И как это люди не могут заснуть, таблетки какие-то глотают горстями? Мне бы кто дал таблетку ото сна, ведь засыпаю на ходу. В наш век должно же быть лекарство ото сна, если оно есть практически от всего. Даже от самой жизни.

Пока же я сплю даже стоя, как слон. В автобусе или метро покрепче вцепишься в поручень и спишь себе, даже цветные сны видишь. Иногда проснёшься и обнаружишь у себя в кармане чью-то руку. Возмутишься для проформы, хотя там брать нечего:

– Товарищ, чего ты там роешься?

– То и роюсь, что народ до того обнищал, что приходится не просто шарить по карманам, а рыться в них! – сетует на профессиональные трудности карманник.

– Ну, нарыл чего-нибудь интересного? Носовой платок? Дарю! Пакетик с вискасом для заводских кошек? Вот его не трогай – это святое.

– Действительно, нашёл где «щипать», – соглашаются другие пассажиры. – В метро олигархи и банкиры не ездят. Выбирался бы ты, паря, поближе к поверхности земли, что ли.

Карманник нервно озирается и проворно пробирается в другой конец вагона. Там он не встречает такого понимания со стороны обворовываемых, нарывается на деповских, едущих после ночной смены. Они его и выносят вперёд ногами на одной из станций.

И опять сон. Так заснёшь, и снится самое прекрасно-мучительное, что спишь дома, что сегодня выходной и никуда не надо ехать, что можно продрыхнуть хоть до обеда… Размечтаешься, а проснёшься и обнаружишь в ушах ужасный грохот металла о металл, воздух, из которого миллионы лёгких выкачали весь кислород. Увидишь чёрные зеркала окон, в которых отражаются человеческие тушки, подвешенные к поручням. Некоторые в таком противоестественном для сна положении умудряются даже храпеть. Хочется снова заснуть и не просыпаться.

Некоторые граждане во сне всё-таки отваливаются от поручней, а окружающие почему-то вежливо расступаются, вместо того, чтобы подпереть плечами отвалившегося пассажира. Никак не могу понять: почему. Надо бы это самое, надо бы подпереть… закрепить… поддержать… подхватить… хрр-фьють, хрр-фьють… Ох! Ах! Куда это я? Граждане, чего вы расступились, когда надо бы меня подхватить и подпереть?! Нет, в метро спать совершенно неудобно. То ли дело в электричке! Там больше шансов отхватить сидячее место, привалиться к раме окна и… хрр-фьють.

Сон – страшная болезнь на всю жизнь. Человек во сне так беззащитен, как бездомная кошка в большом и равнодушном к маленькой жизни городе. Лицевые мускулы во сне расслабляются, морщины разглаживаются и человек становится, каким он был в детстве, когда жизнь ещё не наложила на физиономию свои несмываемые следы, в которых умеют разбираться и считывать с них характер только мудрые китайцы.

Вот о чём я думаю, когда будильник – мой враг номер один – прерывает сны в пять утра. Ах, будильник-будильник, металлопластиковая твоя душа! Иногда так не хочется слышать его пиликанье, что постоянно просыпаешься и смотришь ему в глаза. Хорошо, когда до звонка остаётся час или два, а то и три. Боже правый, как прекрасно, когда до пробуждения ещё есть целый час! Какое счастье!.. А в окне тот молочно-серый свет, какой всегда бывает в наших широтах перед рассветом. Этот свет ни на что не похож, и его ни с чем не спутаешь.

Наполеон утверждал, что четыре часа спит мужчина, пять – женщина, а шесть – идиот. Мне иногда кажется, что я сплю постоянно. Ах, не судьба заслужить восхищение императора – даже на идиотку не тянем! Хотя, не дай бог снискать милость царей. И потом, увидел же Менделеев свою периодическую систему во сне, а Эйнштейну там же явились основные принципы теории относительности.

