Особенности политической цензуры в годы Второй мировой войны и послевоенной конфронтации (1941-1956 гг.)

Конец 1930-х гг. был освещен заревом близкой войны. Несмотря на внешне мирный характер жизни, вся массовая культура в СССР уже наполнились военизированными атрибутами и символами, а пропагандистская машина действовала в соответствующем духе. Одним из подтверждений реальной подготовки СССР к войне было введение, начиная уже с 1940 г., специальных военных отделов в целом ряде отраслей, в частности в радиовещании. 2 июня 1941 г. «в целях усиления военной цензуры в СССР… и перевода цензуры на военный лад» учреждалась должность главного военного цензора при СНК СССР и утверждалось Положение о нем. Этому предшествовала записка уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн в печати и начальника Главлита Н.С. Садчикова начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) А.А. Лузину с проектом постановления о главном военном цензоре при СНК СССР. Автор записки ссылался на то, что во всех воюющих странах осуществляется самая строгая почтово-телеграфная цензура: англичане в 1940 г. отправили на Бермудские острова 700 цензоров, контролирующих всю поступающую в Великобританию из других стран корреспонденцию; на лондонском почтамте работало 1500 цензоров; в Германии письма не могли быть отправлены без указания адреса отправителя (он должен был лично явиться на почту и предъявить паспорт), отправитель не имел права наклеивать на письмо марку, это делалось почтовым чиновником. Говорилось также о том, что все эти мероприятия в Великобритании и Германии введены в целях борьбы с разведкой противника и исключения передачи всякого рода сведений, которые правительство считает нежелательными. Проект предусматривал цензуру писем и телеграмм. По справке Наркомсвязи ежедневно в среднем в СССР отправлялось 6 708 800 писем и 375 600 телеграмм, из которых за границу уходило 1500 телеграмм и 33 000 писем; из-за границы поступало 1000 телеграмм и 31000 писем. Для полного контроля внешних и внутренних писем и телеграмм, исходя из расчета 1 цензор на 150 писем или 600 телеграмм в день, требовалось дополнительно увеличить имевшийся штат цензоров на 41351 единицу (при неполном цензу меньшее количество цензоров).

Исходя из этого, был подготовлен проект Положения о главном военном цензоре при СНК СССР и проект постановления ЦК ВКП(б), в котором новым, по сравнению с предыдущим постановлением СНК СССР и СНК РСФСР, было то, что заместители главного военного цензора при СНК и старшие цензоры союзных и автономных республик, краев и областей состояли на действительной военной службе и были откомандированы в распоряжение главного военного цензора при СНК СССР.

По Положению 1940 г. о главном военном цензоре при СНК СССР цензура осуществляла две функции: охрану государственных (военных, экономических и политических) тайн и политико-идеологический контроль в произведениях печати, кино, радио, картографии, текстах пьес в печатном и рукописном виде, представленных к постановке, музеях, выставках и др., а также контроль внешней и внутренней почтовой и телеграфной переписки. При этом специально оговаривались параметры политической цензуры. Он должна была препятствовать опубликованию и распространению сведений, заключающих в себе сообщения, взгляды и идеи, направленные против социалистического строя в СССР, ВКП(б), Конституции (Основного закона) СССР и основ марксизма-ленинизма. В качестве основных направлений деятельности назывались: организация и руководство предварительной и последующей цензуры; подготовка перечней; перевод цензуры мирного времени на военное положение; изъятие политически вредной литературы; контроль за деятельностью полиграфических предприятий и доставкой сигнальных и обязательных экземпляров; разработка и издание нормативов; подготовка кадров; привлечение к ответственности лиц, нарушивших требования цензуры. Заметим, что во всяком случае, два направления деятельности были ранее не свойственны Главлиту – это явно репрессивные действия по изъятию литературы и наказанию провинившихся. Неизменным оставалось положение литературы, издаваемой Коминтерном, ЦК ВКП(б), ЦК компартий союзных республик, краевых и областных комитетов, которая освобождалась от политико-идеологической цензуры, но подвергалась предварительному просмотру для обеспечения сохранности государственных тайн.

С началом Великой Отечественной войны роль и значение НКВД в руководстве и осуществлении целого ряда цензурных функций усилилась. Особые отделы, появившиеся в структуре ВЧК в январе 1919 г., через месяц после начала войны были преобразованы в Управление особых отделов НКВД. Начальником был назначен комиссар госбезопасности 3-го ранга В.С. Абакумов, заместитель наркома. К нему поступали докладные записки и донесения из особых отделов фронтов и армий, получавших информацию из дивизионных отделов и от уполномоченных в полках. В годы войны на особые отделы возлагались функции борьбы со шпионажем и предательством в РККА, ликвидации дезертирства в прифронтовой полосе действующей армии. Они наделялись правом не только ареста, но и расстрела дезертиров на месте. Особые отделы сообщали в Москву о «недочетах, выявленных в ходе боевых действий», занимались организацией разведки в ближнем тылу противника. Донесения посылались в НКВД, Ставку главнокомандующего, Генштаб, Политуправление Красной Армии, лично И. Сталину, который хотел иметь информацию «из первых рук». Сталина интересовало состояние собственных войск и войск противника, реакция населения и личного состава РККА на те или иные мероприятия верховной власти. После издания печально знаменитого приказа № 227 «Ни шагу назад» (паникеров и трусов, гласил он, уничтожать на месте) и отмены института военных комиссаров срочно пошли директивы из ставки главнокомандующего собрать отклики, кто и что говорит по этому поводу. Кроме этого, важно было знать о настроениях гражданского населения в прифронтовой полосе. В качестве первичных источников информации служили донесения и разведсводки особых отделов, перлюстрированные письма военнослужащих, трофейные письма и дневники. Эти документы свидетельствовали о широком спектре настроений как у военнослужащих (от рядового состава до генералитета), так и у гражданского населения. Это в очередной раз опровергает устоявшийся тезис о монолитном отношении советского общества к советской власти и коммунистической идеологии.

Так, в спецсообщении о перлюстрации красноармейской почты за период с 15 июля по 1 августа 1942 г. говорилось, что военной цензурой 62-й армии было просмотрено свыше 67 тыс. писем, в которых отражается «здоровое политико-моральное состояние личного состава частей армии, высокий дух патриотизма». Тем не менее было изъято 9 писем, в которых были обнаружены немецкие открытки, топографические карты, на которых был написан текст письма, неофициальные сообщения о смерти военнослужащих, письма на портретах вождей партии и правительства, без адреса, с нецензурными выражениями и пр. В качестве патриотических приводятся тексты нескольких писем. Красноармеец Чесноков писал в Горьковскую область: «Клянусь тебе, родной отец и мать, что в грядущих боях с немецко-фашистскими стервятниками буду драться так, чтобы запомнили фашисты, как дерутся русские». Еще одно письмо: «Здравствуй, Боря. На днях мне пришлось проститься со своей подругой. 20 ноября она погибла. Она спасала под огнем жизнь многих воинов-гвардейцев. Сопровождая снова раненых, она попала в окружение немецких автоматчиков, которые хотели взять бесстрашную девушку в плен. Укрыв раненых бойцов в блиндаже, Наташа, защищаясь, отстреливалась до последнего патрона. Когда к ее израненному телу потянулись руки мерзких зверей, она взорвала себя гранатой, в клочья разметав фашистских гадов».

Окопы Сталинграда видели разных людей, слышали разные мнения о войне, командирах, товарищах. Среди документов – докладные записки особых отделов «об антисоветских и пораженческих высказываниях со стороны отдельных бойцов и командиров», основанные также на письмах (гладкий стиль этих писем вызывает мысль об их «отредактированное») и «оперативно собранных» высказываниях: «Казначей, сержант Торон среди красноармейцев возводит клевету на жизнь трудящихся в Советском Союзе и распространяет пораженческие настроения, говоря: “…Куда нам воевать, везде видна наша бедность. Мне лично все равно, в какой стране жить. В нашей стране никто лучше не жил, чем в любой стране, где нет советской власти. Коммунизм нам не построить. Зачем полякам и украинцам освобождаться, когда они в настоящее время освобождены?”» После этих строк – резюме: «Особарму даны указания задокументировать а / с (антисоветские. – Т.Г.) высказывания Торона и немедленно его арестовать». Лейтенант Елисеев «восхваляет немецкий плен», где он побывал: там его хорошо кормили. Резюме: проводится документация а / с высказываний Елисеева, он будет арестован. Писарь хозчасти Колесников среди красноармейцев полка распространялся: «Немецкая армия культурнее и сильнее нашей армии. Нам немцев не победить. Смотрите, какая у немцев техника, а у нас, что за самолеты, какие-то кукурузники. Вся наша печать пишет неправду, в газетах пишут о том, что немцев побеждаем, а на деле наоборот». По этому случаю также сообщалось, что проводится документация для ареста Колесникова.

Новая реорганизация НКВД была связана с переломом в ходе войны. Как уже отмечалось, приказом НКВД СССР от 18 января 1942 г. на основе 2-го отдела было образовано 4-е управление НКВД СССР (разведка, террор и диверсии в тылу противника) во главе с П.А. Судоплатовым.

Вскоре Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 апреля 1943 г. был создан НКГБ СССР. Была также объявлена структура и штатное расписание НКГБ, утвержденные решением Политбюро и постановлением СНК СССР № 393-129сс от 14 апреля 1943 г. Центральный аппарат НКГБ состоял из семи управлений (2-е управление – контрразведка – было создано на базе 2-го и 3-го управлений НКВД) и четырех самостоятельных отделов, а также следственной части и секретариата. В составе 6-го управления был организован отдел «В» (военная цензура и перлюстрация корреспонденции). Таким образом, во время войны деятельность НКВД и его управлений существенно расширилась, в том числе за счет расширения функций и увеличения объемов работы по цензорскому контролю.

В центральном аппарате Главлита также был создан военный порядок, однако на местах дело обстояло не так благополучно, как планировалось в директивных документах. Несмотря на созданную вертикаль местных органов цензуры, они на деле оказывались в подчинении местных партийных руководителей, в руках которых, по существу, находилась вся власть на местах, в том числе и политконтроль. Но, прежде всего, партработники были хозяйственниками, которым жизненно необходимо было сдать госзаказ и накормить людей, а уже потом соблюдать «чистоту» местной прессы. Кроме этого, уже с конца 1920-х гг. в среде партийного руководства среднего эшелона распространенным явлением стало «двойное сознание», вырабатывающееся в ответ на двойное давление – «сверху» и «снизу»: из центра требовали высоких показателей, а местные условия не позволяли пренебрегать интересами своего региона. Так, в письме от 15 февраля 1941 г. начальника Алтайского крайлита Никонова в Главлит описывалась занимательная ситуация, когда цензор использовался на хозяйственном фронте, фактически превратившись в «постоянного уполномоченного Крайкома партии в районах по различным сельскохозяйственным кампаниям». «В 1939 году находился в командировках более двухсот дней», – писал Никонов. «В 1940 году 176 дней, это не считая различных краевых и городских совещаний, пленумов и различных поручений Райкома и Горкома партии как внештатный пропагандист и консультант. 1941 год только начался, но, по существу, все пошло по-старому. В январе уже был в командировке 15 дней по хлебозаготовкам, вернулся из командировки 24 января, с 27 по 29 января был на пленуме ВКП(б), а 4 февраля в Крайкоме ВКП(б) было совещание и снова получил путевку для поездки в район по ремонту тракторов сроком по 15-20 февраля… Март – апрель – май и говорить не приходится – это самые боевые посевные месяцы в условиях нашего края, и мне по примеру прошлых лет безусловно придется эти месяцы находиться в командировках на севе…»

Курьезность этой ситуации тем более показательна и очевидна, что в течение ряда предыдущих лет партия последовательно проводила кадровую политику для укрепления среднего и низшего звена системы Главлита. Решением ЦК ВКП(б) от 5 февраля 1940 г. «О низовых органах цензуры» было определено утверждение цензоров через номенклатуру местных руководящих парторганов (обкомов, крайкомов и ЦК союзных республик). Началось «перетряхивание» кадров путем их проверки, предоставления соответствующих материалов и утверждения местными руководящими парторганами. Уже в апреле было утверждено 1478 цензоров, а 2091 дело находилось на рассмотрении. И это на фоне повсеместных массовых репрессий и после незадолго до этого прошедшей коренной «чистки» центрального аппарата Главлита 1937-1938 гг. Даже начало войны не могло отвлечь сотрудников системы цензуры от «аппаратных игр», доносов и следовавших за ними увольнений и репрессий. Таково было «дело» начальника латвийского Главлита Гринвальда, инспирированного работником Главлита Латвийской ССР Л. Креслиной, приславшей Н.Г. Садчикову донос буквально на следующий день после начала войны. Гринвальд обвинялся в том, что «ничего не мыслит в нашей работе и не хочет вникать в нее…, рушит работу и несет панику, ведет себя крайне безответственно». Например, 22 июня, когда уже стало известно о серьезности положения, Гринвальд не счел нужным явиться на работу, и оказалось, что он полтора часа сидел в парикмахерской. Но главным его «преступлением» было то, что он первым делом приказал бухгалтеру получить из банка деньги, хотел разослать уполномоченных из Риги по уездным городам и не отвечал ночью на звонки. В доносе указывалось также, что Гринвальд «спутался с некой Аусекле (раньше продажная женщина), устроил ее в Главлите». «Утверждают, что она кокаинистка» и он «в полной власти этой женщины». Понятно, что вскоре Гринвальд был «срочно снят с работы», и материалы его дела были посланы в 5-й отдел НКГБ СССР.

Начало войны повлекло за собой смену 80% состава работников цензуры, ушедших на фронт; в Главлите шла перестройка работы на военный лад, как во всех государственных учреждениях. Приказами уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн в печати и начальника Главлита № 700 от 7 октября 1941 г. и № 184 от 17 апреля 1942 г. в Главлите были созданы и укомплектованы группа самозащиты, звено связи и охраны порядка, пожарное и восстановительно-аварийное звено, санитарное звено и другие подразделения, полностью готовые к противовоздушной обороне.

Усиление дисциплины и требований к качеству работы приобрели в начальный период войны систематический характер: нарекания и соответствующие наказания следовали за любое отступление от Перечня, состав которого существенно изменился в связи с требованиями военного времени, кроме того, значительно расширились границы требований к политико-идеологическому содержанию текстов, исключались любые двусмысленности и разночтения. Претензии партийных органов к работе цензуры были серьезными, цензоры допускали разглашение военных и государственных тайн, были недостаточно бдительны к идейному содержанию объектов цензуры. Это отмечалось в приказе № 270 уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн в печати и начальника Главлита от 26 мая 1942 г., в котором одновременно продолжались обвинения в адрес начальников главкрайобллитов, ослабивших внимание к подбору, закреплению и воспитанию кадров. К тому же на местах было широко распространено совместительство в связи с нехваткой средств и кадров. Такие сотрудники, как говорилось в приказе, «слабо знают перечни и дополнения к ним; не изучают инструкции и информационные письма, недостаточно повышают свой идейно-политический и общекультурный уровень». В этой связи были отмечены Главлиты Казахской ССР и Башкирской АССР, Саратовский, Новосибирский, Рязанский, Пензенский об л литы и Красноярский край лит, в которых работа была поставлена особенно плохо – «здесь начальники недостаточно знают людей, не имеют необходимого резерва, не выдвигают женщин на цензорскую работу, затягивают замену слабых работников и замещение вакантных должностей…, нередки случаи нарушения решения ЦК ВКП(б) от февраля 1940 г., запрещающего переброску цензоров на другую работу». Одновременно намечались меры, которые должны были ликвидировать эти недостатки. Однако при внимательном прочтении грозной постановляющей части приказа становятся очевидными его привычно демагогическая интонация, отсутствие реальных условий для выхода из создавшегося положения.

Война внесла свои коррективы во все сферы жизни – и на фронте, и в тылу. Несмотря на опережающую перестройку цензуры, с началом войны произошли большие изменения в наполнении Перечня сведений, составляющих государственную и военную тайну. Парадоксально, но дисциплина военного времени в какой-то степени облегчила, если так можно выразиться, процедуру контроля: критерии запрета стали более четкими, любое сомнение решалось в пользу отрицания. Политикоидеологические требования стали менее расплывчатыми: патриотизм сплотил авторов самых различных направлений в едином стремлении к победе, «самоцензура» с одной стороны, стала следствием искреннего понимания гражданского долга, с другой стороны, была связана с боязнью нарушить дисциплину военного времени. Так, если в 1940 г. было выявлено свыше 1,5 тыс. допущенных в печати ошибок, то в последующем число их не превышало в среднем 80-90 в год. «Ударная» работа сотрудников Главлита получила свое отражение в приказе № 338 от 25 июня 1942 г., посвященном итогам соцсоревнования. В нем говорилось, что коллектив сотрудников Главлита «развернул борьбу за повышение производительности труда, повышение норм читки, за укрепление дисциплины труда, за повышение качества работы». Подведенные итоги по соцсоревнованию показывали, что на первое место по Главлиту вышел Отдел иностранной цензуры (начальник отдела – Добросельская), второе место занял Радиоотдел (начальник отдела – Буртаков) и т. д. По отделу иноцензуры объем работы во время войны не изменялся. При этом до войны в отделе работали 40 цензоров и 25 контролеров, а в военное время остались на работе 10 цензоров и 6 контролеров. Если до войны каждый цензор в среднем в день просматривал 30-35 названий, то во время войны – 60-70 названий при средней продолжительности рабочего дня 9 часов и отсутствии ошибок. В отделе радиоцензуры бригады цензоров работали без выходных дней: бригада русского радиовещания 53 часа в неделю, бригада иновещания – 56 часов – явное превышение норм.

Что же стояло за внушительными цифрами выявленных случаев нарушений в деле охраны государственной тайны, если не брать во внимание редкие примеры разглашения мест расположений промышленных предприятий, военных подразделений и др.? Подавляющее большинство цензурных «преступлений» составляли так называемые «идеологические ошибки и контрреволюционные опечатки» Так, в совершенно секретном донесении ЦК ВКП(б) А.А. Лузину сообщалось, что в газете «Коммунист» органе Красноводского обкома и горкома и исполкома местного Совета от 2 марта 1943 г. в тассовской заметке «Американские газеты о задачах стратегии союзника» в третьем абзаце в слове «Сталинград» пропущена буква «р». Кроме этого, по сообщению начальника Военно-морского штаба Каспийской военной флотилии, в № 01 от 14 мая 1943 г. в статье «Водному транспорту – воинскую дисциплину» в слове «главнокомандующий» пропущена буква «л». Эти случаи рассматривались Главлитом как «контрреволюционные опечатки – дело рук врага» о которых было сообщено в НКГБ.

Военный период остался в истории цензуры еще и одним из шумных скандалов, который произошел с самим руководителем Главлита Н.Г. Садчиковым. Это свидетельствовало о том, что не всегда понятия «военная и государственная тайны» в условиях военного времени трактовались на высшем уровне одинаково. Подготовленная в чисто управленческих целях брошюра «Цензура в годы Великой Отечественной войны» была воспринята в ЦК партии как враждебная вылазка. Причины, побудившие Н.Г. Садчикова к подготовке такой брошюры, были следующими. Во-первых, в местных органах цензуры не было никаких материалов, разъясняющих методы цензурной работы, кроме сжато сформулированных инструкций, приказов и перечня по охране военных и государственных тайн в печати. Во-вторых, необходимо было повысить бдительность работников цензуры на разборе конкретных допущенных ими ошибок в работе и научить их правильно понимать и применять основные документы цензуры. В-третьих, во время войны в большинстве краев, областей и республик были назначены новые руководящие цензорские работники, которых требовалось в короткий срок ввести в курс очень сложной работы и тем самым облегчить руководство с их стороны цензорами при газетах, издательствах и радиовещательных станциях. На проведенных в 1942 г. кустовых совещаниях начальников главкрайобллитов и рядом местных партийных органов высказывалось мнение о необходимости подготовке такой брошюры. Брошюра «Цензура в годы Великой Отечественной войны» была издана с грифом «Секретно», из чего вытекали соответствующие правила ее хранения, пользования ею определенным кругом лиц. Она рассылалась на места через спецсвязь, как и все другие секретные документы. Однако в ЦК придерживались другого мнения. В тексте и в порядке прохождения материала были обнаружены отклонения от требований военного времени. Во-первых, эта брошюра не была направлена в ЦК ВКЦ (б), тем более что предыдущие брошюры – «Строго хранить тайны социалистического государства» и «О некоторых вопросах работы цензуры во время войны», выпущенные в 1942 г., были своевременно направлены ЦК «товарищам Пузину, Кондакову, Фатееву и Кузьмину». Во-вторых, в тексте в качестве примеров были приведены «выдержки из выступлений гитлеровских главарей в связи с тем, что начальники Главкрайобллитов не входят в номенклатуру работников, имеющих право получения такого рода информации». И, наконец, как посчитали в ЦК, не было необходимости лишний раз упоминать, даже в секретной брошюре, номера военных заводов с указанием области их нахождения, несмотря на то, что отдельные данные об оборонных заводах были взяты из местной печати, где они были опубликованы по вине цензоров (на разборе этих ошибок, как считал составитель брошюры Н.Г. Садчиков, необходимо было поднять бдительность цензоров с тем, чтобы в дальнейшем не допускать подобного рода ошибок). Только высокие ходатайства и правильно выбранная самим Н.Г. Садчиковым линия поведения спасли его от репрессий, он отделался строгим партийным взысканием.

Широко известно начинание архивистов 1943 г. по сбору документов и материалов, отражающих события и факты военного времени. Однако именно Главлиту принадлежит первенство в этом деле: именно он выступил с инициативой по собиранию и сохранению изданий, выпускаемых в годы войны. В письме начальника Главлита Н.Г. Садчикова и директора Библиотеки СССР им. В.И. Ленина Н. Яковлева в ЦК ВКП(б) от 13 мая 1942 г. говорилось, что для будущих работ по созданию истории Великой Отечественной войны исключительное значение будут иметь все издания, выпускаемые военными ведомствами на фронтах и в тылу: газеты (фронтовые, армейские, соединений и частей), брошюры, листовки, плакаты, лозунги, а также специальные газеты, издаваемые для населения оккупированных районов и для распространения среди войск противника. Указывалось, что эти материалы, являющиеся ценнейшими документами нашей эпохи, будут изучаться не только современниками, но и будущими поколениями. Ввиду этого предлагалось приступить к их собиранию с максимальной полнотой в центральном государственном хранилище СССР – Всесоюзной библиотеке им. В.И. Ленина, которая, как государственное хранилище СССР, согласно решению СНК СССР, имела право покупать все печатные материалы вплоть до секретных (для хранения их имелся особый секретный отдел со специальным хранилищем). Предлагалось дать указание Политуправлению РККА о присылке или передаче в Государственную библиотеку СССР им. В.И. Ленина по 2 экземпляра газет, журналов, брошюр, лозунгов и других изданий, выпускаемых военным издательством, политуправлениями фронтов, армий и т. д. Пожалуй, это был первый случай, когда мероприятие Главлита осуществлялось во благо сохранения исторической памяти.

Этот шаг тем более выделяется на общем фоне действий Главлита в библиотечном и музейном деле, поскольку именно по его инициативе постоянно изымались из общего пользования или уничтожались по тем или иным политико-идеологическим причинам целые комплексы литературы. Изъятие из библиотек и книготорговой сети книги «Сообщение Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в катынском лесу военнопленных польских офицеров» (приказ № 716 уполномоченного по охране военных тайн в печати и начальника Главлита М. Овсянникова от 21 августа 1945 г.), перевод каталогов и книг о Чечено-Ингушской, Крымской, Карачаево-Черкесской и Калмыцкой АССР в спецхран (распоряжение заместителя уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн в печати и начальника Главлита М. Овсянникова директору Государственной библиотеки им. В.И. Ленина Олешеву от 8 марта 1946 г.) и многие другие подобные мероприятия привели к обеднению библиотечных фондов и искажению объективной истории этого периода.

Одновременно Главлиту приходилось постоянно решать актуальные вопросы регламента и ограничений, возникающие по ходу развития событий Великой Отечественной войны. К наиболее характерным для заключительной фазы войны видам работы Главлита относились разработка порядка издания религиозной литературы (циркуляр № 2 Главлита от 8 февраля 1944 г.), материалов (воспоминаний, очерков, статей) о партизанском движении (циркуляр № 12 Главлита от 22 сентября 1944 г.) после предварительного согласования с секретарями крайкомов, обкомов ВКП(б) и ЦК нацпартий по пропаганде, контроль за публичными лекциями (циркуляр № 11 Главлита от 21 сентября 1944 г.) и мное другое. Понятно, что в условиях, когда постоянно возникающие прецеденты сливались в сплошной поток, а Главлит должен был оперативно реагировать на них, случались казусы, подобные тому, который произошел летом 1944 г. Начальник Главлита Н.Г. Садчиков представил в Управление пропаганды ЦК проект приказа об изъятии произведений Иванова Алексея Ивановича, который во время оккупации немцами Ростова-на-Дону изменил Родине и перешел на сторону врага. Не выяснив имени Иванова, его специальности, места издания трудов, Главлит включил в список на изъятие работы всех Ивановых, имеющих инициалы А.И., в том числе работы начальника Военно-морской медицинской академии генерал-майора медицинской службы Иванова Алексея Ивановича, находящегося на фронте, и т. д. (весьма объемный список прилагался). После этого случая Н.Г. Садчиков был вызван в Управление пропаганды ЦК и предупрежден, что при повторении подобного случая он будет привлечен к партийной ответственности.

Еще более серьезные претензии к работе Главлита были высказаны начальником Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)

Г.Ф. Александровым по результатам проверки Главлита, прошедшей в этот же период. В докладной записке секретарю ЦК А.С. Щербакову от 29 июля 1944 г. указывалось на ряд правильно принятых Главлитом решений по предварительной цензуре, в то же время отмечалось, что «начальник Главлита т. Садчиков и работники аппарата Главлита в оценке некоторых работ допустили серьезные перегибы, было дано неправильное заключение по статье академика С.И. Вавилова “Ленин и современная физика”». По оценке Садчикова, статья содержала грубые «ошибки идеалистического и махического характера» На самом деле статья С.И. Вавилова, по оценке Управления пропаганды и агитации, была направлена против агностических взглядов и идеалистических тенденций. «Академик Вавилов, – говорилось в справке, – показывает ленинский анализ “кризиса физики” и значение работы В.И. Ленина “Материализм и эмпириокритицизм” для борьбы с идеализмом в современной физике. Автор разоблачает попытки философов и физиков-идеалистов истолковать в идеалистическом духе достижения современной физики. Статья показывает объективное значение диалектики в области физической науки и огромное значение метода материалистической диалектики в познании физических явлений». Так же неправильно, с точки зрения Управления пропаганды и агитации, была оценена Главлитом как «политически вредная, опошляющая героику нашего народа» статья С. Богуславского «Великая Отечественная война в русском народном творчестве» (Известия Академии наук). Вместо разбора статьи цензор процитировал из нее два места и, основываясь на приведенных цитатах, сделал вывод, что автор статьи выдает за народное творчество пошленькие стишки и что статья в целом политически вредная. На самом деле, в статье давалась положительная оценка некоторым плохим стихам, но при этом приводилось много интересного материала об отражении в устном народном творчестве борьбы советского народа против фашистских захватчиков. По мнению Управления пропаганды и агитации, следовало порекомендовать издательству исправить эту статью, а не запрещать. Говорилось также, что во многих случаях цензура отмечает недостатки редакционного характера, а оценивает их как политические ошибки. Так, например, в одном стихотворении, помещенном в сборнике «Стихи молодых украинских поэтов», имелась фраза: «А немец как гаркнет: молчи, старина!» Цензор отметил эту фразу как политическую ошибку, отметив, что выражение: «молчи, старина» вежливое и его нельзя вкладывать в уста немца.

Наряду с этим были отмечены случаи, когда Главлит разрешал в печать материалы, содержащие политически вредные положения, например, статью Клименко «Изменение в организации и технологии производства машиностроительной промышленности в условиях военного времени» (Известия Академии наук. Отделение экономики и права. № 2), в которой давалась «непомерно восторженная оценка успехов производства США и Англии и снисходительные отзывы о наших успехах». В качестве выводов указывалось, что проверкой было установлено, что в аппарате Главлита нет строгой ответственности цензоров за рецензирование книг и статей, а письменных заключений по книгам и журналам, как правило, не представляется, что «порождает безответственность цензоров за их работу». Указывалось и на недостаточную тщательность и ответственность начальника Главлита Н.Г. Садчикова, который подтверждает ошибочное заключение цензоров. Предлагалось восстановить прежний порядок обязательного обстоятельного заключения цензора на каждую запрещаемую книгу или статью с последующим подтверждением начальника отдела предварительного контроля и утверждения начальника Главлита, а также ежедневного представления Главлитом в Управление пропаганды ЦК ВКП(б) сведений об изданиях, запрещенных к печати, с точным указанием мотивов запрещения.

Заключительный этап войны и послевоенный период характеризуются массовыми мероприятиями по установлению советской цензурной системы в освобожденных от фашизма восточно-европейских государствах и республиках Прибалтики, Западной Украины, Белоруссии и Молдавии. Закрытие газет и журналов, цензура в театральных и развлекательных учреждениях, очистка библиотечного фонда от религиозной, буржуазной и националистической литературы – вот небольшой перечень основных задач, осуществляемых с огромным напором Главлитом на территории ранее суверенных государств. Подобные действия не могли не вызвать ответного сопротивления. По сообщениям начальника Главлита при Совете министров Эстонской ССР Я.А. Оттендера, в Таллине были совершены «два акта политического бандитизма на работников центрального аппарата Главлита»: в июне 1945 г. был убит цензор Герман Августович, член ВКП(б), активный участник Великой Отечественной войны, а в апреле 1946 г. было совершено вооруженное нападение на квартиру начальника библиотечного сектора Главлита Ксении Плукк, члена ВКП(б), матери четырех детей. Выстрелами из автомата по окнам квартиры были тяжело ранены два ее сына, один – в голову, другой – в грудь (впоследствии один из мальчиков скончался). Эти бандитские нападения были расценены как враждебно-политические и направленные против работников цензуры Эстонской ССР.

Быстрота и глубина изменений в обществе, которые произошли в странах Восточной Европы после окончания Второй мировой войны, объяснялись не только артиллерийскими залпами победоносной Советской Армии, не только успехами СССР на дипломатическом фронте в борьбе за раздел мира, но и стремительными действиями советской идеологической системы, направленными на приведение в соответствие с ней идеологического каркаса всех освобожденных государств. Не умаляя той огромной цены, которую заплатил наш народ за освобождение от фашистского ига, следует, однако, подчеркнуть, и это сегодня не требует специальных доказательств, что победа СССР во Второй мировой войне принесла народам Восточной Европы не только долгожданный мир, но и «обращение всех в единую социалистическую веру» независимо от их воли. Народное сопротивление этому режиму в последующие десятилетия вплоть до «бархатных революций» и кровавого крушения коммунистических диктатур – лучшее доказательство противоестественности и обреченности безжалостного эксперимента.

Среди стран, оказавшихся под советским «влиянием», была Польша, традиционно вызывавшая особый интерес у Москвы, считавшей судьбу бывшей провинции Российской империи раз и навсегда решенной. «Польская карта» была разыграна между Сталиным и Гитлером, массовым репрессиям подвергались тысячи поляков, проживавших в СССР на присоединенных в 1938-1939 гг. территориях. Сведения об этом самыми невероятными путями, сквозь «железный занавес» просачивались в печать Европы и США. Об этом докладывалось руководству Главлита и НКВД: «Вся реакционная американская пресса (США, южно-американские страны, Канада), а также частично и английская, особенно польская и еврейская реакционная печать, издающаяся в Америке, развернула широкую антисоветскую кампанию по поводу якобы тяжелого положения высланных в Сибирь лиц из западных областей Украины и Белоруссии. Причем различные газеты дают разноречивые цифры сосланных, ни то 200 тыс., ни то 500-600 тыс. и даже больше. Они пишут, что высылаются поляки, евреи, украинцы и белорусы, что физически истребляется польская интеллигенция. Описывают разные жуткие небылицы и прочие ужасы гибели голодных и истязаемых непосильным трудом упомянутых сосланных… В связи с вышеизложенным, по нашему мнению, необходимо следует соответствующим органам принять надлежащие меры и усилить контроль высылаемых писем куда-либо от лиц, высланных в глубь СССР».

С помощью ликвидации всех источников информации власть пыталась позорно скрыть правду о трагедии в Катыни. Все документы по этому делу были либо уничтожены, либо строго засекречены, участники трагедии ликвидированы. Напомним, что в августе 1945 г. особым решением книга «Сообщение Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» (Госполитиздат, 1944), изданная на русском и польском языках, была изъята из книготорговой сети и библиотек общественного пользования и уничтожена. Правда смогла пробиться к людям только через 45 лет.

Аналогичным образом регулировалось обнародование всей информации, связанной с различными общественными процессами, происходившими в Польше в 1960-1980-е гг. Советская цензура бдительно следила, чтобы общая картина «братской дружбы социалистического лагеря» не пострадала от крамольных идей политических деятелей и представителей интеллигенции восточно-европейских стран. Такие же действия предпринимались и в более поздний период, когда секретным распоряжением начальника Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР П.В. Романова № 1 от 21 января 1971 г. было запрещено цитирование, ссылки и публикация материалов, содержащих статьи, выступления и речи В. Гомулки. Распоряжение было издано на основании указания ЦК КПСС, переданного 21 января 1971 г. заведующим сектором Отдела пропаганды И.И. Чхиквишвили.

