Трудно понять тех русских мальчиков и девочек, которые полюбили в последнее время играть в фашистов. Хотя понять можно что угодно. Так исторически сложилось, что слово фашист в русском языке не обязательно употребляется в значении «приверженец гитлеровской идеологии». Часто оно используется вообще безо всякой идеологии, как синоним ругательств, обозначающих кого-то очень нехорошего от подлеца и мерзавца до просто хулигана, шпаны. Мальчишки высадят в окне стекло футбольным мячом, и вот уже хозяйка квартиры кричит им вслед: «Ах вы, фашисты!». И она совсем не считает их какими-то сторонниками «социально-политического режима тоталитарного типа», а просто в памяти так закрепилось, что фашизм – это нечто плохое, и если надо кого обругать, то смело называй его фашистом. Люди часто употребляют какие-то слова, совершенно не задумываясь над их этимологией и дефиницией. Иногда, например, можно услышать такие вопли в чей-либо адрес: «Ах ты, амёба бесхребетная! Ах ты, инфузория без туфельки!», а что такое амёба или инфузория – оратор не имеет ни малейшего представления. Так, что-то очень обидное, должно быть.

И вот русская молодёжь повадилась в последние годы корчить из себя этакую пародию на арийцев и прочую третьерейховую муть, которой весь мир давно переболел, да и более-менее успокоился. То ли с играми сейчас у русских детей совсем как-то туго, то ли им до тошноты надоели заморские ниндзя и отечественные богатыри из мультяшных боевиков, которые мало чем отличаются друг от друга. По сути они умеют только крушить условно вражеские челюсти, а в мирной жизни теряются, и ума им хватает только на то, чтоб на печке лежать да в потолок поплёвывать. Появилось много детин, которым уж пора начинать жить, а не играть. Но они всё играют. И играют не в абы кого, а в фашистов! Странно видеть людей, которые изображают из себя тех, кто опровергал само их право на существование. Странное словосочетание: русские фашисты, когда фашизм в своё время объявил всех славян вне закона. Вспоминаются кадры из фильма Элема Климова «Иди и смотри», где немецкие солдаты закидывают, как лягушонка, пока ещё живого славянского ребёнка за ноги в горящий амбар, куда согнана вся деревня. Теперь такие же лягушата – жертвы альтернативной истории – поклоняются фюреру, как Богу.

Моё поколение играло в мушкетёров и кардинала, в Чапаева и контру, в тимуровцев и квакинцев, в молодогвардейцев и гестаповцев. Девочки играли, конечно, в вечные, как мир, «дочки-матери», но эта игра была не нами придумана, поэтому нельзя сказать, чтобы она как-то характеризовала поколение «последних пионеров и комсомольцев». Лицо поколения определяют именно игры мальчиков. Там больше идеологии и столкновений между тем, что на момент игры принято считать добром и злом, правдой и ложью, светом и тьмой. И может так статься, что новая идеология именно прежний свет объявит тьмой, а бывшую ложь – правдой.

Прямо скажем, что игры эти были не совсем детские. Точнее, совсем не детские. Доходило до самых ожесточённых драк, до выбитых зубов и разбитых кулаков. Но в результате всегда побеждали «наши»: мушкетёры, чапаевцы, тимуровцы и молодогвардейцы. И этому радовались даже те, кто играл за вражеский лагерь. Потому что иначе и быть не могло, чтобы победили не «наши», а враги. В этом и заключается смысл любой игры, чтобы в ней восстановить справедливость, какой она должна быть по представлениям играющих. И пусть в жизни Чапаев погиб, а молодогвардейцы казнены, но в наших наивных детских играх такому «гадству» не могло быть места.

Как раз в год моего рождения был снят фильм «Семнадцать мгновений весны», где фашисты были показаны очень гордой, сильной, красивой кастой «истинных арийцев с нордическим характером». Но как-то не блажило в эту касту играть. Может, потому, что было показано, как эта каста гибнет от амбициозной веры в свою исключительность. А может быть, просто оттого, что самым лучшим арийцем там оказался… советский разведчик Исаев Максим Максимыч. Мы тогда пытали взрослых расспросами, что это за избранная раса такая, коли русский человек так легко перешёл в неё, и никто из арийцев даже не догадался, что он – мало того, что не ариец, а представитель как раз той нации, которую фюрер окрестил «недочеловеками»? Попробовал бы китаец прикинуться эфиопом – вряд ли у него что получилось бы. Зачем вообще провозглашать какую-то расу самой лучшей или худшей, если внутри нации все люди разные, и иногда члены одной семьи не находят общего языка между собой? Чем один человек отличается от другого человека, и почему на основе этих отличий кто-то берёт на себя право уничтожать непохожих на себя?

Мы расспрашивали об этом учителей, но они не знали, как это объяснить, тем более детям. Подобные темы были под запретом, да и информации по ним никакой не было. Мы знали из уроков истории, насколько страшной была война с фашистской Германией, и безошибочное детское чувство прекрасного подсказывало, что творцы таких безумств и злодеяний никак не могут быть высшей расой, если она вообще имеет место быть. В семье не без урода. Один может прославить расу или нацию, а другой – опозорит её донельзя, хотя при этом и будет орать, что он – великий сын своего народа. Опозорит так, что мир забудет даже выдающихся детей этого народа, которые жили задолго до этого «великого сына». И никто из соплеменников не додумался сказать ему: «Какой ты, на фиг, великий сын народа? Ты просто не тем ударился о воду, дурачок».

Но почему на звание высшей расы всегда претендуют именно одичавшие человекообразные? Высшая раса – это, должно быть, люди высочайшей порядочности и образованности, абсолютной внутренней свободы и культуры. Но такие люди никогда не станут стучать себя кулаком в грудь: «Я – суперчеловек!». Так всегда поступают только недоделанные. Это их удел. Их, кстати, всегда можно по этому жесту определить – никогда не ошибётесь. Если вам кто станет рассказывать о своей принадлежности к чему-то избранному или высшему, плюньте ему в харю – он большего и не заслуживает. А ещё лучше – пройдите мимо, если этот «высший», конечно, предоставит такую возможность. Потому что такие люди больше всего не любят, когда кто-то проходит мимо без внимания к их неустойчивой персоне.

Сложно было бы представить себе, скажем, Дмитрия Лихачёва или Мстислава Ростроповича, чтобы они говорили о своей избранности и причисляли себя к сверхлюдям. Опять-таки следует оговориться, что сверхчеловеками – или, как в англоязычном мире говорят, суперменами – мы будем называть не бесчисленных клонов агента 007, которые смело наматывают чьи-то кишки на кулак, потому что им так приказало начальство. А будем понимать под этим словом именно простых живых людей, которые остаются людьми даже в самых нечеловеческих условиях; кого не могут заставить перестать быть живым и всё чувствующим человеком ни слава, ни почести, ни жестокости жизни, ни прочие ужимки многогранного мира. Когда я слышу о суперменах, то представляю именно таких людей, и ничего не могу с собой поделать. Не могу ими считать каких-то недалёких и самодовольных костоломов.