У меня же сны были сегодня особенно поэтичными, с элементами лирики Кольцова. Это потому, что Клавдия Ивановна с первого этажа вышла косить за домом траву для своей коровы. Часу в четвёртом вышла. Белые ночи прошли, но в это время всё ещё светло. Днём будет, надо полагать, марево, поэтому лучше косить по росе. И соловей разошёлся где-то в кроне берёзы, а серп молодой луны острым осколком висит на её ветвях, как кусок разбитого круглого плафона. Коса выписывает: исс-вжик, исс-вжик…

Не стало обычных кос и пил. Всё бензо да электро. Они своим отвратительным визгом будят всю округу, заглушая мир птиц и шум листвы, этих бесценных брендов провинциальной жизни. Новейшие изобретения цивилизации болезненно вписываются в загородную тишину. А это «исс-вжик, исс-вжик» обычной косы убаюкивает. Уже снится поле, огромное русское поле, по которому молча движутся косари из русской поэзии в холщовых рубахах и с подвязанными соломой русыми волосами. И соловей где-то заливается так звонко!.. Пять утра.

Тут мой враг номер один заявляет, что нечего отвлекаться на всякие глупости от каждодневной борьбы за выживание. Чтоб ему!.. Хотя, сколько лет он тут тикает? До него у меня был будильник, который гремел как связка кастрюль, привязанная к мчащемуся автомобилю. Если его накрывали ещё одной кастрюлей, было гарантировано стопроцентное пробуждение всего дома. А теперь пищит это комар… Когда же я с тобой расквитаюсь?

Кто бы дал лекарство ото сна, хрр-фьють, хрр-фьють… Ведь такая идиллия, такая идиллия, что даже будильник не в состоянии её смять. И так хочется жить от всего этого!.. И спать тоже хочется. Даже больше, чем жить, хрр-фьють, хрр-фьють…

– Вставай, зараза! – занудствует будильник комариным писком и в который раз убивает во мне поэтессу.

Но вот коса затупилась, и Клавдия Ивановна принялась её точить. Бескрайнее поле из сна подобно окну программы свернулось куда-то в панель инструментов, и соловей тоже замолчал. Я открываю глаза и вижу циферблат моего врага номер… моего дорогого будильника, который верой и правдой уже столько лет не позволяет мне схлопотать выговор за опоздание на работу. Циферблат у него похож на вытянутое и возмущённое лицо. И его можно понять: я сплю лишние пять минут!

Тут главное встать и умыться холодной водой. Не рассиживаться с чашкой горячего чая, а вообще ничего не есть – завтрак надо заработать. Поэтому мы быстренько движемся из дома в сторону вокзала, а уж там в электричке можно мирно заснуть на два часа, а то и больше, если поезд поставят в тупик для пропуска скоростных поездов. Эта мысль придаёт мне радостное ускорение.

А утро сегодня такое тихое и ясное! Такое утро, что не знаешь, как и описать. Потому что, когда видишь его, хочется сказать так много, мысли и чувства так рвутся, что не знаешь, с чего начать. Поэтому всегда выходит что-то глупое или совсем ничего не выходит. Не хватает ни слов, ни красок, чтобы выразить всю бездну чувств. Кажется, только дайте мне бумагу и карандаш, и целую поэму напишу! А на деле выходят какие-то банальные строки про цветы и необыкновенной синевы небо. Хорошо в такой ситуации музыкантам, потому что они оперируют чистыми звуками. Они могут взять скрипку и изобразить особую тишину летнего утра, тоскливую тревогу осеннего вечера, торжественный солнечный день зимы, а могут и буйное цветение сада передать лёгким движением руки. И всем сразу понятно, о чём идёт речь. Даже собакам и коровам, потому что они тоже понимают музыку. А как начнёшь что-то описывать словами – как на стену натыкаешься. И понимаешь, что тишиной и молчанием можно выразить даже больше, чем словами…

Короче говоря, одно удовольствие совершить утренний моцион при такой погоде да по улице с цветущими изгородями, с обвитыми белыми цветами вьюна кустами акации и аронии. Запах рассвета и влажной травы. И чтобы непременно вдали поезд стучал колёсами. Все эти звуки и запахи сразу вынимают из пазух памяти какие-то спокойные, приятные и только тебе понятные эмоции. Красота! И вся обстановка такая умиротворяющая, идиллическая, так что разум немедленно настраивается на далёкий от различных катаклизмов лад… Правда, до встречи с этой идиллией мне надо будет ещё завернуть в сторону помойки, чтобы выкинуть мешок с мусором.

