Теперь это общеизвестный факт: холодная война против Советского Союза самым активным образом велась в наших тылах – в партийных и государственных органах, в средствах массовой информации, в учреждениях культуры, везде, где капиталистический мир мог проводить против нас политические, экономические, идеологические диверсии. «Катынский фронт» оказался очень важным участком этой войны в последние ее годы, когда предательство гражданами СССР интересов своей родины приняло невиданные в мировой истории масштабы.

Однако истина требует сказать, что «лучший немец» М. Горбачев активную роль в поддержке геббельсовской версии не играл. Хотя его к этому настойчиво подталкивали. Особенно будущий немецкий профессор V. Falin. Как можно судить по опубликованным документам, вначале в Политбюро ЦК КПСС обсуждались лишь вопросы благоустройства территории, посещения кладбища поляками, о проведении консультаций с польской стороной. Но уже с начала 1989 года в этих документах стали звучать новые нотки. Слабые, но отчетливые.

Кажется, первый раз они проявились в докладной записке заведующего Международным отделом В. Фалина в ЦК КПСС «О намерении Польской Стороны перенести в Варшаву символический прах из захоронений польских офицеров в Катыни (Смоленская обл.)». В ней В. Фалин вроде бы лишь констатирует ситуацию, которая к этому времени сложилась в советско-польских отношениях из-за «катынского дела». И хотя в записке нет выражений типа «вызывает беспокойство», обеспокоенность автора тем, что затягивается развязка «такого рода болезненных узлов», просматривается легко. Вроде бы естественное беспокойство: товарищу по должности положено его проявлять. Вот только выводы Специальной Комиссии он называет нашей официальной версией. Мол, есть версия, выдвинутая академиком Бурденко, а есть и версия, предложенная доктором Геббельсом. А у поляков, к тому же, имеются и «свидетельства необоснованности аргументации, использованной Чрезвычайной комиссией Н. Бурденко в опубликованном в 1944 г. докладе». Намек на то, как следует «развязывать», прозрачен, однако от каких-то конкретных предложений будущий немецкий профессор пока воздерживается.

Через две недели В. Фалин опять обращается в ЦК КПСС с докладной запиской, но на сей раз в компании с Э. Шеварднадзе и В. Крючковым. Они пишут, что в последнее время в Польше «центр внимании приковывается к Катыни. В серии публикаций, авторами которых выступают как деятели, известные своими оппозиционными взглядами, так и ученые и публицисты, близкие к польскому руководству, открыто утверждается, что в гибели польских офицеров повинен Советский Союз, а сам расстрел имел место весной 1940 года.

В заявлении уполномоченного польского правительства по печати Е. Урбана эта точка зрения де-факто легализована как официальная позиция властей. Правда, вина за катынское преступление возложена на «сталинское НКВД», а не на Советское государство.

Что же предлагает теперь, всего через две недели, если быть совсем точным, через 16 дней, шеф Международного отдела ЦК КПСС в соавторстве с главными защитниками интересов страны внутри и за её пределами? «Видимо, нам не избежать объяснения с руководством ПНР и польской общественностью по трагическим делам прошлого», пишут авторы. Но разве мы не объяснялись с польской общественностью и с любой другой? Объяснялись, но, оказывается, не так. «Возможно, целесообразнее сказать, как реально было и кто конкретно виновен в случившемся, и на этом закрыть вопрос». Авторы не осмеливаются прямо сказать, что Советский Союз должен признать свою ответственность за расстрел поляков. Однако трактовать как-то иначе это предложение невозможно. Только почему Советский Союз должен признать преступление гитлеровцев своим? Что, где-то в архивах обнаружились документы, неоспоримо свидетельствующие о вине советских властей за гибель поляков? Тогда, как бы морально это ни было тяжело для авторов докладной записки, они просто обязаны были сделать такое предложение. Нет, предлагая взять на себя вину за расстрел поляков, пойти на такой шаг, который приведет к тяжелым для СССР последствиям, авторы не располагали какими-либо новыми фактами. О чем и пишут – правда, не прямо а, как в том анекдоте, где врач удаляет гланды через прямую кишку – в этой же докладной: «Советская часть Комиссии (имеется в виду комиссия советских и польских ученых) не располагает никакими дополнительными материалами в доказательство «версии Бурденко», выдвинутой в 1944 году».

В последний мартовский день 1989 года Политбюро ЦК КПСС обсудило вопрос о Катыни. Любопытно, как сформулирован первый пункт постановления, в котором речь идет о поручениях Прокуратуре СССР, Комитету государственной безопасности СССР, Министерству иностранных дел СССР, Государственно-правовому, Международному и Идеологическому отделам ЦК КПСС. Им в месячный срок поручалось «представить на рассмотрение ЦК КПСС предложения о дальнейшей советской линии по катынскому делу». Сам Эзоп позавидовал бы такому языку. (А меня занимает в-общем-то пустячный вопрос: знали или нет члены Политбюро, что Геббельс тоже толковал о «линии»?)

