Не успел я в Москве толком в себя прийти, как позвонил Игорь Гольцев.

— Здорово, Серж! С приездом. Когда прибыл?

— День назад.

— Как успехи?

— Лучше не бывает. Разговор не телефонный. Собирай всех, нужно встретиться.

— А у нас что творится! Про Гришина знаешь? Хотя откуда, ты ж только что приехал.

— А что с ним?

— Взяли Серегу! В понедельник взяли, милиция. Мне сразу тетка его позвонила, вся в соплях. До сих пор в истерике. Уже четыре дня прошло, а она…

— Хрен с ней, с теткой! За что взяли?

— Помнишь, он побрякушки разные делал?

— За кулончики, что ли? Да сейчас на каждом углу…

— Да не перебивай! Он эти цацки как положено делал, из мельхиора. Драгметаллов не употреблял. Камешки так себе, всякие там агаты, дешевка. А последнюю партию продал из золота.

Слышишь? Золото, говорю! Оптом продал, штук сорок разных бирюлек. А оптовик подставной оказался, а может, струсил, короче — заложил. Серегу и взяли.

— Да, не повезло.

— Ты дальше слушай! Серега не просто так попал, а под кампанию. Милиция операцию проводила, вылавливала группу умных ребят, они золото из отработанных микросхем добывали, вьетнамцы, что ли, или китайцы, желтые, короче. Вот опера и подставили оптовика под это дело.

— Откуда известно?

— Я от Степаныча знаю, да вся Москва уже про желтых говорит.

— Так Серега с вьетнамцами…

— В том-то и дело, что нет! Обыск у него сделали, золото нашли. Только микросхемы ни при чем! Песок, шлих. С приисков золото, понял?

— Вот это да! Много нашли?

— Не очень, что-то около двухсот граммов. Тетка сказала.

— Ну, не до дачи им теперь!

— Следствие полным ходом идет, Серега в Бутырках сидит.

— Из наших никого не вызывали?

— Да нет, мы — кто? Знакомые просто. С его бизнесом никто ничего…

— Ладно, всем звони. Сегодня вечером собираемся.

На вечернем совещании я изложил результаты своей командировки. Обо всем рассказал достаточно подробно, только про драку ни словом не упомянул. Зачем собственные проблемы на других вешать?

— Пропускная система, говоришь? — Степаныч задумчиво затянулся сигаретой. — Странно! От границы далековато.

— Вот и я о том же говорю.

— Слушай, Серж, а может, бросить все в… Не веришь же ты в самом деле в эти клады?

— Да при чем тут клад? — Мишка Бахметьев даже пиво расплескал, так взволновался. — Это ж Саяны! Там же глухари во какие, я узнавал!

— Да пошел ты с глухарями, придурок! Там не глухари, а какая-нибудь РЛС пэвэошная стоит. Посидишь на допросах в местной управе — не до глухарей будет!

— Нет, объекта там нет. Гарантирую. Ты же знаешь, Степаныч, у меня есть где узнать.

— М-да! Ничего так и не прояснилось. И с Гришиным беда. — Игорь был явно не в лучшем настроении.

— Хотел бы я знать, откуда у него песок? С каких приисков? Что-то на Бирюсу он очень ехать не хотел. — Степаныч прикурил новую сигарету от предыдущей.

— А от своих не можешь узнать?

— Можно осторожненько справки навести. Но не более. Ты же знаешь, я совсем другим занимаюсь, так что помочь — увольте. Да и вообще, не нравится мне все это.

— Отказываешься, что ли? — Я в одиночку хрястнул рюмку водки.

Бахметьев и Игорь молча смотрели на Степаныча.

— Нет, не отказываюсь. Просто не люблю наобум действовать. Информации толковой нет.

Вот если бы еще разок съездить, да в горы слетать!

— Ну, мне в городе появляться снова нельзя. Я же говорил — обыск, и все такое…

— А если не тебе?

— Сам хочешь поехать?

— Нет, я не смогу. Не отпустят, служба.

— Я поеду! — Мишка привстал, глазки загорелись.

— Ага, — усмехнулся Степаныч. — Дробовиков пару захвати и ходатайство. На отстрел самых крупных в СССР оленей.

— Предлог подходящий нужен. — Я торопливо перебирал возможные варианты. — Охота не годится — не сезон. Лицензию не продадут. Удостоверение Степаныча тоже не подойдет — сплошная засветка.

