзной спонсорской поддержкой, а не абы-кабы. Мы всё основательно подготовили, каждую кандидатку долго изучали, по кустам-заборам прятались, следили-блюдили…

– Разве так можно?

– А разве нельзя?

– Но это же не… непорядочно, – совсем растерялась Людмила, хотела было снова заплакать, но передумала: бесполезно.

– Да! Это архинепорядочно! Потому что ничто так не ограничивает возможности человека, как его порядочность. Разве ты не видишь, что сегодня «обречены на успех» именно непорядочные особи? Ты пойми, ударница шприца и утюга, что всё развивается и ничто не стоит на месте. Вчерашние идеи человечества сегодня обрели совсем иные формы, и такие передачки, к которым клеился-липнул зритель десятилетней давности, сегодня уже никому не интересны. Поэтому мы расширяем наши возможности, мы выходим за пределы студии – туда, где бурлит настоящая жизнь: в бани, туалеты, кабаки, кровати!.. А у тебя что: есть какие-то тайны? Я что-то никаких пикантных секретов в твоём досье не обнаружил: всю жизнь живёшь с предками в тесной «двушке», гладишь чужое бельё, лечишь чужие раны, соседи-пьяницы житья не дают…

– Неправда! У меня прекрасные соседи. Там только пара-тройка склонных к антисоциальному поведению людей, а в большинстве своём…

– Да знаю я, знаю! Ты вся как на ладони и скрывать тебе нечего. Работа-дом, дом-работа, прогулки с отцом-инвалидом по парку, где красавица Аида гуляет с детьми, а тебе через год стукнет сорок, но у тебя нет ни детей, ни даже нового пальта. Всё знакаем-ведакаем! Так чего же так мякать-брыкать, что тебя засняли на плёнку, когда наши агенты-сорбенты к тебе подваливали? Ну, не под ними же тебя застукали!

– Как?! А ш-ш-што, кого-то застукали под… под…

– Именно! Ты видела дур в первом ряду там, в студии? Вот, их и застукали. Они все повелись на эти трахи-взмахи: кто в первый день, кто во второй и так далее.

– А вот эта Нонсенс Номер Один?

– Эта-то? Эта муля-краля в первую минуту знакомства чмок-чпок. Вы обе тянете на рекорд: одна раньше всех, другая – к чёрту всех. Так и надо: или сразу, или ни разу. Ты вот и продержалась: здрасьте, мальчики, до свиданья, зайчики, и пошла себе дальше. Так всё дрики-тики, что и придраться-то не к чему. А как красиво в кафе сидели, я аж прослезился! Никто не нажрался, под стол не завалился, на столе ничем таким не занимался. Прямо, как люди. Сто лет просто нормальных баб не видел! Сам бы женился на тебе, кабы не мой аморальный стиль жизни. И вот расшумелась, гроза наша! А чего так бодаться-кусаться? Ты бы видела, как там с других кандидаток трусы рвали. Такие вопли-жопли, что бабушка Эммануэль отдыхает…

– Как же вам не стыдно такими вещами заниматься? – изумлённым шёпотом спросила Людмила.

– Стыдно, у кого видно, а у нас такая конспирация, что никто ничего ни буки, ни веди.

– Вы меня извините, но это ужасно! И омерзительно.

– Согласен. И что же? Когда ребёнок рождается в крови и слизи, это тоже ужасно и омерзительно, такова селяви-визави.

– Чего вы от меня-то хотите?

– Продолжения шоу. Да! Шов маст го’он.

– А можно без меня?

– Где мы ещё такую натуру-дуру найдём? Ты ж у нас одна такая. И потом, наши спонсоры тебя уже видели, а они строго следят за вложенными в проект бабками-прадедками. Тебе и делать-то ничего не надо будет. Ты мне скажи, какой фряка-бряка тебе пусик-лясик: Слюник-стихуник, Забияка-моряка или Арабусик-баблусик?

– Что-что?

– Ну, кто тебе больше понравился из наших мужских натур: Сопливый стихоплёт, Морской волк или Арабский бабловладелец?

– Никто! Я думала, что на самом деле есть такие хорошие мужчины, а оказалось, что это всё игра какая-то…

– Не «игра какая-то», а актёрская игра. И на очень высоком уровне, кстати… Ты мне, мудаку старому, объясни-поведай, как тебе удалось от такого натиска уйти? Я знать должен, мне для работы надо. Ведь это профессионально натасканные кобели, им любую самку на лямур-тужур развести, как спринтеру тридцать метров пробежать.

– Профессионально? Натасканные? Я не знала.

– А если б знала, что тогда?

– А что надо было делать-то? Сразу на шею им вешаться?

– А разве нет? – удивился Карабасыч. – Чего зря время терять? Нет, ты объясни, я ж не ради праздного любопытства спрашиваю. Мне надо знать, чтобы проработать, где они прокол допустили.

– Да ну, в самом деле…

Людмила не знала, как объяснить, почему она так и не клюнула ни на чьи ухаживания. Тем более таким искушённым натурам, которые уверены, что люди единственно для того знакомятся, чтобы обязательно тут же вступить в интимную связь.

– Ну расскажи, не будь врединой-говнединой! – не в шутку умолял главарь сего гнезда разврата. – А то помру, такой важной инфы не узнавши. Не жалко тебе старика-коровяка?

– Вы не поверите, но причина столь проста, что я удивляюсь, как вы сами не догадаетесь.

– Ну, щас точно кончусь, как заинтриговала, зараза! Колись, на чём они облажались, что ты их раскусила…

– Да не в них совсем дело. Всё настолько просто, что смеяться будете, когда узнаете.

– Не поверишь, но совсем не до смеха, когда такие промахи в работе случаются.

– Вы понимаете, ко мне никогда не подходили на улице, вообще никто не жаждал со мной познакомиться, поэтому я сразу поняла, что-то здесь не так. Не знаю, как это объяснить. Давно где-то читала, как Шон Коннери приезжал в Советский Союз, когда снимался в «Красной палатке», и гулял по Москве. Он был удивлён, что к нему никто не подходит, не пристаёт с автографом, вообще не узнаёт. Это очень непривычно для человека, который привык, что его на части рвут, стоит только из дома выйти. Его узнавали даже в Африке и Китае, а тут он приехал в крупнейшее в мире государство, где его никто не знает, он может спокойно передвигаться по улицам, и никому до него нет никакого дела. Поначалу это нравилось, потом появился некий дискомфорт, сначала еле ощутимый, потом всё больше нарастающий. А у меня всё наоборот: никто не интересовался моей персоной, и вдруг пошли кавалеры один другого краше. Любому не по себе сделается, согласитесь? Как видите, всё просто, как забег этого… спринтера, что ли…

– Забег свингера до чужой жены. Действительно, ларчик-то просто открывался. А мы-то бошки-головы ломали, все мозги расплескали, извилины завязали в загогулины, чего это она не повелась ни на кого. Уж решили, что ты обет безбрачия дала, решив хранить вечную верность Федьке, или как там эту пьянь звали, которую тебе в женихи прочили… Я знаю, как тебя расстраивает, что всё это вымысел. Я сам в детстве чуть не удавился, когда узнал, что нет никакого Робин Гуда, а есть только книжный и киношный образы. Но такова железяка-жизняка.

– Я не буду больше участвовать в этом ужасе, – решительно и сухо заявила Людмила и тут же размокла: – Зачем вы меня так унижаете? Что я вам сделала? Какое право имели эти ужасные люди в зале так меня оскорблять?

– Вот уж мне эти ухи-оплеухи, – по-отечески вздохнул Альберт Карабасович и обратился к своим подчинённым: – Олухи-молохи, дайте-ка мне сюда плёночку с прессингом-трессингом Нонсенса Намбэр Ван.

Тут же «олухи» живёхонько притащили небольшой видеоплейер и включили его. Людмила увидела запись выхода в студию девчонки с вечной жвачкой во рту. Публика так же визгливо её приветствовала, ведущая так же чего-то прокричала, поведала всем краткое содержание «научного эксперимента по установлению степени сексуальной доступности» никому не нужной россиянки и на экране над входом в зал продемонстрировали момент «подката» мужчины, говорящего исключительно стихами, к Намбэр Вану. Не успел он прочесть ей и полстрофы, как тут же был зацелован ею, ну и всё такое прочее до конечного результата.

Публика в зале, увидав это, стала обвинять девчушку с жвачкой в безнравственности и распущенности.

– Скажите, что Вы почувствовали, когда овладели мужчиной, который собирался предложить Вам невинную и чистую платоническую любовь? – спросила её ведущая тоном Алёнушки из сказки про Иванушку.

– Ничего я тебе не скажу, сикалка старая! – и Намбэр Ван выдула огромный пузырь из жвачки в её сторону.

– Скажите, а Вы часом не сумасшедшая? – тревожно спросила девушка из зала. – Вы половым психозом не страдаете? Как Вы могли так повести себя прямо на улице посреди бела дня с таким-то мужчиной, у которого так ярко выражено интеллектуальное начало?! Ведь это же просто клинический случай!

– Не клинический, а хрестоматийный! – подхватила уже другая. – У тебя совесть есть, потаскуха сволочная? Разве порядочные девушки себя так ведут? Так испохабить светлое чувство любви!

– Шлюха грязная! – вдруг рявкнул мужской бас. – Вот из-за таких шлюх русских баб во всём мире считают шмарами! Тебе бы в колхоз да на пол-прожиточного минимума, корова пятнистая! Поработала, так узнала бы!

– В бордель её сдать за границу! – предложил уже жлобский голос. – А то и в наш зоопарк в клетку посадить, чтобы все смотрели как на диковину зверушку, хе-хе.

– Ея родители куды смотрют? – зычно подхватил визгливый женский голос. – Оне пьють беспробудно, а дочь шлындается с детскага сада. Вот так подцепить где-нибудь заразу якую-нибудь и перезаражаеть армию народу безо усякой сяксуяльнай хармонии.

– Как же ей не стыдно в самом деле? – опять трясла подбородками дама с одышкой. – Ну что за женщины у нас в стране?! Никакого воспитания! Отдаться первому встречному! Так опозорить звание советск… ой, российской девушки! Позо-ор! С таким-то мужчиной, да в музей бы сходила, а то и в кино или театр, да на последний… сеанс. Ах! А эта-то!.. Тьфу! Выпустите меня отсюда, я не могу с такой проституткой в одном помещении находиться!..

Нонсенс Намбэр Ван, надо отдать ей должное, держалась с завидным самообладанием. За время реплик публики она продолжала ритмично жевать бесконечную жвачку и разглядывать свой эксклюзивный маникюр. Под конец нервы у неё слегка сдали, так что она спокойно сняла туфли и одну очень метко швырнула в обладателя баса, а другую – в даму с одышкой.

– Вот! – нахваливал Альберт Карабасович. – Какая женщина, какое самообладание! А как она этого мямлю оседлала? И это через несколько секунд после знакомства… Даже у меня таких лярв не было. Ну, как такой приз не дать?.. Но ты на неё не равняйся – у тебя иная задача в нашем шоу.

– Зачем вам всё это?

– Так для эксперименту же! Не для себя же, для науки стараемся.

– Но это же ненормально! Вы в открытую обсуждаете то, что должно быть сокровенным. Для нормальных людей во всяком случае.

– Ссылка нерелевантная. Быть нормальным нынче – гарантированное поражение. Сейчас всем интересны психи и шизофреники, которые способны перешагнуть через любое препятствие. Ты заметила, сколько нынче придурков вокруг развелось? Скажу по секрету, если ты не знаешь, но многие нормальные под них добровольно косят. А всё почему? Потому что спрос на них есть.

– Я не хочу быть психом. Я понимаю, что все люди выросли с разными установками на счёт свободы и конфиденциальности, которые каждому кажутся само собой разумеющимися, но кто вам дал право так вторгаться в чужую жизнь?

– Никто. Никто таких прав никому не даст. Но вторгаемся вот. Да какая у тебя жизнь-то? Уборка говна из-под чужой жопы?

