В последние годы документы из Особой папки стали своего рода козырными картами, а правильнее сказать, «клубничкой» в любой антисоветской кампании. Как я понял бывшего заведующего Общим отделом ЦК КПСС В. Болдина, никаких особых папок, в собственном смысле этого слова, не существовало. В книге «Крушение пьедестала», в которой он нарисовал довольно ярко портрет своего многолетнего шефа (на портрете – очень ничтожный человечек), автор несколько строчек посвятил описанию архива первого сектора Общего отдела ЦК – Кремлевского архива Политбюро ЦК. Это «хранилище, частично размещенное в бывшей квартире Сталина и в глубоких подвалах здания правительства в Кремле. Все документы хранились в специальных контейнерах при постоянной температуре и влажности. Отдельный отсек занимали документы так называемой «особой папки» и материалы, хранящиеся в закрытых еще в 30-е годы пакетах».
В двух таких пакетах находились и документы по Катыни. Сам В. Болдин их не читал, даже в руках не держал. В закрытых конвертах он передал их М. Горбачеву. Тот «вскрыл их, быстро пробежал несколько страничек текста, запечатал пакеты, проклеив липкой лентой. Возвращая документы, сказал:
– В одном речь идет об истинных фактах расстрела поляков в Катыни, а во втором – о выводах комиссии, работавшей после освобождения Смоленской области в годы войны. Храните получше и без меня никого не знакомьте. Слишком все это горячо».
Эту фразу Горбачева можно понять так, что в конвертах он обнаружил какие-то бумаги, подтверждающие расстрел поляков нами. Во всяком случае, В. Болдин в этом не сомневался и даже слегка «потоптался» на бывшем шефе за его ложь: М. Горбачев долго отрицал существования каких-либо других данных, кроме тех, которые были опубликованы еще в годы войны. Какие документы обнаружил М. Горбачев? По каким-то соображениям он решил скрыть их содержание? Вряд ли «лучший немец» и сейчас об этом расскажет.
Однако действительно ли в «особой папке» содержатся «достоверные данные», подтверждающие нашу вину? Давайте и мы почитаем эти документы. Для этого нам даже не потребуется просить допуск в Кремлевский архив. Они опубликованы. Многие читатели видели один из них и на экранах своих телевизоров: его неоднократно показывали как свидетельство преступности «сталинского режима» и как доказательство конкретного преступления – расстрела поляков. Правда, не весь документ, а лишь подписи И. Сталина, К. Ворошилова, В. Молотова, А. Микояна и подпись «Л. Берия» в конце письма. А голос за кадром сообщал: в этом письме Берия предлагает расстрелять поляков.
В начале письма Л. Берия информирует И. Сталина о том, что в лагерях для военнопленных и тюрьмах находится «большое количество бывших офицеров польской армии, бывших работников польской полиции и разведывательных организаций, членов польских националистических к-р партий, участников вскрытых к-р повстанческих организаций, перебежчиков и др. Все они являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю.» Тремя абзацами ниже Л. Берия уточняет: в лагерях содержится 14.736 человек, из них поляков – 97 процентов. Далее сообщает, что в тюрьмах «содержится 18.632 арестованных (из них 10.685 поляков).» (Удивительно точные цифры приводятся в письме наркома внутренних дел. Удивительно, потому что в действительности в эти дни Л. Берия еще не знает, сколько же поляков находится в лагерях. Он только 7 марта прикажет начальнику управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР П. Сопруненко «организовать составление точных списков содержащихся в лагерях». Между тем, само письмо датируется «не позднее 4 марта»). И так как все поляки – закоренелые, неисправимые враги советской власти, «НКВД СССР считает необходимым: 1. предложить НКВД СССР…» Конечно, мысль изложена коряво, но слабое знание русского языка – отличительная черта многих антисоветчиков и русофобов. Главное, что НКВД считал нужным сделать, в письме сформулировано четко. А, по его мнению, дела на 14.700 человек, находящихся в лагерях, и на 11.000 арестованных необходимо рассмотреть в особом порядке: без вызова арестованных, без предъявления обвинения, без постановления об окончании следствия и предъявления обвинительного заключения и применить к ним высшую меру – расстрел. Вынесение решения Л. Берия предлагал возложить на тройку «в составе тт. МЕРКУЛОВА, КОБУЛОВА, БАШТАКОВА (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР)». В списке тройки фамилия Кобулова вписана от руки, вместо фамилии Берии.