И тем более странно видеть палачей и психопатов, которые совершенно серьёзно считают себя сверхлюдьми и высшей расой. И уж совсем страшно наблюдать, как внуки и правнуки тех, кого терзали эти палачи, играют в эсесовцев и солдат Абвера, носятся с именем Гитлера на устах, как с молитвой, и играют так самозабвенно, что даже могут убивать своих противников прямо на центральных улицах города, пережившим Блокаду и прочие выходки высшей расы. Трудно понять, где в их игре «наши», «свои» и все прочие. И вообще, в чём смысл и суть игры? Да, дети – это цветы жизни, но такие дети напоминают цветы без корней. Их корни воевали против тех, кого цветы теперь считают «своим», «нашим». Их корни обрубили, отделили от них, доказали, что всех этих подвигов можно было и не совершать, что всё постепенно уладилось бы само собой, путём эволюции… Но без корней любая поросль умирает. Нет, она ещё какое-то время ходит, дышит, питается, то есть физически жива и даже вроде как здорова. Как выгнившее изнутри дерево без сердечника ещё продолжает производить впечатление чего-то мощного и устойчивого.

То ли их оторвали от корней, то ли они сами оторвались, но нас вообще иногда называют «Иванами, родства не помнящими». Мы страшно обижаемся, естественно, на такие заявления, но никто не обидится, если увидит на стенах своего дома или подъезда корявую свастику.

– Да это же детишки играют, – скажем мы себе. – Дитя чем бы ни тешилось, лишь бы не плакало.

И я представляю, насколько эти «игры» могут шокировать и даже убивать стариков, если они удивляют моё анархическое поколение, на юности которого переломились и государственный режим, и государственная идеология, и вообще всё, что только могло переломиться и изогнуться под порывами «ветра перемен».

Психологи утверждают, что многие проблемы в обществе проистекают от нарушения общения между людьми, между поколениями. Это утверждение часто используется в рекламе операторов мобильной связи. Дескать, общайся за ноль центов в минуту и горя не знай. Показывают при этом говорливых статистов, которым по ходу действия прямо-таки невтерпёж звякнуть хоть кому-нибудь, дабы сообщить, что они в данный момент находятся там-то с тем-то и делают они то-то и так-то. Говорят много и долго, затрачивают на оплату телефонных разговоров бешеные деньги, но вместо общения нарастает только непонимание и раздражение, почему кто-то не позвонил вовремя и не доложил, какого цвета трусы на нём сегодня. А просто общение заключается не в беспрерывной эксплуатации речевого аппарата. Иногда и молчание лучше опишет, что у человека на душе. Есть такой древний обычай, как минута молчания, когда тишина расскажет людям больше всех учебников по истории.

Я не помню, кто именно из взрослых моей семьи рассказывал нам о войне. Но я помню словно бы с самого рождения, что фашизм – это зло. Поколение родителей на себе испытало, что такое высшая раса, и на чём держится её липовое величие. У несовершенных людей так заведено, что величие одних всегда держится на унижении других. Так было и у немцев, и у русских, и у всех остальных народов. Возможно, когда-нибудь человечество научится своё величие – если оно кому надо до зарезу – держать на своих плечах и только на своих. Величие же арийской расы было хлипким уже потому, что опиралось на унижение детей: славянских, семитских и даже немецких.

Представьте себе какого-нибудь здоровенного бюргера середины прошлого века, который живёт трудом пленных детей на каменоломнях, и как он хвалится своим могуществом? Так у Радищева в знаменитом «Путешествии…» описан некий великий земледелец, который не нашёл себя в столичной службе и удалился в деревню. Сам он никогда не касался сохи, но уподобил крестьян своих сельскохозяйственным орудиям, которым по его мудрому мнению не нужны были ни пища, ни одежда, ни жильё. При таком раскладе дела его пошли очень хорошо, и даже в неурожайный год уродился «хлеб сам-четверг», а о нём самом по округе пошла слава, как о «знаменитом земледельце».

И заклинит же так иного социопата, чтобы его считали выдающимся хоть в чём-нибудь, что он способен убедить в этом целую нацию. Не самую глупую, следует сказать, а нацию выдающихся учёных и философов, литераторов и композиторов. И вот эта умнейшая нация послушно согласилась, что, благодаря своей избранности, она имеет законное право унижать и даже уничтожать другие народы. Такие болезни не длятся долго – нужны колоссальные запасы силы и энергии для ора и визга с трибун о своём величии и о ничтожестве всех остальных. Когда эти силы иссякают, наступает кризис и медленное, болезненное выздоровление. Не у всех, конечно же.

Немцы переболели этой болезнью в середине ХХ века, а в конце века решили покаяться. По окончании столетия мир как-то невольно старается оценить вековой путь и сделать работу над ошибками, а уж по завершении тысячелетия – и подавно. Какой тут к чёрту Третий Рейх, если третье тысячелетие на носу! Папа римско-католической церкви именно на рубеже тысячелетий покаялся перед всем миром за Инквизицию и прочие «перегибы», какие всегда происходят, когда власть попадает в руки жестоких садистов и гнусных мизантропов. Работу над ошибками делать как бы поздно, но надо хотя бы предупредить ныне живущих об опасности такой ядовито-привлекательной идеи, что какая-либо нация, религия или политический строй имеют право считаться избранными и высшими, а потому непогрешимыми в своих деяниях.

И вот дети и внуки тех, кто болел фашизмом и бредил Третьим Рейхом, решили покаяться за своих отцов и дедов хотя бы перед детьми, которые благодаря этому взрослому и совершенно осознанному бреду были лишены самого детства. Перед детьми без детства, перед детьми, которых никто не считал цветами жизни, и поэтому они были вынуждены стать взрослыми уже в таком нежном возрасте. Теперь-то они уже не дети, многие из них приблизились к завершению земного пути, а кто-то уже перешагнул в мир иной, но после 50-летия Победы появился такой статус, как «бывшие малолетние узники фашизма».

Мой отец стал этим самым узником, когда ему было всего три года. Всего-то три года от рождения! Я до сих пор не пойму, когда вижу трёхлетних детей, до какой степени безумия может дойти тот, кто уверует в своё право строить собственное величие на рабстве таких ангелоподобных созданий, один вид которых заставляет взрослого человека стать лучше и добрее. Не пойму и того, как эта высшая раса могла додуматься до эксплуатации стариков, до отстрела тех, кто по возрасту был не способен работать на великую арийскую расу.

