– Человечество изначально задумывалось как падший мир. Вы понимаете? Как падший мир!

– Угу.

– Вот смотрите, я объясню: Бог указывает на древо познания Добра и Зла и запрещает есть с него плоды, да ещё и запугивает: «Ибо умрёте». Чувствуете закручивающуюся интригу?

– Ага.

– Если бы Бог так не сказал, никто не ел бы эти разнесчастные яблоки! Библия состояла бы всего из двух глав, которые описывают, как люди сидят до сих пор в Раю без имущества и крыши над головой и не осознают, для чего им вообще дана жизнь. Мы бы до сих пор сидели в Каменном веке, не отличаясь от животных, и было бы нас максимум несколько тысяч. Животные – на то и животные, что кроме инстинктов ими ничего не движет. Человечество не проделало бы тот огромный путь, полный побед и поражений, который отточил его природу до совершенства. Не было бы сейчас ни науки, ни искусства, ни политики, ни вот поезда этого, ни дороги. Вы согласны?

– Э-э… м-м… Да.

– Понимаете, есть такой сорт людей, которые требуют от близких и «любимых» не развиваться, пребывать в дикости и невежестве. Иной муж говорит жене: «Что ты можешь понимать в жизни, дура серая, сиди и не рыпайся!». С таким презрением говорит, что даже странно, зачем она ему-то нужна, такому умному и востребованному? Или жена пугает мужа: «Не лезь никуда, а то как выйдешь в люди, так и не войдёшь». Люди боятся, что кто-то станет умнее, лучше, они видят в этом угрозу лично для себя. Но не это ужасно. Ужасно, что сначала родитель требует от ребёнка не развиваться и быть как все, а потом стегает ремнём по заднице и требует, чтобы ум его сделался живым и оригинальным. А откуда ему быть оригинальным, если он живёт в среде, где культивируется остановка в развитии? Сколько сейчас всякие подпевалы на потеху ленивой власти баек рассказывают, как они не могли на стипендию духи «Шанель» купить девушке, а сейчас-то студенты значительно богаче стали! На основе этого делают вывод, что жизнь лучше стала, тогда как она вовсе не развивается! «Я на сто рэ вкалывал тридцать лет тому назад, а сейчас не хотят на сто рэ, сейчас тыщи подавай. Зажрались!». Радуйтесь, мол, что в бараках хотя бы живёте, а то могли бы и этого не иметь. Жизнь за тридцать лет не улучшилась, развитие остановилось! Власть словно бы боится, если народ станет жить хорошо, им это якобы принесёт какой-то убыток, ущерб. Они нас призывают жить по нормам пятидесятилетней давности! Они ставят в пример ветеранов Войны, которые до сих пор своего угла не имеют, и не понимают, как это дико, что столетний старик ещё не получил в своей стране своё жильё! На что же тогда надеяться тем, кому ещё далеко до ста лет?

– Получается, что не на что.

– Нам говорят: довольствуйтесь малым, что пока имеете. И смотрят, как боги на проштрафившихся людишек, которые не хотят прозябать в таком «раю». «Не думай, не анализируй, не вникай. Жри, сри и сношайся, воспроизводи себе подобных!» – вот к чему нас призывают. В итоге люди не хотят думать, мыслить, люди уже откровенно боятся всего, что заставит их задуматься хотя бы на минуту! Посмотрите, что сейчас в нашей культуре делается, в искусстве. Фильм, где кроме секса и убийств есть ещё что-то, критики называют «слишком заумным» – мол, среднестатистическому быдлу такое не постичь. Но получается, что Бог именно к такой модели рая призывал первых людей. А им такой рай показался адом. Потому что это были всё-таки люди, человеки разумные. И Бог их за это не может упрекать, потому что Он их таковыми и создал. Мне кажется, что это не Бог их оттуда изгнал, а они сами оттуда сбежали. Ведь это не дети малые были – Бог, если помните, сделал их сразу взрослым мужиком и бабой. И вот эти взрослые, особенно мужик, сидят без дела на иждивении Бога-родителя. И Бог говорит, что это хорошо! А чего хорошего-то? Сколько сейчас родителей вот так тянут своих великовозрастных сыновей? Тянут и молятся: Господи, ну сделай же что-нибудь, чтобы он хотя бы одну ногу с нашей шеи снял! Разве не так?

– Так.

– И много говорится, что Бог любит людей, но при этом Он почему-то хочет, чтобы они оставались на уровне скотов.

– Кто там знает, чего хочет Бог? Кто вообще это знать может? Всё куда как проще: религию создали люди, поэтому и наделили Бога своими слабостями и глупостями. Богу не свойственны интриги и провокации – они Ему не нужны. Это стопроцентно человеческие прибамбасы.

– Вы тоже заметили? Я давно заметил, что во многих религиозных сюжетах не столько Бога, сколько ущербности человеческой проглядывает. И ущербность эта навязывает себя людям, как нечто божественное. Есть такие виды человеческой любви, когда любящий много говорит о любви к кому-то, считая её подвигом со своей стороны, но при этом предмет любви постоянно принижает, запрещает ему развиваться, двигаться по жизни, словно больше всего этого боится. По-настоящему любящий всегда приветствует попытки тех, кого любит, расти, развиваться. А есть такие, которые этого развития боятся: меня непременно бросят, предадут! Женятся на волевой и самостоятельной женщине и весь остаток жизни требуют, чтобы она превратилась в застиранную клушу и не вылезала с кухни. Выйдут замуж за великого учёного и сетуют, что он вместо «заколачивания бабла» слишком много занят наукой. И вот Бог словно бы тоже боится этого. Но этого быть не может! Он в Библии словно бы любит не людей, а свою любовь к ним: «Зачем ты стремишься к знанию, к истине, к развитию, если Я и так люблю тебя? Я тебя, ничтожество, можно сказать, осчастливил такой наградой как МОЯ любовь, а тебе всё чего-то не хватает, презренная ты тварь!». И любуется этой своей любовью, постоянно о ней говорит и считает, что ему за любовь к кому-то низшему должны награду какую-то дать. Но это не может быть поступком Бога, потому что слишком мелочно, слишком по земному! Это чисто человеческий подход к любви, а не божественный. Зачем же Он при этом наградил людей разумом, склонностью к анализу, тягой к знаниям? Сделал бы им вместо головы вторую жопу, если Ему так хотелось, чтобы они пассивно сидели в райских кущах и ни к чему не тянулись кроме отправления естественных физиологических потребностей. Сколько сейчас людей вокруг, у которых словно бы вместо головы седалище? Пропасть! Что-то здесь не так. Я думаю, всё было совсем наоборот.

– Думаете, Бог изгнал Адама и Еву за их лень и желание праздно существовать?

– Да! Именно так. И Сатану к ним подослал с этой целью. Ведь Сатана – это всего лишь слуга Бога, слабый слуга. Только непроходимо глупые люди боятся Дьявола как некую силу, а на самом деле он действует только с разрешения или по указанию Бога. Нет ни одной его проделки, которую он совершил бы без ведома Бога. И вот Богу надоел этот тюфяк Адам, которого ничего не интересовало, кроме лежания на диване…

– Перед телевизором!

– Нет, это я оговорился по поводу дивана. Но если вникнуть в логику Бога, то Ему не могла понравится такая позиция человека. Он это предвидел. Он дал Адаму жену, которая заставит этот тюфяк расшевелиться. У Бога ведь нет ничего случайного, лишнего, чего-то не на своём месте. Покладистая жена, которая не толкает своего мужчину к развитию – смерть для мужчины. А Ева была не того поля ягода.

– Логично.

– Поймите, что человек в Христианстве считается не только богоподобной личностью, а прежде всего личностью, поврежденной тем самым первородным грехом, подверженной греховности. Мир людей – это мир, где торжествует зло. Как бы люди не стремились подражать Христу, различать в себе злое и доброе, противиться злу, понуждать себя к добру, но тяга ко греху берёт вверх. Чувствуете, какие глаголы: «стремиться», «противиться», «понуждать»? То есть человеку постоянно надо совершать над собой некое усилие, чтобы стать хорошим. А чтобы стать плохим вроде ничего и не нужно, всё само собой происходит. Не нужно себя ни понуждать, ни заставлять, словно бы человек сам по себе плох и зол. Бог изначально относится к человеку как к ненадёжному субъекту, которого надо запугать, чтобы он стал хорошим. И Бог врёт, запугивая людей: «Ибо умрёте»! А они едят плоды с запретного дерева и убеждаются, что Бог их просто за людей не считает! Он хочет, чтобы они прожили в неведении, в невежестве. И если бы они воплотили это Его желание, то Библия…

– Состояла бы всего из двух глав?

– Совершенно верно! Не было бы ни науки, ни искусства, ни ремёсел. Мой внук говорит на это: «И хорошо, что не было бы, а то учёные по физике столько открытий сделали, мне их теперь к экзаменам надо заучить, будь они не ладны. А так бы я вместо этой лабуды телек смотрел». Я ему, дуралею, на это отвечаю, что и футбола бы не было, потому что спорт вышел из войны! Для любого спортивного состязания или зрелищного соревнования прообразом когда-то давно послужила война – конфликт между несовершенными людьми. А между людьми Рая конфликт невозможен. Бога просто начинает раздражать ленивая природа человека, поэтому Он его провоцирует на исход из Рая. Так пожилые родители гонят взрослого сына из дома, когда он не хочет ни учиться, ни работать, ни самостоятельно двигаться по жизни. Вот и Бог сыграл как по нотам. Это закон драмы, понимаете? Если в начале пьесы указывают на ружьё и говорят, что оно заряжено, то зритель невольно ждёт, когда же оно выстрелит. Если выстрела не происходит, ерунда какая-то получается. Становится непонятно, ради чего было сказано, что ружьё заряжено. Но тут говорит Сам Бог! А Он никогда не говорит случайных слов, потому что это – Бог, Который ничего не делает просто так. У французов есть такой герой-интриган – Синяя Борода, который специально говорит НЕ ходить именно в ТУ комнату, но даёт каждой своей новой жене ключ именно от ТОЙ комнаты. Спрашивается, зачем ей нужен ключ, если ходить туда нельзя? Вы понимаете, что это классика провокации?!

– Угу.

– Нашёл тоже «грех» – любопытство! Пушкин и вовсе поставил людям неутешительный и неизлечимый диагноз «мы же ленивы и не любопытны». Да я бы Нобелевские премии давал самым любопытным людям! А то мы преклоняемся перед каким-нибудь праведником, праведность которого заключается только в том, что он никогда ничем не интересовался, ни к чему не стремился, никуда не встревал, а когда умер, так никто и не заметил: а был ли он, жил ли он вообще среди нас. И вот нам говорят: святой человек, равняйтесь на него! Святость – это подвиг, а подвиг – действие, а где здесь действие, если человек удалился от людей и не хочет принимать участие в реальной жизни? Спрятался от неё и хвалится, что избежал мирских соблазнов, – так это любой может. Ты попробуй остаться праведником в аду, то есть среди людей, особенно таких, которых кроме базовых инстинктов ничего больше в жизни не интересует. Упади десять раз и десять же раз поднимись, чтобы двигаться дальше, попробуй остаться личностью в условиях подавления. А нам доказывают, что святость в пассивности, чтобы никогда не ошибаться и не падать. А чтобы не падать, надо не выходить из дома, особенно в наших краях, где гололёд держится на дорогах с октября по апрель. Чего проще прятаться от людей и не грешить, потому что не с кем, не обижать себе подобных, потому что нет никого рядом, сохранить честь, потому что на неё никто и не думал покушаться? Получается, что премудрый пескарь Салтыкова-Щедрина – тоже святой.

– Однако, смело же Вы рассуждаете.

– А как иначе надо рассуждать? Мы высокомерно отмахнулись от Маркса, а он хорошо прописал человеческую природу. Не ту, что мы сами себе рисуем, тешим своё тщеславие, рассказывая сами о себе сказки, что человек – разумен, велик и всесилен. А настоящую, согласно которой человек жаден, труслив и слаб настолько, что не может даже свои ногти в порядок привести, придумывая отговорку, что не это является самым главным в жизни. Не умеет собственный дом или страну в порядок привести, и снова себя успокаивает, что всё это пустяки в сравнении с более высокими целями. Не хочет свои мысли в порядок привести, потому что нет у него никаких мыслей-то, одна каша в голове. В жизни нет ничего второстепенного, в ней всё важно. Просто мы из-за своей слабости сортируем явления жизни по степени важности, чтобы оправдать своё бессилие. Сейчас принято не соглашаться с утверждением Маркса, что «бытиё определяет сознание», и возможно это утверждение не будет действовать на нового человека будущей эры. Но он-то это сказал о тех, кто даже за место вот в этом холодном и грязном вагоне готовы зубами рвать себе подобных, потому что следующая электричка пойдёт только через четыре часа. Сейчас говорят, что иностранцы в отличие от нас такие приятные в обращении, культурные, жизнерадостные, великодушные, живут в своё удовольствие и не теряют человеческого облика. А с чего бы им терять облик-то? Ведь они – пассивные плоды своего общества, где всё продумано для благополучной жизни и разностороннего развития человека. И мы – такие же пассивные плоды, но уже другого общества, где всё ещё более тщательно продумано для деградации и вымирания. Почему сейчас многие россияне быстро спиваются, опускаются до самого дна, как Вы думаете?

– У каждого свои причины.

– Ничего подобного! Причина одна: все тупо бегут от жизни в пьяные галлюцинации, где вместо жизни – угар, разврат и хамство. Это тот же скит для святого, сбежавшего от мира, потому что он не уверен, что удержится от его соблазнов. А надо учиться жить и выживать в своём социуме, какой бы он ни был, понимать его пусть самую примитивную и дикую психологию, в чём-то приспособиться к нему, а в чём-то и себе подчинить. Но религия именно такую активность признаёт греховной. Религия препятствует развитию и становлению личности, она ей говорит: беги от жизни в скит или плыви со всем стадом по течению. Поэтому в цивилизованных обществах человек послушно выживает, во всех же остальных, которые при этом могут считать себя превосходящими весь мир – послушно вымирает.

– Нет уж, если человек поставит перед собой цель развиваться, его уже ничто не остановит: ни религия, ни безбожие, ни застой, ни перестройка, ни коммунисты, ни капиталисты.

– Это верно только отчасти. Хорошо, вот Вам другая крайность: человек сознательно ищет опасность или, как сейчас модно говорить, экстрим. Лезет куда-то на Эверест без всякой практической цели, карабкается, срывается, разбивается, а всё ради чего? Опять-таки ради бегства от жизни, потому что легче убежать от мира в горы, разбиться там и остаться в памяти героем, чем жить среди людей. А среди людей такой «герой» липовый сразу ломается, гибнет. Самый тяжёлый подвиг для человека – это не битва за идеи, не рекорды для «Книги Гиннесса», не заточение в монастыре. Самое трудное – это жить среди людей, людей разных, опасных, с разной степенью сумасшествия и предрассудков. Помните, как Порфирий Петрович в беседе с Раскольниковым говорит, что «этак ведь современно-то развитый человек скорее острог предпочтёт, чем с такими иностранцами, как мужички наши, жить»?

– Угу.

Я еду домой в электричке. Напротив меня сидит благообразный старик с живым взглядом и держит в руках книгу. На чёрной обложке золотой фрактурой написан заголовок: «Интерпретации мистерий».

В вагоне привычная давка, народу много. Но его количество будет постепенно уменьшаться, пока поезд всё дальше будет удаляться от Петербурга, который многие из жителей области продолжают именовать Ленинградом. Не по каким-то политическим или историческим убеждениям, а просто по привычке, да и область осталась под именем Ленинградской, а не Петербургской. Получается, что в области живут ленинградцы, а в областном центре – петербуржцы. Большинство жителей этой самой области центр называют почти по-приятельски Питером или просто Городом. Воинственных интеллигентов это раздражает. Но сейчас вообще всех хоть что-то да раздражает. Один раз я слышала даже такой «вульгаризм» в качестве названия Санкт-Петербурга, как Петрович. Потому что детище Петра. Иные остряки по этой схеме даже Москву именуют Юрьевной, потому что и основатель её Долгорукий, и нынешний бессменный столичный градоначальник – Юрии.