– Вам-то какое дело?! Вы страшные люди, которые ничего кроме шоу, где сношаются за стеклом, не видели, – Людмилу так «понесло», что она даже сначала испугалась своей дерзости. – Вы родную маму в бане сфотографируете и выставите на сайте в Интернете.

– Ха-ха. Угу.

– Кто дал вам право сортировать женщин на проституток и на… и на…

– На дур, вроде тебя, – вежливо подсказал Альберт Карабасович и зевнул: – Думаешь, мне блязит-пузит на всё это смотреть? Да не фига! Это тебе так кажется, что мы подлецы-мерзавцы, а мы просто действуем согласно нынешнему времени. Мы – его продукты, а не сами по себе тут дурку гоним. И наш эксперимент не такой уж страшный, как прочие.

– Какие прочие?

– Такие, которые проводились до нас. А ты думаешь, что мы – пионеры в этом деле? Да будет тебе известно, что экспериментаторство в крови у человека. Разве ты не знаешь, что дети из любопытства могут оторвать голову лягушке, чтобы узнать, сколько она после этого проживёт, или выковырять глаза живой кошке, чтобы посмотреть, что там внутри? Ты не куксись-баксись. Просто сегодня тебе довелось попасть под артобстрел нравственных устоев прошлого десятилетия, когда половая распущенность стала считаться перспективной формой поведения для русской бабы, а твоя предшественница выслушала мнение советских пуритан. Но ведь такой контрастный душ полезен для здоровья, верно?.. Ха-ха-ха! Психологов вот тут притащили, чтобы они объяснили публике глубинные мотивы поведения каждой бабы, священнослужителей пригласили… Вот попала бы ты в викторианскую Англию, так выслушала бы похвалу в свой адрес.

– Почему именно в викторианскую?

– Ну не в викторианскую, а просто в Европу девятнадцатого века, когда сексуальность считалась очень опасной силой. Из обихода исключали всё, что могло навести на мысли об отношениях полов. Доходило до того, что в Англии, например, правила приличия требовали, чтобы ножки стола были полностью закрыты скатертью, а книги авторов-мужчин и авторов-женщин ни в коем случае не стояли на одной полке, а то и в одном шкафу. Это привело к тому, что с тех пор в английских учебных заведениях прочно укоренились традиции гомосексуализма. А вот в Советской России двадцатых-тридцатых годов в детских учреждениях были запрещены куклы, чтобы в девочках не развивались материнские инстинкты, дабы ничто не отвлекало советскую женщину от строительства коммунизма и борьбы с империализмом. Девочки начинали пеленать и нянчить поленья или кукол из соломы, иногда стыдясь и скрывая это. Мать ведь не замечает, уродлив её ребёнок или нет, на полено он похож или на ангела. Он для неё – самый лучший на свете. И это всё были эксперименты, когда людей пытались заставить делать то, что противоречит их природе, их врождённым поведенческим программам. А теперь бывших советских девочек уже никто не призывает бороться с империализмом, а напротив ругают, коли какая-нибудь из них вроде тебя откажется под этого империалиста лечь. Улавливаешь, какие кульбиты со всеми нами проделывали? А мы-то всего-навсего выяснили, что русские бабы-дуры почему-то до сих пор любят сволочуг-кобелюг и хотят быть ими любимы. Безобиднейший экспериментик. И ведь всё у нас шло как по маслу, пока наш шейх-обольститель на тебя не напоролся.

– Кто вам внушил, что вы что-то смыслите в человеческой природе? Кто дал вам право говорить от имени самой природы?

– Ой, не задавай мне таких глупых вопросов, девочка! – сморщился Карабасыч. – Мне никто ничего не давал, я всегда сам всё брал. Поэтому я гребу реальные бабки, не напрягаясь, а у тебя сколько там прожиточных минимумов-то за беготню из прачечной в больничку?

– Но кто вам наврал, что сексуальность – это обязательно пыхтение двоих в грязной подворотне через пару часов после знакомства? Тяжёлое же у вас было детство. И вы называете безобидным тот факт, что эти женщины поверили, что нашли свою любовь, а вы их так жестоко обманули и посмеялись над ними?

Альберт Карабасович сначала смотрел на неё изумлённо, а потом весело расхохотался:

– Но такова наша эпоха! Я-то что могу с этим поделать? Я тут совершенно ни при чём.

– А разве эпоху не люди делают? Хорошо, пусть эпоха во всём виновата, но скажите мне тогда, каковы сейчас нравственные устои в нашем обществе? Или в вашем?

– Сейчас нет такого понятия.

– Какого? Общества или нравственных устоев?

– Ни того, ни другого, – совершенно серьёзно заговорил Карабасыч без своих привычных лямзиков-пузиков. – Они друг без друга никогда не существуют: когда нет общества, то нет и устоев, а если нет устоев, то и общество сразу же прекращает своё существование.

– Нет! Устои есть, и я… я… буду их защищать.

– Какие устои Вы собираетесь защищать? – он вдруг неожиданно стал холодно-вежливым и даже заговорил на «Вы». – Где Вы разглядели в нашем обществе эти устои? А-а, Вы наверняка имеете в виду тот пресловутый «возврат к корням», что теперь не только на Новый год водку жрут по-чёрному, но и на Рождество. Рождество Христово, между прочим, праздник рождения Бога. А мы в недоеденным за новогодние праздники оливье рылом валяемся. Скажите, где Вы разглядели какие-то устои какого-то общества? То, что теперь самые грязные шлюхи в свадебных платьях от самых дорогих модельеров в десятый раз венчаются в именитых храмах мира? Шлюхи венчаются, свингеры разглагольствуют о семейных ценностях, а «прекрасная няня» шутя увела из семьи продюсера, и так легко это сделала, словно сама хотела убедиться лишний раз, как это просто? И это наши общественные устои? Или, пардон, ваши? Мне такие «устои» даром не нужны. Уж лучше общество вовсе без устоев, чем с такими. Такие «устои» можно сразить горохом, а они должны держать общество. Устои общества, семьи, да чего угодно – должны быть несокрушимы. Они не выветриваются от случайно увиденного фильма или мимолётно прочитанной книги. А сейчас из людей что ещё не выветрилось? Только самые примитивные рефлексы да умение стакан держать. И вот тебе жалко эти так называемые «устои»? Нормальному человеку это не может быть жалко. Устои, девочка моя, это столпы, опоры, которые не так-то легко вышибить. Большевики десятки лет десятки миллионов жизней выкашивали, чтобы только слегка подточить, пошатнуть устои прежней России. А нынче и выкашивать некого: сами все загнутся от пьянки и ёбли в антисанитарных условиях. Хищники с крепким хватательным рефлексом расхватали страну, распихали по карманам всё, что можно перепродать с выгодой, а что нельзя – бросили под ноги и поссали на него. Вот оно и лежит там где-то, в обоссанную землю втоптанное. А что нельзя продать? Дур, вроде тебя.

– Да как Вы смеете!..

– Смею, дорогая моя. У меня солидная спонсорская поддержка имеется, поэтому и смею… Ладно, хватит трещать ни о чём. Ты на дядю Карабасыча не обижайся. У меня стезя такая: людей обижать и унижать. А что касается устоев, то сейчас каждая социальная группка провозглашает в качестве образца поведения именно свою философию. Шлюхам кажется, что надо жить именно так, как они живут. Матроны с этим, естественно, не согласны, так как шлюхи шутя разрушают их уязвимый мир. Старые девы вроде тебя с головой нырнули в работу, а на досуге бродят по концертам-выставкам, и находят в этом какой-то смысл жизни. А куда деваться? Другого-то всё равно ничего нет. Общества-то как такового нет. Когда сейчас про какого-нибудь эпатажного засранца говорят, что он попрал общественное мнение, мне смешно. Какого мнения! Общественного мнения сейчас в нашем обществе, точнее, в сонме тех обществ, которые существуют в стране, нет и быть не может! Общество – это группа людей с приблизительно одинаковыми жизненными ценностями, живущие в примерно одинаковых условиях. Не о том речь идёт, что все они по приказу молятся каким-то назначенным сверху богам, а просто в обществе люди тянутся друг к другу из-за своих близких взглядов на жизнь, люди интересны друг другу. Так и возникает общество. Вот, например, в США быть бездельником и пьяницей – это позор. Так принято считать от штата Калифорния до самых до окраин штата Мэн. Если человек ничем в жизни не занят, это самая худшая характеристика, какую только можно получить в американском обществе. А у нас что? Одни бездельников осуждают, другим они кажутся чуть ли не избранными, третьи всеми силами стремятся достичь такого состояния, чтобы ничего в жизни не делать. Где тут общество? Нету его. Одни пьянство прославляют и даже защищают, а другие горько плачут, что жизнь рядом с пьяницей становится невозможной, третий вообще на героин перешёл. Кого слушать, кому верить? Кто из них верней отражает мнение нашего общества? Сам чёрт не разберёт.

– Но ведь должна же быть какая-то гражданская позиция! – Людмила уже чуть не плакала от ужаса, что как это вдруг ничего нет в её обществе, да и самого общества тоже нет.

– Нет, нет и нет! Потому что гражданин без общества тоже невозможен. Какая может быть гражданская позиция у человека в диком лесу, где каждая стая живёт по своим законам? Он там не гражданин, а кусок мяса, который может быть или охотником, или потенциальной добычей какого-нибудь более сильного хищника. И это тоже последствия эксперимента десятилетней давности под названием «плюрализм мнений». А наш эксперимент даёт тебе возможность изменить свою чахлую жизнь! Итак, следующий этап нашего шоу заключается в том, что и ты, и та рекордсменка по доступности поедете в тур по жопам-европам. Ей надо побить свой же рекорд по скорости трахов-бахов, а тебе увеличить рекорд по здрасьте-фигасте. Ты не думай, что это так легко будет, как здесь. Это здесь один из тысячи… Ну, при самом милосердном отношении – один из сотни носителей мужских половых признаков способен внушить женщине мысли о продолжении грешного рода людского. Если уж совсем сжалиться и плюнуть на общую степень помятости, то из десяти наугад отловленных мужеособей – девять подлежат автоматическому отшиву-посылу. А там тебе таких геркулесов-аполлонов будут подсылать, что крейзи-мейзи! Это тебе не Гарбузов и компания! Эти дожмут – уж будь уверена. В сущности, все бабы одинаковы, поэтому рано или поздно… Вопрос времени и техники. Путёвки уже спонсорами оплачены. Каждая путёвка на двух человек.

– На двух?

– Да. Тебе из наших типажей-миражей надо кого-то выбрать себе в спутники. С Намбэр Ван я уже говорил, ей по барабану-жбану, с кем, но тебе обязательно надо кого-то выбрать. А если тебя совсем с них пучит-глючит, ты можешь кого-то из своих френдов-брендов взять в поездку.

– А можно?..

– Да-да, – оживился Альберт Карабасович, заметив, что Людмила проявляет какой-то интерес к его предложению.

– Можно моих родителей послать по этой путёвке? Они же никогда нигде не были, никогда не отдыхали, как нормальные люди отдыхают…

– Не-е-ет! – простонал Альберт Карабасович разочарованно. – Ну, что ты всё задачишь-мрачишь! Нельзя же так в самом деле. У нас же не дом отдыха для престарелых, а серьёзный научный… как его… этот…

– Эксперимент-экскремент, – подсказала Людмила, изучив стиль языка Альберта Карабасовича. – Чем больше экскрементов нароете, тем удачней эксперимент, так?

– Я вижу, что ты усекаешь-тикаешь тему! Ну так что, по рукам?

– Мне… надо подумать, – она поняла, что упрямством, спорами и разумными доводами от этих неугомонных экспериментаторов не отделается.