Дети, бабы и старики – вот кто остаётся самым беззащитным во время любой войны. Они и остались совершенно незащищёнными в небольшом городке в 1941-ом году, когда туда стремительно вошли бравые фашисты. Мой отец до сих пор помнит, как немцы убили его тётку – жену красного офицера. О том, что она являлась женой красного командира, донесли, кстати, свои. Соседи. Соплеменники. Соотечественники. Потом так честно и сознались: «А мы же думали, что это теперь навсегда. Мы же не знали! Чего вы, ей-богу, обижаетесь?». Не знали в смысле смены режима: надолго ли это всё? Поэтому решили хотя бы доносами заранее обеспечить себе местечко в новом раю. Так, на всякий случай.

Немцы первым делом убили коммунистов, взрослых родственников кадровых военных, преимущественно жён и матерей. И ещё несколько человек только за то, что те были похожи на цыган или евреев. Расстреляли всех пациентов местной больницы, заявив, что сверхчеловеки никогда не болеют, а если кто и болеет, то он является недочеловеком и, следовательно, не имеет права жить.

Кого-то выдали свои, кого-то не выдали, кого-то немцы и сами вычислили, но вот тётке моего отца не повезло одной из первых. Её зачем-то пытали перед смертью, как будто она, красивая молодая баба, могла знать какую-то тайну. Видимо, просто так пытали, от скуки. Доказывали лишний раз своё право на звание высшей расы. Под конец она сошла с ума, и её выволокли за длинные русые волосы на виселицу. И всё это на глазах у детей, в детство которых вот так нагло и подло вторглось неумение взрослых жить разумно и гармонично. Даже сложно себе вообразить, как они все, должно быть, орали в этот момент, как плакали, захлёбываясь от ужаса, и трясли своими сжатыми детскими кулачками, как делают все дети, когда плачут. Так сейчас можно увидеть какого-нибудь карапуза, который вот так кричит в магазине, когда мама не купила понравившуюся игрушку.

Огромную семью бабушки «милостиво» выгнали жить в сарай. До войны в России семьи были очень большими, где двое-трое детей не считались признаком многодетности, как сейчас. Старухи того поколения потом говорили, что двадцатый век отбил у них охоту рожать. Видимо, они как-то генетически это передали новым поколениям русских женщин. У них у всех было по дюжине детей! Правда, после войны почти никого не осталось. Дети умирали от голода, болезней и, видимо, просто от ужаса. У прабабушки из пятнадцати детей после всех катаклизмов в виде советской «великой политики», революций, гражданских войн и Великой Отечественной уцелели только трое. Три дочери, три сестры. Только им удалось дожить до старости. Женщине трудно выполнять своё предназначение, когда она видит такое отношение к его результатам. Мужики у власти не догадываются, что рожать и растить детей тяжело. Они никогда в это не поверят, потому что на их взгляд делать детей легко, приятно и… быстро. Какие там девять месяцев – тыр-пыр и готово, подходи следующая! А женщины как всегда раздувают из мухи слона – что с них взять? Бабы, они бабы и есть, только б мужикам жизнь отравить. Эх, и трудно же им с этими несносными бабами – никакой великой войны не дадут развязать, сразу голосят, стервы, как будто что-то ужасное случилось!

Бабушку с шестью детьми, из которых в ту войну выжили только два сына – мой отец и дядя, выгнали жить в хозяйственные пристройки. А дом, выстроенный ещё дедом и его братьями, занял какой-то важный то ли группенфюрер, то ли бригаденфюрер, то ли ещё какой-то фюрер. Проще говоря, офицер, а при нём пара-тройка солдат. В целом немцы совершенно не воспринимали жителей занятого ими города за людей. Они спокойно справляли нужду прямо у них на глазах, как обычно человек не стесняется это делать в присутствии, например, собаки. Пердели и рыгали за столом или в присутствии женщин и громко гоготали при этом. Обычные, вечно жизнерадостные скоты, которым никогда не бывает грустно, с претензией на звание высшей расы. Впрочем, именно такая публика и имеет всегда подобные претензии.

Но среди простых немецких солдат отец запомнил двух наивных мальчишек, которые заняли со своим офицером соседский дом. Им было лет по двадцать, а то и меньше, и они более-менее сносно балакали по-русски. Они играли на губных гармошках и угощали детей сахаром через забор. И всё время недоумевали, почему русские такие же белобрысые и голубоглазые, как и… сами немцы? Почему русские дети так похожи на ангелов, как и вообще все прочие дети мира? Почему Киев и Ленинград так красивы, если в них живут какие-то дикие «недочеловеки», как их учили в Германии? У них, как и у всех жертв тоталитарного режима, мозги были основательно засорены пропагандой. Они со смехом рассказывали, что им ещё в школе на уроке географии учитель доказывал, что у русских растут хвосты и рога! И тут вдруг они перестали понимать, чем русские отличаются от выдуманной арийской расы. Зачем их послали воевать с такими же, как и они, людьми, у которых построены такие красивые города? Где матери так же плачут над убитыми или умершими от голода детьми. Как это скоро будут делать и немецкие матери, когда война повернёт вспять и покатится к своему очагу возгорания, чтобы выжечь его дотла.

Когда в сарай угодил снаряд при обстреле, начался пожар, и моего пятилетнего тогда дядю завалило горящими брёвнами, то один из этих немецких мальчишек бросился его спасать. Совершенно спонтанно бросился. Как любой живой человек, который посмел остаться живым душой, хотя мозги и забили идеями смерти и ненависти. Ни бабушка, ни дядя, никто потом из семьи отца даже не смели заикаться об этом эпизоде вплоть до середины 90-ых. Шутка ли: фашист спас русского ребёнка из-под горящих обломков! Немыслимо было в советское время сказать, что фашист мог кого-то там спасти. Был установлен в Берлине памятник советскому солдату со спасённой им немецкой девочкой на руках, над которым уже лет двадцать довлеет угроза демонтажа – новое хобби стран бывшего соцлагеря. Но само слово «фашист» после войны было бранным, как варвар или вандал. Так часто и бывает: кто-то считает себя слишком великим, а другие видят в нём лишь свирепого дикаря, которому чёрт знает каким ветром в голову надуло мысль о собственном превосходстве. Сам тот немецкий солдат вряд ли сознался о таком поступке начальству. Оказалось бы, что никакой он не фашист, который должен убивать врагов, не задумываясь, а обычный человек. Не сверхчеловек высшей расы, а обычный живой человек. А просто живой человек всегда очень опасен для любого режима. Режиму нужны машины, послушные роботы, зомби, универсальные солдаты.

Быть обычным живым человеком – это на самом деле очень трудно. Трудно наступить на глотку навязанной или модной на данный момент идеологии и поступить согласно не временным, созданным чьим-то воспалённым воображением нормам. Трудно следовать вечным ценностям, согласно которым нормальный мужчина всегда спасёт и защитит слабого ребёнка, какой бы нации или расы тот не был. Опять-таки не супермен, а просто нормальный живой мужчина, обычный человек с сердцем и душой. Орать-то о своём превосходстве и заставлять силовыми методами поверить в это окружающих – любой ходячий организм может и очень любит. А вот оставаться просто обычным живым человеком, несмотря ни на что – это всегда высшее искусство. В наш техногенный и финансово зависимый век – и подавно.