Имён у этого города не счесть. Петербург с первого дня существования сравнивали с древними прославленными столицами мира и награждали эпитетами, многие из которых сразу вошли в городской фольклор, образовав мощный синонимический ряд неофициальных, бытовых названий города: Четвертый Рим, Новый Вавилон, Второй Париж, Русские Афины, Царица Балтики. На греческий лад его величали Петрополисом и Петрополем. В народных песнях можно услышать Сам-Петербург, Питер-град, Град Петров, Окно в Европу, Петрослав, Невоград, Город Ленина, Колыбель трёх Революций, Город белых ночей, Город на Неве и просто Город. Когда Петербург перестал быть столицей России, за ним закрепились имена Второй столицы, Культурной столицы и даже Криминальной столицы. С криминальной не согласны петербуржцы, с культурной – вся остальная страна. Но чаще всего в эпитетах Петербурга фигурирует слово «север»: Северная столица, Северный парадиз, Северная Жемчужина, Северная Пальмира, Северная Венеция…

Питер – это как вынужденный компромисс между советским «Ленинград» и царственным «Петербург». Потому что жители его уже не советские, и уж тем более не царственные. Питер – это вариант для тех, кто не согласен считать этот город ни Ленинградом, ни Санкт-Петербургом. Когда городу вернули историческое название, возникло некое противостояние между теми, кто считал себя ленинградцами, и петербуржцами. Некоторые ленинградцы тогда, в начале 90-ых годов, даже презрительно фыркали: «Ишь ты, петербуржцы нашлись! Ишь, как вам хорошо в Петербурге-то жить!». Иные невзлюбили слово «Санкт-Петербург» за его непроизносимость для русского человека из-за обилия идущих подряд согласных. Это заимствование из голландского в самом деле мало кто выговаривает чётко: СаНКТ-ПетеРБуРГ. Говорят приблизительно следующее: «Сан-Питебук». Как сложное для плавного русского языка «Александр Александрович» неизбежно заменяют более лёгким «Алексан Алексанычем» или даже «Сан Санычем». Иногда даже настораживает, если скажут чётко, выговорят все мельчайшие приставки и суффиксы. Такое чувство, что человеку сейчас официально сообщат о его аресте или кончине близкого родственника. Когда эмигранты в Нидерландах берутся за изучение голландского, им проводят своеобразный тест: предлагают произнести какое-то нагромождение типа «трахтен-брахтен-кудахтен» и так далее в том же духе. Если осилит человек такое изобилие твёрдых согласных, то осилит и голландский.

Ещё одна причина путаницы в именах города кроется в том, что название вернули только городу, а железнодорожная станция ещё долго оставалась Ленинград-пассажирский – почти до конца века не было официального указа о её переименовании. Многие предприятия продолжали оставаться «ленинградскими». Сам Питер – это что-то пролетарское, просторечное, рабочая окраина, а не пышная и сытая столица, какой она уже давно быть перестала. Пролетарское же теперь для многих стало чем-то нехорошим, почти ругательным, символом отсталости. Но не фыркайте в адрес имени Питер, как стало модно в последнее время у снобов, которым только кажется, что это от переизбытка культуры. Если приставить к нему «You», то получится Юпитер – отец всех богов. А для тех, кто равнодушен к античной мифологии, – крупнейшая планета в Солнечной системе. Представляю, как перекосило снобов при этих словах!

Снобы – беда Петербурга. Им всё время кажется, что кто-то хочет их оскорбить. Они ищут признаки этого оскорбления даже там, что к ним лично вообще не относится. При слове «Питер» их передёргивает, как будто некую Офонареллу Иссидуоровну назвали просто Фёклой. Потому что она Фёкла и есть – квашня обыкновенная. Ещё хорошо бы обдать её водой из лужи – у Петербурга этого «добра» на всех хватит – и послать открытым текстом «вдоль по Питерской». Узнать снобов всегда можно по кислой физиономии и чопорно поджатым губам, которые они размыкают только для того, чтобы обличить этот гнусный мир и подлый люд в очередном нарушении их картины мира. Снобы всегда охотно перехватывают чужие мысли, которые им кажутся оригинальными. Стоило одному снобу сморщиться в адрес «простецкого» имени города, узрев в этом оскорбление для всего прогрессивного человечества, и другие который год повторяют слово в слово, как прилежно заученный урок: «Питер – это неуважение к великому городу, ко всей нашей культуре и истории! Только людям с низким уровнем развития придёт в голову называть свой город столь пренебрежительно! Ведь имя влияет на судьбу (у них всё влияет на судьбу, кроме них самих), а такое имя, которое звучит как оклик подростка, склоняет город к обыденности и провинциальности, к рабочей окраине (фи-и!). Да-да, это комплекс всех провинциалов, так называть великий город». Вот и выдали свой главный страх с головой: как бы ни прослыть провинциалами, да ещё с rabotchey окраины – вот ужасти-то! Эта фобию в них развил комплекс обитателей бывшей столицы, которая лет сто как уж перестала ею быть. А в России так повелось, что не столица, то провинция, дерёвня – худшего оскорбления для снобов и придумать нельзя! Быть жителем просто города, не великого и не столицы для снобов невыносимо!

Снобизм – претензия на ум и культуру при отсутствии оных. При полном отсутствии! Снобы даже не знают, что имя Питер город носит со дня основания наравне с официальным Питер-бурх. Просто «Бурх» отбрасывалось, как и «Санкт», которое сейчас тоже мало кто использует – слава те, Господи, снобы по поводу этого пока не беснуются. Кстати, первые версии Word при проверке правописания на слове «Санкт-Петербург» выдавали ошибку: «слишком много идущих подряд согласных на стыке слов, что в целом несвойственно русскому языку». Редактор вежливо рекомендовал «построить фразу иначе».

Когда Петербург превратился в Петроград, затем Петроград стал Ленинградом, Питер оставался неизменным. Когда Ленинграда уже не стало, а Санкт-Петербург так и не прижился, опять пришёл на помощь Питер. Он вне политики и вне истории, не имперский и не советский, не белый и не красный, как и положено настоящему имени. Он как неделимый атом в молекуле названия, от которого уже ничего не отбросить. Он прошёл сквозь все эпохи и оказался единственным общепризнанным. Многие уверены, что Питер стал паролем среди своих. Так люди разрешают себя в кругу друзей и домашних именовать не Петром, а Петей, Петькой. По этой же схеме Васильевский остров называют Васькой. Но Piter – это не Петька. Это и есть Пётр. Так звали царя Петра многие его современники, не только голландцы с немцами, но и русские. Пётр не любил раболепия, но и фамильярного обращения вроде Петьки не потерпел бы, поэтому в имени Питер нет ничего низкого. А если снобам видится в нём что-то оскорбительное, то лишь потому, что они мыслят как те надутые вельможи, которые из своих париков и кружев недоумевали, зачем же царь САМ строит корабли и участвует в военных походах, когда для этого есть рабы. Современные «вельможи» так же презирают Питер пролетарский, промышленный, потому что для них величие выражается прежде всего в пышных наименованиях, а не в делах и пользе для страны.

Так или иначе, но мы удаляемся от Петербурга. За окнами метёт метель, сумасшедшая метель, и я с ужасом думаю, что мне ещё надо будет идти полчаса против этой метели, когда приеду в свою дерёвню. Невозможно понять, откуда дует ветер. Мне надо будет идти от станции на север. Хорошо бы, ветер дул в спину. Хорошо, когда ветер в спину, гонит тебя, как Бог из Рая, ускоряет твои тяжёлые и вялые шаги по рыхлому снегу. А уж когда метель в лицо, когда снег, как толчёное стекло, так и режет кожу, забивается в рукава, карманы и даже в самые дальние закоулки сумки, так что потом его приходится вытряхивать даже из кошелька! Тут уж и словами не передать, до чего отвратительно себя чувствуешь.

Опять я нахожу только минусы, хотя давно договорилась сама с собой искать плюсы в любой ситуации. По наущению Робинзона Крузо – и это очень помогает, – я стараюсь мысленно записывать все плохие события дня на правую страницу воображаемой приходно-расходной книги, противопоставляя им всё то, что можно разглядеть в них положительного. Чтобы хоть как-то примирить себя с жизнью, потому что «у нас всегда найдётся какое-нибудь утешение, которое в счёте наших бед и благ следует записать в главу прихода». Тоже мне горе – метель в лицо! В Петербурге ветер и вовсе дует со всех сторон света сразу. Куда ни пойдёшь, а метель всегда в лицо. Всегда! Как удаётся ижорскому воздуху так перемещаться – не каждый сотрудник Гидрометцентра объяснит. Но это же великолепный массаж для кожи лица, который звезда нашего техотдела Алинка сделала в салоне красоты на каком-то там распылителе-ионизаторе воды и отвалила за такое удовольствие ползарплаты. А у тебя есть возможность получить этот массаж бесплатно! Помолодеешь лет этак на …дцать, а всем будешь лениво и вальяжно рассказывать о том, что была у профессионального косметолога.

Итак, я уже хочу, чтобы ветер дул с севера. Так, что ещё? Метель нас уже не беспокоит, но беспокоит то обстоятельство, что вторые сутки во всей области перебои с электричеством. Облепленные мокрым снегом провода провисают и постоянно захлёстываются от ветра. Но как хорошо спится, когда в доме нет света, и ни у кого из соседей не орёт телевизор, что всё будет кока-кола, и не слышен металлический голос диктора, скороговоркой рассказывающего про безумия современной цивилизации, и молчит музыкальная радиоволна, разрывающая тишину хрипами тюремного романса или кошачьими вздохами про пальмы и мачо. В полной тишине закутаешься в одеяло, а если отключат и отопление, то можно накрыться армейской шинелью старшего брата – хорошо, что не выкинули такую нужную вещь, когда её слегка подъела моль. И именно под музыку ветра и снега видишь самые солнечные сны, в которых сине-зелёное море ласково плещется у самых ног…

– …Вы меня слышите? – старик с мистериями уже вырулил на Новый Завет.

– Да-да.

– Христос приходит на землю и ищет, кто согласился бы Его предать и распять. Ему ведь надо умереть, чтобы потом воскреснуть: именно такая у Него сверхзадача. Представьте себе, что никто Его не хватает, никто не предаёт, да и властям безразлично, что Он там за беседы ведёт с народом. Его не казнят, но Ему-то надо, чтобы Его казнили, НАДО! А ничего этого и близко нет, и Он не может явить людям чудо Воскрешения. Ведь Иуда выполнил очень важную, может быть, даже ключевую роль в Новом Завете. Ну, а если бы он оказался честным человеком и не выдал Христа, а? Что было бы?

– Не знаю.

– Христос должен был спровоцировать хоть кого-то на подлость по отношению к Себе, понимаете? Если бы Иуда не согласился его предать, то Ему пришлось бы искать кого-то другого. Сколько сейчас развелось всяких гуру, которые объявляют себя новыми мессиями и даже более крутыми, чем сам Христос, а их никто и не трогает, никто с ними и не спорит, никто не кричит: «Распни его!». Потому что современным людям всё до лампочки, никто никому не интересен. Представьте себе начало эры, когда не было ни телевидения, ни газет, ни светской литературы, ни эстрады и театра в современном смысле этих слов, когда человек тянулся в храм не из любопытства и праздности, а потому что ничего другого не было. Человек тогда ещё не знал, что Земля круглая, для него Тихий океан казался целой Вселенной, неизведанным миром, как космос. Сегодня человек идёт изгонять из себя бесов к психологу или на телевидение в ток-шоу, а не к священнику. В ту эпоху человек рождался – его несли в храм, вступал в брак – шёл в храм, рожал детей – опять нёс их в храм, болел – обращался за помощью к жрецам, случался неурожай – он снова молил богов о милости, умирал – и опять в храм. Первые библиотеки и школы основывались при храмах. Вся жизнь древнего человека была тесно переплетена с религией. Теперь есть медицина, агрономия, метеорология, море всевозможных развлечений, поэтому человеку некогда да и незачем постоянно тревожить Бога своими насущными просьбами. Но когда пришёл Христос, люди готовы были глотку перегрызть тому, кто посмел бы замахнуться на устои их веры, потому что для них это было всё, чем только можно дорожить в жизни. Что плохого, если люди не соглашаются так легко отказаться от своей веры в Бога-Отца, который к тому же является отцом самого Иисуса? Вы понимаете, какая во всём этом искуснейшая провокация заложена? Бог постоянно провоцирует человека на такие поступки, от которых потом ужасается всё человечество, от которых человек постоянно чувствует себя ничтожным, никчемным и жалким, и это самоуничижение принято считать святостью. Мол, я так низок и мерзок, что с меня и требовать-то нечего. Бог смеётся над нами, Ему там скучно, вот Он и развлекается, как может.

– Где это «там»?

– Ну там, на небе.

– А почему Вы думаете, что Бог именно на небе, а не повсюду?

– Ха, хороший вопрос! Но людям всё-таки спокойней, когда они думают, что Бог на небе, а не где-то рядом. Бог должен быть на небе, а на земле Его ждут только гонения. Кому он нужен хотя бы здесь, в этом переполненном вагоне? Люди станут пихать его локтями: «Только тебя ещё тут не хватало!».

Большинство пассажиров от холода и долгой неподвижности, обусловленной теснотой и намокшими от снега толстыми зимними пальто на тёплых подкладках, шубами, блестящими от воды скрипящими кожаными куртками, спит тяжёлым медвежьим сном, каким можно спать только в зимней России. Кто-то клюёт носом, кто-то наоборот запрокинул голову чуть ли не на спину, так что она временами непроизвольно перекатывается через плечо на грудь, отчего человек резко всхрапывает, на мгновение просыпается, ужасается чему-то и опять, откинув голову назад, тут же крепко засыпает. Иные спят даже стоя, а только что вошедшие с выражением лица «попробуй, вякни что-нибудь» стряхивают на сидящих свои воротники, мокрые зонты и шапки в отместку за не доставшиеся места. На лицах сидящих при этом изображается «тьфу!» и «чтоб тебе!». Пахнет мокрой шерстью и табачным дымом.

Нам не повезло: мы сели в старую электричку с деревянными рамами. Такие электрички ходили ещё во времена строительства коммунизма в нашей отдельно взятой многострадальной стране. То ли от времени вторые рамы сгнили, то ли места их крепления износились, то ли их воруют сами пассажиры – а наш гражданин может утянуть, что угодно, и даже не из надобности, а просто по инерции или рефлексу. Но на некоторых окнах вторых рам вовсе нет, а где всё-таки есть, они приколочены длинными загнутыми гвоздями. Хорошо ехать в такую погоду в новенькой электричке, какие сейчас делают где-то в Торжке или Тихвине, а раньше делали на Рижском заводе, с добротными двойными рамами, с печками под каждым сиденьем. Но где ж, в самом деле, напастись новых поездов на всех желающих?

Рама у моей головы колышется от каждого движения вагона, но я не переживаю. Во-первых, её надёжно подпирает моя голова. Во-вторых, я вижу, что в соседнем купе второй рамы нет, и от окна дует так, что на воротнике спящей подле дамы вырастает маленький сугроб снега. Ехать ещё долго, и я тоже нечеловечески хочу спать, но ужасно интересно послушать этого словоохотливого пожилого человека.

– Вы помните, где Пушкин говорит о нашей лености и не любопытстве?

– По-моему, это из «Путешествия в Арзрум». Он там ещё пишет о гибели Грибоедова…

– Браво! Приятно в наше время встретить кого-то из молодёжи, знающего об этом. Значит, не всё потеряно. А как Вам его совет проповедовать Евангелия среди черкесов, чтобы укротить их свирепый нрав, чтобы подружить их с нашей культурой?

– Уж и не знаю.

– Да глупости это всё! Таким импульсивным по своей природе людям будет тесно в оковах христианского смирения. Религия обязательно должна соответствовать характеру нации. Обязательно! Ведь греческое христианство, которое принял князь Владимир, многожёнец и пьяница, тем не менее, причисленный к лику святых, тоже значительно отличалось от современного Православия. А призыв жить как птицы небесные, не думая о хлебе насущном, потому что Бог всё даст, ничего не напоминает?