Какое скромное и полезное изобретение эти мешки для мусора! А то изобретут какую-нибудь помпезную глупость в виде огромного жестяного щита, на котором из-под облупившейся надписи «Россия – великая держава!» просвечивает замазанное прежнее и всем знакомое «Вперёд к коммунизму!» – восклицательный знак остался от прежней надписи. И установили этот щит за помойкой. Кому он тут нужен? Бездомным кошкам, что ли? Только у нас могут такое «изобрести». Где ещё додумаются звать людей вперёд к коммунизму сразу за помойкой или напоминать им тут же, чья держава самая великая?

На помойке как всегда заседают коты. Ждут мой вискас. Но сегодня их почему-то не видно… Ах, вот же они сидят неподвижной стайкой в стороне от контейнеров. Сидят и внимательно следят за мной. Чего это они? Собак вроде нет. Странно. А с другой стороны, чего же странного? Мало приятного просидеть весь свой век бок о бок с отходами человеческой жизнедеятельности. Сейчас, усатые-полосатые, я только выброшу мусор и будет вам вискас. «Ах, как много на свете кошек! Нам с тобой их не счесть никогда…».

Но кошки даже не реагируют. Обычно они сразу же лезут в мешок, как дети в сумку к маме, которая обещала купить подарки. А тут всё так же сидят в стороне. Я начинаю думать, куда мне положить корм для них, и вдруг краем глаза вижу что-то такое, чего не может быть. Не сразу понимаю, что вижу детскую ручонку среди мусора. Продолжаю убеждать себя, что этого не должно быть здесь, на помойке, но глаза говорят обратное. Я приглядываюсь и обнаруживаю, что в среднем контейнере лицом вниз лежит младенец. Точнее, его закрывает мусор, но ясно видна голова и протянутая вперёд ручка. По тонкой и белой его шейке тянется неровная синяя линия из кровоподтёков. По многочисленным современным криминальным сериалам я знаю, что эта линия называется странгуляционная борозда.

Начинаю метаться, искать чего-то. Бегу к своему дому, наскочив лицом на невесть откуда взявшуюся паутину, и резко поворачиваю назад. Снова вижу глупый жестяной щит, где из-под «великой державы» вылезает призыв к коммунизму, и хочу заорать «Караул!», но голос куда-то предательски смылся. Возвращаюсь к баку с мусором, чтобы удостовериться в том, что меня так потрясло. Оборачиваюсь к кошкам. Они всё так же неподвижно сидят в стороне и как бы кивают мне: «Да, вот так, человече».

Я призываю свой мозг выработать какое-нибудь разумное решение для данной ситуации. Мозг сразу же выдаёт информацию согласно всё тем же многочисленным современным детективным сериалам и таким же бесчисленным передачам об ударной криминальной деятельности: «Руками ничего не трогай!» и сначала предлагает сходить домой, чтобы вызвать милицию. Но потом вылезает сомнение: а если то, что там лежит среди мусора кто-нибудь за это время утащит? Нет. Надо кого-то поймать и попросить позвонить. Сейчас обязательно кто-то ещё должен идти на станцию. Ведь полгорода ездит на работу в Петербург или райцентры.

И вот, о, удача! На электричку спешит Верка Градова, дабы успеть к восьми часам в своё локомотивное депо. И тоже с мусором!

– А ты чего тут?

– Смотри.

– Чего?

– Там.

– Что это?!

Мы уже вместе смотрим на труп ребёнка, потом переглядываемся, смотрим друг на друга и снова на ребёнка.

Город постепенно просыпается и начинается какое-то шевеление. По тропинке от моей пятиэтажки с вёдрами идёт бригадирша с фермы Маргарита Григорьевна. Идёт кормить свою корову. В конце концов, она никуда не идёт, а с причитаниями бежит вызывать милицию. Кошки, я и Вера так и стоим у контейнеров с мусором. И с ребёнком среди этого мусора.

Милиция приехала очень быстро, и нас всех задержали для дачи показаний. Старший следователь постоянно зевал и сетовал, почему в новом веке никто не может придумать лекарство от зевоты. Его помощник вытащил труп младенца и положил в чёрный мешок с надписью «для пищевых продуктов до 3 кг». Младенец был маленький, не больше взрослой кошки.

– Видимо, только родился, тут его и того, – словно бы самому себе сказал следователь. – Значит, сама мамаша или кто-то вроде него. То есть неё.