Семья отца не долго жила на улице, когда их сарай сгорел, потому что вскоре весь город угнали на работы во благо великой арийской расы. Несогласных убивали на месте. Да несогласных почти и не было: дети не понимали, что происходит вокруг них, а матери всегда делают всё возможное, чтобы только спасти и сохранить жизни своим детям. Этот факт им потом припомнят уже наши сверхправильные суперлюди из НКВД.

Многих стариков и заболевших пристрелили во время этапа, а те, кто остались, даже слегка завидовали им. Но семье отца «повезло» – это они сами потом так говорили, – что выпало попасть в деревню, а не в город. Потому что в провинции народ всегда меньше заражён пропагандой центра. В городах, на немецких заводах и фабриках дети умирали очень быстро. Там были надсмотрщики с хлыстами и палками, которые могли забить насмерть за малейшую неточность в работе. У соседей, которые донесли на тётку моего отца, десятилетний сын погиб на работах в каких-то каменоломнях, а пятилетняя дочь умерла от гангрены обеих рук, так как ей пришлось голыми ладонями перетирать каменную соль. Не помог им донос – они в глазах немцев остались теми же «недочеловеками», как и прочие славяне. А мою бабушку и её сестёр со всеми детьми на рынке рабочей силы забрала семья каких-то фермеров. Так они угодили в остарбайтеры – рабочую силу с востока. Для Германии наша Ленинградская область – уже далёкий восток.

Их определили жить в сарае со свиньями, коровами и прочей живностью. Спали они в стогах сена даже зимой. Мой отец тогда простудился и чуть не умер от воспаления лёгких, а бабушка очень боялась, что его убьют, так как больных остарбайтеров не лечили, а сразу убивали. Некоторые из братьев и сестёр отца умерли от холода, голода и тяжёлой работы. Дети, вне зависимости от возраста, работали наравне со взрослыми: выгребали навоз, пахали землю и собирали урожай. Всё для великой арийской расы, которой было не по чину заниматься такой низкой и грязной работой.

Хозяева кормили русских детей из корыта, как и своих животных. И это был не самый худший вариант. Сильные, хорошо откормленные животные при этом постоянно лезли в корыто для детей, так как ревновали, что хозяева кормят ещё вот этих маленьких человеческих детёнышей. Отец запомнил, как его укусила за палец огромная свинья. Она поела из своего корыта и сунулась к ним, к детям, которые руками тоже что-то ели из корыта. Он тогда испугался даже не боли, а мысли о том, что массовым безумием и ненавистью ко всему миру заражается не только какой-то народ, но и все свиньи, коровы и лошади этого народа. Ему казалось, что даже мыши и крысы, которые шныряли ночью по сараю целыми стаями, тоже кусали их, спящих, измотанных рабским трудом детей, не из-за своей кусачей натуры, а по причине всё той же расовой ненависти. И опять-таки было странно, что у высшей расы тоже есть крысы, мыши и даже тараканы. И эта высшая раса ничего не может с ними поделать.

Сейчас стали раздаваться голоса, что узникам фашизма попадались и «хорошие хозяева», забывая или не обращая внимания на тот факт, что человек, который провозгласил себя хозяином другого человека – это уже как бы не вполне человек. И говорят об этом порой сами жертвы таких вот «хозяев». Они не понимают, что с ними обращались пусть не как с животными, а как с полезными домашними животными, которых уже не бьют, сносно кормят, но только ради того, чтобы они и дальше выполняли функции полезного скота. Высшая раса не способна любить просто людей, она может их только использовать. Вещами тоже все пользуются по-разному: кто-то бережно эксплуатирует свою бытовую технику, а у кого-то она постоянно ломается и выходит из строя, поэтому её заменяют новой.

В конце концов, высшая раса пала под натиском «неполноценных» народов. Тогда, в мае 1945-го вся Германия была объята огнём, свирепствовали мародёры, немцы уже убивали друг друга за кусок хлеба, за клочок сена. А немецкие матери рыдали над своими убитыми сыновьями-подростками, которыми Гитлер спешно затыкал бреши разбитой армии. Высшая раса дошла до самых низких поступков.

Отцу на тот момент шёл седьмой год. Из всех детей их огромного рода уцелел только он, его старший брат, которому было около девяти лет, и две двоюродные сестры. Одна из них потом умерла где-то в Латвии, когда они возвращались домой.

Дома их ждал разрушенный дом и… ненависть со стороны некоторых соотечественников. Эти «некоторые» сразу зачислили их в предатели. Им повезло оказаться далеко от этой страшной бойни и теперь зачем-то захотелось всех опалённых войной хоть как-то измазать грязью. Советские люди тогда все как-то разделились на фронтовиков, тыловиков, оккупированных и прочие группы граждан по отношению в этой войне. Конфликты были нешуточные. Распадались целые семьи. Брат-фронтовик мог не простить своей сестре, что она за время войны нашла себе в мужья какую-нибудь «тыловую крысу». Тыловики в свою очередь упрекали оккупированных, что те «немцам жопу лизали, когда мы обеспечивали фронт танками и снарядами». У побывавших в оккупации не было слов для объяснений, а только боль и ярость, поэтому у них чаще в ход шли кулаки.

Бабушка рассказывала, как после войны один бывший фронтовик упрекнул забавы ради каких-то баб с их улицы, что они «заигрывали тут с полицаями, пока мы там кровь проливали». И как эти бабы потом гнали его вилами и граблями по улице и кричали:

– А что же ты, паскуда, отступал до самой Волги?! Что же ты, защитник хренов, оставил нас с детьми и стариками один на один с вооружённым до зубов супостатом!

В это трудно поверить, но я знаю таких людей, которые на этой почве до сих пор не общаются. До сих пор! Хотя и живут рядом, на соседних улицах, в соседних домах. А вот это «пока мы там кровь проливали!» многие мужики любят орать до сих пор. Даже среди моих ровесников уже такие крикуны появились, хотя они и в армии-то никогда не служили.

У Ольги Берггольц есть рассказ, как в блокадном Ленинграде измученные голодом, морозами и бомбёжками бабы моются в холодной женской бане. От них остались посиневшая кожа да кости, а кто-то безобразно раздулся от голода. У многих выпали волосы и зубы, они постарели раньше времени, поседели и покрылись морщинами, потому что женщина задумывалась природой совсем не для таких условий существования. Но они не обращают на это внимание, потому что все одинаковы, и никто друг от друга не отличается. Но вот туда пришла женщина, которая по всей видимости недавно прибыла в Ленинград. Может быть, это была какая-нибудь журналистка или врач, которую командировали в блокадный город, и бог весть, чего ей стоило пробраться сюда по Ладоге. Но она показалась им преступно красивой: с белой кожей, с округлыми формами, с зубами и волосами. Они обступили её и удивлённо разглядывали, в их глазах было осуждение. Такое осуждение, что красавица в конце концов убежала из бани в слезах.