– Нет.

– Это же определение характера нашей нации: не прикладывать ни к чему никаких усилий, и авось, небось да как-нибудь всё само собой наладится и образуется. У нас же всё на авось делается: мы и живём-то на авось. Авось – это наш второй Бог. А может быть, и первый.

– А вот в Коране, кстати, нет этой лабуды про птиц небесных и Еву, – подключилась к разговору сидящая рядом со стариком женщина. – Сказано просто, что вывел первых людей из Рая сатана, поэтому южные мужики не страдают комплексом Адама на манер наших, которые только скулят и баб во всех своих бедах обвиняют.

– Много ты знаешь! Да они баб вообще за людей не считают! – толкает её в бок сидящий на краю сидения мужик, до этого мирно спавший у неё на плече. – Ты даже себе не представляешь, дура, как к тебе ещё хорошо относится наша культура! У вас, баб, вообще синдром этого, как его… Пигмалиона, вот вы и пилите мужиков, выпиливаете из нас что-то, жизнь нашу сокращаете.

– Мы ж не виноваты, что вы такие неотёсанные получились, – ядовито сказала ему женщина. – Поспешил с вами Боженька, создал Адама первым, а первый блин, как известно, всегда комом.

Раздалось несколько злорадных женских смешков.

– А, что… Билеты? А-а, – зевает и просыпается мужчина, сидящий рядом со мной: на коленях у него дипломат, и он периодически открывает его и вытаскивает оттуда чипсы по одной штуке из хрустящего пакета. – А вы слышали анекдот про то, что Адам был советским человеком?

– Почему именно советским?

– Потому, что только хомо советикус может ходить с голой жопой, без денег и крыши над головой и совершенно серьёзно считать, что он находится в Раю.

– Ха-ха-ха!

Старик начинает нервничать: ему не нравится, что такой в общем-то серьёзный разговор повернул на волну анекдотов и прибауток. Он что-то доказывает мужчине с дипломатом, а я всё-таки нетактично засыпаю, и мне даже снится что-то религиозное. Я вообще всегда засыпаю, когда кто-то говорит о религии. Не понимаю разговоров о религии и ведущих эти разговоры людей, которые словно в чём-то сомневаются и таким способом гонят свои сомнения. Самый разумный разговор о религии и Боге – это молчание. Россияне в последнее время очень много говорят о своей вере, и в то же время не могут, а то и не пытаются осилить выполнение хотя бы одной заповеди Моисея.

«Ах, Александр Сергеевич, милый, ну что же Вы нам ничего не сказали?..»

– Чего я вам ещё не сказал-то? – вдруг входит в вагон Пушкин и стремительно проносится по проходу в другой конец. – Уж, кажется, всё разжевал! Я не виноват, что вам хоть кричи в оба уха, а до вас всё одно ни черта не доходит, нелюбопытные ленивцы!

Что сказали, кому сказали?.. Ах, это кто-то в соседнем купе у меня за спиной слушает «ДДТ» через наушники, а по составу бегает кудрявый помощник машиниста со связкой ключей. До чего же клонит в сон! Скорей бы уж оказаться дома. Как хорошо дома, когда, закутавшись в одеяло или тёплый плед, можно наблюдать за метелью из окна…

– Да отстань ты от меня со своими инициациями пирамид! – протестует мужчина с дипломатом в адрес старика с «Интерпретациями мистерий». – Нет в людях никакой веры, нет! Одно притворство!

– Но послушайте…

– Не-хо-чу!

Людям нужна хоть какая-то точка опоры, чтобы удержаться на ногах при нынешних потрясениях, поэтому многие вцепились в разные религии и учения. В коммунизм ведь тоже многие верили по инерции, потому что так было принято. Так было удобно. А кто-то и вовсе не верил, судя по нынешним откровениям бывших секретарей парткомов, прорвавшихся в Китай-город, но, тем не менее, прилежно продвигался по исхоженной лестнице: из октябрят в пионеры, потом – комсомол, кандидат в партию, а вот ты и коммунист, которому по заведённому порядку неплохо было бы прорваться в депутаты или куда ещё повыше. Это тоже было своеобразной игрой в веру, а сейчас она рухнула, поэтому вцепились хоть во что-то, потому что «природа не терпит пустоты», и вакуум в головах втягивает в себя всё. Как в известном школьном опыте по физике, где трубка с выкачанным воздухом втягивает в себя воду. И поскольку этой «воды» появилось слишком много, в головах образовался винегрет из каббалы, розенкрейцеровской философии, герметических теорий, космогонии, гороскопов, хиромантии, манихейства. И это обильно приправлено обрывками даосизма, брахманизма, суфизма и прочего аллегоризма, так что и не поймёшь: Христу человек поклоняется, Исиде или своему знаку Зодиака. А ещё эти нирваны, сансары, архаты! Да добавь к этой гремучей смеси ещё самую крепкую и неистовую из всех вер веру – суеверия, так и вовсе скучно не будет. При этом каждый заявляет о своей единственно правильной Истине, хотя все существующие истины слиты теперь в один котёл и тщательно перемешаны. И эта ядерная смесь может в любой момент взорваться. А где-то уже взрывается…

Действительно, трудно быть верующим не в отрезанном от безумного мира скиту, а среди людей. Вера – самый тяжёлый труд для современного человека, а мы относимся к ней как к развлечению, способу убить бесконечное и такое быстрое время. «Оставь тех, которые свою религию обращают в игру и забаву: их обольстила ближняя жизнь!»

Опять же появилась мода на воинственно заявивший о себе Ислам. От красивых обрядов Православия тоже что-то взято – так модница берёт что-то в магазине одежды к новому сезону, – а остальное отброшено за ненадобностью и сложностью. Все венчаются, крестятся, но так же успешно разводятся и открещиваются от любых своих убеждений. Маленькие обезьяны любят всё блестящее и сверкающее, а мировые религии очень красивы в убранстве храмов, в роскоши одежд и запутанности обрядов. Это и привлекает, а не следование канонам. Тем более, что в наше время быть христианином значительно труднее, чем во времена Нерона, потому что тебе на каждом шагу говорят, что нынче самая лучшая женщина – это куртизанка и путана, самый лучший мужчина – это авантюрист и аферист, что продажность и лживость – это норма жизни, разврат – это подвиг, а элементарная порядочность – это лицемерие и ханжество. «В наше время легче потерять веру, чем старую перчатку», – утверждал Чехов, и сейчас все потерявшие веру, как попугаи, повторяют друг за другом прописные истины, что «делает пустым набором слов обряды церкви». Слов на это счёт много понаделано, но словами всё и заканчивается, словно людей поразила неведомая болезнь, при которой человек страдает непреодолимой гипертрофированной потребностью много говорить, но при этом ничего не может выполнить из сказанного. Проповеди крепкой веры и элементарной нравственности тонут в хоре голосов, призывающих к тому же самому.

Но Бог не позволяет человеку чувствовать себя одиноким, и именно из-за тотального чувства одиночества в современном мире, в котором человек окружён разными механизмами так плотно, что сам всё больше уподобляется механизму, многие потянулись к религии. Техника уже не внушает совершенства и надёжности, из любви сделали новую и прибыльную отрасль медицины и спорта, всё приелось, всё успело разочаровать, а Бог остался. Но люди, много говорящие о Боге, стучащие себя кулаком в грудь по этому поводу, напоминают разобщённых крикливых детей. Даже не детей, а каких-то обменышей, которые передрались меж собой, и вот уже бегут к Отцу с криками и, вцепившись липкими и грязными ручонками в его платье, продолжают валтузить друг друга:

– Папа, папа, я верю в тебя правильно, а вот он – не правильно!

– Я крещусь тремя пальцами, а он – двумя, а вот тот совершает какое-то непонятное телодвижение.

– А вот он называет тебя не так, как я! А этот и вовсе в тебя не верует!

– Врёшь, собака, верую я!

– Нет, это я верую по-настоящему, так как надо, а вы все…

– Нет, я!

– Нет, я!

А Бог-Отец смотрит на них и не знает, как быть: то ли всем надавать подзатыльников, то ли вырваться от этих несносных созданий с воплем: «Да Я вас знать не знаю и знать не хочу! У всех дети как дети, а у меня – сволочи! Когда же вы повзрослеете и научитесь уважать Меня, а не бояться?».

– Где вы разглядели в современной России Православие? – грохочет мужчина с дипломатом, и я снова просыпаюсь. – Не смешите вы меня своими сказками! Если в том же атеистическом Союзе азарт, похоть, пьянство и хитрость считались пороками, то нынче они негласно стали самыми главными достоинствами человека. Вот она, ваша нынешняя религия! – он вырывает у женщины напротив журнальчик с обнажённой красоткой на обложке, которая лукаво улыбается и манит зрителя наманикюренным пальчиком. – Вот чему сейчас люди поклоняются, а не Богу…

И мужчина, тем не менее, начинает разглядывать журнальчик с характерной плотоядной жадностью во взгляде:

– Да-а… Эти сиськи-писки тоже сейчас в церковь ломятся венчаться с каким-нибудь богатеньким Буратино. Повенчаются и бегут дальше блудить, а потом со страниц газет и журналов будут взахлёб рассказывать, кто кого переплюнул в этом деле. А вы будете про этих жиголо и шлюшек читать и слюни пускать, пока они на время очередного молебна перерыв в своём блядстве сделают.

– Отдайте журнал! – протестует женщина. – На себя посмотри, пьянь.

– Да на, штудируй дальше! Только ничего важного не пропусти, кулёма. Православие к ним вернулось… У моей бабки учебник «Закона Божьего» был в тысячу страниц, его раньше в школе изучали несколько лет, как алгебру и географию, а вы в церковь пару раз сбегали, поглазели там в разные стороны и уже к верующим себя причислили. Это всё одно, что научиться говорить «гутен морген» и «ауф видерзейн», и кричать всем, что владеешь немецким языком в совершенстве. Мой бывший однокашник эмигрировал в Германию, и там, чтобы в приход попасть, надо настоящий экзамен сдать: наизусть знать основные молитвы на латыни, Символ Веры, Заповеди блаженства, основные сюжеты Библии и много ещё чего. А без этого экзамена хрен тебя пустят в церковь ихнюю! И если узнают, что ты как-то непотребно себя ведёшь, могут взашей выгнать из прихода на веки вечные. А наши клуши ни черта не знают, а только умеют жужжать о своей набожности. Я вот – атеист, и то знаю, что в августе есть три Спаса – Медовый, Яблочный и Ореховый. А тёща в церковь бегает каждую неделю рассусоливать там с другими сплетницами о своей праведности, но ни фига не знают! Они даже не знают, что Пасха посвящена выходу евреев из плена египетского.

– Так на то и вера, что надо верить, а не знать.

– Во что верить-то, если ничего не знать? А жена моя и вовсе луне поклоняется: вычитала где-то, что мы с ней по лунному календарю совместимы, и говорит: «Вот если бы ты не в апреле родился, то мы вместе не были бы». Да куда бы ты делась, егоза? Даже бельё теперь стирает и волосы стрижёт только в тот день, когда по лунному календарю полагается – ну, полное затмение!

– Вот у Вас ярко выраженный комплекс Адама, – жёстко констатировала женщина напротив интонацией врача, который сообщает больному о наличии у того смертельного заболевания.

– Да чихать я хотел на это! Ты сама-то веришь в Бога?

– Верю.

– А я не верю, что ты веришь!

– Тоже мне Станиславский выискался! Вот сейчас все станем Вам доказывать свою веру.

– Да где ваш Бог? Покажите мне Его! И я буду в Него верить, так уж и быть.

– Ой, одолжение Богу сделал своим «так уж и быть».

– А как же!

– Вы понимаете, в чём дело, – старик напротив меня, кажется, очень рад такому интересному спору. – Человек обычно верит в то, что видит или слышит, хотя он же не видит, не слышит и не чувствует радиацию, но мало в современном мире найдётся дураков, которые заявят: «Я не верю в радиацию, потому что не вижу её!». Почему надо что-то увидеть, чтобы поверить в это? Видеть означает верить? Но верить – это не всегда видеть. Вера – это одно, а зрение – нечто совершенно другое. Вера принадлежит к понятиям философским, если хотите, психоэмоциональным. А зрение – явление чисто физическое, можно сказать, медицинское. Что же может быть между ними общего? Вы вот сказали: «Покажите мне что-то, и я стану в это верить». Но будешь-то просто видеть, а не верить! Я, например, сейчас вижу вагон. Но мне нет смысла верить в это и возводить сию веру в культ.

– Ну, дед, ты и мозговерт! Точнее, мозгокрут.

– У нашей станции на днях сбило поездом бабу одну, – подключился к разговору стоящий в проходе около нашего купе пассажир, – потому что она и не видела его, хотя ей и кричали окружающие: «Куда же ты под поезд-то?».

– Правильно! – ещё больше обрадовался старик. – Она узнала о существовании поезда только в момент столкновения с ним, когда все органы чувств почувствовали, увидели, услышали его…

– И осязали, – перебил его мой сосед, закладывая в рот очередную порцию рифлёных чипсов, от аппетитного запаха которых у меня забурчало в желудке. – Но это ей уже не помогло.

– Потому что наши органы чувств несовершенны, – продолжал старик с улыбкой, – и многие представители животного мира во много раз превосходят нас по качеству слуха, зрения, обоняния. Более того, с годами они у нас ухудшаются или вовсе исчезают. Согласитесь, что нельзя в таком деле, как вера в Бога, полагаться на столь непостоянные и несовершенные ощущения.

– Так я о том же и говорю! – восклицает товарищ с «ярко выраженным комплексом Адама», дожёвывая жареный картофель. – Сейчас любой алкаш водочки накушается до «белочки», а потом бежит людям рассказывать, что ему Бог является. А то ещё может на основе своих запоев новую религию создать, и что ему там почудилось, в канон возведёт! Именно так и создаются религии.

– Да как же можно вот так всё опошлять? – с деланным негодованием восклицает женщина напротив его.

– Ой, да ладно! А ты веришь в Бога? – мужчина вдруг резко оборачивается ко мне, и я чувствую по запаху, что он находится под приличным градусом: обычное дело, после которого угрюмый и молчаливый россиянин обретает дар цицеронова красноречия.

Не знаю, что и ответить, потому что не умею говорить на эту тему, тем более с теми, кто явно настроен на конфликт. Пустая трата времени, когда люди спорят о Боге, или о том, что такое счастье или любовь, потому что каждый по-своему видит или не видит этот мир. Это всё одно, что спрашивать человека, верит ли он в существование солнца или в то, что после зимы наступит весна. Глупейшие ответы звучат на этот вопрос, когда человек начинает объяснять, как он верит, в кого или что, зачем, отчего, почему и сколько раз на дню. Всегда настораживают как расспрашивающие об этом, так и те, кто охотно разглагольствует о своей религиозности или полном безверии. Есть в них что-то неестественное. Как правило, это люди с претензиями на избранность и всезнание. Но больше всего отталкивают те, которые заявляют, что у них кто-то отнял веру. Веру отнять нельзя, если это в самом деле настоящая вера, а не очередная дань моде.

Мне не нравится состояние веры – оно подразумевает под собой какое-то сомнение, неуверенность или разочарование. Нравится состояние знания, и верующие в Бога являются, прежде всего, твёрдо знающими, что Он есть, чувствующими и осознающими Его существование и присутствие в каждом мгновении жизни. Просто закрепилось в речи называть таких людей верующими, как мы говорим о том, что пчёлы кусаются, хотя они не могут кусаться, потому что у них нет зубов – они жалятся. Никогда не спрашиваю людей об их вере или неверии – проще понять это по поведению и поступкам. А при рассуждении о высоких материях так легко сбиться на глупый пафос и высокопарность. Поэтому всегда теряюсь, когда кто-то обращает на себя внимание подобными речами.

– А у вас дома свет есть? – спрашиваю я в ответ.

– Какой ещё свет?

– Электрический.

– А-а! Нет.

– И у вас нет? – удивляется женщина. – У нас тоже второй день нет света.