Уже количество военнопленных, дела на которых предлагалось рассмотреть в особом порядке, вызывают недоумение: что это за пристрастие у наркома к «круглым» цифрам? Никаких объяснений в письме не находится. А ведь такой вопрос мог возникнуть и у И. Сталина, у членов Политбюро ЦК ВКП(б), Л. Берия просто обязан был предусмотреть его. Но это, разумеется, пустяк. Сами предложения Л. Берии совершенно не вяжутся с теми задачами, которые были возложены на него всего немногим более года назад.
В последние годы о Л. Берии написано много. Иногда авторы публикаций отдают должное его организаторским способностям. Однако это единственное положительное качество, которое находят в нем авторы в последние полвека. Л. Берия, судя по опубликованным материалам, – негодяй, подлец, садист, убийца и т. д. и т. п. В публикациях много вымысла, подчас откровенно неумного, как, например, рассказ Ф. Бурлацкого об «упорных слухах» будто М. Горького отравили по приказу Л. Берии. Да ведь Алексей Максимович умер в июне 1936 года, когда Л. Берия работал в Тбилиси и вряд ли даже думал, что в ноябре 1938 года его назначат наркомом внутренних дел СССР. Возможно, единственная книга, в которой фигурирует Л. Берия и к которой можно относиться если не с полным, то все-таки с большим доверием, – это воспоминания работавшего под его руководством П. Судоплатова. Только и у него бывший нарком внутренних дел СССР выглядит иногда весьма непривлекательно.
Но нас в данном случае интересует не вообще его работа на посту наркома, который он занимал с конца 1938 года по 1945 год, а деятельность за очень небольшой промежуток времени, на рубеже осени 1939 – весны 1940 годов. Для начала давайте вспомним, с какой целью Л. Берию назначили наркомом внутренних дел? К великому сожалению, сегодня мало кто знает, что вопрос о необоснованных репрессиях первым поставил не Н. Хрущев, как людям внушают тоже уже полвека, а И. Сталин. Еще в докладе на пленуме ЦК ВКП(б) в начале марта 1937 года И. Сталин сказал о том, что «некоторые наши руководители страдают отсутствием должного внимания к людям… избивают их огулом, без меры, исключают из партии тысячами, десятками тысяч.» Менее чем через год ЦК ВКП(б) уже специально рассмотрел вопрос о том, что партийные организации и их руководители, проводя «большую работу по очищению своих рядов от троцкистско-правых агентов фашизма, допускают серьезные ошибки, извращения…» В принятом в середине января 1938 года пленумом ЦК ВКП(б) постановлении, проект которого написал вне всякого сомнения И. Сталин (стиль его), говорится что «Пора понять, что существо большевистской бдительности состоит в том, чтобы уметь разоблачать врага, как бы хитер и изворотлив он ни был, в какую бы тогу он не рядился, а не в том, чтобы без разбора или «на всякий случай» исключать десятками и сотнями из партии всех, кто попадется под руку.
Пора понять, что большевистская бдительность не только не исключает, а наоборот, предполагает умение проявлять максимум осторожности и товарищеской заботы…»
Постановление обязывало партийные организации реабилитировать оклеветанных людей, а если дискредитирующие их материалы были помещены в печати, то и опубликовать соответствующие реабилитирующие постановления. Но понять обязанности, возложенные на Л. Берию в конце 1938 года, когда он был назначен наркомом внутренних дел, нам лучше поможет документ, не предназначенный для всеобщего сведения. Авторы адресовали его только исполнителям: руководителям партийных комитетов – от республиканских до районных, всем прокурорам – от союзных республик до районов, наркомам внутренних дел союзных и автономных республик, начальникам краевых и областных управлений, городских и районных отделений НКВД. Подписали документ Председатель СНК В. Молотов и Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин. Это было Постановление Совета Народных Комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) «О арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», принятое 17 ноября 1938 года. В нем без всяких обиняков указывалось, что «массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 гг. при упрощенном ведении следствия и суда, не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры». В Постановлении отмечалось, что «недопустимо легкомысленное отношение к арестам тем более нетерпимо, что СНК СССР и ЦК ВКП(б) в своих постановлениях от 8 мая 1933 г., 17 июня 1935 г. и, наконец, 3 марта 1937 г. давали категорические указания о необходимости… ограничить аресты и улучшить следствие».