Она почувствовала, что попала в какое-то чуждое ей измерение, словно бы в другую страну. Она никогда не бывала в других странах, поэтому судила о своих ощущениях по стихам известного поэта, который был вынужден уехать на чужбину. Вот и она земной свой путь прошла до середины, как угодила в этот шумный ад… Здесь смотрят не в глаза, а только в зад. И судят эти дамы, господины лишь по нему: мурлычат, голосят. Здесь выльют на тебя дерьма ушат, и обратиться не к кому с «иди на…». Обратиться-то можно, но не к кому, потому что они не поймут, их это только развеселит. Их как не посылай, а они всё равно не отвяжутся. Здесь всё делают хором: смеются, упрекают, хвалят. Однородная инородная масса. Здесь всё интимное, нежное, лиричное превращено в публичное, грубое, катастрофичное. Такая революция, когда всё поставлено с ног на голову, совершенно чужеродна любви. Она поняла, если влезет в эти помои сейчас, потом её будет мучить чувство рассогласованности с собой. Хотелось поскорее отсюда выбраться на свежий воздух.

– Подумать-то мне можно?

– Думай, душа-девица, думай! Как надумаешь – звякни-брякни в любое тайм-дей, – и Альберт Карабасович протянул свою визитку.

Тут же рухнули все запоры, раскрылись двери, и Людмила оказалась на улице. Казалось, что она пробыла в том аду целую вечность, а на деле – всего-то чуть больше часа. Она не сразу поняла, в какую сторону надо идти. И как она пойдёт? Что она скажет родным? Надо срочно вывести из строя телевизор, а то не дай бог… Хотя, родители его почти не смотрят: у мамы сразу повышается давление, а отец убеждён, что в задачи современного телевещания входит разрушение психического здоровья зрителей. А если кто из знакомых увидит это «ток-шоу»!.. Хотя, кто их сейчас смотрит? Все работают допоздна, а «на сон грядущий» идут только ужастики, боевики да криминальные новости. Домохозяйки смотрят ток-шоу, но у Людмилы не было знакомых домохозяек. Она не знала, как ей теперь быть, какое выражение лица одеть, чтобы не напугать отца и мать тем кошмаром, который пришлось пережить.

* * *

Лицо «одевать» не пришлось. Дверь в квартиру была распахнута, а родители самозабвенно боролись с потопом: заливали соседи сверху. Туда после двухлетнего блуждания вернулся старший сын и в драке с братом свернул смеситель на кухне. Хотели перекрыть краны в санузле, но они настолько проржавели, что был риск свернуть ещё и трубы. Послали гонца в жилконтору, где всегда занят телефон, чтобы отключили воду в доме, а Людмила бросилась помогать родителям спасать квартиру.

– Господи, ну что за люди, что за жизнь?! – причитала мама, собирая тряпкой воду в прихожей. – То поджигают, то заливают… Заливали бы, когда пожар был, а то как по расписанию: в один день то, в другой – это.

Отец сидел в каталке под зонтиком, а Людмила достала из кладовки плёнку для парника и покрыла ею мебель и книжные полки. Вскоре воду отключили, но пришлось выключить и электричество: был риск попадания воды в проводку. Семья Людмилы сидела при свечах и пила чай под звук капели. Романтично, что и говорить.

– Ты же не рассказала, как там на шоу-то? – вдруг вспомнил отец.

– Да никак. Я же говорила, это какое-то недоразумение, – ответила Людмила, выгодно спрятавшись в темноту. – Проторчала там, как дура, целый час, а потом выяснилось, что перепутали с моей однофамилицей.

– Сама передача-то хоть про что? – осведомилась мама. – Про зарплаты медикам?

– Нет. Про… про опасность знакомства на улице.

– Вот, всюду криминал! – возмутился отец. – Уже на улице опасно к кому-то подойти стало.

– Это давно известно, – заметила мама. – Только телевизионщики переливают из пустого в порожнее. Придумали бы тему поновей.

– Лучше не надо, – махнул рукой отец.

– И то верно.

Спать на сырых диванах было невозможно, поэтому Люда заснула в кресле, завернувшись в толстый свитер. Ей приснился страшный сон. Сначала всё было прекрасно: она гуляла по улицам города с шейхом или кто он там на самом деле. Короче говоря, с этим артистом-статистом, который выдавал себя за шейха. Но во сне он был не шейхом, а обычным парнем без каких-либо прибамбасов богача. И ей так легко с ним, так просто! Они идут, взявшись за руки, смеются и садятся на скамейку в каком-то сквере. Но только он собрался её поцеловать, только у неё волнительно забилось сердце, как в глаза ударил яркий свет софитов, из-за кустов вынырнула целая орава экспериментаторов с телевидения во главе с Альбертом Карабасовичем в кресле на подъёмной стреле.

– Так-с, уси-пуси, снято! – орёт он в рупор на всю округу. – Ещё дублик.

Выскочила какая-то девушка и щёлкнула дощечкой с палочкой:

– Шов маст го’он, дубль два!

– Я ж говорил, что все вы, бабы, шлюхи, – презрительно шепчет мужчина, который её обнимает, и она видит, что это пациент их больницы Витёк. – Вопрос времени и техники.

Она в ужасе вырывается и бежит, сломя голову, а он кричит вслед: «Люська-сволочь, когда ты мне капельницу поставишь».

Именно этим криком встретила её на следующий день работа. Людмила вышла на работу после болезни, а этот не просыхающий по жизни Витёк всё «болел» и поносил врачей, что его так плохо лечат. Во время обеда, когда появилась возможность отдохнуть, пока больные принимают пищу, Людмила вышла за пределы больницы, чтобы купить чаю и бульонных кубиков на их бригаду. Вдруг над самым ухом она услышала такое знакомое, что даже вздрогнула:

– Ай м зэ шейкх оф Эрэби, ёр харт билонгс ту ми…

– Ой! – только и смогла вымолвить Людмила.

– Ай! – передразнил её знакомый незнакомец.

Это был тот самый человек, который столько дней разыгрывал перед ней роль сына какого-то аравийского шейха, выпускника Московского университета, Оксфорда, Станфорда, Гарварда и всех прочих вместе взятых заведений, приехавшего сюда для улаживания каких-то дел в каком-то департаменте какого-то филиала его семейного банка. Без грима он выглядел значительно моложе. Исчезли смуглость, чёрные брови, волосы стали просто тёмно-русыми, а чёрные глаза оказались зелёными.

– А-а, это Вы, Ваше Высочество или… как там тебя?

– Мне с тобой поговорить надо, – сказал он на совершенно чистом русском языке.

– А мне не о чем с тобой говорить, салага! – и она собралась пройти мимо, но он преградил ей путь.

– Чего ты хамишь? Какой я тебе салага?

– Ах, да я же забыла! Ты же у нас этот… как его… Абдулл ибн Саллах? Ты Саллах? Аль Рашид? Али всё-таки Карим?

– Меня вообще-то Русланом зовут.

– Это тебе новую роль поручили, артист до мозга костей?

– Нет. Это моё настоящее имя.

– А мне зачем его знать, Руслан ибн Саллах аль Карим?

– Послушай, Люся, я же ничего такого лично тебе не сделал.

– А я тебе тоже ничего такого не сделала, артист… Ох, хорош артист! Тебе бы в Голливуде играть, а то и на Мосфильме.

– Пока для меня это недоступные дали. Всё зависит от того, согласишься ли ты мне помочь.

– Я-то здесь причём? Хорошенькие дела…

– Да послушай ты! Для меня это очень важно.

– Что важно?

– Чтобы ты согласилась участвовать в продолжении шоу.

– Ни! За! Что!

– Да подожди ты! Ты сама-то хоть понимаешь, какие бабки нам «светят»? Ты хоть знаешь, что спонсоры на наш дуэт глаз положили? Понимаешь, что это значит? Это такие деньги, каких ты здесь и за три жизни не заработаешь…

– Довольно-таки странно слышать такие меркантильные фразы от аравийского шейха.

– Никакой я ни шейх! Это роль такая была, понимаешь? Роль.

– А сейчас у тебя какая роль?

– Пока никакой. Но если ты согласишься поехать в Европу, я получу роль твоего этого…

– «Как это будет по-русски», да? – передразнила она его якобы арабский акцент. – Ты мне скажи, зачем тебе, молодому парню заниматься такой… хренью? Если у тебя есть способности, есть же какие-то другие способы реализовать их…

– Да что знаешь-то? Ты, медсестра! Чтобы я тридцать лет ждал роль «кушать подано»? Ты этого хочешь?

– Вообще-то, я ничего не хочу.

– А я хочу! Это тебе ничего не надо, а мне надо очень многое. Это ты на своей жизни крест поставила, а я не собираюсь.

– Я-то что могу сделать?

– Предлагаю тебе сделку. Ты соглашаешься на предложение Карабасыча…

– Он от Карабаса-Барабаса такое отчество получил, да? И ящик живых кукол, вроде тебя, в придачу?

– Если ты согласишься, у меня появится шанс поехать в Европу.

– Чего тебе эта Европа? Ты же полмира объехал, ты же гарварды-оксфорды не в Нью-Васюках заканчивал.

– С тобой невозможно разговаривать! Я понимаю, что у тебя есть все основания меня презирать, но такова моя работа.

– Мне просто как-то не по себе, – Людмиле надоело с ним спорить. – У меня это в голове не укладывается. Вроде был такой человек… И дело-то не в том, что там шейх какой-то с деньгами, но просто интересный человек. А теперь ты здесь, а человека этого нет.

– Это же игра, лицедейство.

– Играть-то надо на сцене, а не в жизни.

– Какая разница? Ты же сама признала, что я роль прекрасно сыграл. Ты же так сказала? Я же тогда тебя почти уломал, в кафе. Просто не надо было позволять тебе собраться с мыслями…

– Словечко-то какое: уломал, «уломали белую берёзу…». Я не стану участвовать в этом безобразии. Это унизительно. Я не хочу позорить своих родителей.

– Что ты говоришь?! – он вдруг разорался и перешёл на злобное шипение: – А жить с папашей-алкашом и соседями-пьяницами всю жизнь – это не безобразие? Убирать говно из-под бомжей в больнице, гладить за гроши чужое бельё, на котором неизвестно кто валяется – это не унизительно? А то, что твой отец пропивал деньги, вместо того, чтобы обеспечить дочери достойное образование, а мать это всё смиренно терпела – это не позор для семьи? И таких родителей ты боишься опозорить? А отомстить не хочешь им за ту жизнь, которую они тебе создали?

– Ты не смей про моих родителей говорить! Ты никто, чтобы так про них… Я бы тебе по морде дала за такие слова, да не умею.

– А ты вообще ничего не умеешь: ни по морде дать, ни вообще дать.

– Ха-ха! А кому тут давать-то? Тебе что ли? У тебя же ничего кроме смазливой внешности нет, – и Людмила презрительно сплюнула ему под ноги, как она однажды видела в каком-то кино, где крутые мужчины выясняли отношения.

Она хотела уйти, но этот экс-шейх Руслан схватил её за плечи и затряс:

– Дура! Я-то думал, что ты умная женщина, а ты такая же дура, а все бабы!

– Ужасная у тебя жизнь, Руслан, если ты, конечно же, в самом деле Руслан. Как же ты играешь любвеобильные роли, если так презираешь баб?

– А что с вами ещё делать, со шлюхами?

– Ты в самом деле так же с другими любовь крутил и знал, что это снимается на плёнку?

– А тебе какое дело? Ты мне никто, чтобы я перед тобой отчитывался!

– Как же так можно? Ведь это же любовь! Это же целое событие в жизни! Главное событие. А вы это событие превратили в какой-то тыр-пыр.

Тут Людмила осеклась, вспомнив, что кто-то из великих сказал, что любовь – это целая история в жизни женщины и простенький эпизод в жизни мужчины. А так ли уж правы эти так называемые великие? Стоит ли всегда прислушиваться к их высказываниям? Мало ли, чего они там наговорят…

– Ты отсталая женщина, – засмеялся ей в лицо этот ужасный Руслан. – Сейчас целые сайты в Интернете подобным дерьмом забиты. Рядовые обыватели своих любовников и любовниц, а то и супруги друг друга выставляют в пикантные моменты. А ты знаешь, что многие современные звёзды кино начинали со съёмок в порнушке?

– Звёзды? Может быть. Но я знаю, что настоящие актёры до такого никогда не дойдут.

