В начале августа, когда у технолога Ильи Алексеевича Нартова случился день рождения, разразилась гроза. Не в смысле природного явления, а в виде бурных человеческих эмоций. Виновник торжества притащил коллегам в угощение огромный арбуз, который сам выкатился ему под ноги, когда он пролезал под товарным составом по пути на работу мимо разгрузки продуктовых вагонов.

– На большее у меня фантазии не хватило, – извинился он.

– Да не переживай ты, Илюха! Мы всё умнём в два счёта, – успокоили его коллеги.

В обед под арбуз и стихийно наструганный из подручных материалов салатик «раздавили» бутылочку Мартини. И только собрались пропеть Нартову «Хэпи бёрсдэй ту ю» – особенно славно эта «песня» выходила с фольклорным бабьим подвыванием заведующей лаборатории Эммы Сергеевны. Как вдруг от помещения с ксероксом к кабинету нормировщиков пронеслась волна сжатого воздуха.

Источником сей волны оказалась Каролина Титановна Троегубова – дама крайне важная, но в целом для процесса производства незначительная. Её к нам прислали после очередного сокращения штатов в раздутом аппарате Управления, который настолько раздулся, что выписывание пустяковой справки стало растягиваться на три квартала, если не на целый год. Каролина Титановна в Управе занималась мелкими канцелярскими делами, хотя всем для солидности говорила, что возглавляла там очень серьёзный отдел. Её врождённое разгильдяйство, неопрятность и неумение уживаться с людьми говорили о невозможности этого, но мы старались не добивать подпавшею под сокращение аппаратчицу и делали вид, что верим.

Сначала не знали, куда её пристроить. У нас всегда после очередного сокращения Управления целую ораву бывших управленцев не знают куда распределить. Водят по Заводу, предлагая то да это. Экс-управленцы при этом на каждом шагу болезненно морщатся и изумлённо вопрошают:

– И вот вы думаете, что я, бывший сотрудник Управления, стану тут в мазуте копаться?! Вы серьёзно так думаете? Вы хорошо ли подумали, прежде чем мне – МНЕ! – это предложить, а? Не для того мною в своё время был совершён такой колоссальный рывок в Управление с самого дна пролетарской жизни, чтобы теперь скатиться до смотровой канавы или к токарной фрезе! Вы сами-то осознаёте, КОМУ вы это безобразие предлагаете, м-м?..

А завод – он и в Африке завод: станки, грохот, скрежет, лязг, грязные спецовки, пыль и прочие «безобразия». И мазут. А куда же без него? В какой-то целой армии управленцев сразу под зад коленом дали, потому что всё равно некуда было девать. Шутка ли, если только в одном отделе составления графика отпусков скопилось около сотни сотрудников, да все на хорошем окладе. И это когда на заводах не хватает квалифицированных рабочих! Уж и пугали, что скоро простых рабочих будут набирать только с высшим образованием, что придут на их места «люди в шляпах». Но слоган этот не сработал, потому как даже выпускники ПТУ или люди вовсе без образования потеряли всякий интерес к тяжёлой работе в тяжёлой промышленности.

Но с Каролиной Титановной так не осмелились поступить. И тому были свои причины, о которых будет сказано далее. Водили её пару месяцев по Заводу сам начальник и оба заместителя с отделом кадров в полном составе, и выбрала-таки она себе должность. Точнее, придумали эту должность специально для неё: оператор ксерокса. И мазута нет, и звучит солидно. Раньше-то все сами на ксероксе копии делали. Даже некоторые рабочие и уборщицы умели правильно отксерить на нём копию каких-либо документов. Стоял он в табельной, и её обитатели просто краем глаза следили, чтобы ксерокс грамотно эксплуатировали – во всяком случае ни разу он сломан не был. Времена-то наступили бумажные, и теперь на каждый документик требовалось завести до десяти копий, а то и больше.

И вот для Каролины Титановны оборудовали специальный кабинет, установили туда ксерокс, и… Всем расхотелось к ксероксу приближаться. Доходило до того, что сотрудники Завода для изготовления копий документов бегали и на почтовое отделение за два квартала, и в ближайший книжный магазин, где тоже был ксерокс. Был случай, когда один работник съездил аж на другой конец города для ксерокопии чертежа какой-то болванки. И всё ради того, чтобы не «беспокоить по пустякам» Каролину Титановну. Это она сама всегда так говорила. Она всё время была чем-то страшно занята: то листала глянцевые журналы, то делала маникюр или даже педикюр, то находилась в медитации, то щебетала с подругами по телефону. Отвлекать её от этих важных для общего процесса производства дел было небезопасно. Даже высшее руководство Завода побаивалось туда заходить. Лицо Каролины Титановны сразу перекашивала гримаса ненависти и сквозь губы прорывался свист:

– Осссподя… Ну ч-щ-щево вам опять-то нада?! – шипела эта грубая и неотёсанная хабалка с двумя дипломами о «вышке».

– Каролина Титановна, нам бы… да мы бы… да мы сами сделали бы копии рекламаций, если только… Вы позволите…

– Осссподя… И шлындают туда-сюда, и шлындают вместо того, шоба работать! А государство на вас деньги тратит не за эти вот шлынданья!

– Тысяча извинений, Каролиночка Титановна, тысяча извинений! Вот мы уже… вот и ксерокс готов… ещё парочку экземплярчиков… Спасибо Вам, мильон благодарностей за… за… Ваше непомерное участие в процессе! До свидания, Каролина Титановна, до следующих встреч… чтоб ты сдохла, кубышка старая, – переводили дух уже в коридоре, а из-за дверей кабинета всё так же неслось шипение:

– Осссподя, целый завод бездельников! Никакой нет возможности спокойно работать.

Особенно неприятно было столкнуться с её взглядом. Не взгляд, а брызги кислоты! Обладателей именно такого взгляда Гоголь принимал за сапожников или портных, потому что такие люди непременно внимательно смерят вас взглядом и обязательно посмотрят на вашу обувь. А когда вы пройдёте мимо них, так они оборотятся назад, чтобы придирчиво рассмотреть ваши фалды. Но такие люди, как правило, никогда не бывают ни сапожниками, ни портными, а большей частью занимают довольно-таки высокое – по их мнению – положение в нашем не сформировавшемся пока ещё после отказа от былых идеалов обществе.

Некоторые прямолинейные пролетарии беспардонно спрашивали после столкновения с новоявленным оператором ксерокса:

– Что это за чувырло теперь у ксерокса сидит?

– Тише вы, тише! – испуганно шептали им. – Это же жена самого товарища Троегубова!

– Надо же! А мы уж думали, что жена самого товарища Сталина, не меньше. Гонору у неё, во всяком случае, на целый гарем высоко-поставленных товарищей хватит.

– Да говорите же вы тише!

– И чего она тут делает?

– Она – наш новый оператор ксерокса.

– Кто-о?! Ха-ха, совсем охренели, суки…

– Да тише же вы, умоляем!

– Сварщиков нет, мотористов, электриков и техников не хватает, зато оператор ксерокса появился. Опа! А оператора паяльной лампы нету? А почему бы не сделать должности оператора калькулятора или даже оператора авторучки? Надо же! Бывшая операторша кофеварки из Управы переквалифицировалась в операторы ксерокса! Да мы сами умеем лучше этого оператора с ксероксом обращаться. И ведь ладно бы человека посадили, а то всунули этакое корыто.

– Тишшше!!!

– Ах, да, этому корыту и грубить нельзя – оно же «по совместительству» ещё и оператор яиц товарища Троегубова…

Как вы успели догадаться, некоторые заводчане Каролины Титановны побаивались. Сама-то по себе она не представляла какой-либо угрозы, но по какой-то ветхозаветной привычке её боялись, как жены влиятельного мужа. А муж Каролины Титановны – сам товарищ Троегубов. Фигура в Управлении архиважная. Должность у него такая, что и не выговоришь без предварительной тренировки. Короче говоря, очень важная и крайне нужная должность!

Да бог с ней, с должностью. Мы, собственно, не об этом хотим рассказать. Рассказать мы хотим о том, что у четы Троегубовых была дочка Элечка, девушка лет семнадцати. Точнее, звали её Мануэлой. Это матушка её так окрестила в честь главной героини какого-то аргентинского сериала, но злые языки иногда переделывали её имя в Мандуэлу, остальные же звали просто Элей, Элькой, Элечкой. Кто её видел, говорили, что она вроде как красива, но только её правильные, безупречные черты лица были изрядно подпорчены злым выражением (от маменьки) вкупе с высокомерно смотрящими на мир глазами (от папеньки). И ей тоже был присущ «взгляд сапожника», что очень уродовало её в целом пропорциональную внешность.

Удивительно, сколько порой сил и средств отдают люди, чтобы избавиться от морщин, придать лицу идеальные формы, создать причёску или хорошо выбрить бороду, когда всю эту работу на корню портит присущее каждому человеку отображение на лице его внутреннего мира. Бывает, что красивый человек имеет настолько кислое выражение лица, словно он только вошёл в помещение, где дурно пахнет, поэтому верхняя губа постоянно сморщена и поднята вверх, словно он хочет сказать: «Фу-у!». Это выражение на лице он носит постоянно, как судорогу, так что природные черты искажаются до безобразия: один угол губ уползает выше, а линия глаз перекашивается. У другого на лице застыла какая-то патологическая обида или злоба на кого-то определённого или сразу на весь мир. И обладай он хоть профилем Апполона или разрезом глаз Нефертити, а всё одно чего-то в нём не тово, словно червоточинка в румяном яблочке. Случается, что заносчивость и излишняя самоуверенность во внешности компенсируются обаянием и весёлым нравом, так что человеку невольно прощаются его уродства. А есть лица далёкие от идеальных пропорций, но от них невозможно глаз отвести, настолько интересен тот мир, который светится в каждой их чёрточке. Они-то и внушают то расположение к себе, которому уже ничего не может повредить: ни морщины, ни короткие ресницы. Когда человек гармоничен и ведёт себя мудро не только по отношению к себе, но и к другим, он и выглядит всегда очень достойно. Так чистая и здоровая душа неизбежно отражается во всём облике.

Короче говоря, Элька была вроде как красива. Мужчины, считающие себя спецами «по части баб» отзывались о ней: «Классная тёлка». Другие же считали её испорченной, капризной и злой девчонкой, бестактной и глуповатой. Не столько красивой, сколько бросающейся в глаза вызывающими манерами и выставленной напоказ чувственностью. Третьи вообще её никак не воспринимали.

В ней очень отчётливо проступали следы безучастного участия в постижении разных модных искусств и наук, и не где-нибудь, а в модных же заведениях, которые нынче находятся даже дальше МГИМО. Не потому, что душа её лежала к этому, а потому что так принято «среди приличных пиплов». Да и у супругов Троегубовых душа к этому не лежала, но положение обязывало соответствовать какому-то смутному эталону. Поэтому их дочка вроде где-то как-то чему-то училась, вроде как бы умеет себя подать, вроде даже может продемонстрировать деликатные манеры. Но только в высшем обществе, а не среди рабоче-крестьянского быдла! Просто на людях – фирменный «взгляд сапожника». Дома же – первобытные нравы, хамство, сплетни и пошлость. Чопорность выдаётся за благородство, зависть – за честолюбие, надменность – за чувство собственного достоинства. Всё смешалось в доме Троегубовых!

Но ничего этого не замечал, да и не хотел замечать нормировщик Григорий Захарович Мензуркин, молодой человек лет тридцати с небольшим, достигший всего без связей и протекций, хотя нынче должность нормировщика кому-то и может показаться самой низшей ступенью на пути к успеху. Он был несколько старомоден и носил мешковатые костюмы а-ля Брежнев, отчего казался значительно старше своих лет. Никто не мог понять, где он умудряется доставать эти «рясы поповские» при нынешней моде на обтянутые силуэты! Тяжёлая роговая оправа грязно-жёлтого цвета на очках у левой дужки была к тому же перевязана синей изолентой – сломалась от времени, хотя роговое вещество служит долго. То есть представлял он собой тот распространённый тип российского мужчины, который без участия женской руки не способен самостоятельно купить себе носки и одеться по сезону. Григорий Захарович запросто мог забыть, что на улице уже лежит снег, а он всё ходит в лёгких туфлях и даже на босу ногу. Он так же забывал, что пора бы постричься, отчего его жидкие и склонные к жирности слегка вьющиеся волосы отрастали до плеч и от этого он становился похожим на располневшего исполнителя рока в стиле хэви-метал восьмидесятых годов. И это-то при костюме а-ля Брежнев!

Мужчины над ним посмеивались, а женщины, склонные к стервозности, любили над ним поиздеваться при любом случае. Прочие же женщины были или равнодушны к нему, или же стремились как-то взять над ним шефство для улучшения его образа. Он был поздним ребёнком, родители его уже умерли, и иногда заботу о нём брала на себя его сестра, которая была старше Григория Захаровича лет на пятнадцать. Но у сестры было пятеро детей, а муж сбежал после рождения последнего ребёнка, поэтому ей порой было не проследить за тем, чтобы её «шестой младенец», как она называла Григория Захаровича, хотя бы к январю месяцу догадался надеть зимнее пальто. Она звонила на Завод в отдел нормирования труда и упрашивала коллег-женщин, чтобы те напомнили ему об этом. С коллегами ему повезло. Его коллега нормировщица Галина Иорданова была из тех женщин, которые готовы взять над ним шефство, но он… Хотя об этом позже.

Начальство же Григория Захаровича обожало! И было за что. Он мог напялить разные носки и ботинки, но что касаемо работы – тут уж ничего не забывал и не упускал. Он один проворачивал работу целых отделов, и все знали наперёд, что в его отчётах и программах никогда никто не сможет найти даже намёка на ошибку или неточность. Поэтому, как вы сами понимаете, путь к карьерному росту ему был… закрыт. Это во времена царя Петра, говорят, такие люди имели возможность достичь и дворянства из самых низов, и получить хлебную должность, и землю, и заводы в обмен за безупречную и эффективную службу. А нынче к сердцу карьерной фортуны следует пробираться совсем другими путями. Сами подумайте, какое начальство захочет расстаться с таким исполнительным, трудолюбивым и скромным работником, позволив ему уйти на повышение, а то и вовсе перейти в другую организацию? К тому же он безропотно и очень грамотно писал успешные диссертации многим начальникам из Управления, шутя раскрывал любые темы для их же докладов, с которыми они катались по каким-то симпозиумам и совещаниям от Москвы до самых до окраин мира.

Сложно сказать, нравилось ли ему самому такое положение вещей, но он покорно сносил все помыкания его трудолюбием и ответственным отношением к делу. Иногда ему откровенно садились на шею, но он, казалось бы, ничего не замечал: тащил чужой воз как печальный бык. Всё дело в том, что он был влюблён в дочку Каролины Титановны Элечку. Он даже отказался брать у товарища Троегубова вознаграждение, когда тот оказал ему такую честь, что заказал написание для себя кандидатской. Троегубов удивился, взял на заметку талантливого работника и взамен денежного вознаграждения обещал присмотреть Мензуркину должность в Управе. С тех пор минуло пять лет, а должностей в Управлении развелось столько, что их периодически сокращали. Но Григорий Захарович не переживал: он жил одной мечтой, дерзости которой сам порой ужасался. Он давно и тайно любил Элечку и мечтал, что наступит тот счастливый день, когда он осмелится открыть ей эту тайну. Надо только подождать, когда Мануэле Аркадьевне исполнится восемнадцать. И сразу непременно жениться, как порядочному человеку!..

Он увидел её в Управлении лет пять-шесть тому назад, когда писал доклад заместителю помощника начальника какого-то тамошнего подотдела для выступления на съезде руководителей промышленных предприятий по обмену опытом работы в Токио. Элька тогда приходила к отцу с требованием выделить ей машину с шофёром для поездки с друзьями в Выборг. И как требовала! Истинная царица! Так властно, что сама Екатерина Великая отдыхает. А как она прошлась по коридору после ругани с отцом! Идёт, словно всех чести удостаивает, словно каждый её шаг стоит больше вашего оклада. Пятками так и стучит, как изящная лань копытцами. Хотя в очереди на приём к её папаше кто-то прошептал: «Как корова ножищами долбит». А народ-то перед ней так и расступается: то ли от раболепия, то ли от страха, что вот это маленькое и зубастое существо кого-то сейчас покусает или обрызгает ядовитой слюной.