В годы, когда Н. Хрущев играл руководящую роль в КПСС, о публикации Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года, как и всех других постановлений ЦК партии и правительства по этим вопросам, не могло быть и речи. Но и его наследники не осмелились обнародовать хотя бы Постановление, принятое 17 ноября 1938 года. Если бы советские люди о нем знали, клеветать на советскую предвоенную действительность было бы нашим врагам потруднее. Во всяком случае, нагло врать, что советские судьи руководствовались точкой зрения прокурора СССР А. Вышинского, который якобы утверждал, что признание обвиняемым вины – это «царица доказательств», им бы не удалось. В этом Постановлении прямо говорится о недопустимости рассматривать признание вины как доказательство преступления. Порядок расследования, при котором «следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины», назван втором крупнейшим недостатком в работе органов НКВД… Начался пересмотр сотен тысяч уголовных дел, освобождение невинно осужденных людей. Однако говорить и писать об этом с хрущевских времен и до наших дней в СССР, в России не принято… (Мне хочется поделиться с читателями информацией, которая не имеет отношения к расстрелу поляков, но в заметках, в которых речь идет о массовых репрессиях, не является столь уж неуместной. Найти ее не составляет труда: она вывешена на сайте Российской Прокуратуры, но так как не у всех есть возможность «заглянуть» в Интернет, то я и посчитал возможным рассказать о ней в этих заметках. Речь идет о сообщении Прокуратуры о результатах выполнения ее органами Закона РФ «О реабилитации жертв политический репрессий», принятого в октябре 1991 года. Сообщение заканчивается утверждением, что проверка подходит к концу, во многих регионах она практически завершена. Начиная с октября 1991 года по второе полугодие 2005 года, всеми органами прокуратуры проверено 648 813 дел на 918 370 человек. Из них полностью реабилитировано, то есть признано необоснованно осужденными 649732 человек, 129 947 человек прокурорские работники признали невиновными лишь частично, а 138 691 человек признаны осужденными вполне обоснованно. Совершенно не ясно, каким принципом руководствовались следователи, пересматривая дела на осужденных людей. И в 1938 году, и даже в 1990 они выясняли, совершал ли осужденный какие-либо действия, направленные против СССР? Разумеется, это совсем не значит, что после XX съезда КПСС прокурорские работники на основании данных им прав реабилитировали лишь действительно невиновных людей. Сомневающимся я бы порекомендовал прочитать, например, «Мемуары» Вальтера Шелленберга, руководителя зарубежной разведки гитлеровской Германии. Из них, в частности, можно узнать, какие документы о контактах маршала М. Тухачевского с немецкими генералами были «подброшены», как сейчас модно писать, по приказу фюрера И. Сталину, а заодно – как добросовестно накануне войны работал в Токио на Германию агент немецкой разведки «Пост», известный у нас как легендарный советский разведчик Рихард Зорге.
Но и «жертвы сталинских репрессий» вроде маршала М. Тухачевского и еще неизвестного, но, совершенно очевидно, огромного количества врагов Советского государства до развала СССР признавались, даже комиссией под председательством такой аморальной личности, как бывший член Политбюро ЦК КПСС А. Яковлев, не виновными только в том случае, если в их действиях «не находили» состава преступления с точки зрения советских уголовных кодексов. А кого же могли признать невиновными прокуроры нынешней России, политического антипода Советского Союза? В сообщении приводится несколько примеров. Реабилитирован патриарх Тихон и его окружение, ученый Тимофеев-Ресовский, участники Ярославского мятежа в июле 1918 года, участники Кронштадтского мятежа в феврале-марте 1922 года. Иными словами невиновными признаны церковные иерархи, доказательств вины которых перед Советской властью хватило бы еще на несколько судебных процессов. Невиновным, по мнению нынешних прокуроров, оказался русский ученый, добровольно проводивший свои исследования в интересах фашистской Германии. Безвинно пострадавшими признаны даже люди, задержанные с оружием в руках… В свете этих примеров есть необходимость задуматься, кем же все-таки были «жертвы политических репрессий»? И кого прокуроры современной России отказались реабилитировать? Есть, есть все причины задуматься над этими вопросами.)
