Часть вторая
Глава 1
Пётр простился с фотографией Моники Беллуччи. Не то чтобы она ему надоела, а потому, что он обзавелся истинным фото Биче, без всякого там «очень похожа на…».
Теперь на письменном столе красовался распечатанный на цветном принтере снимок, сделанный в Варезе с мобильника Биче. Это было снято на следующий день после их ночи. Совсем другая Биче, ее лицо крупным планом. Счастливая женщина, красивая, гордая. Чуть вскинутая голова, разметавшиеся под ветерком темные волосы, ворот белого свитера крупной вязки из-под распахнутого плаща. И глаза: уже не взгляд-выстрел, а ласка. И чуть вытянутые губы (так и слышится тягучий шепоток: «Пе-тя! Пе-тя!»).
Вот так и вышло тем утром в Варезе, на берегу альпийского озера. Отправляясь в путешествия, Петр никогда не брал с собой ни мобильника, ни фотоаппарата, а при Биче был мобильник, и она вздумала фотографировать Петра на фоне озера и гор. «Ты уедешь – мне на память», – повторяла, а потом он тоже сделал несколько ее снимков и попросил прислать ему в Москву по электронной почте. Она прислала через несколько дней после его возвращения, приписав в письме: «Вот ты, и неплохо вышел, вполне узнаваем, ибо на тебе твоя знаменитая шляпа из фильмов эпохи неореализма, то ли Висконти, то ли де Сика, то ли Росселлини. Кстати, сообщу тебе, родственнику генерала Грациани, что эти режиссеры тогда группировались вокруг киножурнала «Cinema», а его главным редактором был Витторио Муссолини – сын нашего славного дуче. Вот так, мой Петя, неисповедимы пути Господни, я ж тебе говорила, когда ты переживал, говорила, что предки-фашисты, увы, есть не в одной нашей родословной, как и у вас предки-сталинисты. Поэтому плюнь за это или, наоборот, считай, что прадед-фашист (или брат прадеда, так?) – это редкость, раритет, экспонат музея человеческой истории, где чего только не бывало».
Прочтя это, Петр подумал: «Да уж, история!» А еще подумал, как его семейство в свое время упас Господь: ведь если бы прознали про брата прабабки Лоры, фашиста Грациани, то всех бы и расстреляли к чертовой матери… Ладно, усмехнулся, бывает везение и нам, грешным. Потом сбросил присланные фото на флэшку и на следующий день распечатал их у себя в офисе. Один из этих снимков, лучший, поставил на письменном столе вместо Моники Беллучи. Это его Биче.
Поскольку они обменялись электронными адресами, то теперь можно было переписываться. Что они и делали. Где-то раз в неделю. То он писал, а она отвечала, то наоборот. Например, это:
«Знаешь, будучи летом в Вероне, я долго размышлял, глядя на бронзовую статую Джульетты: прикоснуться к ее груди или нет? Как сообщил экскурсовод, если коснуться, то в любовных делах будет сопутствовать только удача. Но тогда я так и не сделал этого, не коснулся, потому что не верил в приметы и поверья. А вот сейчас – коснулся бы: хочу, чтобы была удача, с тобой».
«Так в чем проблема? – отвечала Биче. – И зачем ехать в Верону? И зачем статуя с бронзовой грудью? Есть живая грудь, моя. Касайся – и будет тебе удача. Касайся, целуй, ласкай – разве она тебе не понравилась? По-моему, вполне хороша».
Он подумал: Беатриче с грудью Джульетты – романтическая классика прошлых времен, вот что ему досталось, ему, который давно не романтик. Да и кто он вообще, стоит разобраться. Интересно, что сказала бы Биче, если б его давно знала или знала всё?
И вскоре прочел:
«Ты обо мне уже столько знаешь, а я о тебе – ничего. А хочется».
Ответ был тоже очевидным:
«Так приезжай в Москву. Увидишь, как я живу, потом с родителями познакомлю, они обо мне такое порасскажут! И вообще пора нам увидеться, а то мне… по ночам особенно».
«А если тебе найти замену – по ночам?»
«Отпадает. И не потому, что мучительно храню верность, а потому что к другим не тянет».
«Какое совпадение! Мне тоже – по ночам. И тоже к другим не тянет».
«Тогда надо увидеться. Я у тебя был уже два раза, пора тебе нанести мне ответный визит. А если серьезно, то так: у меня на службе дела, дела, до отпуска далеко, поэтому придумай что-нибудь, чтобы вырваться в Москву. Ну, хоть на неделю. Биче, как?»
