После того как мы со Степанычем так тепло поговорили, я уже было совсем расслабился — все, мол, решен вопрос с персоналом. Вся команда настроена должным образом, и никаких существенных препятствий для вояжа на ближайшем горизонте не просматривается. Охватила меня по этому случаю полная эйфория, и собрался я уже своим компаньонам небольшой банкет в «Белых ночах» предложить. В ознаменование достижения полного и окончательного согласия. Но неожиданный поворот событий чуть было напрочь не уничтожил все наши радужные планы.

Я уже мысленно был в Саянах и постоянно прокручивал в воображении возможные эпизоды маршрута, когда поздний вечерний звонок в дверь прервал эти увлекательные игры ума. Машинально я взглянул на часы. Без четверти одиннадцать! Кто же это мог быть? Очевидно, визит пенсионеров, бывших заслуженных обитателей района Плющихи, гуртом заселенных в окраинную новостройку.

Надо сказать, что шестнадцатиэтажная башня в Лианозово, служившая мне пристанищем последние три года, обладала редкими по силе и широчайшими по спектру акустическими возможностями. Особенно ярко они проявлялись, когда кто-нибудь имел неосторожность швырнуть в мусоропровод этаже этак на четырнадцатом бутылку из-под шампанского. Нарастающий пронзительный вой, завершающийся басовитым грохотом — такова была звуковая картина, сопровождающая это подлое действие и вызывающая в раздраженном мозгу мучительное представление об авиационном фугасе. А дикие гневные вопли комсомольцев двадцатых годов, густо населяющих соседние клетушки, свидетельствовали о многочисленных жертвах подобной атаки.

Особенно лихо пользовался музыкальными свойствами строения дородный татарин Рашид Ухватуллин, популярный мясник из соседнего гастронома, имевший обыкновение брать часть работы на дом, где он принимал вечернюю клиентуру. Туши новозеландских баранов разделывались этим потомком Батыя на лестничной площадке первого этажа ежевечерне, в святой для старых большевиков час — когда транслировалась программа «Время». В любой квартире нашей акустической трубы бодрые отчеты о трудовых успехах производственных коллективов сопровождались глухими ударами широкого мясницкого топора и палаческим кряканьем и уханьем наглого мусульманина.

Все это приводило к не менее гулким стенаниям и муравьиной беготне озверевших божьих одуванчиков по этажам, завершавшимся вызовом толстопузого участкового младшего лейтенанта Ничипоренко, который грифом-стервятником накрывал увлекшегося Рашида к началу спортивных новостей и улетал, зажав в клюве кусок баранины, когда передавали сводку погоды.

Так что, открыв дверь и увидев за ней гражданина весьма преклонных лет, я уже было приготовился выслушать страстный монолог о подлых нравах обитателей чудесного дома, упорно не желавших соблюдать нормы социалистического общежития. Но вместо этого старикан протянул мне большой конверт из грубой серой бумаги.

— Сергей Александрович Горин? — каркающим голосом спросил посланец.

— Он самый.

— Тогда это вам, молодой человек! — с изрядной долей яда в голосе произнес визитер.

При этом на его тонких губах играла улыбка, достойная Сальери.

— Что это такое? — Я недоуменно повертел в руках письмо.

— Повесточка, мил человек, повесточка! Распишитесь-ка вот туточки! — Старый сатир подал мне объемистый гроссбух, извлеченный им из истертого портфеля свиной кожи с накладными ремнями — мечты советского чиновника тридцатых годов.

Сдуру я поставил свою закорючку в его пыльном талмуде, и странный старец с сатанинским смешком растворился в темноте лестничной площадки.

Внутренне поругивая себя за неосторожность, я вернулся в квартиру и бросил конверт на кухонный стол. Очевидно, этим вечерним визитом я обязан районному военкомату, решившему, что давно пора нерадивому запаснику Горину освежить в памяти азы тактики и стратегии где-нибудь в лагерях под Можайском. Мой нынешний статус сотрудника оборонной конторы категории «ноль» с допуском к «СС» и «ОВ» давал полную возможность плюнуть жидкой слюной на жестокие требования военкомата пополнить унылые партизанские ряды, но также обязывал представить злосчастную повестку в военно-учетный стол института, раз уж я так неосмотрительно расписался за нее.