Но все, кому давалось поручение, хорошо поняли, что от них требуется, и в месячный срок, даже досрочно, 22 апреля (день рождения В. И. Ленина так отметили, что ли?) представили свои соображения. В новой докладной записке предлагалось то, что действительно необходимо было в сложившейся ситуации сделать: провести тщательную проверку. Из опубликованных документов не ясно, было ли принято соответствующее постановление, но проверка началась. Об этом свидетельствует письмо Генерального прокурора СССР Н. Трубина в Аппарат Президента СССР.

О чем же информировала Прокуратура Союза Аппарат Президента? О том, что «Главной военной прокуратурой по указанию Генерального прокурора СССР и в соответствии с распоряжением Президента СССР расследуется уголовное дело о судьбе 15 тысяч польских военнопленных из числа высшего командного состава, офицеров и других лиц, содержавшихся в 1939–1940 гг. в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях НКВД… и в течение апреля-мая 1940 года отправленных в УНКВД соответственно Смоленской, Харьковской и Калининской областей…

В ходе следствия проверены все архивные учреждения Главного архивного управления СССР, запрошены соответствующие архивные подразделения КГБ и МВД СССР. Установлены и допрошены бывшие работники НКВД СССР… разысканы и дали показания очевидцы трагической судьбы польских военнопленных».

Что же дала проверка всех архивов, розыск и допрос должностных лиц, и даже очевидцев трагической судьбы поляков? Вот что пишет о результатах расследования сам Генеральный прокурор: «Установлено, что в соответствии с директивным письмом Наркома внутренних дел СССР Берия № 5866/5 от 31 декабря 1939 года в адрес начальника Управления по делам военнопленных НКВД СССР и соответствующим УНКВД Калининской, Смоленской и Харьковской областей, было предписано обеспечить работу следственной группы НКВД СССР, возглавляемую лейтенантом госбезопасности Белолипецким, с тем, чтобы подготовить следственные дела на военнопленных для доклада на Особом совещание НКВД СССР (прошу обратить внимание читателей на то, где предполагалось рассматривать дела военнопленных – на Особом совещании – авт.). В исследованных архивных документах обнаружены списки военнопленных, которых партиями в течение апреля-мая 1940 года отправляли одновременно из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей в распоряжение УНКВД соответственно Смоленской, Харьковской и Калининской областей.

Собранные материалы свидетельствуют, что военнопленные отправлялись конвойными подразделениями Главного конвойного управления НКВД СССР железнодорожным транспортом по 90 – 100–125 человек соответственно по 2–3 вагона с 3 апреля по 10 мая 1940 года.

Следствие по делу продолжается».

Итак, следователи выяснили: 1) дела на военнопленных должно было рассмотреть Особое совещание, 2) из лагерей, подведомственных Управлению по делам военнопленных, поляков перевезли в какие-то лагеря, подведомственные областным управления НКВД, и 3) перевозили поляков до середины мая 1940 года (а этому факту огромное значение придают все адвокаты Геббельса). Словом, никаких доказательств расстрела поляков сотрудниками НКВД не найдено (дата окончания перевозок из одних лагерей в другие, как бы не тужились геббельсовские адепты, доказательством служить никак не может).

Письмо Генерального прокурора Н. Трубина датировано 17-м мая 1991 года. Но еще за девять месяцев до него В. Фалин опять предложил М. Горбачеву «определиться». Секретное письмо начинается словами «Уважаемый Михаил Сергеевич!», а заканчивается уверением «Ваш Фалин». Чего же хотел «его» Фалин от неуважаемого к этому времени миллионами советских людей Горбачева? Для начала он пугает «уважаемого» тем, что «Рядом советских историков (Зоря Ю. Н., Парсаданова В. С, Лебедева Н. С), допущенных к фондам Особого архива Центрального Государственного архива Главного архивного управления при Совете Министров СССР, а также Центрального Государственного архива Октябрьской революции, выявлены ранее неизвестные материалы Главного управления НКВД СССР военнопленных и интернированных и Управления конвойных войск НКВД за 1939–1940 годы, имеющие отношение к т. н. катынскому делу». И приводит уже известные читателям из письма Н. Трубина сведения. И никаких других!

Вывалив на голову генсека не имеющие принципиального значения для выводов факты, В. Фалин тут же утверждает: «Таким образом, документы из советских архивов позволяют даже в отсутствие приказов об их расстреле и захоронении проследить судьбу интернированных польских офицеров… Выборочное пофамильное сопоставление списков на отправку из Козельского лагеря и списков опознания, составленных немцами весной 1943 года во время эксгумации, показало наличие прямых совпадений, что является доказательством взаимосвязи наступивших событий.» Доказательством взаимосвязи эти совпадения, бесспорно, являются. Так же, например, как есть связь между тем, что В. Фалин был высокопоставленным государственным и партийным функционером в СССР, а потом стал немецким профессором. Не занимал бы высокие посты, вряд ли его пригласили бы занять «хлебную» профессорскую кафедру. Останься поляки в Козельском лагере, их судьба могла сложиться как-то иначе.