– Я уже четыре дня без света сижу! – ещё больше удивляет её мужчина с дипломатом.

– И куды только правительство смотрит? – вздыхает кто-то в соседнем купе, у кого дома, по-видимому, не первый день отсутствует электричество.

– А чего правительство сделает, если на улице буран? – усмехается мужик рядом с женщиной. – Пойдёт столбы поднимать и провода распутывать?

– Пусть идут и распутывают! – откликнулся вздыхавший голос. – Чего им ещё делать-то? Столько напутали, что теперь сто лет никто не распутает.

Все как-то сразу повеселели. Знает ли, ведает ли наше правительство, что в государстве есть такие граждане, которые по определению Гоголя «желали бы впутать правительство во всё, даже в свои ежедневные ссоры с женою»? Погасла лампочка в подъезде или лопнула труба в подвале, и уже град скрытых и явных проклятий сыплется в адрес не только президента и кабинета министров, но и всего многочисленного класса политиков, чиновников и прочих господ. Так в большом патриархальном семействе отец всегда отвечает за всё, что происходит в нём, а если не хочет или не может, то его уже никто не воспринимает главой семьи.

– У меня сосед тоже одно время в церковь бегал, – мужчина с дипломатом продолжает уже более мирным тоном. – С алкашами это случается. Говорил: «А чё, модняво жа». Потом начал носить звезду Давида на толстенной цепи. В лютый мороз распахнётся до пупа, чтоб все видели, и идёт, в разные стороны поворачивается, а то, не дай бог, не заметит кто. Я спрашиваю: «Ты что, уже веру сменил? Быстро же у вас всё нынче делается». Он объясняет, что крест ему надоел, а звезда красивше, да и вообще прикольней как-то. Вот так сейчас люди и относятся ко всему на свете: и к вере, и к любви, и к самой жизни – чтоб всё прикольно было да клёво.

– Не в этом дело, – обрадовался старик продолжению интересного ему разговора. – Мир хочет вернуться к многобожию, потому что одного Бога мало. Человеку намного легче понять сущность Бога именно в политеистическом изложении, чем при монотеизме. Мы даже из монотеизма умудрились сделать многобожие: у нас есть Троица, апостолы, тысячи ангелов и святых, к лику которых продолжают причислять всё новых и новых людей. То есть человек поклоняется уже человеку, самому себе, а не Богу и даже не богам. Многим из нас более понятны такие люди, как Ксения Блаженная, а не ветхозаветный строгий Яхве.

– Кому это «многим»? У нас был бог в Кремле, а теперь его там нет. Его место заняли такие же слабые и безответственные люди, как и мы все, – владелец дипломата достал из кармана маленькую фляжку и с жадностью вылакал её содержимое, как кот валерьянку. – А насчёт многобожия я, пожалуй, с тобой согласен, дед: сейчас у каждого свой бог. Мы уже поклоняемся Бахусу, Селене и Венере, и скоро у нас Сатурналии объявят новым государственным праздником. Вчера по телеку показали какого-то старого хмыря, у которого уже песок из задницы сыплется. Так он, козёл облезлый, влюбился, стало быть, в какую-то школьницу, бросил семью, живёт с этой рано созревшей малолеткой в свободной любви, каждый день занимается с ней сексом и очень этим гордится. Чем не вакханалия? И все в студии поздравляют его с днём каких-то влюблённых. А некая мамаша пенсионного возраста отбила у родной дочурки мужа и хвалится этим в прямом эфире. Дескать, вот какая я ещё резвая, хотя и климакс наступил. А я так думаю, что она после этого полезет отбивать бойфренда уже у внучки. Раньше таких потаскух в деревнях кнутами драли, чтобы они заразу не распространяли, а теперь им прямой эфир предоставили. Обожрутся таблеток омолаживающих и бегут блудить с каждым встречным, включая кровных родственников. Со всей страны собрали развратников, которые влюбляются на каждом шагу во всевозможное отребье, и рассказывают о своих интимных похождениях каждому встречному, а их пр-роздравляли с этим самым Днём святого Валентина. Этот Валентин-то кто такой?

– Католический святой, – объяснил всезнающий дед. – В третьем веке был такой епископ, который тайно венчал влюблённых, когда император Клавдий Второй запретил браки, чтобы ничего не отвлекало солдат от военных походов. Четырнадцатого февраля его за это казнили.

– Нам своих святых мало, что ли?

– Отнюдь! В православной традиции есть, например, День мучеников Адриана и Натальи, которые символизируют собой образец супружеской верности.

– Ну-у, супружеская верность нынче неприличной болезнью объявлена! – хохочет мужчина с дипломатом, и ему тоненько вторит пассажир из прохода.

– Русское общество всегда более сдержанно относилось к таким вещам, как любовь, влюблённость, брак, поэтому и святые у нас несколько другие. А День Валентина у нас появился для того, чтобы показать миру, что мы теперь являемся светским государством, вот и всё.

– Зачем нам всё время всему миру чего-то показывать? Э-хе-хе, святые угодники… У меня родители пятьдесят лет прожили душа в душу, мать отца с войны ждала, а теперь британские учёные установили, что нормальная женщина должна на каждого встречного вешаться, чуть ли не каждый день в кого-то влюбляться, а иначе она больная, и её лечить надо.

– Это всё от депрессии, – сказал старик. – Сейчас у многих людей не осталось ни работы, которая нравилась бы, ни хорошей семьи, ни увлечений, ни позитивной информации, вот и вцепились мёртвой хваткой в разговоры о личной жизни в надежде хоть от этого получить какую-то радость.

– Да таких оргий не видывали ни в Древней Греции, ни в языческой Руси!

– Почему же сразу оргий? – возмутилась женщина с журналом. – День влюблённых посвящён любви.

– Да не любви, а траханью он посвящён, тррра-хань-ю! – последнее слов было произнесено так громко, что часть пассажиров проснулась и недоумевающе закрутила головами в разные стороны. – А вы, бабьё, куриный народ, только и сбиваете мужиков с пути истинного!

– Ну вот, ещё один женоненавистник с комплексом Адама! – совсем чего-то расстроилась женщина. – Я не пойму, почему именно ко мне такие типы липнут! – она вдруг обратилась ко мне: – У меня же очень высокая самооценка, а мужчин с комплексом Адама притягивают к себе только женщины с комплексом вины и низкой самооценкой! Вы можете мне объяснить, почему этот хам напротив меня сел? Со мной рядом уже сидит одно недоразумение, – при этом её спутник насупился и сделал вид что спит, – а теперь ещё напротив другое прилипло! Вот почему так?

Я пожимаю плечами, потому что её слова напоминают фразу из какого-то дешёвого американского фильма, а стоящий у нашего купе пассажир хихикает:

– Других-то нету.

– Да нужна ты мне, чтоб к тебе липнуть! До чего же бабьё образованное пошло: захочешь к ней прислониться, а она тебя тут же своей образованностью оглоушит, разберёт по косточкам и определит, какой у тебя комплекс или синдром, и как тебя лечить, – мужчина с дипломатом решительно встал и двинулся к выходу, напевая: – «У меня жена, ох, красавица, ждёт меня домой, ждёт, печалится».

Но это уже сон. Да, это сон, в котором кипрский царь Пигмалион, боящийся несовершенных наглых и бессовестных женщин, вырезает из слоновой кости статую прекрасной девушки. Вырезает и поёт что-то про коня и ревнивую жену. Но его перебивает горько плачущий Адам, который трёт свои глазёнки кулачками и жалуется на Еву, стоящую в стороне от этой мужской истерии:

– Это она виновата-а! Это она мне яблоко подсунула-а-а! Я тут ни при чё-о-ом!..

Иногда кажется, что Адам так и не вкусил толком яблока познания – как был дураком, так и остался. Бог посмотрел на него, поморщился, посмотрел на Еву, да и выгнал их обоих из Рая. Понял, что с такой спутницей этот рёва не пропадёт: уж она-то ему не даст расслабиться. Она будет толкать его к развитию и совершенству, а он будет постоянно зудеть, что мог бы как прежде сидеть в Раю и нечего не делать, если бы подлой бабьей натуре не приспичило полюбопытствовать: и зачем это Бог запретил есть именно ЭТИ плоды. Ах, Ева-Ева, мать всех людей и мужчин в том числе… Хотел Бог выгнать и Пигмалиона-идеалиста, но тот нахально заявил, что он Ему не подчиняется, так как его боги живут на Олимпе.

– До чего же наглый народ пошёл! – ужасается Бог.

А эти двое, Адам и Ева, пошли. Вот они идут из Рая навстречу новой жизни: Ева бодро с любопытством на лице, а Адам еле плетётся и всё хнычет и плачет, жалуется и причитает, да так проникновенно, что хочется схватить его в охапку, оградить от всех невзгод ещё неизведанного им мира и ляпнуть что-нибудь вроде:

– Уси-пуси, какие мы ластлоенные! Не ходи никуда, сиди с мамкой, кушай кашку, а то вляпаешься ещё куда-нибудь не туда, горе ты моё луковое! Агу-агу!

А Ева вдруг обернулась ко мне и оглушила зычным голосом:

– Билеты готовим! Сколько раз повторять?! Ишь, спальный вагон тут устроили!

Я машинально достаю билет за проезд и показываю его Еве. Потом всё-таки открываю глаза и вижу, что это никакая не Ева, а контролёр-билетёр: крепкая, горластая, привыкшая много работать и рассчитывать лишь на себя баба средних лет. Да я проспала никак не меньше получаса! Народу в вагоне значительно поубавилось, вместо давки теперь в каждом купе сидит по три-четыре пассажира. Старик с книгой и женщина с журналом и «недоразумением» исчезли, а вместо них напротив меня сидит бабуля в пальтеце образца 1947 года с каким-то баулом на санках.

– А за ребёнка кто будет платить? – спрашивает непонятно кого контролёрша. – Ребёнку-то уже больше пяти лет.

Тут я замечаю, что к моему плечу привалилась девочка лет восьми и мирно спит.

– Это не моё, – заявляю я.

– А чьё? Моё, что ли?! – грохочут мощные голосовые связки контроля.

Девочка от такой звуковой волны просыпается, садится прямо и глубоко вздыхает. Она слишком легко одета для такой гиблой погоды. Демисезонное пальтишко, из которого она заметно выросла, так что из рукавов выглядывают тонкие запястья, местами порванные застиранные колготки и лёгкие ботиночки говорят о том, что ребёнок не живёт дома. Хотя сейчас в каждом доме свои причуды в обращении с детьми.

– Ну и? – грозно спрашивает женщина в синей форме. – Куда едешь? Из дома сбежала, что ли?

Девочка молчит и сжимается, как затравленный котёнок, потом вытягивает тонкую шею и жалобно смотрит в окно большими глазами. Ни дать, ни взять – Мальвина из «Приключений Буратино»! Я тоже оборачиваюсь к окну и понимаю, как это ужасно, если такому плохо одетому ребёнку сейчас придётся выйти из вагона в метель на какой-нибудь глухой станции, где не все поезда и останавливаются.

– А ну-ка давай на выход! Там будем разбираться, – машет контролёрша рукой, словно сметает какую-то паутину перед собой.

– Возьмите, вот, – я протягиваю ей пятьдесят рублей.

– Чё ты мне суёшь? Это что – твоё? А ты, малявка, ну пшла на выход!

– Чего ты к ребёнку пристала, фашистка? – вдруг ожила бабуля напротив, прожёвывая бублик. – И так народ ободрали дочиста, а теперь ещё к ребёнку пристали. Мешает она тебе, да? Мешает? Связался чёрт с младенцем! Государство обеднеет, если ребятёнок бесплатно проедет пару-тройку станций? Куда она пойдёт в такую собачью погоду? Цыганкам вонючим, которые тут целым табором бесплатно катаются и наркоту возят, боитесь слово поперёк сказать, а к невинному младенцу прицепились! Ишь, какая смелая! Иди вон с мужиками цапайся, если так неймётся!

– Нет, как она меня назвала? – задрожали губы у женщины в форме. – Вы все слышали?

– Слышали, – ответил хитрый голос откуда-то из-за спины и по интонации было ясно, что человек любит наблюдать скандалы.

А скандал намечался нешуточный.

– Бабы, хорош вам орать, – зевнул проснувшийся в соседнем купе мужик и позвал контролёршу: – Ты к нам-то подойдёшь когда-нибудь, краля, а то мы уже проснулись и снова заснули, пока ты там канителиссьси.

– Дома надо спать! – игриво заявил чей-то женский голос.

– С тобой что ли? У себя на кухне будешь командовать, что надо делать и как.

– Хи-хи-хи!

– Да как Вам, бабушка, не стыдно? – загремела контролёрша. – Какая я фашистка?! Я у Вас даже билет не спрашиваю, хотя могла бы, но вот из уважения к Вашим сединам не спрашиваю, хотя дачный сезон давно закончился, а Вы мне что говорите? Как Вам не стыдно?

– А чего мне должно быть стыдно-то? Вам не стыдно людей обирать, а мне чего стыдиться? Понаставили держиморд в форме повсюду, а народ молчит! – в бабуле чувствуется недюжинный талант повести за собой этот самый народ на баррикады. – Скоро последнее будут отнимать, а они знай, спят себе! А у Вас почему билет есть? – обращается вдруг ко мне бабуля. – Очень богатая, что ли?

– Очень, – отвечаю я.

– Да-а, у богатых свои привычки, – вздыхает голос сзади.

– А что такого-то? – почти оправдывается женский голос. – Я каждый день на работу езжу, у меня уже возраст не тот, чтобы от контроля бегать по вагонам, как студентка…

– Вот из-за таких законопослушных, как вы, эти дармоеды с народа и будут продолжать драть в три шкуры!

– Вы ещё морду нам набейте, – не на шутку пугаюсь я агрессии, которую всегда порождает неравенство, – что у нас куплены билеты, а у вас – нет.

– А не фиг буржуазию из себя корчить! С билетами они, вишь! Никто не покупал бы эти билеты, и не повышали бы на них цены.

– Они бы тогда и вовсе все поезда отменили, – перебил хитрый голос сзади. – Эти на поездах не ездют: у них у всех личное авто имеется.

– Кто это «эти», кто «эти»? Ты кого это «этими» назвал? – шумит контролёрша.

– Людка, да пошли ты! – окликнул её напарник, долговязый молодой человек. – Охота тебе так вот с каждым рылом нервы мотать?

– Не-е-ет, пусть она мне покажет своё пенсионное удостоверение и платит пятьдесят процентов за проезд! – вошла в раж контролёрша, нависнув грозовой тучей над бабулей.

– Обзавелись все какими-то удостоверениями да справчонками, а мы должны за них платить по полной стоимости, – возмущается пассажирка уже с противоположной стороны вагона. – На весь вагон три-четыре человека с настоящими билетами, а остальные с какими-то бумажками-поблажками. У некоторых по целому мешку документов набрано на все случаи жизни. Где справедливость? Почему я из своей нищенской зарплаты должна находить деньги на проезд, а кто-то имеет законное право бесплатно кататься? А мне ещё троих детей надо растить-кормить, на ноги ставить.

– Не хрен рожать столько, а то нарожают целый выводок от алкаша какого-нибудь, потом плачутся всем, что не знают, как их прокормить! Головой надо думать, а не жопой.

– Какого алкаша? Я вам сейчас морду набью за такие слова! Мой муж – инвалид.

– О-хо-хо, ха-ха-ха! Детей наплодил и инвалидом стал от таких трудов! – громко загоготали несколько человек.

– Вы бы ездили по инвалидным документам мужа, – разумно предложил кто-то женщине, которой надо поднимать троих детей. – Я вот езжу и ничего…

Тут голос осёкся, так как его обладатель вспомнил о находящихся рядом ревизорах, но те были слишком поглощены своей работой.

– Почему вы не берёте билеты? – придралась Людмила к молодой красивой женщине. – Вы понимаете, что вы грабите государство…

– Да провались ты под пол со своим государством! – возопила бабуля. – Один жирует, а миллионы нищенствуют, вот и всё ваше государство. Хорошо устроились! Сказку для дураков придумали, чтобы народ безнаказанно грабить.