– Да плевать мне на твои убогие представления о жизни! И вообще, с чего это ты взяла, что я до чего-то там «доходил»? Не знаешь ничего, а уже судишь. До меня ни одна баба не дошла, чтоб ты знала! Они в большинстве заторчали на Стихоплёте, некоторые до Капитана дошли. Ведь таким примитивным курицам был бы хоть какой-то кобель. А мой образ был придуман специально для изысканных натур. Вот как ты.

– Ну-ну, заливай дальше, – засмеялась Люда.

– Да. Я не какой-нибудь банальный трахальщик.

– Ты моральный урод! Ты не видишь рамок своей игры, а когда игра выходит за рамки – её необходимо приостанавливать, иначе вскоре тебе придётся играть лишь с самим собой. Даже дети, когда играют в войну, понарошку «стреляют» друг в друга и понарошку «умирают», но никогда не согласятся, чтобы это происходило взаправду, а ты…

– А я – человек творческого склада и чуткой нервной организации! Меня специально придумали для красивой истории любви, чтоб всё было красиво, понимаешь, дура, кра-си-во, а ни как-нибудь… Я знаю, что ты мне не веришь, но я тебя даже зауважал, когда ты не согласилась поехать со мной. А на тех баб, которые до меня не дошли, не… встанет, а волосы дыбом. Мне Стихоплёт с Гарбузовым потом рассказывали, какой это был ужас…

– Какой же ты испорченный человек! Такой молодой, а уже такой циничный. Ты и в самом деле хороший актёр. Нет, я серьёзно говорю. Так неподражаемо сыграть обаятельного и культурного джентльмена, которого даже большие деньги не испортили, а на самом деле так презирать людей, так высмеивать тех, кто тебя полюбил! Зауважал бабу, за то, что она не поехала с ним. Каково? Представляю, как бы ты с коллегами по шоу меня расписывал. Ты всех, кто с тобой сближается, сразу начинаешь презирать и ненавидеть?

– А как же! – Руслан Азиз де Падетруа аль Рашид зло усмехнулся. – Да, я такой! Мой папаша меня называет подонком, какого и три раза убить мало будет.

– Как ты сказал?.. А твоего отца случайно не Виктором зовут?

– Случайно им, – он отпустил Людмилу и сел на скамейку у ограды больничного сквера, отвернувшись от неё.

– Послушай, Руслан Викторович, так он же у нас в больни…

– Да знаю я, что этот недочеловек у вас в больнице лежит! Вот пусть там и подыхает.

– Почему вы никто его не навестите? Ведь родная ж кровь.

– Да отстань ты со своей кровью, дура! Мать собиралась, а я сказал, что на иглу сяду, если она туда хоть раз сунется. Дура та ещё! Он её всю жизнь опускает ниже плинтуса на каждом шагу, а она не знает, как ему ещё угодить.

– Он что, очень богатый?

– Кто?! Да с чего ты взяла-то? – очень удивился Руслан ибн Виктор. – У него никогда денег даже на бутылку дешёвого пойла не было. Бога-атый! Скажешь тоже. Был бы у меня богатый отец, так занимался бы я этой проституцией…

– Просто я слышала мнение, что опускают ниже плинтуса своих жён именно богатые мужчины, на которых семья держится.

– Чего там на нём может держаться-то? Он на своих-то подпорках не каждый день удержаться может. Я его сам опускаю по полной. Он у меня теперь каждый день курс молодого бойца проходит, родная кровь. Глупость какая. Ты точно или дура, или святая…

Он вдруг как-то странно посмотрел на неё, сел у её ног и прижался, как побитый кутёнок:

– Люда, я тебя умоляю: соглашайся на предложение Карабасыча. Для меня эта поездка очень важна! Я же нигде дальше нашего областного центра не был! Это мой единственный шанс хоть как-то мир посмотреть, себя показать. Я же здесь погибну, сопьюсь, опущусь. Поедем, а?

– По одной путёвке в одном нумере?

– Я тебе не стану ничем докучать, обещаю, я где-нибудь в уголочке размещусь… Да там такие номера в гостиницах, что две наши коммуналки можно разместить! – радостно залопотал он. – Ты там сама кого-нибудь себе найдёшь, какого-нибудь цивилизованного европейца.

– А я, может быть, капитана Гарбузова выберу, – Людмиле тоже захотелось сыграть роль этакой стервы, женщины-вамп (ну хоть один разочек в жизни!). – Или Поэта? Зачем мне шейх? Мы девушки скромные, нам бы чего попроще.

– Гарбузов в больнице. Его бабы выследили и все рёбра ему переломали. А Поэта одна истеричка кислотой хотела облить, но он увернулся. Теперь дома сидит, зубами стучит и боится на улицу выйти. До чего дикие бабы пошли! За что? Эти дураки для них же старались.

Роль стервы не задалась. И тут Людмила вспомнила свой сон и вздрогнула: а что, если сейчас кто-нибудь снимает их из кустов. Она тревожно огляделась по стронам.

– Да никто нас не фотографирует, – словно бы прочитал её мысли Руслан и снова сел рядом на скамейку. – Какая ты наивная! Чего тут снимать-то? Не тот кадр, да и первая часть шоу закончилась. А мне Карабасыч сказал, если я тебя уговорю, он мне в следующем сезоне настоящую роль выхлопочет. А? – он легко толкнул её в плечо своим плечом.

Людмиле вдруг стало так его жалко! Такой наивный мальчик, который никак не дорастёт до мужчины. Или это опять у него роль такая? И себя стало жалко, и своих стариков стало жалко. То есть всех-всех стало так жалко, что словами не передать! Даже Витька стало жалко, захотелось, чтобы всё у него стало хорошо. И чтобы у всех тоже всё стало хорошо, но какой-то внутренний голос сказал ей, что так не бывает, потому что люди сами этого не хотят.

– Я подумаю, – ответила она, потупившись. – У меня есть телефон Альберта Карабасовича, так что я непременно позвоню.

Руслан так обрадовался, что сгрёб её в охапку и поцеловал в щёчку, как школьник. И тут же убежал. Людмила держалась за щеку и не верила такому маленькому и глупому, но очень многозначительному для её женского сердца счастью. Это было какое-то доселе неведомое ей чувство счастья, которое пугало тем, что не может длиться долго, потому что оно слишком велико для неё. Такое огромное счастье не бывает вечным, и эта мысль – единственное, что отравляло её теперешнюю жизнь.

* * *

После обеда она позвонила наследнику Карабаса Барабаса и договорилась о встрече. Ей повелели приезжать немедленно. Она отпросилась с дежурства на пару часов и поехала.

– О-о, какие тётки-бабы и к нам в гости! – встретил её Альберт Карабасович в полумрачной студии с распростёртыми объятиями. – Ну шо, надумала, дивчына?

– Не совсем. Я к Вам с деловым предложением, – и Людмила скосилась на сидевшую тут же ведущую того самого ток-шоу, в котором она так опростоволосилась. Вид у ведущей был какой-то устало-безучастный. Она курила сигарету за сигаретой и брезгливо морщилась от горького дыма, словно его кто-то навязывал ей против воли. – А можно, чтобы вместо меня поехала какая-нибудь другая женщина?

– Не понял?

– Да что тут понимать-то? Вы же знаете, что сейчас даже популярных певцов копируют так искусно, что зритель ходит на концерты и ничего не подозревает. А почему нельзя вместо меня послать какую-нибудь другую…

– Где я тебе найду эту «какую-нибудь другую»? Ты же не поп-звезда, поэтому на тебя двойников нет. Это на мэтров нашей эстрады сейчас только свистни, так вмиг целый полк двойников соберётся… Я вижу, что ты опять ведёшь себя как злюка-хрюка.

– Но на меня двойника и искать не надо. Обычная женщина, каких миллионы. На улицу выйти, и таких можно сразу дюжину поймать.

– Что за дикие дрики-бляки у тебя?! Ты хоть понимаешь, о чём говоришь? Ты себя в зеркало видела?

– А что?

– А то, что у тебя, например, очень тонкий профиль, уж прости за откровенность, нос идеальной формы, гладкий лоб, брови редкого изгиба. Где я всё это найду? Это только кажется, что трудно найти двойника английской королевы или популярного артиста, а на самом деле труднее как раз отыскать копию так называемого среднестатистического лица. Потому что все подражают звёздам эстрады и кино, политикам и шоуменам, так что невольно начинают на них походить, а своё лицо безвозвратно теряют. По улицам ходят миллионы клонов куклы Барби, Джеймса Бонда, Мадонны или героев компьютерных игр. А тебе никто не додумается подражать, поэтому нет у тебя двойников.

– Мне всегда казалось, что я такая же, как и все, – растерялась Людмила.

– Вот именно, что казалось… И ты хотела только это мне сказать? Зачем тебе-то эти трали-вали?

– Мне? Я просто хотела, чтобы Руслан поехал на это шоу… – тут Людмила густо покраснела.

– Мама-рама! Да ты никак это… как это раньше-то называлось?.. – замусолил щёпотью Альберт Карабасович и начал щёлкать пальцами. – Повелась на него!.. Да нет же, как же это говорили в классическом русском языке-то?..

– Влюбилась, – подсказала ведущая и, презрительно сморщившись, выпустила два длинных белых хвоста дыма из тонких нервных ноздрей на манер реактивного самолёта.

– Точно! Влюбилась! Вот как это называлось в годы моей боевой юности, – победно щёлкнул он пальцами. – Тогда ещё говорили не «трахаться», а просто «спать вместе». Хм, причём тут спать? То ли дело: тр-рахаться!

Альберт уж совсем было замечтался о чём-то своём, а Люду невольно передёрнуло:

– Слово какое отвратительное!

– Но оно точнее всего отражает суть дела, – опять равнодушно выпустила дым ведущая. – Уж ты мне поверь, дорогуша.

– Девки, не соскакивайте с темы! – вынырнул из своих мечтаний Карабасыч. – Так, стало быть, влюбилась, да?

– Ничего я не влюбилась! – фыркнула Людмила. – Просто он… он очень талантливый…

– Ага.

– Очень одарённый…

– Угу.

– И я хочу, чтобы у него всё было хорошо. Можно так сделать? А? Ну пожалуйста! Вы же говорили, что мне полагается какой-то там приз, так можно взамен этого приза сделать так, как я прошу, а?

– Приз входит в стоимость поездки… Слушай, а ведь на базе этого материала, – сказал он, глядя на неё задумчиво, обхватив бородку ладонью, – можно было зафигачить тако-о-е шоу!.. Говорил же я этим денежным мешкам, что рано заканчиваем первую часть, рано! Тут такая буря-мглою-небо-кроет назрела, а мы пошло её не заметили! Эти производители строительных материалов только в толщине бруса толк знают, а в настоящем искусстве воспринимают лишь жопу статуи Венеры… Видишь, с какой дубовой публикой мне приходится работать? И вот скажи мне, где я ещё такую дуру-бабу, как ты, найду, которая так на этого Руслана западёт? Я ведь не помню, чтобы он баб любил… Нет, я не в смысле, что он голубок какой, а он у нас вообще большой оригинал с большими странностями: так входит в образ, что родная мама и жена его не узнают.

– А у него… есть… жена?..

– Вроде и не одна… Вообще-то, я не вникаю в такие пошлые проблемы своих кадров.

– Да-а, такую дуру нам, в самом деле, больше не найти, – снова подала голос ведущая, раскуривая от окурка новую сигарету, и обратилась к Людмиле. – Ты хоть понимаешь, что это за человек? Ты понимаешь, что нормальный мужик во всём этом дерьме участвовать не согласился бы даже за остров в Средиземном море? Ты вот расписываешь, какой он одарённый, а он, если бы тебя под себя уложил, к нам бы с подробным отчётом пришёл, как оговорено в контракте. И как это тебя угораздило в него влюбиться? И ведь не повелась, не запала, не затащилась, а именно что влюбилась, как барышня позапрошлого века!

– Ну и что? – надоело это Людмиле. – Уж и влюбиться нельзя, эка невидаль!