«Подумаю. Пока не знаю, хотя очень хочется. У меня же теперь два мальчика – Джино и Джузеппе. С осени они начнут ходить сразу в два места – в обычную школу и музыкальное училище при консерватории. Будут сдавать туда вступительные экзамены. Это такое волнение для меня! Хотя в Джузеппе я не сомневаюсь, он действительно очень талантлив и уже многое может на фортепьяно и клавесине, а вот успехи шестилетнего (скоро семилетнего) Джино скромнее, но надеюсь, он тоже сдаст. Так что будут ежедневно трудиться уже вне дома, но хорошо, что оба вместе – в одной и той же школе и консерватории. По утрам, кроме выходных, буду отвозить их на машине. В общем, с осени будет некоторая суета. Но нормально. А пока подумаю насчет визита к тебе. Правда, очень хочется. Ты уехал, и я будто осиротела. Вдруг! Даже не думала, что так будет… А вот что еще, Петя! У нас говорят и пишут, что в Москве страшно, убийства на улицах, террористы, а полиция может схватить кого угодно. В общем, сплошной произвол. Это так или не так? Или наша пресса… Нет, я не боюсь, но все-таки?»
Про то, что Биче будто осиротела после того, как он уехал, знать было приятно, а вот про то, что творится в Москве… И опять вспомнил Пушкина, его фразу про презрение к отечеству, но досаду, когда об этом говорят иностранцы. Поэтому в ответ написал так:
«Эгоисту приятно, что без него ощущают сиротство, но дом, где он родился и продолжает жить, ему все-таки мил, хотя и раздражает иногда. Чего только в истории не бывает, ты сама так сказала. Тебе нечего бояться, приезжай. Ты сообщила о возможной суете осенью, а ведь сейчас у нас весна, впереди лето. Так что решай, что и как, я тебя жду».
Сидя вечерами за письменным столом, он поглядывал на фото Биче и думал о ней. А если разобраться, не столько о ней, сколько о своем отношении к этой женщине. Он ее полюбил – да, несомненно, – но все-таки было что-то такое, что будто бы не позволяло отдаться этому чувству целиком, совершенно, раствориться в любви до конца, как случалось в период романтической юности. Петр не мог понять, в чем дело. Шли дни, он возвращался к этим мыслям, пытался найти причину. Вот первая Биче, вот вторая, внезапно изменившаяся к нему, уже не иронично-категоричная, не раздраженно-заносчивая, а улыбчивая, потом нежная… Вот они вместе ночью… Вот она рассказывает ему о себе – такое рассказывает, о чем, по ее словам, никогда никому не говорила, даже дедушке Антонио, а ведь он, старик, всю жизнь был ее главным другом…
И, кажется, понял: да-да, тот ее рассказ – о встрече на озере Гарда с тем самым политиком, который христианский демократ (из ОХД, так?), с будущим отцом Джино. Вот в чем дело – тот рассказ Биче! Ревную, что ли, подумал? И вскоре понял: дело отнюдь не в ревности к ее прошлому, а в самой Биче, в ее отношении к происшедшему, к ее внезапной связи, к этому сорокалетнему мужчине из ОХД, затем члену парламента Италии.
Какой рационализм, какая прагматика! Да, будучи двадцатилетней девицей, безумно влюбилась с первого взгляда, отдалась, а затем… затем обуяла гордость: ах, для тебя, женатого, идущего во власть политика, самое главное – это репутация, кристальная биография? Тогда я сама, сама! И даже не сообщила, что беременна. Да, сама, пошел к черту, любимый, оставайся при своей семье и политике, я сама, всё, забудь! И так и сделала: перестала ему звонить, сохранила беременность, родила, воспитывала Джино, всё сама, только старик Антонио помогал ей.
Да, так, однако же не забывала о папаше мальчика. Но в каком смысле не забывала? Шли годы, а помнила его фразу: «Если тебе что-то надо…» И вот – понадобилось: возникли критические моменты, два раза так было. Звонила, обращалась с просьбами. Два раза: чтобы помог устроиться в Миланскую консерваторию и когда заболел дед Антонио. И тот мужчина-парламентарий помогал. Дело не в нем (может быть, помогал из трусости – боялся, что откроется давняя история с любовницей, если она начнет его шантажировать? Хотя хочется верить в светлое – в то, что делал он так чистосердечно), дело не в нем, а в Биче. Она не забывала: в критические моменты использовала старую связь, высокое положение бывшего любовника. Как это она сказала тогда Петру? Что за любовь надо платить? Кажется, так: «Пусть платит! Берегущий свою репутация женатый мужчина, пусть платит за ночи с красавицей-мутаткой, которая до него была девственницей, за ребенка, которого он заделал и о котором не знает, за вранье про любовь… Мамма миа, любовь! Да если б любил, как-то объявился бы!»