— Я и говорю, что нельзя мне ехать.

— Парни, есть идея! — вступил Гольцев. — У меня братан двоюродный женат на Светке Дедкиной, а она родная сестра Кольки Дедкина!

— Вот повезло девахе! Знать бы только, кто такой Колька Дедкин.

— А Колька Дедкин — зам. главного редактора «…». — Гольцев назвал чрезвычайно популярный в то время столичный молодежный журнал.

— И поедет Колька Дедкин к тофаларам?

— Я поеду, я! А Колька командировку оформит и письмо напишет в исполком. Такому изданию в Нижнеудинске не откажут, прессы сейчас все чиновники конят. Тем более — столичный журнал.

— Из тебя журналист, как из дерьма — пуля! — Мишка скептически покачал головой. — Ты и писать-то грамотно не умеешь, а уж в интервью матюгов наложишь точно.

— А на хрена мне писать? Мое дело с тофаларами побазарить, разузнать, что там и где. Они сами по-русски тоже небось не сильно…

— Они-то нет, а вот тот, кто пропуск будет выдавать?

— Так ведь документы…

— Стоп. — У меня созрело дополнение к предложению Игоря. — Ты — фотокорреспондент, понял? Фотографировать умеешь?

— Умею, у меня «Смена» есть.

— «Смена» отпадает. Достанем пару приличных камер, вспышки, кофр профессиональный. Если сможешь — снимешь, не сможешь, так сойдет. Главное — в горы попасть, сведения собрать. Давай, звони своему Дедкину. Что будет стоить такая командировка?

— Да просто посидим с ним вечерок, врежем хорошенько. Он это дело любит.

— Когда ехать сможешь?

— А хоть на той неделе. У меня отгулов набралось — море.

На том и порешили.

Через пару дней Игорь, сине-зеленый, как водоросль, после крутой попойки с журналистами, показал мне письмо, красиво отпечатанное на бланке редакции журнала. Сей документ в строгих тонах предписывал властям города Нижнеудинска не чинить никаких препятствий фотокору Гольцеву, а, наоборот, возможно быстрее отправить его к тофаларам, так как нелегкая судьба этого малого народа весьма беспокоит широкие круги столичной общественности. К письму прилагались безупречно оформленные командировка и удостоверение внештатника.

— Во! — дохнув зверским перегаром, похлопал Гольцев по документам. — Кем я только не был!

— С головой-то как? О деле думать можешь?

— А то! Часов десять поспать — как стеклышко буду.

— В поезде отоспишься, за трое суток будет время. А теперь слушай. Лететь тебе лучше в Алыгджер. Это у них вроде столицы — самый большой поселок. Там вся ихняя администрация, а главное, там какой-то фольклорный ансамбль — «Ярак Ыотагур», черт, не помню я эту тарабарщину, если по-русски — «Быстрый олень» получается. Это тебе предлог. Пригласи их на фестиваль народного творчества.

— Куда пригласить?

— Во Францию. Или в Австралию, а можешь — в Аргентину. Им приятнее будет. Короче, плети что хочешь, националы — ребята доверчивые. Раскрути их на разговор.

— Для раскрутки надо бы…

— Уже готово. Последние талоны ухлопали. Возьмешь десяток бутылок, смотри, в вагоне не сожри!

— Да я ее сейчас видеть не могу.

— Прекрасно. Вались отдыхай. Я поехал за билетом.

Игорь уехал. Проводил я его, вернулся с вокзала домой, чувствую — хреново на душе. Никак я ребятам не решусь рассказать про Графа, про Малышева, про драку на мосту. Даже Бахметьев может отказаться, а Степаныч не только не поедет, а, пожалуй, заявление сядет писать. «Настоящим доношу…» А до июня — рукой подать. Все почти готово. Нет, ни к чему лишнее болтать.

Пока Гольцев был в отъезде, мы со снаряжением закончили, пару марш-бросков совершили по подмосковным лесам с полной выкладкой. Кроссы бегали, на стенд ездили по тарелочкам стрелять. Готовились серьезно, форму набирали. За приятными хлопотами время летело незаметно. Уже дату отправления прикинули ориентировочно — и вдруг опять звонок тревожный.

— Серж, Гришина выпустили. — Голос Мишкин дрожал от возбуждения.

— Когда?

— Вчера, во второй половине дня. Он всем звонил, но только меня застал. Говорит, встретиться позарез нужно.

— Так надо встретиться.