Григорий же Захарович, будучи мужчиной, ищущим в противоположном поле руководящую и направляющую для своих действий силу, мигом влюбился в такую нахрапистую и хамоватую тигрицу. Он стал обхаживать Троегубова с намёками, чтобы он поручил ему ещё какую-нибудь работу, можно и безвозмездно, отчего тот стал даже побаиваться Мензуркина: «Где я ему теперь хорошую должность в Управе найду? И дёрнул же чёрт пообещать». Но Григорий-то Захарович не должности от него ждал, а руки его прекрасной дочери.

Он ничего не видел кроме неё, словно на глазах были шоры, не позволявшие видеть никого, кроме своей богини. Таскался чуть ли не каждый день к ней под окна, чтобы увидеть её, хотя бы услышать голос, пусть даже матерный. Когда писал кандидатскую товарищу Троегубову, бегал к ним домой по любому пустяку, словно забыл о такой банальной вещи нашего времени, как телефон.

Элька же его терпеть не могла и иначе как придурком не называла. Она взрослела и у неё уже появился небольшой, но всё же шлейф из поклонников-одноклассников и прыщавых однокурсников. Но Григорий Захарович был ей настолько противен своими мешковатыми костюмами, бесформенной фигурой и длинными жирными волосами, что она даже в этот замызганный шлейф побрезговала его пристроить. Он мечтал о ней днём и ночью! Она же не о чём конкретном не мечтала. У неё было всё, что должно быть у «упакованной дочки» состоятельных российских буржуа. Вечера и ночи проводила в ночных клубах, а днём числилась на каком-то факультете какого-то коммерческого вуза. Стиль жизни её был таков, что некоторые мужчины при встрече с ней делали масляные глазки, подмигивали или вытягивали губы трубочкой и испускали какой-то особый голос. Когда она шла, всякая часть её тела была исполнена особого движения и смысла, понятного только посвящённым. Женщины, жившие по соседству с Троегубовыми, с которыми Мензуркин мигом задружился для выяснения всех малейших прихотей и устремлений своей возлюбленной, могли её назвать непочтительной, невежливой и даже неотёсанной, пустой и праздной девицей. Удивляясь, конечно же, той странной для женского понимания мужской неразборчивости, когда такой культурный и образованный человек может влюбиться в столь несносное создание.

– Ах, Гриша-Гриша, у неё же речь как у девушки по вызову! – жалели они его. – Она иногда вдрызг пьяная домой приползает под утро. А как с родителями разговаривает! Да они сами, впрочем, не лучше её общаются… Куда ты собрался в это логово аспидов? Они же тебя как кролика, как кролика!..

Но Григорий Захарович ничего этого не слышал, подтверждая лишний раз истину, что если любовь укоренится в сердце человека, ему не помогут никакие советы, никакие увещевания. Такая любовь нынче считается дивом дивным. Нынче люди чураются невинных наслаждений настолько, что спешат овладеть и безо всякой любви предметом желания в любых условиях. Глубоко обдуманные воззрения на любовь стали настолько несвойственны людям, а всё скабрезное и вульгарное в отношениях стало настолько привычным, что постепенно перекочевало в ранг нормы. А любящие не по этой «норме» теперь воспринимаются если не больными, то по меньшей мере странными людьми. Но Григорий Захарович любил и верил, что рано или поздно Элька заметит его пре-данность и оценит такую искренность.

И вот о нём вспомнили, его заметили тем погожим августовским вечером, когда мы уже доедали нартовский арбуз. Каролина Титановна – женщина нарядная настолько, словно хохлому кто-то додумался приукрасить ещё и жостовской росписью, так что глаз на ней не отдыхал, а уставал – пронеслась ярким пятном по всему корпусу здания администрации Завода к кабинету нормировщиков. Дабы доверить Григорию Захаровичу свою беду. Вдруг обнаружилось, что Элечка… что она как бы совершенно случайно… уже пошёл третий месяц… что… Что-о?!

– Каролина Титановна, да что ж Вы так меня пугаете? – в конце концов схватился за истерзанное сердце Григорий Захарович. – Что с Мануэлой Аркадьевной, что?

– Ой, горе! Ах, какой позор! Ихь-хихь-хихь, уу-у-у, – разразилась рыданиями несчастная Каролина Титановна.

Такой несчастной её ещё никто не видел, так что некоторые не сразу и узнали. Её фирменный «взгляд сапожника» утонул в потоке слёз, а на лице отпечатались адские муки совести. Из сбивчивых речей никто ничего не понял, кроме того, что в семействе Троегубовых произошло какое-то пренеприятное событие. Женщины, уловившие слова о третьем месяце, предположили, что кто-то там является беременным. Поскольку такого никак нельзя было заподозрить за товарищем Троегубовым, то вырисовывалась вполне реальная картина: беременна Элька. Допрыгалась-додрыгалась, доигралась.

– Мда-а, «иной имел мою Аглаю», – резюмировал Нартов, когда весть о странном припадке Каролины Титановны докатилась до техотдела.

– А может, эта сама Карлуша Титановая (так наша дерзкая молодёжь за глаза окрестила госпожу Троегубову) на сносях? Или любовница её мужа? А что? «Ему любовница положена по штату».

– Да чёрт их там разберёт, – пожимал плечами технолог Паша Клещ. – Не всё ли нам равно?

– Не думаю, что любовница, – выдвинула свою версию Эмма Сергеевна. – Не станет же она так убиваться из-за какой-то там любовницы мужа. Тем более он не вчера погуливать начал, а ещё при советской власти.

– Вот-вот, – ворчала уборщица Антонина Михайловна. – Отец таскается, мать маникюр по два раза на дню меняет, а объяснить дочери важные моменты жизни некогда.

– Да что же вы такие поспешные выводы делаете! – смущённо возмущалась нормировщица Галина. – Ещё ничего не известно.

– А ты, Иорданова, не заступайся за любовь своего Мензуркина: тебе от этого легче не будет.

На следующий день версия о беременности юной дочери Троегубовых подтвердилась и дополнилась новыми пикантными подробностями. Оказалось, что Элька на сносях уже третий месяц и из-за какого-то там резус-фактора и неокрепшего юного организма не может сделать аборт. Но самым ужасным было то, что она не могла внятно назвать хотя бы предполагаемого отца будущего ребёнка. Помнила только, что «перепихнулась с каким-то козлом и гопником прямо в подъезде, когда была выпимши». Даже имени своего случайного партнёра, который тоже был «конкретно дунувши», не удосужилась узнать. «А на фига такие старорежимные формальности? Кайфово было, а что кайфово, то и правильно». Но не факт, что именно данный «вьюноша» послужил причиной её беременности, так как до этого её «полюбил» в каком-то туалете ещё один кавалер. Об этом она помнила только, что очень он ей понравился, потому что похож на какого-то голливудского артиста. Ищи-свищи его теперь по таким расплывчатым приметам!.. Но и опять-таки не факт, а незадолго до этого был ещё один инцидент на каком-то чердаке или, наоборот, в подвале, о котором Элька помнила только, что это была очень весёлая групповуха. «А чё такова-та? Бурная личная жизнь, какой завидовать нада!» – недоумевала Элечка. Нада-та надо, тем более, если о такой бурной личной жизни во всех глянцевых журналах теперь пишут, но семья-то Троегубовых ни какая-нибудь там, чтобы вот так опростоволоситься.

Товарищ Троегубов, как и положено знающему себе цену мужчине, во всём обвинил жену:

– Я-а!.. Тебе-э!.. Нашёл работу непыльную!.. Всю жизнь ничего тяжелее чашки кофе не поднимала, в то время как другие бабы каменщицами и асфальтоукладчицами работают!.. И вот ты-и-и!.. Прогляде-э-эла!.. Не усмотрела, не уследила!.. Кор-р-рова!

– А ты сволочщщь! – слабо защищалась Каролина Титановна. – И… и… Сам дурак!

Троегубов был преважный мужчина, считавший себя к тому же преумным человеком, и престрашно гневался, когда кто-нибудь считал иначе. Тогда нёсся по коридорам Управления его преужасный крик гнева, так что и до Завода долетало. А тут он заявился прямо на ксерокс и там отчитывал свою благоверную. Его бесило, что он узнал об этом самым последним. Особенно бесило, что он никогда не мог вообразить, чтобы дочь его могла позариться на какого-то гопника. ЕГО дочь, дочь не какого-нибудь там халдея, а Самого Троегубова!.. Вот где больше всего было молний и раскатов грома.

В конце концов, он откричался, повысил себе давление до двухсот с лишним и уехал к любовнице нормализовать самочувствие. Совсем уехал. С любовницей как-то проще: там нет ни беременностей, ни детей, ни соплей, ни проблем. А появятся – всегда можно найти новую пассию без этих побочных эффектов. Без проблем. Квартиру ей ещё год назад купил, сначала даже жалел о таком подарке, а вот и сгодилась квартирка-то. Он не считал себя совсем уж дезертиром: сделал всё, что мог. Сначала хотел спрятать Эльку где-нибудь подальше в деревне, чтобы она там тихо родила, а ребёнка отдали бы потом на воспитание государству. Оформил бы по своим связям ей больничный или что там полагается, чтобы никто ничего такого не заподозрил. Но понял, что уже слишком много людей знает об этом: Элечка молчаливостью не отличалась, Каролина Титановна в первый же день оповестила целый Завод. И дёрнул же чёрт сунуть её на этот Завод! Да он и сам сдуру ляпнул лишнего своим в Управе. Отвёз дочь в ночной клуб, в котором она вроде бы встретилась с этим, чтобы она хотя бы вспомнила этого… Он не знал, как и назвать-то того гада, который заделал его дочери ребёнка: муж – не муж, жених – не жених, друг – не друг. Кто же он? Поиск не дал результатов. Вот он и убежал подальше от этой невыносимой ситуации – пусть бабы сами решают свои бабьи проблемы.

Но другие мысли и чувства роились в голове и сердце несчастного Григория Захаровича. Сначала он пребывал в каком-то ступоре, так что даже заболел, чего с ним не случалось за все годы работы. Страшно сказать – он даже запил! Галка Иорданова ходила его навещать, но он ей дверь не открыл. На Заводе не на шутку забеспокоились.

Мензуркин же страдал так, что похудел на несколько размеров и все его мешковатые костюмы теперь стали с него сваливаться. Он рыдал и не знал, что делать. Он-то верил, что мир стал чище и лучше оттого, что ОНА живёт в нём. Верил, что когда-нибудь эта богиня осчастливит его хотя бы взглядом, хотя бы кивком головы. И вот на, тебе… Какая-то тварь облапала его богиньку самым похабным образом с её полного согласия в совершенно неподходящем для этого высокого акта месте. Как после этого можно верить в добродетель и идеалы, как он может после всего ещё дышать и жить?..

И как она могла?! «Как женщине порядочной решиться отправиться туда, где всякий сброд, где всякий ветреник обидит, осмеёт»? Девушка, которая, по его мнению, обладала возвышенной и тонкой организацией души, позволила себя оттрахать какому-то типу без имени! Такой цветок, аромат которого и вдохнуть страшно от счастья, скомкал и подтёрся им какой-то пьяный гиббон! Неужели эта та, за один поворот хорошенькой головки которой он был готов отдать жизнь? За блаженство счёл бы по-целовать след от её шага на асфальте, трепетал от одного её взгляда и был счастлив, даже когда над ним посмеивались окружающие! И радовался как ребёнок, что он не разучился испытывать такую влюблённость в наш прагматичный век.

Почему жизнь так жестоко высмеивает наши чувства? Почему люди не дорожат чьей-то любовью к себе? Если бы она выбрала человека достойного, который любил бы её, как и он, Мензуркин смирился бы, отошёл бы в сторону и тихо радовался их счастью. А так её взял, как мартовский кот берёт кошку за холку, какой-то безымянный мерзавец и… Нет, Григорий Захарович был не в силах думать об этом!

Словно разрушительный гений со всей свободою излился в цинической поэме, злая сила, цель которой уничтожать любую гармонию и красоту жизни, бросила его возлюбленную в пучину порока… А если не бросила? Если она сама туда сверзилась, и ей этот порок дороже его любви?.. И все его мечты, все бессонные ночи – коту под хвост? Ведь он готов бросить к её ногам всё, что у него было: кучу бессвязных, но самых искренних слов, перевязанных алой ленточкой. Но некий яйцетряс – Григорий Захарович никогда не ругался матом даже про себя – взял его мечту, как козу за рога, без всяких лишних слов… Нет, он решительно не мог себе представить, как это свежее юное существо, с которого он готов был пылинки сдувать, какой-то прощелыга и пошляк оприходовал с её пьяного согласия в грязном захарканном подъезде. Он вызвал бы его на дуэль, но никто не мог назвать даже приблизительных примет негодяя. Он рыдал от бессилия перед жестокой судьбой, как рыдает человек, который перед этим голыми руками разрыл грубые недра земли, отыскал там алмаз редкого оттенка, какой искал всю жизнь, но тут же обронил его в гиблую бездну. Он больше всего боялся, что оправдается его страх потери, и вот это случилось.

«Почему всё, что есть лучшего не свете, решительно всё это достаётся самым недостойным людям?» – впервые в жизни вопрошал Григорий Захарович высшие силы. Зачем вот к этому подлому и пошлому человеку она воспылала страстью? Не он был у её ног с мольбами, клятвами, слезами, а она – девушка с образованием и с душой, забыв стыд, сама пришла к нему. «Ему отдать готова всё: счастье, жизнь, любовь… за взгляд один, за слово». А Григорий Захарович так долго стыдился своих чувств, скрывал их, чтобы когда-то открыться и узнать настоящее Счастье, что вот этот ангел предпочла тебя и выделила из всех остальных мужчин на свете, сколько бы их там ни было…

И вот «с другим осмеян был заочно», которому она и не нужна вовсе. Который, увидав прекрасную женщину, мыслит по примитивному принципу «негоже такой счастливый случай, как школьник пропускать, не сделав ничего». И всё зачем? Из сущей дряни: потрахаться хоть с кем-нибудь. Ему надо было честь её на поруганье, чтоб, встретившись потом с друзьями на гулянье, он мог бы всем со смехом рассказать «друзьям смешное приключенье и, разрешая их сомненье, примолвить: вот она и… пальцем указать». И ни одну из них он не любил…

Да если бы так, а то ведь и слов, поди, он ей никаких не сказал. Поставил в позу и… Её! Ту, которую он боготворил… Жестокий век, жестокие сердца! И этой нежности моей она не знала цену. В ответ на всё дала коварство и измену. Меня продать за поцелуй глупца! Возможно ли! Меня?! Который душу ей готов отдать! Мне изменить? Мне?..

Он теперь уже никогда не сможет сказать:

Только он утонул в мечтах, только расслабился и вот – бес вечно тут как тут. Забыла стыд и страх, свойственный всем нормальным женщинам. Зачем ей другой мужчина, «какой-нибудь бездушный и пустой, бульварный франт, затянутый в корсете»?.. Отравить её, что ли?.. Или как-нибудь всё устроить так, чтобы потом гордо ей сказать: «Я не ношу с собою яда. В Вас сердце низкого разряда, и яд Вас даже не берёт». И тут же он начинал винить себя, что должен был, как истинный рыцарь, защищать её от грубостей земных, следовать за ней повсюду тенью, «и если б мог Творец завидовать творенью, то позавидовал бы мне»… И вот не усмотрел. Ах, почему его не было рядом, почему он не нашёл в себе смелости сказать ей:

Но на всё это она наверняка ответила бы: «Придурок!» или «Урод!». Григорий Захарович хорошо это себе представлял. Эти слова заключали в себе половину её словаря… И будто слышится и смех толпы пустой, и шёпот злобных сожалений. «Нет, я тебя спасу от этого стыда, хотя б ценой своих мучений», – вдруг откуда-то всплыла мысль в голове измученного Мензуркина. То ли его собственная, то ли чья-то чужая. И так эта мысль понравилась, что он решил действовать незамедлительно.

А тем временем на Заводе над Каролиной Титановной стали подтрунивать и издеваться в открытую. Ей вспомнили разом все её «осссподя!», все барские замашки и выходки, а она в свою очередь присмирела, утратив влиятельного мужа. Она даже пыталась теперь всем угодить, всем сделать ксерокс, даже если её не просили. Но склонные к насмешкам мстительные сотрудники кололи жестокими намёками:

– А мы слышали, что ваша Элечка-стелечка от самого Святого духа понесла, хи-хи!