И между прочим, тот мужчина, даже не зная о существовании Джино, поспособствовал переводу его смертельно заболевшего деда в миланскую евроонкологию и затем самолично оплатил все счета за обследование и лечение. Странно или нет, но теперь Петр даже зауважал незнаемого им христианского демократа, члена Палаты депутатов парламента Италии. Что ни говори, достойное поведение мужчины по отношению к бывшей любовнице.
А вот она сама? Она, да, как и показалось Петру с самого начала их знакомства, она слишком рациональна, прагматична. Правда, признавая это, Биче сказала, что такая она лишь в делах, а вот в любви, в душе – тут, дескать, она не cagna (стерва), как Петр вполушутку назвал ее. И добавила, помнится: «Впрочем, не буду делать себе рекламу, сам увидишь, если мы будем любить друг друга».
Ладно, поживем – увидим. Ведь ясно, что это – женщина, у которой, как и у всякой, есть недостатки. Ну с точки зрения Петра. Он понимал, что в силу ее характера (сильная, категоричная, довольно властная, предельно деловая, прагматичная, быстро, не комплексуя, решающая все возникающие проблемы), она невольно (подсознательно) будет поддавливать его в их совместной жизни, если таковая, совместная, им предстоит. Да, это он смутно понимал, предчувствовал. Предчувствовал, что их жизнь будет, возможно, не безоблачной, поскольку он, более мягкий по складу психики, но упрямый, не склонен быть под чьим-либо сапогом. Он личность свободная, независимая – таков его характер. И тем не менее, он желал ее любви и хотел быть с нею. Всегда.
Что ж, а пока остается повторить банальное: поживем – увидим.
Так, в раздумьях и довольно регулярной переписке прошло некоторое время. Биче сообщала, что очень хочет увидеться, думает о приезде, однако дела, дела – и в консерватории большая занятость, и по дому. Но вот в середине мая Петр получил неожиданное послание:
«Дорогой мой, я готова прилететь прямо на днях. Если у тебя не пропало желание и ты готов принять меня, сообщи об этом, и я заказываю билет и получаю визу».
Он сообщил. Прекрасно. Но странно, что так вдруг, неожиданно, будто не было предыдущей неопределенности из-за насущных дел и занятости. Но прекрасно.
Петр привел в должный порядок свою однокомнатную квартиру, накупил продуктов и даже приобрел две бутылки любимого Биче вина «Виньето Лорето», которое – вот счастье! – оказалось в элитном магазине «Ароматный мир», что около метро «Белорусская». Еще позвонил родителям, уже переехавшим на дачу в Нахабино, сообщил, что из Италии прилетает его любимая женщина и они непременно нагрянут к ним в один из ближайших дней, а когда точно, Петр даст знать накануне, только не надо готовиться, они всё привезут с собой, и вообще никакой суеты, пообщаемся, посидим и к вечеру уедем обратно в Москву.
То, что в Италии он познакомился с женщиной, молодой и красивой, родители уже знали, а вот то, что она мулатка, – нет, и теперь было даже интересно, как они прореагируют. Впрочем, нет сомнений, Биче их покорит – и внешностью, и умением вести себя, а точнее, умением подать себя, если захочет.
Но вот как она будет общаться с ними? С отцом, не знающим итальянского, либо на английском (кажется, Биче кое-как владела им), либо на испанском (если она говорит на нем), а вот с мамой – почти никак, ибо мама, после того как когда-то с трудом сдала английский на кандидатский минимум, знанием чужой речи не отличалась. Мне хватает того, что у меня в семье два профессиональных переводчика, говорила она.
Глава 2
Через три дня, вечером, он встретил Биче в Шереметьеве. Увидел ее – высокую, стройную, как-то хитро подмигивающую ему, с вскинутой в приветствии рукой, в распахнутом плаще, – и сердце забилось. Да, вот тебе и история – как полюбил!..
– Ну, у тебя и танк! – усмехнулась Биче, усаживаясь в его новенький «лендровер».
– Верно, именно танк, с месяц назад приобрел вместо прежней машины. Люблю машины для путешественников… А как тебе удалось вдруг вырваться ко мне? И надолго ли?
– Не надолго, на три-четыре дня, надоесть не успею, а ты привыкнуть не успеешь, поэтому не беспокойся. А вот как мне удалось? Есть причина, но есть и повод, как известно. Причина понятна: соскучилась, остро соскучилась, вот diablo! Ты меня понял?
– Понял, понял. По-русски это звучит так: чертовщина. Ну а повод?