— Надо, надо. Только он в десять обещал сегодня позвонить, а сейчас уже четверть двенадцатого. Я ему звонил, трубку никто не берет.

— И тетки нет?

— Я же говорю — никто не подходит.

— Давай-ка ты лети к Гришину. От тебя недалеко.

— Может, вместе поедем?

— Боишься, что ли?

— Да не боюсь, а вдвоем все же ловчее.

— Ладно, на «Молодежной» через час. В центре зала.

Предчувствие скверное меня еще в метро охватило. Вообще, вся история с Серегой скверная. Но, может быть, зря я мандраж испытываю? За пивом пошел и в очереди стоит. Соскучился по пиву, в КПЗ небось не угощали.

Нет, оказалось, за пивом Гришин не ходил. Не успел.

У единственного подъезда Серегиной девятиэтажки — «скорая помощь», «козел» милицейский, людей десятка полтора. Молодуха толстенькая визжит:

— Прямо на меня выскочили! Я в подъезд, а они прямо на меня! Я думаю — чего так выскочили? Захожу, а он у лифта лежит. Гляжу — уби-и-и-ли…

Бахметьев к подъезду рванулся, но я за локоток придержал.

— Все, Миша, все. Давай-ка отсюда скоренько.

— Да как же?

— Быстренько ножками, быстренько. Потом поговорим.

Не успели мы и на десяток метров отойти, навстречу «Волга» белая. Знакомая, знакомая «Волга».

— Ба, Сергей Александрович? Вот встреча!

— Здравия желаю, товарищ капитан.

— Майор, Сергей Александрович, майор!

— Поздравляю. Извините, не знал — вы в штатском. Ну, не смею задерживать, очевидно, вас ждут. — Я кивнул на кучку людей у подъезда.

— Да, работа. Ну, бывайте. А отпуск, наверное, скоро? Куда собираетесь? Когда?

— В конце июля. На Селигер скорее всего.

— Счастливый человек, а мне вот летом не дали.

— Сочувствую.

— Ну, до свидания. Поехали. — Это уже водителю.

Отъехала «Волга». Уколкин обернулся, ручкой сделал.

— Кто это? — спросил Мишка.

— Да так, опер знакомый. С Петровки. Слушай, Миш! Можешь просьбу мою выполнить, как друга прошу!

— Да, конечно, о чем речь!

— Не рассказывай ничего ребятам. Ехать скоро, чего нервы зря трепать? С Гришиным мы дел не имели, и сейчас — не наше это дело.

— Вы же с ним на Чукотке…

— Давно это было.

— Знаешь, Серж, какой-то ты стал в последнее время…

— Старею. Ну ладно, в Саяны хочешь попасть?

— Хочу.

— Тогда сегодня — ничего не было. Договорились?

— Идет.

Ехали мы обратно, молчали. На то, что с Гришиным случилось, я как-то слабо отреагировал. Не потрясло, нет. Скорее как должное принял. Меня больше Уколкин смутил. Не тем, что он там вместе с нами оказался, это как раз совпадением могло быть. Могло, могло, служба у него такая. А испугало меня то, что не удивился он совсем. Даже наигранное удивление не слишком старался изобразить. Будто ожидал меня там увидеть. Зачем он насчет отпуска спросил? Любопытно стало? С его возможностями точную дату выяснить несложно.

Опасность, чувствую, рядом, совсем близко. От кого исходит? В какую войну влез, на чьей стороне? Дальше как поступать?

А что, если пораньше рвануть? Издалека мысль выплыла, сразу решение подсказала. Независимо эта работа идет, незаметно. И бах — инсайт, озарение! Где-то в подсознании факты сгруппировались, просчитался вариант. Не бросать дело, нет. Бросить, похоже, не удастся уже. Напротив, превентивно действовать, на опережение. Только так оторваться можно. От кого? Контуры смутно прорисовываются, еле-еле. Но уже холодком могильным, жутковатым, потянуло, ощутимо весьма потянуло.

Наконец Игорь приехал. Целых десять дней пропадал. Веселый, посвежел заметно. От впечатлений прямо распирает.

У Степаныча дома, на Преображенке, собрали небольшой сабантуй.

— Ну, отцы, и навел же я шороху в Тофаларии! — Гольцев прямо подпрыгивал на кресле от жгучего желания побыстрей все выложить. — В исполкоме все на цырлах забегали, когда я свои бумаги выложил. Секретарша аж вся расплавилась — бери не хочу! Серж был прав — такая курочка!

