Фирма «Геллерштейн и брат» располагалась в весьма потертой двухкомнатной квартире на девятом, последнем этаже длинного унылого дома, находящегося в двух шагах от платформы Бирюлево-Товарная. В прихожей квартиры, превращенной в приемную, под выцветшими плакатами с изображением зубов, щеток и различных медицинских аксессуаров, сидело человек пять страждущих с мрачновато-испуганными выражениями лиц. Из одной комнаты доносилось бодрое жужжание древней бормашины. Как только за нами захлопнулась дверь квартиры, стало ясно, что мы прибыли в драматический момент.

— А-а-а! У-у-оо! Бля… — перекрыл рев пыточного агрегата вой какого-то страдальца.

На лицах обитателей приемной отразилась гамма сложных переживаний. Кравцов болезненно сморщился и решительным жестом открыл дверь, ведущую в соседнюю комнату. Я последовал за ним.

В небольшой квадратной комнате, в окружении стеклянных шкафчиков с какими-то препаратами и зубодерными причиндалами, сидел за столом толстенький, почти полностью лысый старичок в золотых очках. Когда мы вошли, он с задумчивым видом разглядывал пару нежно-розовых искусственных челюстей, поднеся их близко к глазам. При виде Кравцова старичок вскочил, как будто подброшенный пружиной, челюсти с могильным стуком упали на стол.

— Павел Борисович! — сладко пропел старичок, стремительно выбегая из-за стола и широко распахивая коротенькие, толстенькие ручонки, словно хотел заключить Кравцова в дружеские объятия.

Кравцов поздоровался с пасмурным выражением лица. Он присел на край стола, небрежно отодвинув сверкающие голливудской улыбкой челюсти.

— Я же сказал, чтобы сегодня никого не принимали! — строгим голосом заметил он Соломону Яковлевичу, на лице которого была написана буйная радость по поводу встречи с дорогим Павлом Борисовичем.

— Но Яша должен делать гешефт?! — извиняющимся тоном произнес Геллерштейн, подпрыгивая на месте как воробушек. — Мальчику надо заработать на кусок хлеба!

— У-й-й, бля… — как бы в подтверждение его слов опять донесся из-за стенки жалобный стон терзаемого Яшей пациента.

Соломон виновато развел руками, Кравцова передернуло.

— Ну, ладно! — Он подошел к двери кабинета, обитой изнутри кожзаменителем крокодилового цвета, и плотно прикрыл ее. — Гешефт так гешефт. Вот, Соломон Яковлевич, перед вами человек, зовут его Сергей Александрович. Его вы должны описать как преемника Гришина в том случае, если греки позвонят вам. А они вам позвонят. Скорее всего завтра, во второй половине дня. Вы скажете, что с Сергеем дело иметь можно, что вы сами пользовались его услугами, что он старый друг Гришина, а главное, повторяю еще раз, опишете им его подробный портрет. Подробный настолько, чтобы они его вспомнили. Это самое важное. Порекомендуйте им обратиться к Сергею, но сильно не нажимайте, палку здесь ни в коем случае перегнуть нельзя. Ну да что мне вас учить, вы же не первый раз с нами работаете!

При последних словах Кравцова вся веселость Геллерштейна сразу улетучилась. Его большие карие глаза за стеклами очков стали печальны, каким-то затравленным взглядом он обвел стены маленькой комнаты.

— Да, да. Я все понял, все сделаю, — уныло пробормотал он.

— Надеюсь! — сказал Кравцов. — Я вас оставлю тет-а-тет на пару часиков. Сергей, обязательно дождись меня, в управление еще разок нужно будет заехать.

Кравцов вышел. Сникший Соломон Яковлевич подошел к окну и, барабаня пухлыми пальцами по стеклу, озирал угрюмый бирюлевский пейзаж. Я подсел к столу и стал рассеянно перебирать челюсти, стараясь сложить пару в подходящую комбинацию.