Одной из основных составляющих процесса насаждения политического строя и идеологии в странах «народной демократии» являлось создание там института цензуры по советскому образцу сразу же после окончания войны. В Польше этот процесс начался вскоре после подавления Варшавского восстания в октябре 1944 г. 3 ноября 1944 г. «для организации цензуры при Польском Национальном Комитете» Главлит «по просьбе тов. Булганина Н.А.» направляет в город Люблин своих ответственных работников П.В. Галдина и К.К. Ярмужа. О том, как разворачивалась «ударная работа», в результате которой практически в двухмесячный срок в Польше была ликвидирована многопартийная пресса, произведены кадровые чистки, а массовая культура (кино, радиовещание, развлекательные жанры), литература и искусство поставлены под жесткий партийный контроль, свидетельствует комплекс документов, в который входят служебные донесения, нормативные акты, аналитические справки, которые практически ежедневно посылали в Москву ее эмиссары. Примечательны биографии людей, которые за два месяца изменили духовный и культурный облик буржуазной Польши.

Петр Владимирович Галдин родился в 1900 г. в бедной крестьянской семье в селе Белоколодезь Веневского района Тульской области, член РКП(б) с 1924 г. С 14 лет работал чернорабочим фабрики аптекарских принадлежностей, в 1919-1922 гг. служил в Главном управлении Военновоздушного флота рядовым стрелком. В 1922-1925 гг. работал чернорабочим фабрики «Аэрофото» в 1925-1931 гг. – упаковщиком-экспертом Госиздата; был направлен на учебу во Всесоюзный Коммунистический институт журналистики им. «Правды», после окончания которого работал редактором в различных многотиражных газетах. С 1937 г. по направлению МК ВКП(б) – политредактор Мособлгорлита, на этой должности проявил себя активным разоблачителем «врагов народа». Еще в начале 20-х годов на фабрике «Аэрофото» П.В. Галдин через газету «Правда» «разоблачил» заведующего производством Рикашова, который, как было установлено, являлся в прошлом хозяином этой фабрики. На работу в центральный аппарат Главлита Галдин был принят 10 июня 1940 г., а уже 27 ноября его назначили заместителем начальника отдела кадров. Вот несколько строк из характеристики П.В. Галдина, данной ему начальником Главлита Н.Г. Садчиковым: «Дисциплинированный. Знает хорошо Перечни и все инструкции по цензорской работе. Политически грамотный. Каждое дело доводит до конца. Можно положиться на такого работника. Растет бесспорно на работе быстро. Учится в Университете марксизма-ленинизма».

В 1941 г. П.В. Галдин был назначен заместителем начальника Главлита, однако уже в начале 1943 г. был переведен на должность цензора-инспектора Отдела предварительной цензуры с более высоким окладом. В 1946 г., после окончания Центральных газетных курсов, он, по своему собственному признанию в заявлении на имя руководства Главлита, не захотел оставаться на цензорской работе и продолжил свое образование в Высшей партийной школе.

Казимир Казимирович Ярмуж (1885-1950) родился в семье бедных рабочих в Иллуксте Курляндской губернии, член РКП(б) с 1920 г. Окончил трехклассное городское училище г. Двинска. Начал свою трудовую деятельность в 1902 г. ремонтным рабочим на Петербургско-Варшавской железной дороге, в 1904-1905 гг. – телеграфный надсмотрщик на Центральном телеграфе, где активно участвовал в забастовках и волнениях, за что был уволен. В 1920-1921 гг. – военком и начальник телеграфной станции 6-стрелковой дивизии Красной Армии. В 1924 г. окончил Коммунистический университет им. Я.М. Свердлова по специальности пропагандист. После окончания университета в 1920-е гг. по распоряжению ЦК РКП(б) занимался различной хозяйственной работой, в частности в Якутске, где в 1926 г. был назначен уполномоченным по кооперации при Якутском представительстве в Москве. В 1930-1931 гг. К.К. Ярмуж находился на партийной работе на Челябинском тракторном заводе. Затем по болезни был освобожден от этой работы и направлен МК ВКП(б) в аппарат Наркомвнешторга, а затем во Всекоопинсовет. В ноябре 1935 г. ЦК ВКП(б) перевел Ярмужа на ответственную должность в Разведывательное управление Наркомата Обороны. В 1938 г. он был демобилизован и принят на работу в Главлит. В Главлите К.К. Ярмуж смог применить знание иностранных языков (шведский, польский, английский, немецкий), он сам свою деятельность связывал в основном с работой в Радиокомитете в качестве уполномоченного Главлита и с 1945 г. – заместителя начальника Отдела радиоцензуры. За всю войну К.К. Ярмуж не допустил ни одной цензорской ошибки; активно боролся с троцкистами и правыми, был награжден грамотой «За отличную работу». Во время аттестации в Главлите в 1947 г. он был переведен на должность цензора с сохранением оклада.

В одном из первых донесений П.В. Галдин и К.К. Ярмуж сообщали Н.Г. Садчикову: «На основании Ваших распоряжений в гор. Люблин мы прибыли 16 декабря 1944 года. 16 и 17 декабря нами были подготовлены проекты – Декрет о контроле прессы, кино и радио и Положение о «Центральном Бюро контроля прессы, кино и радио при Министерстве Общественной Безопасности Польской Республики». Еще три месяца тому назад Декрет о цензуре подготовляли польские патриоты. Но этот проект декрета польских патриотов был составлен крайне неудовлетворительно, причем отдельные статьи были направлены, по существу, против Советского Союза. Так, например, статья 8 гласила, что «Издателем и ответственным редактором издания может быть только польский гражданин, проживающий в Польше, имеющий полных 21 год, не находящийся в заключении и не лишенный прав гражданства и т. п. На основании этого пункта советские граждане исключались бы. Кроме этого, проект Декрета польских патриотов не предусматривал контроль материалов радиовещания, картографии, вывоз и ввоз иностранной литературы, публичных лекций, выставок, кино, музеев и т. п.».

Под прикрытием генералов Красной Армии, к помощи которых пришлось прибегнуть цензорам, были достигнуты следующие результаты. 19 января 1945 г. министр Общественной безопасности Польской Республики Станислав Радкевич подписал приказ об организации при Министерстве общественной безопасности Центрального бюро контроля прессы, кино, радио и т. д. (ЦБКП). Временно и. о. начальника ЦБКП был назначен Леон Жендовский – член Польской рабочей партии; ему было поручено организовать ЦБКП под руководством московских должностных лиц из Главлита. В аппарате ЦБКП работали начальник и 3 цензора. С 20 января 1945 г. все центральные газеты Польши начали проходить через предварительный контроль. Для ЦБКП были выделены две комнаты с телефоном, в которых производилась работа. Был подготовлен проект циркуляра для редакторов и директоров издательств и типографий, в котором говорилось о введении цензуры в печати, кино, радио, театрах и т. п. и о порядке контроля. Задание Москвы было выполнено полностью. Случаи политических ошибок в феврале – марте резко сократились, в этом была известная доля «заслуги молодой польской цензуры, которая, несмотря на недостаток и еще малоопытность кадров, усвоила большевистский стиль работы братской Советской цензуры и ведет борьбу за улучшение качества польской демократической печати». Так говорилось в заключительном донесении.

Те же действия осуществляли работники Главлита и в национальных республиках СССР. Вместе с Красной Армией, принесшей освобождение от фашистских оккупантов, на освобожденные земли пришли те, кому было поручено изменить национальный и культурный облик этих республик. Такой натиск не мог не вызвать сопротивление национальной интеллигенции. Так, заведующий библиотекой Латвийского Государственного университета Страуме, по сведениям Главлита, «всячески тормозил очищение библиотек университета от политически вредной литературы, незаконно перехватил несколько сот книг, изданных в Германии, и не передал их на хранение в спецфонд, прятал изымаемую вредную литературу в подсобных помещениях, не допуская туда работников цензуры и заведующего спецфондом университета, скрыл библиотеку ранее существовавшего богословско-теологического факультета и тайно передал из этой библиотеки 2100 книг духовной семинарии католической церкви». Идеологи из Москвы не делали исключения ни для одной конфессии. Принявшись за наведение порядка в цензорском хозяйстве УССР, в частности в подборе кадров, присланные из Москвы цензоры прежде всего установили контакт с ЦК КП(б) Украины и республиканским Советом министров. Они получили особое задание обратить внимание на украинскую литературу, а также на книжный фонд республики, который был «засорен вредной литературой». В первом полугодии 1945 г. было изъято 13 тысяч книг, во втором – 36 тысяч, всего за год было изъято 43 тысячи книг, на 1 июля 1946 г. – 93 тысячи книг.

Таким образом, сформировавшиеся к началу войны и окрепшие к ее окончанию идеологические установки и практические правила работы советской политической цензуры насильственно насаждались в странах, освобожденных от фашизма советскими войсками. Цензура советского образца ставила себе целью прежде всего избавиться от произведений культуры, книжно-издательской продукции, отражающей национальные, культурные и духовные особенности народов. Все, что не соответствовало идеологическим и эстетическим вкусам московских цензоров, было объявлено враждебным «народной власти» и «новому образу жизни», установившихся в странах, освобожденных от фашизма, и новых советских республиках.

С окончанием войны произошли структурные изменения в аппарате НКВД.

С образованием НКГБ функции НКВД несколько сместились в сферу управления учреждениями лагерной системы и целыми отраслями промышленности и транспорта, являвшимися лагерными подразделениями системы НКВД, например, такими организациями, как Главпромстрой, Главспецнефтестрой, Главслюда, Главасбест, Геологоразведывательное управление, Гидропроект и др. ГУЛАГ превратился в отраслевую промышленную систему, а НКВД – в его орган управления. Из непромышленных организаций в состав НКВД входило только Главное архивное управление. Политический сыск стал прерогативой управлений и отделов НКГБ. Следует отметить, что между этими двумя могущественными ведомствами была острая конкуренция за влияние на верховную власть: шли постоянные интриги, велась «война доносов» и подсиживаний.

15 марта 1946 г. Верховный Совет СССР принял Закон о преобразовании СНК СССР в Совет министров СССР, а наркоматы СССР были переименованы в министерства СССР. В соответствии с этим законом НКВД СССР был переименован МВД СССР, а НКГБ СССР – в МГБ СССР. Председателем Совета министров СССР стал И.В. Сталин, а одним из его заместителей – Л.П. Берия, министром внутренних дел СССР был утвержден С.Н. Круглов, а министром государственной безопасности – В.Н. Меркулов. Системные изменения произошли и в органах управления культурой и искусством, в системе цензурной деятельности.

Кардинальное расширение и изменение структуры МГБ СССР произошло 4 мая 1946 г., когда решением Политбюро ЦК ВКП(б) 51 / IV от 4 мая 1946 г. вместо В.Н. Меркулова министром госбезопасности был назначен В.С. Абакумов. В состав МГБ также вошел Отдел «В», который занимался перлюстрацией корреспонденции. Среди новых, образованных после войны отделов были: Отдел экспертизы и подделки документов, Отдел чекистского наблюдения на объектах атомной промышленности, Отдел оперативной работы по духовенству всех конфессий, Отдел борьбы с «лицами, высказывающими угрозы террористического характера в отношении партийных и советских руководителей», служба дезинформации.

В основном эта структура сохранилась до марта 1953 г. Однако в разные годы происходили некоторые ее «усовершенствования». Так, в 1949 г. была создана служба наружного наблюдения и установки: оперативные функции были выделены из 5 управления МГБ СССР и приказом № 00293 от 10 сентября 1949 г. было создано самостоятельное 7 управление МГБ СССР (оперативное). В соответствии с этим решением приказом МГБ СССР № 00386 от 6 декабря 1949 г. была утверждена новая структура 5 управления. Отдел «О» был упразднен, а его функции были переданы в 5 управление. Теперь основной задачей 5 управления стала борьба с враждебными и антисоветскими элементами, работа против клерикалов и розыск авторов и распространителей антисоветских листовок и анонимных документов, т. е. функции секретнополитического управления. Работа этого отдела тесно примыкала к деятельности Главлита, с которым чекисты имели постоянную связь.

Постепенно жизнь входила в мирное русло, хотя атмосфера военного времени в Главлите царила значительно дольше, чем в других советских учреждениях. Уточнялись функции Главлита, менялась его структура. К 1947 г. она была следующей. Во главе Главлита стояли: начальник Главлита, он же уполномоченный Совета министров СССР по охране военных и государственных тайн в печати, и его заместители – по общим вопросам, по вопросам информации иностранных корреспондентов за границу, по местным органам цензуры, по кадрам. Внутри аппарата существовали следующие отделы:

1-й отдел (военный); он ведал вопросами «Перечня сведений, составляющих военные и государственные тайны» в печати и радиовещании, совместно или по согласованию с соответствующими министерствами СССР «Перечень сведений, составляющих военные и государственные тайны» на мирное время и отдельно на военное время, совместно с Министерством государственной безопасности СССР разрабатывал сводку секретных и совершенно секретных вопросов для руководства в служебной переписке, телеграммах и радиограммах, которая была обязательной для исполнения всеми министерствами и подчиненными им учреждениями; личный состав 1-го отдела комплектовался из офицеров, состоящих в кадрах Вооруженных Сил.

2-й отдел осуществлял цензорский контроль над иностранной литературой, поступающей в СССР.

3-й отдел контролировал информацию иностранных корреспондентов из СССР за границу.

4-й отдел осуществлял предварительный цензорский контроль над выпуском книг и журналов центральных издательств.

5-й отдел осуществлял последующий контроль над издающимися на периферии произведениями печати и руководство местными органами цензуры (Главлитами союзных и автономных республик, краевыми и областными управлениями по делам литературы и издательств).

6-й отдел проводил предварительный контроль центральных газет, центрального радиовещания, материалов ТАСС и Совинформбюро.

7-й отдел ведал вопросами изъятия политически вредной литературы, осуществлял контроль исполнения полиграфическими предприятиями «Правил производства и выпуска в свет произведений печати» и контролировал вывоз советской литературы за границу.

Всего в центральном аппарате Главлита в 1947 г. работали 233 человека, во Всесоюзной книжной палате – 350 человек, на периферии – 2120 штатных работников и 3750 районных цензоров-совместителей.

Деятельность цензуры распространялась на работу не только советской прессы, но и иностранных информационных агентств и зарубежных корреспондентов. 14 мая 1947 г. Ассоциация англоамериканских корреспондентов в СССР обратилась с письмом к И.В. Сталину, в котором изложила свои аргументы в пользу полной отмены цензуры в СССР. Она выразила полное единодушие по поводу того, что действия советского правительства, направленные на обеспечение свободы получения и передачи информации, будут «способствовать росту авторитета корреспондентов, которые дают объективный репортаж из Советского Союза», и исключат «клеветнические и неточные сообщения, написанные авторами, которые никогда не были в Советском Союзе». Несмотря на авторитетность авторов обращения, контроль за сообщениями иностранных корреспондентов со стороны Главлита, с одной стороны, и НКВД, с другой стороны, ослаблен не был, а, наоборот, усилился в связи с принятием 9 июня 1947 г. указа Президиума Верховного Совета СССР об ответственности за разглашение государственной тайны и за утрату документов, содержащих государственную тайну. Указ регулировал порядок выполнения ограничений, принятых в «Перечне…», утвержденном Советом министров Союза ССР в постановлении от 8 июня 1947 г. Статьи указа были малочисленны, но по содержанию своему соответствовали военному времени. Разглашение сведений, составляющих государственную тайну, совершенное лицами, которым были доверены эти сведения или которые могли получить эти сведения в силу своего служебного положения, поскольку эти действия не могут быть квалифицированы как измена Родине или шпионаж, карались заключением в исправительнотрудовой лагерь на срок от 8 до 12 лет. Разглашение военнослужащими сведений военного характера, составляющих государственную тайну, по тем же причинам каралась заключением в исправительно-трудовой лагерь на срок от 10 до 20 лет. Разглашение частными лицами сведений, составляющих государственную тайну, каралось заключением в исправительно-трудовом лагере на срок от 5 до 10 лет.

Почти сразу же после окончания войны обострился конфликт между Главлитом и Главреперткомом. Постоянно обсуждалась и решалась проблема разграничения контроля за художественным репертуаром и произведениями искусства. Возникший параллелизм между двумя главками Наркомпроса РСФСР, о котором мы подробно говорили выше, создание других руководящих органов для осуществления идеологического контроля в области литературы и искусства, с одной стороны, привели к круговой слежке за обнародованием и опубликованием художественных произведений, а с другой – позволяли в некоторых случаях, получив отказ в одном контрольном ведомстве, найти поддержку и понимание в другом. Этому способствовали сильная забюрократизированность госаппарата, личные пристрастия и симпатии некоторых его чиновников. Понятно, что такая ситуация не могла не тревожить главного «начальника» – Агитпроп ЦК, поэтому регулярно устраивались показательные проверки, слушания и постановления. В этом смысле характерна попытка упорядочить в очередной раз процесс цензуры уже в послевоенные годы, в частности контроль над массовой скульптурой и живописью, над художественными выставками и музеями, который осуществлялся как Главреперткомом Комитета по делам искусств при Совете министров СССР, так и в равной мере Главлитом. Параллелизм вносил путаницу в отношения с художественными организациями и мешал, по мнению М.Б. Храпченко, их нормальной деятельности: нередко Главрепертком разрешал, а Главлит запрещал и наоборот. В конце октября 1946 г. Комитет по делам искусств СМ СССР предложил ЦК выйти из создавшего положения следующим образом: Главрепертком осуществляет контроль над художественными выставками и художественными музеями, рассматривает и утверждает образцы, модели и эталоны скульптурных и живописных произведений, предназначенных к массовому копированию и распространению, Главрепертком же, в порядке последующего контроля, проверяет качество массовой живописи и скульптуры. Главлит же осуществляет контроль над печатной продукцией изобразительного искусства (репродукции, плакаты, графические издания), «Окнами ТАСС», оформительскими портретами.

Однако попытки скоординировать работу, разделив обязанности между Главреперткомом и Главлитом, не привели к желаемому результату, создали в творческих кругах неразбериху и дополнительные проблемы в связи с прохождением художественными произведениями всех стадий цензорского контроля. Главлит неоднократно делал со своей стороны попытки сосредоточить всю цензуру в своих руках и ликвидировать «ведомственную цензуру» при Комитете по делам искусств. Такие шаги были предприняты в 1949 г. и в 1950 г., когда в Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) 30 декабря 1950 г. поступила сводка идеологических ошибок, допущенных Главреперткомом и исправленных в последующем контроле Главлитом. Например, только за один 1950 г. Главреперткомом было разрешено 16 произведений, в которых Главлитом было обнаружено и внесено 22 цензорских вмешательства (13 политико-идеологических вмешательств и 9 запрещений к опубликованию в открытой печати). Однако партийные органы вновь ограничились лишь очередным упорядочением цензорской работы. Постановлением СМ СССР от 28 августа 1951 г. функции этих двух органов были разделены следующим образом: цензура произведений искусства была возложена на органы Главлита, а идейно-художественный контроль за репертуаром театров, музыкальных коллективов, цирков и концертных исполнителей: работа с авторами по созданию произведений искусства – на комитет по делам искусств при СМ СССР и его органы на местах. Решение подкреплялось введенной 18 января 1952 г. «Инструкцией о порядке цензорского контроля произведений искусства». Пожалуй, трудно представить более циничный и противоречивый документ, в котором творчество рассматривалось как промышленное производство. Приведем только его основные положения:

«1. Произведения искусства (драматургия всех жанров и форм, музыкальные, музыкально-вокальные и разговорного жанра произведения для эстрады, цирка, художественной самодеятельности, живопись, графика, скульптура, тиражируемая фотопродукция, запись на грампластинку) могут публично исполняться, демонстрироваться и выпускаться в свет лишь при условии, если они разрешены органами цензуры […] 3. Органы цензуры свои замечания по контролируемым произведениям сообщают тем организациям, которые представляют данные произведения на контроль. Принимать на контроль произведения искусства непосредственно от авторов и исполнителей и вступать с ними в переговоры по контролируемым произведениям органам цензуры запрещается. 4. При осуществлении контроля над произведениями искусства цензоры должны руководствоваться решениями ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам и действующим цензорским указаниям, предусмотренным для открытой печати. Органы цензуры обязаны обеспечить соблюдение всех требований по охране государственных и военных тайн, не допускать к опубликованию и распространению политически вредных, идеологически чуждых, безыдейных, халтурных, пошлых, искажающих советскую действительность произведений… 5… На каждом допущенном к исполнению репертуарном произведении указывается, когда и каким органом произведение допущено к исполнению, а также индекс и разрешительный номер органа цензуры. Какие-либо дополнения, исправления, переделки разрешенного цензором текста могут производиться лишь по получении нового разрешения цензуры […] 9. Публичное исполнение произведений искусства может производиться только после приема спектакля или концерта органами Комитета по делам искусств в установленном им порядке. 10. В программу репертуара, исполняемого гастролирующими театрами, художественными коллективами, бригадами и отдельными исполнителями, могут включаться лишь произведения, допущенные к исполнению органами Комитета по делам искусств и разрешенные органами цензуры. Последние проверяют у гастролирующих наличие направления на гастрольную поездку, выданного соответствующим органом по делам искусств, и гастрольного (маршрутного) листа, содержащего полный перечень произведений, включенных в репертуар гастролирующих исполнителей».

Проблема разделения функций Главлита и Главреперткома окончательно решилась с ликвидацией последнего в 1951 г. Однако эта реорганизация была вызвана не столько ослаблением, сколько концентрацией и усилением идеологического контроля в связи с изменившейся международной обстановкой, вызвавшей изоляцию Советского Союза, и максимальной политизацией всех сфер общественной жизни. 8 сентября 1951 г. был издан секретный циркуляр № 9с «Об усилении политико-идеологического контроля произведений печати». В качестве идеологической платформы на новом этапе служила редакционная статья в «Правде» «Против идеологических извращений в литературе». В ней были изложены «неотложные задачи цензуры в области усиления политико-идеологического контроля произведений печати и искусства». В качестве прецедента было взято помещенное в № 5 журнала «Звезда» стихотворение В. Сосюры «Люби Украину», «являющееся идейно порочным произведением, под которым бы подписался любой недруг украинского народа из националистического лагеря». В том, что это «вредное» стихотворение появилось на страницах «Звезды» обвинялись прежде всего работники цензуры, в частности, работники Главлита Украинской ССР и Леноблгорлита, не сделавшие «необходимых выводов из решений ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам». В таких же грехах обвинялись работники Главлита Азербайджанской ССР, допустившие публикацию произведений, «идеализировавших феодальнопатриархальный уклад, искажавших историческую правду». «Грубые политические извращения, допущенные в ряде произведений печати, также не были вскрыты цензорами Казахского, Узбекского Главлита и других органов цензуры», – отмечалось в статье. Особому осуждению был подвергнут цензор Главлита УССР, который «не предотвратил грубую ошибку Украинского радиокомитета», включившего в литературную передачу явно устаревшее стихотворение Мамеда Рагима «Бессмертный герой», «несмотря на совершенно очевидные мотивы, по которым была упразднена Чечено-Ингушская АССР, о чем было опубликовано (см. официальное сообщение о решении седьмой сессии Верховного Совета РСФСР в июне 1946 г.)». Острой критике в партийной печати были подвергнуты и другие «политически ошибочные, безыдейные произведения, извращающие советскую действительность, не отражающие жизни нашей страны, строящей коммунизм».

Далее следовали крайне негативные оценки деятельности цензоров, которые «не проявляют должной политической остроты и бдительности при контроле материалов, глубоко не разбираются в существе публикуемых произведений» и пр. Предлагались строгие меры «в целях усиления политико-идеологического контроля произведений печати и искусства», которые, если отбросить политизированную формулу типа «усилить, углубить, усовершенствовать», сводились к следующему: повышать бдительность и персональную ответственность каждого цензора за контролируемые материалы; тщательно изучать не только текст, но и суть произведения, а также делать анализ критики – рецензий, отзывов в прессе; составлять индивидуальные планы и проводить аттестации цензоров; повседневно контролировать работу цензоров, практиковать параллельную цензорскую читку отдельных изданий, на производственных совещаниях регулярно заслушивать сообщения цензоров о сделанных вмешательствах, разбирать их по существу, а также рассматривать результаты параллельной читки; о всех задержанных произведениях и произведениях, в которых были сделаны политико-идеологические вмешательства, а также о выявленных в ходе контроля недостатках в редакционной работе издательств и редколлегий доводить до сведения местных руководящих партийных органов.

В этом же ряду находились мероприятия по расширению различного рода спецфондов и спецхранов, повсеместная организация которых в дальнейшем определяла порядок доступа к информации и ее использования, вернее отсутствие возможностей доступа к ней. 18 апреля 1947 г. был организован специальный архив («Особый архив») для концентрации трофейных документов и материалов. Согласно постановлению Совнаркома СССР № 544-220с от 9 марта 1946 г., все поступавшие в МВД СССР из Германии и других стран трофейные документы, а также литература поступала в Центральный государственный особый архив СССР Главного архивного управления МВД СССР изолированно от общих фондов и обрабатывались ограниченным кругом лиц из числа специально выделенных для этого работников МВД. Поступившие в МВД СССР трофейные документы и литература использовались только для оперативных нужд органов НКВД – МГБ, в связи с чем отпал вопрос о проверке этих материалов органами цензуры.

Использование партийных документов также было значительно усложнено в связи с выходом циркуляра № 28 / 1576сс Главлита от 10 июня 1947 г. о запрете публикации архивных документов М.И. Калинина, Е.М. Ярославского, Р.С. Землячки, А.Н. Толстого, Д. Бедного и других лиц, а также неопубликованных архивных материалов о них, как полученных из их личных архивов, так и из других источников без специального разрешения Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).

Не менее важным для определения общих позиций в работе цензуры являлась выработка форм и методов цензорского контроля. Особенно остро потребность в этом проявилась в послевоенный период. «После войны нельзя подходить к работе с мерками военного времени», – говорил на одном из совещаний начальник Главлита УССР Полонник. «Цензору было легко работать во время войны, у всех было повышенное чувство бдительности. Это было невольно. После войны вожжи ослабили. Люди начали болтать. Поэтому должна быть особая настороженность цензуры, стоять строго на страже и добиваться внимания цензоров».

Несмотря на длительный период существования института советской цензуры, ее деятельность постоянно натыкалась на отсутствие правовой и нормативной базы. Именно эти обстоятельства приводили к тому, что многоопытное цензорское начальство постоянно сталкивалось с проблемой определения критериев советской цензуры на практике. В результате поисков и упорядочивания структуры, функций и методов работы цензуры в послевоенный период был налажен механизм взаимодействия Главлита с партийными и репрессивными органами для проведения эффективного предварительного и последующего контроля всей выпускаемой литературы. Об этом свидетельствуют отчетные документы, несмотря на их относительную достоверность в связи с характерной планово-отчетной риторикой, порой значительно расходящейся с действительностью. Тем не менее статистические данные о работе 4-го отдела (Отдел предварительного контроля) Главлита СССР свидетельствуют о том, что в течение 1950 г. контролировалась книжно-журнальная продукция 30 центральных издательств, выпускающих общеполитическую, социально-экономическую, художественную, учебно-педагогическую, детскую, искусствоведческую литературу и изобразительную продукцию. По сравнению с 1949 г. объем контролируемой литературы значительно возрос, нагрузка на цензора продолжала оставаться высокой – в среднем 250 печатных листов, а у отдельных цензоров до 500-600 печатных листов в месяц. В результате цензорского контроля было снято и задержано для исправления 163 работы, из них: книг, альбомов, брошюр – 50; рассказов, статей, очерков – 52; стихотворений – 13; плакатов и портретов – 48. Наибольшее количество снятых и задержанных произведений было выявлено в издательствах: «Правда» – 16, «Советский писатель» – 13, Гослитиздат – 9, «Искусство» – 35, в том числе изопродукция – 21, «Учпедгиз» – 12, «Советский художник» – 18, «Молодая гвардия» – 7.

Предотвращенные нарушения касались главным образом двух параметров – перечневого и политико-идеологического. Если первый имел отношение к информации об объектах строительства, мощности промышленных предприятий, технико-экономическим показателям по стройкам, выходящим за пределы сведений, указанных в правительственных постановлениях, сведениям о себестоимости промышленного производства и т. п., то второй, как правило преобладающий, относился к политико-идеологическим вопросам в «идейно-порочных произведениях, искажающих советскую действительность, обедняющих образы советских людей, раболепствующих перед буржуазной наукой и культурой, идеализирующих реакционное прошлое, смакующих обывательские настроения». В 1950 г. из 163 снятых и задержанных на переработку произведений 128 работ было снято по политико-идеологическим мотивам, а в 352 работы были внесены соответствующие существенные поправки и изменения.

В соответствии с директивными указаниями о контроле над выпуском политических плакатов ЦК ВКП(б) или соответствующих министерств (при контроле плакатов по производственным темам) было произведено значительное количество снятий и задержаний плакатов, портретов и настенных картин. Для безошибочности работы в отделе существовала картотека и фототека «всех разрешенных к репродуцированию портретов и настенных картин с образами вождей партии и Правительства».

Главлит принимал самое активное участие во всех пропагандистских кампаниях, организованных ЦК под руководством И.В. Сталина во второй половине 1940 – начале 1950-х гг. Первым серьезным испытанием для всего пропагандистского аппарата стало постановление ЦК 1946 г. «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» от 14 августа 1946 г. Послевоенное административно-погромное вмешательство в творчество литераторов, драматургов и кинематографистов, выразившееся в постановлениях «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» (26 августа) и «О кинофильме “Большая жизнь”» (4 сентября), сталинское руководство фактически начало готовить с 1943 г., когда определился поворот в ходе войны. В эти годы у значительного числа людей произошло отрезвление умов. Война высветила всю предыдущую пропагандистскую ложь, заставив многих представителей интеллигенции пересмотреть свои компромиссные отношения с властью. «Конечно, писатели, – пишет Л.И. Лазарев, – не все тогда знали, не все понимали в обрушившемся на страну хаосе горя и доблести, мужества и бедствий, малой частицей которого они были сами, но их взаимоотношения с правдой, как они ее видели и понимали, не были, как в предыдущие и последующие годы, столь осложнены внешними обстоятельствами, государственными рекомендациями и запретами». Интересное наблюдение делает В.Ф. Кормер: «Интеллигенция встретила войну с облегчением и радостью… Ощущение трагедии народов лишь обостряет его [интеллигента] чувства, делает их полновесней… Интеллигент снова был при деле, он снова был нужен своей земле, он был со своим народом. Неважно стало, кто правит этим народом… Зло опять было где-то вовне, интеллигент опять видел перед собой эту цель – уничтожить зло, интеллигент опять становился спасителем человечества. С оружием в руках он чувствовал себя впервые после всех унижений сильным, смелым, свободным. Он надеялся, что по возвращении это чувство не покинет его, что государство, которого он снова стал полноправным гражданином, это государство, пройдя через огонь войны, совершит великий подвиг, преобразится…»

Открывшаяся перед литераторами в этих новых условиях возможность рассказать правду воплотилась в работах В. Гроссмана (сталинградские очерки), JI. Леонова («Нашествие»), А. Твардовского («Теркин»), О. Берггольц («Февральский дневник») и других. Издательская судьба этих сочинений сложилась более или менее удачно. Однако одновременно большая группа известных и не очень известных писателей, поэтов, критиков попала под удар политических проработок. Их произведения были объявлены «идеологически вредными».

В 1946 г. было отменено постановление Секретариата ЦК «О контроле над литературно-художественными журналами». В начале апреля по решению Оргбюро и Политбюро был снят с поста оргсекретаря правления ССП Д.Н. Поликарпов. Казалось, эти шаги свидетельствовали о некотором ослаблении идеологического контроля. На самом деле это было лишь временное отступление, которое стало подготовкой к широкомасштабной кампании, задуманной в ЦК.

К весне 1946 г. Политбюро стало очевидно, что проработки произведений писателей на заседаниях президиума ССП, критические выступления в печати, широко практиковавшиеся во время войны в отношении Асеева, Зощенко, Платонова, Сельвинского, Чуковского, Федина и других, оказались недейственными.

13 апреля 1946 г. на заседании Политбюро под председательством Сталина было решено «поручить тт. Жданову и Александрову представить предложения о мероприятиях по значительному улучшению руководства агитпропработой и по улучшению аппарата Управления пропаганды ЦК ВКП(б)». На одном из заседаний ОБ А. Прокофьев пытался объяснить, что писатели – народ ранимый и обращаться с ними следует бережно. У Союза писателей, говорил он, «не хватает мужества, в ряде случаев, сказать правду, имея в виду, что люди, с которыми мы работаем… будут обижены. У нас некоторые очень болезненно обиды принимают… Даже иногда небольшая критика оставляет глубокую царапину».

Но Сталин настаивал: «Этого бояться не следует. Как же иначе людей воспитывать без критики», – заявил он.

Решение 13 апреля 1946 г. явилось началом разразившейся в сфере литературы бури. Вот что говорил о направленной против интеллигенции кампании 1940-х гг. Н.С. Хрущев: «Жданов сыграл тогда отведенную ему роль, но все-таки он выполнял прямые указания Сталина. Думаю, если бы Жданов лично определял политику в этих вопросах, то она не была бы такой жестокой».