— Ну и взял? — Мишка облизнулся.

— Когда же? К чуркам лететь спешил, журналистский долг исполнять. А цыпочка действительно классная! В такой дыре, и такой персик пропадает. Столичный фраер для нее, тем более журналист, все равно что Бельмондо.

— Ладно, Бельмондо! По делу давай.

— А вы не гоношитесь. Короче, с пропуском проблем не было. Вылетел в Алыгджер прямо в день приезда. Прибываю в аэропорт, а там компания ребят в брезентовых робах суетится. У всех к жопам доски пенопластовые привязаны. Я было решил — борьба со СПИДом в провинциальном масштабе, ан нет — туристы. Байдарочники, водники. Лагерь палаточный у них прямо за аэропортом, на берегу речки стоял. Пропуска им тоже дали. У них письмо от турклуба было. Так что никакой особой зоны там нет. Чуть-чуть нажал административно — и летишь.

— А зачем вообще-то пропуска?

— Ну, объясняют, чтобы браконьеры не залетали. Вот-вот, вроде этого гуся. — Гольцев ткнул пальцем в заерзавшего Бахметьева. — Так вот, туристам борта долго не давали, они уж неделю там паслись. А столичного корреспондента как не уважить — сразу и полетели. На АН-2, все вместе. И муки еще мешков двадцать для пекарни в Нерхе прихватили. В Нерхе посадка промежуточная.

Полоса фунтовая, посадка жесткая. АН-2 грузопассажирский, скамеечки вдоль бортов. Мешки посредине на полу лежат. Как хлопнется эта помойка фанерная на полосу — ножки у скамеек и сложились. И мы с туристами — мордами в муку! Синхронно так, как в цирке клоуны. Белыми людьми стали, с ног до головы. Пилот, скотина, полчаса в себя прийти не мог, икать начал от хохота.

Ну, туристы в Нерхе вылезли, в Алыгджер я один прилетел. Приняли меня хорошо, а поселок — дыра дырой. Ну, вы знаете, северный стандарт. Ильич, правда, там здоровенный стоит. Говорят, вертаком Кинг-Конга этого тащили. За шею подвесили, и через горы полетел! Во зрелище жуткое, наверное, было, а?

Про тофаларов что сказать? Убогий в общем-то народец. Всех на круг в трех поселках около восьмисот человек живет, но чистокровных и сотни не наберется. Наметались к ним кому не лень — от татарина до бурята. Живут бедно, зарабатывают мало. Охотой в основном. А цены закупочные низкие — за соболя в среднем пятьдесят рублей дают, остальная пушнина еще дешевле. Зато водка без талонов — хоть залейся. Спиваются ребята помаленьку. До сорока — сорока пяти годов еле доживают. Вымирают, грубо говоря.

Ансамбль этот занюханный собрал я на берегу речки, на фоне скал. Разрядились в перья, в бубны лупят, песни горланят. Я им конкурс во Франции пообещал. Отщелкал пленку, если получится — посмотрите.

А места там, ребята, красотища! Я когда еще летел, оценил. Горная тайга — Швейцария прямо, как на этикетке шоколада. Куда там Чукотка! Плешь по сравнению с шевелюрой. Поедем, оттянемся — ух!

— Слушай, ты, фотограф! Ты про прииски что-нибудь узнал? — Степаныч присел у холодильника, очередную флягу пива осторожно добывал.

Лицо Гольцева стало серьезным.

— А вот с этим, отцы, туго. И поил я их, и журналистский интерес проявлял — стена. Только…

— Нет, вы посмотрите на этого Лепорелло! Тут не знаешь, куда вьюн положить, а он там пейзажами любуется. — Я от злости селедкой поперхнулся.

— Елки-палки! Да я, чтобы сведения добыть, даже тофаларку трахнул. Пожилую, между прочим!

На секунду мы ошарашенно замолчали.

— Ну и как? — первым нашелся Мишка.

— Я же говорю — ничего. Только…

— Я спрашиваю, бабушка как? Жива осталась?

— А ну вас к черту! Рискуешь для общего дела, а они…

— Ладно, Штирлиц, мы молчок. Сняли шляпы. Продолжай.

— Так вот, ничего про золото они не говорят. Только боятся сильно.

— Говорить боятся?