– Вы уже придумали, какое имя дадите своему внуку, или всё ещё думаете над отчеством? Ха-ха-ха!

Несклонным к насмешкам было её просто жалко. Эту зарвавшуюся немолодую уже бабу, над которой в таком возрасте, когда дороже стабильности нет ничего, нависла угроза потери всего разом. Вот Григорий Захарович и решился спасти их всех оптом: и Элечку, и Каролину Титановну. И товарища Троегубова освободить от необходимости расплачиваться с ним за диссертацию и прочие услуги.

Только он не знал, как это лучше оформить, преподнесть, так сказать. Смутное чувство ему подсказывало, что его просто не станут слушать.

– Дурак ты, Захарыч, – искренне удивился намерениям Мензуркина Паша Клещ.

– Действительно, зачем тебе это всё? – подтвердила Эмма Сергеевна. – Уж была бы барышня какая достойная, а то ведь повела себя не как современная и образованная женщина, а как глупое животное.

– Не смейте так!.. Пожалуйста, – интеллигентно защищал свою любовь Григорий Захарович. – Вы раните меня в самое сердце… А она… она хорошая.

– Да уж куда уж лучше-то? Пересидел ты в девках, Мензуркин, отсюда и проблемы твои. Что за мужики пошли? В бабах не петрят ни фига, западают на галиматью всякую, а потом поэмы о несчастной любви слагают.

– Ты, Гриня, её родителям изложи свою политическую программу, а не нам, – посоветовал Нартов. – Пока всем будешь расписывать свои намерения, себе ничего не оставишь.

– Но кто я для неё? – вдруг начал обесценивать самого себя Мензуркин. – Прилипчивый нытик?

– Тогда не о чем и голову ломать.

– Но как же я могу оставить её именно в такой трудный момент жизни?! – воскликнул Григорий Захарович, отчего некоторые дамы начали всхлипывать от умиления на него. – Что же я, по-вашему должен равнодушно наблюдать её гибель?

– Ох, Мензуркин, – смеялась Эмма. – Был бы ты постарше, так я бы тебя цап-цап-цап и ам-ням-ням.

– Ага. Да и шмыг-шмыг-шмыг, – подытожил Паша.

– Ну зачем же так-то? – возмутилась Елена Николаевна, завсектором обучения персонала. – На такой шмыг-шмыг-шмыг только мужчины способны.

– Ну всё, Гриня, держись!

Мензуркин тяжело вздохнул после этого разговора и ушёл в своё нормировочное царство.

– Это ж надо так заболеть какой-то коровой? – изумился Паша Клещ после его ухода. – Я бы так не смог… Нет, я бы её оприходовал, конечно, но влюбиться в такую шалаву – увольте. Не смог бы.

– Правильно. Вы все скок-поскок, а Григорий Захарович – цельная личность, – заступилась за Мензуркина Галина Иорданова.

– Цельная, ха! Нашёл на кого настроить свою целкость…

– Дурак ты, Клещ! – и она выбежала вслед за Григорием Захаровичем.

– А что? Из этой Мандуэлы Аркадьевны, должно быть, и получится верная жена, «коль гневно так на всех глядит она», – предположил Нартов. – К такой бабе и за версту не подойдёшь.

– Да-а, с подобным личиком невинность сохранить – задача трудная. Но надо ж как-то жить.

– Да что вы к ней прицепились! – удивилась техник Алина. – Любит она шманцы-обжиманцы всякие. Вот и вся её «вина». Нормальная современная девка. А с нынешними мужиками только такой и можно быть. Вот Галка наша Иорданова – бабе уже далеко за тридцать, а она всё ждёт, когда Мензуркин её замуж позовёт. И ведь не blue stockings, не emancipe какая-нибудь, а всё ж не нужна никому. Не гуляет ни с кем! Ждёт Мензуркина своего. В аспирантуру специально пошла учиться, чтобы ему не стыдно было с ней поговорить. В бассейн ходит, спортом занимается, чтобы ему не стыдно было с ней по улице пройтись. А кто это нынче ценит? Мужики всё одно на таких элечек-стелечек смотрят, которых можно прямо в подъезде оприходовать и за другой шмарой бежать. Даже Мензуркин хоть и умный, и культурный, и образованный мужчина, а всё ж запал не на женщину своего уровня развития, а на эту несовершеннолетнюю бэ. Так устроен этот противоречивый мужской мир, что только шлюхам в нём везёт. Такие элечки потаскаются-покувыркаются, а авось за кого-нибудь, да и зацепятся. Да она ещё, подождите, за министра какого замуж выскочит. Как говорится, все блудницы подались в царицы. Каролинка-то Титановна сама в юности основательно погуляла, рассказывали, а замуж вышла не за кого-нибудь, а за самого Троегубова. Бабки-уборщицы из Управления шептали, что она и Эльку-то родила после романа с каким-то командировочным из Полтавы.

– Иди ты? – недоверчиво присвистнул Паша.

– Развели тут антимонию какую-то, – тут же проворчала Антонина Михайловна, которая пришла мыть полы в техотделе. – Вы только и умеете об этом рассусоливать: кто с кем, да на ком. Весь Завод судачит.

– О чём же ещё говорить? Ведь ничего интереснее этого нет. Именно мужчинами так мир устроен, что только распутным девкам в нём уютно. Кто были Клеопатра или Екатерина Великая? То-то. Не гимназистки-скромницы. Мужики всех баб делят на «ужас, что за шлюха» и «прелесть, какая потаскуха». У мужиков вообще язык такой, что они про любую всегда чего-нибудь гадостное да скажут: домоседку назовут вековухой, а кокетливую – шлюхой, слишком умную – уродкой, а простушку – идиоткой. Как ни крутись, всё одно не угодишь.

– Ты для себя живи, а не для угождения. Зачем дорожить мнением тех, кто в людях совершенно не уважает человеческое достоинство, кто в человеке не способен видеть человека, а только агрегат для справления своей половой нужды?

– Тогда одна останешься вместе со своим достоинством. Мне вот ещё весной один мужеобразный предложил на озеро поехать: нам, говорит, одной бабы не хватает – нас трое, а баб всего две. Ха, оригинально! Я что, запасное колесо, что ли? Как так не хватает? Схватят абы кого и тащат в кусты для ровного счёта. Я и отказалась. А они там все перепились да перетрахались-перемызгались промеж собой, так что никто и не помнит: кто с кем и сколько раз. И теперь моего бывшего ухажёра вроде как женят на ком-то, кто там на сносях оказался. Но опять-таки никто не знает, от кого.

– О-хо-хо, куда мир катится? – ахнула «старорежимная» Антонина Михайловна. – Ни ума, ни сердца не осталось в людях. Только жопа и то, что спереди. В штанах густо, а в голове пусто. Живут только нижней частью туловища, а верхняя не работает. И не починит никто. Прямо как в «Повести временных лет» летописца Нестора, где он описывает то время, когда люди жили «звериным обычаем, жили по-скотски, срамословили при отцах и при снохах; и браков у них не бывало, но устраивали игрища между сёлами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жён». Вот и теперь так стало. И стоило человечеству проделывать такой путь в развитии, чтобы снова впасть в дикое первобытное состояние, а?

– Да плевать мне на человечество! Я о том говорю, что вся любовь шлюхам достаётся.

– Какая это любовь? Сейчас и любви-то не стало, а сплошные сатириаз и нимфомания. Раньше в подъезд зайдёшь, а там кошки или собаки сношаются, как, в общем-то, и положено зверью. Да и то стесняются, прячутся. А теперь заходишь, а там просвещённая молодёжь сопит посреди грязи да мусора. Я вот подрядилась в ночном клубе по вечерам туалет мыть, а то нашей заводской зарплаты только на неделю хватает, так и месяца не выдержала – ушла. Школьники прямо в туалете над горшком этим делом занимаются. Все пьяные, обкуренные. Даже в девичьей уборной весь пол иглами и презервативами усыпан, а стены матами исписаны. Ужас!

– Форменный шкандаль! – усмехнулся Паша, а Антонина Михайловна продолжала:

– Кругом музеи, театры, кино, библиотеки, но у них все стремления ниже пояса находятся. Ведь не в диком лесу живут, а в Петербурге! Да меня бы родители убили за такое поведение, как бесноватую собаку, и правильно бы сделали. А сейчас это считается нормой, если современная школьница перед каждым встречным ноги раздвигает. И даже без уточнения его имени и семейного положения. Имя спросить при этом теперь считается верхом ханжества…

– А помните, – неожиданно сказал Нартов, со скучным видом подперев щеку, – как в «Пиковой даме» Герман поёт:

– И что?

– Ничего. Красивая ария. Особенно, когда Атлантов исполняет…

– Причём здесь Атлантов! Я говорю, что за дикость такая: брюхатиться от неизвестно кого? И ведь считают себя продвинутыми и современными девушками. Только никак в толк не возьму, чем они от нашей кошки Мурки отличаются? Хотя даже Мурка приличней себя ведёт. А у этих «продвинутых» теперь все фильмы и передачи только про такую «любовь-морковь».

– Потому что нация вымирает, – зевнул Нартов. – Из Европы эти нравы и пришли, потому что на Западе коренное население ещё со времён Второй мировой стабильно в минус уходит. И уже не имеет значения, в каком дерьме деградирующие особи делают новых детей. Главное, что делают. Или завозят с миграцией из стран Третьего мира, как вирус. Хоть как-то, хоть от кого-то. В зоологии есть такое явления, когда популяция гибнет, внутри неё вступают в близость даже кровные родственники, чтобы увеличить своё поголовье, пусть ценой генетических нарушений. Всем уже без разницы, с кем сношаться, и что в результате этого получится.

– Каким боком тут зоология, если мы про людей говорим?

– В том-то и дело, когда девушка спьяну отдаётся в заблёванном подъезде безымянному трахалю – это уже зоология в чистом виде. Или даже ботаника. Помню, гоняли нас по осени в совхоз на картошку, а лето было дождливое. Урожай почти весь сгнил, выковыривали из земли какие-то гнилушки. Агрономы ругались, что такой «урожай» не продержится в хранилищах и до зимы, сгниёт и заразит фитофторой здоровые клубни. Но наковыряли, чтобы хоть что-то сдать, отчитаться о проделанной работе. И наше общество сейчас похоже на такое гниющее нежизнеспособное поле, с которого лишь бы сколько-нибудь корешков содрать для отчёта вершкам: размножаемси! Как можем. Фирмы побогаче свои гниющие и подмёрзшие плоды воском покрывают, вымачивают в красителях, чтобы выглядели свежими. Сейчас такими овощами и фруктами все магазины завалены, домой принесёшь такое яблочко молодильное, через день захочешь съесть, откусишь, а под холёной кожурой ржавая гниль, сердцевина вся чёрная. И в людях, кое-как по пьянке сделанных, такое же разложение сидит. Чего удивляться, что СМИ заполонили наркоманы, алкаши, шлюшки-гнилушки, которые всему обществу навязывают, что пьянство и блядство – это признак креатива и продвинутости? Если бы наше общество было сильным и здоровым, оно бы выкинуло этих уродцев из своего информационного пространства. Но в том-то и дело, что оно такое же больное, гнилое, разлагающееся. Выделили бы таким специальный канал для извращенцев, можно даже платный, чтобы финансировать лечение этих отбросов, но они уже на федеральных каналах сидят! Их в СИЗО надо бы, а им выделили лучшее время на ведущих каналах страны, куда раньше Тарковского и Цоя не пускали. Вчера включаю телик, там наркомана показывают. Настоящего махрового наркомана, он раньше певцом был, теперь голос от героина пропал, с канала на канал кочует, то в одном шоу о своих похождениях крякнет, то в другом «сенсационном» проекте членом брякнет. Глаза в разные стороны смотрят: видимо, фрагмент мозга, отвечающий за фокус взгляда, в спирту растворился или наркотой выжжен. Таких по-хорошему стерилизовать надо, а он хвастается, что от него почти одновременно три бабы на днях родили, и как он счастлив, что внёс свой вклад в размножение спившегося и вымирающего населения. А публика-дура ликует: давай, ещё кого-нибудь трахни под занавес. Желающие залететь от него уже в очередь выстроились. Они теперь годами висят в ящике, годами идёт рассказ, как они деградируют. Сначала показывают пышную свадьбу с беременной пьяной куклой, потом начинается мордобой, делёж и мучение зачатых в угаре детей, издевательство над очередной сожительницей. Общество призывают принять ту или иную сторону, кто виноват и что делать. И ни до кого не доходит, что человек, который настолько себя ненавидит, что сел на иглу или спился до белой горячки, и окружающим может создать только ломку. Никто не скажет: шлюха ты, шлюха. Потому что в деградирующем обществе нельзя проститутку или пьянь своим именем назвать. Все делают вид, что так и надо. Говорят, в Аравии наркоманам и алкоголикам детей вообще плодить запрещено, а у нас именно такая публика сейчас на это дело налегает.

– Ну и что?

– Ничего. Это проблемные люди. Вы сами подумайте, как у человека психика должна быть разрушена, чтобы пользовать себя такими сильными ядами и тащиться от этого? Он эти перекосы передаст детям, потомкам, как будто мало таких в нашей загибающейся стране. Мы никак понять не хотим, что являемся вымирающей нацией с вышибленными опорами, как у разрушающегося моста. Нас ещё недавно было сто пятьдесят миллионов, а уже стало на четыре миллиона меньше. У нас убыль населения идёт миллионами, как на войне, даже при взрыве рождаемости, потому что не в рождаемости дело, а в смертности. Население дохнет от водки, наркоты, поганого к себе отношения, культивирования этого отношения, болезней и преступности. Одни только пьяные ДТП ежегодно уносят число жизней, равное населению среднего районного центра. А по телевизору потом показывают этих деградирующих пьяниц, которые садятся за руль, стругают выблядков и получают лицензию на ношение оружия, чтобы убивать людей при обострении абстинентного синдрома. Вымирающему обществу такие деграданты кажутся богами, крутыми героями. Внешне холёные, деловые, но гнилые изнутри, с разрушенной психикой, с извращённой моралью и мёртвой душонкой. От нашей нынешней культуры разит смертью, трупами, разложением. Фильмы посвящены насилию и убийствам, шлюхам и садистам, телевизионная элита похожа на покойников. На красивых, холёных, напомаженных, но покойников – стараниями санитаров в морге мертвецы могут неплохо выглядеть. Но они всё равно мёртвые. С неподвижными лицами, потому что силикон не даёт лицевым мышцам привычно двигаться. Тут же лезут какие-то деревенские коровы, которых по пьянке обрюхатил местный бык-производитель, что один из передохших алкашей на всю округу остался. Им тоже хочется о себе заявить, раз эту проституцию нормой объявили. Они всё теперь заполонили, эти беззубые пьяницы с деформированными скулами, проспиртованные настолько, что от них разит перегаром даже через экран телевизора. Они без конца грузят общество своими проблемами. Они их создают, а нормальные люди должны решать эти проблемы за них. Начиная с их тяги к преступности и насилию, и заканчивая больными детьми и пособиями на их содержание. И никто понять не может, что такой гнилой материал никогда не даст хороших плодов. Вы сами посмотрите, что происходит. Современные мужики с высшим образованием бегают на телевидение жаловаться, что не умеют жить в семье. Взрослый детина не знает, как с бабой жить – когда такое было? Научите его, люди добрые! Случайные сожительницы таких чмырей бегут туда же сетовать, что не могут вырастить ребёнка: «Мне надо с новым бойфрендом ехать на Кипр, а мой бывший не хочет взять сына, потому что живёт у очередной любовницы, которая заставляет его содержать её троих детей от разных мужиков».

– Что в этом такого? – удивилась Алина. – Сексуально активные люди, это нормально.