Это уже была не расовая ненависть, а ненависть по уровню пережитых страданий, когда люди одной нации начинают ненавидеть друг друга из-за степени причастности к независящим от них событиям. Ненависть – классовая ли, расовая или ещё какая – всегда соседствует со страхом. Недаром слово «фобия» переводится и как «страх», и как «ненависть». И в эту ненависть были втянуты даже дети. То ли это было выгодно власти, чтобы народ раскололся изнутри. То ли «сверхвеликих вождей всех времён и народов», которые наделали слишком много ошибок, повлекших за собой колоссальные жертвы в этой бойне, испугало, что Победа может сплотить народ. Но появились специальные концлагеря «для перемещённых лиц», куда отправляли тех, кто побывал во вражеском плену, в Бухенвальде и Освенциме. И эти лагеря мало чем отличались от фашистских лагерей смерти. Власть не любит быть просто нормальной. Власть у несовершенных людей – это такая игра, когда всё время беспощадно свербит в известном месте стать слишком великим и высшим. Быть просто нормальной властью и вникать в насущные дела и проблемы своего народа – это очень трудно на самом деле, это всегда высшее искусство. Гораздо проще заставить всех силовыми и подавляющими методами поверить в свою божественность и избранность, чтобы стать непогрешимыми в любых своих деяниях.

Общество в СССР перед Великой Отечественной войной и так было слишком раздроблено и разобщено. Тоталитарный режим поделил всех на врагов народа и стукачей, на раскулаченных и разбатраченных, на троцкистов, зиновьевцев и прочих, и прочих, и прочих. Война вроде как сплотила тех и этих, потому что русский народ имеет ужасную привычку сплачиваться только при глобальных потрясениях и тяжелейших катаклизмах. В мирных условиях существования фиг дождёшься от него такого единства. Но не тут-то было: людей словно бы кто-то стал сталкивать лбами. Да это уже давно замечено, что русские люди тем и живы, что сами себя поедом едят.

Отца после возвращения домой долго допрашивал какой-то фанатичный энкавэдешник, внимательно смотрел в его детские страдальческие глаза и должно быть раздумывал над непростым вопросом: мог ли этот семилетний подозреваемый предать Родину, когда работал на врага?

– Да вы что?! Это же дети! – защищала бывших детей-остарбайтеров учительница, которая тоже была угнана на работы в Германию и которая тайно учила там детей русскому языку.

– Ну и что, что дети? – сверкнул свинцовым взглядом наделённый властью карать или миловать моральный урод. – Родину можно предать, даже находясь в утробе матери!

Учительницу эту всё-таки отправили в концлагерь, а вот детей отпустили, так как мудро решили, что дошкольники вряд ли могли там предать Родину. «Хотя, вот если бы чуть постарше… Ай, да чёрт с ними совсем! И так вагонов не хватает для отправки всего этого дерьма в лагеря. И кто это придумал, чтобы возить всех этих предателей и врагов народа в вагонах? Пешком бы топали до самой Сибири. Вот это было бы правильно». Должно быть, именно такие мысли роились в гнилых мозгах охотников за «врагами народа».

Отцу в год Победы надо было идти в первый класс, но его не взяли. И его старшего брата не взяли, хотя тому было уже почти девять лет. Дядя потом так и не успел закончить среднюю школу, ушёл в армию после седьмого класса. Всю жизнь очень много читал и шутил по этому поводу: «Я же недоучка». В городской гимназии им тогда сказали, что «здесь не место предателям». Но потом вернулся с фронта бывший директор гимназии, человек по-настоящему мудрый, понимавший, что дети не должны расплачиваться за безумства взрослых, и зачислил всех «предателей» на следующий год.

В наш город после войны приехало много народа из эвакуации. Многие города и деревни были полностью уничтожены высшей расой, поэтому их население распределялось по тем населённым пунктам, которые более-менее уцелели. Нельзя сказать, чтобы они все косо смотрели на побывавших в фашистском рабстве. Но в такой накалённой обстановке бывает достаточно одной искры, одного недоброго слова, одного на миллион провокатора, чтобы между людьми пролегла пропасть непонимания, чтобы их дети тоже переняли навыки классовой ненависти.

Дети дрались. Дети били друг друга нещадно. Чаще всего одерживала верх партия тех детей, которые побывали в оккупации, в рабстве. Дети фронтовиков могли только хвалиться подвигами своих отцов, но они не владели их силой. Дети тех, кто пережил войну в эвакуации, были слишком изнеженными. Вся их «изнеженность» заключалась в том, что они тоже очень плохо питались, болели цингой и рахитом, но им «посчастливилось» не есть из корыта какие-то помои, не видеть расстрелы своих близких. А из детей, побывавшими остарбайтерами, остались по закону естественного отбора самые живучие и сильные. И хотя они были ослаблены голодом и болезнями больше всех, но в то же время они уже умели сражаться и ненавидеть. Они были очень закалёнными, так как им с самого младенчества пришлось жить в невозможных условиях и работать наравне со взрослыми. И в них сидела колоссальная злость. Эта злость давала им силу побеждать в драках.

И потом, их всё-таки было больше, чем тех же тыловиков. Весь город и близлежащие посёлки и деревни были угнаны в рабство.

– Что ж вы так бьётесь-то друг с другом? – посмеивался над ними директор и растаскивал враждующих детей за загривки лёгким движением руки. – Бьются, как с немцами! С немцами так не дрались, как они бьются со своими. Ну и ну!

От таких слов всем становилось стыдно, и враждебность постепенно уходила. Тогда в школах было больше учителей мужчин, многие побывали на войне. Фронтовики после войны были в глазах детей богами, обладали огромным авторитетом, заменили мальчишкам, оставшимся без отцов, такой важный образ настоящего мужчины. Не супермена, а именно просто обычного мужчины. Самый обычный мужчина и есть настоящий. Сложно сказать, что делали бы современные учительницы с той отбившейся от рук армией сорванцов, которые бойкотировали уроки немецкого языка, порвали и сожгли портрет Вагнера в кабинете музыки, а Шиллеру пририсовали рога. И никакие розги не могли заставить их вести себя иначе. Дошло даже до того, что в то совершенно недемократичное время пришлось пойти навстречу пожеланиям учеников и вместо немецкого ввести испанский на уроках иностранного языка, потому что немецкий никто не желал изучать.