К сожалению, в этих заметках нет возможности изложить Постановление, поэтому я вынужден ограничиться лишь ссылками на ту его часть, которая имеет прямое отношение к судьбе поляков, точнее, к письму наркома внутренних дел СССР в ЦК ВКП(б), И. Сталину. Первый пункт Постановления запрещал НКВД и Прокуратуре проводить массовые аресты. Вторым пунктом ликвидировались «судебные тройки, созданные в порядке особых приказов НКВД СССР, а также тройки при областных, краевых и республиканских управлениях РК милиции. Впредь все дела в точном соответствии с действующими законами о подсудности предписывалось передавать на рассмотрение судов или Особого совещания при НКВД СССР (подчеркнуто мною – авт.».
В пятом пункте Постановления органы Прокуратуры обязывались в точности соблюдать требования УПК по осуществлению прокурорского надзора. Прокуроры должны были немедленно устранять нарушения правил и «принимать меры к обеспечению за обвиняемым предоставленных ему по закону процессуальных прав и т. п.». Заканчивалось Постановление предупреждением «всех работников НКВД и Прокуратуры, что за малейшее нарушение советских законов и директив партии и правительства каждый работник НКВД и Прокуратуры, невзирая на лица, будет привлекаться к суровой (судебной) ответственности.»
Для того чтобы в органах внутренних дел соблюдались законы, выполнялись директивы партии и правительства, Л. Берия и был в эти самые дни, что готовилось Постановление, назначен народным комиссаром. И, вероятно, его первым приказом на посту руководителя комиссариата внутренних дел, и уж во всяком случае одним из первых, был приказ «О порядке осуществления Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г.», подписанный им 26 ноября. Для понимания обстановки тех лет, когда руководители партии и государства с одной стороны были обеспокоены не прекращающейся ни на один день борьбой против Страны Советов, а с другой – нарушением в рабоче-крестьянском государстве прав граждан – это тоже чрезвычайно важный документ.
Мы сейчас, даже не зная никаких конкретных фактов, можем смело утверждать, что и Постановление Совета Народных Комиссаров и ЦК ВКП(б), и приказ наркома внутренних дел нарушались. Не бывает, чтобы десятки тысяч человек, занятых общим делом, в одинаковой мере добросовестно следовали инструкциям, полностью выполняли приказы, распоряжения, постановления. Но когда перед носами телезрителей «помахивают» бумажкой с подписями членов Политбюро, им хотят показать нечто несравненно большее, чем решение о расстреле польских офицеров. Им внушают, что Советский Союз – это государство полнейшего произвола, беззакония, государство, в котором несколько высших руководителей партии могли по своему усмотрению приговаривать без следствия и суда к смерти тысячи людей. Им-де достаточно было принять решение, поручить, кому сочтут нужным, издать соответствующий приказ для непосредственных исполнителей – и нет людей.
Но вольно профессорам вроде В. Фалина или немецким бюргерам, которых он учил уму-разуму, полагать, что в Советском государстве могли расстреливать людей по чьим-то желаниям. Если бы профессору из германского университета В. Фалину ненависть к И. Сталину не туманила мозги, если бы немецкие или американские обыватели располагали информацией, они, вероятно, поняли, что подобное не могло происходить в Советском государстве. Да что люто ненавидящий И. Сталина В. Фалин или далекие от советской действительности иностранцы! Вполне нормальные советские граждане не понимают, что И. Сталин не свою власть защищал, а советскую. А советская власть защищала себя, только опираясь на законы. Законы, как и время, были суровы, но ведь это, как говорится, совсем другой вопрос. И нарушения были немалые, но это были именно нарушения политики, а не политика государства, его руководства.
Так что письмо наркома внутренних дел Секретарю ЦК ВКП(б) с предложением оформить вопреки недавно принятому ЦК партии и правительством решению расстрельные дела через наркоматовскую «тройку» – несуществующую судебную инстанцию – фальшивка. Забегая несколько вперед, сразу скажу – фальшивки и все другие «документы» из Особой папки. Конечно, чрезвычайно интересно, как они оказались в тщательно охраняемом архиве? Но эта тайна, скорее всего, никогда не будет раскрыта, хотя пока такая возможность существует: фальшивку положили в архив сравнительно недавно.