– Да не люди, а бляди. Нормальные люди на досуге лучше в аквапарк сходят, в музей, хорошую книгу почитают, на катере по Неве прокатятся или по Ладоге на лодке, если в деревне живут. А нищая ущербная алкашня, нищая не по деньгам даже, а именно ущербная по духу и уму, лезет в койку. Для них это бесплатное и всегда доступное «развлечение». В результате, мама ходит по рукам, папу тоже все пашут по полной программе, он кричит своей бывшей, что она шлюха, когда сам давно стал супершлюхой. Им двадцати лет нет, а они уже все окружены какими-то «бывшими», с которыми там и сям сношались, а на большее их не хватило: «Я встретил свою бывшую с бывшим мужем моей предыдущей бывшей». И вот вся страна мозги напрягла, как этим бесноватым трахалям и давалкам выйти из сложившейся ситуации, сердобольные тётки в автобусах на утро обсуждают, не взять ли несчастного ребятёнка на поруки, пока армия его родителей трахается напропалую. Все должны озаботиться, как сделать, чтобы им и дальше было удобно блядовать. Потому что общество вы-ми-ра-ет. Нормальная нация так не размножается. Раньше простая крестьянка знала, как ребёнка вырастить. Средняя крестьянская семья рожала и на ноги ставила по двенадцать детей, и на телевидение никто жаловаться не бегал. И дети крепко стояли на ногах, а не как сейчас взрослые дубины скулят, что «мамочка не нарисовала мне кораблик в три годика, а когда мне было пять лет, она на полчаса вышла в магазин, бросила меня на произвол судьбы», дескать, поэтому таким идиотом и получился. Любая деревенская баба, которая даже читать не умела, достойней себя в таких вопросах вела, а теперь столичные выпускницы лучших ВУЗов страны – подстилки обыкновенные. Юные девочки из якобы приличных семей рассказывают о себе такое, через что раньше бабы только годам к пятидесяти проходили, побывав на оккупированной территории, в концлагере или проживая в неблагополучных криминальных регионах. Их не так уж и много, но поскольку они кочуют с канала на канал, из передачи в передачу, то создаётся впечатление, что все люди такими стали. Одна в пятнадцать лет родила, так и не установили от кого, потому что у этого ребёнка половых партнёров больше, чем у взрослого развратного мужика, виды видавшего! Другая в тринадцать лет родить сподобилась, прям осчастливила всех, третья в одиннадцать – кто раньше? Словно соревнование по блядству идёт, по растлению малолетних, словно приз дадут, если кто переплюнет всех и сразу в детском саду родит – уж зачем на старость в школьные годы откладывать.

– И никто не понимает, что это всё от безграмотности, от бескультурья, – вздохнула Елена Николаевна. – Живут так, словно у них в восемнадцать лет жизнь закончится.

– Я ж говорю, что раньше простые крестьяне грамотней в этих вопросах были. Рядовой колхозник знал: не балуй с бабами – они от шалостей твоих детей родят. Если тебе это не нужно – не балуй. Обычный крестьянин про секс понимал больше современных задротов, которые переспят с бабой и недоумевают, почему она после этого родила: «Чего это она, мама?». Он трахается под каждым кустом, фамилии не спросив, а мама его говно разгребать должна – где ещё такое в природе есть? Тотальная деградация общества. Общества-то нет как такового, только прислуга для алкашей, их нежизнеспособных детей и для восхищения наркоманами и шлюхами. Из секса сделали забаву для детского досуга, преимущественно, пьяного, до чего ни один земледелец позапрошлого века не додумался бы. Потому что он семена бросал в землю и видел, что они дают всходы, что это очень трудный и болезненный процесс, борьба, в которой не все ростки выживут. А сейчас взрослые дядьки писькой машут направо-налево и недоумевают: «Мама, а там какая-то шлюха говорит, что я ей теперь алименты платить буду! Чего это она? Странная какая». Простой крестьянин никогда бы не повёлся на наркоманку, которую он считает шлюхой, он жену себе для жизни искал, как хорошую надёжную почву для здорового сильного урожая. Он с женой жил, а не от мамы по случайным бабам бегал, чтобы те потом через суд его отцовство доказывали. Сейчас эти чмыри задроченные порнухи насмотрятся, от компьютера оторвутся, на улицу сбегают, в подворотне какую-нибудь пьяную тёлку оприходуют и прыжками назад, к маме, чтобы алиби обеспечила, если что.

– Ха-ха-ха! – во всю ржал Клещ. – Илюха, громи дальше!

– Весь ужас в том, что такие чмыри считают себя очень продвинутыми в плане интимных отношений. Дошло до того, что уже дети втянуты в секс, чего быть никак не должно. Показывают десятилетних девочек, которые уже рожают. И все в восторге! Уси-пуси, счастье-то какое: ребёнок рожает другого ребёнка. Показывают пятый класс общеобразовательной школы, где две ученицы уже с брюхом, а один ученик на днях «стал отцом» – восьмиклассница от него родила, «старуха». Дескать, это уже позднородящая, если в восьмом-то классе. Вы сами понимаете, какая это патология? Это всё, кранты, абзац полный. А общество ликует. Потому что давно превратилось в вымирающий, деградирующий, сошедший с ума от водки и блуда сброд. Мы в детстве мяч гоняли, катались с горки, купались, пешком ходили на окраину Питера, где Нева выходит в залив – было нормальное радостное детство, всё время какое-то движение, развитие. Мы не дёргали родителей: «Ой, посидите с нами, а то мы сейчас курить начнём, а вы будете виноваты, что мало внимания нам уделяли!». Мы понимали, что родителям надо работать и иногда отдыхать от нас. У меня мать с работы приходила, и я ей не истерики закатывал, а ужин готовил, потому что она уставала. Я по-чему-то это понимал с раннего детства. А сейчас растят эгоистов, которые ничего не смыслят в устройстве мира. Они требуют модные джинсы и тут же жалуются, когда родители уходят зарабатывать им на эти джинсы. А психологи этих эгоистов оправдывают: надо сидеть с ребёнком. Сидят в тюрьме, вообще-то, срок за провинность отбывают, а теперь такой же термин используют в воспитании детей. С нами никто особо не сидел, не возился, однако, мы выросли нормальными людьми. Потому что мы на месте не сидели, мы носились, двигались. Родителям ничего не оставалось, как бегать за нами или вместе с нами. А сейчас детство угрюмое, неподвижное, когда с ребёнком сидят. И хвалятся, кто больше высидит с «этим мелким». Он жёстко зафиксирован в переполненной пьяными взрослыми тесной квартирке, чтобы не мешал смотреть порнуху и чернуху, а все потом удивляются детской жестокости: ой, мы же с ним постоянно сидим! Раньше у подростков и мысли не было кого-то изнасиловать, изувечить, унизить, а сейчас показывают школьников, которые практикуют «жёсткий секс» – больная наука нездорового общества уже специальный термин придумала, чтобы этой деградации подыграть. Раньше молодёжь отработает смену в поле или на заводе, и их не тянуло таким паскудством заниматься, в вечернюю школу шли после работы, институты заканчивали без отрыва от производства. Сейчас до сорока лет сидят на шее у родителей, ничем не загружены, но при этом ни учиться, ни работать не могут. Что показательно, жениться тоже не могут. В русских деревнях испокон веков не закрывали двери и при этом никогда никого не грабили, не истязали, потому что здоровые взрослые мужики всю силу отдавали земле, работе. А теперь все на жопе сидят, уставившись в телик, жрут чипсы под пиво. Лень оторваться, чтобы нормальной еды себе приготовить – жрут из пакетиков какую-то пересоленную дрянь, которую производитель специально так солит, чтобы потребитель больше пойла под неё вылакал и побыстрей становился идиотом. Люди не двигаются, не развиваются, не шевелятся, оттого уже и школьники лезут в секс. И это именно жестокий секс, извращённый, чтобы непременно покалечить друг друга. Потому что у детей не бывает нормального секса – это противоречит самой природе ребёнка.

– А связь какая?

– Прямая. Половые органы не случайно находятся центре тела, потому что центр всегда защищён с периферии. Но по этой же причине центральная часть тела меньше всего двигается. Современному человеку из движений доступна только ходьба, когда нагружены ноги, частично руки, шея вжата, спина зажата. Когда человек совсем не шевелится, когда он по жизни сидит перед монитором или в автомобиле, в области таза у него застаивается жидкость, так называемая «дурная кровь» или, как ещё в старину говорили, «застой в чреслах». Эта дурная кровь, если её не разогнать, бьёт по мозгам или активизирует себя сама в виде полового бешенства и жестокого отношения к сексуальным объектам, которые ты, Алина, называешь, «активностью». Эти методики используют в скотоводстве, когда жеребца только кормят и совсем не гоняют – лошадь надо гонять для правильного развития мускулатуры. Но ему не дают двигаться, чтобы он крыл кобыл без остановки, потому что при таком режиме он на них начинает бросаться. Вот и все «тайны» вашей хвалёной активности. Это было известно ещё в банях Древнего Рима, где ленивые, жирные, как коты-кастраты, патриции, предавались обжорству и оргиям, пока трудовой народ камни ворочал, пантеоны строил, цивилизацию создавал. Здоровую сильную цивилизацию всегда создаёт движение, действие, работа. Рим не случайно пал именно тогда, когда патриции сумели навязать свою гнилую пьяную мораль большинству. И у нас сейчас такая же гниль настолько поразила общество, что уже создана наука, представители которой доказывают: это нормально. Появились целые отрасли медицины, которые оправдывают разврат, пьянку и жестокость. Медицины! Сферы, которая призвана следить за здоровьем нации. Появились всякие сексобрехологи, которые в передачах, посвящённых тому, как некий задрот уже третью партнёршу покалечил при занятиях этим делом, верещат: «Просто ребёнок тяготеет к экстремальному сексу». Ну, вот не стоит у него это дело, если он не видит чужих мучений.

– Ребёнок?

– Ага. Тридцать пять лет этому «ребёнку». Как паскудить по женской части, так он крутой мачо. А как отвечать за последствия – он ребёнок, пусть мама расхлёбывает. Маменька тут же сидит, старуха древняя, родила задрота этого в пятьдесят лет от неизвестного пьяницы, когда поняла, что в своём спившемся городишке ей уж не встретить любовь всей жизни. Блеет что-то, какой он у неё хороший, это девки сами его совратили. Должно быть, как она в своё время его папашу в койку затащила. Раньше дети с пяти лет родителям по дому и в хозяйстве помогали, а сейчас их родят к пенсии, молодость потратив на «более интересные занятия» в виде блуда и пьянки или в ожидании счастья посреди повальной деградации, и трясутся над этими нежизнеспособными эмбрионами, пылинки сдувают. А такие гнилые эмбрионы могут только в телик или компьютер пялится да жрать всё время. Сейчас даже на танцы ходят, чтобы пожрать. Раньше на танцы танцевать ходили, проигрыватель включали во дворе и отплясывали, веселились – больше для танцев ничего не надо. А теперь жалуются, что для этого сумасшедшие бабки нужны, в дорогой клуб прутся, где сидят в прокуренном зале, на стриптизёрш слюни пускают и жрут, когда уже ночь на дворе. Веселиться начинают только после стакана или дозы, как и положено ходячим покойникам. Веселье получается диким, жестоким и всегда заканчивается уголовщиной, от которого «детушек» отмазывают мамушки. Днём на лекциях спят в лучших институтах страны, где им родители спальное место на шесть лет выкупили, вместо того, чтобы гнать работать лося этого. Спрашивается, куда тратить энергию? На насилие. По ящику насмотрятся фильмов с крутыми качками, которые без перерыва метелят друг друга, словно им не даёт никто, и восхищаются, что настоящий мужик так и должен силы расходовать: на насилие. Нормальные люди занимаются спортом, чтобы как раз не вершить насилия, чтобы выпустить из себя дурную силу, разогнать кровь, никого не зашибив без надобности. А уроды силу тратят исключительно на разрушения во внешней среде. Они и в интиме намеренно ищут объект для агрессии, хотя и называют это любовью, потому сейчас столько историй, когда в семьях бьются смертным боем, и никто причины понять не может. Пьянка и отсутствие развития – вот и все причины. Но я говорю, что в вымирающем деградирующем обществе не принято называть вещи своими именами. С виду приличные парни западают исключительно на пьющих прошмандовок, со временем начинают их колотить и объясняют: «А что ещё делать с этой шлюхой? Должен же кто-то её воспитать». Но чего он на неё лез – вот в чём вопрос. Именно для насилия и лез. Как он её может воспитать, если сам такой же бесноватый? Она ему ещё и детей родила. Каково это детям, когда у их производителей такая «любовь»? Мало того, что их ненормальные особи родили, так ещё после рождения дети вынуждены «любоваться» на их скотство. Их даже родителями назвать нельзя, это именно производители. Любые завихрения и ненормальности в сексе, жестокость в отношениях между полами появляются от неправильного образа жизни, от застойных явлений в крови. Нормальные мужики выбирают себе бабу для любви, а извращенцы – для ненависти или чтобы «учить», то есть опускать. Ведущий-придурок осторожно выведывает: «Может, она его провоцировала или изменяла?». Да он будет метелить абсолютно любую бабу, потому что по-другому отношений не мыслит. А она будет терпеть и на все вопросы шамкать выбитыми зубами: «Я жа яво любила. Зато у детей отец есть». Такая же извращенка, если до «жёсткого порно» сама не своя. Их строем надо гнать на перевязку маточных труб и семенных протоков, а публика негодует: «Ой, зачем же вы свою предыдущую партнёршу во время секса задушили – она могла бы ещё родить». Только это и расстраивает! Зачем обществу новые граждане с такой поганой наследственностью? Но в том-то и дело, что вымирающему больному обществу любое гнильё сойдёт.

– Наш Мензуркин-то не такой.

– Мензуркин себя ещё покажет. Молодой мужик, а на кого похож? Спасибо, не пьёт, не курит, не колется, но выглядит как мешок с говном, еле ноги волочит, уже с одышкой. У нас в подъезде такой жил, сначала с мамой до сорока лет дрался, потом с одной женой, с другой, с пятой, с десятой – со всеми воевал, «учил», не мог по-другому. С бабьём воюют, как с немцем под Курском не дрались! Зато всем детей понаделал. В перерывах между боями, видимо. В магазин, который в соседнем здании находится, на машине ездил. Из подъезда выйдет, в автомобиль сядет, тридцать метров до магазина проедет, сумки с продуктами до багажника донесёт – уже одышка с давлением. Жирный, как гусь рождественский. Уж прошёлся бы пешочком, разогнал бы жирок, а то бабы после пятой беременности приличней выглядят. Бабы не столько на него западали, сколько на навороченную тачку его – он при Военкомате взятки брал. Только в автомобиле товарный вид и принимал, а как вылезет из своего панциря, так чисто черепаха, которую тоже из панциря вынули. Крайне неаппетитное зрелище. А у меня жена работала на пеньковой фабрике, где верёвки делали, и им как-то к зарплате от смежного предприятия, которое из этих верёвок гамаки и спортивные сетки плели, выдали несколько метров этих сеток. Они у нас в чулане валялись, потом я решил, надо бы их куда-то приспособить. Натянул во дворе, с дочкой в теннис поиграли. Естественно, через пару дней от неё клочки остались, обиженные на жизнь засранцы ей все свои претензии «высказали». Хорошо, что не живому человеку башку пробили. А мне жалко, что ли? У нас этой сетки целый рулон. Опять натянул, парни какие-то пришли с мячом, поиграли, понравилось. Через неделю её опять сорвали, но тут уж эти парни кому надо рыло начистили, чтобы неповадно было свои половые завихрения вымещать, где ни попадя. Потом мужики каркас для футбольных ворот сварили, я им сетку выделил, стали мяч гонять. Этот из Военкомата на первом этаже жил – выше не забраться было с его одышкой. Сначала возмущался, что под окнами орут и бегают, потом через форточку «болеть» за команду нашего подъезда начал, потом уж сам вывалился поиграть. Через полгода не узнать стало мужика: постройнел, помолодел, с очередной женой драться перестал, с детьми контакт наладил. Разогнал кровь в организме, и всю дурь как рукой сняло. Участковый до сих пор удивляется: раньше в нашем квартале уже после пяти вечера из сумерек кричали: «Караул, режут!», а теперь хулиганство и бытовое насилие на нет сошли, пьяных всё меньше, потому что таких в команду не берут.

– Ну, ты прям подвижник в деле оздоровления населения! Надо и мне во дворе площадку для волейбола сделать, – восхитился Паша, а Елена Николаевна заметила:

– Спортивные площадки должны устанавливать специальные департаменты.