Быстро отовсюду сбежались бабы и путём точнейшего математического расчёта выяснили, что убиенный младенец наверняка принадлежит Юльке из первого подъезда. Юлька – молодая девка лет двадцати, но из-за недоедания и частого налегания на табак и спиртное она такая худенькая, что ей никто не дал бы и пятнадцати годков. Не понятно, кто и как «запеленговал» её беременность, так как из-за худобы даже живота не было видно. К врачам она никогда не ходила. Её часто можно видеть в местном магазине, где она каждый день покупает себе на обед один бульонный кубик «Магги», пачку сигарет и «Орбит», который без сахара. Её спрашивают, зачем ей этот «Орбит», а она отвечает:

– Надо же зубы чистить, а на зубную пасту денег нет. Хочу улыбку как в рекламе. Да и вообще, когда жуёшь, жрать не так хочется.

Юлька одна живёт в «двушке» на первом этаже. Отца своего она никогда не видела, а мать её спилась ещё лет десять тому назад. У неё есть старший брат, который редко вылезает из тюрьмы. Сейчас он опять на очередной отсидке.

– Это она дома сама родила, точно вам говорю, – докладывала следователю бабка Валерьяновна. – Мне Клавдия Ивановна рассказывала, а ей рассказывала Настасья с котельной, которая с этой Юлькой живёт через стенку. Были у неё схватки, так что она на стену лезла. Настасья думала, что ломка у неё какая, и через окно предлагала врача вызвать, но Юлька сразу же затихла, а потом сказала, что всё про-шло.

Вскоре привели и саму Юльку. Она ещё больше похудела, была растрёпанная и смотрела на всех с каким-то сонным равнодушием:

– Ну, чё вам? – спросила она следователя.

– Твоё? – раскрыл он перед ней мешок с трупом младенца. – Чего молчишь? Экспертизу проводить?

– У вас денег нет на экспертизу! – вдруг развеселилась Юлька.

– Ну, для такой красавицы, как ты, сыщем. Чего ты паясничаешь? Шутки закончились, Юлия Львовна. Когда ты его родила?

– Вчера, – нахмурилась Юлька и оттопырила нижнюю губу.

– А убила когда?

– Он и так дохлый был.

– Не был он дохлым, – заявил помощник следователя. – Эксперт говорит, что в носоглотке слизи нет, так что успел подышать самостоятельно.

– Ох, ах, да как же это! – запричитали бабы. – Да зачем же ты его убила-то? Юля-а-а, корова ты глупая! Что же ты натворила, дура! Теперь сядешь, и брат твой в тюрьме. Пропадёт квартира-то у вас!

– Да идите вы все! – огрызается Юлька и широко зевает.

– Отдала бы лучше мне, – сказала ей Маргарита Григорьевна.

– Или мне, – встряла в разговор библиотекарь Марина. – Я бы ему манеж в библиотеке поставила, он бы там как за каменной стеной рос.

– А я бы ему молочко от своей коровы носила, – добавила Маргарита. – Потом в ясли можно было отдать, не пропал бы. Не в каменном же веке живём…

– Ага: «ясли, молочко». А деньги где на всё это взять? – сверкнула глазами Юлька. – Это моё дело, что с ним делать. Я его родила, я и буду решать, жить ему или нет.

Тут и следователь зевнул так мучительно, что можно было бы вывихнуть челюсть.

– Яп-понский бог! Ох, «разрывает рот зевота шире Мексиканского залива…» Когда же выходные-то будут?.. Ну и как ты его душила, душа-девица? Расскажи-поведай.

– Ну, как «как»? Так. Руками.

– Ах! Ох! – опять запричитали бабы. – Такой махонький! Как у тебя рука-то поднялась?

– Так, – хмуро ответила Юлька и тут же снова усмехнулась.

– На, сам пиши, – следователь отдал планшет своему помощнику. – Я не могу: глаза слипаются.

– Тэк-с, – помощник захотел всем показать, что он человек бывалый, и данный инцидент не представляется ему чем-то страшным и ужасным. – «Среди отходов человеческой жизнедеятельности обнаружены останки человеческой жизнедеятельности».

– Чего ты городишь? – потёр глаза следователь. – Какие останки жизнедеятельности? Пиши: труп новорожденного ребёнка.