Разумеется, несоответствие предложения наркома внутренних дел расстрелять поляков по решению тройки упомянутому Постановлению Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) – это не единственное доказательство того, что письмо является не очень умелой подделкой. Об одном, самом главном, речь пойдет ниже, а пока об ушах фальсификаторов, которые вылезают и из других «документов» Особой папки. Что это за «документы», и какие уши из них торчат?
В Особой папке, кроме письма Л. Берии с грифом «сов. секретно», оказались выписка из заседания Политбюро ЦК ВКП(б) с грифом «строго секретно», «предназначенная», видимо, для Л. Берии, письмо председателя КГБ СССР А. Шелепина Н. Хрущеву с грифом «совершенно секретно» и проект Постановления Президиума ЦК КПСС, в котором предусматривалось «разрешить Комитету Государственной безопасности при Совете Министров СССР ликвидировать все дела по операции, проведенной в соответствии с Постановлением ЦК КПСС от 5 марта 1940 года, кроме протоколов заседаний тройки НКВД СССР».
Выписка из Постановления Политбюро – это дословное повторение заключительной части письма Л. Берии, вроде как свидетельство того, что его рассмотрели и приняли. На выписке за неизвестно чьей неразборчивой подписью есть запись: «Изъято из протокола «ОП» 4.Ш.1970 года М. закрытый пакет. Согласовано с т. Черненко К. У» Ссылка на К. Черненко – это явное свидетельство того, что фальшивые документы оказались в Кремлевском архиве после его смерти, то есть во время пребывания на посту Генсека ЦК КПСС М. Горбачева.
А письмо А. Шелепина – это уже подтверждение того, что Постановление было выполнено. В нем председатель КГБ сообщает Н. Хрущеву: «Всего по решению специальной тройки НКВД СССР было расстреляно 21.857 человек, из них: в Катынском лесу (Смоленская область) 4.421 человек, в Старобельском лагере близ Харькова 3.820 человек, в Осташковском лагере (Калининская область) 6.311 человек и 7.305 человек были расстреляны в других лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии.
Вся операция по ликвидации указанных лиц проводилась на основании Постановления ЦК КПСС от 5-го марта 1940 года.
…все дела в количестве 21.957 хранятся в опечатанном помещении.
Для Советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности».
Высказав далее опасение, что расконспирация проведенной операции может привести к нежелательным для Советского Союза последствиям, А. Шелепин предлагает «уничтожить все учетные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции.
…можно оставить протоколы заседаний тройки НКВД СССР, которая осудила указанных лиц к расстрелу и акты о проведении в исполнение решений троек».
Теперь об ушах фальсификаторов. Прежде всего, хочу привлечь внимание читателей к тому обстоятельству, что обнаруженные в Особой папке письма – это не частные послания высокопоставленных правительственных чиновников. Это подписанные ими документы особой государственной важности. К таким документам, как по содержанию, так и по форме, предъявлялись самые высокие требования. В них не допускались помарки, описки, ошибки, неточности. Они оформлялись в строгом соответствии с принятыми правилами делопроизводства. Столь же высокие требования, разумеется, предъявлялись и к оформлению документов Политбюро.
А что представляют собой в свете этих требований «документы» из Особой папки? Не будем «зацикливаться» на том, что в письмах указывается разное количество расстрелянных поляков. В письме Л. Берии говорится о 25700 поляках, а в письме А. Шелепина утверждается, что «было расстреляно 21.857 человек». Но кто подписывал решения о расстреле: специальная тройка НКВД СССР или обычные тройки? Допустим, руководитель советской службы государственной безопасности был столь нелюбопытным человеком, что совершенно не заинтересовался таким «пустяком». В конце концов, какая для мертвых поляков разница, кто подписывал решения о их расстреле! Допустим, А. Шелепин даже не подозревал, что судебные тройки были ликвидированы еще в декабре 1938 года. Но как он мог сослаться на «тройку НКВД»? Откуда эта «тройка» взялась в его письме, если единственные документы, в которых она фигурирует, хранились в Кремле и были не известны А. Шелепину? И что же, руководитель КГБ был столь безответственным человеком, что даже не позаботился в письме Первому секретарю ЦК КПСС об единообразии в изложении фактов? Ладно, допустим, был, и настолько, что даже не стал при написании письма руководителю КПСС затруднять себя правильным названием документа особой государственной важности, на который он ссылается, с какой-то хлестаковской легкостью превратив Постановление Политбюро в Постановление ЦК партии. Но неужто А. Шелепин не знал, что партия, в которой он состоял, стала называться «КПСС» лишь с октября 1952 года? Что никакого «Постановления ЦК КПСС от 5-го марта 1940 года» и быть не могло? Нет, такие допущения ни в какие ворота не проходят…
Далее, совершенно секретные письма не имеют никаких атрибутов, обязательных для такого рода документов. Письма написаны не на бланках ведомств, а на обычной бумаге, письмо А. Шелепина – от руки. На них не указано количество отпечатанных экземпляров, отсутствуют регистрационные номера, даже исходящие, хотя это, наверное, главное – отсутствие исходящих номеров: их подлинность практически невозможно проверить по архивам НКВД и КГБ СССР. А на письме Л. Берии отсутствует и дата.