– Долго ждать будешь, а надо сейчас жить. Прям, сами ничего не можем? Перед домом турник установить, корзину для баскетбола, футбольный мяч купить, теннисную ракетку – миллионы для этого нужны? Зимой на лыжах в парке покататься, просто с горки на санках проехаться, каток залить, пусть небольшой – обязательно Путина для этого надо звать? Человек сам по утрам умывается и не жалуется, что члены правительства ему в этом помочь должны. А утренняя зарядка на свежем воздухе или игра в волейбол перед домом – это такая же личная гигиена, она должна быть только для себя, только тогда от неё и польза. У нас и в департаментах сидят люди с застоем в организме. Не случайно в новостях только и слышишь, что им выделили деньги из бюджета на строительство стадиона, а они их банально на обжорство в дорогом ресторане потратили или на посещение элитной сауны, в просторечье – борделя. Зато после этого аж родил кто-то. Только понять не могут, от кого. На телевидение позориться побежали, чтобы по анализу их дрянных нуклеотидов выяснили, кому алименты платить с уворованных бюджетных денег.

– Вот такие фильмы и передачи доказывают нужность и даже пользу порока! Чтобы ударно вымирающая нация хотя бы так восполняла свои редеющие ряды, – сказала Антонина Михайловна, на что Нартов согласился:

– Я тоже давно заметил, что в СМИ перестали фигурировать просто нормальные люди. Уж все привыкли к образу «настоящего русского мужика», что он просто-таки обязан быть пьяницей и потаскухой, а теперь и до баб очередь дошла. Всё заполонили потаскушки, шлюшки и пьянчужки. Даже не какие-то там изощрённые фурии или хищные гетеры, а незадачливые такие шлюшки, которых имеют все, кому не лень, как надувных резиновых кукол. Живут с алкашами, любой может по шарам закатать, тут же оприходовать – она даже не догадается протестовать, для неё это стало нормой. Она этим даже гордится, что хоть так отодрали! Таким теперь и фильмы посвящают, и песни, и передачи. Какой канал ни включи, а всюду их бессмысленные хари с претензией: «Я ж всё-таки родила!». Всей студией гадают, от кого она родила. Когда баба сама не знает, от кого родила, когда она уже настолько себя опустила, это признак серьёзных нарушений в работе центральной нервной системы, но в вымирающей стране и так сойдёт. Тут же учёный какой-нибудь лезет или даже политик, убеждают, что всё путём: «Зато родила! Хоть какой-то шматок пушечного мяса для нашей великой политики». Потому что вымирающей нации нормальные люди не нужны, а лишь бы кто-то хоть как-то размножался, пусть в скотских условиях и алкогольном угаре. Как в разворованном совхозе гнилых клубней из промёрзшей земли наковыряют по осени и слава те, Господи, хоть какой-то урожай собрали. Но и это не помогает, население всё равно стабильно уменьшается с помощью пьянки и пьяной же поножовщины.

– Так это простой народ показывают, дерёвню, – сказала Эмма. – Троегубовы-то не из народа, а из элиты, можно сказать.

– В биологии другие критерии элиты, для неё нет богатых и бедных, крутых и просто лохов. Для неё нация – это как водоём: если дерьмо в одном месте вылили, вся вода по любому с ним смешается. Элита это здоровые, красивые, сильные представители популяции, способные обустраивать жизнь, противостоять деградации и решать проблемы. Где у нас такая элита? Нашу «элиту» посмотришь – такие же пьяницы и шлюхи, как из подворотни, грузят проблемами и насаждают деградацию, психологию саморазрушения. Что эти Троегубовы достигли за счёт принадлежности к элите так называемой? Папашка – шлюха, каких поискать, дочь бухая под утро домой приползает.

– Зато вот как родит! – хохотнул Паша.

– И пусть, – заявила Алина. – Надо же, чтобы хоть кто-то рожал.

– Вот у вас всё так: хоть кто-то, хоть как-то, – констатировала баба Тоня. – Хоть от кого-то. Нормальные бабы по любви от мужей рожают, а не от пьяного отребья.

– Странно вас слушать, – повела ресницами Алина. – Муж не обязательно бывает любимым. У нормальных людей это не всегда сов-падает.

– А чего так? Для поддержания образа загадочной секс-рабыни, что ли? Бедняжки какие! Им кто-то претит замуж по любви выйти. Не любят, но трахаются. Не хотят, но рожают. Так бабы жили триста лет тому назад, когда их мнением никто не интересовался. А вы сейчас так же живёте, как будто вас кто-то неволит. Начитаетесь дурацких журналов про всяких извращенцев и пошли в жизнь воплощать, потому что своего ума нет. Хотя на молодёжь это всё и рассчитано.

– Чего сразу молодёжь-то! – не согласился Клещ. – При чём здесь молодёжь? Сейчас в Управе все старые пердуны гаремами обзавелись. Тому же Троегубову уж за шестьдесят, а он ускакал к одной из своих подстилок, которая немногим старше его дочурки. Да я сам видел, когда график ремонтов в Управу возил, как он с какой-то длинноногой давалкой прямо в кабинете этим делом занимался. И именно старьё за этим делом чаще попадается, так что не надо на молодых бочку катить.

– Молодые-то ловчее. Они быстрее штаны натягивают и делают вид, что идёт рабочий процесс своим ходом, – засмеялась Эмма Сергеевна. – А старики то в своих подтяжках запутаются, то в её колготках. Реакция-то уже не та, что у молодых жеребцов. Куда уж им за тобой, Паша, угнаться.

Паша покраснел, как будто ему сделали комплимент, а Антонина Михайловна пошла громить современные нравы, точнее их полное отсутствие:

– Да старческий маразм у них, а не реакция! Вчера какой-то плешивый дед в одном ток-шоу целый час рассказывал, как он жене своей изменяет, а потом одна бабка вылезла откуда-то и хвасталась, что жених её правнучки к ней жить ушёл. И вся страна их слушает, вместо того, чтобы им в рожи плюнуть и пендаля дать. Опустошённые люди выдают свою пустоту за раскрепощённость и «незакомплексованность» – словечко-то прямо-таки для скороговорок: «Мы комплексовали, компексовали, да так и не раскомплексовались». Только трахаться горазды, а любить уже не могут никого, и прежде всего самих себя уважать не умеют… Вот родит эта Элька, а кто будет её дитё растить? Мамаше её ничего не надо, папаша с чужих баб не слазит, а она сама только гулянками интересуется.

– Мензуркин будет растить, – прыснул Паша.

– А что такого-то? – пожала плечами Елена Николаевна. – По статистике в современной России более трети детей рождается вне брака, а какая-то часть мамаш и вовсе не знают отцов детей.

– Да-а, сейчас проблема не в том, чтобы научить ребёнка прилично себя вести, а в том, чтобы найти для него приличное общество, – вздохнула Эмма, а Нартов сказал:

– Нет общества, так надо дома сидеть. У меня дочка по вечерам дома сидит. Неинтересно, говорит, куда-то сейчас ходить. Всюду одно и то же: пьянство да паскудство всякое на почве него. Даже в девичьих компаниях всё это прижилось. В какой-то ночной клуб один раз сходила с однокурсницами и больше ни ногой. Парни все пьяные, размалёванные, девки в кровь бьются между собой за их симпатию, как взбесившиеся кобели из-за пассивных сук. Нафиг это надо?

– Этак она у тебя в старых девах останется, – стал предостерегать его Паша.

– Ну и что, – пожал плечами Нартов. – Уж мне внуков от какой-то безымянной гопоты не надо. Я на этого Троегубова вообще удивляюсь: не отец, а какой-то посторонний наблюдатель. Я бы не смог так спокойно смотреть, как дочь пьёт и таскается чёрт-те с кем. Не дочь, а какая-то курва малолетняя.

– Почему именно «таскается»? – возмутилась Алина таким формулировкам. – Девушка же должна когда-то расстаться со своей невинностью. По статистике сексуальная инициация подростков в половине случаев происходит именно так.

– Какая там инициация? – воскликнул Паша. – Да Маню-Элю эту по меньшей мере лет пять тому назад «инициировали»!..

– Ты-то откуда знаешь? – спросила его Антонина Михайловна, прищурившись. – И что за словцо такое? Обзовут паскудство мудрёным термином, желательно, иностранного происхождения и думают, что оно от этого лучше смотреться будет.

– Инициация – это посвящение во что-либо, начало чего-либо, – объяснила значение «мудрёного» термина Алина.

– Вот у меня начало этого «чего-либо» произошло в армейской санчасти, – поделился сокровенным Паша.

– Это ты, стало быть, до армии невинным был?! Не поверю! – усомнилась Эмма Сергеевна.

– Ну, наше поколение ваще скромнее скромного было! Это не то, что нынешняя молодёжь в таком-то нежном возрасте то на лестнице, то под лестницей! – принялся дурачиться сорокалетний Паша, брюзгливо обличая современные нравы тех, кому ещё нет двадцати.

– Ха-ха-ха!

– Да почему же именно таким способом это надо делать? – никак не могла понять Антонина Михайловна логики этих инициаций. – Что, иначе никак нельзя? Раньше для этого замуж выходили.

– А сейчас мужики боятся таких баб, которые до замужества в девках сидят, поэтому как можем, так и расстаёмся! – заявила Алина под общий хохот, но Антонина Михайловна продолжала негодовать:

– И чего вам нынче невинность так на уши давить стала? Это же не киста, не больной зуб, не мозоль, что ходить с ней невозможно. Ишь проблема какая! Готовы прямо в первым встречным от неё избавиться. Раньше девчонки трепетали от прикосновения руки, нежного взгляда. Мальчишки смотрели на них, как на ангелов, боялись случайно обидеть. Вот какие отношения были волнующие! Жить было интересно: романтичные стихи, бессонные ночи, тайные слёзы. А у нынешних влюблённых всё как в кабинете врача происходит: штаны сняли, дело сделали и пошли каждый по своим делам. А как сейчас знакомятся? На танцульках в темноте подёргались, в неосвещённом подъезде пообжимались и уже считают, что любовь у них состоялась. Ничего не умеют по-человечески сделать. Друг друга не знают, родителей не знают. Раньше сначала с родителями знакомились, а уж потом всё остальное делали. Теперь всё переделают, потом смутно припоминают: с кем же это они были, от кого это они рожать собираются. Вот моё поколение хоть и перед войной народилось, а мы своих отцов помнили, даже о своих прапрадедах знали. А сейчас в мирное время многие дети своих отцов не знают, да и сами отцы не горят желанием со своими детьми знаться.

– Да идите вы все! – обиделась Алина. – Я же говорю, что сейчас только такая тактика и срабатывает в отношениях, а вашу девичью скромность и романтичность никто нынче не ценит. Ценят только шлюх.

– А ты сама себя цени.

– Ага, вот и проживёшь сама с собой всю жизнь! Кому я буду нужна, важная такая?

– Не понимаете вы ничего. Был такой советский фильм «Девчата». И вот там эта Тося-повариха, которую Надежда Румянцева играла, из детского дома, сирота, но всё же с чувством собственного достоинства. Нет у неё ни аристократических корней, ни оксфордов за плечами. Не бизнесвумен какая-нибудь, а обычная повариха. Но как она ответила, когда её местный герой-красавец пальцем поманил? «С такими я не танцую». И никуда он от неё не делся, а стал именно таким, какой ей нужен был. А сейчас хорошо образованных и богато одетых самодовольных красавиц какая-нибудь пьянь кликнет матом: «Девки, пшли водки выпьем!», и они бегут как на поводке, да ещё и хвастаются друг перед другом, что их на пьянку позвали. Совсем одичали!

– Вымирающая нация, чему удивляться? – настаивал на своём диагнозе невозмутимый Нартов. – Не поможет ни образование, ни мораль. О морали все только говорят, а на деле и в мыслях больше к аморальному тяготеют.

Но Антонина Михайловна ещё долго сравнивала нынешний нравственный беспредел с незыблемыми нравами прошлого, которые не только в большей степени способствовали выживанию, но и позволяли людям сохранить человеческий облик в деликатных ситуациях. И всё это теперь настолько прочно забыто, что некоторыми воспринимается как экзотика, лишний раз подтверждая, что всё новое – это хорошо забытое старое.

А Мензуркин тем временем излагал свой план Галине. Ей пришлось смириться с этой странной ролью преданного друга Григория Захаровича, который горячо обсуждал с ней подробности взаимоотношений с Элей, не замечая, как Галя страдает от этой роли. Хотя она и не подавала виду, что страдает. Григорий Захарович ей очень нравился. Она не замечала ни его невыразительной и неухоженной внешности, ни безвольного характера, из-за которого им помыкали все, кому ни лень. Она видела в нём тот идеал человека, о котором всегда мечтала. Это была та самая мечта, которую люди ждут всю жизнь, и которая уже не раз обрывалась, так что она перестала и надеяться. А сейчас она кивала в такт его словам и только говорила: «Григорий Захарыч, у Вас всё получится. Вы всё сможете. Она Вас обязательно полюбит. Ведь Вы… Вы – самый лучший!». И обнадёженный Мензуркин тем же вечером решился сделать семье Троегубовых предложение, «от которого они не смогут отказаться», как говорил герой Аль Пачино в известном американском фильме.

Как ни странно, но он застал товарища Троегубова дома. Глава дома разболелся гриппом на нервной почве и решил вернуться домой, так как выяснилось, что в таком состоянии он никому не нужен, кроме жены. Одна любовница испугалась, что он её заразит. Другая заявила, что вообще не терпит сопливых мужиков. А третья, стерва, даже дверь не открыла! Дверь квартиры, которую он же ей и купил!

Каролина Титановна была несказанно рада его возвращению, а Троегубов, обложенный со всех сторон горчичниками и градусниками, раздумывал, не сменить ли после выздоровления третью свою неблагодарную пассию на новенькую секретаршу из экономического отдела. В таких раздумьях он и увидел растерянного Мензуркина, который явился перед его грозные очи с каким-то веником из дешёвых роз.

– Слушай, как там тебя… не сейчас! – захрипел он простуженным горлом. – Нет сейчас мест, нет…

– Я хотел… просить Вас…

– Потом, в следующем…

– …просить Вас…

– Нет… в последующем году…

– Руки Вашей дочери.

– Потом, не сейчас… Что-о?! К-как?.. Да ты что?!!

Григорий Захарович испугался, что ему сейчас откажут и выгонят взашей. А Троегубов испугался, что ему это послышалось из-за осложнения на уши, и Мензуркин сейчас уйдёт.

– До свидания, – потерянно произнёс Мензуркин. – Передайте эти цветы Мануэле Аркадьевне.

– Стой! Как тебя там?.. Склянкин! – вскричал Троегубов и вскочил, отчего посыпались горчичники, пузырьки и облатки с лекарствами.

На звон вбежала Каролина Титановна. Троегубов велел ей накрыть на стол, а сам мёртвой хваткой вцепился в Григория Захаровича, отчего тот вжал голову в плечи. «Господи, ведь нашёлся же такой идиот!» – ликовал про себя Троегубов. «Не может быть!» – всё ещё не верил своему счастью Мензуркин.

Наконец будущий тесть хлопнул рюмку водки и развеял все сомнения несчастного Григория Захаровича:

– Ампулкин! Прелесть ты моя! Да ты знаешь ли, что я тебе теперь по гроб жизни!.. Женись! Живи! Всё дам: квартиру, работу, зарплату! Всё дам, только спаси меня от этого ужаса!

– А что же скажет Мануэла Аркадь…

– Да чёрт с ней! Чего эту дуру спрашивать? У неё вместо мозгов только жопа работает.

– А если… если они не захотят?

– Захотят! Ещё как захотят – это уж пусть тебя не беспокоит.

Через два дня наш Мензуркин женился на дочке Троегубова. Элька протестовала, как могла:

– Не пойду я за этого вонючего урода! – верещало юное создание и даже укусило отца за палец.

Палец сразу распух до размера крупного огурца от высокой концентрации яда в слюне дочери.

– Пойдёш-шь, кур-р-рва малолетняя! – прошипел и прорычал в конце концов Троегубов, и его бабы сразу поняли: так тому и быть. – Вы что же, сучки, думаете, что ещё какой-нибудь мудак захочет с вами дело иметь? А если этот идиот возьмёт и передумает, так ты у меня на коленях к нему поползёш-ш-шь!.. Убью-у!

– А ты, дурак старый, не подумал, что это я тебя убью! – и Элечка снова укусила отца.