– Так ребёнок и есть результат человеческой жизнедеятельности, – хохотнул помощник.

– Заткнись, остряк. Человек убит, новый гражданин государства, а ты нашёл повод упражняться в своём ослоумии… Кстати, – обратился следователь к Юльке. – А кого родила: парня или девку?

– Не знаю, – наивно пожала Юлька плечами.

– Ну ты, мать, вообще! Петрович, – следователь обратился к человеку в резиновых перчатках, который, судя по многочисленным современным фильмам о растущей преступности, был экспертом. – Кто там у нас: мальчик или она?

– Она. Девка.

– Ага. Допиши: «труп новорожденного ребёнка женского пола».

– Угу.

– Подумаешь, – хмыкнула Юлька. – Одной вековухой меньше. Я ещё такое же могу родить.

Бабы только ахнули, а следователь устало кивнул:

– Родишь, конечно. Этого удовольствия тебе никто запретить не может. Собирайся, красавица, с нами поедешь.

– Куда это? – захлопала глазами Юлька.

– Рожать, – хохотнул помощник.

– Вы права не имеете! – в Юлькиной речи вдруг проявилась претензия на знание своих юридических прав. – Это моё дело! Вы же за каждую свою какашку не отчитываетесь перед законом, а почему я должна? Ко мне друзья брательника с зоны приезжали, привет передали и заделали мне вот это. А я что же? Должна теперь с этим червяком всю жизнь валандаться?

– Не с кем тебе теперь валандаться, – увещевал её следователь, но она продолжала орать:

– Ишь, как эти кобели хорошо в жизни устроились! Сделали дело и побежали дальше своими грязными хвостами махать. А мне на фига ихний выродок?

Юльку кое-как запихали в милицейскую машину, и следователь, как режиссёр по окончании съёмок, сказал всем собравшимся:

– Всем спасибо, все свободны.

– Гады! Сволочи! – Юлька бесилась так, что УАЗик раскачивался из стороны в сторону. – Прокурора мне, прокурора!

– Да не прокурора, а адвоката надо требовать, дурья башка, – усмехнулась Клавдия Ивановна, которая тоже пришла к помойке. – В криминальных фильмах и передачах в таких случаях адвоката требуют, а не прокурора. Прокурор-то тут зачем?

– Будет тебе и прокурор, и адвокат, и конвоир с присяжными, – заверил следователь и тоже сел в машину.

– Вы там с ней это, – всхлипывали некоторые бабы, – помягше. Она же сирота у нас. Она же, может быть, и не виноватая.

– Угу, в президентский санаторий её определим за это, – кивнул следователь и дал команду трогаться с места.

Машина укатила, и все стали расходиться по своим делам. Кошки тоже сдвинулись с места и петляющими траекториями неспешно подошли к мусорным контейнерам. Мне казалось, что с момента обнаружения страшной находки прошло максимум полчаса, а на деле минуло уже два часа. Мы с Веркой мчимся на вокзал, чтобы успеть хотя бы на восьмичасовую электричку, и я не замечаю уже никакой идиллии ни в цветущих изгородях, ни в обвитых белыми цветами вьюна кустах акации. Успеваем. И даже находим сидячие места. Сейчас я вздремну этак на часик. Сейчас сяду поудобнее, пристроюсь на обрывке сиденья, который торчит из-под чьего-то широкого зада, захватившего собой целый диван, рассчитанный на трёх пассажиров. Сейчас распределю свои ноги между какими-то ящиками и мешками на полу и засну хотя бы…

Но сон пропал. Не идёт сон и всё тут. Закрываю глаза и вижу мусорный бак, знаю, что сейчас увижу там что-то такое, чего не может быть и чего быть не должно. Ужасаюсь, что это состояние продолжится у меня два-три дня, а то и больше. И отвоёванное у сна время будет тратиться не на что-то продуктивное и нужное, а на страшные воспоминания, засевшие в сознании острой занозой.

Вот тебе и лекарство ото сна. Оказывается, оно уже давно изобретено человечеством. Нет, такое лекарство очень уж болезненно, как уколы толстой иглой. Надо бы что-то более щадящее, какую-нибудь приятную на вкус пилюлю в сладкой оболочке… А лучше его вообще не употреблять даже в умеренных дозах. Лучше уж спать и видеть цветные сны. Хотя бы иногда.