— Оставьте, пожалуйста! — резко сказал Геллерштейн, повернувшись от окна, и тут же добавил: — Извините. Кофе не желаете?

— С большим удовольствием.

Старик засуетился, накрывая на стол. Среди весело скалящихся протезов появились изящные, маленькие чашечки из полупрозрачного, тонкого фарфора и серебряная корзиночка с конфетами в невзрачных обертках, устрашающе именуемых «Радий».

— Скажите, а вы хорошо знали Сережу Гришина? — спросил Геллерштейн, насыпая кофейные зерна в кофемолку.

— Да, он был моим старым знакомым. На Севере работали вместе несколько лет назад.

— В Магадане?

— Нет, но близко — на Чукотке.

Маленькая машинка загудела в руках Соломона, и вкусный запах свежеразмолотого кофе поплыл по комнате.

— А я был в Магадане! — сказал Геллерштейн с некоторой гордостью.

— Участвовали в великих стройках?

— Что вы, что вы! — Соломон Яковлевич правильно понял вопрос и суеверно плюнул через плечо. — Нет, я сам, по собственной инициативе поехал. Молодым человеком тогда был, не чуждым романтики. Хотелось покорять пространства — дух времени такой был, тридцать лет назад.

— Ну и как впечатления?

— О! Сильные! До сих пор вспоминаю как ярчайший эпизод биографии. Я в старательской артели работал, шлиховщиком.

— Вы серьезно? — Я не мог сдержать удивления.

— Ну конечно, теперь самому трудно поверить! — Соломон Яковлевич покрутил в воздухе пухленькими розовыми ручками. — А ведь у меня нюх был на золото поразительный. Я в таких местах его намывал, где другие и подозревать не могли.

— И сейчас сохранился? — Я прихлебнул жидковатый кофе.

— Что?

— Нюх?

Геллерштейн поперхнулся изотопной конфеткой, посмотрел на меня осуждающе.

— Не судите, да не судимы будете. Золото — вещь притягательная, многие обжигаются, я, увы, не исключение. Но ведь и вы ко мне заглянули не зубки подлечить?

— Без комментариев, дорогой Соломон Яковлевич. Боюсь, наш общий знакомый, что недавно отсюда вышел, не поощряет излишние откровения своих… — Я запнулся в усилиях подобрать нужное слово, которое с наименьшими потерями для самолюбия определяло нашу незавидную роль.

— Стукачей, — любезно помог мне Геллерштейн и сокрушенно вздохнул. — И чего только не сделает с человеком другой человек! А знаете, Гришин мне рассказывал о вас, немного правда, но рассказывал. И, признаться, я представлял вас совершенно другим!

Я пожал плечами. Что мог наболтать Гришин этому шустрому потомку Эскулапа? Странно, однако: Соломон Яковлевич — и вдруг шлиховщик. Что-то мне в последнее время необычные старички этого сорта попадаются. То рейнджер, там, в морге, то золотоискатель. И оба, заметьте, по медицинской линии совершенствовались.

— Что же вы, Соломон Яковлевич, покинули высокие широты?

— Это вы про Магадан? Да я, можно сказать, и не покидал его с тех пор… — продолжить эту загадочную мысль старику помешал Кравцов, совершенно неслышно появившись в кабинете.

— Воспоминаниям предаемся? — Голос Кравцова заставил Геллерштейна вздрогнуть.

Умное лицо Соломона Яковлевича вновь обезобразила истерично-веселая улыбочка.

— Да вот знакомимся потихоньку с Сергеем Александровичем! Кофейку не желаете?

Кравцов взял из вазочки конфету «Радий», прочел название, усмехнулся. Положил кондитерское чудо на коренные зубы одного из протезов, прижал сверху второй челюстью.

— Апофеоз ядерной войны! Шедевр в стиле Сальвадора Дали.

— Вы мастер импровизации! — угодливо засмеялся старый дантист.

Кравцов кивнул серьезно.