– Да! – огрызнулась в подтверждение молодая женщина. – Это государство ещё не так всех нас ограбило.

– Ишь ты какая умная! – Люда вперила руки в боки. – Серьги вон продай и будут деньги на билет, а то сидит в косметике, в серьгах, в пальте с меховым воротником, а на билет денег нету?

– Это мне муж подарил, – повела бровью красавица.

– Муж объелся груш. Такой жены и врагу не пожелаешь, – пробухтел Людмилин напарник, чтобы хоть как-то отразить атаку.

– Где хоть мужа-то такого нашла? – поинтересовался кто-то, зевая.

– Вот мы платить должны, а кто-то бесплатно катается, – с новой силой возмутилась пассажирка, жена инвалида. – Пусть цацки свои снимает, а то ишь, развесила тут золото.

– Так всё к тому и идёт. Скоро у народа не останется ни украшений, ни одежды, – сказал кто-то с тихой угрозой в голосе, и в вагоне запахло микрореволюцией. – Всё государству отдадим на то, чтобы чиновники могли в тёплых странах отдыхать каждый год, а сами в рубище будем ходить. Всё к этому и движется, чего вы так волнуетесь, что на весь вагон одна прилично упакованная баба едет? Скоро все в телогрейках останемся.

– Да они скоро с нас грошовые бирюльки сдирать будут, помяните моё слово! – воскликнула бабуля.

– Почему это грошовые? – обиделась красавица.

– Я сейчас милицию вызову! – взвилась Людмила.

– Ага, уже бежит сюда твоя милиция! – засмеялся кто-то. – Они вылезли ещё на предыдущей станции. Они до нашей дерёвни и не ездют никогда.

– И где только таких шестёрок набирают, чтоб своих же грабить? – не теряется бабуля. – Я пятьдесят пять лет на это государство отработала, а меня теперь какие-то хари, которые ничего кроме того, как беззащитных людей обирать, делать не умеют, будут из вагона выкидывать?!

– Это я-то ничего делать не умею?! – нашла коса на камень. – Да у меня высшее образование, чтоб ты знала!

– Вот-вот, не иначе начальница какая-нибудь бывшая, – прокомментировали из соседнего купе. – Привыкла на людей орать на высоком посту, а теперь отвыкай, шестёрка!

– Какая начальница? Я педагогический институт закончила в своё время, если хотите знать! – в голосе контролёрши Людмилы зазвенели слёзы.

– Вот-вот, – зловеще откликнулся всё тот же голос. – Учителями работать никто не хочет, а деньги клянчить по вагонам все мастера. Кругом рэкет! Ничего-ничего, завтра ваши господа вышвырнут вас с работы, как щенков беспородных, заменят более прыткими особями, тогда узнаете, когда среди нас окажетесь.

– Людка, уходим! Чё ты прицепилась-то к ним? Нам надо на следующей станции выйти успеть. С тобой, с дурой, уедешь куда-нибудь в Тмутаракань, где на станции ни пожрать, ни поссать по-человечески негде будет! Деньги бери, – при этом Людкин напарник вытянул у меня из руки полтинник, – и иди дальше… Так, сударыня, квитанция о штрафе у пассажира в том конце вагона.

– Угу.

– Они ваши деньги себе возьмут, – заговорщически шепчет мне кто-то из соседнего купе на ухо.

– Я это знаю, – пожимаю я плечами.

– Кто там такой умный сидит, а? – напарник Людмилы, услышав навет, приближается к нам.

– А мы ничего, молчим…

– Не-ет, пусть она мне покажет своё пенсионное… – не уступает контролёр по имени Людмила.

– Чего вы в самом деле прицепились-то к людям? – проснулись уже кажется все. – Ну, сколько вам денег дать, чтоб ушли отсюда? Вас в следующем вагоне пассажиры ждут.

– Ей, наверно, сегодня мужик не дал, – предположил чей-то развязно-хмельной голос. – Вот она и бесится.

– Па-азвольте, с каких это пор мужик стал давать? – стал уточнять знакомый и не очень трезвый баритон.

– Да вот с тех самых! Разве не наоборот? Мда-а, такие вот нынче мужуки пошли дающие, прости Господи, тьфу ты, ну ты!

И за этими выяснениями часть вагона смачно гоготала, а я заметила, что мужчина с портфелем типа «дипломат» и женщина с журналом никуда не вышли, оказывается, а пересели в свободное купе к нам спиной и в обнимочку уже о чём-то воркуют. Не иначе, про избавление от мучительного комплекса Адама и затяжного синдрома Пигмалиона.

– А почему в вагоне так холодно и грязно? – обращается к контролёрам проснувшаяся от шума-гама дама из соседнего купе с заиндевелым воротником. – Это же полная антисанитария: стёкла пыльные, пардон, пахнет калом, от окон дует, вторые рамы, страшно сказать, ржавыми гвоздями приколочены и болтаются, я извиняюсь, на соплях! Я тут ехала, товарищи, и рама так же болталась-болталась на двух гвоздях, да и выпала, когда по встречному пути скорый пошёл. И за такой совковый «сервис» мы должны ещё платить?! Это вы нам должны платить, что мы согласились в таком вагоне ехать!

– Ага, щас! – качает головой напарник контролёрши Люды. – Может, я ещё должен кал за каждым пассажиром подбирать? Это вообще не наше ведомство. Жалуйтесь в Отделение дороги.

– Понаделали всяких ведомств и контор с отделениями и подразделениями, где чинуши сидят и большие деньги гребут, а отвечать за недочёты в работе не найдёшь никого, не докличешься! Этих сытых господ надо в таком засранном вагоне покатать сутки, чтобы они тут промёрзли до мозга костей, глядишь, и расшевелятся что-нибудь сделать для простых смертных. Расстреливать вас надо за такую работу!

– Да, бабушка, да, – улыбается парень в форме. – Нас расстрелять надо непременно, и после этого сразу в России процветание начнётся. Весь вред только от нас идёт, только мы, гады, виноваты, что так паскудно живёт народ. Нас в расход пустить, и сразу рай наступит в нашем царстве-государстве, уж помяните моё слово, бабушка. Тогда наступит счастье всем и сразу, да столько, что и не унесёшь.

– Чего вы в самом деле на них взъелись? – вступилась женщина из противоположного купе, которая давно уже засматривалась на напарника Люды. – Они тоже не по своей воле тут на нас любуются.

Контролёрша Людмила в конце концов уходит со своим напарником, как оглушённая, бормоча что-то на ходу. Каково вот так целыми днями толкаться по вагонам и выслушивать накопившиеся претензии задёрганных жизнью людей.

– Детонька, есть хочешь? – участливо спросила бабуля у девочки, сидящей рядом со мной.

– Хочу! – сказала она с некоторым вызовом.

Я вспомнила, что в сумке у меня лежат два бутерброда, бабуля извлекла из своего баула бутылку с молоком.

– Тебя как зовут-то?

– Ева.

– Как?

– Ева. А что?

– Да так. Необычное имя.

– Так звали жену Гитлера, – вдруг с какой-то гордостью сказал этот нежный ребёнок.

– Откуда ты это знаешь?

– От верблюда.

– Надо же какие умные верблюды бывают.

– Ты где живёшь-то? – спрашивает бабуля.

– В Караганде!

– Так далеко?! – наивная и сердобольная к детям пожилая женщина не допускает мысли, что ребёнок ей просто хамит.

– Да нет, – усмехнулась Ева. – Я здесь недалеко живу.

– Как же тебя родичи отпустили в таком лёгком пальтишке? Метель же на улице!

– Какие родичи?

– Ну, с кем ты живёшь-то: с родителями, с бабушкой?

– А-а… Нет, – весело отвечает Ева, уплетая докторскую колбасу. – Я давно без них живу.

– Ах, сиротка! Как же ты одна-то? – у бабули аж слёзы на глаза навернулись.

– Да клёво!

У девочки какое-то необычное выражение лица. Такое выражение бывает у современных российских гламурных дамочек, которые, невзирая на свою современность, воспринимают мир как дикие джунгли. Поэтому в случае чего могут выпустить когти и показать зубки, а если этого не делать, то тебя посчитают слабой и неспособной к выживанию в этих джунглях. Восьмилетнему ребёнку такое выражение очень не идёт, как не идёт мини-юбка пожилой деревенской женщине, или вульгарный макияж на лице младенца, или выражение благоговейной набожности на физиономии коррупционера. Есть в этом какое-то неприятное уродство, потому что уродство заключается не только в отклонении от эстетических норм, но в соединении несочетаемых, разнородных элементов, несоответствии одного другому, как сверкающий роскошью небоскрёб среди жалких лачуг и хибар. Ева не улыбается, а как-то криво усмехается, презрительно сощурив глаза, и напоминает девочку из последнего сна Свидригайлова. Но если его поразил пьяный больной румянец на её щеках и развратная улыбка, то здесь что-то другое. Взгляд не детски простодушный, а словно бы смешанный с каким-то именно взрослым лукавством и притворством, как будто лицо нарисовал один художник, а глаза выписал другой в совершенно иной манере.

Ребёнок умеет испытывать и выражать чистые эмоции, не смешивая их с чем-то другим. Он просто улыбается или так же искренне плачет, удивляется или возмущается, и не знает пока, что можно улыбаться презрительно-снисходительно, или обречённо-насильственно, или злобно-надменно, или ещё как-нибудь, когда человек выражает эмоции не от чистого сердца. Потому что у ребёнка душа ещё свободна от этих устремлений, поэтому и эмоции отражают реальные переживания, а не то, что следует отражать в данной ситуации. Этим детское лицо отличается от лиц взрослых, которые лгут, носят маски и изображают эмоции, которых на деле не испытывают. Но у Евы эта «школа» уже была пройдена: она смотрела на мир как-то презрительно и брезгливо. Чувствовалось, что она никогда не верила в сказки, да и никто ей их не рассказывал. На лицах верящих в сказки детей можно прочитать выражение «как чудесен этот мир, что бы про него ни говорили странные взрослые!». На лице Евы застыло выражение «да лажа это всё!». Ребёнок, похожий на маленького взрослого, впитавший в себя скорбные умственные и духовные дефекты взрослого окружения, но всё-таки ещё не научившийся по-взрослому их скрывать.

– Твои родители живы? – догадываюсь я, что Ева не является сиротой.

– А чё им сделается-то?

– Да как же так, да что же это? – восклицает бабуля. – Где же они живут?

– Они живут там, где им нравится, – снова какая-то наглая кривая ухмылка исказила её хорошенькое личико. – То за бугром, то тута.

– Креста на них нет! – выпалила бабушка и сунула Еве пахнущий свежей выпечкой пирожок.

– Почему же? – удивилась та, и тут её лицо приобрело самую настоящую детскую наивность. – Очень даже есть. Золотые! Они даже венчались в этом… ну, короче, где жиды живут.

– В Израиле?

– Ага. Фазер спонсировал строительство церкви, и в такой вкус вошёл, что таскался на всенощные и нас с мазером возил. Но мазер в церкви не понравилось: в мини и декольте туда ходить нельзя, пепси и пиво пить нельзя, по мобильнику ботать нельзя: на фига такие заморочки?

– Врёт наверно, – шепчет мне бабуля. – Фазер-мазер какой-то.

– Ничего я не вру! – Ева снова меняется в лице.

– Как же они тебя обрекли на такие страдания!

– Почему страдания? Я сама от них ушла.

– Как же так, зачем?

– Да надоели они мне оба! – и Ева снова криво усмехнулась, прищурив глаза.

– Сколько же тебе лет?

– Неприлично спрашивать леди о возрасте, – хохотнула Ева, обескуражив ответом бабулю, которая вырастила, должно быть, не только своих детей, но и внуков, и привыкла, что ребёнок в таком возрасте по-детски относится к подобным вопросам.

– Как же ты в школе собираешься учиться?

– А я не собираюсь в школе учиться. Я и так всё знаю, что мне нужно по жизни. Настоящей женщине не в школе учиться надо, а устраивать свой комфорт. Бабу сколько не учи, а она дура дурой – так мой фазер говорил. Это большевики ничего не умели, а только языками чесали, вот они и заставили баб работать, внушили им, дурам, что они должны и у станков стоять, и землю пахать, и камни на стройках ворочать, и дом содержать, и солдат для многочисленных войн рожать. При этом молчать и не вякать, а мужики будут только на завалинке лежать и посмеиваться над ними. Разве не дуры? Нет уж, я не собираюсь пополнять их ряды.

Мы с бабулей переглянулись, словно бы оказались в обществе инопланетянки.

– Это твой папа так говорил?

– Ага.

– А ты буквы хоть знаешь? Вот как буква «А» пишется? – спросила бабуля.

– Да я читать уже умею, а не по буквам слова складывать, – Ева посмотрела на бабку укоризненно. – Давайте я вам прочитаю что-нибудь.

Мы дёрнулись в поиске, что можно дать ребёнку для чтения, и тут как раз на наше сидение глухонемой продавец газет и журналов шмякнул пачку яркой бумажной продукции, где на одной глянцевой обложке шрифтом, какой получится, если обмакнуть палец в густой кетчуп и писать на вертикальной поверхности, чтобы кетчуп стекал и образовывал зловещие подтёки, написано слово «КРИМИНАЛ». Нет, детям это лучше не давать в качестве букваря. На обложке другого журнала рядом со страшным бритоголовым мужиком, ощерившим наращенные клыки, сияли анонсы статей «Маньяк ищет партнёров для оргии», «22 способа увести мужа из семьи» и «Узнайте всё о интимной жизни великих грешников Иоанна Грозного и Нерона». Да-а, историки отдыхают! Я роюсь в этом ворохе голых грудастых тёток с напускной удалью, истыканных огромными ножами и измазанных бутафорской кровью статистов на обложках глянцевых журналов из дорогой добротной бумаги, натыкаюсь на дешёвые романы в мягкой обложке с кричащими названиями, такими как «Похождения юной блудницы» и «Искусство быть прожжённой проституткой», на сборники «Застольные песни», на многочисленные издания «Камасутры», под видом которой часто обыкновенное слабоумие на почве полового истощения выдаётся за восточную мудрость. И вдруг посреди этой свистопляски вижу брошюрку «Молитвы на все случаи жизни», с обложки которой скорбно смотрят Вседержитель в образе Спаса нерукотворного, Казанская Божья Мать и Никола-чудотворец. В памяти всплывает строка из песни Высоцкого: «Лики, как товарищи, смотрят понимающе с почерневших досок на меня».

А вот буклетик с католическим Распятием на обложке – издание какой-то миссии. Вы замечали, как не похожи друг на друга сцены Распятия у разных художников? Например, Распятие, выполненное Грюневальдом, где основной идеей является натурализм страданий Христа, где мучения Его настолько утрированы, что это напоминает современный, жадный до крови и сломанных костей кинематограф, в рекламе которого загробный голос за кадром зловеще сообщает, что несколько человек померли-таки при просмотре очередного киношедевра. Забивание гвоздей в живую плоть, судорожно искривленные пальцы рук, вывихнутые плечевые суставы, вывернутые ступни ног и оголённые рёбра несут только идею патологии, идею физического страдания человеческого тела. Конечно же, это интересно публике, на самом ли деле актеру ломали кости или же это искусная компьютерная графика, и как он, горемычный, после таких-то съёмок оклемался.

В васнецовском Распятии много укора в адрес человеческой глупости и жестокости. Христос Брюллова тянется к небу и словно молит Бога-Отца, чтобы он поскорее забрал его подальше от этих ужасных и грубых людей. У Сальвадора Дали сюжеты Распятия напоминают застывшие сцены из современного балета. Но есть Распятия другие, как в древнерусских иконах, где использован лаконичный, сдержанный и проверенный временем язык символов, потому что передать и измерить страдания Христа всё равно невозможно. На таких Распятиях, как, например, у Дионисия, изображён действительно всесильный Бог, который страдает не за себя, а за нас. Он словно бы разговаривает с нами. Вот он горестно всплеснул руками, как крыльями над нашими головами, и сокрушается, и говорит нам с высот горнего мира: «Как же мне вас жалко, люди! Зачем я вас оставил? На какие странные занятия вы расходуете свою драгоценную жизнь!».