В загс жених и невеста приехали порознь, порознь и уехали. Григорий Захарович поехал на работу, Элька с мамашей отправились в поликлинику: в загсе она виртуозно разыграла приступ токсикоза при виде жениха. Троегубов уехал присматривать квартиру новенькой секретарше из экономического отдела. Квартира, отнятая им у предыдущей пассии, ей не понравилась: «Не стану я тут жить после какой-то там проститутки!». Поэтому он решил отдать её молодым, в самый раз. Григорий Захарович до этого жил в коммуналке. Когда умерли его родители, то «двушку», в которой жила их семья, они с сестрой смогли разменять на однокомнатную квартирку на окраине для сестры с детьми и на комнатёнку в коммунальной квартире для него. Да так многие живут, чего ж роптать.

И вот впервые у него появилась почти своя квартира! Он самозабвенно принялся отделывать и ремонтировать её, пока Элечка мотала нервы врачам стационара. Он мечтал, как ей понравится здесь!.. Комнатку в коммуналке он пока не спешил продавать, так как мало ли что. Мало ли ещё придётся спасаться бегством от разъярённой супруги…

Предчувствия его не обманули: Элька после больницы заявилась в новую квартиру в дымину пьяная с несколькими своими сверстниками, которые предложили Мензуркину заняться «групповухой» с его женой. Григорий Захарович от этих слов и вида своей пьяной и хохочущей молодой жены потерял сознание. Молодёжь даже удивилась: чего это он? Слегка протрезвела и дала дёру. Григорий Захарович через пару часов пришёл в себя и плакал всю ночь. Хотел позвонить Элькиным родителям, сказать, что Элечке надо думать о здоровье будущего ребёнка, что нельзя же ей в таком положении так себя истязать, но испугался. Элька потом сама явилась ещё пьянее прежнего, с подбитым глазом, блевала какой-то мерзкой прозрачно-белой массой и ревела:

– Что за идиотское время наступило: вместо мужиков одно чмо осталось! Разве можно жить, когда вместо мужиков – сплошное чмо!.. А ты – главный урод среди них! Ну чего, чего ты ко мне привязался, весь такой правильный?! Ты только потому такой и правильный, что никому не нужен с такой дурацкой рожей. А был бы покрасивше, так стал бы такой же сволочью, как и все!

Муж её успокаивал, как мог, а она била его подушкой.

От всех переживаний он ещё больше осунулся. Вид его был настолько несчастным, что и спрашивать не надо было, как идут его дела.

– Я бы ей морду набил, – ставил себя на место Григория Захаровича Паша Клещ. – Виданное ли дело, чтобы малолетка так издевалась над взрослым мужиком?

– Она же дочь самого Троегубова!

– Да я бы и ему харю начистил. Женился, тоже мне, осчастливил сволочей. И ведь даже ничего у него с этой Мандуэлищей не было. Нет, я бы так не смог. Даже без брачной ночи!.. Хотя, такая бесноватая девка ещё откусит под корень всё самое жизненно важное.

– «Невесело, согласен, в час такой, наместо пламенных объятий, с холодной встретиться рукой», – хохотал в ответ Нартов. – Бежать ему надо, пока не поздно, вот что. Драпать, пока всё на месте. И чего он так заболел этой Элкой-Людоедкой?

– И пусть болеет, – заявила Эмма Сергеевна. – Знай наших! Мы хоть увидим, как влюблённый мужик выглядит.

– Да уж! – фыркнула Алина. – Есть на что посмотреть. Я всегда знала, что мужики – дурачьё, какое среди баб и не сыщешь, но чтобы наш Мензуркин таким болваном оказался…

– Он не дурак, а благороднейший человек! – горячо защищала его Галина Иорданова. – Даже не человек, а человечище, а вы привыкли к измельчавшей мужской натуре, которая боится даже за саму себя отвечать. Один нормальный человек среди ненормальных сам всем кажется ненормальным. Его любовь кажется им извращением, потому что под нормой они понимают отношения, исполненные отвратительного похабства.

– А может, они просто по гороскопу друг другу не подходят? – предположила Елена Николаевна. – Если люди по гороскопу друг другу не подходят, то пиши пропало…

– Какие гороскопы?! Вбили себе в башку гороскопы какие-то, а жить не умеют, – тут же возмутилась вездесущая Антонина Михайловна. – Раньше люди не знали ничего про ваши гороскопы и жили спокойно. А сейчас и по гороскопу себе пару выберут, и по всем прочим параметрам, а больше двух дней нормальные отношения в браке не длятся.

– А я вот читала, – задумчиво сказала Галина, – что Ахматова и Гумилёв тоже совершенно не подходили друг другу по гороскопам. Владимир Высоцкий и Марина Влади – то же самое. А ведь остались в памяти очень красивыми парами. Ростропович с Вишневской вон больше полувека прожили, хотя тоже не подходят друг другу по этим самым гороскопам. И ведь красиво прожили, достойно… А я знаю, почему эта Эля так себя повела.

– Да и мы знаем, – хмыкнула Алина. – Потому что шлюхам всегда везёт, вот она и выбрала такую модель поведения.

– Нет. Потому что она таким образом хотела оттолкнуть от себя Григория Захаровича. Потому что она его не любит, а он смотрит на неё, как зачарованный и ничего слышать не хочет. Это как в пьесе Уайльда о Саломее: все ломают голову, зачем же она попросила у Ирода именно такую награду за свой танец, а она просто хотела, чтобы он перестал ею любоваться. Он смотрел на неё, так как был удивлён её бледности, а она думала: «Зачем он смотрит на меня?».

– Ой, Галина, ты, по-моему, тоже рассудком тронулась из-за женитьбы Мензуркина своего…

– Да ну вас! Я вам объясняю психологию её поступка. Одобрение окружающих, то есть похвала увеличивает внутреннюю мотивацию у мужчин и уменьшает у женщин. Если человека похвалить за что-то, то мужчина горы свернёт, а женщина может утратить всякий интерес к этому занятию. Вот Ирод всё смотрел на Саломею, всё восхищался ею, а она специально совершила такой чудовищный поступок, чтобы он её разлюбил. Чтобы её разлюбил человек, которому она не хочет отвечать взаимностью, так как он – её дядя и отчим.

– Так Мензуркин-то этой Мане-Эле не дядя и не отчим, – захихикали Паша и Алина, а остальные как-то внимательно смотрели на Иорданову.

– Да не в этом дело! Дело в том, что она прекрасно понимает, что не пара ему, что у них не семья, а мезальянс. А он этого не понимает, вот ей и приходится идти на такой ужасный поступок.

– Ха-ха, мезальянс! Троегубов им вон квартиру купил. Он-то думает, что как раз Мензуркин его доченьке не пара. Вот она и куражится.

– Это потому, – объяснила Антонина Михайловна, – что некоторые бабы исторически привыкли к тому, что мужики их за косы таскают да кнутом охаживают. Поэтому как встретят хорошего мужчину, первым долгом считают ноги об него вытереть. Привыкли бабы к рабству, к услужливости. Хорошего слугу ведь никто не выгонит, а плохому сразу откажут от места, вот им и кажется иногда, что соглашаться с мужчиной – это признак рабства, а дурное поведение по отношению к нему – признак освобождения. Вот и ругаются даже безо всякого повода. Да и мужики такие есть, которые боятся бабе даже в пустяке уступить.

А Григорий Захарович теперь засиживался на работе до ночи, а то и ночевал прямо в кабинете на сдвинутых стульях. Галина носила ему домашние обеды, чтобы он не довёл себя до полного истощения. В конце концов, она забила тревогу, что Григорий Захарович близок к такому состоянию, когда впору вызывать психиатра. Дамы нашего отдела поспешили к нему в кабинет и увидели, как Мензуркин хнычет:

– Не могу-у-у без неё-о-о!

Эмма Сергеевна отвесила ему звонкую оплеуху, отчего он хныкать перестал, но продолжал верещать о своём горе:

– Она меня не любит. Я вчера заходил справиться о её здоровье, она даже не вышла.

– И правильно сделала. Ты посмотри, на кого ты стал похож, Мензуркин! – всплеснула руками Елена Николаевна. – Будь ты мужчиной, а не… не знаю кем! Вы, современные мужчины, совершенно разучились вести себя по-мужски. Одни ведут себя слишком брутально и грубо, думая, что именно в хамстве и грубости заключается сила мужского характера. Другие чуть ли не просят, чтобы все их унижали и относились как к дерьму. А настоящий мужчина обладает прежде всего непоколебимой внутренней уверенностью. Именно внутренней, а не внешней, которую мальчики сопливые любят друг другу демонстрировать.

– Как это? – всхлипнул несчастнейший из несчастных Григорий Захарович.

– Ну, как? Так. Даже не знаю, как это объяснить… Ну вот, ты только не обижайся, но на тебя достаточно один взгляд бросить, чтобы прочитать твою основную мысль: «Никто меня не любит, я сам себе противен». Ты же молодой мужик, а ходишь как бурлак, как будто на тебя сверху Александрийскую колонну навалили! Да ещё и семенящей походкой, словно ты лебёдушка из ансамбля «Русская берёзка». Разве мужчины так ходят?

– Не знаю.

– Зато я знаю. Не ходят так мужчины! И распрямись. Так сутулишься, что кажешься каким-то карликом, хотя смотри какая ты у нас дубина: метр девяносто, не меньше. Ты вот в армии служил?

– У меня плоскостопие.

– Плохо. Плоскостопие – это уже целая деталь. Ты себе представляешь, чтобы у героя романа было плоскостопие? Чтобы, скажем, Джеймс Бонд им страдал и ходил от этого как гусь лапчатый? Надо срочно от него избавляться. Надо вырабатывать походку старшины взвода, армейского инструктора – самый оптимальный вариант мужчины. Даже генералы так не умеют.

– Как же я так смогу?

– А ты представь, что ведёшь за собой целый взвод желторотых новобранцев, которые копируют каждое твоё движение, смотрят на тебя, как на эталон для подражания. Как на Бога смотрят! Или вообрази, если уж образ военного тебя пугает, что ты – звезда экрана. Тысячи людей хотят быть похожими на тебя… Ты как думаешь, захочет тебе кто-нибудь подражать, увидев, как ты тут плачешь, как ты ходишь и какую одежду носишь?

– Ах… – только и вздохнул Григорий Захарович.

– Да, Гриша. Ты прямо как Петя Трофимов из «Вишнёвого сада», – подтвердила Эмма Сергеевна. – Я не понимаю, почему ты так паскудно сам к себе относишься? Ты же неплохую зарплату получаешь, а одеваешься в какие-то поповские рясы. Ну вот что это на тебе?

– Костюм.

– Это не костюм, а чёрт знает что! – подхватила эстафету Алина. – Мой дед-тракторист приличнее тебя одевался.

– Я не желаю быть разнаряженным франтом, – с некоторой твёрдостью в голосе пробубнил Мензуркин.

– Нет, ну он точно, как Петя Трофимов! Вылитый разночинец. И причёска соответствующая. Вот для кого ты эти пересыпанные перхотью волосья отрастил? Полно всевозможных средств и для жирных волос, и от перхоти, а ты как отец Фёдор из «Двенадцати стульев»… Борода бы вот тебе не помешала, чтобы скрыть твой безвольный овал лица. Но только не окладистая, а короткая и ухоженная… А как же ты думал? Ты только представь себе, как твоя Элечка захочет с тобой жить семейной жизнью, если ты вот так заявишься к ней в таком затрапезном виде?

– Не могу-у без не…

– Да никуда она от тебя не денется! Хватит хныкать! Помни, что сам Троегубов на твоей стороне. Мы о том толкуем, что тебе надо изменить свой облик и поведение. Она же молодая девка, а ты как из позапрошлого века вылез! Вот каково ей с тобой общаться, как ей с тобой пойти куда-то, если ты не на мужа похож, а на бедного репетитора?

– Что же мне делать? – захлопал мокрыми ресницами Мензуркин.

– Первым делом вытереть нос и забыть эти хныканья. Вырабатывай решительную походку старшины взвода и повторяй про себя: «Я – мужчина. Я всё могу. Меня все любят, уважают и ценят»… Кстати, какого лешего ты сам всем услужливо предлагаешь выполнить их работу или диссертацию написать? Пусть сами за тобой бегают, а ты сам – ни-ни! Не старайся сразу же услужить, а скажи, что-нибудь вроде: «Как только мне позволит время, я вам обязательно перезвоню». Всех избаловал своей безотказностью. Надо помогать людям, но нельзя сажать их себе на шею. Ты же не пэтэушник какой-нибудь, а экономист, инженер, краснодипломник! Чувствуешь, как звучит? А ты лебезишь перед всеми, как будто кому-то чего-то задолжал. Это они тебе должны, а не ты им! Во-вторых, надо прекратить сидеть на работе по ночам. Чего ты тут забыл?

– Так я же… я же это… К Элечке нельзя, а у меня дома так пусто, так грустно-о, ох…

– Тьфу! – дружно плюнули женщины, а Алина предложила:

– Так запишись в спортивный клуб. Вот увидишь, как твоя жизнь сразу изменится. Ты же не в глухомани живёшь, а в крупном мегаполисе. Неужто некуда пойти вечером? Ходи на курсы вождения, иностранных языков, развивайся, общайся.

– И твоя Элька сразу изменит отношение, – подтвердила Елена Николаевна. – Может, её твоя зацикленность на ней как раз и пугает. Это раньше в романах такая страсть прославлялась, а современная психиатрия относит её к маниакальным наклонностям.

– Да вы что! – испугался Григорий Захарович. – Да как же ещё можно любить, если не так?

– Спокойнее. Ты же не школьник, у которого вчера первый прыщ на носу выскочил, а взрослый человек. Вот и намекни ей слегка, что вполне можешь пережить её равнодушие. А если ты на каждом шагу будешь перед ней лебезить «ой, Элечка, моя Манюнечка-красатулечка!», так надоешь ей уже через пару дней.

– Я так не смогу, – потерянно произнёс Мензуркин.

– Сможешь! И выкини из своего лексикона слова «не могу» и «не умею». Мензуркин! Да перестань же ты быть такой жопой, в конце-то концов!

Иногда его хотелось убить, хотелось заорать в лицо: «Без чего-чего ты не можешь жить? Без презрения какой-то малолетки?! Без ежедневного унижения и боли? Дозу свою ежедневную не получил, надо же! Может, мы тебе лучше руку сломаем? Или сразу ногу? И дело с концом, а?». Ну что ты будешь делать! Любовь для таких – непременно мания, зависимость сродни алкогольной, что является вернейшим признаком незрелости. Такая болезненная связь угрожает эмоциональному или физическому благополучию человека, но заканчивать со всей этой бодягой он даже не собирается.

Мы подозревали, что если вдруг случится чудо, и Элечка сама прибежит к нему, чтобы сказать: «Жить без тебя, Гришенька, не могу!», то он… потеряет к ней интерес тут же, не сходя с места. Так оно и произошло, но об этом позже.

А с того дня начал создаваться новый образ Григория Захаровича. Эмма Сергеевна его коротко и модно подстригла, оставив надо лбом кудрявый хохолок, запретила грызть ногти и купила шампунь от перхоти. Алина достала ему абонемент в заводской бассейн. Он отнекивался как мог, но был насильно доставлен туда и передан из рук в руки инструкторам. На следующий день бабы уволокли его на обеденном перерыве, когда он по дрянной своей привычке доделывал отчёт чужого отдела, на рынок в Апражку. Григорий Захарович морщился так болезненно, словно ему рвут зуб без наркоза, но жестокие женщины не обращали на это внимание.

– Вот, – подвели они его к палатке с мужской одеждой. – Девушка, нам надо этого товарища прилично одеть.

«Девушка» лет пятидесяти с зажатой в зубах сигаретой хрипло спросила:

– Прилично насколько?

– Чтобы они понравились девушке семнадцати лет.

Продавщица какое-то время изучала эту странную компанию из четырёх мало похожих друг на друга баб и какого-то измождённого несчастного субъекта вроде как мужского пола. Она не могла понять, кто он им и кто они ему. Сёстры? Непохоже. Матери? Тоже вряд ли. Подруги? Очень сомнительно. И зачем этим тёткам, чтобы этот заплаканный мужчинка понравился какой-то там школьнице? Чего только не увидишь за день работы на рынке!..

– Какой размер-то? – спросила «девушка».

– Я не знаю, – вздохнул Григорий Захарович, когда все повернулись к нему.

– Понятно.

– Вы на свой глаз определите, девушка.