— Импровизация в нашем деле — часто ключ к успеху. Ну как, Соломон Яковлевич, у вас сложилось представление о нашем дебютанте? — Кравцов кивнул в мою сторону.

— Вполне, вполне. Я уверен, что мы сработаемся с… коллегой.

Так, так! Похоже, что планы Кравцова в отношении меня не ограничиваются одноразовой «импровизацией».

— Хорошо. Ну, до скорого, Соломон Яковлевич! Поехали, Сергей, нас ждут.

— Павел Борисович! А как же с поездкой Яши? Мальчик жаждет увидеть землю предков! — задержал нас Геллерштейн.

— Поездка состоится, как я и обещал. Если вы завтра сильно постараетесь.

— Я постараюсь, постараюсь.

В машине я спросил Кравцова:

— Что это там старик болтал про Магадан?

Я думал, что опять нарвусь на замечание или Павел постарается уйти от ответа, но, к моему удивлению, он стал говорить охотно:

— В конце пятидесятых, когда стало широко разворачиваться старательское движение, Соломон рванул в Магаданскую область. Хотел участвовать в организации артелей. Он тогда уже был фигурой известной, с коллекционерами работал. На антиквариате капитал создал, хотел выгодно вложить.

— Он говорил, что шлиховщиком работал, — перебил я Кравцова.

— А, чушь! — отмахнулся тот. — Соломон хотел кусок пожирнее отхватить, но не дали. Все уже было прибрано к рукам. Все, что он мог сделать — это ниточку сбыта сюда, в Москву, протянуть. Частные дантисты — традиционный «золотой рынок». Ну, дали мы ему раскрутиться и потом аккуратно взяли за одно место. Вообще-то он старик интересный — поближе познакомишься, узнаешь.

Я отметил про себя, что никакого желания устанавливать более теплые отношения с Геллерштейном не испытываю, а вслух спросил:

— А кто Соломона к артельному делу-то не подпустил? Кто все захапал?

Кравцов задумчиво посмотрел в окно автомобиля. Помолчал.

— Это очень сложный вопрос, — наконец сказал он. Энтузиазма уже не было в его голосе. — Эти проклятые артели невозможно контролировать. Специфика производства! То растут как грибы, за год обороты будь здоров набирают, только начинают к ним присматриваться — бах! Лопнула как пузырь мыльный — и нет ничего! А золото приисковое в Москве появляется часто, только цепочки все время рвутся — одно-два звена, и все, пусто. Да и другие возятся вокруг этих дел, а у семи нянек…

— Другие — это кто?

Кравцов посмотрел на меня прежними жесткими глазами. Задумчивость его прошла.

— Голова не заболит — от вопросов? А то на анальгине разоришься.

Всю оставшуюся до Лефортова дорогу мы молчали.

В уже знакомом мне кабинете нас ждал молодой, лет двадцати пяти, симпатичный парень, спортивного телосложения, с роскошной темно-каштановой шевелюрой.

— Николай Никитин, — представил его Кравцов. — Твой непосредственный партнер.

Парень молча, с улыбкой, протянул мне руку.

— Ну как, Коля, лаборатория подготовила сувенир? — спросил Кравцов.

Вместо ответа Никитин извлек из сейфа большую круглую жестяную коробку из-под китайского чая и протянул ее Кравцову. Тот с улыбкой взвесил ее на руке и положил на стол.

— Вот этот подарок, Сергей, ты должен будешь передать грекам.

Я потянулся было за коробкой, но Кравцов остановил меня.

— Лишний раз ее лучше не трогай. Она у Коли будет находиться до самого последнего момента.

Никитин снова убрал коробку в сейф.

— Теперь слушай внимательно, — обратился ко мне Кравцов. — Когда греки позвонят, держись поуверенней. Место встречи должен обязательно назначить ты. Все варианты, которые они будут тебе предлагать, отсекай сразу. Помни: если уж они позвонили, если уж пошли на рискованный контакт, значит, или интерес большой, или основной заказчик их припер к стенке — деваться некуда. И все основания, для того чтобы самим музыку заказывать, у нас имеются.