В конце концов, я выбираю из этого многообразия информации и болезненных фантазий программку телевидения на следующую неделю, как самое безопасное для ребятёнка издание, и Ева, открыв её наугад и насмешливо посмотрев на нас, в самом деле начинает читать без единой запинки анонсы фильмов:

– «Кровожадный оборотень, которого не берут ни пуля, ни огонь, ни яд, вновь выходит из своего мрачного логова под личиной обаятельного денди. Боевик с элементами мистического триллера и психологического хоррора, круто замешанный на сексе».

– Ох ты! – всплеснула бабуля руками и посмотрела на меня: – А ведь и вправду умеет читать. А ещё?

– «Ученик старших классов Кейси решил стать серийным убийцей… Женщина похоронена заживо и кислорода ей хватит лишь на одни сутки». Кстати, заживо похороненные люди умирают не от недостатка кислорода, а от избытка углекислого газа. Я об этом в Интернете прочитала, – со знанием дела сообщила Ева и стала читать дальше: – «Монти нравилось спать с Джес, и они сами не заметили, как у них родилось трое детей, но, поскольку их отношения давно исчерпали себя, да и особой любви не было, пришлось расстаться… Старшая сестра ценой огромных усилий пытается подавить в себе запретную страсть к младшей, а младшая упивается властью над старшей и нарочно заводит интрижки с мужчинами, чтобы вызвать у неё ревность… Профессор литературы постоянно находится под кайфом, делает ребёнка любовнице, флиртует со студентами и в конце концов впадает в депрессию, а затем и в кому… Готический ужастик, кишащий приведениями, чудовищами и прочей мистической жутью – адреналин вам обеспечен… Боксёр забил на ринге сына влиятельного наркобарона». Ха, тут уж и к гадалке не ходи, чтобы узнать дальнейшую судьбу благородного бойца-костолома. Я давно такой примитив не смотрю. Вот так-то! Я вообще много читаю. В вагонах и на вокзалах уйму газет и журналов можно найти.

– Где же ты научилась читать?

– Я в элитный детский садик ходила. У меня фазер – бизнесмен, и когда я у него жила, то он меня в этот садик сдал. С английским уклоном. The dog wag its tail.

– Ох ты! – опять всплеснула руками бабуля. – А бабушка у тебя есть?

– Бабушка? – Ева на мгновение задумалась. – Есть.

– Почему же она не возьмёт тебя к себе?

– Зачем? – недоумевает Ева. – Ей надо свою личную жизнь налаживать, а я только мешать буду.

– Да-а, сейчас такие бабушки пошли, – опять вздыхает бабуля. – Современным бабушкам не до внуков: морщины выведут, варикоз вылечат, це… цел-лю-лит себе разгладят на заднице и ищут молоденького дедушку, тьфу, прости Господи. Не иначе конец света близок, э-хе-хе… Ну, а дедушка есть у тебя.

– А кто это?

– Как кто? Муж бабушки.

– А-а, есть. Он у нас – мулат. Фазер бабушку в Египет отправил на отдых, она там с ним и познакомилась, домой его привезла. Он из всех взрослых мне больше всего нравился: весёлый такой, не ругается, не дерётся, всё танцевал и пел, а по ночам в клубе стриптиз делал. Так классно!

Мы, конечно, онемели, но виду не подали. Ну, что взять с отставших от веяний цивилизации тёмных баб?

– А у меня мазер, между прочим, бывшая фотомодель! – с весёлой гордостью сообщила Ева, болтая ногами. Она наелась, согрелась и становится всё более разговорчивой: – Она тоже когда-то в ночном клубе танцевала. Мой фазер на ней женился, потому что у неё во всём городе была самая большая грудь и самая узкая талия: он специально узнавал перед тем, как познакомиться. А потом она меня родила, и талия у неё «поплыла». Она меня за это ругала: «Если бы не ты, сучка, я бы так не потолстела». Даже била меня иногда со злости. Утром встанет, и давай себя мерить во всех местах, дура! А фазер её сразу бросил за это.

– За что «за это»?

– Ну, за толстую талию.

– Зачем же они тебя родили, если им так важна эта талия?

– Ттрахаться-то хотца! – подмигнула Ева бабуле. – Дети являются побочным продуктом секса, как какашки – побочный продукт приёма вкусной пищи. Так они мне объяснили… Но ничего. Мазер за две операции лишний жир с талии сняла и нового козла себе нашла.

– Ну и ну! Вот ужасти-то! – только и нашлась что выдохнуть бабуля.

– Чего ты их так называешь – фазер, мазер?

– Как же их ещё называть? Ну не перебивайте меня! – по-детски сердится она.

– А как они тебя называли?

– Фазер меня называл киндером или Евочкой-хорошей девочкой, а мазер – псиной или Евкой-подлой девкой. Она меня Евой назвала назло фазеру, потому что у него когда-то собака была, овчарка по кличке Ева, и он не хотел, чтобы меня как собаку звали. А мазер узнала, что ему это не нравится, поэтому и назвала меня именно так. Они всё время так делали: как одному что-нибудь не нравится, другой это обязательно и сделает. Мазер попросит фазера музыку тише сделать, когда у неё голова после бодуна раскалывается, так он специально ещё громче сделает. А фазер как-то сказал, что жёлтый цвет не любит, так мазер приказала рабочим весь наш дом жёлтыми обоями оклеить. Только это их и сближало. Больные люди, что тут ещё скажешь, неврастеники. Я раньше своё имя ненавидела, а как узнала, что всех великих женщин так звали, даже рада, что мне именно это имя досталось.

– Каких же великих женщин так звали?

– Как каких? – Ева смотрит на меня, будто я ляпнула что-то крамольное с её точки зрения. – Еву Браун и Эву Перон.

– А ты знаешь, кто это?

– Это жёны великих вождей.

– Да-а, девочка, сколько же у тебя мусора в голове, – не нахожу ничего другого сказать ей.

– Почему? – Ева искренне недоумевает. – Гитлер же неплохой дядька был.

– Как это неплохой?! – ахнула бабуля, которая видела в своё время, что этот «неплохой дядька» сделал с Россией и Европой, и для которой не было более страшного ругательства, чем это имя.

– Ну, а чего он сделал-то? Он немцев работой обеспечил, промышленность возродил, вернул им самоуважение после поражения в Первой мировой. Что в этом плохого?

– А сколько горя он нашей стране принёс, ты знаешь? – не успокаивалась бабуля.

– Он и не обязан был о нашем благополучии думать. Об этом даже наши вожди не думают, – ответила Ева равнодушно, облизывая пальцы. – Гитлер уничтожил среди немцев всех гомосеков, шлюх, наркоманов, пьяниц, извращенцев всяких, кто работать не хотел, развиваться. То есть всех неполноценных людей, недочеловеков. А Сталин наоборот именно таких не трогал, оберегал их, под амнистию всегда выпускал, а истребил всю элиту нации, учёных, гениев, кто мог за свои убеждения постоять. Поэтому Германия теперь процветает, а мы влачим жалкое существование, потому что у нас вместо людей одни дебилы остались, с которыми можно всё что угодно выделывать.

Поражает, как Ева с детского лепета переходит на совершенно взрослую речь, словно говорит по заученному тексту. Я хочу ей сказать, что, невзирая на такие старания дяди Адольфа, в Германии всё так же много «неполноценных людей» в лице наркоманов и сексменьшинств, но понимаю, как это глупо: объяснять восьмилетнему ребёнку такие вещи. Но её и до меня кто-то просветил в этих недетских вопросах. Пытаюсь вспомнить себя в таком возрасте, и на память приходят куклы, плюшевые медведи, поездки в зоопарк и театр с родителями. Ещё почему-то вспомнился жираф из заставки к всесоюзной передаче «Спокойной ночи, малыши», где он спит, а под головой у него возвышается целая пирамида подушек, как на кроватях в купеческих домах. Как это мне нравилось! Куда же подевались люди, которые умели придумать такой уютный мир для детей?

– Я читала листовки и прессу, – объяснила Ева свою осведомлённость. – Здесь в электричках русские фашисты свои журналы раздают. Красивые такие…

– Что, журналы?

– Да нет же! Фашисты: опрятные, серьёзные, а главное – трезвые. Сразу видно, что не быдло отстойное. Я с одним мальчиком познакомилась, он мне и сказал, что меня зовут как жену Гитлера, звал в ихнюю организацию. Меня и антифа к себе звали. Да вот же их лозунги!

Ева показывает на стенку, где от надписи: «Места для пассажиров с детьми и инвалидов» осталось только выскобленное: «…ест …жир… с детьми … инвалид…», а рядом было написано красным маркером: «Все – разные, все – равные! Фашизм не пройдёт!».

– Они тут с фашистами дубасились как-то до потери пульса. Я только не поняла из-за чего: и те красивые, и эти ничего.

– О-хо-хо, мы, русские, это любим: друг друга дубасить, – вздохнула на это бабуля, а я перевожу разговор в другое русло, чтобы Ева не травмировала бабулю:

– В каком же городе ты с родителями жила? Где их дом?

– У них несколько хаз. Мазер сейчас со своим бойфрендом живёт за бугром где-то. Такой же противный, как и она: два сапога пара. Ко мне клеился, урод, грозился меня женщиной сделать. И всего-то на десять лет меня старше. Я фазеру позвонила, всё рассказала, он ему хлебало начистил и меня к себе забрал.

– Где ты такие слова узнала?

– В детсаде с английским уклоном. А у фазера жена новая – не та, к которой он от мазер ушёл из-за того, что она потолстела, а другая, то есть пятая уже – такая стерва! Фазер, дурак, уедет на работу, а она – по мужикам. Даже домой их приводила, думала, что я не понимаю, чем они там будут заниматься. Чем с этой грудастой коровой, у которой вместо мозгов половые гормоны, ещё можно мужику заниматься? Я фазеру сказала, а эта пищит: «Это мой репетитор испанского». Потом избила меня, чуть глаз каблуком не выбила, – Ева показала нам маленький шрам на виске под волосами. – Зато я ей все ногти переломала до крови и клок поганых крашенных волос вырвала! Ещё хотела зуб выбить, но не дотянуться было до её мерзкой хари.

Мы больше не ужасались, а слушали дальше, как Ева рассказывала свою маленькую жизнь без малейшего трагизма и даже посмеивалась.

– Я сознание потеряла, она фазеру сказала, что я с лестницы упала. Положили меня в больницу, а эта сука вонючая пришла меня навестить. Засюсюкала: «Евочка, девочка моя!», врачи умиляются. Мне так противно стало, я как звезданула её по башке ночным горшком с говном, ха-ха-ха! Её еле от меня оттащили. Когда меня должны были выписать, я сама сбежала из больницы и на электричке уехала, куда глаза глядят.

– Вот что за сумасшедшая жисть настала? – прошептала мне бабуля. – Мои родители после войны меня с братом и сестрой вырастили, и ещё двоих сирот взяли. И таких семей много было, хотя и трудно людям жилось. А сейчас молодые, здоровые, даже богатые родители блудят, пьянствуют, своих кровных детей вышвыривают на улицу, да ещё и хвастаются такими фортелями. И в кого пальцем не ткни – все безудержно веруют в Бога, в Землю Обетованную ездют венчаться. Что за люди! Как им в церкви потолок на голову не обвалится? Нужны только дикие страсти, как диким зверям в загоне, а принимать на себя хоть какие-то маломальские обязательства никто не хочет. Распутство дороже родной дочери! Сталина на них нет. Коммунистов ругают, а Железный Феликс собственной персоной бегал по Москве, беспризорников собирал, детей, чьи родители погибли в Гражданскую, детские дома и коммуны для них создавал, чтобы было, кому жить в будущей стране. А сейчас при живых сытых родителях дети бродяжничают! В Америке приёмная мать убила ребёнка из России, так у них вся страна на ушах стояла несколько недель. А у нас тысячи таких случаев, когда родители со своими же кровными детьми выделывают, что и словами не описать, и никто даже не заикается об этом, все относятся к этому, как будто так и должно быть! На днях по телевизору передача была из подростковой исправительной колонии, там семьдесят процентов детей были изнасилованы в своё время родными папашами. Это что же с мужиками нынче случилось, чтоб на своё дитё так покушаться? Это до чего допить надо, чтобы совсем всё человеческое в себе истребить? Не чужой дядя, не отчим, а родный отец, батя! Раньше такого вообразить себе никто не мог, а сейчас всё возможно стало. Раньше тоже алкоголики были, но никто из них до такого додуматься не мог, а сейчас даже трезвенники насмотрятся вот этого дерьма, – бабуля ткнула пальцем в кипу журналов, оставленную продавцом в нашем купе, – и бегут на своих же детях экспериментировать, чтоб им пусто было! Сколько понаснято-понаписано, как мачехи со своими пасынками сношаются, тёщи с зятьями, свёкры с невестками, отчимы с падчерицами – чёрт-те что, всё перепутали, лишь бы было с кем перепихнуться, важнее этого сейчас ничего нет для людей! Все образованные-переобразованные, по три высших образования у иных нахватано, как хрусталя дефицитного, а простейших вещей не понимают. И сколько передач нашлёпали, что нельзя так жить, а люди уже не могут изменить в себе ничегошеньки. Ток-шоу на каждом канале теперь о проблемах в семье жужжат, сытые дядьки и тётки языками до мозолей чешут, а толку – ноль. Кто-нибудь из столичной элиты произнесёт прописную истину, и все аплодируют, будто раньше этого никто не знал. А при коммунистах, хоть и чихвостят их все сейчас, вовсе не было таких передач, но к детям отношение было несравненно лучше, в семьях было больше порядка, а сейчас дети бродяжничают при живых родителях. Ох, не иначе конец света близится! Уж лучше бы нас в самом деле фашисты истребили, чем теперь на всю эту проституцию смотреть!

Бабуля встала и тяжело пошла к выходу со своими санками и баулом, что-то бормоча на ходу. Пассажиров стало ещё меньше, так что некоторые купе вовсе опустели. Исчезла и парочка с синдромом Адама и комплексом Пигмалиона или что-то в этом роде.

Присказка «Сталина на них нет» звучит всё чаще. Сталин, как рубеж, а для кого-то – рубец на теле апокалиптической истории России ХХ века, хорошо узнаваемое имя великой и страшной эпохи, о которой теперь с чувством ностальгии иногда говорят даже те, кто тогда ещё не родился. Шталин – называют его старики, потерявшие в своё время от цинги и недоедания на коммунистических стройках и войнах все зубы. Даже нынешние россияне так и говорят, упоминая те или иные события: «Это было ещё до Сталина. Я родился ишшо при Шталине. Опосля Сталина пришёл Никита», как в учебниках истории пишут, что Спартак жил до нашей эры или до рождества Христова. Сталин превратился почти в мифологический персонаж, былинного героя или самого ужасного злодея – кому что ближе. И чем дальше уходит это имя в историю, тем длиннее становится шлейф мифов о нём, в котором трудно отделить правду от вымысла за давностью лет. Люди до сих пор живут по правилам сказок и былин. Уже ведутся споры об отцах Сталина, как о загадке рождения Христа. Можно видеть публикации в серьёзных исторических журналах, где на основе каких-то медицинских документов предполагается, что у Иосифа Виссарионовича вместо одной стопы было – не падайте в обморок! – копыто. Антихрист, дескать, чур меня, чур!

Но для многих, на фоне сходящей с ума от изобилия элиты посреди нищего и вымирающего населения, Сталин – скорее полубог и полу-что-то-ещё. Который, как Георгий Победоносец или Илья Муромец придёт и защитит, решит все проблемы разом без лишней волокиты, пусть даже ценой новых бессмысленных жертв. И так хорошо ощущать себя маленьким ребёнком, вернуться в беззаботное детство, когда знаешь, что у нас есть всесильный Отец, который может и наказать, если что. Но полубог на то и полу, чтобы молча сделать своё дело и скромно уйти в тень. Нет, он будет требовать подтверждений своего величия. Но народ всё стерпит, потому что его новый тиран – тот самый герой, который когда-то додумался решить за нас наши проблемы. Быть ведомым легко и удобно: решения уже кем-то приняты, а мы, не ломая головы над мелочами, выполняем чётко определённые инструкции и не несём за это никакой ответственности. Надо взрослеть, а не хочется. Ведь так хорошо осознавать, что во всём виноват этот самый Отец народов, этот полубог. И если что пойдёт не так, то мы как всегда ни при чём. Быстренько поскидываем памятники с постаментов и найдём себе новых богов.