Сразу же после выхода в свет постановления «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», 15 и 16 августа, перед партактивом и писателями Ленинграда с докладами на эту тему выступил Жданов. Писательские собрания по всей стране «единодушно» поддержали решение ЦК. Потоком пошли статьи, обличавшие вдруг обнаружившиеся в большом количестве «безыдейные» «вредные» произведения. Главлит приступил к массовому изъятию произведений Зощенко и Ахматовой из книготорговой сети и библиотек общественного пользования, включая не только книги, но и диафильмы, сделанные по их мотивам.

Эта кампания преследовала несколько политических целей. В основе лежало стремление властей «подкрутить» идеологические гайки, «поставить на место» писателей. Образно эта идея сформулирована у К. Симонова: «…прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзию, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны, во время которой задрали хвосты не только некоторые генералы, но и некоторые интеллигенты, словом, что-то на тему о сверчке и шестке».

Эта цель, переплетающаяся с политическими интригами в Кремле, и предопределила выбор объектов погрома. Уже попадавшие ранее в опалу Ахматова и Зощенко были выдвинуты для проработки в последний момент и на этот раз поплатились не только за свое «невыдержанное» творчество, но и за то, что оказались авторами журналов, выходивших в городе, руководство которого было втянуто в интриги «большой политики». В кампании вокруг постановления ясно прочитываются претензии высшего руководства партии, и прежде всего Сталина и Маленкова, к ленинградским руководителям и их покровителям в Москве.

Борьба с космополитизмом плавно перешла в активную государственную антисемитскую кампанию, которая захватила практически все сферы общественной, политической и даже весьма далекой от официальной пропаганды производственной жизни. На протяжении всего периода травли Главлит регулярно издавал оперативные цензорские указания об изъятии книг еврейских авторов. Так, на завершающей стадии этой позорной акции в январе 1953 г. Главлит проводил изъятие книг врачей-вредителей по списку, предъявленному органами государственной безопасности. В числе таких изданий были книги Е. Смирнова «Советские военные врачи в Отечественную войну», «в которой положительно оценивается деятельность М. Вовси, П. Егорова, С. Юдина», и книги М. Загорского «Михоэлс», «которая до сих пор находится в обращении ввиду того, что Главлиту (по заявлению К.К. Омельченко) не было известно о националистической деятельности Михоэлса». Критика, изложенная ЦК в докладной записке В. Степанова и В. Фомичева, была направлена против недостаточной активности Главлита. По их мнению, «следовало бы в приказе Главлита указать на необходимость изъятия всех произведений врачей-вредителей и всех работ Михоэлса независимо от их тематики».

Как складывались судьбы писателей, ставших объектами этой кампании, видно из многочисленных свидетельств и документов, в том числе и докладных записок Отдела культуры и пропаганды ЦК КПСС. В частности, о письме В. Ардова в ЦК он сообщал, что после выступления газеты «Правда» 9 августа 1949 г. с критикой в его адрес, писатель в течение трех лет не мог добиться опубликования ни одного вновь написанного произведения (в издательстве «Советский писатель» лежала без движения написанная им книга). Сразу же после того, как Ардов отправил письмо в ЦК КПСС, в «Правде» от 11 января 1953 г. появился фельетон, в котором «критиковались его устные выступления с халтурными произведениями». Дополнительно в отношении него была предпринята весьма распространенная «форма работы» с писателями и иными представителями творческой интеллигенции: В. Ардов был вызван в Отдел художественной литературы и искусства ЦК КПСС для беседы. Таковы были действия партии.

Определенной «вершиной» этих действий явилось письмо руководителей Союза советских писателей А. Фадеева, А. Суркова и К. Симонова Н.С. Хрущеву от 24 марта 1953 г. Надо сказать, что творческие союзы, созданные идеологическим аппаратом ЦК в начале 1930-х гг., всегда оказывали полную поддержку партийным органам, заранее угадывая и опережая их действия. В данном случае была подготовлена почва для очередных репрессий, поддержанных писательскими «генералами» как меры по освобождению писательской организации от балласта. Этот постыдный документ, за который его авторы заплатили в дальнейшем таким жестоким раскаянием, содержал информацию о «ряде лиц, бездействующих литераторов, мешающих работе Союза Советских Писателей, а в ряде случаев дискредитирующих высокое звание советского писателя». Понятно, что среди заядлых иждивенцев, бездельников и халтурщиков в подавляющем большинстве указывались еврейские литераторы. Это были главным образом авторы, пишущие на еврейском языке и публиковавшиеся в еврейской прессе в 1920 – начале 1930-х гг. При этом им вменялось отсутствие опубликованных работ в последние 15 лет, что было само по себе абсурдным, поскольку именно в этот период возможность писать и публиковаться на родном языке практически была утрачена. Например, О. Дриз, не имея возможности публиковаться, уже несколько лет работал гранильщиком в одной из строительных организаций. Под этот «мощный аргумент» были подведены более 150 человек московской писательской организации, «значительную часть которых составляли лица еврейской национальности и, в том числе, члены бывшего «Еврейского литературного объединения» (московской секции еврейских писателей), распущенного еще в 1949 году. Все руководство этого объединения и значительная часть его членов были в свое время репрессированы органами МГБ». Далее следовала сухая статистика: «…из 1102 членов московской организации Союза писателей русских – 662 чел. (60%), евреев – 329 чел. (29,8%), украинцев – 23 чел., армян – 21 чел., других национальностей – 67 чел. При создании Союза советских писателей в 1934 г. в московскую организацию было принято 351 чел., из них – писателей еврейской национальности 124 чел. (35, 3%). В 1935-1940 гг. принято 244 человек, из них писателей еврейской национальности – 85 человек (34,8%). В 1941-1946 гг. принято 265 чел., из них писателей еврейской национальности 75 человек (28,4%). В 1947-1952 гг. принято 241 чел., из них писателей еврейской национальности 49 чел. (20,3%)». Вывод был следующий: «…такой искусственно завышенный прием в Союз писателей лиц еврейской национальности объясняется тем, что многие их них принимались не по их литературным заслугам, а в результате сниженных требований, приятельских отношений, а в ряде случаев и в результате замаскированных проявлений националистической семейственности (особенно в период существования в Союзе писателей еврейского литературного объединения, часть представителей которого входила в состав руководящих органов ССП СССР)». Приводились и первые результаты «чистки»: за ряд месяцев президиумом правления ССП СССР было исключено из Союза 11 чел.; секретариатом ССП внесена в президиум рекомендация исключить еще 11 чел. В связи с этим генеральный секретарь ССП и его заместители предупреждали ЦК КПСС о том, что «исключенные будут обращаться с жалобами в руководящие партийные и советские организации», поскольку работа по очистке кадров планировалась на ближайшие два года.

В декабре 1955 г., когда родственники репрессированных еврейских писателей стали обращаться в ССП с просьбами об их реабилитации, оставшийся к тому времени на своем посту А. Сурков (А. Фадеев застрелился, а К. Симонов был отстранен от должности и всю оставшуюся жизнь нес на себе груз вины) в письме в ЦК КПСС совсем по-другому осветил ситуацию двухлетней давности. Пожалуй, этот документ наиболее правдиво отражает официальную политику в отношении литераторов, пишущих на родном языке. В нем говорилось, что с первых лет существования советского строя сложилась большая группа литераторов, писавших на еврейском языке. Базой для их деятельности являлись периодические издания, альманахи и книжные издательства, печатавшие их произведения, и еврейские национальные театры. Произведения многих, наиболее талантливых еврейских писателей (Бергельсона, Галкина, Маркиша, Кушнерова, Фефера, Квитко, Горфштейна и других) широко переводились на русский и другие языки народов СССР и составляли неотъемлемую часть многонациональной советской литературы. «Несколько лет назад (примерно с 1950 г.) подавляющее большинство периодических и непериодических изданий, а также книжные издательства, печатавшие литературу на еврейском языке, прекратили существование. Перестали существовать и еврейские театры. Таким образом, за последние 5 лет не появлялись в изданиях на родном языке произведения ни одного из еврейских советских писателей и свелась к минимуму публикация их произведений в переводах на русский и др. языки народов СССР».

В записке А. Суркова подчеркивалось, что кроме вопросов, связанных с дальнейшей деятельностью еврейских писателей, перед правлением Союза писателей в последние годы вставали и вопросы о судьбе некоторых других национальных литератур. Когда в годы Великой Отечественной войны государством были предприняты известные репрессивные меры по отношению к ряду народов, фактически перестали существовать национальные писательские группы немцев Поволжья, чеченцев, ингушей, балкарцев, крымских татар. Все члены Союза писателей, принадлежавшие к этим национальностям, были одновременно исключены из него. Когда впоследствии некоторые из них выступили в качестве переводчиков или с оригинальными произведениями на других языках, их членство в Союзе не восстанавливалось, хотя они были и оставались членами КПСС. Для секретариата правления ССП было ясно, что произведения посмертно или при жизни реабилитированных еврейских писателей, имеющие общесоюзное идейно-художественное значение, необходимо было издавать в переводах на русский и другие языки на общих основаниях, равно как и аналогичные произведения других живущих и работающих еврейских писателей.

В связи с этим требовались указания «сверху» о мероприятиях, которые бы позволили восстановить утраченное, в том числе и издательскую базу для национальных литератур, которая одним росчерком пера идеологических начальников ликвидировалась без следа. Так, приказом Главлита № 418с от 7 февраля 1953 г. запрещалось публиковать в открытой печати какие-либо сведения о народности тайны в СССР.

В день смерти И.В. Сталина состоялось совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР, на котором было принято решение об объединении МГБ СССР и МВД СССР в одно министерство – МВД СССР. Первым заместителем председателя Совета министров СССР и одновременно министром внутренних дел был назначен Л.П. Берия. Именно в это время давно вынашиваемая идея административной реорганизации получила реальное воплощение: постановлением СМ СССР № 769 от 15 марта 1953 г. Управление уполномоченного СМ СССР по охране военных и государственных тайн в печати (Главлит при СМ СССР) было включено в состав МВД СССР под наименованием – Главное управление МВД СССР по охране военных и государственных тайн в печати (11 главное управление МВД СССР), начальником которого был назначен К.К. Омельченко. По штатному расписанию на этот период в центральном аппарате Главлита значился 301 человек.

Весьма примечательно, что в проекте Положения об МВД СССР, который рассматривался и был подписан Л.П. Берией 17 июня 1953 г., в качестве основных задач министерства, наряду с привычными «борьбой с вредительской деятельностью, ведением разведывательной и контрразведывательной работы» и прочим, значилась «охрана военных и государственных тайн в печати». Однако только несколько месяцев суждено было Главлиту официально находиться «под крылом» у одного из своих главных покровителей. После ареста, отстранения от всех должностей и расстрела Л.П. Берии началась кардинальная структурная и кадровая реорганизация, затронувшая ведущие направления деятельности МВД СССР. В итоге многие управления были упразднены, другие слиты; штатная численность сократилась приблизительно на 20%. Постановлением СМ СССР от 8 октября 1953 г. и приказом МВД СССР № 00940 от 20 октября 1953 г. Главлит (11 управление) было выделено из состава МВД в самостоятельное Главное управление при СМ СССР, его руководителем вновь утвержден К.К. Омельченко. Примечательно, что решение «о выделении из системы МВД органов по охране военных и государственных тайн в печати» было принято Секретариатом ЦК вскоре после «развенчания Берии» – 24 августа 1953 г. Уже 2 октября было подготовлено и принято решение о переподчинении органов цензуры Совету министров СССР, что свидетельствовало о расстановке сил в сложившейся вертикали власти.

Вместе с тем уже в марте 1954 г., через год после смерти И.В. Сталина, Президиумом ЦК КПСС 10 февраля 1954 г. (П 50/11) было принято решение о выделением органов государственной безопасности из МВД СССР в самостоятельное ведомство, а 12 марта 1954 г. Президиум ЦК КПСС принял решение об основных задачах органов государственной безопасности. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 марта 1954 г. был образован Комитет государственной безопасности (КГБ) при Совете министров СССР, председателем которого был назначен И.А. Серов. В новой структуре КГБ наиболее близкую к политической цензуре и идеологическому контролю направленность имело 4-е управление (борьба с антисоветским подпольем, националистическими формированиями и враждебными элементами). В этом же ряду стоит и постановление Совета министров СССР № 387 от 8 марта 1954 г., утверждающее персональные оклады работникам Главлита. В соответствии с распоряжением СМ СССР № 805-484сс от 26 апреля 1955 г. был организован 6-й спецотдел (перлюстрация телеграфной и почтовой корреспонденции), функции которого ранее исполнял 10-й отдел 4-го управления КГБ при СМ СССР. Реорганизация подразделений, осуществлявших оперативно-техническую работу, была проведена 2 июля 1959 г. на основании постановления Президиума ЦК КПСС от 17 июня 1959 г. (П 233 / XXIX) и Совета министров СССР № 677-305 от того же числа. На базе 2, 3, 4, 5 и 6-го спецотделов было создано Оперативно-техническое управление КГБ.

Период «безвременья», наступивший сразу после смерти Сталина и продлившийся вплоть до XX съезда партии, характеризовался отсутствием каких-либо значительных идеологических новаций, обычно исходивших из недр партийного аппарата, и полной растерянностью подведомственных ему органов управления культурой. В творческих коллективах, «редакционных портфелях», душах литераторов и деятелей искусства, соизмеряющих свое творчество с очередными постановлениями, также царили пустота и смятение. В умах интеллектуальной элиты шел процесс осознания прошлого, возникновения и накопления новых идей и замыслов. Такие периоды, как правило, отличает обращение к классике, в которой народ черпает вечные истины, помогающие оценить прошлое, осмыслить настоящее и определить перспективы развития. Новые произведения только вынашивались в головах осторожных и привыкших к постоянному окрику писателей и драматургов. В театрах шел классический репертуар – Пушкин, Островский, Шекспир; издательские планы также были наполнены переизданиями литературы XIX – начала XX в.

Однако эту тенденцию, потребность читать и доносить до зрителя и слушателя то, что так прозорливо угадывалось между строк, чутко восприняли в ЦК. Реакцией стало закрытое постановление Президиума ЦК от 31 января 1955 г. «Вопросы Всесоюзного совещания работников издательств и полиграфической промышленности». Совещание состоялось 14 февраля 1955 г. С докладом на нем выступил министр культуры Г.Ф. Александров, высказавший позицию ЦК, которая сводилась, главным образом, к полной монополизации издательского дела под «крышей» Министерства культуры. Неожиданно для собравшихся гневную отповедь начальники получили от М. Шагинян. Газета «Советская культура» так писала об этом: «Писательница М. Шагинян в своем выступлении выразила несогласие с отдельными положениями, содержащимися в докладе Г.Ф. Александрова. В частности, она коснулась вопросов специфики издания художественной литературы, которые, по ее мнению, не были учтены в докладе. Она считает неправильным объединение в данный момент издательств в руках одной организации – Министерства культуры СССР. Значительную часть своего выступления тов. Шагинян посвятила необходимости расширить выпуск приключенческой литературы».

Вот как сама М. Шагинян описывает сложившуюся вокруг нее ситуацию в письме в ЦК В.М. Молотову, по свежим впечатлениям от 17 февраля: «Когда я кончила свое выступление, тов. Александров встал и сказал в залу, что моя речь выразила тенденцию “некоторых” писателей “увести советскую литературу из-под партийного и государственного контроля”… Разумеется, три директора издательств в своих выступлениях поддержали этот выпад против меня… Когда же я, доведенная до крайнего негодования, во всеуслышание сказала Александрову, что считаю его заявление, брошенное в залу, клеветническим, а за клевету отвечают у нас все граждане, в том числе и министры, то кто-то из президиума вызвал охрану, которая предложила мне выйти из президиума. Такой беспрецедентный в нашей советской общественной жизни случай пришлось пережить в Министерстве культуры». Кроме чудовищной по своей жестокости по отношению к уважаемой писательнице сцене, М. Шагинян описывает подробно всю не менее чудовищную атмосферу, которая царила в то время в редакциях журналов и издательств: безграмотность, мздоимство, желание нажиться на изданиях умерших авторов и многое другое. «Политическим контролем должен быть образованный коммунист, возглавляющий издательство, – дипломатично резюмирует М. Шагинян, – но приглядитесь, кто возглавляет издательства, вызовите их, поговорите с ними, – уверяю Вас, не все они выдержат экзамен по простейшим разделам литературы». Выводы были жесткие и бескомпромиссные: издательская бюрократия наносит колоссальный ущерб советской литературе, не дает молодым писателям продуктивно работать и печататься.

«Ветер перемен» уже проникал сквозь потрескавшийся «железный занавес», разделявший мир на две несоединимые части. Международные контакты СССР к этому времени начали оживать. Знаменательным в этом смысле стало принятие решение Президиума ЦК КПСС от 14 июля 1955 г. «О разрешении туризма иностранцам и ввоза фотоаппаратов». Однако начавшиеся перемены не коснулись хорошо отлаженной бюрократической машины, которая после XX съезда партии замерла в ожидании изменений.

В качестве итогов рассмотрения истории цензуры в СССР периода Великой Отечественной войны и первого послевоенного десятилетия кратко изложим ее основные особенности. Цензура военного периода осуществляла две функции: охрану государственных (военных, экономических и политических) тайн и политико-идеологический контроль в усиленном режиме, включая репрессивные действия по изъятию литературы и наказанию провинившихся. Критерии цензурных запретов стали более четкими, «самоцензура» определялась объединяющим всех стремлением к победе и требованиями военного времени, что в какой-то степени упрощало процедуру контроля и облегчало работу цензоров. Существенно расширилась за счет увеличения функций и объемов работы по цензорскому контролю и перлюстрации деятельность НКВД и его управлений. Требования и обстановка военного времени были закреплены в дальнейшем указами и постановлениями об ответственности за разглашение государственной тайны, повышением бдительности и персональной ответственности каждого цензора. Резко расширилась сеть различного рода спецфондов, спецхранов и секретных архивов, ограничив доступ к информации и ее использованию, в том числе партийных документов и трофейных материалов (книжных фондов и архивов). Сформировавшиеся к началу войны и окрепшие к ее окончанию идеологические критерии и контролирующие формы советской политической цензуры были насильственно введены в странах Восточной Европы, освобожденных от фашизма советскими войсками.

В результате проведенной работы по упорядочению структуры, функций и методов работы цензуры был четко налажен механизм взаимодействия Главлита с партийными и репрессивными органами для проведения предварительного и последующего контроля всей выпускаемой литературы. Ликвидация Главреперткома была вызвана концентрацией и усилением идеологического контроля в связи с изменением международной обстановки, изоляцией СССР и максимальной политизацией всех сфер общественной жизни. В таких условиях Главлит эффективно проводил все мероприятия организованных Сталиным политических кампаний 1946-1953 гг., в основе которых лежало стремление властей устрашить общество, «подкрутить» идеологические гайки, «поставить на место» интеллигенцию, которая в годы войны стала по-новому понимать свое место в обществе.

Наступившее в советском обществе после смерти Сталина оцепенение не застало органы цензуры врасплох: Главлит чутко реагировал на все новые тенденции. Постановка классического репертуара в театрах и широкое переиздание литературы XIX – начала XX в. рассматривались идеологическими и цензурными органами как стремление интеллигенции использовать их в качестве эзоповского языка.

Модернизация системы политической цензуры (1956-1968 гг.)

Критика культа личности Н.С. Хрущевым на XX съезде партии была воспринята обществом, и прежде всего творческой интеллигенцией, как сигнал для пересмотра многих историко-культурных и идеологических проблем, для начала широких открытых дискуссий. Обсуждался роман В. Дудинцева «Не хлебом единым», по-новому стала трактоваться статья В.И. Ленина «О партийной организации и партийной литературе». Общая атмосфера также свидетельствовала о либерализации жизни советского общества: выставка Пикассо в 1956 г., Московский фестиваль молодежи и студентов 1957 г., появление мемуарной литературы (хотя и прошедшей цензуру) о периоде 1910-1920-х гг. Однако новые явления, которые находили отклик у большей части общества, были дозированы и отрегулированы совместными усилиями ЦК партии (Отдел культуры) и творческих союзов. Эти органы постоянно следили, анализировали и «поправляли» в достаточно резкой форме все мало-мальски заметные общественно-культурные события. Окрик партии всегда постоянно преследовал каждого самостоятельно мыслящего.

Очередному витку «борьбы с очернительством» предшествовала детальная проработка в Отделе культуры ЦК тактики, которая была изложена в информационной записке 1956 г.: «У некоторых писателей имеется тенденция рассматривать культ личности как закономерное порождение социалистического строя, стремление найти в нашем обществе социальные силы, породившие его. Раздавались голоса о происшедших якобы под влиянием культа личности коренных изменениях социальной природы советского общества, о коррупции партийного и государственного аппарата… На собраниях писателей и работников искусств подвергается резкой критике сложившаяся в период культа личности практика руководства литературой и искусством. Писатели выражают недовольство системой мелочной опеки и регламентации, администрирования, директивного навязывания субъективных суждений, которые не до конца преодолены еще в практике работы органов искусства, издательств, в нашей печати».

Власть расценила критику действительных недостатков в практике руководства искусством как стремление «освободиться» от всякого влияния партии и государства на развитие искусства и защищать «“свободу творчества” в буржуазно-анархическом, индивидуалистическом духе». Попыткой «теоретического обоснования» такой порочной тенденции была объявлена опубликованная в «Вопросах философии» (№5 за 1956 г.) статья Б. Назарова и О. Гридневой, в которой отстаивалась идея стихийного развития искусства и выдвигалось требование ликвидации государственных органов по руководству им. Авторы статьи опирались на высказывания В.И. Ленина, утверждая, что он был против всякого руководства процессом развития искусства, которое является продуктом «свободного цветения». Отмечался и ряд других выступлений, направленных против партийности искусства и принципов социалистического реализма: статьи И. Грабаря («Литературная газета») и А. Каменского («Новый мир») по вопросам изобразительного искусства; Н. Гудзия («Литературная газета») по вопросам литературной теории и др.

Попытки пересмотреть партийные решения о литературе и искусстве, принятые в 1946-1948 гг., были также встречены с нескрываемым недоброжелательством. Так, выступление секретаря правления СП СССР К.М. Симонова 30 октября 1956 г. на совещании заведующих кафедрами советской литературы, в котором он подверг критике доклад А. Жданова и постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» и о кинофильме «Большая жизнь», было оценено негативно, поскольку основное содержание этих постановлений ЦК по-прежнему считал «совершенно правильным и сохраняющим свое значение и сегодня».

Начала разворачиваться кампания против Б. Пастернака и его романа «Доктор Живаго». Отказ в публикации романа и явный интерес к нему зарубежных издательств, хождение романа в рукописи среди отечественных литераторов и студенческой молодежи, в частности на филологическом факультете МГУ, вызывали ярость партийных чиновников. В этой обстановке выделилась группа писателей и деятелей искусства (Ф. Панферов, М. Исаковский, М. Царев, Е. Вучетич, А. Герасимов и другие), которые обратились в ЦК КПСС с письмом, в котором говорилось, что «в творческих организациях подняли головы остатки разгромленных в свое время партией группировок и течений, которые ведут открытую атаку на основы нашего мировоззрения, на социалистический реализм и на руководство литературой и искусством». Это письмо, инициированное по указке сверху, явилось основой ужесточения политики в отношении творческой интеллигенции. ЦК признал необходимым осуществить следующее: «1. Разъяснить секретарям Правления Союза писателей СССР, что они обязаны организовать и возглавить выступления на дискуссиях, собраниях и в печати в защиту политики партии в области литературы и искусства, мобилизовать творческие силы писателей на решение задач, поставленных XX съездом КПСС […] 3. Поручить редакции газеты “Правда”» выступить с редакционной статьей, в которой разъяснить в свете решений XX съезда КПСС вопросы, выдвигаемые писателями и деятелями искусства об отношении партии к постановлениям ЦК о литературе и искусстве, принятым в 1946-1948 гг.».

В этих решениях проявились серьезные опасения партии, что литература и искусство, с их социально-педагогическими функциями, и культура в целом, могут быть потеряны для партии как привычное средство манипуляции сознанием граждан. А это означало бы фактический развал созданного к концу 1930-х гг. совершенного идеологического механизма. Отсюда – реакция консервативной части творческой интеллигенции, процветавшей при сталинизме и ощутившей образовавшийся вакуум в идеологической сфере.

Партия начала выстраивать новую тактику и отреагировала на ситуацию в декабре 1956 г. закрытым письмом ко всем членам партии со знаменательным названием «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечение вылазок антисоветских, враждебных элементов». Стиль и язык письма вызвал в памяти ситуацию недалеких 1930-1940-х гг., времени поиска и разоблачения врагов народа. Заключительная часть письма не оставляла никаких сомнений в том, что «роман» интеллигенции с властью (а среди «группы риска» были обозначены творческая интеллигенция и студенчество) ждет скорый и плохой конец: «…В отношении вражеского охвостья у нас не может быть двух мнений по поводу того, как с ним бороться. Диктатура пролетариата к антисоветским элементам должна быть беспощадной». Обострившийся конфликт, в котором каждая сторона, понимая необходимость компромисса, тем не менее отвоевывала свое пространство, вылился в дальнейшем в традиционную для советской идеологии схему взаимоотношений партии с интеллигенцией. Эта схема представляла собой исключающие друг друга временные периоды потепления отношений и даже диалог, который использовался властью для развертывания очередных политических кампаний, и устрашающие акции с привычными уже «козлами отпущения», которые служили наглядными примерами для всех остальных.

Новая общественно-политическая ситуация, сложившаяся после XX съезда партии, и недолгая «оттепель» в жизни страны практически не отразились на государственной системе цензуры, не ослабили ее тиски. Напротив, этот этап ознаменовался очередным витком упорядочения взаимодействия партии в целом и ее идеологических институтов с органами цензуры. 27 ноября 1956 г. на заседании Секретариата ЦК было вынесено решение «О работе Главлита», в связи с чем Поспелову, Громову, Сностину, Московскому было дано поручение подготовить необходимые материалы для принятия соответствующего постановления. Окончательная корректировка и редакция постановления была осуществлена и подверглась обсуждению на заседании Секретариата ЦК 23 февраля 1957 г. В первую очередь последовали действия в отношении руководства Главлита: 6 марта на заседании Секретариата с формулировкой «снят с должности» был освобожден от работы начальник Главлита К.К. Омельченко, а на его место назначен П.К. Романов, заместитель заведующего Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС. Усилив Главлит опытным партийным руководителем, который возглавлял государственную цензуру с небольшим перерывом 20 лет, в ЦК было подготовлено Постановление, в ходе обсуждения которого отмечались недостатки, в том числе и «медленная перестройка работы Главлита в связи с задачами, поставленными ЦК на XX съезде КПСС». Подчеркивалось также отсутствие необходимой оперативности и настойчивости в изменении устаревших цензорских регламентов и инструкций. Отмечалось, что в связи с этим каждый цензор истолковывает их по-своему, превышая свои служебные полномочия, присваивая себе функции политредакторов, допускаются необоснованные вмешательства в произведения печати. С другой стороны, говорилось об ошибках руководства в подборе кадров, слабости парторганизации, «формальном отношении цензоров к своим обязанностям, неправильных взглядах на роль и значение советской цензуры в современной обстановке», отсутствии принципиальных позиций в отношении ошибок, допускаемых в печати. В качестве повода для существенной реорганизации и кадровых обновлений цензуры был использован донос заместителя начальника Главлита Котеленеца на злоупотребления и расправы с «честными коммунистами», чинимые в Главлите. Постановлением «О работе Главлита», принятом на этом заседании, ЦК КПСС обязал руководство Главлита «обеспечить коренное улучшение работы цензуры, повысить роль Главлита и его местных органов». В этих целях было предложено следующее: разработать единый перечень секретных и других сведений, не подлежащих разглашению в открытых изданиях; «решительно улучшить руководство местными органами; наладить регулярную информацию редакций газет, журналов и издательств об основных требованиях цензуры, с тем чтобы привлечь самих работников печати к более активному участию в охране военных и государственных тайн». Кроме этого, поручалось разработать в трехмесячный срок Положение о Главлите, в котором уточнить функции и структуру государственных органов цензуры.

Вместе с этим ограничивались контролирующие функции Главлита в отношении охраны государственной и военной тайны: из его компетенции был выведен политико-идеологический контроль. Попытка упорядочить ограничения свелась к введению в действие в 1957 г. нового «Перечня сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению». В феврале 1958 г. было также утверждено новое Положение о Главлите СССР, в котором определились основные права и обязанности Главлита и его местных органов. С этого времени началась работа по пересмотру и уточнению документов цензуры, определяющих содержание, формы и методы работы органов Главлита, их деловых взаимоотношений с редакциями, издательствами, организациями, занимающимися издательской деятельностью, полиграфпредприятиями и т. д. Упраздненный институт цензоров-совместителей, содержавшийся за счет самих печатных органов, был заменен персональной партийно-профессиональной ответственностью, которая отныне возлагалась непосредственно на редакторов городских и районных газет. Не желающая конфликтовать с местной властью, во всем от нее зависящая, пресса окончательно утратила свою критическую направленность, превратилась в придаток этой власти.

Изменения, происшедшие в положении Главлита, были следствием осуществления общей стратегии во взаимоотношениях между властью и обществом, которые партия стремилась модернизировать, отойдя тем самым от «сталинской модели», но не желая при этом утрачивать свои руководящие функции в культуре. Отсюда проистекали противоречивость и непоследовательность действий цензурный органов, которые поэтому часто имели обратный эффект. В качестве примера рассмотрим создание и деятельность идеологических комиссий ЦК, ставших в период с 1958 по 1964 г. мозговым центром, фактическим органом управления культурой и реальным политическим цензором.

Первая идеологическая комиссия была образована решением Президиума ЦК КПСС от 3 января 1958 г. и должна была изучать проблемы международной пропаганды, теоретические вопросы международного рабочего движения, осуществлять «наблюдение» за освещением этих вопросов в печати и контроль за политической направленностью деятельности Совинформбюро и Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами, радиопередач за границу и, в более широком плане, – за состоянием дел и событиями в области науки, литературы, искусства, имеющими политическое или идеологическое значение. Комиссия также занималась вопросами выезда за границу советских специалистов, творческой интеллигенции и организацией визитов зарубежных деятелей и специалистов. Тем самым возможность ездить за границу тесно увязывалась с благонадежностью и послушностью. Председателем комиссии был назначен М.А. Суслов, ее членами – П.Н. Поспелов, Н.А. Мухамединов, О.В. Куусинен, Е.А. Фурцева – все члены или кандидаты в члены Президиума ЦК и секретари ЦК.

На деле комиссия почти не занималась «изучением проблем» и «теоретических вопросов», а готовила и принимала решения по конкретным случаям. По давней аппаратной традиции все решения, исходившие от структур ЦК, имели силу «постановлений ЦК», главным образом секретных или совершенно секретных. Часть вопросов обсуждалась на заседаниях комиссии с приглашением лиц, не являвшихся ее членами, но имеющих отношение к этим вопросам. По другим вопросам принимались заочные решения путем «опроса». По своему характеру деятельность комиссии ничем не отличалась от той, которую осуществляли Президиум и Секретариат ЦК КПСС. Однако наиболее важные вопросы культуры, особенно имеющие международный резонанс или скандальный оттенок, рассматривались на уровне Президиума ЦК КПСС. Так, 23 октября 1958 г. было принято постановление Президиума ЦК КПСС «О клеветническом романе Б. Пастернака», в котором была дана резко отрицательная характеристика романа, а главное – прямые указания (строго секретно) о развязывании кампании травли писателя в печати и ССП: о публикации фельетона в «Правде», выступлениях известных писателей в прессе о том, что «присуждение Пастернаку Нобелевской премии можно оценить как развязывание холодной войны».

Несколько иной характер приняла деятельность идеологической комиссии ЦК, образованной решением Президиума ЦК от 3 ноября 1962 г. Из ее ведения были изъяты международные вопросы и вопросы спорта, «наблюдение» за работой конкретных учреждений, но были добавлены вопросы управления и контроля над народным образованием (общим и специальным). Но, пожалуй, самым ее существенным отличием являлось изменение статуса: она не принимала никаких постановлений, а только обсуждала проекты, выносила предложения и готовила проекты постановлений для их утверждения на Секретариате и Президиуме ЦК. Существенные перемены произошли и в составе, что также свидетельствовало о снижении статуса комиссии. Первым ее председателем был назначен секретарь ЦК, заведующий Отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС по союзным республикам Л.Ф. Ильичев. В 1965 г. его сменил П.Н. Демичев – секретарь ЦК, кандидат в члены Президиума (Политбюро) ЦК. В первый состав комиссии вошли заведующие отделами ЦК, руководители ведомств, главные редактора газет (В.И. Снастин, А.В. Романов, А.Г. Егоров, В.А. Кириллин, Д.А. Поликарпов, В.А. Степаков, П.А. Сатюков, А.И. Аджубей, В.П. Степанов, С.П. Павлов). В дальнейшем в персональный состав комиссии вносились изменения, а сама она была упразднена постановлением Политбюро в мае 1966 г.