Разговор следует вести кратко. Слов «золото», «товар» не употребляй. Используй термин «ваш заказ» — Гришин именно его применял. Встречу назначишь на одиннадцать вечера вот в этом месте.

Кравцов вытащил из стола лист с каким-то чертежом и показал мне.

— Смотри! — Красным карандашом он обвел пучок радиально расходящихся линий. — Это Лучевые просеки в Сокольниках. А вот это — Богородское шоссе. А вот — Поперечный просек. Встречу назначишь вот здесь — на пересечении Поперечного и Шестого Лучевого, рядом со съездом на Богородское шоссе. Место это тихое, кругом парк, народу никогда не бывает. Скажешь, чтобы подъехали на такси, и пусть сразу отпустят машину. Ты будешь их ждать в «Жигулях». Синяя «семерка», номер 62–42. По телефону скажешь им этот номер. Когда подъедет такси, выйдешь из машины и пойдешь им навстречу.

— В машине буду я один?

— Да. Встретишь их на шоссе, представишься, поздороваешься, скажешь, что «заказ» в машине. Посадишь их в машину, передашь коробку и предложишь вскрыть. Если они не станут открывать, скажешь, Гришин тебя предупредил, что есть какие-то трудности с «заказом» и ты не уверен, все ли на месте, полный ли объем. Если они все же не вскроют коробку, скажешь фразу: «Жаль, мне хотелось бы быть полезным для вас». Запомнил?

— Запомнил.

— Хорошо. Микрофон будет укреплен в кармане твоей куртки. Оденешься так же, как сейчас. — Кравцов отступил на шаг и окинул меня критическим взглядом. — В левом нагрудном кармане будет микрофон. Вот здесь.

Он ткнул пальцем в бронзовую пуговицу с надписью «Lee» на кармане моей джинсовки.

— В машине посадишь греков на заднее сиденье, сам сядешь на водительское. Коробку достанешь из-под переднего сиденья справа. Ну что, вопросы есть?

— А если они откажутся так поздно ехать в такое уединенное место?

— Не твоя забота. Твое дело предложить.

— А вы все где будете?

— Мы будем на посту, — усмехнулся Кравцов. — За полчаса до срока Коля привезет тебя на место встречи и из машины уйдет. Ты пересядешь на водительское место и станешь ждать. Остальное — как говорил. Ну, все понял?

— Да вроде все.

— Ладно. Сейчас пойдем жука вставим, а потом вместе с Никитиным катись к себе в Лианозово и жди звонка. Ты сейчас один дома?

— Один.

— Ну вот, чайку попьете, телевизор посмотрите.

В Лианозово мы с Никитиным доехали на той самой «семерке» 62–42. Машина как машина, грязноватая, староватая, лобовик слегка треснут, в глушителе, похоже, дырка, бубнит как-то неприятно.

Никитин оказался заядлым шахматистом, и, коротая время в ожидании злосчастного звонка, мы сыграли уйму партий с разгромным для меня результатом. Занимательным собеседником его никак нельзя было назвать, все мои попытки обсудить предстоящее дело и его предысторию вежливо, но решительно им пресекались.

До пяти вечера следующего дня мы вели растительный образ жизни, лениво листая беллетристику и время от времени играя блицы. Ровно в пять зазвонил телефон. Почувствовав внутреннюю дрожь, я снял трубку.

— Слушаю вас! — с интонацией Джеймса Бонда произнес я в трубку.

— Сергей? — спросил меня голос Кравцова.

— Он самый.

— Дай-ка трубку Николаю, быстренько!

После быстрого разговора с Кравцовым Никитин положил трубку и посмотрел на меня.

— Греки звонили на квартиру Гришина, а сейчас разговаривают с Геллерштейном. Все идет как надо — сейчас будет твой выход.