Гибель военнопленных из Козельского лагеря под Смоленском вовсе не указывает – это даже доказывать неловко – на виновников их расстрела. Учитывая, что немцы заявили об обнаружение могил в 1943 году, то формально подозревать можно как самих немцев, так и сотрудников НКВД. Это так очевидно, что напрашиваются вопросы: неужто у столь высокопоставленного работника ЦК КПСС не хватило ума понять простую истину? Тогда, конечно, в его необоснованном выводе не было злого умысла, и он, как говорят юристы, лишь добросовестно заблуждался? В противном случае не остается ничего другого, как предположить, что «уважаемого Михаила Сергеевича» заведующий Международным отделом ЦК КПСС считал таким дураком, которому можно «впарить» любую чушь. Но ведь это означает, что будущий немецкий профессор вполне сознательно подталкивал руководителя партии к признанию за СССР преступления фашистских извергов! По правде говоря, жутковато от таких мыслей…

В судьбе поляков, даже в интерпретации В. Фалина, есть большой пробел, он бьёт в глаза: ведь по-прежнему ничего не известно о том, что делали поляки или что с ними делали после того, как посадили в вагоны? Вопрос – кто убил поляков? – несмотря на разъяснения В. Фалина в его «меморандуме», остается без ответа. Тем не менее, он предлагает Горбачеву: «Сообщить В. Ярузельскому, что в результате тщательной проверки соответствующих архивохранилищ нами не найдено прямых свидетельств (приказов, распоряжений и т. д.), позволяющих назвать точное время и конкретных виновников катынской трагедии. Вместе с тем в архивном наследии Главного управления НКВД по делам военнопленных, а также Управления конвойных войск НКВД за 1940 год обнаружены индиции, которые подвергают сомнению достоверность «доклада Н. Бурденко». На основании означенных индиций можно сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни дело рук НКВД и персонально Берия и Меркулова».

Прочитав об «означенных индициях» я сразу вспомнил Фиму Собак, домашнего скорняка Эллочки Щукиной. Как сообщили нам И. Ильф и Е. Петров, мадмуазель Собак была, несомненно, культурной девушкой. Ей было известно одно такое слово, которое Эллочке не могло даже присниться. Но «индиции», вне всякого сомнения, не могли присниться и самой Фимочке. Да что там какому-то домашнему скорняку из двадцатых годов прошлого века! Очень быстро я выяснил, что «индиции» не снились и весьма образованным профессорам-обществоведам XXI века. Не оказалось «индиций» и в нескольких словарях русского языка и иностранных слов. Вот слово «индикт» встречалось почти во всех словарях, а означенные будущим немецким профессором «индиции» – ни в одном. Однако не даром говорится: кто ищет, тот найдет. Обнаружил я их случайно в толковом словаре болгарского языка.

Зачем же В. Фалин в записке, написанной на нормальном русском языке, использовал исключительно редко употребляемое слово? Хотел продемонстрировать М. Горбачеву свою эрудицию? Нет, воспользовался он им не для того, чтобы показать М. Горбачеву, который и русский язык знает плохо, свою ученость. В. Фалин наверняка был уверен, что выпускник юридического факультета МГУ М. Горбачев его поймет. Индиции – юридический термин, означающий указание, в данном случае – на наличие доказательств нашего преступления. Так что В. Фалин этими «индициями» тонко подвел правовую основу для обвинений советского руководства в преступлении. Доказательств нет, но указания на то, что они существуют, есть. Так чего же тогда не поддержать доктора Гебельса!

Не только В. Фалину, Ю. Зоре, очень многим гражданам Советского Союза хотелось взвалить на свою Родину ответственность за смерть поляков. А как усердствовали прокуроры из Главной военной прокуратуры! Без преувеличения, из кожи вон лезли! И жаловались 3 сентября 1991 года «уважаемому Михаилу Сергеевичу», что «19 августа с. г. соответствующие должностные лица УКГБ по Тверской области оказали определенное негативное воздействие и давление на совместную советско-польскую следственную и экспертную группу». Но первый заместитель Главного военного прокурора генерал-лейтенант юстиции Заика Л. М. и заместитель Главного военного прокурора генерал-майор юстиции Фролов В. С, ну и подписанты, естественно, «проявили решительность, верность долгу и закону». За что, сообщают они М. Горбачеву, удостоились благодарности от польских должностных лиц и даже от Полевого бискупа Войска Польского генерала бригады С. Лешека Глудзя. Да что там благодарность какого-то попа, хоть и с лампасами! Сам папа римский Иоанн Павел выразил свое особое удовлетворение проделанной военными прокурорами работой. Вон какой чести сподобились! Так что, «уважаемый Михаил Сергеевич», вы уж в случае чего, не допустите «неправильной оценки деятельности тт. Заики и Фролова В. С. на занимаемых должностях». Старший помощник Генерального прокурора А. Розанов обнадежил: учтем старание генералов от юстиции, случись какая реорганизация – найдем им должностишки по заслугам. Любопытно, ответил за президента Советского Союза помощник прокурора, пусть и старший. Но заканчивался ноябрь 1991 года… Гибла на глазах и не без стараний военных прокуроров страна, хотя, может быть, мысль о том, что они участвуют в ее уничтожении, прокурорские головки и не посещала.