– Я бы так не смогла, – не слушала её ведущая, разговаривая словно бы с клубами сигаретного дыма, в то время как Альберт Карабасович ходил взад-вперёд по студии и что-то бормотал себе под нос. – Если любовь и придаёт ума дуракам, зато она делает очень глупыми умных людей. Это ж надо дожить до таких лет и не разочароваться в любви! Даже завидно как-то, что есть ещё влюблённые бабы… Ха, и это Я завидую вот этой медсестре-гладильщице! У неё даже маникюра нет, а я ей завидую… Тут оглядишься окрест себя и мигом потеряешь всякую способность не то, чтобы влюбляться, а и дышать. А эта, поди ж ты, смогла…

– Но он так переживает, что Вы ему роли не дадите…

– Это у него амплуа такое – переживать. А если мы ему роли не дадим, он сам её придумает и сыграет. Гениально сыграет.

– Знаете, я что-то совсем запуталась… Я не поеду никуда, должно быть. Может, вы и привыкли так перемещаться из реальности в шоу и обратно, а мне как-то не по себе. Получается, что я общаюсь с людьми, которые вроде бы как есть, но в то же время их не существует. И не по компьютеру общаюсь с вымышленным миром, как виртуально-зависимые игроманы, не по своей воле, а вопреки. Я не умею так к людям относиться, а переучиваться мне уже поздно. До свидания.

И она пошла к выходу, а великий шоумастер словно бы и не слышал её, а всё продолжал бормотать:

– Мда-а, рано закончили шоу, рано! Ведь говорил же я этим камнетёсам-барбосам, говорил! А ведь мог такой бастер-фигастер получиться!.. Ну почему реальные бабки всегда находятся в руках таких идиотов?!

Людмила вышла на улицу и увидела прекрасную осень, настолько прекрасную, что и объяснять бессмысленно. Когда она вернулась на работу в больницу, туда же пришла и мать Руслана, чтобы навестить мужа, шумного и всем уже надоевшего Витька.

– О, вот и моя овца драная пожаловала! – представил жену Витёк и для проформы, чтобы жена не дай бог не забыла, кто в доме главный, строго осведомился: – Ты пошто, курва, так долго не приходила? Я из-за тебя, паскуда, уже целый месяц казёнными помоями питаюсь!

– Да что вы, что вы! – начала оправдываться санитарка Ирина. – У нас очень хорошая кухня…

– А ну, Ирка-сука, пшла отседа! – и Витёк ударил Ирину по заду. – Не вишь, моя половина пожаловала, а ты мне никто и звать тебя никак…

Людмила в это время как раз ставила укол его соседу по палате.

– Тише, Витюша, – стала выставлять перед ним провизию жена.

– Ма-алчать! – рявкнул Витёк и грохнул банку с салатом об пол.

– Ну как тебе не стыдно? Боже мой, Боже мой… Мне бы тряпку, чтобы это убрать, – виновато посмотрела она на Людмилу.

– Ничего страшного, – успокоила та. – Мы уже привыкли.

– К чему это вы привыкли?! – взвился глупый Витёк. – Да я вам тут ещё такое устрою! Ты, Люська-падла, у меня попляшешь!..

– Вы простите его, – извинялась за Витька жена. – Мозги пропил давно, вот и мелет, куда язык взмахнёт. Ругается со всеми без перерыва на обед! И уж внуки есть, а страшно такому деду показать.

– У вас есть внуки? – спросила Людмила с видом холодной вежливости, а сама так уши и навострила. – Мы думали, что у Виктора Кирилловича вообще никого нет. Никто не приходит и не интересуется.

– Мне сын запретил, – шёпотом сказала жена Витька. – Сказал, если пойду его навещать, внуков больше не увижу.

– А сколько их у Вас?

– Двое, – посветлела лицом женщина. – Внучка от первого брака уже в школу ходит. А вторая невестка пять лет тому назад внука родила.

– Внучеки мои, заичики, – противно загундосил Витёк и опять перешёл на крик. – Этот подонок мне, деду, их даже не показал! Отца ни в грош ни ставит!.. Всё ты, курррва, твоё воспитание!

– Воспитывал бы сына сам – кто не давал? – спокойно ответила жена, и было видно, что она давно не воспринимает его всерьёз. – Не ори, а ешь, пока тёплое. Будешь орать, я Руслану пожалуюсь.

Эти слова подействовали на Витька отрезвляюще. Он сразу перестал кривляться, встал с кровати, где лежал перед женой в раскорячку, сел поближе к тумбочке и тихо сказал:

– Не надо.

– Ух ты! – удивилась Люда. – Как Вы его напугали. А кто такой Руслан?

– Наш сын.

– Змей, какого три раза убить не жалко, – шёпотом сказал Витёк и начал хлебать суп прямо через край кастрюли. – Это он мне почки отбил и на улицу выгнал.

– Да Вы что! – не поверила своим ушам Людмила.

– Я очень прошу, – обратилась к ней жена Витька, – если сын сюда придёт, вы его к отцу не пускайте, а главное, ничего не говорите, что я мужа навещала.

– Почему?

– Да, такие сложные у них отношения… Он у нас мальчик хороший, умный, но очень уж раздражительный… Нет, на отца поведением совсем не похож. Он культурный, хотя и без образования. Хотел учиться, но теперь это дорого, а наш глава семьи, сами видите, какой «добытчик».

– Вам, шлюхам, только деньги подавай! – снова рявкнул Витёк и обиженно отвернулся к стенке, а Людмила продолжила разговор с матерью Руслана:

– А где ваш сын сейчас?

– Да где-то… Раньше электриком работал в каком-то садоводстве, а сейчас даже и не знаю, чем занимается. С женой давно не живёт. Может, какая другая у него завелась – сейчас ведь это быстро делается… Тут на днях мне звонил, сказал, что скоро станет богат, как шейх аравийский. Такой он у нас фантазёр! Это у него с детства. Когда лет пять было, отец пьяный придёт, нагадит всюду, переругается со всеми, меня поколотит, потом упадёт на полу и заснёт. Я переживаю, а Руслан уже тогда умел себя в руках держать. Он мне и говорит: «Мама, давай думать, что мы живём во дворце и ничего вот этого (это он так отца называл) нет, а есть только прекрасный и счастливый мир. Давай мы его сами выдумаем». А что тут выдумаешь, когда такое безобразие вокруг творится, и все считают это нормальной жизнью? Но он так глубоко уходил в эти грёзы, что я за него иногда пугалась. А он злился всегда, когда его отвлекали от фантазий. Сейчас вся молодёжь такая: верят, что откуда-то всё само собой появится, надо это только себе вообразить, а что-то делать необязательно. А ведь уже тридцать лет ему, пора бы как-то определиться.

– Да, – сказал, протирая очки о полу халата Иннокентий Миронович, вошедший в палату, чтобы осмотреть Витькины срастающиеся рёбра. – Маленькие детки – маленькие бедки… Ну, Виктор, тебя сегодня и не узнать: тише воды, ниже травы.

– Не выписывайте меня, доктор, а? – жалобно попросил Витёк.

– Пока ещё рановато тебя выписывать. Вот через недельку…

– Нет, доктор, вообще никогда. Давайте, я себе сам чего-нибудь сломаю.

– Я те сломаю! Лежи и выздоравливай, а то прямо сейчас домой отправлю.

После этого разговора у Людмилы окончательно закрепилось чувство, что в лице одного Руслана она познакомилась сразу с несколькими совершенно разными людьми. Её даже обрадовало, что он не шейх и не богач, а простой электрик – в нашей недоэлектрифицированной стране профессия очень даже нужная. Но потом она задумалась: чего я радуюсь? Кто я ему, кто он мне? Он-то как раз страдает из-за этого, что является обычным живым человеком, что его любят обычные женщины.

* * *

Поздно вечером в больницу заглянула Нонна, которая теперь работала в платной клинике «для очень состоятельных господ», как было написано в визитках, которые она смеха ради раздала своим бывшим коллегам в больнице.

– Ну, как вы тут без меня? – спросила она первым делом, когда они выпили за встречу.

– Мы всё те же, – ответила Римма. – Лучше о себе расскажи. Как работа, как зарплата?

– Да только зарплата и радует. Я сделала вывод, что преклонный возраст – это когда радует только зарплата.

– Опять она про возраст… Много ли больных за день принимаешь?

– О, больных вообще нету. Богатые не болеют – они страдают.

– И чем же они страдают? – спросила Людмила.

– Да и не описать словами. В основном ходят здоровые состоятельные мужики и просят максимально повысить им потенцию. Тут один на днях заходил. Обследовали мы его. Я ему говорю: «Вы же нормальный мужчина, всё у Вас работает как надо для Вашего возраста», а он знай твердит: «Хочу, чтобы у меня это дело получалось двадцать раз на дню». Так-то у него это дело получается почти каждый день, но вот ему трэба каждый час.

– И зачем ему такой надрыв нужен? – доставала из банки корнишоны Римма.

– Такие вопросы нельзя задавать: раз обращаются – значит надо. Но этот бобёр сам всё рассказал, так распирало. Хочу, говорит, всех баб репродуктивного возраста оплодотворить, а то, говорит, сейчас правительство установку дало на повышение рождаемости, а никто не чешется даже. Он вот, как истинный патриот зачесался, озаботился и рассчитал, что ему для ударного оплодотворения надо по двадцать раз на дню двадцать самок детородного возраста трах-бах. Негодовал очень, что потенцию свою впустую тратит. У меня, говорит, две жены и семь любовниц, и ни одна не хочет рожать: все модельным бизнесом занимаются. Хотела ему присоветовать невесту из простого сословия, медсестру там или продавщицу, но подумала, ещё обидится. Вместо этого спросила, как его жёны да поджёны отнесутся к этой программе по оплодотворению всех российских гражданок репродуктивного возраста? Не пошлют ли на…? Он заявляет: чёрт с ними – я себе новых дур найду. Такие вот нынче патриоты пошли. Оказывается, и такое чудо природы может иметь какое-нибудь Отечество… Печень раздута, сердчишко посажено – не иначе раньше, как истинный патриот девяностых годов, на спиртное налегал. А теперь перепрофилировался в новый тип любителей страны, который совсем не идентичен тому понятию, какое вкладывалось в патриотизм на заре нашей далёкой юности. Теперь дяденьке захотелось слатенького.

– Неужели скоро от мужчин только такие уроды останутся? – ахнула Людмила. – Во ужас-то будет? И жить не захочешь в такой стране.

– Раньше-то таких в психиатрию на учёт ставили, а теперь действует лозунг «клиент всегда прав». Тем более, если этот клиент при бабках. Я его, как врач, всё-таки предостерегла, что лучше до полного истощения себя не изводить. Да и вообще цивилизованный мир от разнузданной сексуальной революции потихоньку переходит к контрреволюции – надоело шутить с неизведанными глубинами человеческой сущности. Не безопасное это занятие. Но он знай, своё твердит: нада да нада. Хотела ещё предупредить, как бы эта тяга к оплодотворению как можно большего количества самок не привела его на скамью подсудимых. Да вовремя вспомнила, что такие господа в тюрьме никогда не сидят.

– Когда же он работать собирается при таком «хобби»? – умирала от смеха Римма.

– Господа не работают – они проценты с акций получают. Работать – это наш удел, бабий… И главное, политическую базу под это дело подвёл, мол, не для себя старается, а всё для народа, для Отечества. Толку-то от их пыхтения? Наплодят детей абы как, а потом эти «братья и сестры» друг с другом плодиться-размножаться начнут, и браки между кровными родственниками всё равно приведут к их полному вырождению.

– Это всё так ужасно, – вздохнула Людмила. – Ведь семья и детство – это абсолютные ценности, а не повод что-то доказать, хотя бы даже патриотизм нового толка. Ребёнок – это субъект со своими вкусами и желаниями, а не объект для чьих-то опытов или самоутверждения.

– Слава богу, что я уж из детородного возраста вышла, – согласилась Нонна, – а то угодишь под такого «патриота».

– Не зарекайся.