В центре внимания идеологических комиссий был прежде всего основной вопрос, от которого во многом зависел не только фасад, но и фундамент государства: должна ли культура служить «высоким партийным идеалам», другими словами, быть на службе партии, или же перед ней стоит задача объективного и бесстрастного поиска истины, любым путем добыть и открыть правду народу. Культурно-политические события 1953-1957 гг. и 1958-1964 гг., значительные сдвиги в общественном дознании указывали на то, что, наряду с поляризацией между «верхами» и «низами», на высших этажах власти также не было единства в непринципиальных идеологических подходах. Это давало, в пределах образующихся противоречий, определенную свободу действий в принятии конкретных практических решений по вопросам культуры. Отсюда и превратные представления, что по отдельным фактам можно судить об этом времени как о времени «оттепели». На деле же это означало лишь то, что шел поиск, во-первых, новых форм управления и контроля, ослабленных в 1956-1957-х гг., а, во-вторых, идеологической платформы, которая концентрировалась вокруг вышеназванного главного вопроса: о целях и задачах культуры. Именно на заседаниях идеологической комиссии речь шла о том, что является «полезным» или «вредным» для страны «в условиях культурной и политической открытости вредным влияниям буржуазной среды». Образовавшийся разрыв между привычными мерами охранительства, запретами, окриками и очернительными кампаниями и реальной культурно-политической ситуацией, динамичное развитие которой невозможно было предсказать и отрегулировать старыми методами, свидетельствовал о явном кризисе системы. Затянувшийся диалог между консерваторами и либералами закончился победой приверженцев догматических подходов, что было закреплено на июньском пленуме 1963 г.

В качестве инструмента, который мог позволить выйти из кризиса, снова рассматривались резервные возможности репрессивных органов, усиление роли и расширение функций которых произошли в соответствии с постановлением Президиума ЦК КПСС и СМ СССР № 134-46 от 5 февраля 1960 г. «О внесении изменений в структуру КГБ при СМ СССР и его органов на местах и сокращении штатной численности». По новому штатному расписанию идеологией занималось 2-е Главное управление (контрразведка). Это продолжалось до 1967 г., когда в связи с изменениями в политической системе руководства страной «борьба с идеологической диверсией» была вновь выделена в специальное 5-е управление, так хорошо известное в среде советской интеллигенции. Можно с уверенностью сказать, что именно в этот период КГБ совместно с соответствующими отделами и комиссией ЦК осуществляли политическую цензуру, разворачивали борьбу против отдельных направлений в литературе и искусстве и представляющих их писателей, художников и др. О конкретных «оперативных» действиях и разработках свидетельствуют многочисленные репрессии, известную роль в которых играл Главлит. Одновременно Главлит информировал и сигнализировал ЦК и КГБ обо всех случаях нарушения их распоряжений или антисоветских выступлений, ставших известными цензуре из своих источников. Таким образом замыкалась эта треугольная фигура управления обществом.

Так, 6 июля 1960 г. КГБ информировал ЦК об антисоветской деятельности в Москве и Ленинграде, где «существовали группы лиц, увлекающихся абстрактной живописью и так называемым левым направлением в поэзии, в кругу которых высказываются пессимистические и антисоветские настроения». Сообщалось, что «некоторые из них установили связь с представителями капиталистических стран и пытаются использовать ее во враждебных Советскому Союзу целях». Вот только несколько характеристик, которые давались в этой связи: «Гинзбург А.А., 1936 года рождения, еврей, беспартийный, со средним образованием, без определенных занятий, автор идеологически вредных, упадочных стихотворений. Среди своего окружения ведет антисоветские разговоры, стремится часть имеющихся у него стихотворений, а также картин так называемых левых художников передать за границу, усиленно ищет знакомства с иностранцами, занимается жульничеством и подделкой документов, под его руководством выпускается печатаемый на машинке нелегальный журнал “Синтаксис”, в котором помещаются идеологически вредные и антисоветские произведения. Некоторые близкие Гинзбурга высказывают изменнические настроения, возводят клевету на советский строй и руководителей партии и Советского правительства.

Успенский (литературный псевдоним Косицкий) К.В., 1915 г. рождения, член Союза писателей СССР, проживает в Ленинграде, за антипартийные высказывания в 1944 г. исключен из КПСС. Среди своего окружения систематически ведет злобные антисоветские разговоры, клевещет на политический строй в СССР, поддерживает преступные связи с иностранцами, по его выражениям, “…Советская власть поедает сама себя, она обречена на гибель… вы живете в полицейском государстве…, социализм построен руками заключенных…, Америка оказывает сдерживающее действие на наших фашистов…, советский режим опрокинул нас в допугачевские времена…” Враждебные взгляды Успенский навязывает собеседникам, склоняет их на свою сторону, у себя на квартире хранит антисоветскую литературу, полученную им из-за кордона. В ходе проверок материалов на Гинзбурга и Успенского установлено, что они поддерживали между собой связь на почве неприязни к советскому строю. В целях пресечения враждебной деятельности Успенского и Гинзбурга имеется в виду провести следствие и привлечь их к уголовной ответственности. В отношении остальных участников этих групп намечается провести профилактические мероприятия с привлечением широкой общественности из числа писателей, художников и другой интеллигенции, придав широкой гласности имеющиеся материалы на этих лиц».

Несмотря на все увеличивающийся поток дисциплинарных мероприятий, проводимых «треугольником», в 1960 г. произошел определенный перелом в установившемся соотношении и понимании границ возможностей творчества. В письме председателя КГБ

А. Шелепина Н.С. Хрущеву в связи с предстоящим 17 июля 1960 г. приемом интеллигенции на госдаче «Семеновское» он информировал о настроениях советской интеллигенции и ее реакции на проводимые партией и правительством мероприятия. Как отмечается в письме, «подавляющее большинство интеллигенции одобряет политику, проводимую Коммунистической партией и Советским правительством, высоко оценивает успехи нашего государства в миролюбивой внешней политике, достижения социалистической экономики, а также меры, направленные на дальнейшее развитие социалистической демократии и улучшение материального благосостояния советских людей». Для демонстрации этого были приведены высказывания тех, которые еще в недавнем пошлом отличались известным недоверием к проводимым мероприятиям, «заблуждались» в своих политических выводах («артист Большого театра Чудновский, кинорежиссер Кармен, поэты Кирсанов и Безыменский, в отличие от таких, как Паустовский и сатирик Ландау»).

В это время театр, который постепенно выходил из «межвременной спячки» после известных разгромов театрального мира второй половины 1940 – начала 1950-х гг., переживал период творческого и интеллектуального расцвета. Знамением времени стала посмертная реабилитация, позволившая вернуть удостоенных этой запоздалой милости государства в историю искусства, в том числе и театрального. «Старики» свободно вспоминали театральные потрясения своей молодости, «молодежь» заново открывала своих соотечественников – новаторов не только советской, но и мировой театральной культуры. И, прежде всего, все, что было связано с творческой школой В. Мейерхольда, М. Чехова и других. Сквозь щели в «железном занавесе» в СССР стали «просачиваться» зарубежные сценические коллективы, для которых отринутые победившей классической школой Станиславского имена являли собой эталоны режиссерского мастерства. Постепенно под этим воздействием советский театр стал делаться разнообразным. И в смысле репертуара, и с точки зрения художественно-постановочных решений.

Решительным прорывом к новому сценическому реализму стало открытие театра-студии «Современник» в Москве. В Ленинграде в 1956 гг. А. Товстоногов начинает создавать новый театр, открытием которого явилась постановка в 1959 г. спектакля «Идиот» по Ф.М. Достоевскому с И. Смоктуновским в главной роли. В Москве В. Плучек и С. Юткевич, возрождая традиции Мейерхольда, ставят «Клопа» В. Маяковского. В этих условиях театр становится объектом пристального внимания властных органов. КГБ ищет удобоваримые формы контроля и воздействия на один из наиболее абстрактных видов искусства, в котором текст и конечный результат творчества – спектакль – отдалены друг от друга на расстояние, вмещающее в себя замысел режиссера, актерское мастерство, интерпретацию, мимику, жесты и многие другие составляющие. Новые реалии КГБ охарактеризовал как «групповщину среди драматургов»: «вокруг Арбузова и в меньшей мере Розова сложилась группа драматургов: Штейн, Зорин, Шток, Шатров, Аграненко, Володин и др., которые сплочены на нездоровой основе “борьбы” с драматургией “сталинского режима”, с так называемыми “правоверными лакировщиками”, к числу которых эта группа относит таких советских драматургов, как Корнейчук, Погодин, Софронов, Вирта, Мдивани и др.». Однако главное место оппозиционера, по мнению КГБ, занял приверженец названной группы драматургов главный режиссер театра «Современник» О. Ефремов, поставивший недавно идейно порочную пьесу «Голый король». Ефремов так определял роль театра в условиях своеобразной социалистической гласности: «Нам говорят: “Дела у нас в стране идут хорошо”. А мы со сцены должны нести подтекст: “Ой ли?”»

В качестве оплота абстракционизма был назван поселок Лионозово, под Москвой, в котором проживал художник-абстракционист О. Рабин и его единомышленники, которых посещали иностранцы и известные советские литераторы: И. Эренбург, Б. Слуцкий, Л. Мартынов. Однако одним из главных проявлений вольнодумства, по мнению КГБ, являлось постоянное дискутирование в творческой среде вопроса о политической цензуре, в частности о роли редакторов и их низкой квалификации. «Многие возмущаются раздутыми штатами редакций и журналов. Писатель Федин говорит, например, что было хорошее время, когда на одного редактора приходилось 20-30 авторов, а сейчас на каждого писателя по 10 редакторов и по 10 человек из подсобного аппарата, а среди редакторов наблюдается взяточничество, стремление к наживе за счет гонорара за редактируемое произведение. По мнению писателя Привалова, «легион редакторов паразитирует на теле нашей литературы. Дело это нужно упорядочить и перестроить так, чтобы оно не тормозило, а помогало общеписательскому делу». Такие же мнения существовали в театральной и кинематографической среде.

Помимо доносительства и различного рода дисциплинарных мер, применяемых для подавления любого инакомыслия или отступления от инструкций сверху, ЦК партии совместно с КГБ осуществлял прямое цензурирование. Так, в ЦК был рассмотрен вопрос по поводу выхода в свет в Калужском книжном издательстве литературно-художественного сборника «Тарусские страницы» под редакцией К. Паустовского, В. Кобликова, Н. Оттена, Н. Панченко, А. Штейнберга. Принятое решение было по существу прямым цензурным распоряжением о запрете распространения и изъятии всех имеющихся экземпляров из оборота. В записке Отдела культуры, науки и школ ЦК КПСС по РСФСР (Е. Чехарин) и Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС (Е. Лигачев) к проекту постановления Бюро ЦК КПСС от 1 февраля 1962 г. говорилось, что многие литературные произведения написаны на низком идейном и художественном уровне и ранее уже отвергались центральными издательствами как непригодные. Имелись в виду повести Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр», В. Максимова «Мы обживали землю», рассказы Ю. Казакова, поэма В. Корнилова «Шофер», стихотворение Н. Заболоцкого «Прохожий», которые «пропитаны неверием в человека, изображают советских людей ущербными, показывают нашу действительность в искаженном виде; для этих произведений характерно натуралистическое копирование фактов, смакование некоторых теневых сторон нашей жизни». Вместе с тем положительно оценивалось творчество М. Цветаевой, И. Бунина, В. Мейерхольда.

Записка была составлена в стиле и манере разбора произведений цензоров Главлита, но последовавшие санкции были значительно серьезней, чем просто изъятие и уничтожение тиража: решением бюро Калужского обкома от 9 января 1962 г. за выпуск этой книги директору издательства Сладкову был объявлен выговор, а главному редактору Левите – строгий выговор. 30 января бюро обкома изменило свое решение: «за потерю политической бдительности и партийной принципиальности, помещение в сборнике «Тарусские страницы» идейно вредных произведений» директору издательства был объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку, а главный редактор был снят с работы, и ему был вынесен выговор с занесением в учетную карточку. Этим же решением было обращено внимание заведующего Отделом пропаганды и агитации местного обкома КПСС Ананьева на отсутствие должного контроля за работой издательства, отмечена ошибка секретаря обкома Сургакова, давшего разрешение на выпуск сборника. В назидание местным издательствам, искушаемым столичными знаменитостями в надежде обойти «цензурные рогатки» на региональном уровне, было принято постановление «Об ошибке Калужского книжного издательства». Фактически центральный партийный аппарат взял на себя функцию последующего контроля, которую выполнял Главлит, усилив дисциплинарный и устрашающий эффект использованием возможностей.

Примером «двойной» предварительной цензуры по схеме – «Главлит – ЦК КПСС – Главлит» – может служить подготовка к печати в журнале «Новый мир» (1963, № 2) второй части пятой книги И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь». В записке Отдела культуры ЦК КПСС приводилось мнение Главлита СССР, что эта часть мемуаров, посвященная событиям 1943-1944 гг., не может быть опубликована в представленном виде, в связи с чем Главлит просит ЦК взять на себя рассмотрение этой рукописи. В заключении Отдела культуры (А. Романов, Д. Поликарпов, А. Галанов) говорилось, что автор слишком много внимания уделяет отрицательным явлениям и тенденциям общественной жизни страны, следствиям культа личности Сталина. По их мнению, И. Эренбург будто бы неоднократно намекал, что под влиянием культа личности советское общество в годы войны якобы начало обнаруживать признаки социального перерождения, «возвращения к дореволюционному прошлому» (новое законодательстве о браке, раздельном обучении школьников, введение формы для дипломатов, юристов, железнодорожников и т. д.). Но главной ошибкой, по мнению партийных цензоров, являлось его утверждение, что в атмосфере военных побед проявились тенденции отхода от принципов пролетарского интернационализма, стал насаждаться великодержавный шовинизм, получили поддержку антисемитские настроения. Для подтверждения этих странных умозаключений И. Эренбург делал ссылки на А.С. Щербакова, приводил его слова (например, такие: «Фронтовикам Бородино теперь ближе, чем Парижская коммуна»), выдавая его за одного из организаторов шовинистической кампании. Вспоминал о неправильном отношении к некоторым писателям, журналистам, дипломатам (В. Лидину, Е. Шварцу, К. Уманскому, Д. Ортенбергу и др.). Считалось, что И. Эренбург «раздувал» «еврейский вопрос», намекая, что лица еврейской национальности подвергались гонениям по обе стороны фронта. С ними зверски расправлялись фашисты в оккупированных областях (автор приводил много таких фактов, называя точные цифры жертв). Но с ними обращались несправедливо и в советском тылу: писателей травили в печати, журналистов и дипломатов не жаловали на работе, самому Эренбургу запрещали писать о боевых делах евреев – воинов Красной Армии…

Не могли смириться партцензоры и с выпадами писателя в их сторону, а именно в адрес «ответственных товарищей», ведающих вопросами литературы и искусства, которые выразились в словах одного из персонажей: «Все, чего они не понимают, для них заумь. А их вкусы обязательны для всех… В литературе хочешь не хочешь, а ври, только не так, как вздумается, а как хозяин велит», и т. д.

При подготовке к печати первой части пятой книги мемуаров, которая была опубликована в «Новом мире» в январе 1963 г., И. Эренбург под воздействием указаний ЦК партии уже вносил поправки, которые касались его утверждений о государственном антисемитизме в СССР. Так, например, рассказывая о еврейском антифашистском радиомитинге, Эренбург указывал, что некоторых его участников «восемь лет спустя арестовали только потому, что они были евреями». В журнальном тексте он несколько смягчил свою оценку: «…арестовали только потому, что они входили в Еврейский антифашистский комитет». Также была внесена поправка в реплику Литвинова, которая содержала прозрачный намек на развивающийся в стране антисемитизм. В первом варианте он писал: «Литвинов добродушно сказал мне: “Будут резать” – кто и кого, он не объяснил». В журнальном тексте эта фраза изменена: «Добродушно сказал мне: “Боюсь, будет плохо…” – почему, он не объяснил».

В связи с наличием в тексте мемуаров И. Эренбурга большого количества «сомнительных» мест, печатание февральского номера «Нового мира», в котором была уже заверстана эта часть мемуаров, по указанию ЦК было приостановлено до того момента, пока И. Эренбург не внесет изменения в текст. Он снял фразу, приписываемую А.С. Щербакову: «Фронтовикам Бородино теперь ближе, чем Парижская коммуна», смягчил фразу о 1929 годе, заменив выражение: «когда ни спорить, ни мечтать еще не возбранялось» более обтекаемым: «когда легко было и спорить, и мечтать», сделал несколько других редакционных поправок. Но остальных необходимых исправлений не сделал, а вместо этого отправил текст в издательство итальянских друзей «Эдитори Реунити» и просил сообщить в Италию его просьбу, чтобы издательство не печатало никаких отрывков из пятой книги, за исключением первых десяти глав. В ЦК это расценили как оказание давления на решение вопроса об опубликовании его мемуаров и остались непреклонными, поставив редактора «Нового мира» А. Твардовского перед дилеммой: или будут внесены необходимые исправления, или публикация будет запрещена. Из пометы на документе видно, что цензоры успешно выполнили поставленную перед ними задачу: «В архив. Эренбург внес приемлемые поправки в материал для второго номера журнала. Дано указание номер верстать. Материал для третьего номера будет рассмотрен особо. Д. Поликарпов. 18.02.63 г.»

Однако не все шли на компромиссы и соглашались вносить смысловые редакционные поправки в свои произведения. На излете хрущевской «оттепели» механизм контроля и подавления окончательно сложился в мощную и безотказную систему, сплавленную из трех сил – КПСС, КГБ и Главлита, действующих слаженно и в тесном взаимодействии, как своего рода сообщающиеся сосуды, попав в которые выбраться было невозможно. Казалось, что только обращение к самому «главному» спасет положение. В. Гроссман, солдат Великой Отечественной, мужество и бесстрашие которого воплотилось не только в его книгах, но и в поступках, лишенных какого бы то ни было компромисса, возможно, знал, что власть не потерпит правды, но боролся до последнего, как на фронте. Он обратился лично к Н.С. Хрущеву:

«Дорогой Никита Сергеевич!

В октябре 1960 года я отдал рукопись моего романа “Жизнь и судьба” в редакцию “Знамя”. Примерно в то же время познакомился с моим романом редактор журнала “Новый мир” А.Т. Твардовский. В середине февраля 1961 года сотрудники Комитета Государственной Безопасности, предъявив мне ордер на обыск, изъяли оставшиеся у меня дома экземпляры и черновики рукописи “Жизнь и судьба”. Одновременно, рукопись была изъята из редакций журналов “Знамя” и “Новый мир”. Таким образом закончилось мое обращение в многократно печатавшие мои сочинения редакции с предложением рассмотреть десятилетний труд моей писательской жизни.

После изъятия рукописи я обратился в ЦК КПСС к тов. Поликарпову. Д.А. Поликарпов сурово осудил мой труд и рекомендовал мне продумать, осознать ошибочность, вредность моей книги и обратиться с письмом в ЦК. Прошел год. Я много, неотступно думал о катастрофе, происшедшей в моей писательской жизни, о трагической судьбе моей книги. Я хочу поделиться с Вами своими мыслями. Прежде всего должен сказать следующее: я не пришел к выводу, что в книге моей есть неправда. Я писал в своей книге то, что считал и продолжаю считать правдой, писал лишь то, что продумал, прочувствовал, перестрадал. Моя книга не есть политическая книга. Я, в меру своих ограниченных сил, говорил в ней о людях, об их горе, радости, заблуждениях, смерти, я писал о любви к людям и о сострадании к людям. В книге моей есть горькие, тяжелые страницы, обращенные к нашему недавнему прошлому, к событиям войны. Может быть, читать эти страницы нелегко. Но, поверьте мне, – писать их было тоже нелегко. Но я не мог не писать их.

Я начал писать книгу до XX съезда партии, еще при жизни Сталина. В эту пору, казалось, не было ни тени надежды на публикацию книги. И все же я писал ее. Ваш доклад на XX съезде придал мне уверенность. Ведь мысли писателя, его чувства, его боль есть частица общих мыслей, общей боли, общей правды.

Я предполагал, отдавая рукопись в редакцию, что между автором и редактором возникнут споры, что редактор потребует сокращения некоторых страниц, может быть глав. Редактор журнала “Знамя” Кожевников, а также руководители Союза Писателей Марков, Сартаков, ГЦипачев, прочитавшие рукопись, сказали мне, что печатать книгу нельзя, вредно. Но при этом они не обвиняли книгу в неправдивости. Один из товарищей сказал: “Все это было или могло быть, подобные изображенным люди также были или могли быть”. Другой сказал: “Однако напечатать книгу можно будет через 250 лет”.

Ваш доклад на XXII съезде с новой силой осветил все тяжелое, ошибочное, что происходило в нашей стране в пору сталинского руководства, еще больше укрепил меня в сознании того, что книга «Жизнь и судьба» не противоречит той правде, которая была сказана Вами, что правда стала достоянием сегодняшнего дня, а не откладывается на 250 лет. Тем для меня ужасней, что книга моя по-прежнему насильственно изъята, отнята у меня. Эта книга мне так же дорога, как отцу дороги его честные дети. Отнять у меня книгу, это то же, что отнять у отца его детище. Вот уже год, как книга изъята у меня. Вот уже год, как я неотступно думаю о трагической ее судьбе, ищу объяснений происшедшему. Может объяснение в том, что книга моя субъективна? Но ведь отпечаток личного, субъективного имеют все произведения литературы если они не написаны рукой ремесленника. Книга, написанная писателем, не есть прямая иллюстрация к взглядам политических и революционных вождей. Соприкасаясь с этими взглядами, иногда сливаясь с ними, иногда в чем-то приходя в противоречие с ними, книга всегда неизбежно выражает внутренний мир писателя, его чувства, близкие ему образы, и не может не быть субъективной. Так всегда было. Литература не эхо, она говорит о жижи и о жизненной драме по-своему…

Вот уже год, как я не знаю, – цела ли моя книга, хранится ли она, может быть, она уничтожена, сожжена? Если книга моя ложь, – пусть об этом будет сказано людям, которые хотят ее прочесть. Если моя книга клевета, – пусть будет сказано об этом. Пусть советские люди, советские читатели, для которых я пишу 30 лет, судят, что правда и что ложь в моей книге. Но читатель лишен возможности судить меня и мой труд тем судом, который страшней любого другого суда – я имею в виду суд сердца, суд совести. Я хотел и хочу этого суда. Мало того, когда книга моя была отвергнута в редакции “Знамя”, мне было рекомендовано отвечать на вопросы читателей, что работу над рукописью я еще не закончил, что работа эта затянется на долгое время. Иными словами, мне было предложено говорить неправду. Мало того. Когда рукопись моя была изъята, мне предложили дать подписку, что за разглашение факта изъятия рукописи я буду отвечать в уголовном порядке. Методы, которыми все происшедшее с моей книгой хотят оставить втайне, не есть методы борьбы с неправдой, с клеветой. Так с ложью не борются. Так борются против правды. Что же это такое? Как понять это в свете идей XXII съезда партии?

Дорогой Никита Сергеевич! У нас теперь часть пишет и говорят, что мы возвращаемся к ленинским нормам демократии. В суровую пору гражданской войны, оккупации, хозяйственной разрухи, голода Ленин создал нормы демократии, которые во все сталинские времена казались фантастически большими. Вы на XXII съезде партии безоговорочно осудили кровавые беззакония и жестокости, которые были совершены Сталиным. Сила и смелость, с которыми Вы сделали это, дают все основания думать, что нормы нашей демократии будут расти так же, как выросли со времени разрухи, сопутствовавшей гражданской войне, нормы производства стали, угля, электричества. Ведь в росте демократии и свободы еще больше, чем в росте производства и потребления, существо нового человеческого общества. Вне беспрерывного роста норм свободы и демократии новое общество, мне кажется, немыслимо. Как же понять, что в наше время у писателя производят обыск, отбирают у него книгу, пусть полную несовершенств, но написанную кровью его сердца, написанную во имя правды и любви к людям, и грозят ему тюрьмой, если он станет говорить о своем горе. Я убежден, что самые суровые и непримиримые прокуроры моей книги должны ныне во многом изменить свою точку зрения на нее, должны признать ошибочными ряд кардинальных обвинений, высказанных ими в адрес моей рукописи год-полтора назад до XXII съезда партии.

Я прошу Вас вернуть свободу моей книге, я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета Государственной Безопасности. Нет смысла, нет правды в нынешнем положении в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, – ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее. Прошло двенадцать лет с тех пор, как я начал работу над этой книгой. Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал я ее, любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы своей книге. Глубоко уважающий Вас Вас. Гроссман. 23 февраля 1962 г.»

Тридцать лет (а не 250 и не 100, как предрекал писателю М.А. Суслов) томилась книга в забытьи (спасение и публикация рукописи в 1988 г. – отдельная история). Но «нет ничего тайного, что не становится явным». Факты, которые описаны в письме В. Гроссмана, а также донесения в ЦК КПСС о результатах «оперативной разработки» писателя (по этическим соображениям автор не берется обнародовать содержащуюся в них информацию) позволяют говорить о непоследовательности проводимой партией политики в области культуры. Как и прежде события развивались в рамках условий привычной игры, правила которой хотя и оставались неизменными и усваивались ее участниками, но постоянно обновлялись. К таким «новым» формам отношений можно отнести знаменитые встречи в Кремле Н.С. Хрущева и его посещения выставки в Манеже. Раздававшиеся с трибуны Кремля грозные крики о наступивших «морозах» соответствовали действительности.

Последнее слово в затянувшейся дискуссии о руководстве культурой и контроле над ней было сказано, как мы уже говорили, на июньском 1963 г. пленуме ЦК КПСС. Прежде всего был подчеркнут прежний тезис о «партийности литературы», а также резко осуждены «натуралистические» «серые», «формалистические», «антинародные» произведения модернистов. На словах партийные лидеры не призывали к прямым репрессиям, Л.Ф. Ильичев демагогично заявлял, что главное не в том, чтобы «отлучить» подвергнутых критике писателей, а в том, чтобы помочь им понять свои идеологические ошибки. На деле же репрессии вскоре последовали и стали отличительной чертой советской действительности на ближайшие десятилетия: политический корабль страны советов разворачивался и брал новый курс. СССР брежневской эпохи – эпохи «застоя» стал для мира воплощением зла и полицейского государства. Именно в этой связи следует рассматривать первые политические процессы над И. Бродским (1964 г.), A. Д. Синявским и Ю.М. Даниэлем (1966 г.), В.Я. Тарсисом (1966 г.). Акции устрашения были направлены против нелегальной молодежной группы «Смог» (В. Алейников, В. Баташев, Б. Дубинин, Л. Жбанов, B. Гусев, С. Морозов и другие), а также против подпольных журналов и сборников «Синтаксис», (1959-1960 гг.), «Бумеранг» (1960 г.), «Феникс» (1961 г.), «Коктейль» (1961 г.), «Времена года» (1962 г.), «Сирена» (1962 г.), «Фонарь» (1963 г.), «Мастерская» (1964 г.), «Бом!» (1964 г.), «Сфинксы» (1965 г.) и многих других.

Начавшиеся «профилактические мероприятия», сопровождавшиеся истеричными пропагандистскими кампаниями, разделили советскую интеллигенцию на многочисленную «группу поддержки» и малочисленную оппозиционную, отныне ставшую для советской власти неблагонадежными или диссидентами. В записке КГБ в ЦК КПСС от 11 декабря 1965 г. творческая интеллигенция в лучших традициях и стилистике периода 1930 – начала 1950-х гг. открыто обвинялась в антисоветской деятельности, враждебности к советскому строю, антинародности, буржуазности и многих других грехах. «Трудно найти оправдание тому, что мы терпим, по сути дела, политически вредную линию журнала “Новый мир”… Критика журнала “Юность” по существу никем не учитывается и никто не делает из этого необходимых выводов. Журнал из номера в номер продолжает публиковать сомнительную продукцию, выдавая ее за достижения литературного процесса… Многие произведения советских писателей печатаются в реакционных журналах за рубежом…» – отмечалось в записке КГБ. Вывод напрашивался сам собой: пришло время решительных действий и открытых репрессий.

Открытое подавление инакомыслия способствовало появлению диссидентского, а затем и правозащитного движения в стране, явилась причиной разделения культуры на официальную, подцензурную и находящуюся в пределах контролируемости, и неофициальную, распространявшуюся путем «тамиздата» или «самиздата». Этот раскол, вынесший на поверхность только разрешенные цензурными органами произведения, каким-то образом сгладил конфронтацию, поскольку наиболее оппозиционные силы ушли в нишу неофициальной, «второй» культуры. Поэтому и деятельность таких органов, как идеологическая комиссия, была, по сути, исчерпана. Последним «исходом» либералов было изгнание в 1970 г. из «Нового мира» А.Т. Твардовского. Советские идеологи хорошо усвоили урок истории: «Будапешт начался с брожения в литературных кружках». В бой вступали совсем другие силы, силы КГБ.

Косвенным результатом реформирования системы явились некоторые изменения в соотношении «сторон» «треугольника». Возвращение прежнего могущества КГБ и расширение административно-командных функций партийного аппарата, имеющих мощные рычаги управления культурой, а также большие возможности наблюдения, слежки и проведения оперативных мероприятий опережающего и последующего свойства, привели к частичному поглощению контрольно-запретительных функций Главлита в части идеологического контроля. Для Главлита наступила пора ведомственной периферии: с августа 1963 г. до августа 1966 г. он находился в составе Государственного комитета Совета министров СССР по печати (постановление ЦК КПСС и СМ СССР от 10 августа 1963 г.). В результате этого недолгого пребывания Главлита в родственной сфере возникла опасность ослабления его могущества, снизился его авторитет, ухудшилось материальное положение и изменилось место на иерархической лестнице номенклатурных привилегий. О явном недовольстве свидетельствуют материалы отчета Главлита за 1963-1965 гг., направленного в ЦК КПСС:

«Государственный комитет Совета Министров УССР по печати 11 июня с.г. принял постановление “Обусилении контроля общественнополитической и художественной литературы”. Из этого постановления вытекает, что основную ответственность за идейное содержание литературы должны нести не издательства, а органы цензуры. Это в корне противоречит постановлению ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 10 августа 1963 г. № 884, а также постановлению ЦК КПСС от 3 апреля 1957 г. “О работе Главлита СССР” и фактически ведет к возрождению старых методов работы, осужденных ЦК КПСС.

Следует сказать, что на заседание Комитета по печати Украины, где рассматривался этот вопрос, не были приглашены представители союзного Главлита и даже не были поставлены в известность о его рассмотрении. Необходимо отметить, что, основываясь на двухлетней практике работы в составе управлений и госкомтетов по печати, руководители многих главкрайобллитов неоднократно высказывали соображения о нецелесообразности создания управлений по печати в некоторых областях, о неудобствах в связи с объединением партийных организаций главкрайобллитов с парторганизациями госкомитетов и управлений по печати, об ухудшении связи с партийными органами из-за возникновения промежуточной инстанции в виде комитетов и управлений по печати»т).

Далее приводятся сведения о нежелании целого ряда республиканских и обллитов расходовать средства на содержание управлений печати во всех областях. Так, начальник Главлита Эстонии Адамс подчеркнул, что на практике органы цензуры превращаются в ведомственный орган. Ухудшилась связь Главлита республики с ЦК КП Эстонии. Начальника Главлита уже не приглашали на заседания ЦК КПЭ. По словам Адамса, при постановке вопроса о необходимости участия в такого рода мероприятиях представителя Главлита, в ЦК КПЭ ответили, что на заседания в ЦК приглашаются председатель Госкомитета СМ ЭССР по печати, его заместитель. Увеличить число участников от одной организации не представлялось возможным. По мнению Адамса, председатель Госкомитета по печати основное внимание уделяет вопросам издательского дела, полиграфии и проблеме обеспечения бумагой, а начальник Главлита Латвии В.Н. Агафонов высказал мнение, что с момента вхождения органов Главлита в состав Госкомитета объективно сложилась тенденция к ослаблению авторитета органов Главлита. Так, Госкомитетом СМ Латвийской ССР по печати в обход Главлита были одобрены политические плакаты и ряд афиш, исполненные в формалистической манере.

Между тем цитируемый документ содержит перечень важнейших «достижений» цензуры «по предотвращению в контролируемой литературе ошибок политико-идеологического характера», о чем свидетельствует тематика информационных писем, оперативно направленных в ЦК КПСС по результатам работы. Вот только некоторые из них: «О многочисленных фактах разноречивого освещения в исторической литературе вопроса о государственных границах нашей страны на Дальнем Востоке. О крупных недостатках в работе издательства «Искусство» при подготовке к изданию литературы по вопросам эстетики. О выявленных недостатках при подготовке к изданию девятитомного собрания сочинений И. Эренбурга в издательстве «Художественная литература». О тенденциозности обращения к читателям «От редакции» журнала «Новый мир» относительно позиций журнала на 1964 год, в котором ряд вопросов шел вразрез с оценками, данными ЦК КПСС и партийной печатью. Об идейно-порочных стихах поэта Н. Глазкова, которые направлялись поэтом М. Лукониным в Чехословакию. О книге В. Перцова «Маяковский в последние годы». О контроле литературы, поступающей в Советский Союз из Китайской Народной Республики. О книгах генерала армии А. Горбатова «Годы и войны», Е. Некрасова «По обе стороны океана», о стихотворении Е. Евтушенко «Станция Зима» и др.