Столь же удивительна и выписка из Постановления Политбюро ЦК ВКП(б). Во-первых, она напечатана на бланке 30-х годов. Во-вторых, на ней указаны две даты: «5 марта 1930 г.» и «5.Ш.40 г.». В-третьих, судя по этой выписке, вопрос о расстреле поляков в повестке дня заседания Политбюро стоял 144 (сто сорок четвертым)! Несколько участников различных совещаний и заседаний, проходивших в кабинете И. Сталина, оставили о них свои воспоминания. Однако, как готовились заседания Политбюро ЦК ВКП(б), какие вопросы выносились на обсуждение, как проходило их обсуждение, об этом практически ничего не известно. Но о повестке дня заседаний Политбюро ЦК КПСС упоминает В. Болдин: «Обычно на заседания выносились один-два крупных вопроса, требующих широкого и всестороннего рассмотрения, и ряд мелких, которые часто не обсуждались вообще, а члены Политбюро, ознакомившись с проектами, соглашались их принять». Наверняка эти принципы формирования повесток заседаний существовали и раньше. Но, разумеется, ставить знак равенства между заседаниями Политбюро ЦК, проходившими под председательством словоблуда М. Горбачева, превратившего деловые обсуждения в десятичасовую говорильню, и заседаниями Политбюро ЦК, проходившими под председательством И. Сталина, не терпевшего пустопорожней болтовни, нелепо. Так что 144 вопроса в повестке дня заседания Политбюро, а, не имея никаких указаний на то, что этот вопрос обсуждался последним, можно допустить, что были и другие, – плод чьей-то больной фантазии, или результат совершенно искаженных представлений автора (авторов) фальшивки о работе Политбюро ЦК ВКП(б). А, в-четвертых, на выписке нет никаких признаков, что ее кто-то отсылал, получал, читал, возвращал. Вот такие «документы» оказались в Особой папке…
Первым на все многочисленные ошибки в их форме и содержании обратил внимание в своей книге «Катынский детектив» Ю. Мухин. Мимо сделанного им анализа не прошли и отечественные подпевалы доктора Геббельса. И, конечно, отмели все доводы Ю. Мухина. «Мне удалось установить точно дату письма Берии – это 3 марта», – порадовала доктор наук Н. Лебедева подельников. Казалось, что она вслед за этими словами немедленно, для посрамления всех антифашистов, утверждающих, что «документы» из Особой папки – фальсификация, тут же скажет, где, в каких архивах она обнаружила столь важное доказательство обоснованности своих обвинений, в чем оно, это доказательство, заключается. Но Н. Лебедева предусмотрительно промолчала.
«Точной даты» доктору наук показалось недостаточно. Она объявила, что точно знает и день, когда И. Сталин и Л. Берия впервые обсудили вопрос о расстреле поляков. Вообще-то могла назвать и час: в журнале посетителей И. Сталина время их встреч фиксировалось до минут. Но почему-то ограничилась только днем – 27 февраля. Мне не пришлось услышать сообщения доктора наук Н. Лебедевой о сделанных ее открытиях, я прочитал о них в Интернете. Но, кажется, никто из интеллектуалов, которым она сказывала свои сказки, прослушав их, не воскликнул: «Ты что, докторша, совсем свихнулась! У тебя что, глюки? Кто же сейчас может знать, о чем в своем кремлевском кабинете говорил И. Сталин Л. Берии 27 марта 1940 года?» Нет, никто ничего не сказал «лучшему, как величает ее Ч. Мадайчик, знатоку документов по Катыни», но сомневаюсь, чтобы поверили. Или они и друг друга за дураков держат? В этом случае могли и поверить…
Образчик критики аргументов антифашистов – статья С. Романова «Псевдоревизионизм во всей «красе», вывешенная на сайте Katyn. codis. ru. Автор, несомненно, убежден, что он не оставил в ней камня на камне от выводов Ю. Мухина. И напрасно. Желание побольнее уесть противника часто высвечивает в наших «демократах» те качества, которые они, понятно, предпочитают держать в тени. В данном случае, С. Романов с хода продемонстрировал свое невежество. Ведь ревизионизм – это пересмотр, а псевдо – мнимость, ложность, сомнительность. Так как вся критика Ю. Мухина направлена на аргументы защитников версии Геббельса, то и получается, что его разоблачения – всего-навсего мнимый пересмотр немецкой версии, на самом деле он с гитлеровскими обвинениями согласен. Для С. Романова было бы лучше не пользоваться иностранными словами, но, видимо, уж очень хочется выглядеть, как всем им, интеллектуалом… Но это к слову, а что можно сказать по делу?