Заварив чайку покрепче, я распечатал конверт. Увы, лежавший в нем сизый листок не имел отношения к Красной Армии. Похуже было дело. Мне настоятельно рекомендовали явиться в следственное управление московского КГБ в Лефортове к товарищу Кравцову в качестве свидетеля по уголовному делу №… по статье 102 УК РСФСР, под которую, как известно, подпадают деяния, именуемые «умышленным убийством». Приглашение было на завтра, на десять часов утра. В моем представлении этот вызов мог быть связан только с Гришиным. Забыв про чай, я тут же позвонил Степанычу.

— Слушаю вас! — раздался в трубке сонный голос компаньона.

А ведь верно, полдвенадцатого ночи уже на дворе!

— Внимательно слушаете, товарищ майор?

— А, Серега! Что там у тебя стряслось?

— Повесточку получил. Не от тебя ли?

— Про моржа? — хохотнул Степаныч.

Этот анекдот он услышал около года назад где-то в кругах, близких к службе отбора прокурорских кадров. Какой-то, видимо халатно отобранный, сотрудник прокуратуры отправил 1 апреля кучу повесток ряду уважаемых граждан, в число которых входили директора торгов, заведующие базами и прочие бонзы распределительного Эдема.

В повестках они именовались обвиняемыми по какой-то загадочной статье и должны были немедленно предстать перед грозными очами прокурора города Москвы. Многие слабограмотные в правовом отношении граждане не удосужились заглянуть в кодекс и всю ночь глотали валокордин и прочие стимуляторы. На дату в повестках тоже никто внимания не обратил. А наутро в приемной городской прокуратуры группе лиц, находящихся явно в предынфарктном состоянии, растерянный дежурный объяснил, что указанная в их повестках статья предусматривает суровую ответственность за незаконный забой моржа в холодных водах морей бассейна Ледовитого океана…

— Нет, Степаныч, моржи ни при чем. В Лефортово вызывают. Свидетелем по сто второй. Полагаю, что с Гришиным дело связано.

— Вот оно что! Я же говорил — наши будут крутить это дело.

— Так это твоего приятеля инициатива?

— Нет. Если в Лефортово вызывают — значит, Мосуправа работает. Сделаем так. Ты поезжай утром, а я с Генкой встречусь, он узнает у московских, каким боком ты там проходишь. Когда разговор закончишь, сразу мне позвони на работу. Встретимся, обсудим.

— А если задержат?

— Да не боись! Мы проконтролируем.

— А как ты думаешь, о чем может речь пойти?

— Слушай, давай все на завтра, а? Поздно уже, да и телефон — штука ненадежная, сам знаешь.

— Ну, тогда до завтра.

— Бывай!

Как человеку спится с повесткой от КГБ в кармане? В учебниках по психологии масса исследований сновидениям посвящена. Всех классиков, начиная от Платона, эти процессы интересовали. Один Зигмунд Фрейд чего стоит! А современных исследователей сколько! А вот такую тему что-то никто не разработал! Ну, положим, перед Фрейдом этот вопрос стоять не мог, но отечественные-то психологи могли интересоваться?

К утру я готов был небольшое эссе по этой любопытной проблеме черкануть, вклад в науку о бессознательном внести. И что меня удивило, так это связь между повесткой и либидо. Как начинает повестка сниться, так прямо чувствуешь — исчезает либидо, уносится, несчастное, как спринтер со старта…

Ровно в десять ноль-ноль я вошел в кабинет следователя Кравцова. И увидел я в этом маленьком облупленном кабинете, кроме самого Кравцова и железного Феликса на стене, не кого-нибудь, а лично товарища Волкова, нашего внутриинститутского представителя славной когорты чекистов. И так это зрелище меня поразило, что дар речи на время я потерял, и на любезное приглашение присаживаться (никогда профессиональный слуга закона не скажет грубо «Садитесь!», разве что перед расставанием надолго со знакомым) мог только ласково промычать что-то нечленораздельное в ответ.