Имена вождей минувшего века по современным экономическим понятиям – сильные раскрученные бренды, способные обеспечить массовый тираж всему на свете: теперь даже история подчинилась торговым отношениям. Их портреты на обложках книг используются всё чаще как приманка. Вот Гитлер в пальто и шляпе (почти интеллигент) на обложке каких-то тягучих воспоминаний о Третьем Рейхе. Вот Сталин с трубкой на фоне полок с книгами (почти икона). А вот оба вождя каким-то образом вместе склонились над картой мира на обложке сочинений-выкриков, где много сенсаций и даже «клубнички», но мало истории как таковой.

Теперь бывшие противники, которым довелось находиться по «ту сторону» окопов пишут мировую историю, а наши историки работают грузчиками и таксистами, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Свидетельства другой стороны, цель которых – проникнуть в душу эпохи, разобраться в трагических коллизиях тех лет объективно и по существу, позволяют дополнить наше представление, с кем же приходилось сражаться советским солдатам, и как враги оценивали их мужество и стойкость. Но надо помнить, что в России никогда ничего не делается вполсилы. И вот уже со всех сторон полились околонаучные исследования и сенсации похлеще Святого Грааля, в которых для приманки массового читателя и зрителя вкрадчиво и сочувственно идут в ход любые инсинуации, неподтверждённые, списанные с потолка цифры, безымянные «свидетельства очевидцев», в которых немецкие солдаты предстают чуть ли не наивными мечтателями и благородными рыцарями, чуждыми беспощадного насилия и жестокости, на фоне смакования сцен насилия русских в немецких городах. Даётся чуть ли не научное обоснование тотального уничтожения врагов Рейха. Народ как всегда пассивно развесил уши, ловя ими всё, что не пролетит мимо. Хотя в той же Германии, говорят, упоминание о фашизме считается признаком некорректного поведения. И беда вся в том, что мы – крайне внушаемая нация, особенно в эпоху отсутствия чёткой линии Партии и Правительства. Мы, как всегда, верим всему, что нам не предложат, даже если при этом считаем себя безыдейными нигилистами и анархистами и со временем невольно возведём эту мысль в новую веру.

Ева всё это время внимательно смотрела на нас и с интересом слушала бабулю. Этот маленький человечек с недобрым взглядом, привыкший к отсутствию или неадекватности родительской заботы, к враждебности между членами семьи, не по летам жёсткий и самостоятельный, никем не защищённый, никому не нужный и не интересный искренне считает, что знает жизнь. Тут уж первые седые волосы появились, а нет уверенности, что ты знаешь хоть что-то о жизни, хоть немного можешь понять людей.

И чего так кричал Иван Карамазов, пугал младшего брата страшными историями, коих у него было много, о мучениях беззащитных детей, если «дитё» это до сих пор страдает и плачет от унижения, когда взрослые срывают накопившуюся злость и недовольство беспросветно-трудной или праздно-бесцельной жизнью на своих детях? И даже большие деньги и особняки тут погоды не делают. Богатым так же некогда возиться, некогда беседовать не только о повседневных заботах, но и о вечном, вести неторопливый разговор о прочитанных книгах, увиденных фильмах и спектаклях, потому что надо «заколачивать» бабки, надо налаживать богатую по впечатлениям и ощущениям интимную жизнь, надо где-то потусоваться, «оттянуться по полной». Так много всего надо, что некогда творчески относится к своим родительским обязанностям, да и вообще нет никакого интереса к ним. Некогда «сеять разумное, доброе, вечное», тем более ценой собственного комфорта, а времени хватает только на оплеухи и мордобой. Это всегда легко и быстро делается, так что и «париться» не надо. И пусть близкие и даже дальние страдают от твоей зацикленности на острых переживаниях и первобытных страстях, зато твоя жизнь будет полна огня и приключений. Не то, что у остальных гуманоидов.

«Есть особенное свойство у многих в человечестве – это любовь к истязанию детей, но одних детей. Ко всем другим субъектам человеческого рода эти самые истязатели относятся даже благосклонно и кротко как образованные и гуманные европейские люди, но очень любят мучить детей, любят даже самых детей в этом смысле. Тут именно незащищённость-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, – вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя. Во всяком человеке, конечно, таится зверь, зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы, зверь безудержу, спущенного с цепи, зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печёнок и проч.».

А ещё легче предоставить ребёнку полную вседозволенность, оставить его вовсе без надзора, замаскировав своё подлое равнодушие к нему под модные нынче прогрессивные принципы воспитания. Бросить его в жизнь, как щенка в воду – авось не утонет. А утонет, на всё воля Божья: тогда в церковку сходить можно и свечечку потолще поставить. Хотя все понимают, даже для того, чтобы вырастить герань на подоконнике или какой-нибудь корнеплод, нужно затратить своё драгоценное время, приложить к нему хотя бы минимум стараний и усилий.

Тут, как говорят современные психологи, на лицо ролевая путаница в семейных отношениях. Бывает так, что жена вместо роли жены играет роль матери и няньки, муж заигрался в беспомощного младенца, мать играет роль соперницы своей дочери, отец видит в детях потенциальных собутыльников и играет перед ними роль своего в доску пацана. Когда взрослые так самозабвенно играют в детство, а маленький ребёнок, предоставленный самому себе, вынужден взять на себя роль единственного взрослого посреди впавших в детство родителей, вникать на равных с ними в их же интриги, тогда реальность настолько искажается, что все устают от этого противоестественного кавардака в отношениях, да и сами отношения неминуемо трещат по швам. Всё равно, что артист, которому поручили роль Гамлета, вдруг начинает играть могильщика и не понимает, почему никто не восхитится его гениальным исполнением чужой роли. Или рядовой сотрудник вдруг начинает играть роль руководителя, а сам руководитель раздавлен свалившейся на него ответственностью и недоумевает, почему ему нельзя играть роль рядового сотрудника. Но если все понимают, что в театре или на производстве такая ролевая путаница может привести к провалу или аварии, то в семье почему-то на это не обращается никакого внимания. И нет никого, кто сумел бы разрулить эту ситуацию. Такая путаница похожа на смещение пластов земли относительно друг друга при сильном землетрясении, когда всё рушится, крошится, рассыпается и нет этому конца, присутствует сейчас практически в любых отношениях. Полный сдвиг по фазе. Одни утверждают, что это Сталин исковеркал их души, другие доказывают, что во всём виновата Перестройка – нужное подчеркнуть. Сами люди как всегда опять ни при чём.

– Так где ты живёшь? Не на улице же? – продолжаю я разговор.

– Не на улице. Домов заброшенных мало, что ли? Мы сначала жили у бабки одной – тут недалеко. Она нас пустила: живите, говорит, мне всё одно скоро помирать.

– А про кого ты говоришь «мы»?

– Я не одна была. с Сонькой и Тёмкой познакомилась. Мы в электричках сначала жили, а потом осели у этой бабки. Мы-то думали, что она одинокая, а как она померла, приехали её сыновья и выгнали нас. Но мы в другой дом уже забрались. Если вглубь какой-нибудь деревушки забраться, обязательно найдёшь брошенные дома, где одинокие старики вымерли, так что живи, кто хочешь. Сгоревших домов тоже много, но в них вполне можно жить, особенно летом.

– А эти Сонька с Тёмкой откуда? Им столько же лет, как и тебе?

– Не, они старше меня будут. Тёмке двенадцать, его мазер заставляла в школе учиться, а он не хотел, вот и убежал из дому. Она тут его искала по вагонам с милицией, плакала, домой вернула, а он снова сбежал. Она на двух работах работает за копейки, чтобы Тёмку одеть-обуть, поэтому дома почти не бывает, вот он и сбежал. А Соньке пятнадцать, к ней мужики уже липнут вовсю. Они с Тёмкой иногда поймают какого-нибудь жирного козла, который на Соньку позарился, да и обдерут. У Тёмки ствол есть, он на мушку этого козла возьмёт, тот ему даже свой паспорт отдаст. А Тёмка пугает, что теперь они его адрес знают и найдут в случае чего. Они и сейчас на промысле. А раньше Сонька жила с предками в Питере, её фазер бил ногами даже за «четвёрки». У него заморочка была, чтобы она училась на одни «пятёрки», потому что ему после школы золотую медаль не дали. По физкультуре у него была «четвёрка» – задницу свою не мог поднять повыше, чтобы сдать зачёт по прыжкам в высоту. Потом в универе ему диплом какой-то не дали, какой круглым отличникам выдают.

– Красный.

– Во-во, красный. Он Соньке сказал, если она в четверти получит хоть одну «четвёрку» – убьёт. А Сонька на уроке специально, когда её учительница вызвала отвечать, сказала: «Я не готова», хотя прекрасно всё знала. Пришла домой с «двойкой». Тут её фазер так взбеленился, что разве только не прыгал по ней. А мазер ейная в соседней комнате сериал смотрит и говорит: «Она так орёт, что я телек не слышу. Ты её по морде особенно не бей, а то заметно будет». А фазер потом и её начал пинать и орать при этом: «От кого ты её родила, сука рваная? Это не моя дочь! Моя дочь не может на «двойки» учиться!». Сонька на следующий день якобы в школу пошла, а сама сбежала. Я ещё удивляюсь, как она с такими уродами столько лет прожила? Уж на что мои – дегенераты, но и то не такие. Я бы такому фазеру давно какого-нибудь яду подсыпала в суп, чтобы помучился, падла. Мне фазер как-то нагрубил, я ему слабительное в пиво добавила, чтоб знал, что его место – около параши.

Ева всю речь обильно пересыпает ругательствами, которые, видимо, настолько прочно вошли в привычку, что ей от них будет уже не отказаться.

– Тебя родители ищут, наверно?

– Не думаю. У фазера такие охранники есть, они кого хошь найти могут. Раз не нашли, значит, и не ищут. Да и зачем им я? Они наверняка новых игрушек себе нарожали, – говорит она совершенно спокойно. – У фазера и так дети есть от других тёлок: он до моей мазер два или три раза был женат. Я всех не знаю, но помню, что у меня брат живёт где-то в Сибири в детском доме. Другой в колонии сейчас срок мотает. Ещё сестра есть в Киеве, моя ровесница. Однажды мазер фазера по морде била, когда его секретутка от него «залетела», и он орал, что выполняет пожелание нашего правительства относительно повышения рождаемости в стране. Представляешь, какой он у нас бык-производитель!

– А чем твой отец занимается?

– Фазер-то? Не знаю. Он весь день сидит, в комп уставившись.

– Это что, болезнь такая произносить только полслова?

– Да не грузись ты так! Фазер говорил, что настоящий бизнесмен должен экономить даже в слогах. У него два завода есть где-то, а рабочих своих он зовёт рабами для экономии слога. Любит анекдот всем рассказывать, как один новый русский жалуется другому: «Я своим рабочим зарплату уже год не плачу, инструменты и спецодежду не выдаю, обедами не кормлю, а они всё ходят и ходят на работу. Всё ходят и ходят, как бараны! Я не знаю, что ещё-то сделать с ними можно?» Другой ему советсует: «А ты платный вход сделай». Ха-ха!.. Такой дурак он у меня. В бабах совсем не сечёт, на самых грязных прошмандовок западает, а всем хвастается, что он теоретик и практик по женской части. Меня мазер учила: «Запомни, Евка, мужикам только весёлые тёлки без проблем нужны, а не жёны и дети, потому что для них нет ничего хуже обязаловки и ответственности. У них у всех – комплекс Царевны-Несмеяны в мужском варианте. Это мужики выдумали, что Несмеяна бабой была, а на самом деле они с себя её списали. Потому что как только ему скучно становится – а скучно ему бывает сто раз на дню, – его сразу развлекать надо. Не успеешь вовремя развлечь, другая стерва для этого сразу найдётся, а ты в дурах останешься. И мужики в глубине души нас за людей не считают, поэтому никогда не показывай ему характер и не говори, что ты думаешь: это для него хуже смерти! Для него это такое потрясение, как если резиновая надувная кукла из сексшопа вдруг заговорит». Я слушала-слушала, да подумала: на фига у взрослых всё так дурацки устроено? Вот уж хрен я стану кого-то развлекать. Уж я никогда не буду жертвой с низкой самооценкой… У тебя есть ещё чего-нибудь пожрать?

– Слушай, ты желудок себе испортишь, – я достаю из сумки пачку печенья. – В таком возрасте важно правильно питаться, а ты ешь, что подвернётся, как я понимаю.

– Правильно понимаешь.

– Неужели ты уверена, что родители о тебе совсем не вспоминают?

– Чего им меня вспоминать-то? Я же не счёт в банке.

– А ты хочешь их увидеть?

– Вот уж нет!.. Но я их ещё навещу, – тут Ева опять как-то нехорошо прищурилась и криво ухмыльнулась: – Они, бараны, напрасно думают, что больше меня не увидят. Я скоро ещё постучу в их окна.

– Вот это точно не твои слова. Я тоже видела в вагоне листовку со свастикой, и она заканчивалась именно такими словами: «Вы можете думать, что вашим детям нужны только секс, кайф и попса, а мы изучаем труды Шопенгауэра. Вы можете не воспринимать нас всерьёз, но мы ещё постучим в ваши окна» или что-то в таком духе.

Ева даже покраснела и обрадовалась:

– А мне так понравились эти слова! Так клёво сказано: «Мы ещё постучим в ваши окна!» – мечтательно произнесла она. – Так сказать могли только суперлюди, а ни какие-нибудь недочеловеки.

Я хочу предупредить Еву, как предупреждали Алису: «Никогда не произноси слова только за то, что они красивые и длинные», но чувствую, что она не прислушается к этому совету.

– А себя ты кем считаешь?

– Сверхчеловеком конечно же! – с удивлением отвечает она, словно я не вижу очевидного. – А ты как думаешь?

– Я думаю, что быть сверхчеловеком невозможно.

– Почему это?

– Потому, что ему надо всех во всём постоянно превосходить, даже в негативных чертах, потому что он – сверх, супер. Один другого превосходит во всём, значит, третьему надо превосходить уже обоих, чтобы прослыть сверхчеловеком. Четвёртому надо быть превосходящим этих трёх во всём. Если каждый объявит себя сверхчеловеком, то кто же будет выполнять роль просто человека, которого этот сверхчеловек будет во всём превосходить? И супергерой всегда достоин только мегазлодея. Просто есть такая гипотеза, предположение, что бывают суперлюди, но не дай бог рядом с ними находиться.

– Как же так? – разочарованно воскликнула Ева.

– Был такой сверхчеловек инженер Гарин. Точнее, его на самом деле не было, потому что такие люди невозможны, а его выдумал писатель Алексей Толстой. Он превосходил людей во всём: в уме, силе, хитрости, даже в жадности и жестокости. И был очень несчастен от этого.

– Как же сверхчеловек может быть несчастен?

– Он ненавидел людей, что они не достают до его уровня, что он их во всём превосходит, как сверхчеловек, а они – просто человеки, на фоне которых он может быть суперумным и суперсильным. И эта ненависть отравляла всё его существование… Ты так не расстраивайся. Вообще, все люди по своей сути – актёры. Это открыл один английский драматург четыре века тому назад, а может, и до него кто-нибудь об этом догадывался, что люди играют ту роль, которую сами выбрали.

– Как это?