Шли годы, война на временном отрезке века отодвигалась всё дальше и дальше какой-то чудовищной станцией с горящими домами, убитыми людьми и чувством высокой концентрации горя. И вот под конец века Германия сказала словно бы самой себе: «Ребята, а ведь мы поступили ужасно. Мы совершили преступление, что пошли на поводу у одного безумного, который по ему одному ведомым причинам так возненавидел почти всё человечество. Нам надо предупредить всех, чтобы такого больше не повторилось. Нам надо попросить прощения, чтобы в новый век шагнуть с чистой совестью».

Немцы изыскали средства, чтобы выплатить компенсации тем, кто был ребёнком в годы той страшной войны и пострадал от амбиций тех недочеловеков, которым вздумалось провозгласить себя сверхлюдьми. Закипела нешуточная работа. Начались конфликты.

– Вы что же думаете, нам в оккупации лучше жилось, чем вам? – заявляли одни. – А кто-то вообще отсиделся где-то в Казахстане!

– Я же не виноват, что меня родители туда отправили, – оправдывались те, кто военное детство провёл в глубоком тылу.

– Кто же виноват? Я, что ли!

– А ты где был, когда великий народ за тебя кровь проливал?!

– Я тогда ещё не родился.

– Ах, ты не родился! Ты ждал удобного момента для рождения, пока мы шли на баррикады…

– Да на какие баррикады ты шёл, если тебе было два года? Германия-то хоть покаялась перед всем миром за своих фашистов, а из наших никто так и не ответил за истребление своего же народа. Теперь для наших чиновников надо доказательства собирать, что ты побывал в немецком концлагере. Надо было справку об этом у фашистов попросить. Дескать, с такого-то по такое находился в Дахау, печать, дата, подпись.

– Так вам и надо! Мы вот в плен не сдавались…

Многим из бывших узников фашизма оказалось не так-то просто доказать, что они были этими самыми узниками. Фашисты в самом деле никому справок не выдавали, что такой-то ребёнок с такого-то по такое-то был подвергнут насильственной эксплуатации на благо Германии. Естественно, как у нас часто водится, нашлись и самозванцы, которые захотели выхлопотать компенсации, хотя никакими узниками и не являлись. Их не трудно понять, потому что началась странная эпоха в стране, когда невесть куда стали пропадать продукты, товары первой необходимости, а зарплаты вообще никому не платили. И даже было некуда пожаловаться на этот совершенно законный беспредел. До сих пор не наказали ни одного работодателя, который в те годы по несколько месяцев, а иногда и лет, удерживал зарплаты тех, кто работал на него, обеспечивал ему его богатство и величие. Видимо, на таких «сверхчеловеков» законы никогда не распространяются в любой стране, и от этого факта «сверхлюди» ещё больше дуреют и наглеют.

Тогда в постперестроечной России появилось ещё такое понятие, как «гуманитарная помощь», словно мы были страной беспомощных иждивенцев, которые не могут сами себя прокормить. Хотя в те годы все работали, и тунеядство преследовалось по закону. Шутка ли: после войны восстановили страну из руин, когда никто не верил, что эти руины можно восстановить! Но новые хозяева страны заявили, что люди у нас «как-то не так» работали, не так жили и не так думали. Поэтому хавайте теперь китайские консервы и мойте голову сингапурским шампунем, а то скоро и этого не будет. Вся страна была завалена «гуманитаркой», а свои товары куда-то пропали, хотя заводы и фабрики ещё не начинали разворовывать и закрывать.

Всё стало импортным. Если в советское время граждане Советского Союза благоговели перед «маде ин», то стало невозможно найти хотя бы банку отечественной тушёнки. В те годы иногда покупали и потребляли в пищу немецкие консервы, которые, как после выяснялось, были предназначены для кошек или собак. Хорошие были консервы. За ними часами стояли в очередях. Иногда в этих «гуманитарных консервах» находили такие записки: «Победителям – от побеждённых». Выяснилось, что побеждённая советским народом фашистская Германия живёт не в пример лучше этого народа-победителя, так что может даже кой-чё подкинуть этому самому «победителю», который выиграл такую страшную войну и при этом так высоко прожил жизнь, «своих душ не изгадив». И вот этим людям стали доказывать, что они никому не нужны, что они даже напрасно так страдали, потому что «немецкое пиво и сигареты лучше, а мы пьём и курим всякую дрянь». Что могут думать и чувствовать корни, которые видят такое пренебрежение к себе со стороны этих хлипких вертлявых стебельков, которые из них выросли?

Выросли целые конторы по распределению компенсаций бывшим узникам фашизма. Распределяли эти компенсации уже наши ловкачи. И вот мой отец наконец-таки собрал все нужные документы и поехал в какой-то офис. Там его очень вежливо приняли и сказали, что денег в данный момент нет – в те годы было бы даже странно услышать, что они где-то есть. Зато есть бытовая техника. Импортная! Такая, какой в Советском Союзе никогда и не было. Предложили выбрать чего-нибудь из этой техники на сумму компенсации. Отец выбрал стиральную машину. Надо же было хоть что-то выбрать.

Машина была чудо, как хороша! Техника для жизни. Не из таких, какие делала советская промышленность и которые всегда были страшным дефицитом в советское время. Такие машины ревели во время работы, как реактивный самолёт, отчего самопроизвольно выдвигались ящики в кухонных и письменных столах, так что перед стиркой их приходилось или заколачивать, или заранее вытаскивать. Ещё эти машины имели привычку «разгуливать» по всей квартире и могли даже «уйти» в соседнюю комнату от ужасной вибрации. У нас в детском саду такая машина даже провалилась на нижний этаж от сотрясения пола. Чувствовалось, что делали её умы, которые словно были встревожены, что советские граждане совсем потеряют бдительность и ещё чего доброго станут жить слишком комфортно. А с такой стиральной машиной они могут, как бы между делом, отрабатывать приёмы гражданской обороны или ещё чего-то стратегически важного.

Но заморская стиральная машина была создана именно для людей, для жизни, для уюта: работала почти неслышно, сама набирала воду, сама выливала, полоскала, отжимала. Инструкция была правда на немецком языке и ещё почему-то на китайском. Иероглифами. По-русски ни слова. Но это не беда – отец неплохо выучил немецкий ещё в дошкольном возрасте.

Когда мы её запустили первый раз, то всей семьёй прильнули к круглому окошку в дверце посмотреть, чего это там деется. Это напоминало фантастические романы Уэллса, где герои погружаются на дно морское в батискафе и зачарованно наблюдают через иллюминатор прекрасное и загадочное морское царство. Всё шло по инструкции, но… Тут взяли, да и отключили электричество. Обычное дело для наших широт. Типа, неча тут баловать, нормальные русские люди голыми руками в речке свои портянки стирают!