Понятно, что долго такое положение не могло продолжаться, особенно в связи с общими изменениями в политико-идеологической ситуации в стране, во многом сведшей на нет, а впоследствии и полностью уничтожившей, все демократические достижения «оттепели» второй половины 1950 – начала 1960-х гг. После образования в 1966 г. Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР (постановление СМ СССР от 18 августа 1966 г.) как самостоятельного союзно-республиканского ведомства, постановлением правительства было утверждено новое положение, уточнявшее некоторые функции цензуры. Инструкция о порядке цензорского контроля 1967 г., разработанная на основе нового положения, содержала много идеологических установок и ограничений, с помощью которых практически любое художественное произведение или любая информация могли быть объявлены неблагонадежными или несвоевременными, а прохождение через «фильтр» Главлита превращалось в бесконечные «хождения по мукам», выдержать которые мог только терпеливейший и сильнейший. Установленная положением и инструкцией система ограничений, больше напоминающих военный устав, личная административная и судебная ответственность цензоров за пропуск подобной информации в открытую печать или для обнародования ставили их в дальнейшем в зависимость от любого «сигнала», поступившего от должностного лица или «добровольного радетеля интересов государства».

Функции предварительного контроля приобрели главенствующее значение, поставив тем самым мощнейший заслон на начальном этапе издательского, эфирного, театрального и других творческих процессов. Так, в 1966 г. предварительный контроль осуществлялся только центральным аппаратом Главлита в 22 центральных газетах и еженедельниках, 390 журналах, 48 издательствах, 116 министерствах, ведомствах и организациях, которым было предоставлено право выпускать литературу. Предварительная цензура проводилась также с материалами ТАСС, АПН, Комитета по радиовещанию и телевидению при Совете министров СССР, произведениями репертуара 22 московских театров и 5 киностудий, произведениями для эстрады и цирка. Масштабы деятельности цензуры были поистине грандиозны, не менее значительны были и результаты: в материалы печати, радио и телевидения было произведено 3388 вмешательств, 400 исправлений по политическим мотивам было внесено в книжно-издательскую продукцию, полностью было снято 126 книг и т. д.

Особую заботу Главлита в этот период составляли недостатки идеологического и политического характера: «искажение» советской действительности, «принижение» успехов и достижений нашего народа, «преувеличение» недостатков и трудностей. Начиналась активная атака на какую бы то ни было вольную или отличную от утвержденной трактовку современных событий и фактов прошлого. Главными объектами контроля стали в первую очередь «толстые» литературные журналы, на страницах которых уже привычными стали новые литературные имена и острая публицистика, а также репертуарная политика в театрах – отдушинах московской и ленинградской интеллигенции, деятельность которой имела также громадный общественный и культурный резонанс в провинции. Вот только некоторые сведения из обстоятельного отчета о репрессивных действиях цензуры в 1966 г.: «Свыше двадцати вмешательств и замечаний сделано при контроле журнала «Новый мир». В ряде материалов большое внимание сосредоточивалось на фактах репрессий, произвола и беззакония в годы культа личности, необъективно изображалась коллективизация деревни, пересматривались некоторые вопросы теории и практики социалистического строительства». Так, не была подписана к печати в февральском номере «Нового мира» за 1966 г. статья доцента В. Данилова и доктора исторических наук С. Якубовской «О фигуре умолчания в исторической науке», в которой ставился вопрос о неправомерности «замалчивания» имен некоторых видных революционеров, в частности Троцкого и Зиновьева и других лидеров оппозиций. По мнению авторов, «замалчивание» деятельности Троцкого и Зиновьева «обедняет историю», имеет «разрушительные последствия» для изучения истории партии. Не разрешена была к опубликованию в десятом номере журнала статья В. Венжера «О прошлом и настоящем колхозов», в которой проводилась мысль, что в ходе колхозного строительства был нарушен ленинский план кооперации, предполагавший «полную свободу» колхозов распоряжаться своими материальными и трудовыми ресурсами. В статье обосновывалась идея о развитии договорных отношений между колхозной системой и Советским государством на основе коммерческого расчета и «полного равенства» сторон. О содержании статьи Главлитом был специально проинформирован Отдел сельского хозяйства ЦК КПСС. При контроле апрельского номера журнала «Новый мир» была запрещена редакционная статья «Еще раз о легендах и фактах», написанная в защиту ранее опубликованного в этом журнале «ошибочного» выступления В. Кардина, в котором он пересматривал общепринятые оценки некоторых исторических событий. В своей статье журнал вновь поддерживал В. Кардина и подвергал сомнению историческую достоверность легендарного залпа «Авроры», событий, связанных с днем создания Красной Армии, подвига 28 панфиловцев и других пропагандистских мифов.

В этом же четвертом номере журнала редакция подготовила к печати памфлет В. Катаева «Святой колодец», в первой части которого рисовалась «искаженная картина советской жизни в послевоенный период: обстановка в стране изображалась как бред больного, как состояние кошмарного сна, в котором преобладали тягостные настроения подавленности, оцепенения, вызванные “идеологией” культа личности». Из пятого номера «Нового мира» был снят роман А. Бека «Новое назначение», в котором, по мнению Главлита, давалась искаженная оценка эпохи индустриализации нашей страны, сосредотачивалось внимание лишь на отрицательных явлениях, талантливые организаторы советской промышленности, коммунисты показывались как носители порочных методов руководства. При контроле сентябрьского и октябрьского номеров журнала «Новый мир» было обращено внимание на содержание записок К. Симонова «Сто дней войны» и комментариев автора к ним, посвященных описанию боевых действий в первые месяцы войны, личных переживаний и сомнений участников событий, связанных с отступлением нашей армии. В связи с тем, что война и потери советского народа в ней, причины военных неудач СССР и сам факт нападения фашистской Германии на СССР рассматривались Симоновым как следствие репрессий 1937-1938 гг., предпринятых Сталиным для утверждения своей личной власти, публикация была запрещена. Такая же судьба постигла и повесть Н. Воронова «Происшествие» в декабрьском номере этого журнала, в которой партийные работники были представлены карьеристами и приспособленцами.

Перечисленные в аналитической записке Главлита в ЦК КПСС запретительные меры и их основания свидетельствовали о масштабах и широте охвата сфер культурной жизни политико-идеологической цензурой. Комплекс аналитических справок Главлита дает полное представление о судьбе свободного слова в СССР, фактической травле правдивых писателей, затормозившей на несколько десятилетий прозрение всего общества, демонстрирует действительную и основную функцию Главлита, состоявшую вовсе не в защите государственной и военной тайны, а в реализации идеологических решений ЦК.

В этой ситуации Главлит занял свое прежнее место в системе регулирования и упреждающего контроля, прежде всего за состоянием идеологии в обществе на очередном крутом переломе. Именно в этот период аналитическая роль Главлита значительно усилилась. Призванные для реализации соответствующих задач опытные сотрудники Главлита, наряду с сотрудниками КГБ, готовили для ЦК подробнейшую информацию о культурной и общественной жизни страны, мнениях и настроениях интеллигенции, отражении этих явлений в зарубежной прессе. Таким образом, привычная перекрестная методика информирования и контролирования дала необходимый эффект: позволила партии в достаточно короткий срок максимально монополизировать идеологию, запугать поверивших в перемены, изгнать во внутреннюю и внешнюю эмиграцию несогласных.

Первым открытым протестом против произвола политической цензуры в СССР явилось письмо А.И. Солженицына к IV Всесоюзному съезду советских писателей от 16 мая 1967 г. Несмотря на его объем, мы считаем необходимым привести его текст, поскольку его содержание имеет определяющее значение для данной темы:

«Не предусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем “Главлита” тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно-неграмотных людей над писателями. Пережиток средневековья, цензура доволакивает свои мафусаиловы сроки едва ли не в XXI век! Тленная, она тянется присвоить себе удел нетленного времени: отбирать достойные книги от недостойных.

За нашими писателями не предполагается, не признается права высказывать опережающие суждения о нравственной жизни человека и общества, по-своему изъяснять социальные проблемы или исторический опыт, так глубоко выстраданный в нашей стране. Произведения, которые могли бы выразить назревшую народную мысль, своевременно и целительно повлиять в области духовной или на развитие общественного сознания, – запрещаются либо уродуются цензурой по соображениям мелочным, эгоистическим, а для народной недальновидным.

Отличные рукописи молодых авторов, еще никому не известных имен, получают сегодня из редакций отказы лишь потому, что они «не пройдут». Многие члены Союза и даже делегаты этого Съезда знают, как они сами не устаивали перед цензурным давлением и уступали в структуре и замысле своих книг, заменяли в них главы, страницы, абзацы, фразы, снабжали блеклыми названиями, чтобы только увидеть их в печати, и тем непоправимо искажали их. По понятному свойству литературы все эти искажения губительны для талантливых произведений и совсем нечувствительны для бездарных. Именно лучшая часть нашей литературы появляется в свет в искаженном виде.

А между тем сами цензурные ярлыки («идеологически-вредный», «порочный» и т. д.) недолговечны, текучи, меняются на наших глазах. Даже Достоевского, гордость мировой литературы, у нас одно время не печатали (полностью не печатают и сейчас), исключили из школьных программ, делали недоступным для чтения, поносили. Сколько лет считался «контрреволюционным» Есенин (и за книги его даже давались тюремные сроки)? Не был ли и Маяковский “анархиствующим политическим хулиганом”? Десятилетиями считались “антисоветскими” неувядаемые стихи Ахматовой. Первое робкое напечатание ослепительной Цветаевой десять лет назад было объявлено “грубой политической ошибкой”. Лишь с опозданием в 20 и 30 лет нам возвратили Бунина, Булгакова, Платонова, неотвратимо стоят в череду Мандельштам, Волошин, Гумилев, Клюев, не избежать когда-то “признать” и Замятина, и Ремизова. Тут есть разрешающий момент – смерть неугодного писателя, после которой, вскоре или невскоре, его возвращают нам, сопровождая “объяснением ошибок”. Давно ли имя Пастернака нельзя было и вслух произнести, но вот он умер – и книги его издаются, и стихи его цитируются даже на церемониях. Воистину сбываются пушкинские слова: “Они любить умеют только мертвых!”

Но позднее издание книг и “разрешение” имен не возмещает ни общественных, ни художественных потерь, которые несет наш народ от этих уродливых задержек, от угнетения художественного сознания. (В частности, были писатели 20-х годов – Пильняк, Платонов, Мандельштам, которые очень рано указывали и на зарождение культа и на особые свойства Сталина, – однако их уничтожили и заглушили вместо того, чтобы к ним прислушаться.) Литература не может развиваться в категориях “пропустят – не пропустят”, “об этесш можно – об этом нельзя”. Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу, в нужную пору предупредить о грозящих нравственных и социальных опасностях, не заслуживает даже названия литературы, а всего лишь – косметики. Такая литература теряет доверие у собственного народа, и тиражи ее идут не в чтение, а в утильсырье.

Наша литература утратила то ведущее мировое положение, которое она занимала в конце прошлого века и в начале нынешнего, и тот блеск эксперимента, которым она отличалась в 20-е годы. Всему миру литературная жизнь нашей страны представляется сегодня неизмеримо бедней, проще и ниже, чем она есть на самом деле, чем она проявила бы себя, если бы ее не ограничивали, не замыкали. От этого проигрывает и наша страна в мировом общественном мнении, проигрывает и мировая литература: располагай она всеми нестесненными плодами нашей литературы, углубись она нашим духовным опытом – все мировое художественное развитие пошло бы иначе, чем оно идет, приобрело бы новую устойчивость, взошло бы даже на новую художественную ступень.

Я ПРЕДЛАГАЮ СЪЕЗДУ ПРИНЯТЬ ТРЕБОВАНИЕ И ДОБИТЬСЯ УПРАЗДНЕНИЯ ВСЯКОЙ – ЯВНОЙ ИЛИ СКРЫТОЙ – ЦЕНЗУРЫ НАД ХУДОЖЕСТВЕННЫМИ ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ, ОСВОБОДИВ ИЗДАТЕЛЬСТВА ОТ ПОВИННОСТИ ПОЛУЧАТЬ РАЗРЕШЕНИЕ НА КАЖДЫЙ ПЕЧАТНЫЙ ЛИСТ.

[…] II […] обязанности Союза [советских писателей] по отношению к свои членам. Эти обязанности не сформулированы отчетливо в уставе ССП («защита авторских прав» и «меры по защите других прав писателей»), а между тем за треть столетия плачевно выявилось, что ни «других», ни даже авторских прав гонимых писателей Союз не защищал. Многие авторы при жизни подвергались в печати и с трибун оскорблениям и клевете, ответить на которые не получали физической возможности, более того, личным стеснениям и преследованиям (Булгаков, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Зощенко, Платонов, Александр Грин, Василий Гроссман). Союз же писателей не только не предоставил им для ответа и оправдания страниц своих печатных изданий, не только не выступил сам в их защиту – но руководство Союза неизменно проявляло себя первым среди гонителей. Имена, которые составят украшение нашей поэзии XX века, оказались в списке исключенных из Союза либо даже не принятых в него! Тем более руководство Союза малодушно покидало в беде тех, чье преследование окончилось ссылкой, лагерем и смертью (Павел Васильев, Мандельштам, Артем Веселый, Пильняк, Бабель, Табидзе, Заболоцкий и другие). Этот перечень мы вынужденно обрываем словами “и другие”: мы узнали после XX съезда партии, что их было БОЛЕЕ ШЕСТИСОТ – ни в чем не виноватых писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе. Однако свиток этот еще длинней, его закрутивший конец не прочитывается и никогда не прочтется нашими глазами: в нем записаны имена и таких молодых прозаиков и поэтов, кого лишь случайно мы могли узнать из личных встреч, чьи дарования погибли в лагерях нерасцветшими, чьи произведения не пошли дальше кабинетов госбезопасности времен Ягоды – Ежова – Берии – Абакумова.

Новоизбранному руководству Союза нет никакой исторической необходимости разделять с прежним руководством ответственность за прошлое.

Я ПРЕДЛАГАЮ ЧЕТКО СФОРМУЛИРОВАТЬ В ПУНКТЕ 22-М УСТАВА ССП ВСЕ ТЕ ГАРАНТИИ ЗАЩИТЫ, КОТОРЫЕ ПРЕДОСТАВЛЯЕТ СОЮЗ ЧЛЕНАМ СВОИМ, ПОДВЕРГШИМСЯ КЛЕВЕТЕ И НЕСПРАВЕДЛИВЫМ ПРЕСЛЕ-ДОВААНИЯМ, – С ТЕМ, ЧТОБЫ НЕВОЗМОЖНО СТАЛО ПОВТОРЕНИЕ БЕЗЗАКОНИЙ…»

А.И. Солженицын в своем письме не только дал всеобъемлющий анализ и оценку истории советского цензурного диктата в литературе, обозначил апологетов цензуры – партию, Главлит и КГБ, но и предъявил обвинения в фактическом удушении литературы Союзу писателей, послушно выполняющему циркуляры «сверху». Правда, он оставил для новоизбранных членов Правления ССП возможность искупить грехи предшественников и внести соответствующие поправки в Устав Союза. Но ему лучше, чем кому-либо, было известно, что эти призывы останутся без ответа. Вернее, ответом стала развернувшаяся мощная кампания по травле писателя, в то время тяжело больного. Однако резонанс, который был вызван этим впервые прозвучавшим голосом правды, был намного сильнее, чем все ответные шаги власти. В ответ на призыв Солженицына около 80 советских писателей подписали письмо в ЦК КПСС с требованием полностью отменить цензуру. А. Вознесенский не подписал этого письма, т. к. он считал требование полной отмены цензуры нереальным. Вместо этого он выступил с призывом отменить литературную цензуру, не возражая против цензуры экономической и военной. Он также настаивал на том, чтобы в случае запрещения литературного произведения автору сообщали о причинах этого. Он также предложил, чтобы все опубликованные произведения А. Солженицына, включая «Один день Ивана Денисовича», которые до сих пор появлялись только в литературных сборниках и журналах, были изданы отдельными книгами, и была создана комиссия для ознакомления с неопубликованными рукописями Солженицына, в числе которых были рассказы и пьесы, а также два его новых романа «Раковый корпус» и «В круге первом».

Протест А. Вознесенского привел в раздражение Союз писателей, и было принято решение отменить его поездку в США. Представители Союза писателей сообщили некоторым иностранным журналистам в Москве о его болезни и в то же время просили американское посольство оформить Вознесенскому визу. Приведенный в ярость этими действиями, А. Вознесенский написал письмо в «Правду», а копию направил в Союз писателей. В письме он заявил, что «действия Союза писателей являются идиотскими», и добавил, что «это – унижение элементарного человеческого достоинства». Вознесенский с горечью отмечал, что «ложь, натравливание писателей друг на друга являются обычной практикой в Союзе писателей, – констатировал поэт. – Это было со многими моими друзьями. Иногда мы не получаем нашу почту. Иногда на наши письма отвечают другие люди без нашего ведома». «Правда» письма не опубликовала. Эта информация была предоставлена Главлитом в ЦК КПСС и внимательно изучена, как видно из резолюций и помет, в Отделе культуры.

Очередным скандалом обернулось письмо А.Е. Костерина М.А. Шолохову, которое в дальнейшем также имело огромный общественный резонанс. Записка КГБ от 21 сентября 1967 г. в ЦК КПСС сообщала о письме, направленном в редакцию журнала «Дон» и Союз писателей РСФСР в июле 1967 г., текст которого был приложен. В письме А.Е. Костерин горько свидетельствовал о сотнях писателей и поэтов, «без вести пропавших» в тюрьмах и лагерях, физически и морально искалеченных, для которых смерть духовная хуже, чем смерть физическая. Он писал, что на совести коммунистических догматов целые национальные культуры, подвергшиеся репрессиям. И не только малых народов, но и русского и украинского. «Беспощадна, – писал Костерин, – “Прокрустова ложа” цензуры. И у меня есть произведения, которые возвращали мне из редакций нескольких журналов:

– Неплохо, но – увы – не пройдет.

И у меня есть книжка, которую дважды посылали «на консультацию» (как тяжело больного к профессору-специалисту)… в Комитет госбезопасности! Потеряв, в результате “консультации”, целые главы и многие абзацы и даже реплики, книга стала рахитичной, бесцветной, просто жалкой “безноженькой” (по Вертинскому). И я непрерывно чувствую и чувствовал за все время после реабилитации, как «некто в сером» держит мою руку с пером, давит на мозг и сердце, толкает на асфальтированный путь к славе, к признанию».

А.Е. Костерин отмечал, что для наступления царства «свободы печати» помимо ликвидации Главлита и КГБ необходимо еще «обеспечить использование бумаги и типографий в интересах трудящихся». Здесь он опирался на высказывания В.И. Ленина о том, «свобода печати» это не такое положение дела, когда цензура отменена и все партии свободно издают любые газеты», а когда «все мнения всех граждан свободно можно оглашать». Цитировал из статьи «Как обеспечить успех Учредительному собранию» практический план В.И. Ленин, что «государственная власть, в виде Советов, берет все типографии, всю бумагу и распределяет ее справедливо: на первом месте – государство, в интересах большинства народа, на втором месте – крупные партии и затем – любая группа граждан, достигшая определенного числа членов или собравшая столько-то подписей». Выступая на Первом конгрессе Коминтерна, В.И. Ленин также уверял, что коммунисты строят такой порядок, в котором «не будет объективной возможности ни прямо, ни косвенно подчинять прессу власти денег, не будет помех тому, чтобы всякий трудящийся (иди группа трудящихся любой численности) имел и осуществлял равное право на пользование типографиями и общественной бумагой». Аргументируя далекими от действительности цитатами непоколебимого авторитета, А.Е. Костерин вспомнил 1920-е гг., время литературных споров и объединений писателей по политическим и эстетическим вкусам, частных и кооперативных издательств, свободных «от назначенных редакторов и цензуры (за исключением военной)».

Оставим на совести автора письма несколько идеалистичную оценку «теоретических» положений В.И. Ленина и 1920-х гг., не забывая, что все познается в сравнении. Тем более что дальше он обращается к действительности, в которой на деле «не только всякий трудящийся (или группа трудящихся любой численности), но и рядовой член партии лишены возможности свободно оглашать свое мнение в печати», а на словах накануне 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции декларируется: «Победа социализма создала экономические, социальные, политические и духовные предпосылки для перехода к строительству коммунистического общества».

И действительно, нельзя забывать, что развернувшееся противостояние против засилья цензуры происходило именно накануне 50-летия Октября. Юбилей отмечался долго, помпезно, с характерной уверенностью в полной и окончательной победе международного социализма и его идеалов. В контексте юбилейного восхваления исторических и современных достижений социализма можно представить себе, каким потрясением для власти была акция, организованная группой ученых и представителей творческой интеллигенции. Более ста человек (среди подписавшихся были академики Леонтович, Сахаров, Капица, Кнунянц, писатели Костерин, Каверин, Копелев, композиторы Пейко, Леденев, Каретников, художники Бригер, Жилинский), направили в адрес Верховного Совета СССР проект закона о распространении, отыскании и получении информации. Приуроченная к 50-летию Декрета о печати, фактически введшего сразу после победы большевиков политическую цензуру, эта акция, с одной стороны, была рассчитана на исключительный международный интерес в юбилейные дни, с другой – на определенную, тоже юбилейную, лояльность власти, по аналогии с амнистией заключенных. Однако нанесенный удар по позициям и престижу власти был значительно серьезнее, чем прежние. И преамбула, и текст проекта самого закона значительно опережали время. Авторы не только выступали против любой цензуры, но шли значительно дальше, разрушая созданные искусственные границы между странами и идеологиями. Власть ощутила огромную пропасть между собой и интеллектуальной элитой общества, которая, несмотря на возведенные стены и «железные занавесы», мыслила уже категориями XXI века. Кроме того, в преамбуле была дана профессиональная правовая оценка, которая своей научной основой резко контрастировала с демагогическим и огульным стилем партийных «проработок» и тем самым выбивала почву из-под ног чиновников из идеологического отдела ЦК.

Как уже говорилось, авторы проекта привели все основные нормативы в истории складывания государственного цензурного аппарата – Главлита. Опираясь на Программу КПСС, в которой было сказано о том, что «диктатура пролетариата выполнила свою историческую миссию», они провозгласили конец цензуре – орудию пролетариата и начало новой эры – эры закона за распространением и получением информации. Утверждалось, что судебный контроль, осуществляемый в ходе открытого судебного разбирательства, эффективнее, чем административный. Совершенно фантастически в условиях всевластия подавляющих институтов, «предпринявших дополнительные меры для пресечения деятельности организаторов указанного документа», выглядят статьи закона:

«Статья 1. Каждый имеет право без предварительной цензуры, но с учетом указанных ниже ограничений распространять любую информацию в любой форме.

Примечание:

1. Понятие “информация” в тексте настоящего закона включает в себя понятие “художественная информация”.

2. Понятие “распространение информации” в тексте настоящего закона включает в себя любые высказывания, а также распространение любых текстов и произведений искусств.

ЗАПРЕЩАЮТСЯ: 1. сообщения шпионских сведений; 2. разрешение военной и государственной тайн; 3. пропаганда захватнических войн; 4. разжигание расовой или национальной вражды или розни; 5. оскорбления; 6. распространение ложной информации, причиняющее ущерб какому-либо лицу; 7. лжесвидетельство; 8. оскорбление нравственности; 9. подстрекательство к совершению преступления; 10. высказывания, имеющие характер преступного оговора; 11. высказывания, имеющие характер пособничества при совершении преступления; 12. угрозы свершением преступных действий; 13. распространение произведений, а также сведений об открытиях и изобретениях без согласия автора либо законных владельцев авторских прав; 14. нарушение посредством осуществления указанного выше права правил общежития, установленных соответствующими нормативным актами.

Статья 2. Любое лицо, любые группы лиц, учреждения и организации или предприятия имеют право без предварительной цензуры, но с учетом ограничений, указанных в предыдущей статье: 1. издавать любым тиражом любые печатные издания; осуществлять постановку спектаклей, производство и демонстрацию кинофильмов, а также производство фотографий; 3. устраивать выставки, концерты и иные зрелища; 4. осуществлять радио- и телепередачи; 5. организовывать лекции, диспуты, а также другие мероприятия по осуществлению права, указанного в статье 1.

Издания, фильмы, произведения изобразительного искусства, радио- и телепередачи обязательно должны содержать сведения либо об авторе, либо о редакторе, либо об изготовителе.

Статья 3. Граждане СССР имеют право на кооперативных началах либо разрешенным законом способом создавать издательства, журналы, газеты, информационные агентства, театры, труппы, ансамбли, концертные организации, концертные и выставочные залы, кинотеатры, фото-, кино-, теле- и радиостудии, библиотеки, лектории и др. учреждения, организации и предприятия, необходимые для осуществления прав, указанных статьях 1 и 2. В случаях, предусмотренных законом, правоспособность таких учреждений, организаций и предприятий возникает в полной мере только с момента утверждения или регистрации соответствующим Советом депутатов трудящихся их устава или положения, на основе которых они действуют…

Статья 4. Каждый имеет право на отыскание, получение информации с учетом ограничений, указанных в ст. 1 или установленных законом с целью предотвращения постороннего вмешательства в частную жизнь…».

Главной задачей этого документа были, прежде всего, обеспечение и защита прав человека в самых различных сферах, его взаимодействия с обществом: получение и распространение информации, ограничение вторжения в личную жизнь, охрана авторских прав, решение возникших конфликтных ситуаций в судебном порядке. Обращает на себя внимание и тот факт, что в проекте закона реализовались не только основные положения международного права, но и идея об «обеспечении предоставления гражданам СССР, учреждениям, организациям и предприятиям типографий, запасов бумаги, общественных зданий и сооружений, средств связи и других материальных условий, необходимых для осуществления указанных прав (Статья 5)», которая была предложена А.Е. Костериным.

О том, что ни общество, ни власть не были готовы к такому пониманию и осуществлению гражданских прав, свидетельствует еще более ожесточившаяся предварительная цензура Главлита. Так, в справке о результатах предварительного контроля Главлита 15 июля 1968 г. говорилось, что число цензорских вмешательств продолжает оставаться высоким. Только за предшествующие два с половиной года из различного рода материалов, подготовленных редакциями, издательствами и другими организациями к печати и передачам по радио и телевидению, Главным управлением и его органами на местах было удалено свыше 72 тысяч сведений, запрещенных к опубликованию, в том числе: сведения о дислокации воинских частей и подразделений, закрытых предприятий и учреждений; материалы, характеризующие состояние боевой и политической подготовки, вооружение, боевую технику Советской Армии и Военно-Морского Флота; сведения об исследовании космического пространства, атомной энергии, радио и электронной технике; информация о научно-технических достижениях, которые могут быть признаны открытиями или изобретениями; данные о выпуске важнейших видов промышленной продукции. Среди «провинившихся» были различные НИИ, АПН, ТАСС, Гостелерадио СССР, газеты и др. Даже в поступивших на контроль киносценариях и пьесах были выявлены запрещенные к опубликованию сведения военного характера и «искаженное освещение развития важнейших оборонных отраслей производства». Так, согласно сценарию В. Венделовского и В. Соловьева «Нейтральные воды», представленному Центральной киностудией им. А.М. Горького, были запланированы киносъемки базы ракетоносцев в Севастополе. По предложению Главлита в сценарий были внесены изменения, и съемки базы не производились. В пьесе А. Тверского «Генеральный конструктор» был воссоздан образ человека, с чьим именем связано изобретение советского космического оружия и космических кораблей. Дело создания ракетного оружия в нашей стране, как это рисовалось в пьесе, зависело от многих случайностей, и в частности от репрессий по отношению к самым талантливым из советских ученых. Таким образом, делался акцент на то, что в этой, одной из самых важных отраслей науки, определявшей будущее страны и ее военную мощь, репрессии ставили под угрозу дело обороны страны. Пьеса была запрещена.

Нарушения были найдены в докладах и выступлениях на различных совещаниях и конференциях, а также в порядке отправки материалов за рубеж отдельными гражданами, которые самостоятельно направляли рукописные материалы или служебные издания за границу.

В соответствии с указаниями ЦК КПСС и Совета министров СССР Главлит и его органы на местах систематически информировали и консультировали руководящий состав редакций газет, журналов, издательств, органов радиовещания, телевидения, телеграфных агентств, кино и других заинтересованных организаций. Только в 1967 г. с работниками центральных редакций, издательств и издающих организаций было проведено около 200 совещаний и бесед.

Несмотря на то что Главлит, казалось бы, вел речь исключительно о нарушениях в области разглашения государственных и военных тайн, меры, которые предлагалось принять в отношении учреждений культуры, создавали невыносимые условия для работы. Предлагалось следующее: а) ввести наказание в виде строгой административной ответственности лиц, грубо нарушавших порядок подготовки материалов к опубликованию, если их действия по характеру разглашенных сведений не требуют наказания в уголовном порядке; 6) повысить ответственности авторов за сохранение сведений, не подлежащих опубликованию; в) рассмотреть вопрос о внесении в гражданский кодекс положения, предусматривающего принятие соответствующих санкций к авторам, которые, преднамеренно нарушив установленные правила опубликования сведений об открытиях и изобретениях СССР, нанесли государству материальный ущерб.

Однако главные перемены были впереди. Они ускорились в связи с «Пражской весной» и последовавшим за ней вторжением советских войск в Прагу в августе 1968 г. Пропасть между СССР и остальным миром стала очевидна. Удерживать баланс между диктатом силы и куда более привлекательными ценностями буржуазного общества внутри страны можно было только удесятирением этой силы, как казалось сверху.

Секретное постановление Секретариата ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейнополитический уровень публикуемых материалов и репертуара» от 7 января 1969 г. явилось своего рода признанием завоеванных властью позиций, оно закрепляло изменения в системе ответственности за идеологический уровень содержания художественных и информационных материалов, превратившим всю культурную среду в один большой ГЛАВЛИТ. Суть этих изменений заключалась в том, что «в условиях жесточайшей идеологической борьбы… ответственность за идейную направленность выпускаемых произведений» должны нести «непосредственно руководители организаций и ведомств и редакционных коллективов», ответственность партийную и государственную. «…Отдельные авторы, режиссеры и постановщики отходят от классовых критериев при оценке и освещении сложных общественно-политических проблем, фактов и событий, а иногда становятся носителями взглядов, чуждых идеологии социалистического общества. Имеются попытки односторонне, субъективистски оценить важные периоды истории партии и государства, в критике недостатков выступать не с позиций партийной и гражданской заинтересованности, а в роли сторонних наблюдателей, что чуждо принципам социалистического реализма и партийной публицистики… – отмечалось в постановлении. – Некоторые руководители издательств, органов печати, радио, телевидения, учреждений культуры и искусства не принимают должных мер для предотвращения выпуска в свет идейно ошибочных произведений, плохо работают с авторами, проявляют уступчивость и политическую беспринципность в решении вопросов о публикации идейно порочных материалов. Отдельные руководители идеологических учреждений пытаются переложить собственную ответственность в этом отношении на Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР…»

Обвинительный тон ясно высвечивал контуры идеологической обстановки, которая на некоторое время потеряла былую резкость, но теперь предлагалась обществу и культуре в знакомом и привычном образе.

При этом лицемерно заявлялось, что «в условиях социалистической демократии органы предварительного контроля существуют главным образом для предотвращения сведений, составляющих государственную и военную тайну». Установленный порядок создал невыносимые условия для творческих коллективов и их руководителей, которые превратились в заложников, вечно выбирающих между своим креслом и совестью, совестью художника.

Организовав дело таким образом, партия в лице ее центральных органов сконцентрировала в своих руках определяющую и вместе с тем контрольно-регулирующую идеологические функции, оставив за государственными цензурными органами проведение последующего контроля. Он сводился, как подтверждают сами сотрудники Главлита, к «вылавливанию блох». Отныне всю предварительную цензуру осуществлял редакторский состав, отвечающий за выпуск информационной и художественной продукции в свет и разрешающий все конфликтные ситуации до ее обнародования. Мы не говорим о самоцензуре, ставшей приметой времени и второй натурой поколения 1970-1980-х гг. По нашим представлениям, созданная в соответствии с постановлением 7 января 1969 г. система всепроникающей политической цензуры была признаком начавшейся «эпохи застоя», «брежневщины».

Таким образом, период с середины 1950-х до конца 1960-х гг. был отмечен следующими тенденциями в развитии системы политической цензуры. Эпоха, наступившая после XX съезда, породила в обществе надежды на обновление и демократические перемены, одним из признаков которых являлось ограничение функции Главлита как контрольного ведомства по охране государственной и военной тайны, вывод из его компетенции политико-идеологического контроля. Эти изменения нашли свое отражение в действии нового «Перечня сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению» и утверждении в феврале 1958 г. нового Положения о Главлите СССР. Изменения, происшедшие в положении Главлита, были вызваны общей трансформацией стратегии партии во взаимоотношениях между властью и обществом, которые партия стремилась модернизировать, отойдя от «сталинской модели», не утратив при этом свои руководящие функции в культуре. Проистекающая отсюда противоречивость и непоследовательность действий часто приводила к их противоположным результатам.