— И говорить, и ходить в те места боятся. Баба эта болтала — вроде как бы заклятье на этих приисках. Людей там уйма погибла. В разные времена. А душа того, кто из-за жадности помер, из-за золота то есть, век не успокаивается, призраки там, значит, обитают. В подпитии тоже какую-то чушь несут. Злыми сразу становятся, я бы сказал, с ненавистью о золоте говорят. Оно и понятно: на твоей земле живые деньги лопатой гребут, а тебе — шиш. Будешь агрессивным. Про лагерь никто толком не помнит. Вроде — был. Но я же говорю, что они и до сорока редко доживают, кому ж помнить? Была там, правда, одна старуха. Самый древний экземпляр на все три поселка. На вид ей — лет сто. А на самом деле — хрен его знает, националы быстро стариками становятся. Я к ней подкатился, раскрутить хотел, так она вообще с придурью оказалась.

— А ты б ее…

— Вам бы все поржать. А мне не до смеху было!

— А что старуха?

— Я к ней и так и этак — про прииски ничего не сказала. А только посмотрела вот так. — Гольцев неприятно выпучился на Мишку. — И говорит, что ты, мол, сюда скоро вернешься и здесь погибнешь! Во ведьма, а?

Гольцева передернуло, он быстро выпил стакан пива.

— Да брось ты херню всякую переживать!

— Не, страшная бабка! Ну, короче, похоже, что нет там никого, на приисках этих. Призраков проигнорируем. В целом места исключительные. Вот пленку проявлю — увидите.

— Понравилась Тофалария?

— В горах — класс! А городишко — дрянь, опасный городишко.

— На приключение нарвался?

— Я-то нет. Когда обратно уезжал, аборигены рассказали, двух покойников выловили из Уды. Примерно за неделю до моего приезда. Прямо в центре города, у моста. Какая-то шпана их отделала, как Бог черепаху. Местная сенсация.

— Подумаешь, двух. В Москве каждый день поболе будет.

— Так городишко меньше Митино. Маленький, а заблудился я по приезде. Мне на Пролетарскую нужно, а там этих Пролетарских — первая, вторая, пятая, десятая… Запутался. У бича вокзального спросил, как раньше улицы назывались, он пошел перечислять: Первая Жандармская, Вторая Жандармская. Гнилой городишко.

Закончил Игорь свои похождения описывать, я свою мысль о перенесении сроков экспедиции изложил. Все готово, чего тянуть? Если с Соколовым сумеем договориться — зеленый свет. Все неожиданно легко согласились, у всех со временем проблем не возникало.

В Новосибирск я позвонил на следующий день. Соколова не было, он уже в полях находился. Трубку взял Карманов Женя — начальник отряда, тоже из старых знакомых.

«Да, конечно, приезжайте! Решим что-нибудь с вертолетом. Не нашим, так с пожарными забросим — свои везде люди. Нет проблем. База партии — поселок Кирей-Муксут. Нет, в город заезжать не надо. От вокзала иногда автобус ходит, а лучше частника возьмите. Километров девяносто, дорога вверх по Уде; часа за три доберетесь. Ну что привозить — известно что. Ждем, ждем. Через неделю? О’кей! Конец связи».

Гольцев фотографии принес. Занятные, надо сказать, кадры! Шаман в перьях, с бубном, очень благородное лицо. Тофаларки в национальных костюмах, хм, пожилых не видать. А вот — старухи. Без национальных костюмов на фоне бревенчатой стены.

— Которая ведьма-то? Справа… Есть, есть что-то жуткое в глазах. Да не дергайся, Игорек, шучу! Кадры, кстати, весьма, весьма… Для первого раза вообще — шедевр. Может, профессию сменишь?

Ну, все! Через несколько дней — по вагонам. На две недели раньше отпускного срока. Со Стариком Державиным договорился неофициально, в форме взаимных обязательств — интеллигентные же люди. Раньше выйду, раньше вернусь. Вернусь ли? Нехорошие мысли в голову лезут. А все же правильный отрыв, чувствую, своевременный.

Кудрявый с юношей, значит, того, вне игры. Сколько уже трупов возле этого дела? А мне все кровавые мальчики не снятся, мук Раскольникова совсем не испытываю. Господи, каким я циником становлюсь, самому неприятно осознавать! Правда, если от Джучи-хана начинать отсчет, то все это не трагедия — статистика. Да и нет такого человека, который бы знал, сколько душ за бирюсинским золотом. Самому бы счет не пополнить.