Машина только набрала полный барабан воды, а электричества-то и нема. Машина озадачено замолчала. Через четыре часа электричество дали, и машина снова заработала, дабы честно отработать начатый цикл. Напряжение временами становилось таким слабым, что машина снова отключалась. Понятное дело, что её создавали для работы в условиях нормального напряжения, да только где ж его взять? Но, оказалось, что это ещё не самое трудное для её педантичного немецкого организма. Вот что машине совсем не понравилось, так это ржавая вода. Она у нас не всегда ржавая, но довольно-таки часто. Причём концентрация ржавчины меняется от слаборжавого раствора в виде мочи почечного больного до сверхинтенсивного, когда вода мало чем отличается от кофейной гущи. Да ещё в этой гуще попадаются куски какого-то мазута. В жилконторе на это отвечают, что у кого-то вода и того хуже. Причина сей беды в том, что водопроводные трубы в доме быстро ржавеют, а меняют их редко. Или вовсе не меняли со времён строительства квартала, а это было ещё при Хрущёве. Но мы-то привыкли, а вот импортная стиральная машина – нет. Попробуй, объясни ей про трубы да про перепады напряжения. Это люди поймут, да и то не все, а только наши. А машина уж никак не поймёт. Её запрограммировали, что в нормальном доме должно быть нормальное напряжение и нормальная вода в водопроводе с нормальным напором. Не вода высшей пробы, не супернапряжение, а именно, что просто нормальные. Но у нас это редко, чтобы что-то было просто нормальным. У нас с нормальным напряжение. Или всё сверх меры или вообще никак. У нас иногда напряжение такое, что и холодильники перегорают, а напор воды такой силы, что срывает краны с резьбы. А попробуй, пожалуйся куда, так вода выше первого этажа доходить не будет. То ли это от нашей национальной безалаберности, то ли и в самом деле кто-то сильно тревожится, что народ слишком уж избалуется и от рук отобьётся при такой хорошей жизни.

Короче говоря, стиральная машина вскоре сломалась. Она устала захлёбываться ржавчиной и никак не могла понять, зачем ей постоянно приходится отключаться посреди стирки на несколько часов. Не выдержало её иностранное сердце наших русских реалий. Её-то создавали работать в нормальных условиях для людей, а тут всё продумано против людей. Верно сказано: что русскому хорошо, то немцу – смерть.

Но мы к ней так привыкли, что не стали выбрасывать. Постелили сверху кружевную салфеточку, поставили вазочку, примостили рядом телефонный аппарат. А барабан стали использовать в качестве корзины для грязного белья. Да и наш кот облюбовал его себе в качестве лежбища. То есть, не пропала вещь, а стирать можно и руками. Руками даже проще: всегда и воду до нужной чистоты можно отстоять, и от наличия электричества такая стирка совершенно не зависит.

– Вот она, моя компенсация, – иногда посмеивается отец, глядя на эту машину. – Ну, да ладно.

Ему на 60-летие Победы вручили настенные часы и подарочный набор спичек. Это такой презент был всем ветеранам, бывшим фронтовикам, узникам и детям войны. Наборы спичек были в красивых коробках, а часы были ещё краше – в виде ордена Победы. Всё очень тематично оформлено. Только спички оказались отсыревшими – совершенно не горели. Ветераны посмеялись, пошутили, что это, должно быть, такой намёк на их переправу через Вислу. Да не беда – что мы, спичек себе не купим что ли? Зато часы сделаны на славу!.. Но и часы походили пару месяцев, да и встали. Я их понесла в часовую мастерскую при Доме быта. Часовщик, уже весь заваленный такими часами, притащенными от «награждённых» со всей округи, только успевает отшивать в своей неподражаемой манере вновь прибывающих:

– Эти часы ремонту не подлежат, потому что откровенный заводской брак сплавили ветеранам для галочки. Чтоб никто не подумал, что про них забыли.

Но старикам и такое внимание приятно. Хотя один ветеран всё же умер от переживаний, что такие красивые часы сломались. Ведь пожилые люди так чувствительны и сентиментальны, что их так же легко обидеть, как и детей. К тому же у многих из них не было детства. Просто нормального детства с детскими капризами, сказками и непременным исполнением всех желаний.

Ещё им на круглые даты со Дня Победы или перед выборами известные политики и первые лица страны пишут письма. Это очень здорово: получить письмо от самого Президента, главы огромной страны, проживая в небольшом городке, который не на каждой карте и отмечен! У моего отца уже есть такие письма от генерала Лебедя, от Ельцина и от Явлинского.

– Состоим в переписке, – важно говорят старики и хранят эти письма, как что-то очень важное для себя.

Молодёжь же видит это казённое отношение к поколению Победы, когда только один день в году о них резко вспоминают, начинают душить многочисленными кинопремьерами и громкими концертами по всем каналам, где холёные ведущие с речью в стиле хип-хоп как бы между делом намекают аудитории, что «вроде бы как бы надо любить эту самую Родину и как бы типа не забывать о подвиге великого народа». Где-то старикам раздадут какие-то сухие пайки из продуктов первой необходимости. Где-то чиновники произнесут замусоленные, пронафталиненные речи, как будто они их вынули из сундука с мишурой от прошлогоднего праздника. Где-то депутаты пообещают надбавки к пенсиям в виде 1,62 процента или назовут ещё какую-нибудь смехотворную цифру, которая убивает своей миниатюрностью и издевается точностью десятичных дробей. Мол, мы вроде бы о вас позаботились и эти крохи как бы от сердца оторвали. Всё вообще делается со стойким привкусом этого «вроде бы да как бы» на фоне того, что пенсионеры фактически ничего не получают за свой труд. Потому что в одном окошке почтового отделения они получают свою пенсию, и тут же половину отдают в другое окошко за коммунальные услуги. За то, что государство как бы снисходительно разрешает им, россиянам, жить на территории России в квартире, а не в землянке, пользоваться водопроводом и санузлом, а не справлять нужду где-нибудь в поле, и потреблять электроэнергию, а не с лучиной сидеть. А современная российская молодёжь прекрасно знает, как живут люди старшего поколения за пределами России, в Европе и Америке, где никто не додумался почему-то классифицировать их на ветеранов, узников, жертв и просто стариков. Там не надо собирать кучи справок, бегать по каким-то бессмысленным конторам, хлопотать за тот или иной статус, чтобы улучшить свою материальное состояние на сто рублей или хотя бы получить бесплатный проездной билет в пригородных электропоездах. А у нас у железнодорожной кассы можно наблюдать сцены, когда кассир выговаривает бабульке лет восьмидесяти, которая везёт в Петербург мешок картошки «унучекам» и ещё один такой же огромный мешок всевозможных удостоверений, справок и прочего бюрократического барахла «для проезду»:

– Вам не положено до Питера со скидкой. Вам по этому удостоверению скидка распространяется только на билет до райцентра. А вот эта справка вообще для льгот в рейсовом автобусе, а не на ЖэДэ!