– Почему это? Зарекаться и можно, и нужно. Это в безалаберном мужском мире никогда не поздно всё начать сначала, а женщине природой предписано всё делать вовремя: любить, рожать, растить. Не успела вовремя – жди следующей жизни.

– С чего ты взяла, что мы уже вышли из репродуктивного возраста? – недоумевала Римма. – Сейчас бабы и в сорок пять рожают. Я тут в одной газете вычитала, что оптимальный возраст для первой беременности: от тридцати до тридцати шести лет. Для первой!

– Ни один врач так не скажет. Это пишут дилетанты. Специально пишут, чтобы дуры нашего поколения не отлынивали от программы по повышению рождаемости. Кому сейчас за тридцать? Тем, кто родился в семидесятые, чья юность выпала на сволочные девяностые, когда женихи спивались пачками, семья стала считаться предрассудком, повсюду нищета, безработица, бандитизм и прочие «прелести» переходного периода, который ещё не закончился. Теперь тех, кто был лишён нормальных условий жизни для успешного размножения, обвиняют в эгоизме, что они не захотели плодиться в клетушках под водочку. Народ опять сам во всём виноват. Даже не народ, а конкретно бабы, поэтому старух призывают нагнать упущенное. Но это не медицинский совет, а чисто социально-политический шаг, чтобы свою партию хоть куда-то пропихнуть, получить мандат, грант и так далее. А бабы-дуры клюнули на это и теперь с ума сходят. Прямо, как психоз какой-то! Уже пятидесятилетние прут: хочу родить! Ждали-ждали, когда в стране нормальная жизнь наступит, да поняли, что никогда её не будет. Так что надо хотя бы перед выходом на пенсию успеть.

– А как же актрисы Голливуда?

– Куда нам до них? Американки в пятьдесят лет выглядят как девушки двадцатилетние. Они себя берегут и лелеют. Они огороды не копают, коров не доят и шпалы не укладывают. У них эта работа давно механизирована, а у нас экономят на бабье. Они после дежурства в реанимации не бегут на вторую работу в прачечную или на бензоколонку. У них можно и в сорок лет родить, и после сорока. А у нас поглядишь на пьянь и рвань вместо мужиков, поживёшь с такими, поработаешь на них и превратишься из когда-то весёлой и беззаботной девахи в уставшую, раньше времени постаревшую грымзу. А в нашем информационном пространстве для таких баб ничего нет, а есть только чужеродная заморская пропаганда, как голливудские звезды рожают детей в сорок лет. Но при этом не сообщается, что это результат работы целой группы врачей, метода экстракорпорального оплодотворения, а ребёнок генетически им неродной. У «звезды» деньги есть и на дорогие медикаменты, и на суррогатную мамашку, а не нашу безответственную Машку-Клашку, которой ещё неизвестно, что заблагорассудится. У них эта профессия давно на поток поставлена. И вот скажи, где наша рядовая и никому не нужная бабёнка, которой и замуж выйти не за кого, и даже родить не от кого – где она всё это возьмёт со своей зарплатой в два-три МРОТа?

– Ну… э-э…

– Вот именно. Помнишь, у нас лежала на сохранении молодая малярша, у которой дыхательные пути были сожжены парами ацетона? Им начальство даже респираторы не выдавало, а говорило: морду обвяжите мокрыми тряпками и нормально. Чего же удивляться, что она больного ребёнка родила? А если ещё от пьяницы, лучше и не думать, что там получится. Звёзды-то Голливуда вряд ли потерпят к себе такое отношение, а у нас до сих пор не каждый образованный мужчина бабу за человека-то считает. Не спорю: родить после сорока теоретически возможно и интересно с научной точки зрения. Но с другой стороны, на фиг это надо, когда у молодой бабы это лучше получится? Зачем ребёнка подвергать такому риску? По данным исследователей Чикагского Университета лучше всего рожать с восемнадцати до двадцати пяти лет, потому что именно в таком возрасте женский организм вырабатывает самые здоровые и жизнеспособные яйцеклетки. Так что дети, рождённые такими матерями, почти в два раза чаще других становятся долгожителями.

– А зачем в нашей стране быть долгожителями? – удивилась Римма. – У нас лучше раньше помереть. Как ты на пенсию-то жить будешь?

– Это не для нас, а для США исследование, там власть заинтересована, чтобы население было здоровым и жило долго. С нами-то всё ясно. У нас такое отношение к людям, как к поголовью скота, которое лишь бы настругал кто по-быстрому в пьяном угаре и антисанитарных условиях. Хотя, может быть, нынешние дети и доживут до чего-нибудь более разумного? А если их рожать поздно, то появляется вероятность скрытых опасных инфекций для плода. Да и вообще, позднородящие родители в силу большой разницы в возрасте с детьми никогда не смогут стать им настоящими друзьями и единомышленниками. Они будут только утомлять детей старческими капризами и причудами, представлениями о жизни с позиций полувековой давности. Или же наоборот станут их безмерно баловать, как старики обычно балуют внуков, делают из них беспомощных эгоистов. Бессмысленно объявлять войну самой природе – она всё равно нас одолеет. Она нас создала, а не мы её, так что она наших приказов не выполняет, даже если ты встретишь свою любовь перед выходом на пенсию. Глупо противоречить её законам. Надо жить в согласии с ней. Вовремя замуж выходить, вовремя рожать, вовремя стареть, а не хвататься лихорадочно за молодость, когда уже и след её простыл.

– Но если наша юность выпала на годы, когда в моде был квасной патриотизм, поэтому мужчины отчаянно и беспробудно квасили? Если поколение наших женихов было намертво влюблено в Маленькую Веру, и кроме таких безотказных давалок им ничего не надо было?

– Ну и что? Жалко, конечно, что наши годы молодые выпали на то время, когда семья стала немодным явлением. Но с этим теперь уж ничего не поделаешь. Если баба стареет, годы ей уже никто не вернёт. Будь молода, потому что ты молода, и будь стара, потому что ты уже стара. Мне всегда смешно, когда в рекламе бабы молодятся, морщины себе выводят. А зачем? Всё равно видно, что ты уже старая и никому не нужная дура. В таких бабах есть что-то убогое, неполноценное, особенно когда они начинают хорохориться и самих себя убеждать, что они самые-самые лучшие. Это защитная реакция психики, в то время как любой плюгавый мужик, состоящий из одних недостатков, всегда может найти себе бабу помоложе, понаглее и побойчее.

– Чего-то рано ты стала ощущать себя старухой, Нонк. Переживания из-за своего возраста – признак психической незрелости, – заспорила с ней Римма. – Надо быть молодыми и в девяносто лет. Надо сохранять общественную ценность и присутствие духа до последнего вздоха! В любом возрасте жизнь надо наполнять до краёв…

– Чем наполнять-то? И я с тобой не согласна в плане психической незрелости. Это как раз незрелый человек не замечает бега времени.

– Что ты заладила про время? Вокруг столько интересного, а мы зациклены на том, «как молоды мы были». А чего там было хорошего? Безработица, безденежье, безнадёга, безмозглость. Сплошное «бэ».

– Этого «бэ» сейчас ещё больше стало, – рассмеялась Нонна. – Вся наша эпоха вообще пройдёт под его эгидой.

– Ой, надоела ты мне! – отмахнулась от неё Римма. – И сама в упадке, и нас туда затянешь. Я вот не считаю себя такой уж старой.

– Проблема в том, что кроме тебя это никому не интересно.

– А мне неинтересны те, кому это по барабану. Мне плевать на всяких пошляков и циников, которые считают старухой уже тридцатилетнюю бабу. Я презираю женщин, которые стремятся заслужить одобрение этих педофилов. Я работаю, а работающий человек приносит пользу обществу и государству, поэтому не может быть старым. Сейчас молодые не могут работать так, как мы. Людка вон на двух работах умудряется вкалывать, я – на трёх. Какие ж мы старухи? Самое верное лекарство от старости – активное участие в процессе жизни. Мы живём в мире, где нет места слабым и старым, так что крутись-вертись как хочешь, а слабеть и стареть нельзя – такая роскошь нам недоступна. И вообще, от нас было бы больше толка в плане семьи. Мы детей лучше растили бы, чем нынешняя молодёжь. У молодёжи сейчас слишком много соблазнов, чтобы детьми заниматься. Кругом танцульки, клубы, казино, Интернет. Молодым хочется погулять, порезвиться, людей посмотреть, себя показать. Да и человеческая прочность у них не в моде. Вот показывали девицу какую-то, которая своего ребёнка заморозила до смерти. На балконе его оставила и заснула. Вообще спит на ходу. Анемичная какая-то, как сомнамбула. Другая точно так же на танцы ушла, и дети от печного дыма угорели. Пока она под следствием была, ещё двух родила. Что их детей ждёт? Таких теперь на всех каналах показывают, как диковинных зверушек, во всех газетах о них пишут. До детей ли им, если и тут надо интервью дать, и там в ток-шоу засветиться? А я в молодости даже на танцы не ходила, тогда как раз Дом Культуры закрыли, да и поножовщина на дискотеках началась. Потом учиться надо было, работать, родители уже болели, надо было помогать, потом и хоронить – ветераны нашей промышленности долго не живут… Чего-то мы грустно сидим. Давайте выпьем!

– Давайте, – согласилась Нонна. – За день пожилого человека.

– Да тьфу ты!.. Людмила, я её сейчас убью!

– Ха-ха-ха, чего ты орёшь? Сегодня в самом деле День пожилого человека. Осенняя пора жизни именно осенью празднует свой праздник. Что такого ужасного в осени жизни? Перелом, кризис, ну и что? В китайском языке слову «кризис» соответствует сразу два иероглифа – «опасность» и «возможность». В кризисе присутствует не только опасность разрушения старого, но и возможность создания нового. Можно к критическому возрасту относится как проблеме старости, а можно как к началу новой жизни. А старость не приходит только к тем, кто умирает молодым.

– Вот я и говорю, что надо жить! Жизнь-то продолжается.

– Да, – вспомнила что-то своё Людмила. – Шоу продолжается. Шоу должно продолжаться несмотря ни на что…

– Шоу – это для тех, кто боится участвовать в жизни, – не согласилась Римма. – А мы живём и жизни не боимся. Знаете ли вы, что осознание того, что жизнь прекрасна, приходит только с возрастом? Научно доказанный факт. Это молодые могут позволить себе роскошь быть недовольными жизнью, а когда начинаешь понимать, что отпущенного тебе времени становится всё меньше и меньше, невольно радуешься каждому дню.

– У онкологических больных перед смертью точно такое же состояние наблюдается, – пожала плечами Нонна и, уловив Риммин выразительный взгляд, перевела разговор: – Людмила, ты же нам так и не рассказала, чем закончилась твоя история с загадочными поклонниками в количестве трёх штук. Или она ещё не закончилась?

– Закончилась, – Людмила сделала несчастное и растерянное лицо. – Так же внезапно, как и началась. Теперь хожу и думаю: что же это было?

– Да и слава богу, – успокоила её Нонна. – Не переживай. Куда нам такие страсти, когда покоя сердце просит? «Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия», а мы только-только предполагаем жить, только начинаем предвкушать перемены судьбы, глядь – а уж помирать пора.

– Тьфу ты! – рассердилась Римма. – Кто о чём, а вшивый о бане!

– Просто у меня нормальное медицинское отношение к жизни. Это, как бы вам объяснить… Начало жизни всегда сопровождается криком. Если ребёнок рождается без крика, это плохой признак: значит, он мёртвый. Надо реанимировать или уже поздно. И конец жизни иногда сопровождается криком, особенно, если человек не своей смертью умирает. А когда взрослый человек кричит, пытаясь имитировать юность, он иногда похож на умирающего старика. Знаете, как говорят: впал в детство. Именно поэтому страстная любовь в зрелые годы больше напоминает старческий маразм. Старики ведь тоже впадают в детство, но это грустно, так как напоминает какой-то последний аккорд. Ребячество хорошо смотрится в исполнении молодых, а нам это позволительно только годкам к семидесяти, когда старческий маразм начнётся. Тогда уж всё простительно.