– Как же я определю, если на нём чехол от рояля одет?.. Ладно. В пределах какой суммы хотите принарядить своего… этого?..

И вот наш Мензуркин обзавёлся несколькими трикотажными и хлопчатобумажными рубашками, хорошим деловым костюмом, курткой осень-весна, парой джинсов и джинсовой же жилеткой. Он, конечно же, отчаянно протестовал, что ему нужны деньги на подарок для драгоценной Элечки, но всё-таки был жестоко притащен ещё и на распродажу обуви, где прямо тут же его стоптанные штиблеты времён Горбачёва были безжалостно выброшены в мусорный бак, а их место заняли добротные ботинки. Он чуть не умер, когда его лоснящийся от времени и протёртый на локтях в нескольких местах пиджак со штопанной-перештопанной подкладкой и отрывающимся рукавом был отдан бомжам, которые даже не захотели на него смотреть. Но слегка успокоился, отстояв от выбрасывания свои вытянутые на коленях, не доходящие даже до щиколоток, неопределяемого цвета брюки. Эмма к куртке купила ему мужской шёлковый шарфик, Алина раскошелилась на пару галстуков, а Елена предложила купить ему китайскую подделку Роллекса – позолота слезет быстро, но на первое время хватит. В целом уложились в два оклада Мензуркина, которые он накопил для своей «Манюнечки». Под конец, не сговариваясь, все вместе купили ему новый портфель. Не из натуральной кожи, конечно, но очень красивый и приличный. Особенно в сравнении с той драной котомкой, с которой Мензуркин ходил ещё со студенческих лет. Если не со школьных.

– Вы меня разорите! – причитал он. – А как же Элечке подарок?

– Молчи, Мензуркин! Молчи и помни: лучший ей подарочек – это ты.

– Ах, боже мой, как это всё вульгарно! – причитал он обречённо.

Галина молча ходила за этой шумной компанией по всему рынку, очень переживая за Григория Захаровича, как мать за сына, которого истязают бездушные палачи.

Последней точкой мучений Мензуркина стала покупка очков. Очки купили тут же на рынке, у самого выхода на Садовую улицу. Одни были в тонкой респектабельной оправе под золото, с такими же респектабельными дужками. Другие были, как у современных банкиров: с небольшими прямоугольными линзами без оправы и с тонкими дужками из серебристого металла. Свои сломанные и перевязанные изолентой толстые окуляры Григорий Захарович так и не смог отстоять от сиюминутного растаптывания крепкой Эмминой ногой и выбрасывания в урну решительной Алининой рукой. Он пытался сначала похныкать, что новые очки ему «жмут и давят», но вскоре понял, что это бесполезно. Ещё дамы грозились купить ему корсет для осанки, но тут уж он совсем испугался и поклялся, что больше никогда не будет сутулиться. И надо отдать ему должное, что слово держал, невзирая на страдания.

После обеда наш нормировщик был обряжен в обновки. Он с ужасом посмотрел на себя в зеркало и тут же непроизвольно попытался натянуть на себя что-то мешковатое, потёртое и заношенное до блеска: этого добра у него на работе был целый шкаф, а дома и того больше.

– Девушки, я похож на какого-то… на какого-то… урода, – плакал он. – Можно я хоть свой старый пиджак сверху накину?

– Нельзя! – был окончательный приговор. – Мензуркин, это нам надо или тебе, в конце концов?.. Куда ты опять согнулся, как коромысло?!

– Я так не могу! – восклицал он. – Я слишком наряден, как женщина! Мужчина не должен быть таким модным!

– Девки, я его сейчас убью! – лопалось терпение у Алины. – И как раз будет, в чём в гроб положить.

– Гриша-говниша, где ты нарядный-то? – недоумевала Елена Николаевна. – Одел впервые в жизни человеческую одежду и уже в отчаянье впал. Следовать моде для мужчины – это не означает обязательно быть нарядным и женственным. Чего ты разревелся-то? Мы же не в кожаные трусы с заклёпками тебя обрядили или рубашки с цветочками. Брючки серенькие, футболочка полосатенькая – чего тут нарядного-то?.. Нет, не завоевать тебе Эльку с таким отношением к себе.

– Да не надо нам этой Эльки, – заверила Эмма Сергеевна. – Ах, Гришенька, была бы я помоложе, тогда бы точно тебя мимо не пропустила. С таким-то мужчиной да пройтись бы по Невскому в час-пик, чтоб всех парализовало от зависти… И-эх, и кому отдаём такого ухоженного мужчину!..

– А никому не отдадим – сами съедим. Ам!

Последний аргумент подействовал на Мензуркина отрезвляюще.

Надо сказать, что на Заводе все слегка переполошились, когда вдруг обнаружилось, что Мензуркин «додумался» на обеде куда-то отлучиться. Да ещё и с женской компанией! Нашлись «доброжелатели», которые оповестили об этом саму Каролину Титановну. Она на это недоверчиво сказала: «Хм». Но тут же позвонила дочке, заявив, что муж её отправился прямо среди бела дня гулять сразу с несколькими бабами. Дочка Элечка послала маму и всех остальных куда подальше, зато товарищ Троегубов отреагировал на такое известие совсем иначе:

– А ты куда смотрела, раззява? Я для чего тебе это место выбил?! – ревел он в трубку так, что было слышно в соседних кабинетах. – Его же у вас, у паскуд похотливых, уведут в два счёта! Сколько с ним баб-то было? Четыре?! Ну ваще! Даже я так не смог бы!.. А он не такой уж и придурок, каким хочет казаться.

Некоторые любители спихивать Григорию Захаровичу свою работу тоже испуганно бегали по кабинетам и искали его, как дорогую потерю. И вот они застали на рабочем месте нормировщиков какого-то строгого господина в очках, как у министра финансов, в демократичной футболке с отложным воротничком на трёх пуговках, в джинсовой жилеточке да ещё и при часах в золочёном корпусе. Вроде… вроде как… Роллекс! Батюшки-светы!..

– А нам бы Григория Захарыча? – спрашивали его, на что он стальным голосом отвечал одну и ту же фразу, отрепетированную перед этим под руководством Эммы и Елены:

– Я занят.

– Захарыч? Это ты, что ли? Гриня, ку-ку!.. Ну ты даёшь! Ну, прямо чудо перевоплощения! Богатым будешь… А нам бы это… где бы… как бы… Как там наш отчётик за прошлый квартал? А график ты сделал для нашего отдела на прошлый месяц?..

– Как только мне позволит время, я вам обязательно перезвоню, – звучал беспристрастный ответ.

Эта интонация Григорию Захаровичу долго не давалась: сначала голос его дребезжал, потом во фразе долго проступали слёзы и скрытый подтекст «Только не убивайте меня за то, что я не стану делать ВАШУ работу за ВАС, только не убивайте! Ногами пинать – пинайте, но не убивайте!». Но, как говорится, тяжело в ученье – легко в бою.

– Чего это с Мензуркиным-то стало? – шёпотом вопрошали все в тот день дам нашего отдела.

– А чего с Мензуркиным? Ах, с Мензуркиным!.. А его это… Его того… Жена довела.

– Вот сволочные бабы, что с мужиками выделывают!

– И не говори!

К концу дня заявился сам Троегубов и, боясь встретиться с Мензуркиным глазами, насуплено уговаривал:

– Слышь ты, Пробиркин. Ты этого того… Ты не вздумай Эльку бросать. Она, знаешь ли, тебя… любит…

– Как?! – вскочил Григорий Захарович и чуть всё не испортил.

На этот счёт он никаких фраз не заучил, поэтому слепая радость мигом захватила его.

– Так. По-своему, но любит. Она молодая дура ещё. Но поумнеет же! Когда-нибудь, а?.. Я тебе, что хошь, дам! Должность в Управе пока не гарантирую, но обещаю повышение оклада и статуса. Квартира не нравится – дам другую. Живи, ни в чём себе не отказывай, но только спаси ты меня от этого позора, от этой заразы, чёрт бы её побрал!

– Как только мне позволит время, я вам обязательно перезвоню, – склонился над бумагами Григорий Захарович, отчего Троегубов начал его побаиваться и даже впервые за время их знакомства зауважал. Он был воспитан таким образом, что уважение к человеку обязательно должно соседствовать со страхом, а если страха нет, то и уважать человека как бы не за что.

В тот же вечер Троегубов выхлопотал Мензуркину назначение на должность старшего нормировщика с повышением оклада в полтора раза. Сам Мензуркин порывался навестить Эльку, но наши дамы его долго отговаривали. И им это удалось:

– Гринь, только не сейчас, – убеждала его Алина, – а то вся работа насмарку и псу под хвост!

– Да, – вторила ей Эмма Сергеевна. – Пусть они недельку поизгибаются, а там уж…

– Неделю?! Целую неделю я не увижу её!.. Я не смогу!..

– В Вашем лексиконе нет теперь таких слов, Григорий Захарович! – заглушила его причитания Елена Николаевна. – Ты что, забыл? Сегодня у тебя поход в театр. Сегодня за тобой заедет моя тётка – она таксисткой подрабатывает, и я её попросила, чтобы она у знакомых на вечер одолжила крутую тачку с тонированными стеклами. А мы завтра всем расскажем, что видели, как в конце рабочего дня за тобой приезжала на личном авто какая-нибудь длинноногая блондинка или жгучая брюнетка – тебе кто больше нравится?

– Мануэлечка.

– Да не готова твоя Мануэлечка пока к таким движениям души! Гринька, крепись. Ещё недолго осталось.

Паша Клещ только дивился:

– Мужику сто лет в обед, а он с кумушками советуется, как ему поблядушку какую-то уговорить замуж за себя выйти. Я не удивлюсь, если выясниться, что вы его с собой гигиенические прокладки покупать берёте. Его надо в армию, в армию его, чтобы к хорошему такому прапору-садисту или сержанту-мизантропу попал – вот кто от всей этой дури вылечит в два счёта! Ах, какая там прекрасная терапия для таких вот олухов! И совершенно бесплатно. То-то многие мамашки нынче не пускают своих перезревших пупсиков в армию, что из них там нормальных людей сделают – нянькаться не с кем будет.

На него шикали, цыкали и продолжали разрабатывать дальнейшую стратегию по завоеванию сердца дочки Троегубова, на что Паша и тут нашёлся: «Да не сердца, а п…! Какое там у этой кулёмы может быть сердце, дуры вы».

Но все эти тщательно разработанные операции по улучшению облика и характера Мензуркина мало действовали на слабо развитое воображение Эльки, которая, невзирая на состоятельных родителей и возможность путешествовать по миру, ничего кроме банальной пьянки и гулянки не воспринимала. Не любила она Григория Захаровича и всё тут. Зато родители её переполошились не на шутку. Дошло до того, что через два дня Троегубов сам – лично! – пригласил Григория Захаровича к себе домой на семейный ужин.

– Как только мне позволит время…

– Да пошли ты всех к едрене-фене! Бросай свои диссертации для этих безмозглых болванов с учёными степенями, все чужие отчёты и просчёты и приезжай!

Григорий Захарович приехал с букетом цветов. Для Каролины Титановны, как его проинструктировали наши бабы, но ни в коем случае не для дуры Эльки. За ужином сидел мебелью и молча слушал басни Троегубова. А Троегубов обожал, когда его слушали! Начинал плести такие сказки с разветвлённым сюжетом, что только успевай записывать. Но тут вошла беременная Элечка из соседней комнаты. Она ужасно подурнела, вся оплыла, включая симпатичную мордашку, была нечёсана, неприбрана да ещё в заношенном халате. Её взбесило, что этот ненавистный человек опять пришёл в её дом. Она терпела-терпела, и наконец вышла, чтобы плюнуть ему в лицо, увидела совершенно изменившегося Григория Захаровича и громко, гортанно, как прокуренная торговка, расхохоталась:

– Ну и чучело! Ха-ха!

Мензуркин так и сжался, но вспомнил психологическую установку, что он – мужчина, который не должен бояться женщины, тем более, если она в положении. Троегубов же не выдержал, вскочил и дал дочери крепкий подзатыльник, отчего Элька стукнулась своим дубовым лбом об дверной косяк. Тут она окончательно взбесилась и вцепилась отцу зубами в плечо. Троегубов отшвырнул дочь и взмолился:

– Гришка, забери ты с собой эту сучку! Чё хошь с ней делай, только забери: спаси ты меня от этого кошмара!

Григорий Захарович подумал, что сходит с ума. Он хотел было прийти на помощь Эльке, упрекнуть Троегубова, что бить беременную студентку нельзя ни при каких обстоятельствах, но та забилась в какой-то иступлённой истерике, когда отец попросил её ненавистного мужа забрать её, как какую-то вещь:

– А кто он такой?! Кто? Урод! Вонючка! Чучело! Он меня даже не е…л ни разу! Импотент!

– В Вашем положении, Мануэла Аркадьевна, это невозможно, – вдруг раздался посреди этого гвалта спокойный голос Мензуркина. – Вот когда Вы родите, тогда и…

Он сам не понял, как смог такое сказать. Просто при виде этой подурневшей девки на сносях, которая упрекает, что есть ещё кто-то в мире, кто её не е…л ни разу, логически сам собой напросился такой ответ. Троегубовы так и замерли, а Григорий Захарович спокойно встал и вышел, не забыв расправить покатые плечи и поцеловать ручку ошарашенной Каролине Титановне. Элька уж хотела разыграть свой фирменный токсикоз с пеной у рта, но передумала, так как основной зритель ушёл, а родители уже не удивлялись никаким выходкам дочери.

После Нового года Элька родила недоношенную девочку. Младенца поместили в инкубатор, а Эльку папаша сразу же отправил поправлять подорванное здоровье в Египет. Григорий Захарович не отходил от ребёнка ни на шаг, даже отгулы взял, которых за несколько лет работы без отпусков у него накопилось на три месяца. У него был навык обращения с младенцами, так как он в юности возился со своими племянниками. А тут ещё и сестра пришла на помощь. Когда она его сменяла, Григорий Захарович забегал на работу.

– Ребята, я так счастлив! – чуть не плакал он то ли от счастья, то ли от усталости.

– Захарыч, ты когда из декрета-то выйдешь? – шутили наши острословы.

– Это такое счастье! Такой носик, такой ротик!.. И когда смотрит на меня – улыбается! Ведь я же такого счастья нечем не заслужил…

Только жестокий Паша омрачил его радость, просто спросив по существу:

– На кой тебе этот выблядок? Свои, что ли, не получаются?

– Как же так можно о ребёнке-то?! – возопили все женщины, и кто-то даже дал Паше по репе какой-то пухлой инструкцией, а Мензуркин только переспросил, что это такое, так как слов подобных не знал.

Жестокий Паша зачитал ему тут же из Интернета: «Выблядок – человеческое существо, рождённое в результате внезапной беременности, которая, в свою очередь, явилась следствием тотального блядства. Зачат выблядок всегда под сильным воздействием алкоголя на производителей, которых родителями назвать трудно (обычно тоже выблядки). В девяносто девяти процентах случаев мать не знает имени отца, так как ей «така лажа по фигу». Детство выблядка проходит в крайне неблагоприятной среде: среди алкоголиков-дегенератов (иногда, по совместительству, наркоманов). Первые слова такого полезного в будущем члена общества это «мля», «науй», «чмо» и так далее в том же духе. Много времени проводит либо с родичами, бухая (подливают ему буквально с колыбели, чтоб не ревел и не доставал своими воплями), либо на близлежащих свалках и индустриальных зонах (в поисках пропитания – инстинкт самосохранения развит очень хорошо, как и у прочих представителей быдла). К первому классу школы выблядок уже умеет фигурно материться, чем вызывает уважуху среди сверстников. Двоечник, потому что наследственное. Редко доучивается до девятого класса (либо бросает, либо переводят в вечернюю школу, которую тоже бросает). К пятнадцати годам (если доживёт) имеет опыт половой жизни с заблудшими в родной притон синявками, иногда даже с родственниками, подвержен риску сексуального насилия со стороны бесчисленных сожителей своей матери…».

– Какой ужас! – прошептал потрясённый Мензуркин. – Господи, в какое страшное время нам всем выпало жить! Бедная… Элечка.

И заплакал. А Паша опять получил по репе, но только зло рассмеялся.