Подводя итоги периода так называемой «оттепели», в который и власть, и культура пытались наладить диалог для выработки компромисса в условиях государства с тоталитарным и идеократическим типом руководства, следует подчеркнуть, что формы и методы управления культурой и политической цензуры диктовались внутриполитической обстановкой. После Польского восстания и событий в Будапеште 1956 г. они стали зависеть еще и от международной ситуации. «Пражская весна» и ввод советских войск в Чехословакию в августе 1968 г. стали отправной точкой для окончательного «замораживания» прямого диалога с творческой интеллигенцией, отношения власти и интеллигенции, с одной стороны, были переведены на уровень постановлений и решений ЦК по вопросам идеологии, с другой стороны, были опутаны мелочной опекой цензоров различной ведомственной принадлежности (Главлита, Министерства культуры, отделов культуры исполкомов местных советов и пр.).

Подавление инакомыслия и силовой диктат способствовали появлению правозащитного движения в стране, явились причиной разделения культуры на официальную, подцензурную, находящуюся в пределах контролируемости, и неофициальную, распространявшуюся путем «тамиздата» или «самиздата». Этот раскол, в известной степени сгладил конфронтацию, поскольку оппозиционные силы заняли нишу неофициальной, «второй» культуры.

Все это привело к активизации деятельности КГБ и изменению в соотношении между «сторонами» цензурного «треугольника» ЦК КПСС – КГБ – Главлит. Контрольно-запретительные функции последнего отчасти перешли к центральному партаппарату и руководящим органам госбезопасности. Главлит на некоторое время перешел в состав Госкомитета Совета министров СССР по печати. Однако вскоре Главлит вновь занял свое прежнее место в регулировании и упреждающем контроле за состоянием идеологии в обществе. Именно в этот период аналитическая роль Главлита была особенно заметна: опытные его сотрудники, наряду с сотрудниками КГБ, готовили для ЦК подробнейшую информацию о культурной и общественной жизни страны, мнениях и настроениях среди интеллигенции, их отражении в зарубежной прессе. Привычная перекрестная методика информирования и контролирования дала необходимый эффект: позволила партии в достаточно короткий срок максимально монополизировать идеологию, запугать тех, кто поверил в перемены, изгнать во внутреннюю и внешнюю эмиграцию несогласных.

На этом этапе Главлит особенно ярко продемонстрировал свою подлинную и основную функцию, состоявшую не в защите государственной и военной тайны, а в реализации идеологических решений ЦК. Ужесточение его действий вызвало открытые протесты интеллигенции против цензурных притеснений и за полную отмену цензуры.

Наметившиеся тенденции были окончательно закреплены секретным постановлением Секретариата ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара» от 7 января 1969 г. Отныне всю предварительную цензуру осуществлял редакторский состав, отвечающий за выпуск информационной и художественной продукции в свет и разрешающий все конфликтные ситуации до ее обнародования. Организовав дело таким образом, партия сконцентрировала в своих руках определяющую и контрольно-регулирующие функции в области идеологии, за государственными цензурными органами осталась вторичная функция последующего контроля. Созданный механизм к началу 1970-х гг. всепроницающей политической цензуры стал одной из составляющих политико-идеологической системы наступающей эпохи брежневского «застоя».

Политическая цензура в период стагнации и кризиса власти и идеологии в СССР (1969-1991 гг.)

Новая политическая ситуация вынуждала подавляющее большинство мыслящих людей смириться, в лучшем случае пользуясь нелегальными информационными каналами (западные радиостанции, «самиздат»). Это не относится к малочисленной по составу, но эффективной по своему интеллектуальному выходу группе оппозиционеров, диссидентов. Несмотря на различия в целях и задачах борьбы с властью национальных и религиозных движений, борцов за права человека, «отказников» и прочих представителей оппозиции, формы и методы этой борьбы были общими: подписание писем-обращений, издание листовок и прокламаций, «самиздат». Понятно, что любая информация, которая не могла пройти через государственные каналы коммуникации, получила свое распространение в неофициальной зоне, за которой зорко следил КГБ. По его наблюдениям (записка КГБ в ЦК от 7 февраля 1969 г.), в то время в среде интеллигенции и молодежи стали иметь хождение «идеологически вредные материалы» в виде сочинений по политическим, экономическим и философским вопросам, литературных произведений, коллективных писем в партийные и правительственные инстанции, в органы суда и прокуратуры, воспоминания «жертв культа личности», именуемые «внецензурной литературой», или «самиздатом», который распространялся путем передачи из рук в руки рукописных, отпечатанных на пишущих машинках, размноженных фотоспособом или на ротаторных аппаратах документов. Для пропаганды «самиздата» иногда использовались всякого рода полуофициальные диспуты, конкурсы песен, концерты, устраиваемые самодеятельными клубами, литературными объединениями. Именно поэтому неформальная культура подвергалась со стороны органов особой опеке. Были выявлены главные организаторы «самиздата» – П. Григоренко, П. Литвинов, Л. Богораз-Брухман, П. Якир и другие.

Особого внимания со стороны Лубянки и Старой площади удостоились следующие издания «самиздата»: статья А.Д. Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», книга Р. Медведева «Перед судом истории», письмо в ЦК КПУ писателя И. Дзюбы, известное под названием «Интернационализм или русификация», заметки пенсионера из Караганды, в прошлом активного меньшевика, Якубовича, «Письма к неизвестному», а также подписанное Л. Бородиным исследование «Закат капитала», в котором подвергалась критике вся общественно-экономическая структура СССР и выдвигалась программа борьбы против «диктатуры бюрократического аппарата».

Председатель КГБ Ю.В. Андропов докладывал в ЦК, что «антисоветские и антиобщественные элементы нередко направляют “нецензурные” произведения в редакции буржуазных газет, журналов, радиостанций, в адрес эмигрантских центров в расчете на то, что западная радиопропаганда в передачах на Советский Союз ознакомит с содержанием этих документов значительное число советских граждан и облегчит таким образом распространение их внутри СССР. В августе 1968 г. издаваемый Информационным агентством США журнал “Проблемы коммунизма” выпустил сборник из 53 документов “самиздата”. Рассматривая “самиздат” как одно из средств ослабления социалистического общества, империалистическая реакция стремится всемерно оказывать поддержку действующим внутри нашей страны авторам и распространителям политически вредных материалов. Создано, например, “Международное литературное содружество” во главе с известными специалистами по антикоммунизму Струве и Филипповым. Одной из главных задач этого “содружества” определена публикация не издающихся в СССР произведений советских писателей. Помимо публикации за границей и передачи по радио, материалы «самиздата» засылаются по различным каналам в СССР». Из вышепроцитированного видно, что сформировались основные направления «самиздата»: художественная литература, публицистика, мемуары и документы.

И действительно, правозащитникам удалось превратить единичные случаи передачи рукописей за границу в постоянно действующий механизм: «самиздат» – «тамиздат» – «самиздат». Первым постоянным «связным» с Западом стал А. Амальрик. В 1966-1969 гг. он оставался практически единственным «специалистом», через которого уходили и возвращались документы правозащитного движения. До 1972 г. по этому каналу прошли книга А. Марченко «Мои показания», роман В. Гроссмана «Все течет…», повести Л. Чуковской, «Москва – Петушки»

В. Ерофеева, романы А. Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом», В. Максимова «Семь дней творения», стихи И. Бродского, Н. Горбаневской, Н. Коржавина. Все эти произведения, распространявшиеся нелегальным путем, представляли собой «параллельную» литературу и общественную мысль, которые, несмотря на ограничения в распространении, оказывали огромное влияние на становление гражданского самосознания поколения конца 1960-1970-х гг.

Постепенно налаживались каналы распространения информации, совершенствовался процесс размножения текстов (фотографирование, платные машинистки, множительная техника в учреждениях и пр.), что, в свою очередь, вызывало увеличение спроса на «самиздат».

Самым большим достижением диссидентов, по мнению А.Д. Сахарова, было создание информационного бюллетеня правозащитного движения – «Хроника текущих событий». Первый ее номер вышел 30 апреля 1968 г. в разгар репрессий против участников движения. К концу 1983 г. на Западе были опубликованы 64 выпуска. Это полноценная фактография движения, нарушений прав человека в СССР, хроника репрессий. На экземплярах отсутствовали сведения об адресе редакции и составе редколлегии, что объяснялось «своеобразными понятиями о легальности и свободе информации, выработавшимися за долгие годы в некоторых советских органах».

Первым редактором «Хроники…» была Н. Горбаневская, после ее ареста в декабре 1969 г. и до 1972 г. – А. Якобсон. В дальнейшем состав редакции каждые два-три года меняли, главным образом из-за арестов. Однако смена коллективов не отражалась ни на концепции, ни на содержании «Хроники…». Механизм распространения «Хроники…» и сбора материалов для нее был определен в ее пятом выпуске: «Каждый… легко может передать известную ему информацию в распоряжение “Хроники”. Расскажите ее тому, у кого вы взяли “Хронику”, а он расскажет ее тому, у кого он взял “Хронику”, и т. д. Только не пытайтесь единолично пройти всю цепочку, чтобы вас не приняли за стукача».

Масштабы и международный резонанс противостояния незначительной по количеству, но очень авторитетной по составу части советского общества, вывели ее на прямую и открытую конфронтацию с органами госбезопасности. В свою очередь, «учитывая, что распространение политически вредной литературы наносит серьезный ущерб воспитанию советских граждан, особенно интеллигенции и молодежи», в КГБ «принимали меры, направленные на пресечение деятельности авторов и распространителей “самиздата” и на локализацию отрицательного влияния “внецензурных” произведений на советских людей». Так, в 1968 г. «значительное число причастных к деятельности “самиздата” лиц профилактировано с помощью общественности, несколько злостных авторов и распространителей документов, порочащих советский государственный и общественный строй, привлечены к уголовной ответственности». Обыски, аресты, последовавшие за этим пребывания в местах заключения и психиатрических заведениях были применены к В. Буковскому, Н. Горбаневской, П. Якиру и И. Якир, Л. Плющу, В. Севруку, Ю. Мельнику, П. Старчику, Ю. Шихановичу, В. Красину и другим.

Даже наиболее надежный оплот партии и КГБ, творческие союзы, не могли сдержать волны протеста, вызванной вторжением в Чехословакию и наступившим вслед за этим разочарованием «шестидесятников». Выступления писателей на внутренних заседаниях союзов носили резко критический характер и касались внутренней и внешней политики государства, деятельности цензурных органов, положения свободы слова в СССР. Так, 9 декабря 1968 г. в Риге состоялось общее собрание писателей Латвии, в котором приняли участие представители других творческих союзов, партийных и комсомольских органов, журналисты, всего около 500 человек. (Об этом сообщалось в ЦК КПСС 16 января 1969 г.) В прениях по докладу секретаря ЦК Компартии Латвии Ю.Я. Рубэна выступил член Союза писателей Латвии Алберте Цирулис (Бэле), который и до этого был известен своими критическими выступлениями (Рижское телевидение, май 1965 г.). Он заявил, что «мы живем в век танков» (видимо, имея в виду чехословацкие события), но что он «предпочел прибыть на собрание самолетом». Бэле сетовал на плохую информированность писателей, поскольку из официальной печати трудно судить о действительном положении вещей: например, в один день в «Известиях» Дубчека называют предателем, а на другой день – другом. «Нам нужен, – говорил Бэле, – институт по изучению общественного мнения; у ЦК есть такой нелегальный институт, который возглавляет Авдюкевнч (фамилия председателя КГБ при СМ Латвийской ССР. – Т.Г.), но его данные нам не доступны». В заключение Бэле заявил, что давно наступила пора упразднить цензуру, как крепостнический пережиток, и в Латвии, где на 40 лет раньше, чем в России, отменили крепостное право, нужно отменить и цензуру на 40 лет раньше.

Появились так называемые «невозвращенцы». Одним из первых, попросивших политического убежища во время своей зарубежной поездки, был А. Кузнецов, известный широкой аудитории читателей по таким романам, как «Продолжение легенды», «Бабий Яр», «Огонь». В своем интервью, опубликованном 1 сентября 1969 г. в западногерманском журнале «Дер Шпигель» Кузнецов заявил, что все его произведения были подвергнуты цензуре, «целые главы были вычеркнуты, ход мыслей был изменен». Вот как была представлена система политической цензуры А. Кузнецовым: «Это очень сложная система. Редактор подчиняется Главлиту, т. е. цензуре. Цензура подчинена идеологическому отделу партии. КГБ следит за лояльностью. Цензура получает указания от Центрального Комитета. Она должна следить за охраной государственных тайн в печати и у нее есть право вмешиваться в вопросы искусства. Редакторы и лекторы хорошо знакомы с работой цензуры – по опыту: если цензура несколько раз делает выговор то за одни промахи, то за другие, то становится ясно, что можно писать, что нельзя. Изменение литературных текстов производит издательский редактор журнала. Они говорят мне или автору: “Это хорошо, но цензура этого не пропустит”.

И сколько раз я просил: покажите мне этого человека, познакомьте меня с теми, кто это не пропускает, и я докажу, что это можно пропустить. Но мне этого никто не разрешал. Эти личности за кулисами, их никто не видит. Это какие-то мифические фигуры». По поводу впервые обнародованных в «Бабьем Яре» фактах о разрушении Крещатика в Киеве и роли чекистов в этих событиях А. Кузнецов пояснил: «Цензура в Москве не поняла, что это значит. Если бы роман был опубликован в Киеве, то цензура бы его не пропустила. После опубликования романа в Москве от ЦК Украины пришло большое письмо, основным содержанием которого было – что вы там натворили?» Общую ситуацию в СССР он определил правдиво и жестко: КГБ является истинным хозяином страны, в том числе и судеб творческой интеллигенции. А в Союзе писателей во главе стоит Константин Федин, ему подчиняются секретари, и главным из них является Константин Воронков из КГБ, который отвечает за идеологические вопросы и ведает личными делами писателей.

Диктат Главлита вызывал протест не только в среде ярых оппозиционеров и реформаторов социализма, но и у вполне респектабельных и благополучных, обласканных властью представителей интеллигенции. Таким неожиданным для многих явились выступления К.М. Симонова во время его зарубежных командировок, о которых в стране стало известно из иностранной прессы. Эту прессу, в свою очередь, просматривал и анализировал Главлит (справка в ЦК от 29 апреля 1971, г.). Разумеется, были и иные источники информации о поведении наших граждан во время пребывания за границей. В этих сообщениях утверждалось, что Симонов в Западном Берлине 22 апреля сделал заявление в защиту Солженицына, а также осудил действия советской цензуры, которая не допустила опубликование одного из произведений Симонова. Газета «Нюренберг нахрихтен» за 24-25 апреля 1971 г., в статье под заголовком «Советский писатель о цензуре», писала: «…Симонов высказал сомнение по поводу того, что исключение Солженицына из Союза писателей является “лучшей воспитательной мерой”. Во всех сообщениях приводятся его слова: “Я не намерен скрывать, что у нас существует цензура, и было бы странным, если бы я, как писатель, сказал, что люблю ее. Однако она нужна. Она была введена Лениным на трех условиях: не допускать к печати ни контрреволюционной, ни мистической, ни порнографической литературы. Тогда, когда цензура выходит из рамок этого ограничения, она мне совсем не по душе”».

В передаче радиостанции «Немецкая волна» утверждалось: «В том же, что касается его собственного, забракованного цензурой произведения, Симонов придерживается того мнения, что он мог бы способствовать его пересылке на Запад, как это в свое время случилось с романами Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом», однако он знает, что и его произведение было бы использовано на Западе против Советского Союза».

Свое отношение к контрольным органам К. Симонов высказывал еще на IV съезде писателей СССР в 1967 г., где он утверждал, что у писателей существуют трудности «во взаимоотношениях с некоторыми учреждениями, причастными к печатанию или, наоборот, к непечатанию наших книг, и с некоторыми из причастных к этим учреждениям людей». Такое осторожное замечание в отношении цензуры и цензоров, по сравнению с бесстрашным письмом А. Солженицына, не вызывало никаких опасений и не предвещало возможных выпадов за границей. Безусловно, что такое поведение всегда лояльного по отношению к власти Симонова было вызвано цензурой его собственных произведений. Подготовленные для опубликования записки Симонова «Сто суток войны. Памяти погибших в сорок первом» были представлены редакцией журнала «Новый мир» на контроль в Главлит в сентябре 1966 г. Однако он запретил публикацию записок в связи с тем, что они содержали «существенные ошибки и недостатки, касающиеся политических оценок первого периода Великой Отечественной войны и подготовки партии и страны к ней».

Об этом было сообщено в ЦК КПСС и самому писателю. Вместо того чтобы «исправить» указанное, К. Симонов, по словам работников цензурных органов, «апеллировал к западному общественному мнению по вопросам, которые касаются внутренней политики нашей партии в области руководства литературой и искусством», чем вызвал гнев и раздражение властей. Для партийных и цензурных чиновников было неприятно убедиться в том, что советские писатели, особенно в ранге главного редактора «Литературной газеты» и журнала «Новый мир», которому хорошо известны «правила игры», нарушали их, и, вместо того чтобы «прогнуться», сами пытались противостоять власти.

В справке Главлита в ЦК КПСС от 29 июня 1971 г. говорилось, что «главной оппозиционной силой» в СССР является интеллигенция, творческая и техническая, которая, по мнению советологов, представляет из себя так называемое «движение сопротивления», или «демократическое движение», во главе с А. Солженицыным и А. Сахаровым. Среди апологетов инакомыслия назывались также Н. Горбаневская, В. Шаламов, В. Буковский и ряд других антисоветски настроенных лиц; высоко ценимые на Западе поэты А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Л. Мартынов, Б. Ахмадулина, скульптор В. Сидур, художник И. Глазунов. Такая подстрекательская позиция Главлита не имела ничего общего с определенной ему задачей стоять только на охране военных и государственных тайн и явилась показателем очередной смены тактики политической цензуры, наметившейся в первой половине 1970-х гг.

Зная сегодня судьбы наших лучших и талантливейших писателей, поэтов, художников, драматургов, имея возможность полностью ознакомиться с их творчеством, можно ли спокойно воспринимать утверждения некоторых бывших начальников цензуры, прозвучавшие в ряде публикаций и на научных конференциях, что ни одно по-настоящему художественное произведение не было отвергнуто по политическим мотивам! Различные свидетельства подтверждают, как решались судьбы многих писателей, актеров, режиссеров, как закрывались спектакли, «рассыпались» тиражи книг, сносились бульдозерами художественные выставки. По одному телефонному звонку…

Наиболее талантливые и неординарные художники испытывали на себе особую опеку со стороны партийно-государственных чиновников, которые грубо внедрялись в творческий процесс, калечили не только произведения, но судьбы и души самих художников.

Одной из трагических фигур, наиболее болезненно ощущавших отсутствие свободы творчества, был А. Тарковский. Так, законченный в 1966 г. и готовый к прокату фильм «Андрей Рублев» был разрешен специальным постановлением Секретариата ЦК КПСС от 24 августа 1971 г. В приложении к протоколу заседания Секретариата ЦК (Суслов, Кулаков, Пельше, Андропов, Демичев, Катушев, Баскаков, Зимянин, Толкунов, Тяжельников), подготовленном Отделом культуры ЦК КПСС (Ф. Ермаш) и Комитетом по кинематографии при Совете министров СССР (А.В. Романов), говорилось, что в августе 1970 г. выпуск этой кинокартины на экран был приостановлен «вследствие просчетов идейного и художественного характера». Доработка фильма проводилась авторами при участии Кинокомитета СССР, студии «Мосфильм» и доверенных режиссеров – столпов советского кинематографа – С.Ф. Бондарчука, С.А. Герасимова, Л.А. Кулиджанова, В.Н. Наумова. Под их воздействием А.А. Тарковский внес в картину существенные сокращения и изменения: «были исправлены эпизоды со скоморохом, языческого праздника, ослепления в лесу художников, новеллы “Страшный суд” и “Нашествие”, а также ряд других частей фильма, изъяты многие натуралистические моменты, хотя некоторых недостатков преодолеть не удалось». Однако главным аргументом для допуска фильма к прокату было то, что «режиссер А. Тарковский в целом правильно относился к высказываемым замечаниям и, несмотря на провокационную шумиху за рубежом, вел себя достойно». О том, чего ему это стоило, мы можем узнать из его собственных дневниковых записей. Однако, разрешая одной рукой выпуск фильма на экраны ограниченным тиражом, было дано указание «опубликовать в печати материалы, содержащие принципиальный анализ кинофильма, его достоинств и недостатков», другими словами, организовать отрицательную критику.

Буквально все подвергалось контролю и корректировке высших партийных органов. В 1972 г. в преддверии исторического шахматного матча между Б. Спасским и Р. Фишером Отдел пропаганды ЦК постоянно информировал ЦК о ситуации, осуществлял цензуру спортивных изданий, которые, по его мнению, чересчур «пессимистично оценивали положение в шахматном спорте страны и создавали нездоровую психологическую обстановку вокруг предстоящего матча». В качестве назидательного примера была взята статья В. Смыслова «Час пик на шахматной доске», опубликованная в газете «Труд» 4 января 1972 г., в которую по вине редактора газеты были внесены несогласованные с автором поправки, изменившие общий смысл статьи. Кроме взыскания, которое было наложено на сотрудника «Труда», было обращено внимание всех редакторов центральных газет на «необходимость улучшить спортивную информацию в печати», что на языке того времени означало организацию заказных публикаций по согласованию с Отделом пропаганды ЦК.

Предварительную цензуру вел КГБ, который, в частности, осуществлял агентурные действия, т. е. залезал в «портфели» и «ящики» писателей и информировал ЦК о намерениях и планах лиц, находящихся под пристальным вниманием. Так, 8 июля 1973 г. КГБ информировал ЦК о новой рукописи писателя Л. Леонова, о которой стало известно от ближнего окружения писателя. Рукопись представляла собой автобиографическую исповедь, охватывающую события периода коллективизации, голода 1933 г. и репрессий 1937 г., т. е. касалась наиболее болезненных тем. Несмотря на то что, по сведениям КГБ, рукопись не была предназначена к опубликованию, она являлась предметом беспокойства еще и потому, что одна из глав, которая называлась «Обед у Горького», была посвящена встрече М. Горького с И.В. Сталиным и К.Е. Ворошиловым. Характеризуя последних двух Леонов, как участник встречи, отмечал такие черты Сталина, как подозрительность, а Ворошилова изображал несколько ограниченным человеком. Одновременно он также выступал против появившихся, по его мнению, тенденций предать забвению понятия «русское», «русский народ», «Россия». Помета на документе – «Тов. Демичеву П.Н.» – свидетельствует об устоявшемся механизме взаимодействия и принятия решений в этот период.

Таким образом, можно говорить еще об одной разновидности политической цензуры, наряду с предварительной и последующей цензурой, а именно о цензуре профилактической, с помощью которой власть имела возможность не только регулировать обнародование информации и доступ к ней, но и оперативно реагировать соответствующим образом – с помощью различных методов влияния предупреждать нежелательные действия, находящиеся за пределами официальных каналов информации. Главная роль в осуществлении этой профилактики принадлежала КГБ и его 5-му управлению. Р.Г. Пихоя приводит данные, ссылаясь на письмо КГБ от 31 октября 1975 г. «О некоторых итогах предупредительно-профилактической деятельности органов КГБ», которые свидетельствуют отом, что главными причинами преследований советских граждан были именно идеологические. На фоне десятка пойманных шпионов за период с 1959 по 1974 г. было «профилактировано» 60 тысяч граждан, из них три-четыре сотни были обвинены в антисоветской деятельности. Наиболее типичным обвинением, предъявляемым при аресте и дальнейшем следствии, было чтение и распространение «самиздатовской» и другой «антисоветской литературы». К такой литературе были отнесены следующие произведения: «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына, «Не хлебом единым»

A. Дудинцева, «Воспоминания террориста» Б. Савинкова (Издательство «Прибой». Харьков, 1926), «Из жизни Федора Кузькина» Б. Можаева (Новый мир. 1966. № 7), «Моя биография» Е. Евтушенко (рукопись), «Ленин о Троцком и троцкизме» и «Новый курс» Л. Троцкого (Университет. 1925. № 1, 2), «Племена – партии – бюрократия» М. Френкля (Мировая политика и международные отношения. 1968. № 11), «Либерализм и демократия», «Дубинка для слишком умных» Л. Горбаневского (Наука и жизнь. 1968. № 1), «Почему я не ношу жилет» Л. Плешакова (Комсомольская правда. 1966. 28 июня), «Мертвым не больно» В. Быкова (Новый мир. 1966. № 10), «Януш Корчик и наши дети» А. Шарова (Новый мир. 1966. № 10), «Кончина»

B. Тендрякова (Москва. 1968. № 3), «Германский фашизм» А. Галкина (Издательство «Наука», 1967). Из этого перечня видно, что как «антисоветскую литературу» КГБ рассматривал не только изданные в 1920-е гг. произведения, которые по спискам Главлита хранились в библиотечных спецхранах), но и литературу, изданную в 1960-е гг. и, соответственно, разрешенную органами цензуры. Поэтому в данном случае речь шла совсем об иных критериях и другом уровне политической цензуры: прежние нормы и позиции подвергались пересмотру в связи с новыми идеологическим задачами.

Как уже отмечалось, характерной чертой системы было ее негласное правило не оставлять следов наиболее реакционных решений и по возможности их ликвидировать. Но тем не менее архивы сохранили некоторые документальные свидетельства так называемого «телефонного права»: сводки «оснований к оперативным указаниям или приказам Главлита», а в них следующие формулировки с указаниями дат и номеров приказов: «указание тов. Яковлева А.Н. и. о. зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС. 8 июля 1971 г.», «указание ЦК КПСС, переданное т. Севруком В.Н. 2.10. 79 г.», «согласовано с КГБ», «согласие секретарей ЦК КПСС от 22. 8. 84 г. Передано по телефону т. Зорину Н. II.» и т. д. Одним из последних приказов Главлита подобного свойства, изданных по телефонному указанию секретарей ЦК КПСС от 22 августа 1984 г., был приказ № 11с от 4 сентября 1984 г. об изъятии из библиотек общего пользования и книготорговой сети книг, касающихся всех произведений В.П. Аксенова, Г.Н. Владимова, В.Н. Войновича, А.А. Зиновьева, Л. 3. Копелева (Л. Яковенко, А. Кадашова), Ю.П. Любимова, Э.В. Оганесяна, Р.Д. Орловой (Конелевой), В.Я. Тарсиса.

Устойчивость цензурной системы отнюдь не свидетельствовала о ее надежности, а демонстрировала ограниченность и убогость самой идеи цензурирования СМИ по идеологическим мотивам, поскольку последние постоянно обновлялись по мере развития современных средств коммуникации (спутниковое телевидение, телефакс, Интернет и др.).

В изменяющихся условиях позиция и роль Главлита мало изменились. В июне 1972 г. наша страна отметила еще один юбилей, количество которых в этот период неукротимо нарастало. Правда, этот юбилей был отпразднован, в отличие от остальных, в сугубо «домашней обстановке». Мы имеем в виду 50-летие Главлита. Была создана специальная комиссия по организации празднования, в составе А.П. Охотникова (председатель комиссии), Н.П. Зорина (заместитель председателя), А.И. Андреева, Д.В. Павлова, Ф.Г. Бурибаева, Б.П. Романова, В.П. Бородина, И.А. Седова, В.И. Васильева, В.Я. Симанькова, Н.Н. Глазатова, Г.К. Семенова, М.М. Гавриловой, В.А. Солодина, Р.С. Давидова, И.И. Стовбун, В.И. Купцова, 3. Н. Тимашевой, И.А. Миренской, С.Д. Фенина (приказ Главлита № 65 от 21 апреля 1972 г.).

Деятельность Главлита 1970 – середины 1980-х гг. можно рассматривать как один из элементов механизма торможения, попытки хотя бы внешне сохранить лакировано-благополучный стиль официальной культуры и информационной среды. Это требовало дополнительных усилий: если в 1957 г. число замечаний, сделанных органами цензуры страны по содержанию проконтролированных материалов, составляло 467, то в 1984 г. их стало уже более 1700.

Уточнение функций и задач цензурных органов, отраженных в Положении Совета министров СССР о Главлите от 19 ноября 1974 г., имело явно демонстрационный характер и не вносило ничего принципиально нового. Основными, задачами были названы: а) охрана государственных тайн в печати, телевидении, радиовещании, кинофильмах, репертуаре зрелищных предприятий, экспозициях в музеях и выставках и материалах, предназначенных для вывоза за границу; б) предотвращение распространения в стране поступающих по открытым каналам иностранных изданий, содержащих антисоветские и антикоммунистические материалы. В числе задач назывались также: рассмотрение представляемых министерствами и ведомствами на согласование проектов ведомственных перечней сведений, не подлежащих опубликованию; информирование руководителей министерств, ведомств, издательств, органов печати и т. д. о наиболее серьезных замечаниях в области охраны государственных тайн в печати и др. Был подтвержден статус Главлита как союзно-республиканского органа, пользующегося по своему положению правами государственного комитета. Предписывалось, что приказы, инструкции и указания Главлита СССР являются обязательными для всех министерств, ведомств, органов печати и других организаций. На заседании Секретариата ЦК это Положение было утверждено 12 ноября 1974 г.

Примечательно, что очередное обновление и утверждение нормативов Главлита происходило незадолго до обсуждения проекта закона о печати, в котором даже предполагалось отменить цензуру. Это было лицемерным тактическим шагом власти, очередной попыткой усыпить мировое общественное мнение в связи с выполнениями положений Заключительного Акта Общеевропейского совещания. 11 декабря 1975 г. Политбюро ЦК КПСС приняло решение о разработке Закона о печати (авторы записки Ю.В. Андропов и А.А. Громыко). Проект провозглашал свободу слова и отсутствие какой бы то ни было цензуры. Однако у высшего партийного руководства хватило трезвого расчета, чтобы отказаться от этой заранее уязвимой для политических оппонентов затеи, поскольку декларативно заявленные, скопированные с законов демократических европейских государств гарантии свободы слова и печати явно не соответствовали реальной ситуации. В стране шла борьба с диссидентами, «самиздатом» и «тамиздатом». Поэтому было принято мудрое решение: лучше по-прежнему жить без Закона о печати, чем отбиваться от обвинений идеологических противников в его нарушении.

Прежние цензурные меры, учитывая реакцию международной общественности и возросшую активность правозащитного движения в СССР, не давали необходимого эффекта. Поэтому смена тактики власти по отношению к нонконформистскому меньшинству была закономерной: система не могла сдерживать поток правды, предпочтя избавляться от непокорившихся. Теперь вместо политических или уголовных процессов следовали анонимные репрессивные действия КГБ, организованная травля с последующей высылкой или эмиграцией за границу.

Так, в связи с выходом на Западе книги А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», в преддверии его высылки из страны было принято постановление Секретариата ЦК КПСС (Протокол № 108 / 4с от 4 января 1974 г.), в котором был определен план борьбы с писателем:

«1. Был утвержден следующий текст телеграммы совпослам!]/,(' Встретьтесь с представителями руководства друзей и передайте следующее: Реакционная печать, прежде всего в США и во Франции, начала, как вам известно, новую антисоветскую кампанию в связи с выходом книги Солженицына “Архипелаг Гулаг”. Момент выпуска этой книги совершенно очевидно выбран с таким расчетом, чтобы нанести ущерб дальнейшему развитию разрядки напряженности. Одновременно книга Солженицына, носящая антисоветский и антисоциалистический характер, направленная на дискредитацию Октябрьской революции, социализма как системы и лично В.И. Ленина, бесспорно будет использована антикоммунистами, чтобы нанести ущерб всему нашему движению, интересам революционной классовой борьбы.

С нашей стороны будут приняты меры политического и пропагандистского характера, для того чтобы в должной форме дать спокойный, аргументированный ответ на клеветническую кампанию буржуазной печати. Имеем в виду, в частности, подчеркнуть, что книга Солженицына на этот раз в более полной, чем ранее, форме раскрывает суть контрреволюционных, по существу белогвардейских, воззрений ее автора. Она направлена не против каких-то отдельных сторон жизни в Советском Союзе, а против социалистического строя в целом, против самой идеи социалистической революции и строительства нового общества. Автор книги стремится дискредитировать саму идею коммунизма, злостно клевещет на Маркса и Энгельса, на основоположника Советского государства – В.И. Ленина. Касаясь периода гражданской войны, Солженицын расписывает решительные меры со стороны Советской власти и “забывает” сказать, что они были ответом народной власти на массовый белый террор, который был составной частью классовой борьбы буржуазии и помещиков против трудящихся и опирался на иностранную интервенцию против Советской России. В результате этого были расстреляны сотни и сотни тысяч коммунистов и беспартийных, выступавших на стороне Советской власти. Солженицын глумится над подвигом Советской Армии в годы Великой Отечественной войны, полностью оправдывает тех, кто перешел на сторону Гитлера и воевал вместе с ним против собственного народа.

Даже буржуазная печать (например, агентство “Франс Пресс”) признает, что книга Солженицына не содержит каких-либо новых фактов и соображений помимо тех, которые уже широко использовались им в своих предыдущих публикациях. Дело в том, что никаких фактов такого рода современная советская жизнь не дает и дать не может. КПСС, как хорошо известно товарищам, еще на своем XX съезде твердо и определенно подвергла критике нарушения социалистической демократии и законности, имевшие место в прошлом, в 30-40-х годах, и заявила, что ничего подобного впредь никогда допущено не будет. Это наша принципиальная позиция, которую вновь подтвердил XXIV съезд КПСС, и она последовательно проводится в жизнь.