– Да ну тебя со своим медицинским отношением! – нарезала Римма дорогую салями острым скальпелем. – Просто у нас бескультурное общество в этом плане. Ведь женщина именно с годами становится больше похожей на женщину. Пропадает такая модная нынче подростковая агрессивность, резкость, угловатость. Фигура женской становится, а не так, как сейчас со спины и не поймёшь – девка идёт или парень.

– Ага, складки под подбородком и на спине появляются, целлюлит, морщины.

– Так это всё те же вторичные половые признаки! У нас такой женщине вслед шепчут: «Корова» по причине собственного невежества. Не понимают люди истинного положения вещей. Ведь именно с годами в женщине появляется какая-то мудрость, философское отношение к жизни. А что молодые? Моей соседке всего двадцать лет, и она уже родила. Ребёнок болезненный, по ночам постоянно плачет, она на него орёт матом, потому что ей выспаться перед дискотекой надо. Сожитель её сразу же сбежал, потому что ему хотелось просто весело провести время, а детей растить – это ой как трудно. И вот у меня сердце кровью обливается за этого ребятёнка, а ей бы только нового бойфренда на танцульках отхватить, только бы одной на ночь не остаться. Я ей говорю: «Ты же и так уже не одна, у тебя дитё есть». А она не понимает, считает себя одинокой только потому, что по ночам её никто не дерёт.

– Правильно. Может, ей мужские гормоны больше нужны, чем ребёнок. Сейчас во всех журналах пишут, что постель все болезни лечит. У народа денег на лечение нет, и не предвидится, а условия жизни и труда – хуже некуда. Поэтому болеют люди, тяжело болеют, но никто ничего в плане улучшения жизни и доходов делать не хочет. Поэтому вешают лапшу на уши про лечение мочой, козьими какашками, глиной, да прочими подножными средствами. Главный аргумент – дёшево, а то и вовсе бесплатно. Набрал грязи в канаве, к больному месту приложил и не надо никаких лекарств и даже больничных листов. Работодатели-то нынешние не жалуют работников, когда те болеют. А попробовал бы кто в советское время уволить человека за больничный на три дня или издать брошюрку о лечении геморроя навозом. Сейчас же таких «научных изысканий» – горы.

– Ха-ха, да уж! – смеялись Римма с Людмилой, а Нонна продолжала:

– Я помню, лежала у нас в больнице такая Зинка Ёлкина. Я как раз после института работать пришла, вас тут ещё не было. Лежала с сотрясением мозга, множественными ушибами и переломами. Мужик её поколотил, хотя она была иного мнения. Как-то в моё дежурство мы с ней разговорились, она мне и рассказала, что тоже просидела до тридцати восьми лет в девках. Красивая такая баба, работящая, покладистая, а замуж никто так и не позвал. Некому. В заблёванный подъезд какой-нибудь звали, на чужие квартиры, пока жёны в отлучке, да в кабаки. А она это решительно отметала, всё ждала свою судьбу, чтобы всё по-человечески, а не по-скотски. И начались у неё проблемы с почками. Ей и посоветовал кто-то в качестве лекарства от всех бед мужика себе найти.

– Ха-ха-ха!

– Сейчас ведь каждый второй считает себя вправе людей лечить и все болезни подводит под одну только ему известную базу. Один причину всех заболеваний видит в не состыковке каких-то чакр, другой – магнитные поля руками разводит. А Зинке присоветовали от болезни почек найти хоть какого-нибудь мужика в плане гормонов, а ещё лучше – родить. Даже якобы в советское время в женских видах спорта такое практиковали. Ну, Зинаида сама чувствует, что возраст на пределе, что надо хоть как-то реализовать себя в плане материнства. Решила найти себе хоть какого-то кавалера для этого дела, да не тут-то было. Непростой оказалось задачей. Трезвые мужики смотрят на баб набычившись, как на главного своего врага, или сразу испуганно убегают, а под пьяного лезть – тоже мало радости. Хотя большинство кавалеров именно спьяну начинают более-менее бабами интересоваться. Решила она в результате мытарств выбрать гормонального донора из умеренно пьющих, из таких, кто хотя бы один день в году трезвым бывает. Присмотрела себе одного мужичка: он часто около её подъезда валялся, но иногда и на своих двоих передвигался. А что? При нынешнем-то дефиците женихов надо любого брать, а то скоро и такого добра не останется. Заманила его как-то к себе бутылкой водки – на другое он не реагировал. Уж как они там общались – не знаю, но залезли-таки в кровать. И вот в самый ответственный момент его вдруг начало усиленно тошнить прямо на Зинаиду. Видимо, до этого вино с водкой мешал.

– И она так всё рассказывала?

– А чего стеснятся после такого? В наши годы уже никакой компромат не страшен – не перед кем отчитываться-то… Она блевоту из своих ушей выковыряла, лицо умыла и давай его снова тормошить насчёт продолжения рода человеческого. А он, сердешный, возьми, да и обмочись. И опять всё на Зину, на неё, горемычную. Мочевой пузырь – он же как сердце: ему не прикажешь. Тут-то её и осенило, что от такой любви дети не родятся. Короче говоря, ничего не вышло ни в плане гормонов, ни в плане повышения рождаемости. Только диван обоссанный остался на память, который она перед этим в долг двух зарплат купила. Её ещё бабы с богатым опытом замужней жизни учили, что нельзя перепившего мужчину прямо на диван класть, что надо клеёнку какую-нибудь подстелить или брезент – вещь в хозяйстве необходимая. Протрёшь его тряпочкой, просушишь, и будет он как новый.

– Всё для того, чтобы быть удобной служанкой для этих никчемных пьяниц, – задумчиво сказала Римма, разглядывая на свет лампы огурчик на вилочке. – И это вся история?

– Да если бы. На утро этот мужик проснулся, набил ей морду, да ещё и деньги последние украл. Потом всему городу про их «интим» рассказывал, хвастался своей невиданной мужеской силой, которой никто так и не увидел. И вошло у него в привычку к ней ходить за деньгами на пойло. У таких же мужиков как мозги работают? Раз эта баба вроде как к тебе благоволит, имеешь полное право её колотить да унижать, а она за это тебя кормить-поить обязана. Тумаков ей надаёт, кошелёк отнимет или серёжки какие-нибудь грошовые. Прилип к ней, а где она не него денег-то напасётся? Она-то всё хотела изловить его трезвым, чтобы всё-таки выполнить программу по рождаемости, но в трезвом состоянии он если и бывал раз в году, то напрочь всё забывал и пугался всех до ужаса. А как-то раз так сильно её избил, что она к нам в больницу попала. Плакала потом, что лучше от почечной колики помереть, чем такой проституцией на старости лет заниматься. Такие вот дела… А как у тебя дела на личном фронте, нестареющая ты наша?

– А никак, – насупилась Римма. – Мужчины вокруг меня почему-то думают, раз я анестезиолог, то у меня всегда можно или спиртом, или даже наркотой разжиться. Вот и высматривай свою половинку среди этих нуждающихся в такой «анестезии».

– Ха-ха-ха!

Так они проговорили всю ночь. Дежурство выдалось спокойное. Даже Витёк, который никогда не давал покоя по ночам, сегодня вёл себя тихо-тихо, словно боялся, что кто-то его заметит.

* * *

Следующий день как всегда Людмила гладила бельё в прачечной, а вечером повезла отца на прогулку. Отец оживлённо рассказывал про какую-то статью в газете, когда она увидела Руслана. Он сидел на скамейке по главной аллее парка и сверлил её недобрым взглядом. Она не знала, здороваться ли с ним, да и вообще не знала, знает ли она его. Он ли это или его очередная роль в очередном шоу?

Он сам поднялся им навстречу, сменил выражение лица на приветливое и обаятельное:

– Вечер добрый! Прекрасная погода, не правда ли?

– Здравствуйте, – поздоровался отец и спросил Людмилу шёпотом: – Кто это?

– Это Руслан.

– Ах, Руслан и Людмила. Оригинально!

– Батя, это не то, что ты думаешь.

– Да я ничего такого и не думаю. Ну, и где же вы познакомились, молодые люди? А то наша Люся только на работе вращается среди таких же старых дев, как она сама. И вот на, тебе – такой-то красавец!

– Папа, – Людмила предупреждающе дёрнула его кресло, а Руслан вежливо сказал:

– Мы просто участвовали с Вашей дочерью в одном… в одном…

– В одном социологическом исследовании, – подсказала Людмила.

– Да, – радостно закивал Руслан, – в одном эксперименте.

– Одни эксперименты кругом, – вздохнул отец. – Когда же жить-то начнём? Всё экспериментируют, экспериментируют с людьми, а зачем? И так ясно, что все люди хотят быть счастливыми… И в чём заключалась цель сего эксперимента?

– Выяснить, какого рожна надо русским дурам, – грубо ответила Людмила.

– Люся, не груби при молодом человеке.

– Да ничего-ничего, – засмеялся Руслан и пошёл рядом с ней за креслом. – Мы просто немного повздорили.

– Уже? Не успели познакомиться, а уже поругались? Это радует, – и отец обернулся на них: – А вы хорошо смотритесь вместе.

– Па-па, не вертись, – сквозь зубы процедила Людмила и сказала Руслану, не глядя на него: – Нам пора домой.

– А чего же домой? – не согласился отец. – Может, вы ещё погуляете? Без меня, конечно же. Я понимаю, что меня, дурака старого, вам слушать скучно. Сам таким был…

– Па-па…

– Ты меня домой отвези, а сама погуляй с Русланом. Погода-то какая шикарная, а ты всё дома сидишь.

– Где же я сижу, когда я с тобой гуляю? – возмутилась она.

– Со мной мама погуляет, если что.

Они пошли к дому, и Руслан даже помог поднять отца на этаж, чем окончательно завоевал его уважение и доверие. Людмила не знала, как и быть. Она шла теперь рядом с ним на каких-то деревянных ногах. Ей было страшно и очень грустно. На ум вдруг пришла безумная мысль: «А что, если родить от него ребёнка? Чтобы быть не хуже, чем другие? Чтобы хоть чем-то походить на красивую Аиду? Чтобы у меня хоть что-то осталось от любимого человека… Ведь он мне нравится! Очень нравится». Но тут же эту мысль перекрыла другая: «А имеешь ли ты право садиться на шею родителям? Как вы будете жить такой толпой в двушке, если пенсия отца уходит на оплату коммунальных услуг, а мамина на лекарства?»

– Ты решила? – резко вывел её из этих раздумий Руслан.

– Что?

– Как «что»? – он даже остановился и внимательно посмотрел на неё. – А-а, я вижу, что ты сейчас опять начнёшь говорить мне что-то про нравственную составляющую жизни.

– Нет.

– Что «нет»?

– Всё нет.

– Опять двадцать пять… Стало быть, нет? Тебе не надоела эта роль?

– Какая роль?

– Роль покладистой верной собачонки, которая упорно ждёт счастья в виде какого-нибудь умеренного пьянчужки с умеренной зарплаткой. Чтобы всё умеренно, «как у людёв».

– Я не играю никаких ролей.

– Все люди играют.

– Это не роль. Это моя жизнь. А когда ты будешь жить своей жизнью, Руслан?

– Послушай, ты! Ты должна поехать со мной! Ты поняла?!

– Я не смогу, – она даже попятилась, потому что Руслан стал похожим на своего страшного отца и пошёл на неё.

– Что?! Ты такая же дура, как все бабы! Ты понимаешь, тварь, что можешь всю жизнь мне испортить?! Ненавижу тебя! Я столько ждал этого шанса, а теперь из-за какой-то дуры здесь погибну. Из-за тебя такой артист погибает!.. И ладно бы из-за какой-то стоящей бой-бабы, а то из-за этой серой мыши… Я убью тебя! Кого ты ждёшь? Принца? Настоящего Полковника? Банкира? Чтобы в сорок лет первый раз лечь под какого-нибудь алкаша с помойки, как моя мать, да? И хранить этому бесполезному животному верность, да? Кого тебе надо, говори, сука! Я таким буду… Я смогу быть любым, каким ты скажешь. Говор-р-ри, ко-го те-бе на-до?