— Сергей Александрович, — бодрым тоном произнес Кравцов. — Товарищ полковник дал вам хорошие рекомендации, и мы приняли решение быть с вами предельно откровенными, насколько, конечно, это позволяет сложившаяся ситуация. Вы понимаете?

Я кивнул. Ни черта я пока не понимаю, но, конечно, интересно, до каких пределов может распространяться откровенность следователя Комитета.

— Вы были хорошо знакомы с Сергеем Михайловичем Гришиным? — спросил Кравцов.

Ну правильно, быка надо за рога.

— Я знал его больше десяти лет.

— Что бы вы могли о нем сказать как о человеке?

Сложный вопрос! Пока, похоже, откровенность требуется только с моей стороны.

— Не глуп был. Даже несколько хитер. Смел, инициативен. Но всегда как-то себе на уме.

— Исчерпывающий портрет! — Кравцов усмехнулся. — А вам известно, что одно время он был сотрудником правоохранительных органов?

— Да, кажется, служил в милиции. Но это было еще до нашего знакомства.

— В милиции, в милиции… — задумчиво протянул Кравцов, глядя куда-то поверх моей головы. — А вам известно, как он расстался со службой?

— Нет.

— Ну, ладно, пока об этом не будем.

Очень откровенно!

— Я полагаю, Сергей Александрович, — вступил в беседу Волков, — что вам известны некоторые моменты уголовного дела, по которому ваш знакомый проходил в качестве обвиняемого?

— В общих чертах.

— Надеюсь, что вы лично не принимали участия в его незаконных действиях по изготовлению и сбыту изделий из драгметаллов? — произнес полуутвердительно-полувопросительно Волков скучным голосом, глядя почему-то на Феликса Эдмундовича, чей лик висел на противоположной от окна стене, справа от меня.

— Вы абсолютно правы! — с непроизвольной заискивающей улыбкой ответил я.

Поворот в ходе беседы мне решительно не понравился.

Кравцов и Волков переглянулись.

— Сергей Михайлович Гришин представлял собой незначительное звено в незаконной цепочке сбыта золота, очевидно похищенного в приисковых районах… — перешел наконец к откровениям Кравцов.

Далее в течение минут сорока он излагал уже известные мне факты. Кое-что он тактично упустил, а именно чехарду с перебрасыванием дела Гришина по разным ведомствам и причины его освобождения. Но было кое-что и новенькое. Оказывается, за день до ареста Гришина сотрудниками МВД, к нему должен был прибыть человек за тем самым золотым песком, что нашли при обыске, — сам Серега этот металл не использовал, служил просто передаточным звеном. И вот этот-то человек, предположительно студент из солнечной Греции, и интересовал ведомство, с представителем коего я сейчас беседовал, гораздо больше самого Гришина. Герой Эллады должен был быть схвачен за подлую империалистическую руку в момент передачи ему Гришиным богатства советских недр. Самое забавное, что с Серегой было на этот счет достигнуто соглашение! Какими путями, Кравцов мне конкретно не пояснил, но дал понять, что спектр возможностей, которыми располагает Комитет для подобных случаев, весьма широк.

Мероприятие сорвалось, так как Гришин случайно (а может быть, и не случайно) и крайне неожиданно как для самого себя, так и для своего патрона исчез в милицейских недрах, а послушно пришедший на конспиративную встречу студент интересовал людей с чистыми руками как прошлогодний снег — без золота он был ангельски чист.

Когда Кравцов закончил свое любопытное повествование, я в тонах вежливого удивления дал понять, что все было очень интересно и я оценил его действительно откровенный рассказ.