К делу сам С. Романов не спешит перейти. Для начала он старательно дискредитирует Ю. Мухина, выставив его просто несерьезным человеком, который к тому же нередко аргументы подменяет грубостью, да еще является антисемитом. Только подготовив таким образом читателей, С. Романов переходит к опровержению выводов Ю. Мухина.
Мне не известны политические или национальные пристрастия Ю. Мухина. Возможно, он действительно не питает симпатий к евреям. Я по многим причинам отношусь крайне отрицательно к антисемитизму, а в не последнюю очередь потому, что он ставит на одну доску и евреев, принявших участие в разграбление страны, и евреев, ставших такими же жертвами этого грабежа, как и все другие народы России. Но никакими пожеланиями, призывами г-на Путина и даже законами о борьбе с экстремизмом, принимай их Госдума хоть ежедневно, подъем антисемитизма в России не остановить. Это в Советском Союзе, в стране композитора Исаака Дунаевского и скрипача Давида Ойстраха, комбрига Давида Драгунского и командарма Якова Крейзера, поэтов Михаила Светлова и Самуила Маршака, одного из создателей атомной бомбы Юлия Харитона и шахматиста Михаила Ботвинника и многих, многих тысяч известных и неизвестных евреев, отдавших себя служению народу, трудно было быть антисемитом. А в стране Ходорковского, Гусинского, Березовского и всех тех, кому пока официально не предъявили обвинений в многочисленных преступлениях, в стране тех, кто защищает интересы грабителей Отечества, кто ставит на одну доску русских советских коммунистов и немецких фашистов, антисемитизм – неизбежное явление.
Но даже если Ю. Мухин и антисемит, что из этого? Зачем убеждать в этом читателей, если его книга посвящена не еврейскому вопросу, а разоблачению немецкой фальшивки? Спорь, неуважаемый С. Романов, по существу! Но неслучайно С. Романов не спешит ринуться в бой с оппонентом. Доказательно возразить Ю. Мухину он не может. Например, по поводу неправильного и неряшливого оформления бумаг из Особой папки пишет: «Далеко не всегда документы оформляются, как следует». Ну, так привел хотя бы один пример небрежного оформления документов высших партийных и государственных органов, писем их руководителей. Нет примера, неоткуда его взять. По поводу обсуждения письма Л. Берии на заседании Политбюро: «Каганович и Калинин не стали бы противоречить Сталину». Надо понимать так, что у С. Романова есть немало доказательств того, что обычно Л. Каганович и М. Калинин И. Сталину не противоречили, следовательно, и на этот раз тоже. Впрочем, С. Романов почему-то не стал утверждать, что они не противоречили, высказал лишь предположение. Ну что это за доказательство? А ведь мог бы и последовать примеру доктора наук Н. Лебедевой. Если она заявила, что знает, о чем говорили И. Сталин и Л. Берия, то С. Романов мог столь же твердо заявить, что он знает, о чем не говорили Л. Каганович и М. Калинин? Хоть какой-то намек был бы на доказательство. (В. Молотов, рассказывая писателю Ф. Чуеву о встречах И. Сталина со своими соратниками, не специально отвечая на вопрос, а так, между прочим, сказал: «…мы обедали, обсуждали, разговаривали, а поспорить – спорили, делились между собой и с ним».) А это по поводу невозможности принятия на Политбюро незаконного решения: «…если «верхушке» что-то было надо, то это делалось очень и очень быстро»…Все-таки меня очень интересует: эти романовы действительно не понимают, кем они выглядят в глазах других, или в самом деле считают народ сборищем идиотов, которые доверчиво слопают любую навешенную на их уши лапшу?