– Че-человека.

– Человека? Что это за роль: человека?.. Ты что, издеваешься надо мной, стер-рва?! Кого тебе надо?

В этот раз она хотела сказать «электрика», но вовремя спохватилась, что тогда выдаст его мать, которая приходила навещать Витька. Она допятилась до какого-то дерева, упёрлась в него спиной и хотела ещё что-то пробормотать, а потом подумала, что напоминает таким поведением его смиренную мать, которую он ненавидит за выбор такого отца для него, и это ещё больше его злит. Поэтому она решила пойти на таран, собрала все силы в правую руку и отвесила ему оплеуху. Так звонко получилось, что даже золотые листья сверху посыпались.

– Ты мне уже надоел, величайший артист всех времён и народов! Ты хочешь, чтобы мы жили пусть даже в комфортных условиях как подопытные зверьки, за которыми наблюдают, над которыми проводят какой-то эксперимент? Так в лабораториях наблюдают в микроскоп за делением амёб, поместив их в специальную колбу. Это же страшно, Руслан! Как ты этого не понимаешь?

Он потёр щёку и расхохотался:

– Как ты не понимаешь, что сейчас идёт эпоха экспериментов? Сейчас все экспериментируют в области семьи, государственного устройства, природы человека. Дадут человеку прожиточный минимум и наблюдают, как он станет на него жить, да нет ли возможности этот самый минимум ещё хоть как-то минимизировать. Мы и так как подопытные амёбы. Живём в невыживаемых условиях на невыживаемые деньги при невыживаемом отношении друг к другу. А экспериментаторы наблюдают и думают, какой бы ещё опыт над нами поставить, какой бы ещё кислоты в нашу среду обитания капнуть, чтобы мы стали корчиться в предсмертных муках, – он перестал смеяться и отвернулся от неё, прислонившись плечом к дереву. – А они наблюдают. А ты боишься, что за тобой будут наблюдать, когда ты будешь в красивой кровати с красивым мужиком лежать. Ты – вышедшая из-под контроля амёба.

– И ты так легко согласился быть амёбой? А если это увидят твои дети…

– Что мои дети? – равнодушно спросил он и усмехнулся, когда заметил, что Людмила осеклась на слове. – Это моя мать тебе рассказала? Да я знаю всё, конспираторши доморощенные. Знаю, что она отца навещала.

– И что теперь? Будешь её мучить?

– Обязательно.

– Ты ужасный человек. Она тебя так любит, волнуется за тебя, несмотря на то, что ты так от них отдалился, а ты…

– Да, я такой!.. Не собираюсь я её мучить. Если она всю жизнь дурой прожила, теперь бесполезно учить.

– Но как же ты хочешь уехать, если здесь твои дети?

– Ну и что? Мало ли у меня барахла разного дома валяется. Я что, обо всём этом должен думать?

– А твоя жена что об этом думает?

– Она не умеет думать. И вообще, плевать я на неё хотел. И на другую тоже.

– А какие они?

– Ущербные и ограниченные бабы. Умеют произносить только три фразы: «Ты меня не любишь!», «Где деньги?», «Иди жрать». Тупые сучки… Народят чёрт-те кого, а потом шантажируют тебя этим убогим фактом.

– Да почему ты так говоришь? Как же тогда будет продолжаться жизнь, если женщины не станут рожать? Хотя бы так…

– А мне какое дело до этого? Это бабьи дела. Они сами меня на себе женили, я не просил. Я просто пьяным был.

– Разве ты пьёшь? Ты слишком хорошо выглядишь…

– Заметила? Так поехали?

– Да ну тебя! Спросить ничего нельзя.

– Я понимаю, что тебе, как дочери бывшего алкоголика, это очень важно, чтобы мужик не пил, но я совсем не пью. Сейчас ведь и пить опасно: не успеешь захмелеть, а уж просыпаешься чьим-то мужем с штемпелем в ксиве. Дурацкая роль. И никакой возможности ввести в отношения другой сценарий. А почему нельзя сыграть счастливую жизнь по Станиславскому, как на сцене, где сценарий предписывает актёру говорить и делать именно то, что должно быть сказано и сделано по ходу пьесы? Это же прекрасно, что такую жизнь не сможет нарушить ни один урод своим несвоевременным выходом! Разве тебе не надоели эти однообразные рожи, их однообразные потребности и слова, которые и словами-то назвать нельзя, настолько они похожи на шум в кишках? Разве тебе не хочется раз в жизни пережить красивую историю любви? Я не поверю, если ты скажешь «нет». Я же сразу понял, что мы с тобой похожи, что ты тоже хочешь вырваться из этого ужасного мира. Ведь мы могли бы сыграть роль идеальной пары. Если у зверей такие гармоничные и идеальные отношения, почему люди так не могут? Могут! Надо только стать таким же органичным, как собака или прочее зверьё, и тогда будет возможно настолько вжиться в образ, что и не заметишь, как станешь таковым.

– Тебе эта роль быстро надоест.

– А тут всё от тебя зависит. Всё зависит от того, как ты мне будешь подыгрывать.

– Не буду я никому подыгрывать.

– Потому что ты глупая старая дева!

– Лучше быть глупой старой девой в жизни, чем посредственной актрисой в спектакле про вымышленную любовь. Я не понимаю, почему ты решил, что это шоу – предел твоих мечтаний и возможностей? Ведь ты сильный и умный, ты же можешь сам что-то создать. Не в воображаемом мире, а в реальном…

– Мне реальный мир не интересен. И с чего ты решила, что я умный?

– Ну как же. Ты же несколько языков знаешь…

– Я? Ха-ха-ха! Не знаю я никаких языков. Зачем они мне, если я никуда не езжу? Если я всю жизнь сижу в этой дыре, где кроме мата нет другого диалекта!

– Как же ты читал мне стихи на английском? И потом этот твой восточный акцент…

– О, когда я в образ вхожу, сам не понимаю, откуда что во мне берётся. А стихи… Это я в учебнике английского «для лентяев» вычитал отрывок из Фитцджеральда. И из одного этого четверостишия вывел целую роль! – сверкнул глазами Руслан. – Я сразу понял, как такой человек выглядит, как он говорит, двигается… Больше из английского я не знаю ничего. Да мне это и не нужно. «И это всё, на что я способен», – сказал старый султан, поцеловав в щёчку каждую жену своего гарема…

– Почитай мне эти стихи ещё раз.

– Не хочу.

– Пожалуйста.

– Отстань. Я не хочу играть эту роль, раз ты отказываешься участвовать в шоу, – повернулся он к ней.

– А я рада, что ты никакой ни аравийский шейх, а простой отечественный парень.

– Ба, да ты у нас патриотка! – усмехнулся он и обнял её, собрался было поцеловать, но она испугалась и уткнулась ему лицом в грудь.

– А чего это ты меня расхваливаешь? – вдруг спросил он каким-то не своим голосом через несколько мгновений. – Чего ты обхаживаешь меня? Думаешь, я сейчас предложение руки и сердца сделаю?

– Ничего я не думаю, – отступила она от него или это он её от себя оттолкнул.

– Ты прямо здесь готова со мной? Да ты такая же шлюха, как и все бабы! Я вас всех насквозь вижу! У вас у всех одна забота: как бы кто-нибудь вас обрюхатил, а потом замуж взял из чувства долга. Так и живёте всю жизнь не для себя, а с чувством выполненного долга на постной морде.

Он сказал ещё какое-то грубое оскорбление и быстро зашагал прочь по аллее в наползающие со всех сторон сумерки, а она растерянно смотрела ему в след. Ей было жаль, что он так ушёл. И в то же время радостно, что он наконец-то ушёл! Больше она его не видела. Она зачем-то ходила потом в студию, искала его координаты. Там она узнала, что шоу не будет продолжаться: проект закрыли из-за низких рейтингов. Что это за рейтинги и почему они вздумали быть низкими, Людмила не поняла. Тогда ей объяснили, что это означает «зрителю всё обрыдло до колик». Про Руслана сказали, что у него всё не так уж и плохо: какая-то баба-спонсор взяла над ним патронаж и ему даже дали роль в новом проекте.

А жизнь Людмилы снова вошла в привычное русло: работа-дом, дом-работа, прогулки с отцом по парку, где красавица Аида гуляет с детьми. Всё прошло, словно и не было ничего. А может, и в самом деле ничего этого не было? Жизнь так призрачна, что не поймёшь, реальность это или кем-то придуманное шоу, которое не каждый и захочет смотреть. Вот как эта золотая осень. Кто-то любуется ею, а кто-то даже не замечает. Промелькнёт она своим ярким платьем, поманит за собой тех, кто всё-таки успел её заметить. Погонишься, а всё равно не догонишь, наткнувшись на чистую линию горизонта и тающий звук смеха.

* * *

Людмила сидела в ординаторской и глядела в окно, выходящее в больничный сквер. Она отдыхала от бесконечных раздач лекарств и витаминов, выполнения уколов и капельниц, выслушивания жалоб из разряда «а вот на Западе так не лечут» и последующего измерения артериального давления жалобщикам. А за окном была такая чарующая картина, что усталость медленно отпускала.

И всё-таки славная нынче выдалась осень! Тихая, ясная, золотая. В иную осень сумасшедший ветер сорвёт всю красоту золотых, медных и бронзовых листьев да размажет по грязным лужам. Такая досада от этого, словно кто-то совершенно безнаказанно взял и уничтожил неповторимое произведение искусства. А сейчас так тихо и ясно, хотя на дворе уже октябрь, но, кажется, что лето всё ещё продолжается. Все ходят в туфельках и лёгких кофточках, а где лежат зонты и плащи – никто не вспоминает. Лето должно продолжаться! Для тех, кто не успел порадоваться ему с июня по август. Именно для них за окном всё ещё жужжат мухи, и даже тёмно-янтарные пчёлы не собираются укладываться в спячку. Трава до сих пор сочно-зелёная, и не хочется верить, что совсем скоро она будет укутана снегом.

И эту осень в жизни медсестры Людмилы произошли очень странные события. Настолько странные, что она до сих пор не поняла, как ко всему этому следовало отнестись. Так бывает. Лето перепуталось с осенью, как молодость со старостью. Вместо лета была осенняя слякоть, а осенью пришла аномально тёплая погода. Так у кого-то юность была потрачена на серьёзные раздумья и мудрые поступки, а зрелость зачем-то вдруг подкинула забавы молодых. А зачем они теперь? Зачем лето в октябре? Хорошо, когда всё происходит своевременно…

И тут она поняла: молодость прощается с нею, молодость не хочет уходить. Её женская природа не хочет умирать. Природа, которая перестала считаться людьми божественной, вот поэтому она и мстит, как может, хотя кому-то эта месть может показаться подарком.

Тишину осени нарушили звуки брани:

– Пшла вон отседа, сука! – орал на весь коридор Витёк на санитарку Ирину, которая в третий уже раз за сегодняшнее дежурство убирала за ним опрокинутое судно. – Ишь, обхаживает меня! Я вас, паскуд, насквозь вижу: все так и норовите меня завлечь в койку, шлюхи! Все вы шлюхи, падлы! А не буду я с тобой якшаться, поняла, дура, хоть ты тресни! Я вот на Люське женюсь: у неё сиськи больше, а ты – доска-два-соска. Люська-падла, иди сюда, курва! Иди, когда я зову, проститутка подлая, женихаться будем… Здра-авствуйте, Иннокентий Мироныч, здравствуйте, дорогой вы наш человечище, вот кого я уважаю!..

Ирина в слезах пробежала мимо ординаторской, метнув полный ревнивой ненависти взгляд на задремавшую за столом Людмилу. Но та ничего этого не видела и не слышала. Она заснула, уронив голову на руки, и улыбалась во сне. Ей снился волшебный сон, как она идёт по аллее осеннего парка с Русланом, а он бархатным голосом читает ей стихи:

– I’m the sheik of Araby, your heart belongs to me…