— Надеюсь, Сергей Александрович, вы понимаете, — вновь подал голос Волков, — что наша беседа носит конфиденциальный характер и все, о чем вы здесь узнаете, не подлежит разглашению?

— Разумеется! — среагировал я на этот несколько запоздалый комментарий.

— Так вот, Сергей Александрович! В свете изложенного материала мы хотим обратиться к вам с одной просьбой. — Кравцов твердо посмотрел мне в глаза.

— Если я что-то смогу для вас сделать…

— Думаю, что сможете. А сделать надо будет вот что — вы нам замените Сергея Михайловича Гришина. Не надолго — всего на несколько дней.

Это неожиданное предложение снова ввергло меня в шоковое состояние. Заменить собой Серегу, сейчас, вероятно, вылетающего серым дымком из трубы Николо-Архангельского крематория, — на такие мазохистские штучки я никак не рассчитывал, расписываясь вчера за проклятую повестку! Э, нет, ребята, так дело не пойдет!

— Но я не представляю, как же это можно сделать, — начал я осторожно отбрыкиваться.

— Мы все вам объясним, — серьезным тоном сказал Кравцов. — Но сначала нужно решить вопрос о вашем принципиальном согласии.

— Пожалуй, я не гожусь на роль Джеймса Бонда, — интеллигентно сформулировал я свой отказ.

Кравцов поморщился.

— Поверьте, Сергей Александрович, вам не будет никакой нужды стрелять, боксировать, скакать на лошади или участвовать в автомобильных гонках. Никакая специальная подготовка не потребуется. Все пройдет тихо, спокойно и займет, как я уже говорил, всего несколько дней.

— Нет, все же я не могу согласиться.

Лица обоих офицеров стали очень холодными.

— Сергей Александрович! — произнес Волков ледяным тоном. — Я позволю себе напомнить, что в свое время вы дали обязательство сотрудничать с Комитетом. Письменное обязательство! Мы, разумеется, не вправе приказать вам участвовать в оперативных мероприятиях, это дело сугубо добровольное. Но последствия отказа могут быть для вас крайне неприятны. Вы подали заявление о приеме в кандидаты в члены КПСС, вы заканчиваете заочную аспирантуру МГУ, вы, наконец, почти подготовили к защите диссертацию. Работа, если не ошибаюсь, имеет гриф и пойдет через спецсовет с нашей визой? Неужели не обидно ставить под удар сразу столько перспективных начинаний, а, Сергей Александрович?

Во вцепились, росомахи! Конечно, обидно. Отовсюду вышибут — разве что грузчиком работать устроишься. Но на кой ляд именно я им сдался, оперативников подходящих подобрать не могут, что ли?

— Но я же не знаком с оперативной работой, — сделал я еще одну слабенькую попытку отвертеться.

— А задача и не потребует таких навыков, — махнул рукой Кравцов. — Итак, вы согласны?

— Убедили, — понуро процедил я.

— Прекрасно! Мы были уверены, что вы охотно пойдете навстречу правоохранительным органам. — Лицо Кравцова снова приняло доброжелательное выражение.

— Со стороны руководства предприятия ваша отзывчивость к просьбе компетентных товарищей будет оценена должным образом, не сомневайтесь! — с многообещающей интонацией добавил Волков.

Шутит, что ли? Да нет, какие уж тут шутки.

— Ну что же, Павел Борисович… — Волков встал со стула. — Поскольку Сергей Александрович внял вашей просьбе, моя миссия, можно считать, окончена. Приступайте к работе и передайте мой привет Николаю Николаевичу. Рассчитываю на приглашение на следующей неделе. Очень за него рад, генеральская звездочка не каждый день с неба слетает.

Волков пожал руку Кравцову, повернулся ко мне.

— Вы с сегодняшнего дня в оплачиваемом отпуске. До завершения вашей работы у майора Кравцова. Желаю успеха! — С этими словами Волков покинул кабинет.