Словом, все замечания Ю. Мухина отметены самым решительным образом. Ну, небрежно оформлены документы, что из того – в жизни все бывает! И А. Шелепин мог назвать «ВКП(б)» «КПСС». Вон даже в цековском постановлении говорится: «восстановить Жемчужину П. С. членом КПСС». (Неужели, С. Романов искренне полагает, что в марте 1953 года после переименования партии можно было восстанавливать и в ВКП(б)? И можно, например, писать или говорить: 17 июля 1920 года газета «Известия ЦК РКП(б)» опубликовала письмо ЦК КПСС «На барона Врангеля!»?) И такой изувер, как Берия, мог такому сатрапу, как Сталин, предложить что угодно. А последний принять. Кто ему осмеливался перечить! Всё они там могли!
Не могли. И в данном конкретном случае тоже. Есть этому доказательства, которые обнаружили… те самые ученые и прокуроры, что удостоились лестных слов от самого папы римского. А нашли они в архивах приказ П. Сопруненко начальнику Старобельского лагеря об уничтожении учетных дел на военнопленных, убывших из этого лагеря, и акт о сожжении этих документов. Так что «в опечатанном помещении» никак не могли храниться «все дела», о чем якобы писал Н. Хрущеву председатель КГБ СССР. Но это фактик, а не факт. А факт вот какой, я его уже называл: директивное письмо наркома внутренних дел СССР Л. Берии начальнику управления по делам военнопленных НКВД СССР и начальникам управлений НКВД Калининской, Смоленской и Харьковской областей. В нем, читатели, думаю, помнят, этим должностным лицам предписывалось обеспечить работу следственной группы НКВД, которой было поручено подготовить следственные дела на военнопленных для доклада на Особом совещании НКВД СССР (подчеркнуто мною – авт.). Вот кто, выходит по письму Берии, рассматривал дела поляков, а не тройка «в составе тт. Меркулова, Кобулова и Баштакова.
На «документах» «Особой папки» на этом можно поставить точку. (Особое совещании НКВД требует отдельного разговора). Но прежде, чем это сделать, я процитирую несколько строк из книги Ю. Мухина «Катынский детектив». Грубовато написал автор, но характеристику фальсификатору или фальсификаторам дал точную: «Фальшивку готовил дурак, абсолютно не представляющий себе ни что такое государство, ни как оно функционирует. Дурак, который об истории СССР знает исключительно то, что писал ранний Солженицын, или поздний Волкогонов, – кумиры дебильных деток бывших партаппаратчиков». Действительно, если бы автор фальшивки хотя бы немножко потрудил себя познакомиться с историей СССР и ВКП(б) не по кухонным разговорам и писаниям антисоветчиков вроде Солженицына, Радзинского и Волкогонова, а заглянув, по крайней мере, в те документы, в которых говорится о составе руководящих партийных и советских органов накануне войны, он или они заметил (заметили), что «потеряли»… третью часть членов Политбюро. На «письме Л. Берии» стоят подписи четырех членов Политбюро – И. Сталина, В. Молотова, К. Ворошилова и А. Микояна, а также есть приписка: М. Калинин и Л. Каганович на заседании отсутствовали, но высказались «за». Итоги голосования отражаются в протоколах заседаний, а не на документах, которые на этих заседаниях обсуждаются. Поэтому появление на «письме Л. Берии» подписей И. Сталина и трех других членов Политбюро можно объяснить только одним: желанием создателей фальшивки дать «зримые» доказательства причастности руководителей партии к расстрелу польских офицеров. Но они не знали, что на состоявшемся после XVIII съезда партии Пленуме ЦК в Политбюро было избрано девять человек, кроме указанных на «письме» – А. Андреев, А. Жданов и Н. Хрущев. Поэтому у них и получилось, что в заседании Политбюро приняло участие менее половины его членов. И. Сталин, как известно, не был формалистом, но не до такой же степени, чтобы позволить себе председательствовать на заседании Политбюро, на котором отсутствует более половины его членов… Тем более, обсуждать на таком заседании вопрос особой государственной важности.