– Ну, как актёр играет. Сегодня ему досталась роль пьяницы и лодыря, и он её бездарно или гениально играет. А завтра он уже доблестный рыцарь, или великий учёный, или бандит с большой дороги. Так и в жизни человек играет, изображает какой-то выбранный им образ. Хотя в любой момент он может этот образ поменять. Сильный вдруг станет слабым и беспомощным, трусливый – смелым, хвастун – молчуном, или наоборот. Тут всё от человека зависит, от степени его актёрского таланта. Есть такие, которые всю жизнь пытаются кого-то из себя изобразить, например, того же сверхчеловека. Но у них плохо получается, потому что работать надо много над образом, надо учиться быть тем, кем ты хочешь быть, а не только казаться. Один всем говорит, что он – великий певец, а другой ничего не говорит о себе, а просто великолепно поёт. Очень много таких, кто всем кричит о своём превосходстве, а на деле ничего-то из себя человек не представляет. Он выдумал себе искусственную линию поведения и не может от неё освободиться, стать самим собой. Но есть люди, которые настолько вживаются в выбранную роль, что уже ни у кого сомнений в их подлинности не возникает.

– А почему же тогда кругом столько дураков и хвастунов?

– Потому что так легче жить, вот человек всегда с охотой и выбирает эти роли: для таких ролей ни учиться, ни работать не надо. Ты слышала о полководце Александре Васильевиче Суворове?

– Не-а. А чё за торчок такой?

– Он был не торчком, но не в этом дело. Дело в том, что в детстве он был слабым и болезненным настолько, что окружающие не верили, что он доживёт до совершеннолетия. А он поставил перед собой задачу стать сильным и так себя закалил, что – хотя и был из дворян, которые не служили солдатами, а сразу становились офицерами – прошёл путь от простого солдата до генералиссимуса и выходил победителем даже в самых трудных и безнадёжных походах и сражениях. Он выбрал себе роль сильного человека и блестяще её сыграл, а не пытался только таковым казаться.

– Наверно, он был идеальным и красивым?

– Идеальный человек – это статуя, как Аполлон Бельведерский.

– А кто это?

– Каменная статуя с идеальными пропорциями. Ты в каком-нибудь музее была? Родители тебя куда-нибудь водили?

– Не-а. Зато я была в ночном клубе! А ты была в ночном клубе?

– Не-а, недосуг.

– Значит, ты не знаешь жизни!

– Так нет такого понятия, как жизнь.

– Как это?

– Так это. Что для одного является жизнью, для другого может не представлять никакой ценности.

– Ничего себе, – Ева обескуражена. – Слушай, интересно с тобой побалакать. Ладно, расскажи мне про этого самого Аполлона.

– Я тебе не про Аполлона говорю, а про статую. Человек не должен превращать себя в идеальную статую, потому что он, как и всё живое, постоянно развивается, изменяется, от чего-то отказывается, что-то приобретает. Я в детстве в песочнице лепила куличики из песка, и мне казалось разумным посвятить этому всю жизнь, но сейчас-то я так уже не считаю. Потому что с годами всё меняется, и мысли меняются, а когда человек перестаёт развиваться, меняться – наступает смерть, хотя физически он ещё какое-то время продолжает жить. Вот ты о чём мечтаешь?

– Не о чём. Делать мне больше нечего, как мечтать!

– Жаль. Надо мечтать, двигаться вперёд, а застывших в своём развитии, пусть даже и очень развитых, лучше обходить стороной. Ева, тебе учиться надо, а то ты только чужие слова повторяешь, пусть даже и красивые, а надо формировать свой собственный взгляд на вещи.

Ева в самом деле похожа на зеркало, которое отражает в себе все уродства нашей эпохи, все её дикости с претензией на продвинутость, те самые резкие черты общества, которыми так пестрит наша ежедневная действительность, и от которых мы всячески пытаемся отгородиться, сделать вид, что всё не так уж и страшно. Её родители предпочли своей дочери весёлых девочек и мальчиков, которые не «грузят» проблемами, а призваны развлекать, поднимать их самочувствие, как запрограммированные на постоянную радость роботы. Но разве возможна вечная весна или постоянная зима? Всё меняется и человек тоже. Но тут речь не о человеке или природе, а о каких-то странных машинах, которые живут для ежесекундного наслаждения: едят, пьют, делают детей и выставляют их на улицу без лишних эмоций. А то, не дай бог, конечно, пойдут морщины по лицу, на выведение которых потрачено столько денег. И эти выброшенные дети выбирают себе в наставники каких-то экстремистов, которые, возможно, сами бегут таким способом от духовной пустоты внутри своих семей.

– На фига мне нужен этот взгляд?

– Неужели твой папаша не может обеспечить тебе такую малость – школу? Даже дети из бедных семей пока имеют возможность ходить в школу, а ты, дочь бизнесмена и фотомодели, будешь без среднего образования. Это же очень опасно, вот так бродяжничать. Тебя могут обидеть. Вот чего тебе здесь светит, сама подумай: голод, бомжи, наркотики.

– А я уже пробовала эЛэСДэ! – смеётся она на это. – Но мне не понравилось: глюки уж больно противные. Я помню, украли мы с Сонькой несколько яиц в каком-то курятнике и стали их варить. Сварили, стали чистить, а мне вдруг померещилось, что там под скорлупой сидит змея: скрутилась в клубок и сидит. Потом вдруг скорлупу разрывает и начинает на столе плясать: жирная такая, противная и огромная. Бр-р! Я как заору и на шкаф полезла, Сонька меня потом еле сняла оттуда. Это тебе не анаша какая-нибудь, от этой дури сразу не проспишься, несколько дней так глючит. Я потом спать собралась, одеяло откидываю, а в кровати будто бы таракан лежит размером с человека! Мерзкий такой, тоже жирный, блестящий и даже будто бы говорит что-то…

– Фу ты ну ты! Ева, ты меня извини, но ты просто дура набитая!

– Ха-ха-ха!

– На кой чёрт травить себя этим дерьмом в таком нежном возрасте? У тебя вся жизнь впереди, – меня начинает тошнить от её рассказов, а она смеётся:

– Это у мужиков всё лучшее впереди, а у баб – сзади. Так мой фазер говорил.

– Ну, а что он ещё тебе говорил?

– Да это он не мне говорил, это он вообще говорил. Мои предки со мной так особо и не разговаривали: пожрала и иди в свою комнату… Да нет, я больше не буду ширяться: не понравилось. Хотя Соньке очень понравилось, потому что у неё таких мерзких глюков не было, а только чудные видения. А меня так глючило, наверно потому, что мазер любила фильмы ужасов про гигантских насекомых смотреть. Фазер на работу или по бабам уедет, а она весь день лежит перед ящиком и смотрит, смотрит, смотрит фильмы американские про всяких глистов размером со слона. Вот у меня, наверно, это в голове и отложилось. Она любила фильм один смотреть, там люди превращались в гигантских тараканов. У главной героини жених превратился в таракана, а она отказалась с ним трахаться. Так он её изнасиловал прямо в своём тараканьем обличии. Так классно! Мазер моя прямо в восторге была, всё твердила: «Вот меня бы кто так». А ты не смотришь такие фильмы? Сейчас, по-моему, других-то и не показывают, хотя я уж телек давно не смотрела. Теперь даже наши дураки научились такие фильмы снимать.

– Да уж, мастерство растёт прямо на глазах у изумлённой публики.

– Вот о чём я скучаю, так по телеку! А ты ширялась когда-нибудь?

– Не-а.

– А чё?

– Ну, может же у меня быть хоть какой-то недостаток, – я ловлю себя на мысли, что в наш «продвинутый» век тотальной раскрепощённости и терпимости к нетерпимому приходится как бы оправдываться за то, что не пичкаешь себя всякой дрянью.

– Надо всё в жизни попробовать.

– Это опять не твои слова, Ева. Это опять что-то из рекламы. Ну, а ещё что ты любишь?

– Money, баксы.

– А из людей тебе кто нравится?

– Ева Браун. Сам Фюрер называл её идеалом арийской женщины, чьё призвание – служение мужчине-воину. Она так эффектно умерла! Я тоже так хочу…

– И тебе её не жалко? Несчастная ведь баба, умерла молодой в разгромленной стране. Чего ж хорошего?

– Странно, но почему-то её совсем не жалко. Мне из всех людей больше всего было жалко ту бабку, у которой мы с Сонькой и Тёмкой жили. Она была какая-то… настоящая, что ли. Я даже не знала, что такие настоящие люди могут быть. Вот моя мазер придуманная от и до: всё у неё откуда-то слизано, позаимствовано, все ужимки, повадки. Всё до последнего волоска взято то из журнала какого-то, то из фильма, то из шоу! А своего ничего нет. И фазер такой же, и его тёлки все до одной. А эта бабка была такая, какая есть, и ничего про себя не выдумывала. И это так здорово: быть настоящей, хотя… Почему же она была такая бедная? Такая добрая была, хорошая, хотя мы ей и чужие совсем. В Бога верила, но не так, как все сейчас верят для показухи, для прикола или от скуки, а по-настоящему, – и тут у Евы лицо становится хмурым и непроницаемым: – А я в Бога не верю. Нет никакого Бога! Если бы он был, то обязательно помог бы этой бабке. Она же хорошая была, очень хорошая! Самая лучшая из всех людей, каких я знаю. Вот если бы у меня такая бабушка была… Бог сделал её нищей и больной за её доброту, а хорошо живут только злые и грязные люди. И чем поганей они себя ведут, тем лучшая жизнь им достаётся. Не знаю, как в других странах, но в ЭТОЙ – именно так. Или это Бог у нас какой-то другой?.. Ты не представляешь себе, какие крокодилы на «мерсах» разъезжают, а старуха эта даже пешком до Питера ходила, потому что денег не было у неё. Рано утром выйдет, к ночи дойдёт, на вокзале переночует и идёт к Кузнечному рынку цветочки и редиску продавать. У неё в доме все стены были какими-то бумажками увешаны, какими-то грамотами и похвальными листами за победы в соци… социальных соревнованиях.

– Социалистических.

– Ну да, со-ци-а-лис-тических. Я её спрашиваю: «Бабушка, а что это за бумажки?». А она говорит, что этот не бумажки, а награды от Советской власти за её добросовестный труд. Я говорю, что же это за труд, который оценивается такими бумажками. Она всю жизнь отработала, а ей вместо зарплаты такие бумажки выдавали. Даже мой фазер до такого не додумался пока. У Тёмки от прадеда хоть ордена остались, их продать или на что-то обменять можно, а вот эти грамоты кто сейчас купит? И ведь у многих стариков такие грамоты есть. Мы по разным заброшенным домам потом тусовались, брать нечего, а только эти грамоты на стенах… Нет, я теперь совсем не смогу дома жить.

– Как же ты дальше жить планируешь?

– Я выйду замуж за мешок с деньгами и буду жить в своё удовольствие.

– А если он не захочет?

– Кто?

– Ну этот. Мешок с деньгами.

– Да куда он денется-то! – Ева делает бровки домиком, и её лицо вновь приобретает детское выражение. – Кто его спрашивает, ваще! Мешок – он мешок и есть. Меня мазер научила, как надо действовать. Хочешь, я тебя научу?

– Валяй, подруга.

– Надо вести себя как надувная силиконовая кукла и всё. Мужик любит приключения и весёлое времяпровождение, и твоя задача – создать это для него, а то он тут же увлечётся другой. Это как кипящее молоко прозевать: чуть замешкаешься, а оно уже и убежало.

– Кто оно?

– Ну не оно, а он!

– А мужчина как должен себя вести в отношениях с женщиной?

– А он ничего не должен. Он только оценивает по достоинству потуги женщин по его завоеванию. Только мне надо скорее вырасти.

– Зачем?

– Затем, что я где-то слышала, как япошки изобрели робота-женщину, которая и всю домашнюю работу выполняет, и все желания своего хозяина, и говорит только то, что он хочет слышать, и настроение у неё всегда одно и то же – весёлое. Это они воплотили мечту мужиков, которые устали от живых женщин. Америкашки даже кино про это сняли, «Степфордские жёны» называется. Вот мне и надо успеть замуж выйти, пока все богатенькие не обзавелись такими роботами, которые их будут ублажать и развлекать по первому зову.

– Ты же сказала, что никогда не станешь кого-либо развлекать.

– Ну, это же не навсегда. Этот лох на мне женится, а я все деньги из него вытрясу и к Соньке с Тёмкой уйду. А может, и не пойду я замуж, – раздумывает вслух Ева и грызёт ногти. – Нет, лучше я к фашистам подамся, с ними как-то интереснее.

В вагон заходит ватага мальчишек. Они собирают бутылки и банки для сдачи в пункты приёма. У них уже набрано несколько мешков. Это такие же заброшенные дети, дикие, как зверята, не боятся ни сумы, ни чумы, ни тюрьмы.

– Во, это тоже наши! – обрадовалась Ева и поприветствовала мальчишек своим тонким голоском: – Привет, мужики!

– А, Евка, – заметил её самый старший мальчик лет десяти. – А Тёмка где?

– На деле.

– Мы сейчас выходим, а ты?

– Я с вами!.. Ну, пока, – говорит она мне как своей старой знакомой, словно бы прощается со мной на денёк-другой.

– Пока, – отвечаю я и поднимаю ей воротник куцего пальтишка. – Ты бы хоть шарфик себе какой сообразила, а то снег сейчас за шкирку будет сыпаться.

– Да плевать! – пищит Ева и убегает за мальчишками.

Они выходят на небольшой станции и идут по платформе. Я вижу, как они ёжатся под ударами снежного ветра, и вот уже их маленькие фигурки исчезают в кулисах бурана. Эти дети вырастут, выживут, хотя и не все, но те, кто останется, будут сильнее и живучее своих домашних ровесников, как лесной зверь, привыкший спать на снегу и добывать себе пищу, сильнее и живучее своих обленившихся сородичей из зоопарка. И когда-нибудь они, возможно, постучат в наши окна, захотят заставить нас воспринимать их всерьёз.

В вагоне осталось пять человек: скоро конечная остановка. Моя остановка. Ещё три станции, и я дома. Надо будет купить в магазине у вокзала чего-нибудь к чаю… Я вдруг ощущаю, что карман мой, где лежал кошелёк, подозрительно лёгкий. Так и есть! Эта тёзка жён великих вождей свистнула у меня кошелёк! «А ты-то, дура великовозрастная, пошла плести младенцу чего-то про генералиссимуса Суворова!» – ругаю я себя, но в тот же момент мне становится жалко Еву: она-то, дурёха, думает, что отхватила большой куш, а в кошельке всего сто рублей и гарантийный талон на ремонт утюга…

Я ставлю в главу прихода своей воображаемой бухгалтерской ведомости законный жирный плюс напротив плаксивого: «А зарплату-то опять не выдали». То-то было бы славно, если бы этот ребёнок, беспристрастно сортирующий людей на недочеловеков и сверхлюдей, рассказывающий тебе, взрослой тётке, как надо окрутить богатого мужика, стащил бы всю твою зарплату! Ах, Ева-Ева, мать всех людей и мужчин в том числе… Это я, когда билет вытаскивала, сунула кошелёк в карман. А билет-то, билет тоже тю-тю… Но он через пару дней кончается, так что ещё один плюс тебе обеспечен – сплошные плюсы, а не жизнь! Хотя, опасные наступают времена, когда каждый карманный воришка, недоучившийся в детском саду с английским уклоном, станет провозглашать себя сверхчеловеком.

– Станция Дребезги, – объявляет вежливый женский голос по динамику, – следующая остановка – станция Спасайся-Кто-Может, осторожно: двери закрываются.

Вот и моя станция. Мы, остатки пассажиров, нехотя выходим на перрон, где метель сразу же принимается за нас. Она набирает полные ладоши снега и с хохотом бросает их прямо в лицо, в уши и даже умудряется проникнуть за замотанные-перемотанные шарфами, платками, кушаками и прочими подручными средствами воротники и капюшоны. Ветер дует с такой силой, что не успеваешь схватить из его потока глоток воздуха. Я подумала про зонтик, но поняла, что эта стихия его тут же вывернет и переломает, как жестокая судьба ломает человеческие жизни.

Иду домой и не замечаю неудобств, связанных с метелью. И не потому, что массаж лица мне обеспечен, а потому что я иду ДОМОЙ! Потому что это и есть самый большой плюс в жизни против всех незначительных минусов, когда у тебя есть дом. И не какой-нибудь, а такой, где ты чувствуешь себя уютно и комфортно, где тебе знаком скрип каждой половицы. Где тебе рады самые близкие люди, а всё остальное не имеет значения.