— Ну что же, Сергей, если позволишь, перейдем на «ты». Можешь называть меня Павлом. Перейдем к делу. Время дорого, маловато у нас времени. Располагайся поудобнее, куртку сними — жарко сегодня! Сейчас чайку поставим и начнем.

Кравцов достал из тумбы письменного стола электрический чайник, перенес его на маленький столик у окна, включил в розетку.

— В жару горячий чай — самое то. Зеленый. Кок-чай. Жажду враз снимает. Я привык в Средней Азии, у туркмен научился, Не бывал в тех краях?

— Нет. В Казахстане был только этой зимой на площадках. В Приозерске.

— Понравилось?

— Дыра.

— Весной там хорошо, все цветет. Когда снег — действительно скучновато. Раньше охота хорошая была, сайгаков было полно. Сейчас, поди, всех перестреляли.

— Это точно.

— Сам-то не охотник?

— Так, по необходимости случалось.

— Да? А я люблю! Времени только ни хрена не выкроишь! А все же открытия никогда не пропускаю.

Пока мы перебрасывались фразами, пока Кравцов добывал из шкафа самаркандские пиалы и заваривал свое зеленое пойло, у меня не проходило ощущение, что он пристально наблюдает за мной. Даже в те моменты, когда он ходил по комнате или вообще стоял ко мне спиной, я как-то кожей ощущал исходящий от него импульс внимания.

— Ну что, начнем? — спросил он, глядя, как я из вежливости прихлебываю отдающий веником противный настой цвета хаки.

С трудом сделав глоток, я кивнул.

— Значит, так. Первый вопрос, который ты наверняка мне задашь, — почему именно ты должен поработать вместо Гришина. Поэтому начну сразу с этого. Год назад вы вместе с ним часто таскались в общежитие Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Было?

Было, было. Веселая была компания в «лумумбарии» на Спортивной. Всех цветов и оттенков. И негритянка с русским именем Маша, к моему глубокому разочарованию, ничем от обычных Маш не отличалась, особенно в темноте.

— Так вот, пока ты с черномазыми развлекался, Гришин бизнес свой делал, а ты в этой компании примелькался. В это время мы его только начинали разрабатывать, на тебя особого внимания не обратили, хотя за одно место можно было бы взять — контакты с иностранцами только с санкции руководства предприятия. Давал такую подписку?

Эх, и такую тоже давал.

— То, что ты ни при чем, выяснилось быстро. Гришин тебя просто по дружбе в этот бордель таскал. Но хабитус твой там запомнился. Несколько греческих студентов было в той компании, припоминаешь?

— Смутно. — Тут я душой не слукавил, греки меня интересовали слабо и следа в памяти почти никакого не оставили.

— Это ничего, главное, чтобы они помнили. Вот парочка этих греков нас и интересует. Завтра они прибывают в Союз, в Москву. И, как мы предполагаем, имеют желание встретиться с Гришиным и кое-что от него получить.

— Откуда информация?

Кравцов усмехнулся.

— Э, брат! Это ты не подумавши ляпнул. Такой вопрос часто головы может стоить! Запомни: ты будешь знать только то, что я тебе сочту нужным сказать. Ни больше и ни меньше. Вопросов, тем более таких, больше не задавай. Ты сам справедливо сказал, что опыта в этом деле у тебя нет. Использовать тебя будут, не обижайся, просто как мебель. — Кравцов постучал костяшками пальцев по столешнице. — Как элемент интерьера, привычный греческому глазу. Все дело заключается в том, что сроку у нас часов двадцать пять-тридцать. Если на место Гришина я поставлю своего человека, они и близко не подойдут, а на тебя могут клюнуть. Тоже, между прочим, далеко не обязательно заглотнут приманку. Но шанс все же больше, чем с абсолютно незнакомым им лицом.

Действия греков, зовут их Александр и Симеон…

— Александр, высокий такой, черный, с усами? — перебил я его.