Когда новорожденную выписали, мы все ходили на неё смотреть. Назвали девочку Машей. Марией, Марьей Григорьевной. Тёща-то хотела назвать внучку как-нибудь Эсмеральдой, Клеопатрой или Кармен, но наши дамы её отговорили, сказав, что имя надо выбирать к отчеству и фамилии. Эсмеральда Мензуркина или Кармен Григорьевна будут губительны для хрупкой детской психики.

– Ребёнок будет иметь массу проблем во взрослом возрасте, – убеждала её Галина разумными доводами по просьбе Григория Захаровича. – Особенно, если ассоциации, которое вызывает необычное имя у посторонних, не будет соответствовать личностным качествам ребёнка. Насмешки сверстников заставят ребёнка постоянно занимать оборонительную позицию, что сформирует очень непростые черты характера.

Каролина Титановна звонила Элечке в Африку, спрашивала, как она хочет назвать дочку, на что Элька прохохотала три варианта: «Водкой, Виагрой или Вагиной». Новоиспечённый дед Троегубов заявил, что ему вообще по барабану как это будет называться: «Бабу как ни назови, а она всё одно сукой окажется». Тем более его новая пассия на днях тоже «обрадовала» своей скороспелой брюхатостью.

Так наш Мензуркин стал отцом. Бывает такое, что обычно тихий и неконфликтный человек вдруг поразит всех твёрдостью характера, будет разрываться на части, но не отступится от когда-то принятых на себя обязательств. Вот Григорий Захарович и разрывался между работой и дочкой, то есть показал себя настоящим мужчиной, хотя в это понятие каждый вкладывает свой смысл. Оказалось, что кроме него Машка никому больше не нужна. Если над ним некоторые ещё и посмеивались, то он обезоруживал простым ответом: «У неё же никого кроме меня нет». Иногда приносил её на работу, когда в конце месяца без него совсем уж «зашивались», и мы все по очереди дежурили у её коляски, кормили, меняли памперсы. Даже Паша Клещ пел ей колыбельные. Но больше всех с ней возилась Галина. «Дочь полка» Маша была сначала слабенькой, но заметно крепла и оказалась очень уж голосистой. Говорили, что в маму.

Родителям Элечки в самом деле было не до внучки. Ещё весной грянуло новое сокращение штатов в Управлении, и под него попал сам товарищ Троегубов. Так-то он крепко там сидел, но тут выяснилось, что невзначай отбил пассию у самого заместителя начальника Управы по кадрам. Участь его была решена. С его падением на нашем Заводе сразу в двадцать четыре часа ликвидировали должность оператора ксерокса, как надоевшую всем бесполезную опухоль, так что Каролина Титановна тоже осталась без работы.

А Элька приехала с восстанавливающего отдыха только к августу с новым кавалером. Тут уж Григорий Захарович почувствовал себя полным дураком. Он снова начал было страдать, но маленький ребёнок рядом не позволял уходить в личные переживания. Один раз Элька заявилась домой ужасно пьяная и, в ответ на попытки Григория Захаровича обуздать её хамское поведение, расцарапала ему лицо ногтями. Тут уж в нём окончательно проснулся рассерженный мужчина, любовь которого если и безгранична, то терпение не вечно, так что он не только надавал юной жене по морде, но и выполнил свой супружеский долг. Первый раз. Он уж думал, что она ему теперь точно что-нибудь откусит, но Элька наоборот как-то сразу затихла и даже о чем-то призадумалась. Григорий же Захарович окончательно выздоровел от своей любви и даже ужаснулся, как он – взрослый мужчина, человек с высшим образованием, краснодипломник и исполнительный работник – мог так страстно и странно влюбиться в эту грязную и подлую девицу, которая ничего кроме мордобоя не понимает и ничем в жизни кроме развесёлого времяпрепровождения не интересуется!..

Он забрал Машку и ушёл в свою коммуналку, которую, к счастью, так и не успел продать. Утром отнёс дочку к сестре, поручив уход за ней старшим племянницам-умницам, и пришёл на работу сам не свой от ярости. Таким его ещё никто не видел!

А у Нартова опять был день рождения. И мы в обед опять ели арбуз под Мартини. Старший же нормировщик вдруг дал всем такой разгон, что эхо грозы донеслось до самых до окраин нашего Завода. Наконец он ворвался к нам и сначала долго орал, что пока он вкалывает за десятерых, как папа Карло, некоторые тут едят «ананасы в шампанском», что у него уже нет сил смотреть на те безобразия, которые творятся у него под носом…

– Ну, Мензуркин, ну ты ваще! – восхитилась им Эмма Сергеевна. – Какой темперамент, какая экспрессия!.. Распрямился, похорошел, оброс мускулатурой! Даже овал лица стал какой-то такой решительный… С таким-то мужчиной да совершить бы дефиле по Невскому, чтоб все подохли от зависти!.. Если бы тебя сейчас Элечка твоя увидела, она бы точно в тебя влюбилась.

От этих слов Григорий Захарович всхлипнул, сел на стул и попросил выпить. Его с непривычки быстро развезло, и он решительно заявил, что разводится с дочкой Троегубова. Он со всеми хлопотами о дочке даже не слышал, что его тесть потерял всякую свою влиятельность.

– Какая змея, какая дрянь! – ругал он Эльку. – Я честь её и будущее спас, а она!.. Неслыханная низость! Вошла в мой дом, покрыла всех позором и стыдом… Хотя, всё так и должно быть. Ты любишь женщину, ты жертвуешь ей честью… ты окружил её забавами и лестью, но ей за что тебя благодарить? Ты это сделал всё из страсти и самолюбия, отчасти, чтоб ею обладать, пожертвовал ты всё, а не для счастия её. И что такое благодарность? Всего лишь вещь, которая зависит от цены услуги…

– Да ладно тебе так казниться, – подливал ему спиртного Паша. – Ты сделал всё, что мог, Гриня.

– Предательница! Каким мукам она меня подвергла! Я её боготворил, а она так низко пала – и в какие руки… Я ей не пэтэушник какой-нибудь, а инженер! У меня институт с красным дипломом закончен, между прочим!.. Заманила меня как саррацения, а я повёл себя как глупое и беспечное насекомое. Вот такой ботанический курьёз. Польстился на яркую обёртку, надеясь получить внутри сладкую конфетку, а в итоге… Я и дочку у неё заберу. Она и мать-то никакая! Даже материнский инстинкт отсутствует в её гнилой подкорке.

– Закусывай, Григорий Захарыч, закусывай, – Нартов подавал ему на вилке котлетку, а Елена Николаевна салфеткой аккуратно промакивала Мензуркину слёзы.

– И как я мог так ослепнуть? – ужасался он сам себе. – Как я мог наделить её в своём глупом воображении теми свойствами, которые пробуждают во влюблённом сердце чувства почти религиозные?! Не ел, не спал сутками! И ради чего?.. Всё! Решено. Разведусь и… И вот на Галке женюсь! На Иордановой. Она меня давно любит и ждёт, я это знаю. Она такая баба замечательная, а я как дурак сопливый запал на этакую мразь!

Он ещё долго рассказывал нам о плане мести клану аспидов Троегубовых, но в какой-то момент распахнулась дверь и на пороге воз-никла Элечка:

– Гришенька! – воскликнула она, так что все вздрогнули. Не потому, что она громко воскликнула, а потому что никто никогда доселе от неё таких нежных слов не слышал. – Да что же ты домой-то не идёшь? А где же Машенька? Да что же это ты?..

И она взасос вцепилась поцелуем в Мензуркина. Все, кто как с чем в руках стояли или сидели в каких позах, так и замерли. Когда Элька отклеилась от Мензуркина, он обернулся, обвёл всех мутным взглядом и глупо улыбнулся. Жена схватила его за руку и потащила за собой к выходу.

– Ну ваще! – прошептала Эмма Сергеевна. – Таких страстей и в мексиканском сериале не увидишь.

– Удивительно, как это мужик может быть одновременно таким решительным и такой тряпкой, – презрительно фыркнула Алина.

– И почему это добрые, хорошие люди так часто тянутся к плохим и гадким? – словно бы саму себя спросила Елена Николаевна. – Вот помяните моё слово, но она его стащит в омут. Так часто бывает, что хороший мужчина тянется к плохой женщине, к какой-нибудь отвратительной интриганке или потаскухе, а хорошая женщина тянется к плохому мужчине. И всё бы ничего, если бы от таких союзов плохие люди становились лучше, но не тут-то было. Плохие всегда выигрывают: они утягивают на свой уровень хороших. Не знаю ни одного случая, чтобы хороший мужчина какую-нибудь пустую и праздную шлюху сделал хорошей женой. Она его сравняет с собой, а не он её поднимет до себя. И кто это придумал, что добро побеждает зло, если зло всегда легко и быстро подминает добро под себя? И почему нет никакой науки на этот счёт, чтобы прямо со школы объяснить хорошим людям, чтобы они тянулись к своим, а не тратили жизнь на бесполезные попытки переделать сволочь в человека?

– Да мужики вообще в бабах ничего не смыслят! – заявила Алина. – То женятся на проститутке какой-нибудь, а потом недоумевают, почему из неё хорошей жены не получилось. То от хорошей жены бегут куда-нибудь в гнездо разврата. Почитаешь нашу светскую хронику и поймёшь, что даже мужчины с образованием и положением в обществе, при больших деньгах и полномочиях не дальше своих диких и неотёсанных собратьев ушли. То футболист женился на некой шмаре только потому, что она перед ним танец живота сплясала. Потом через полтора дня развёлся, а теперь она гоняется за ним, за дураком, по всей Москве и прилюдно требует, чтобы он к двум квартирам и трём машинам, которые он ей оставил, ещё загородную усадьбу отдал. Даже олигарх какой-то со своими бабами справиться не может. Переженился практически на всех шалавах, какие ему на пути попадались – а путь его частенько пролегал через бордели. Теперь не знает, как от них спастись. Доят его, как корову, а он только невыразительно крякает о чём-то наболевшем.

– Нда-а, мезальянс, – заметил Нартов. – А у Эльки этой башка-то варит. Хоть и пустая бабёнка, а головёнка-то соображает. Вы думаете, что это раскаянье, пробуждение совести? Нет. Обычный испуг, трусость. Такая штучка боится лишь угрозы: «взамен любви у ней слова, взамен печали – слёзы». Испугалась, что папу попёрли с должности, а муж собрался внести порядок в свою личную жизнь, вот и прибежала. Даже хвост поджала.

С Элькой Мензуркин так и не развёлся. Галина с горя перешла в отдел оборудования, где надо было ездить в командировки, и тут же уехала с рабочей поездкой в Казань, а потом в Петрозаводск. Составила такой толковый отчёт о проделанной работе, что начальство решило отправить её на выставку промышленного оборудования в Финляндию. Григория Захаровича вспомнил какой-то управленец, которому он несколько лет тому назад писал доклад к экономическому форуму, и выдвинул его на хорошую должность в Управлении, несколько обезлюдевшем после последнего сокращения штатов. Григорий Захарович через какое-то время получил квартиру, машину и… завёл любовницу – всё по джентльменскому списку настоящего чиновника. Сначала одну завёл, потом и другие подтянулись. Что с ним сталось, нельзя сказать точно. То ли любовь его потеснилась и уступила место холодному разуму, то ли он привык к такому порядку вещей в семействе Троегубовых, но в точности перенял многие привычки своего тестя, Элькиного отца. Неравный брак выровнял его добродетели под ту среду, в которой он очутился, и перестал быть неравным. Теперь Григорий Захарович стал там равным среди равных.

Погуливал он с какой-то радостью именно от осознания, что мстит своей жене: пусть побесится – не всё коту масленица. Элька бесилась, но терпела. А куда деваться, если отец и мать сами зависят от зятя, а она опять ждёт ребёнка? Теперь Мензуркин любил её донимать тем, что периодически спрашивал снисходительно-великодушным тоном:

– Ну и от кого мы на сносях-то, а? Кто нас на этот раз в подъезде е…л? Или не в подъезде дело было? А где? В привокзальном туалете? Или прямо на помойке?.. Ну, мать, спрос на тебя растёт с каждым днём!

Элька ревела, клялась, что ребёнок от него, а он только улыбался, потому что и сам прекрасно это знал. К Машке её близко не подпускал, отдал сестре, которой купил огромную квартиру и давал деньги на воспитание дочки.

Один раз он так разгулялся, что заявился к Иордановой посреди ночи, но Галина, воспитанная по принципу «чужой муж – не твой муж», не пустила его. На другой день он её отстранил высочайшим указом от поездки в Финляндию и даже чуть не уволил от обиды, но потом передумал. Они тогда разругались окончательно и навсегда расстались.

– Какой ты глупый и малодушный, оказывается, – серьёзно сказала ему Галина. – Ты меня просто разочаровал. Скажи мне, кого ты любишь, и я скажу, кто ты. Ты любишь пустых и чёрствых бабёнок, которым даже не интересен твой богатый внутренний мир…

– Да ну тебя! Ещё ты мне будешь нервы мотать, старая дева! Очень надо мне вас любить: поставил в позу и получил своё!..

Галка хотела дать ему оплеуху, чтобы в нём хотя бы на миг проснулся прежний Гриша Мензуркин, но передумала. Потом долго ревела у нас в техотделе, когда у Нартова опять был день рождения всё с тем же традиционным арбузом под Мартини.

– Дура ты, Галка, – искренне пожалела её Алина. – Так извелась из-за своего Мензуркина, а тебе надо о будущем думать.

– Ничего я не извелась. Я думала, что мы будем вместе, что у нас будет семья, а он… Он стал таким же, как эта Элечка. А был совсем другим.

– Ведь был такой хороший мальчик! – наигранно воскликнула Алина.

– Ага, «на скрипке полечку играл», – подпел ей Паша.

– «Решал заумные задачки и всё как надо понимал», – закончил Нартов. – Ах, Григорий Захарыч, Григорий Захарыч… С курвами поживёшь, так сам невольно курвой станешь. Вот так жестоко жизнь людей ломает.

– Это сами люди жестоко переломали всю жизнь. Он же сам себе такую семью выбрал, – возразила Елена Николаевна.

– Тоже верно.

– Знаете, – вдруг стала серьёзной Алина, – а он даже мне стал нравиться. Получается, если бы Элька так подло себя не вела по от-ношению к нему, он бы никогда не стал таким.

– Каким?

– На мужика похожим.

– А мне разонравился, – сказала Елена. – Мужчина не обязан быть грубым и наглым, чтобы прослыть мужчиной. И Галину променял на какое-то барахло – разве ж это дело? Разве нормальные мужики в бабах до такой степени не разбираются?

– Галя, ты лучше и умней всех этих Элечек, – гладила плачущую Галину по голове Эмма Сергеевна.

– Да какая разница? Он всё равно не видит ничего. Я всё жду и жду, а он… Он, как и все другие, бежит за доступностью. Иногда лишь мне кивнёт, бросит взгляд и всё. Всё! А я готова ему жизнь отдать!..

– Не надо никому отдавать свою жизнь, – отрезвил её Илья Алексеевич. – Не тот век. В наш век любовь должна быть не безумная, а разумная. Это в эпоху французских романов модно было расставаться с жизнью ради любви к тому, кто тебя и в грош не ставит. А тебе, женщина третьего тысячелетия, надо аспирантуру ещё закончить, в Финляндию съездить с рабочей поездкой. И что это за дикие наклонности: отдавать свою жизнь кому-то! Разве достойный человек примет в жертву чужую жизнь? Это только комнатный тиран требует жертв, а зачем он нам нужен? Нет, нам такой хоккей не нужен. Если уж вас и тянет на тиранов, девушки, то не на комнатных же западать. Уж найдите себе махрового какого-нибудь, чтобы в мировых масштабах.

– Да какой же он тиран?! – Галина даже плакать перестала от изумления, что её Мензуркина так обозвали.

– Комнатный классический с замашками садиста. Не случайно он на такую проблемную малолетку запал. Теперь будет кого опускать ниже плинтуса до самой пенсии. И не придерёшься! Скажет: я же эту шлюху с пузом взял, так что имею полное право, для чего и брал. Тебя вот, хорошую бабу, до слёз довёл… И вообще не понимаю, почему в мой день рождения уже который год кто-то да плачет! Я ведь и обидеться могу.

И мы все дружно загорланили:

– Хэпи бёрсдэй ту ю! Хэпи бёрсдэй ту ю! Хэпи бёрсдэй, дарлинг Илья Ляксеич! Хэпи бёрсдэй, дринкь до дна!