Молодёжь, глядя на это, делает свой циничный, но правильный вывод, что высокие слова о народе-победителе – блеф. Хотя некоторым взрослым и кажется, что «эти олухи» не способны сделать какие-то свои выводы. Нет, молодёжь – она такая, она может. И… выбирает игры в успешных фашистов, а быть успешным любой ценой – нынче самая главная жизненная цель. Молодёжь вообще видит мало конкретного дела, а только слышит много болтовни о всевозможных достоинствах болтающих. У молодых возникает интерес, где-то даже инстинктивный, изучить, понять и осмыслить идеи более оригинальные, чем идеи демократии, о которой все только говорят, но никто её так и не видел. Кроме беспорядка, безработицы, алкоголизма и порнографии эта самая «демократия» России так ничего и не принесла. И не может принести. Потому что исходит от так называемых «развитых» стран, которыми в современном мире принято называть государства, отличающиеся от других не особо высокими моральными и духовными качествами, а лишь более мощной хозяйственной сферой. При этом все материальные богатства этих «развитых» стран были в своё время завоёваны как раз самыми недемократическими и негуманными средствами, а банальным грабежом и истреблением бывших владельцев этих богатств и территорий. Теперь эти «развитые варвары» берут на себя право говорить о гуманизме, и этим речам принято внимать.

А наши старики продолжают оставаться просто людьми. Быть просто людьми в наше время ой как не просто! Они становятся особенно сентиментальными накануне Дня Победы. Отец иногда плачет в этот День, когда смотрит по телевизору кинохронику военных лет. По-мужски, неслышно, потому что стесняется слёз. Но я-то слышу, и мне жалко, что я не могу отомстить за него, за его боль. И я в какой-то степени тайно радуюсь, когда на День Победы отключают электричество, чтобы он не смотрел эту кинохронику. Он, как и другие люди его поколения, не любит многочисленные концерты в этот День, когда современные артисты эстрады, которых мы все привыкли видеть почти раздетыми по поводу и без, что-то заученно поют о войне словно бы для отчёта, а завтра они снова перейдут на свои привычные песни о чём-то совершенно другом. Они могут пропеть «Синий платочек», но это уже не то, подделка. А старшее поколение остро это чувствует и судит категорично, но оно заслужило это право. Отец любит в этот День слушать только Хворостовского и смотреть кинохронику, которую весь мир, наверно, уже помнит наизусть, но она не приедается. Вот показывают улыбающихся детей при погрузке на баржу для эвакуации, а дети улыбаются, потому что им всё любопытно и интересно. А вот сильный немецкий солдат рукоятью плети поворачивает к себе лицо какой-то беспомощной старухи, так что хочется крикнуть ему: «Убери свои поганые лапы от этой женщины!» И вот уже эти пленные немецкие солдаты просят у измученных войной русских женщин «хлебушка». И просто живые люди, которых немцы ещё недавно называли «недочеловеками», дают этой поверженной высшей расе хлеб, воду и даже что-то из продуктов, хотя в стране после бойни у самих каждая крошка на счету. И такие просто живые люди – это и есть высшая раса, сверхчеловеки, которые смогли выстоять и сохранить в себе человечность, какую-то живую искру, чтобы после пережитого ада протягивать хлеб оголодавшим создателям этого самого ада.

Такие вот прекрасные люди. И если я иногда не могу поступить подло, то только потому, что не имею на это права, так как я – их ребёнок, их росток, а они – мои корни, от которых мне не хочется отрываться, даже если и будут отрывать. Потому что они по-настоящему красивые и сильные люди. Потому что на самом деле от корней нельзя оторвать, если росток сам того не захочет. Я не верю тем, кто скулит, что их вот-де оторвали и от Бога, и от корней, и от главных жизненных ценностей, поэтому ничего не остаётся, как вести себя «Иваном, родства не помнящим». Просто они сами никогда не тяготели и не были привязаны к тому, от чего их якобы оторвали – вот прямо всем миром за ноги тащили, чтобы оторвать, а затем заставить полюбить чужие ценности, чужих идолов, чужие корни. Я опять же не верю, что можно заставить полюбить что-то – это противоречит самой природе любви.

С кем мы останемся, когда эти прекрасные и сильные люди, справившиеся и со спесью «высшей» расы, и с живодёрами из «родного» НКВД, уйдут? И останемся ли мы вообще, когда они уйдут? Кого мы сможем расспросить о той живой истории, свидетелями которой они были? Двадцатипятилетних выпускников Гарварда?

Как же всё-таки хорошо, что в моей жизни есть место тем просто живым людям, о которых мой рассказ. Как хорошо, что где-то во мне есть какой-то атом, а может и целая молекула, которые в случае необходимости подают какой-то неуловимый сигнал: «Постарайся остаться просто живым человеком». Хотя я иногда ловлю себя на мысли, что не смогла бы вот так отдать свой хлеб врагам. Я почему-то хочу им плюнуть в морду, хотя и понимаю, что это дико и глупо. Ведь это на самом деле очень трудно – быть обычным живым человеком. Не суперменом, который всем твердит о своём превосходстве и в доказательство оного умеет только головы рубить несогласным, а просто живым человеком с сердцем и душой; который следует не временным истерикам, а вечным ценностям, согласно которым нормальный живой человек всегда протянет руку помощи тому, кто столь высоко вознёсся, а потом так больно упал с головокружительной высоты своих амбиций, заблуждений и предрассудков.

Сегодня, в третьем тысячелетии, когда нетерпимое отношение к кому-либо непохожему на тебя считается серьёзным пороком, когда заводится речь даже о защите прав бездомных животных, как-то уже и не верится, что когда-то была возможна такая ненависть и совершенно сознательное уничтожение одного народа другим только за его национальную принадлежность. Хотя, кто знает, чего можно ждать от граждан нового тысячелетия, если внуки и правнуки борцов с фашизмом увлекаются играми в этот самый фашизм. Они, может быть, ещё больше всех нас «удивят».

Один народ всегда отличается от другого. И что такого в том, что народы отличаются друг от друга биологически и психологически? Почему кого-то это так задевает и коробит? Так было и так будет. Видимо, так и должно быть, поэтому никто из людей никогда не сможет перекроить эту схему мироустройства. А равенство возможно только по уму.

И у каждого народа есть свои заблудшие овцы, которые бредят о своём превосходстве. А есть просто живые люди, которые умеют сохранить в себе человеческое начало. Они-то и являются главным достоянием нации. Но часто именно по мордахам заблудших овец судят о целом народе, потому что овцы создают вокруг себя слишком много шума и поднимают слишком много пыли.

Трудно быть просто живым человеком. Но важно оставаться просто человеком, несмотря ни на что. Есть мнение, что трудно быть Богом. Но человек может быть не Богом, а только богом, божком. И быть таким богом в человеческом исполнении как раз очень легко. Часто бывает, что ничего кроме глупости для этой роли и не требуется. А вот быть человеком – это всегда высшее искусство для людей. Особенно в наш техногенный и финансово зависимый век, когда русские мальчики и девочки так полюбили играть в фашистов, суперменов и прочую муть.