Учитывая все вышесказанное, мы хотели бы обратить внимание на новую антисоветскую кампанию и считали бы желательным, чтобы ваша партия в подходящей для нее форме дала на нее ответ. Мы исходим из того, что, как неоднократно подчеркивалось в документах вашей партии, борьба против антисоветизма является общим делом коммунистов.

(Только для Парижа. В Москве с удовлетворением обратили внимание на статью т. Лейрака в “Юманите” от 31 декабря 1973 г. Думаем, что взаимодействие наших партий в этом случае, как и во многих других, может сыграть действенную роль в деле борьбы с противниками социализма.)

2. Отданы распоряжения опубликовать в “Правде” и “Литературной газете” статьи, раскрывающие антисоветскую, антисоциалистическую суть злостных писаний Солженицына, подлинные цели пропагандистской шумихи вокруг Солженицына, поднятой на Западе.

3. Было поручено ТАСС, АПН, Гостелерадио СССР в оперативном порядке распространить материалы, в которых следовало показать подлинные политические цели враждебных делу мира и социализма писаний и деятельности Солженицына, а также раскрыть суть антисоветской кампании, направленной на разрядку международной напряженности.

4. ВААП поручалось изучить вопрос о возможности применения правовых санкций против нарушения Солженицыным норм советского законодательства и доложить ЦК КПСС по этому вопросу.

5. СМИ было поручено активизировать работу по разоблачению антинародной сущности буржуазной демократии, расизма, аморализма, буржуазной культуры, в особенности буржуазного диктата по отношению к деятелям демократической культуры»''''.

В этой связи следует отметить роль творческих союзов, входивших в систему политической цензуры, которые использовали такие ее формы, как «проработки», лишения привилегий, ограничения в издании и, наконец, исключение из Союза. После высылки и лишения гражданства А.И. Солженицына в июле 1974 г. эта схема стала применяться достаточно часто и воспринималась Западом, как это ни покажется странным, довольно спокойно, поскольку вынужденную эмиграцию специалисты по правам человека рассматривали более благосклонно, чем репрессии. Только в 1970-е и 1980-е гг. из СССР эмигрировали: В. Аксенов (1980), Ю. Алешковский (1979), А. Амальрик (1976), Г. Андреев, Д. Бобышев (1979), Н. Боков (1975), Ф. Берман, В. Бетаки (1973), И. Бродский (1972), В. Войнович (1980), А. Галич (1974), Л. Гальперин (1979), А. Гладилин (1976), Н. Горбаневская (1975), Ф. Горенштейн (1980), С. Довлатов (1978), Л. Друскин (1980), А. Зиновьев (1978), Л. Копелев (1980), Н. Коржавин (1974), Ю. Кублановский (1982), К. Кузминский (1975), А. Кузнецов (1969), Э. Лимонов (1974), В. Максимов (1974), Ю. Мамлеев (1975), В. Марамзин (1975), В. Нечаев (1975), В. Некрасов (1974), Р. Орлова (1980), М. Поповский (1976), А. Синявский (1973), Саша Соколов (1975), А. Солженицын (1974), Л. Халив, М. Хейфец 1980), А. Цветков (1975), Е. Эткинд (1974), С. Юрьенен, Г. Владимов (1983).

Постепенно происходила деградация творческих союзов. Они превратились в кормушку для приспособленцев и литературных чиновников с погонами. Пресловутый советский блат и система взаимных обязательств открывали конформистам дорогу в рай, т. е. ко всем имеющимся материальным благам, в том числе и изданию их произведений. Главную роль в обеспечении материальными благами играли определявшиеся Государственным комитетом по делам издательств (Госкомиздатом) тиражи сочинений писателей-функционеров. Высокие прибыли от многотиражных изданий, грандиозные государственные премии за литературные, художественные и иные «шедевры» создавали дутые образы советских классиков, имена которых сегодня не известны даже специалистам. Та же ситуация складывалась и во всех областях изобразительного искусства, кинематографе, музыке.

По сравнению с тиражами писателей-функционеров, тиражи других авторов были значительно меньше, а тираж устанавливался Госкомиздатом после соответствующего обсуждения в ССП. Бывший функционер Госкомиздата Ю. Идашкин описывал иерархию писателей-функционеров, которые имели преимущество перед другими. На первом месте стояли секретари СП СССР и союзных республик, затем – главные редактора журналов и директора издательств и, наконец, за ними – руководители региональных писательских организаций и заместители главных редакторов. Понятно, что в такой ситуации страна имела постоянный дефицит бумаги (имея миллионные тиражи партийных газет и иной партийной литературы). В 1974 г. Госкомиздат издал приказ, по которому покупка беллетристической литературы стала возможна только после сдачи определенного количества макулатуры, и также создал координационный орган для предотвращения повторных изданий.

Практика политической цензуры располагала еще одним совершенным и трудно уязвимым методом, а именно идеологически скорректированным переводом, так называемой цензурой через перевод. В результате этого, например, происходила фальсификация реального развития литературного процесса как зеркала борьбы идей в обществе и в искусстве, эта фальсификация, осуществляемая под знаком «единственно допустимой и правильной» марксистско-ленинской идеологии, находила свое выразительное появление не только в отборе, но и в своеобразном «препарировании» историко-литературных и литературоведческих произведений. Например, в панорамном обзоре тенденций британского литературоведа и критика Уолтера Аллена при переводе для русского издания были пропущены страницы и разделы, отражавшие вклад в литературу таких авторов, как Джорж Оруэлл и Артур Кестлер, на протяжении десятилетий числившихся «идеологическими противниками» социалистической системы.

Подчас тяготение к «идеологической опеке» над читателями побуждало руководство издательств приносить в жертву собственному представлению о «верном» и «неверном» в литературе целые части и фрагменты художественных произведений. Красноречивый пример – «операция», произведенная над романом крупнейшего английского фантаста Артура Кларка «Космическая одиссея» (экранизирован Стенли Кубриком), вышедшим в СССР в 1970 г. Можно представить, что идеологическое начальство смутила идея постепенной трансформации главного героя – астронавта Дэвида Боумена – в человекобожество в космосе. Автор послесловия к роману Иван Ефремов был уполномочен издательством оповестить читателей об «отсечении» финальных глав в русском переводе, как «не согласующихся с собственным, вполне научным мировоззрением Кларка».

Еще один пример «косметического» издания – перевод страстной публицистическо-репортажной книги патриарха американской журналистики Стадса Теркела «Работа», осуществленный в СССР. Панорамная картина жизни в США 1970-х, представленная на 500 с лишним страницах оригинала, «съежилась» у нас до книжечки в 12 авторских листов. Цензурирование осуществлялось прежде всего путем целенаправленного отбора, о сверхзадаче которого можно судить с полной ясностью, если добавить, что в русский текст не попали монологи таких персонажей-собеседников С. Теркела, как безработный, домашняя хозяйка и женщина легкого поведения. «Неадекватным» целям издания редакция посчитала и предпосланный книге эпиграф из Уильяма Фолкнера, не слишком соотносившийся с каноническим представлением советского общества о труде как единственном смысле и оправдании существования человека.

В творчестве любимого широкими массами читателей СССР Джона Апдайка пуристы отечественных идеологических ведомств не могли принять его подчеркнутого интереса к интимным сторонам жизни. Поэтому не случайно читающий русские переводы Д. Апдайка порою выносит впечатление, что перед ним произведение другого автора. Как правило, дело обходилось смягчением грубой лексики и опущением отдельных подробностей; однако купюра объемом в страницу печатного текста в переводе романа «Кролик, беги!» – первой части тетралогии о Харри Энгстроме – была чревата обеднением духовного облика действующих лиц (речь идет о любовной сцене между Кроликом и его возлюбленной Руфью).

Такой сравнительный анализ идеологизированного перевода можно было бы продолжить. Следует заметить, что в стране, где знание иностранного языка считалось не только не обязательным, но и не всегда поощряемым, мало кто был способен читать произведения зарубежных авторов в подлиннике (тем паче, что они были практически недоступны), чтобы затем обнаружить несоответствие перевода. Примечательно, что, несмотря на очевидные цензурные искажения в изданиях переводных книг, особенно выходивших в издательстве «Прогресс», признать его деятельность хотя бы тенденциозной отказался один из его бывших ведущих сотрудников А. Мулярчик.

Реальные данные переизданий литературы различного профиля доказывают, что законы в СССР были писаны не для всех. Например, роман Ю. Бондарева «Горячий снег» выходил по два раза в 1970, 1974, 1975, 1976, 1977, 1978, 1979, 1980, 1981, 1984, 1988 гг.; трижды в 1982, 1983, 1985 гг.; пять раз в 1986 г.; в общей сложности было организовано 38 изданий общим тиражом около 8 миллионов экземпляров. Его же роман «Берег» выдержал 18 изданий тиражом более 4 миллионов экземпляров. И это не считая республиканских.

В секретной записке Отдела пропаганды (Е. Тяжельников), Отдела культуры (В. Шауро) и Отдела науки и учебных заведений (С. Щербаков) ЦК КПСС от 27 июля 1977 г. «О ходе выполнения постановлений ЦК КПСС» (которая была посвящена периоду, включающему такие идеологически определяющие решения, как постановления ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара» от 7 января 1969 г., «О недостатках в подготовке и выпуске историкопартийной литературы мемуарного характера» от 5 февраля 1974 г. и «О мерах по дальнейшему упорядочению издания литературы, экономии и рациональному использованию бумаги для печати» от 2 июня 1975 г.) помимо общих сведений «о повышении идейно-научного и художественного уровня выпускаемой литературы» и «усилении контроля и личной ответственности руководителей и каждого работника за качество публикуемых материалов», была дана оценка деятельности Главлита. Говорилось, что его работа активизировалась: Главлит систематически информирует руководителей органов печати, информации и культуры, а в необходимых случаях – партийные и советские органы об ошибках идейно-политического характера, содержащихся в материалах, предназначенных для печати или публичного использования, что существенно «улучшает» их идейное качество. Так, журнал «Плановое хозяйство» намечал опубликовать статью Е. Юдина, в которой была представлена крайне неблагоприятная картина о положении дел в топливных отраслях народного хозяйства страны. По рекомендации Главлита статья была снята из номера. Другой пример: журнал «Дружба народов» подготовил к публикации цикл стихов Е. Евтушенко, в которых читателю навязывалась мысль о том, что в стране якобы нет подлинной демократии и что чуть ли не единственным борцом за нее выступает сам поэт. После беседы в Главлите ряд стихотворений Евтушенко был снят редакцией из номера, а в другие внесены исправления.

С печатными и электронными СМИ использовались иные формы работы. Одной из таких наиболее эффективных форм политической цензуры были совещания в ЦК, на которых не только подвергались разбору прецеденты идеологических ошибок, но давались прямые указания о содержании информационных и пропагандистских материалов. Так, в конце мая 1977 г. в Отделе пропаганды ЦК КПСС было проведено совещание с представителями органов печати, радио, телевидения по вопросам дальнейшего усиления политической бдительности и повышения ответственности руководителей средств массовой информации за идейно-политический уровень публикуемых материалов.

В издательской деятельности политическое цензурование проходило под лозунгом «осуществления системы мер по дальнейшему упорядочению выпуска литературы, экономии и рациональному использованию бумаги», а также исключения малоактуальных и дублирующих тем.

Особую бдительность политическая цензура проявила в этот период в отношении мемуарной литературы. Выпуск ее в результате «упорядочения издания» был сокращен более чем в два раза. Это «упорядочение» заключалось в том, что Госкомиздатом СССР было специально разработано положение о порядке публикации мемуарных произведений, а также составлен сводный план выпуска этой литературы на 1971-1980 гг. Особое внимание в этом плане уделялось организации рецензирования. Именно на этом этапе можно было значительно сократить общее количество изданий мемуаров, не превышающее 12-15 печатных листов. Как считали в отделах пропаганды и культуры ЦК, все эти мероприятия положительно сказались на качестве выпуска мемуаров, уровне их идейно-теоретического содержания.

Любые попытки организовать самостоятельные издания, без участия Союза писателей и других идеологических инстанций, заканчивались плачевно как для самих изданий, так и для их авторов, независимо от художественного уровня представленных произведений и популярности издателей. Наиболее ярким примером подобных «инициатив» является альманах «Метрополь», с которым связаны судьбы целого поколения советских литераторов. В каком-то смысле «Дело о “Метрополе”» стало последним испытанием для творческой интеллигенции, которая пыталась найти легальные формы общения с властью. В предисловии к альманаху интеллигенция излагала свои претензии к редакционно-издательской практике в стране, которая для авторов сборника неприемлема, говорилось, что «муторная инерция, которая существует в журналах и издательствах, ведет к возникновению раздутой всеобщей ответственности за “шутку” литературы, не только не умеющей быть такой, как надо, но даже такой, как вчера». Авторы предисловия отмечали: «Эта всеобщая “ответственность” вызывает состояние застойного тихого перепуга, стремление подогнать литературную “шутку” под ранжир. Внекомплектная литература обречена порой на многолетние скитания и бездомность…»

В секретной записке Отдела культуры в ЦК КПСС от 2 января 1979 г. содержится не только реакция на эти обвинения, но и резко отрицательная оценка самих сочинений, включенных в альманах, в которых, по мнению отдела, отчетливо прослеживается преимущественное внимание к изображению негативных сторон жизни в СССР. Имеются в записке и обвинения в идейно-политической двусмысленности и злоупотреблении эротическими, подчас откровенно порнографическими сценами.

В записке представлен и авторский состав альманаха: «Всего к участию в “Метрополе” были привлечены 23 литератора. Среди них 11 членов Союза писателей СССР (кроме упоминавшихся – С. Липкин, И. Лиснянская, А. Арканов, Б. Бахтин), а также не члены Союза писателей СССР: М. Розовский, Е. Рейн, Ф. Горинштейн, П. Кожевников, Г. Сапгир, В. Высоцкий, Ю. Карабичевский, Ю. Кублановский, В. Ракитин, В. Тростников, Л. Баткин и Ю. Алешковский. (Ю. Алешковский исключен из Союза писателей СССР в связи с предстоящим выездом в Израиль.) Для придания своему сборнику большего веса В. Аксенов притащил к участию в нем и двух известных советских писателей. В сборник включены несколько стихов А. Вознесенского и небольшое произведение Б. Ахмадулиной. Художественное оформление альманаха осуществлено членами Союза художников СССР Б. Мессерером и Д. Боровским».

Воздействие политической цензуры на создателей альманаха выражалось в привычных формах и методах, выбор которых зависел от самых различных обстоятельств. Так, в секретариате Московской писательской организации состоялись индивидуальные беседы с А. Битовым, Ф. Искандером, Е. Поповым и В. Ерофеевым, в которых организаторам альманаха пытались «разъяснить неприглядный идеологический характер их затеи, несовместимость их действий с нормами литературной жизни». Однако эти беседы не увенчались успехом, а В. Аксенов от встречи вообще уклонился.

Реакция «литературных генералов» была иной. Первый секретарь правления Московской писательской организации Ф. Кузнецов, секретарь парткома М. Барышев, известные писатели М. Алексеев, Н. Грибачев, Ю. Жуков, А. Алексин, Я. Козловский, Л. Гинзбург, Ю. Друнина и другие в своих выступлениях на заседании организации квалифицировали действия составителей сборника как политическую провокацию, направленную на разжигание очередной антисоветской кампании на Западе, как попытку легализации «самиздата». Организаторам «Метрополя» было предложено решать вопрос об издании произведений, включенных в альманах, в соответствии с нормами советского авторского права и существующей в стране издательской практикой. Присутствовавшие на заседании В. Аксенов, А. Битов, Ф. Искандер, Е. Попов, В. Ерофеев пытались наивно представить свои действия как «заботу» о расширении художественного богатства советской литературы, уверяя, что они не были связаны с зарубежными пропагандистскими центрами и не намерены переправлять рукопись за границу.

Однако это не соответствовало действительности. В тот же вечер радиостанция «Голос Америки» сообщила, что рукописи «Метрополя» уже находятся за рубежом и вскоре будут изданы в США и во Франции.

Секретариат правления Московской писательской организации по согласованию с МГК КПСС и Союзом писателей СССР разработал меры по «нейтрализации этой вылазки». Они заключались в огульной пропагандистской кампании, которая была развязана в печати, в проведении открытого партийного собрания Московской писательской организации с повесткой дня: «Современная идеологическая борьба и задачи московских писателей».

Власть умело использовала принцип: «разделяй и властвуй». Он был реализован в виде «индивидуальной работы» с участниками сборника, проводимой на уровне МГК КПСС и руководства Московской писательской организации. Авторам произведений, которые по своему духу и направленности не противоречили идейно-эстетическим принципам советского искусства, было предложено опубликовать их в соответствующих советских изданиях. Однако конфликт так и не нашел своего разрешения и принял открытые формы. 19 января 1979 г. с письмом и просьбой разобраться в сложившейся ситуации на имя Л.И. Брежнева и М.В. Замятина обратились Б. Ахмадулина, А. Битов, В. Аксенов, В. Ерофеев, Е. Попов, Ф. Искандер.

Приближалось время великих перемен. Начиналась перестройка, которая ознаменовалась в Главлите выработкой программы по самосохранению в новых условиях. Цензуре и ее органам необходимо было найти свое место в этой сложной и непонятной пока обстановке. Поэтому, говоря на языке подобных документов, в целях усиления роли печати в пропаганде и реализации решений XXVII съезда КПСС, расширения информирования населения по актуальным вопросам социально-экономического развития страны, усиления гласности в борьбе с бюрократизмом, недостатками в производственной и хозяйственной деятельности, другими негативными явлениями, а также повышения уровня работы по защите сведений, составляющих государственную и военную тайну, и других запрещенных к открытому опубликованию данных, разглашение которых может нанести ущерб оборонным и экономическим интересам страны, Главлиту было поручено:

– совместно с соответствующими министерствами, ведомствами внести необходимые изменения в Перечень Главлита, исключив из него ограничения на опубликование: сведений политического характера, ответственность за публикацию которых возложена на руководителей средств массовой информации; отраслевых и ведомственных материалов, если их открытое опубликование не наносит ущерба оборонным и экономическим интересам нашей страны; сведений, легко получаемых потенциальным противником с помощью широко развитых технических средств разведки;

– сосредоточить внимание на вопросах, связанных с охраной государственных и военных тайн в печати, поскольку отбор произведений для публикации и ответственность за их идейно-политическое содержание возложены на руководителей органов печати, радио и телевидения, учреждений культуры и искусства;

– внести необходимые изменения и дополнения в Положение о Главлите СССР, вытекающие из его современных задач и функций.

Новые функции и задачи вполне отвечали духу времени. В стране началось развитие частной формы собственности и предпринимательства. Появилась необходимость обеспечения информационной безопасности в области экономики и ноу-хау. В 1987 г. переиздается «Перечень сведений, запрещенных к открытому опубликованию». Главное внимание сосредоточивается на охране в печати сугубо государственных тайн.

Повсеместно внедряются новые подходы к контролю материалов по их идейно-политическому содержанию: органы цензуры лишь при возникновении серьезных замечаний, не вмешиваясь в материалы, информируют о них соответствующие партийные комитеты (в 1987 г. замечаний по содержанию контролируемых материалов было почти в десять раз меньше, чем в 1984 г.).

Коренным образом стала меняться работа по контролю поступающей из-за рубежа литературы и аудиовизуальных материалов: изменились критерии оценки, значительно сократилось количество ограничиваемой для общего пользования литературы, почти вся научно-техническая, научно-популярная, справочная литература и многие другие издания были сняты с контроля Главлита; начали рушиться спецфонды библиотек, музеев, архивов.

Развернулась активная работа по пересмотру изданий, изъятых из общих фондов библиотек и книготорговой сети в 1920-1980-е гг. по приказам Главлита, и возвращению их из специальных в открытые, общие фонды библиотек; начался постепенный процесс рассекречивания архивных документов. Работа Главлита по возвращению книжного фонда из спецхранов осуществлялась по прямым указаниям из ЦК.

13 января было принято постановление ЦК КПСС Ст. № 36 / 14с о работе межведомственной комиссии в составе представителей Главлита СССР, Министерства культуры СССР и Госкомиздата СССР для пересмотра «Сводного списка книг, подлежащих исключению из библиотек и книготорговой сети» и частично «Списка лиц, все произведения которых подлежат изъятию». За период с марта 1987 по октябрь 1988 г. этой комиссией было возвращено в общие фонды библиотек 7930 изданий, оставлено в спецфондах 462 издания в связи с их «явно антисоветским характером», «клеветой на В.И. Ленина, КПСС, Советское государство и советский народ»; «белогвардейские, сионистские, националистические издания».

По предложению Главлита и по согласованию с Союзом писателей СССР (А. Карпов) в общие фонды библиотек были возвращены все, изданные в Советском Союзе, произведения авторов-эмигрантов:

В.П. Аксенова, Р.Л. Баумволь, А.В. Белинкова, Г.Н. Владимова, Б.М. Влэстару, В.Н. Войновича, А.А. Галича, А.Т. Гладилина, М. Демина (Г.Е. Трифонова), А.А. Зиновьева, И.Б. Керлера, Л. 3. Копелева, М.Р. Копытмана, Ю.Б. Кроткова, А.В. Кузнецова, А.Л. Львова, Ю. П, Любимова, В.Е. Максимова, X. И. Мальтийского, В.П. Некрасова, Р.Д. Орловой, Н.Д. Руденко, А.Д. Синявского, А.И. Солженицына, Г.Д. Табачника, В.Я. Тарсиса, 3. А. Телесина, Е.Г. Эткинда. Кроме того, была проделана грандиозная работа по переводу из спецфондов в общие фонды библиотек зарубежных изданий на русском языке произведений авторов-эмигрантов, выехавших за рубеж в период с 1918 г. по 1988 г. Этот фонд насчитывал около 600 авторов. В их числе были И.А. Бунин, В.В. Набоков, Н.С. Гумилев, Е.Д. Замятин, И.А. Бродский, философы и публицисты – Н.А. Бердяев, В.Ф. Ходасевич, Б.К. Зайцев и другие.

Фактически за эти немногим более чем два года Главлит вернул в открытый доступ все, что с таким упорством скрывалось в течение всей его 75-летней деятельности. Однако не стоит думать, что таким образом цензура реабилитировала себя в глазах общества. Старая машина продолжала работать в прежнем режиме: осуществлялась политическая цензура в СМИ, прежде всего в электронных средствах – на радио и телевидении; в спецхраны библиотек и на утилизацию отправлялись теперь уже произведения Л.И. Брежнева, К.У. Черненко и других. Эта «цензура наоборот», несмотря на свой курьезный оттенок, продемонстрировала несовершенство и примитивность запретительных форм политической цензуры и бесперспективность ее существования в таком виде.

Аналогичную деятельность Главлит проводил в отношении архивов в связи с решением правовых и организационных вопросов доступности архивных документов с грифом «Секретно». В этот период особое внимание общественности было приковано именно к этой проблеме. Чтобы проанализировать этот сюжет как можно корректнее, следует разграничить комплекс проблем, возникающих в процессе архивной деятельности. Это, прежде всего, проблемы, связанные с порядком доступа исследователей к архивным документам, т. е. организацией пользования архивной информацией, где со стороны архива должны быть соблюдены все условия оперативного и полного предоставления потребителям архивной информации. Со стороны исследователей, в свою очередь, должна быть предоставлена гарантия соблюдения правил работы с подлинниками или копиями архивных документов, а также их использования, т. е. непосредственного введения в научный и общественный оборот. При этом если первая группа проблем связана только с деятельностью архивных учреждений, то вторая – с состоянием нравственности и культуры в обществе, поскольку в роли публикаторов архивных документов выступают как архивисты, так и представители других специальностей, являющиеся в данном случае посредниками, ретрансляторами во взаимоотношениях между архивом и обществом.

Важной характеристикой любой архивной системы является степень доступности архивных документов, соотношение между открытой частью государственного архивного фонда и его закрытой частью. Следует отметить, что вопросы, связанные со степенью открытости в архивных учреждениях или ее отсутствием, являются предметом постоянного общественного внимания и обсуждения. Поэтому любые факты ограничения допуска к документам, их засекречивания без серьезных на то причин попадают на страницы печати и получают широкий общественный резонанс. Тем не менее в этой области существуют проблемы, решение которых лежит вне компетенции Росархива.

На протяжении всей своей истории советская архивная служба являлась одной из важнейших составляющих системы политической цензуры и была не только полностью подконтрольна партийным органам и Главлиту, но и с 1938 по 1960 г. входила в структуру НКВД – МВД. Говоря о проблеме доступности архивных документов, мы должны вернуться к середине 1950-х гг., когда возможности работы с ретроспективной информацией были сильно ограничены. В проекте строительства «архивного городка» на Б. Пироговской улице читальный зал для исследователей не был предусмотрен. Под неусыпным контролем Главлита находились немногочисленные публикации архивных документов. В циркуляре № 12104156 Главного архивного управления МВД СССР от 21 июня 1952 г. говорилось:

«В течение 1951 г. и в начале 1952 г. в Главное архивное управление МВД СССР и в редакцию журнала «Вопросы истории» поступил ряд статей о государственных архивах СССР для опубликования в журнале «Вопросы истории». Во многих статьях встречаются сведения, не подлежащие опубликованию в открытой печати. К таким сведениям относятся главнъш образом упоминания:

1. О полезных ископаемых;

2. О строительстве мостов, железных дорог и судоходстве на реках;

3. О численности документальных материалов архивов, о сети государственных архивов и другие сведения. Кроме того, в присылаемых статьях часто упоминаются сборники, не вышедшие в свет, а также сообщается о работе государственных архивов по подготовке путеводителей, издание которых указанием Министра внутренних дел Союза ССР прекращено. Совершенно излишне приводятся фамилии лиц, написавших диссертацию или статьи по материалам государственных архивов СССР. Имеются случаи, когда архивные органы поручают написание статей о государственных архивах лицам, не являющимся работниками архивных органов, вследствие чего эти лица вводятся в курс внутренних служебных вопросов архивных органов и знакомятся с составом и содержанием архивных фондов, что безусловно неправильно.

Главное архивное управление МВД СССР обращает внимание руководителей архивных органов и государственных архивов на необходимость более ответственной и внимательной подготовки статей о государственных архивах, предназначаемых для опубликования в открытой печати. Следует строго следить за тем, чтобы сведения особой важности (по вопросам международных отношений, организации и строительства вооруженных сил, оборонной промышленности и др.) безусловно не помещались в работах, предназначаемых для открытого опубликования. При подготовке статей необходимо строго придерживаться “Перечня Главлита”, изд. 1949 г., о сведениях, не подлежащих опубликованию в открытой печати, с дополнениями к нему, а также приказов и указаний Министерства внутренних дел СССР и главного архивного управления МВД СССР по этому вопросу. Что касается сведений о работе партийных организаций и решений партийньа органов, то при этом необходимо исходить из директивы № 632 от 19 июня 1951 г. С данным письмом ознакомьте руководящих и научных сотрудников Архивного отдела и государственных архивов.

Начальник Главного архивного управления МВД СССР, генерал-майор В. Стыров».

Первые попытки провести определенную либерализацию допуска исследователей к закрытым для использования архивным документам предпринимались еще во второй половине 1950-х гг., в период хрущевской «оттепели». Однако вскоре большинство рассекреченных материалов вновь оказалось на «специальном хранении». В преддверии и сразу после XX съезда КПСС группа историков, представляющих основные научные центры страны (Л.Л. Сидоров – директор Института истории АН СССР, Л.Л. Новосельский – заведующий сектором публикации источников и В.И. Шунков редактор журнала «Исторический архив»), обратились в ЦК с просьбой рассмотреть вопрос о снятии грифов секретности с целых комплексов документов, засекреченных только на том основании, что они были подписаны репрессированными лицами. Пожелания и рекомендации ученых были учтены в подготовленном проекте постановления ЦК от 3 марта 1955 г. об упорядочении режима хранения и использования архивных материалов министерств и ведомств. Однако вскоре после событий в Венгрии в 1956 г. последовали резкие и решительные меры, направленные на борьбу с антипартийными «хвостистскими» проявлениями. В секретном письме ЦК КПСС от 19 декабря 1956 г. «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов», наряду с привычными обвинениями в адрес творческой интеллигенции, содержались резкие оценки деятельности научных журналов по истории, экономике, философии и праву, в которых «под видом исправления недостатка и преодоления последствий культа личности» помещаются «статьи и публикации, извращающие историю партии», они способствуют «оживлению ревизионистских взглядов и настроений у людей неустойчивых, не свободных от груза буржуазной идеологии, и активно используются антисоветскими элементами. Такие указания высших партийных идеологических органов ориентировали государственные архивы на то, чтобы строго охранять поступавшую на госхранение документацию от так называемого несанкционированного использования, которое могло спровоцировать гнев партийного и архивного руководства. С этими установками совпадала позиция ведомств, не заинтересованных в обнародовании документов об их деятельности.

Можно вспомнить в связи с этим один из многочисленных запретов обнародования информации, содержащейся в архивных документах. Нижеприведенный факт особенно показателен, поскольку связан с празднованием двадцатилетия со дня Победы над фашистской Германией и возникшей в связи с этим скандальной ситуацией вокруг сведений о жертвах фашизма, почерпнутых из документов Чрезвычайной Государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов, хранящихся в ЦГАОР СССР. Потребовалось вмешательство ЦК КПСС, чтобы через двадцать лет обнародовать эти сведения. В записке Идеологического отдела ЦК от 14 января 1965 г. говорилось:

«Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС подготовил к печати и сдал в производство заключительный шестой том труда “История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг.”. Книга должна выйти из печати в марте 1965 г. с расчетом ее распространения к 20-й годовщине победы над фашистской Германией. Шестой том подводит итоги Великой Отечественной войны, анализирует ее последствия, источники и причины победы Советского Союза. Вместе с тем в томе показывается и огромная тяжесть войны, а также неисчислимые жертвы, принесенные народами СССР во имя победы. В этой связи в томе приводится численность общих людских потерь – 20 млн. человек. Эта цифра называлась в официальных выступлениях главы советского правительства и уже не раз была опубликована в печати (например, журнал “Международная жизнь”. 1961. № 12. С. 8).

Однако в связи с тем, что буржуазные фальсификаторы истории относят всю цифру потерь только к Вооруженным Силам СССР, редакционная комиссия считает необходимым привести сведения об общих людских потерях Советского Союза в войне в следующей редакции: “ СССР понес наибольший урон в людях (20 млн. человек). Почти половину из этих жертв составляют мирные жители и военнопленные, убитые и замученные гитлеровцами на оккупированной советской территории”.

Данные о количестве убитых и замученных взяты из обобщенных данных, подготовленных Чрезвычайной Государственной комиссией по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов по сведениям на 10 декабря 1950 г. (ЦГАОР СССР.Ф. 7021. Оп. 125. Д. 3. Л. 84-86). Главное управление по охране военных и государственных тайн в печати Государственного комитета Совета Министров СССР по печати не дает разрешение на опубликование этих данных, поскольку до сих пор такие заявления в печати не делались.

Идеологический отдел ЦК КПСС поддерживает предложение Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и считает целесообразным привести в шестом томе “Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг.” сведения об общих людских потерях Советского Союза в войне в следующей, несколько измененной редакции: “ СССР понес наибольший урон в людях (20 млн человек). Почти половину из них составляют мирные жители и военнопленные, убитые и замученные гитлеровцами на оккупированной советской территории”. Считаем также необходимым дать указание Главному управлению по охране военных и государственных тайн в печати Государственного комитета Совета Министров по печати (тов. Охотникову А.П.), разрешающее опубликование этой формулировки в шестом указанного выше труда».

Политической цензуре была подвергнута книга А. Некрича «1941, 22 июня», в которой впервые были обнародованы свидетельства и документы, проливающие свет на причины и предпосылки начала Великой Отечественной войны. Была развернута целая кампания, в которой приняли участие многочисленные «авторитетные эксперты», в том числе и генерал-майор КГБ Белоконев. На основании отзыва последнего, в котором он высказал мнение, что книгу «в теперешней редакции издавать нецелесообразно», она была запрещена и изъята из издательства «Наука».

Если продолжить перечень ограничений, то следует указать, что в категорию документов так называемого «ограниченного доступа», как правило, включались организационно-распорядительные документы, плановые, статистические и другие наиболее ценные для исследователей материалы, отражающие механизмы принятия решений и динамику социальных процессов, протекавших в СССР на различных уровнях. Изучение несекретных документов из архивных фондов Совета министров СССР, Госплана СССР, Минфина СССР, ЦСУ СССР, МВД СССР, Прокуратуры СССР и даже Министерства культуры СССР разрешалось только после получения позитивной санкции соответствующего ведомства.

Таким образом, сложилось положение, когда из научного и общественного оборота были выведены огромные комплексы несекретной по содержанию, но имеющей специальные отметки документации, представляющей интерес для исторической и других наук; эти ограничения были связаны соображениями идеологического толка и соответствовали тому социально-политическому заказу, который Коммунистическая партия делала общественным наукам, и прежде всего истории. Разумеется, что в таких условиях ни о каком объективном документальном отражении действительности не было и речи и вся работа по использованию и публикации архивных документов сводилась к реализации чисто пропагандистских задач.