— Верно. Уже вспоминаешь — хорошо. Так вот, предполагается, что греки позвонят Гришину на квартиру завтра, сразу после того, как пройдут таможню в Шереметьеве. Его родственница, с которой он проживал, ответит им, что Сергей на днях попал в автокатастрофу и скончался в больнице. Вторая связь у них — Соломон Яковлевич Геллерштейн, зубной техник, живет в Бирюлеве, ты сегодня с ним познакомишься. В свое время прищемили старика на покупке металла для коронок, так что он рад оказать нам маленькую услугу. Геллерштейн выведет греков на тебя, мол, ему известно, что Гришин передал товар тебе и ты уполномочен работать в этом канале.

— А сам этот Соломон чего ж…

Кравцов остановил меня нетерпеливым жестом.

— Я же тебе сказал — без вопросов! Ну, ладно, ладно, неудовлетворенное любопытство — причина язвы желудка. Исключительно ради твоего здоровья поясню, но больше не спрашивай, Яков Соломонович знакомый наш старый, проверенный, в паре с братом работает — тот тоже дантист, круг их клиентов сотню человек насчитывает, информация точная, ясная, всегда вовремя. Данная операция — случайный эпизод. Мало ли что может произойти? Подставим Гелю — потеряем источник. Понял?

— Понял. А что может произойти? — опасливо спросил я.

Кравцов неопределенно хмыкнул.

— Ну как «что»? Если греков с поличным возьмем и сразу договоримся — тогда ладушки, все в порядке. А ну как они упрутся? Придется дожимать!

— Как это «дожимать»?

— Как полагается. Уголовное дело возбудить, в консульство сообщать, в прокуратуру, возможно, до суда дойдет. А кого я в материалах дела как продавца укажу? Геллерштейна? Сразу засветим старика! Его лавочку после этого за версту обходить будут!

— Вот это здорово! Значит, я имею почти гарантированный шанс из свидетелей перейти в разряд обвиняемых?! И подсесть в конце концов?

— А что? Пострадать от лап режима — почетно для любого русского интеллигента! — засмеялся Кравцов. — Ну, шучу, шучу! Оперативка в деле на тебя будет — гарантирую. К медали представим, хочешь — «За освоение БАМа». А если серьезно — не волнуйся. Девять из десяти греки потекут сразу. Они просто курьеры — мелочь пузатая, сами по себе неинтересны. Но цепочка за ними потянуться может. Хоть в ту сторону проследим… — Он неопределенно махнул рукой в направлении окна.

Я только матюгнулся в душе, но промолчал.

— Сейчас поедем к Геллерштейну, присмотритесь, пооботритесь. Он точно должен грекам твой портрет описать. Потом обратно сюда. Никитин к двум должен освободиться — это твой напарник, будет всегда при тебе. Заберете здесь товар — и вдвоем на твою хату.

— А потом?

— Будете сидеть и ждать звонка. От интуристов. Кстати, твой телефон поставлен на прослушивание.

— Давно?

Кравцов пальчиком погрозил:

— Опять вопросы задаешь?

Я только руками развел. Павел Борисович поднял трубку аппарата внутренней связи и заказал машину.

Перед тем как выйти из кабинета, он задумчиво глянул на портрет Феликса и вдруг спросил:

— Слушай, тебя Уколкин к себе на Петровку не вызывал?

— Нет.

— А ты с ним виделся после опознания?

Вопрос показал хорошую осведомленность майора в моих делах. Ну, конечно, с Волковым у них разговор был, надо полагать, подробный.

— Один раз.

— Где?

— Возле дома Гришина, в день убийства.

— Вот как! Ну-ка, расскажи. — Кравцов отошел от двери и опять занял место у стола.

— Да случайно увиделись… — Я рассказал, как было дело.

— Уколкин, Уколкин… — задумчиво пробормотал Павел, как-то отключившись на несколько секунд.

На столе зазвонил телефон. Кравцов снял трубку.

— Да, да. Прекрасно, сейчас идем. — И, повернувшись ко мне, бросил: — Поехали!