Историческая наука в СССР в этих условиях развивалась экстенсивно, а любые попытки вырваться из пут идеологических стереотипов были тщетны. Хрестоматийной с точки зрения методов руководства исторической наукой явилась кампания по критике известной статьи В.П. Данилова и С.И. Якубовской «О фигуре умолчания в исторической науке». В этой статье говорилось о невозможности освещения отечественными историками деятельности не только конкретных исторических лиц, но и учреждений, а также отдельных сфер жизни, и, в связи с отсутствие полноценной источниковой базы, всей советской истории.

Такая обстановка порождала атмосферу апатии в профессиональных исторических кругах, вызывала такие явления, как лицемерие и конъюнктурщина в определении тематики научных исследований, что для серьезных историков становилось нестерпимым и заставляло их уходить в другие профессии.

С началом гласности и всплеском невероятного интереса к истории потребовалось создание новых механизмов допуска к архивным документам повышенной общественной значимости. Следует отдать должное как потребителям, так и хранителям ретроспективной информации: они применяли максимум усилий и изобретательности для того, чтобы сделать архивные документы доступными широкой аудитории. Огромную роль в этом сыграли комиссии по рассекречиванию, специально созданные в государственных архивах. Например, подавляющее большинство документов архивного фонда самого Главлита было рассекречено именно в этот период. Говоря о доступности ретроспективной информации как важнейшем факторе политической цензуры, мы вынуждены нарушить хронологию изложения и рассмотреть эту ситуацию в аспекте современности.

До принятия закона «О государственной тайне» (21 июля 1993 г.) процесс рассекречивания архивных документов регулировался положением ст. 20 «Основ законодательства об Архивном фонде Российской Федерации и архивах» (7 июня 1993 г.). В «Основах…» впервые в истории российского архивного дела были законодательно установлены правила доступа к архивным материалам. Секретные документы (за некоторыми исключениями) в соответствии с «Основами…» становились открытыми для публичного использования после истечения 30-летнего срока со времени их создания. Материалы, содержащие сведения о личной жизни граждан (об их здоровье, семейных и интимных отношениях, имущественном положении) или создающие угрозу для их жизни и безопасности жилища, открывались для всех категорий по прошествии после их составления 75-ти лет. Предусматривались в «Основах…» и процедуры, допускающие возможность досрочного ознакомления с указанными категориями документов и дел. Остальные документы, входящие в государственную часть Архивного фонда России, как говорилось в «Основах…», «представляются для использования всем юридическим и физическим лицам».

Указом Президента РФ от 14 января 1992 г. № 20 «О защите государственных секретов Российской Федерации», постановлением Правительства РФ от 2 апреля 1992 г. № 220 «Вопросы защиты государственных секретов Российской Федерации», а также временным положением «О порядке доступа к архивным документам и правилах их использования» предусматривалась упрощенная процедура рассекречивания по отдельным группам архивных документов. Документы, созданные до 1941 г. включительно, объявлялись открытыми и подлежали полному рассекречиванию комиссиями, созданными при архивных учреждениях. Документы, созданные после 1941 г., при необходимости рассекречивались с участием представителей ведомств. В этот период были рассекречены огромные комплексы документов, только в 1992-1993 гг. были сняты ограничения с 3,5 млн дел.

Для выявления и рассекречивания документов, ставших основой доказательств на процессе по делу КПСС, была сформирована специальная Комиссия при Президенте РФ, которая оперативно рассекречивала документы АП РФ, РГАСПИ, ЦА ФСБ РФ, РГАНИ. Подавляющее большинство этих документов впоследствии опубликованы.

Несмотря на достаточно благополучную картину, было очевидно, что и «Основы…» все-таки не определили четкий порядок допуска исследователей к документам. Особенно это касается документов, находящихся на временном ведомственном хранении: порядок доступа к этим документам определяется в соответствии с правилами, созданными самими учреждениями-фондообразователями. Они должны согласовывать свои решения с государственными архивными органами. Казалось бы, на первый взгляд, абсолютно бесконфликтная ситуация. Вместе с тем она несла новые, вернее, возвращала старые традиции, но на новом этапе и в новых условиях. Лишенные «Основами…» своих привилегий, отраслевые ведомственные хранения вернули свое могущество через очень краткий срок. Уже через два месяца Верховным Советом РФ был принят закон «О государственной тайне», в котором наряду с весьма позитивными положениями был определен порядок рассекречивания, в нем решающее слово было за ведомством. Указ Президента РФ от 17 марта 1994 г. об Архивном фонде Российской Федерации вернул и узаконил Прежние отраслевые депозитарные хранения для Министерства иностранных дел РФ, федеральных служб внешней разведки и безопасности, Министерства внутренних дел РФ, Министерства обороны РФ, Министерства РФ по атомной энергии и для других организаций и учреждений. Понятно, что определяемый этим же актом порядок согласования решений и взаимодействия этих могущественных ведомств с Государственной архивной службой России не менял сути дела. Рычагов воздействия на чиновничий мир архивная служба не имела, помещений для приема документов также не было. Странно, но факт: в отсутствии правовой базы рассекречивание документов проводилось оперативно и планомерно, а когда таковая была создана, эта работа зашла в тупик.

Все последующие шаги осуществлялись в полном соответствии с имеющимися законодательными актами. Однако закономерным следствием использования вновь созданной законодательной базы стал бюрократизм. К работе привлекается большое число чиновников – представителей тех самых ведомств, которые были глубоко не заинтересованы в снятии грифов секретности и часто не имели ни времени, ни желания принимать участие в работе Межведомственной комиссии по защите государственной тайны. При этом позиция РоСархива, выражающего интересы госархивов, стала отныне по отношению к властным структурам инициативно-просительной.

Вот характерная ситуация, сложившаяся в отношениях между Росархивом и Министерством иностранных дел России. С одной стороны, согласно утвержденному Президентом России в марте 1995 г. Положению о МИД РФ, оно приобрело право постоянного хранения международных договоров России и материалов архивов внешней политики России (что не соответствует нормам «Основ законодательства РФ об Архивном фонде РФ и архива»). С другой стороны, МИД РФ в соответствии с Положением об Архивном фонде РФ заключил в августе 1995 г. соглашение с Росархивом о депозитарном хранении своих документов.

Особое место в архивной системе нашей страны до определенного времени занимал Архив Президента РФ, остававшийся, несмотря на утверждение «Основ законодательств» о невозможности существования секретных архивов на территории Российской Федерации, таковым, т. е. секретным. В состав так называемого «Кремлевского» архива (VI сектор Архива Общего отдела ЦК КПСС, а с июля 1990 г. – Архив аппарата Президента СССР, сейчас – Архив Президента РФ) вошли документы Политбюро и Президиума ЦК КПСС, комиссий ЦК РКП(б) – КПСС, материалы ряда съездов и пленумов ЦК ВКП(б) – КПСС, личные фонды советских партийных и государственных деятелей, в том числе фонды И.В. Сталина, Г.М. Маленкова и других. Сосредоточив в своих фондах важнейшие документы по политической истории России XX в. и осуществляя их постоянное хранение, Архив Президента РФ стал местом для работы привилегированных исследователей; допуск к его фондам можно получить только от Администрации Президента РФ.

Одновременно с проведением работы по рассекречиванию архивных документов в периодической печати стали появляться публикации источников, носящих разоблачительный характер, однако без указания на место хранения, без должных комментариев об источниковой базе и принципах отбора документов. Такое некорректное использование архивных документов, порождающее неомифологию по сталинской формуле «История есть политика, обращенная в прошлое», вызвало справедливое возмущение специалистов и общественности. Только активное вмешательство прессы и общественности изменило это положение (Известия. № 131. 1994 г. 13 июля; № 208. 1995 г. 2 ноября и др.): оно стало причиной появления специального распоряжения Президента Российской Федерации от 22 сентября 1994 г. о порядке рассекречивания архивных документов. Этим распоряжением предусматривалась поэтапная передача документов в профильные федеральные архивы – РГАСПИ и РГАНИ. Тем не менее от принятия решения и начала научного освоения документов (в частности, методика систематизации и описания в Архиве Президента РФ несколько отличается от традиционной, принятой в отечественном архивоведении) и их передачи в госархивы до обеспечения широкого и свободного допуска к ним – дистанция огромного размера. Поэтому обсуждение этой проблемы продолжилось в прежних обеспокоенных тонах. На страницах «Slavic Review» еще весной 1993 г. развернулась дискуссия американских историков (Марка фон Хагена, Элен Мицкевич и других), посвященная профессионально-этическим проблемам общения западных ученых и российских архивистов. Особое беспокойство у американских исследователей вызывало тяжелейшее положение, в котором оказались российские архивы, толкающее их руководителей на столь непопулярные «коммерческие» отношения, которые выходят за рамки общепринятых цивилизованных норм. В 1994 г. Американской ассоциацией славистов и Американской ассоциацией историков создается совместная комиссия для изучения ситуации в архивном деле России, бывших союзных республик и восточно-европейских государств. Весной 1995 г. комиссия подготовила заключительный доклад, посвященный анализу развития архивного дела в России, где отмечалась, что, несмотря на некоторые позитивные изменения, связанные с принятием в 1993 г. «Основ законодательства», положение до сих пор остается далеким от желаемого.

Принципиально поддерживая общую тональность в отношении труднодоступности ряда ведомственных архивов и, прежде всего, Архива Президента РФ, тем не менее выскажем собственную точку зрения. Безусловно, тематическая система хранения документов «по вопросам», характер видовых особенностей документов (материалы к протоколам заседаний Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК и др.) сделали коллекцию Архива Президента РФ особенно привлекательной. Попасть туда – вожделенная мечта каждого серьезного исследователя. Однако, признавая право каждого историка получать всю необходимую для работы ретроспективную информацию, надо сказать, что ажиотаж вокруг Архива Президента во многом сильно преувеличен. Уже после того, как в целом было закончено выявление документов в федеральных архивах и центрах документации для сборника документов «История советской политической цензуры», автору, как ответственному составителю по ходатайству ГА РФ и Росархива была разрешена работа с фондами АП РФ. Нельзя сказать, что архив разочаровал: документы, которые удалось просмотреть и отобрать для сборника, существенно обогатили его состав. Но только добавили, уточнили и утвердили прежние концептуальные предположения. Сходной точки зрения придерживается О.В. Хлевнюк, автор монографии «Политбюро: Механизмы политической власти в 1930-е годы» (М.: РОССПЭН, 1996), который многие годы работал над фондами РГАСПИ, но так и не смог получить доступ к личному фонду И.В. Сталина в АП РФ. Он высказал мнение о том, что для плодотворно работающего историка наступает такой момент, когда любой факт или документ только лишний раз подтверждает уже сформировавшуюся концепцию.

Дальнейшие шаги по рассекречиванию были связаны с Указом Президента РФ от 30 марта 1994 г. № 614, в соответствии с которым функции Межведомственной комиссии по защите государственной тайны были возложены на Гостехкомиссию России, которая совместно с Росархивом разработала и утвердила 28 июня 1994 г. «Временный порядок рассекречивания и продления сроков засекречивания носителей сведений, составляющих государственную тайну, находящихся в закрытых фондах государственных архивов и центрах хранения документов». Этот документ регламентировал работу Специальной комиссии по архивам при Президенте РФ. Прекращение деятельности Спецкомиссии, которая за 1992-1993 гг. провела 37 заседаний и рассекретила свыше 6000 документов, привело к приостановлению рассекречивания документов и бывших партархивов. В этих условиях Росархив инициировал издание Президентом РФ распоряжения от 22 сентября 1994 г. № 489-рн, в соответствии с которым была образована Комиссия по рассекречиванию документов КПСС на правах структурного подразделения Межведомственной Комиссии по защите государственной тайны во главе с первым заместителем главы Администрации Президента РФ Н.П. Красавченко. Этим же распоряжением был определен состав Комиссии, куда вошли представители ФСК РФ, Службы внешней разведки (СВР) РФ, МИД, Росархива.

Комиссия по документам КПСС, которая выполняет плановую работу по рассекречиванию документов АП РФ, РГАСГТИ, РГАНИ, ЦХДМО провела 30 заседаний и рассекретила 102432 дела полностью и 826 частично за период 1994-1997 гг. Такие же комиссии были созданы в республиках Алтай, Бурятия, Карачаево-Черкессии, Удмуртии, Хабаровском крае, Краснодарской, Липецкой, Новгородской области и других местах (всего 29 административных единиц) . По необходимости к работе этой комиссии привлекались эксперты из силовых ведомств (МИД, Минобороны, СВР, ФАПСИ, МЧС и др.). Сейчас их позиция консервативна и крайне пассивна, появились организационные трудности. Работа этой комиссии временно приостановлена, что вызывает естественное возмущение общественности.

Росархив совместно с Гостехкомиссией и правительственным архивом РФ разработал «Положение о порядке рассекречивания и продления сроков засекречивания архивных документов Правительства СССР», которое было утверждено постановлением Правительства РФ

20 февраля 1995 г. Также Росархивом был разработан «Порядок рассекречивания и продления сроков засекречивания носителей сведений, составляющих государственную тайну, хранящихся в государственных и ведомственных архивах Российской Федерации», который был направлен 17 мая 1995 г. в Гостехкомиссию и ФСБ РФ. Этот документ хотя и был доработан повторно, но до сих так и не принят.

В настоящее время Росархив готовит проект Федерального закона «О внесении изменения и дополнений в “Основы законодательства РФ об Архивном фонде РФ и архивах”», положения которого должны привести архивное законодательство в соответствие с другими законами об информационной безопасности. Принятие нового закона должно решить следующие нижеперечисленные проблемы.

1. Делегирование полномочий федеральных органов власти – фондообразователей или их правоприемников соответствующему федеральному архиву, хранящему фонд этого ведомства. Такая работа уже была частично проделана. Так, Госкомстат дал разрешение РГАЭ рассекретить документы бывшего ЦСУ СССР до 1963 г., МВЭС – по 1930 г. включительно и т. д. Ряд министерств и ведомств, имеющих право депозитарного хранения (Минобороны, ФАПСИ, МВД и др.), определили порядок рассекречивания документов, созданных их предшественниками, в соглашениях, заключенных с Росархивом в 1994-1997 гг. Архивные комиссии при необходимости привлекают экспертов из ведомств, составляют акт, который посылается на утверждение ведомства, затем документы оформляются в соответствии с «Временной инструкцией по учету и оформлению рассекреченных дел и документов в государственных архивах, центрах хранения документации». После этого они становятся доступными для исследователей. Срок, который исчисляется с начала работы до ее завершения, составляет от одного месяца до одного года.

2. Получение федеральными архивами информации о том, как осуществляется рассекречивание в отраслевых хранилищах и депозитариях. Так, только 21 декабря 1994 г. МИД РФ проинформировал Росархив о завершении просмотра секретных дел в архивах МИД по 1963 г. и проведении рассекречивания определенных категорий документов. С 16 ноября 1994 г. эти вопросы возложены на ЦЭК, состав которых утверждается приказом министра иностранных дел, и результаты деятельности которых Росархиву недоступны.

3. Самостоятельное проведение ведомствами работы по рассекречиванию, если они не передали свои полномочия архивам. Так, по инициативе МВД (29 сентября 1997 г.) в течение первого полугодия 1998 г. эту работу проводили постоянно действующие комиссии, было рассекречено 9244 дела за 1917-1966 гг.

4. Повторное засекречивание уже рассекреченных дел, которое имеет место. На начальном этапе, в условиях законодательного вакуума без наличия экспертизы были рассекречены и попали в СМИ многие документы. Это привело к отдельным упущениям, связанным с открытием информации, имеющей чувствительный характер, затрагивающей интересы государства и личности. Так, часть документов РГАНИ – протоколы заседаний Секретариата ЦК за период с 1952 по февраль 1981 г. и материалы к ним, а также документы отделов ЦК за этот же период – выдавались в читальный зал в соответствии с «Нормативной справкой РГАНИ о составе документов, открытых для использования через читальный зал» (утверждено Р.Г. Пихоей). Затем эти комплексы были закрыты, как и документы Международного отдела ЦК в РГАСПИ. Часть документов фонда № 495 (ИККИ) – секретариат Д. 3. Мануильского, И.А. Пятницкого и Г. Димитрова, были открыты в 1991-1992 гг., однако вновь были закрыты в январе 1995 г. до проведения экспертизы представителями ФСБ и СВР, МИД, т. к. в этих документах содержится переписка НКВД по кадровым вопросам членов зарубежных компартий.

Второй комплекс проблем связан с осуществлением доступа пользователей к архивным документам. Информирование исследователей и общественности проводится: через читальные залы архивов; путем издания путеводителей, справочников, аннотированных перечней и указателей к фондам, с помощью популяризации архивной информации через СМИ. Так, вышли в свет путеводители по ранее засекреченным документам РГАЛИ и РГАЭ. ГА РФ осуществляет комплексную программу аннотированных указателей к фондам НКВД / МВД СССР («Особые папки» Л. Берии, В. Молотова, И. Сталина). К сожалению, нет средств для издания Бюллетеня о снятии грифов с партийных документов – материалов съездов, конференций, пленумов ПБ, ОБ, СТ, ЦКК ВКП(б), КПСС, ВЛКСМ, рассекреченных в 1994-1997 гг. Комиссией по рассекречиванию документов, и организационно-распорядительных документов высших органов государственной власти.

Доступ пользователей осуществляется в соответствии с «Основными правилами работы в государственных архивах» (1984 г.) и «Временным Положением». Тем не менее имеются случаи отказов пользователям в выдаче тех или иных комплексов документов. Срок рассмотрения просьб в таких случаях от одного до полутора месяцев. Например, за 1994-1997 гг. в РГВА обратились с подобными ходатайствами 14 российских и 3 зарубежных исследователя, а в РГАСПИ – 32 отечественных и 4 зарубежных. Самым достоверным показателем открытости архивов является работа читальных залов.

Цифры, представленные в таблице 4, подтверждают относительное снижение интереса отечественных и особенно зарубежных исследователей к документам партийных архивов и говорят о достаточно стабильном внимании к политематическим комплексам ГА РФ. Однако эти же показатели с соответствующими пояснениями свидетельствуют об относительной закрытости одних архивов по сравнению с другими.

Таблица 4

Количество исследователей, работающих в читальных залах РГАСПИ, ГА РФ, ЦХСД (1994-1997 гг.)*

* Сведения взяты из отчетных материалов Росархива.

Возвращаясь к деятельности Главлита в новых условиях, следует отметить, что, наряду с осуществлением деятельности по вышеупомянутыми направлениями, на него были возложены функции, которые существенно расходились с провозглашаемыми принципами демократизации и гласности. Еще по постановлению ЦК КПСС № 177 / 77гс от 7 марта 1961 г. Главлиту было поручено осуществление негласного контроля за информацией, передаваемой иностранными корреспондентами за границу для получения необходимых сведений и своевременной организации контрпропаганды. В этих целях спецслужба Главлита была параллельно подключена к линиям связей ряда иностранных корреспондентов. Руководство Главлита 16 декабря 1988 г. обратилось в ЦК КПСС с просьбой о техническом обеспечении своей спецслужбы. Оно сообщало, что «в последнее время в связи с переходом все большего числа западных информационных агентств на передачу материалов с помощью быстродействующей компьютерной техники и других современных средств связи (например, «телефакс»), работа спецслужбы Главлита СССР, оснащенной устаревшей аппаратурой (телетайпами), значительно осложняется. Без соответствующего обновления технической базы эта спецслужба вскоре не сможет в полном объеме выполнять возложенные на нее функции». Поэтому предлагалось поручить Министерству связи СССР совместно с Комитетом государственной безопасности СССР и Главлитом СССР проработать вопрос о техническом обеспечении спецслужбы Главлита СССР. История эта имела продолжение, но уже не цензурное, а коммерческое.

В то время, когда в условиях гласности на страницах печати разворачивались бурные дискуссии, Главлит по инерции информировал ЦК партии, для которого он по-прежнему готовил обзоры-доносы материалов прессы. Так, в обзоре, посвященном Первому Съезду народных депутатов 1989 г., говорилось:

«Газеты и журналы предпочитают интервью с депутатами съезда, известными деятелями науки и культуры, публикуют письма читателей, хотя, естественно, подбор лиц для интервью, равно как и читательских писем, находится в прямой зависимости от взглядов руководителей и редакций тех или иных органов печати. К сожалению, отличительной чертой высказываемых таким образом мнений и утверждений является их бездоказательность. Пассажи, например, такого рода: “ Я разочарован большинством делегатов… Формальные выборы в Верховный Совет СССР. Оскорбление Литвы, устранение на первом этапе Ельцина, извращение сути выступлений Афанасьева и Попова – предпосылки для создания нового сталинизма’’ (письмо читателя М. Кучкарова, « Огонек» Ms 25). “Ничего не ждал от съезда и мои “надежды” полностью оправдались” (письмо в газету «Труд» № 140), “Съезд шел на грани скандальности…” (мнение В. Третьякова в газете “Московские новости”) и т.п. Совсем не редкость, а очень распространенная манера подачи материалов под вывеской “личное мнение”. Не приходится говорить, что бездоказательность и неуважительность идут здесь часто рука об руку. Особенно показательны в этой связи рассуждения о “примитивном и бесплодном диктате большинства на Съезде”, как выразился в газете “Известия” № 164 В. Надеин, также имеющие широкое хождение.

Характерной чертой выступлений в печати части депутатов и читателей является и то, что особенно интересующие их вопросы, по их мнению, или прозвучали на съезде недостаточно громко, или не прозвучали вообще. Для деятелей культуры это соответственно вопросы культуры, для ученого – науки, для аграрника – вопросы развития сельского хозяйства, для эколога – экологии и т.п… К примеру, “Огонек” охотно публикует письма читателей и другие материалы, в которых выражается неудовольствие выступлениями на съезде В. Белова и В. Распутина, и ни в коем случае не допускает на свои страницы критики академика Сахарова или других членов так называемой московской группы, что, впрочем, характерно не только для этого журнала…

Необходимо отметить, что, несмотря на почти повсеместное уважение к М.С. Горбачеву, как признанному лидеру страны, в печати нет-нет да и проскакивает, как правило, слегка замаскированные выпады и в его адрес. К примеру, в юмористическом рассказе Э. Медведева “ Ошибка” («Огонек» №28) один из персонажей обращается к другому так: “И запрети Горбачеву с женой ездить. Семья рушится. Из-за такого примера моя Акулина везде за мной тащится, даже в домино”. То, что этот персонаж далеко не положительный, понятно, дела не меняет».

О том, какая атмосфера царила в аппарате Главлита в период наибольшего обострения взаимоотношений союзной и республиканской власти и нарастающего политического кризиса, свидетельствует стенограмма Всесоюзного совещания системы Главлита 20-21 марта 1990 г. Однако позволим себе привести наиболее яркий фрагмент из выступления руководителя Главлита В.А. Болдырева, свидетельствующего о том, что даже в преддверии законодательной отмены цензуры Главлит не собирался сдавать свои позиции:

«Прозвучал тезис относительно того, что мы снимаем то, се, пятое, десятое. И остаемся непонятно с чем. Зачем это? Если мы посмотрим, чем мы будем заниматься, то работы будет не меньше, а, может быть, даже больше. Потому что у нас появляется та сторона проблемы, которой не было раньше. Это внештатные редакторы, которые являются ответственными работниками средств массовой информации. Это – наполовину наша работа. Мы их будем учить, мы их будем контролировать, справки им давать. И они будут на связи с нами все время, чтобы они чувствовали себя нашими работниками. Эта проблема не продумана.

И должен сказать, что, к моему большому удовольствию, видно было, насколько внештатные работники, назначенные ответственные работники редакций и издательств, они освобожденные вообще, они занимаются только охраной государственных тайн. Некоторые работают на полставки, они наполовину освобождены, некоторые работают с определенной доплатой. Формы различные, как в редакции. Но в принципе они работники наполовину наши, даже в большей степени и по госсистеме, и по ограничению, и все остальное. Но для этого, для того, чтобы руководить вот этой армией, а это целая армия с учетом того, что количество средств массовой информации увеличится. У нас в Москве теперь каждый район газеты выпускает и т. д., и т. д. И нам не под силу везде иметь своего человека. Надо будет учить этих людей, контролировать этих людей, общаться с этими людьми и т. д. Следовательно, уровень квалификации наших работников должен будет существенно возрастать. Одно дело – самому на каком-то участке работать, а второе дело – учить, как делать правильно и очень доходчиво разъяснять все наши нюансы.

Кроме того…, плюс к этому изменится последующий контроль. Я-то убежден, что он в значительной степени увеличится по объему у нас, потому что раз выпадает у нас предварительный контроль, в какой-то степени, то, естественно, центр тяжести перейдет в известной степени на последующий контроль, плюс музеи, выставки, вывоз, ввоз иностранной литературы и т. д. и т. д. Я вам скажу, давайте не будем мы себе рисовать картинки, что мы с вами сегодня у разбитого корыта, и нечего нам делать. Ей богу, вот собираемся мы в следующий раз с вами, у нас, наверное, будет другая тональность нашего разговора в том плане, что у нас не хватает сил охватить вот этот огромный участок, который нам предстоит. То есть иными словами, как Наполеон говаривал: ввязаться в бой сначала надо, а потом мы посмотрим, что будет из этого дела. Конечно, какие-то вещи мы отрегулируем по ходу действий…

Но я поделюсь с вами еще одно мыслью. У нас разрабатывается Закон о военном положении, которое вправе вводить Президент, Верховный Совет и т. д., и т. д. А что это такое? С моей точки зрения, введение такого положения обязательно предполагает контроль и средств массовой информации. Кто это должен делать? Значит, должна быть квалифицированная, готовая к действию сила, которая могла бы это осуществить в любой момент, который наступит. Давайте мы с вами все это дело ликвидируем, а потом будем вводить чрезвычайное положение, и будем вводить туда цензуру. Кто ее будет проводить? Так вот, априорно посмотрим на эти вещи. Я не буду брать все аспекты проблем, которые существуют, я просто их на выборку беру. Но я повторяю, что сегодня говорить относительно того, что мы с вами у разбитого корыта и нет ничего, с моей точки зрения, преждевременно, по крайней мере…

Следующая более частная проблема, которую мне хотелось бы здесь затронуть. Я так вижу и, вообще говоря, вы сами чувствуете, вот этот ГУОГТП не по сердцу ни мне, ни вам. Я почувствовал ваше отношение к этому. Название надо продумать. Очень хорошее название – Главлит, сроднились мы с ним, хорошо читается, музыкальное. Но, с другой стороны, все нападки не на Главное управление по охране государственной тайны, а все на Главлит. Главлит и цензура – это настолько сросшиеся понятия, что оставить Главлит – это все равно, что оставить цензуру. Поэтому перспективы и того, чтобы, как говорится, переложить ружье на другое плечо, нам надо бы это сделать. Придумаем что-нибудь доброе – будет другое название. Нет – придется оставить старое. Но я надеюсь на вашу мудрость, шлите телеграммы, звоните, если вам придет что-нибудь доброе в голову…

И последнее. Я думаю, что мы высказались по разным аспектам. Что касается конкретного положения, то мы условились о последующем порядке работы. Что касается ваших предложений, а их было предостаточно, мы их все зафиксировали. И вот товарищи добросовестно несут свою вахту, стенографируют материал. И мы очень детально и тщательно будем прорабатывать каждое ваше предложение. С тем, чтобы это стало у нас традицией. Я хочу сказать вам всем слова благодарности за все ваши высказывания, а мы соответственно будем все претворять в жизнь. Я думаю, что недалеко то время, когда мы с вами проведем региональное совещание, а до того мы вас обеспечим всеми руководящими документами, где будет четко от “А” до “Я” ясно как действовать. Желаю вам успехов, здоровья, до свидания! (Аплодисменты)».

Между тем в стране шли процессы развития законодательной базы, закрепляющей демократические завоевания перестройки. В июне 1990 г. Верховный Совет СССР после продолжительных обсуждений принял Закон СССР «О печати и других средствах массовой информации», который законодательно закрепил отсутствие какой бы то ни было предварительной цензуры.

Исполняя волю законодателей, Совет министров СССР признал утратившим силу Положение о Главлите и создал другую контору, мало чем отличающуюся от него по сути – Главное управление по охране государственных тайн в печати и других средствах массовой информации (ГУОТ) при Совете министров СССР «Новорожденный» поразил всех масштабами своей деятельности, разродившись через 22 дня после вступления в силу закона о печати и запрета цензуры новым «Перечнем сведений, запрещенных к опубликованию», изданным тиражом 20 тысяч экземпляров.

События следующих месяцев, разворачивавшиеся вокруг удушения гласности, попытки реанимировать систему Главлита под новой вывеской, наконец, август 1991 г., продемонстрировавший с очевидностью реальную опасность консервативной оппозиции, бастионом которой являлся цензурный аппарат, показали всю декоративность проводившихся реформ. Одним из наиболее «ярких» деяний новоиспеченного управления, численность которого, по сравнению с численностью сотрудников Главлита хоть и сократилась на 30%, однако руководящий состав остался прежним (В.А. Болдырев был руководителем Главлита, ГУОТа, а впоследствии и Агентства по защите государственных секретов в средствах массовой информации, его заместители также не менялись), явились подготовленные тексты указов Верховного Совета СССР «О неотложных мерах по охране общественной нравственности и пресечению пропаганды насилия, жестокости и порнографии» и «О защите чести и достоинства Президента СССР», по которым преследовались и были осуждены не один десяток человеке.

В письмах на имя М.С. Горбачева, В.С. Павлова и И.С. Силаева руководство государственной цензурой обвиняло прессу и электронные средства массовой информации в разжигании национальной ненависти, дестабилизации и дискредитации государственной власти, клевете на высшие должностные лица, пропаганде насилия и порнографии, требовало оставить за ним руководящие функции общесоюзного масштаба.

Тем не менее принятие Российским Верховным Советом закона о СМИ повлекло за собой неизбежный распад контролирующей системы, и после непродолжительной борьбы за выживание, 25 июля 1991 г. ГУ ОТ был преобразован в Агентство по защите государственных секретов в средствах массовой информации при Министерстве информации и печати СССР. Поразительна в этом смысле картина, демонстрирующая способность цензуры как системы к самосохранению и самовоссозданию. Уже в сентябре – октябре 1991 г., практически вскоре после августовских событий, руководство Агентства предпринимает неоднократные попытки вновь восстановить прежний статус и значение своего органа, прикрываясь различными мотивами, в частности, вполне отражающими дух времени, – охраной экономических и коммерческих тайн. Видимо, в этих же целях было создано малое предприятие «Инфотека», одним из учредителей которого стал первый заместитель начальника ГУ ОТ Н.П. Зорин, а в качестве уставного капитала была передана дорогостоящая техника и оборудование, предоставленные для развития технических возможностей цензуры, а также помещение, находящееся в государственной собственности.

25 октября 1991 г. «в целях выполнения указания Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР (Г.А. Явлинский) от 23.10.91 и в связи с Указом Президента РСФСР от 20.08.91 № 66 «Об обеспечении экономической основы суверенитета РСФСР», постановления Совета министров РСФСР от 15.10.91 № 545 «О совершенствовании государственного управления в сфере печати и средств массовой информации на территории РСФСР» и приказа Мининформпечати СССР от 24.10.91 № 60 «О работе ликвидационной комиссии Мининформпечати СССР”» была создана комиссия по ликвидации Агентства, которая завершила свою работу 25 декабря 1991 г.

Архивные документы и документы текущего делопроизводства Агентства в соответствии с распоряжением Правительства РСФСР от 14 ноября 1991 г. № 8-р об обеспечении сохранности документов ликвидированных министерств и ведомств СССР были переданы на государственное хранение в ЦГАОР СССР (ныне ГА РФ), где приступили к их научно-технической обработке, рассекречиванию и научноисследовательскому освоению.

Начался новый, очередной этап существования политической цензуры в «бесцензурном пространстве». Появление в 1992 г. Государственной инспекции по защите свободы печати и массовой информации при Мининформпечати Российской Федерации, борьба за телерадиовещание и газеты между Верховным Советом и правительством, появление в июле 1993 г. Закона о государственной тайне воссоздавшего институт охраны и диктат так называемой межведомственной комиссии, наконец, введение особого режима цензуры на два дня после кровавых событий 2-3 октября 1993 г. – новая фактография истории. В этой связи вспоминаются слова, произнесенные Владимиром Познером на собрания трудового коллектива Всесоюзной телерадиовещательной компании в Останкине 27 августа 1991 г.: «В сказке Евгения Шварца “Дракон” есть сцена, когда Ланселот, увидев, что все покоряются дракону, отдают ему дочерей и никто не сопротивляется – ведь все хорошо: очень чистый воздух, хорошая вода – вызывает его на бой. Дракон с ним встречается на площади города один на один. Такой с виду грубоватый, немолодой человек и говорит: “Эй, ты, дурак, зачем ты вызвал меня на бой? Я же тебя убью”. – “Так ведь что делать, я не могу, я должен с тобой воевать”. – “Неужели ты думаешь, что эти люди этого хотят? Да они тебя боятся. Я же их кроил по своему образу и подобию 300 лет. Это исковерканные души, больные души, изломанные души. Они тебя боятся”».

Я к чему рассказал это? Почему мы должны удивляться, что кто-то струсил, кто-то не был героем, и ведь большинство? Это же про нас сказка. Это не ново, что люди боятся. Страх – это естественное проявление человека. Хуже, когда из-за страха человек начинает делать подлости» Современные манипулятивные действия политтехнологов, утрата общественной значимости прессы как важнейшего социально-политического института, квазицензура и есть результат и последствия страха в его самом негативном проявлении.