– Повод – это отдельно, это когда приедем, не по дороге.
– Хорошо. А как с работой и детьми?
– Вот и выясняется: когда возникает повод и очень надо, то всё можно утрясти. Утрясла. В консерватории меня подменит второй концертмейстер, а с детьми так: позвонила в Леньяго матери Джузеппе Паоле, и она вместе с младшим сынишкой уже приехала на эти дни ко мне в Милан. Так что вместе со Стефанией они справятся с бандой в три мальчишки. Да и сам Джузеппе почти взрослый – тринадцать лет, у него уже голос ломается, серьезный мальчик, не шумный, в отличие от моего Джино… Нам долго ехать?
– Почти час. Вечер, пробки. И город толком не увидишь из-за темноты. Хотя нет – теперь полно реклам и прочих наворотов. Ничего, завтра увидишь, я тебе хорошую Москву покажу, я знаю еще хорошую Москву.
– Не поняла!
– Лет десять назад тут началась архитектурная революция. Или анархия. Или шабаш. От прежней Москвы, времен моего детства, не так много осталось. Теперь главное показать себя, а не сохранить нас. Поняла?
– Но должен быть паритет!
– Паритет – это не про Россию. Тут культ того, кто сегодня царь горы.
– Опять не поняла!
– Это такое выражение. Из детской игры, зимней. Огромная снежная куча, сугроб или горка, на нее по команде взбираются мальчишки, и побеждает тот, кто сильнее и ловчее всех, он и есть царь горы. Но надо не только забраться выше всех, но и там, наверху, отбивать атаки остальных. Тогда это действительно царь горы, и надолго.
– Вот теперь поняла. Детские забавы.
– Да, у нас сплошные детские забавы. Разгул непроходящего инфантилизма, архаики…
Войдя в квартиру, Биче с интересом разглядывала ее, прошлась туда-сюда. И констатировала:
– Главное на месте – моя фотография. А вообще – аскетично, но уютно.
– Да, это не твои миланские mansion, а если по-нашему, хоромы. Но я один, мне большего не надо. А еще хорошо – дом почти в центре и в относительно тихом районе. Это, кстати, немало стоило – купить тут квартиру. В общем, я удовлетворен… Ну что иди в ванную, принимай домашний вид, а я пока стол приготовлю с твоим любимым вином.
– О, грациа! Неужели «Виньето Лорето»? Molte grazie! Иду в ванную, принимаю домашний вид. Есть особо не хочу, в самолете перекусила, а вот вино, и сыр, и кофе… А где свечи? О, чудесно. А потом ты будешь любить меня. Ты готов? А после этого…
После этого он некоторое время приходил в себя. Не сказал Биче, но опять подумал (опять – это после ночей в Варезе): такого с ним не было. Такой женщины и того, что она может, что творит. Творит с ним. С ним такого не творили. Всем – телом, руками, голосом, шепотом. А если так, то и душой… И опять подумал: любовь – это не дело, а состояние. На многие годы или на всю жизнь. Как музыка, например. Кстати, об этом – о состоянии – когда-то упомянул покойный синьор Антонио, когда рассуждал о музыке. Вот-вот, любовь-музыка. Это Биче. Или он с ней такой?
Она тоже пришла в себя, вернулась в реальный мир. И сказала, что вот теперь будет ему рассказывать. О чем? О том самом поводе, из-за которого заторопилась в Москву.
– Это было всего лишь… ну да, неделю назад. Днем, ближе к вечеру. Я вышла из консерватории и заглянула в кафе напротив, там чудесный кофе, часто захожу туда. Села, пью. Вдруг напротив меня, вижу мельком, усаживается мужчина, даже не спросив, можно ли. Поднимаю глаза – он. Ну, тот, который… который мой первый, отец Джино. Я почти не удивилась, потому что его физиономия часто мелькает по телевизору, тем более сейчас всякие страсти в парламенте и вообще вокруг Берлускони – уйдет в отставку или нет. Мне это сто раз надоело, а мой бывший Лукино со своей постоянной улыбкой, что бы ни происходило, и вовсе стал раздражать, причем давно. А может быть, стал раздражать потому, что отлюбила его, и тоже давно.
– Привет, синьор парламентарий, – говорю, – ты как меня нашел? Следил, что ли?
И он честно:
– Следил. Я же знал, что ты работаешь в консерватории, сам приложил руку к этому, вот и стал поджидать тебя. Приехал из Рима по делам. Посмотрел афишу – сегодня концертов нет, значит, скоро появишься. Появилась, я за тобой. – И затем вдруг: – Беатриче, я ничего не забыл. Да, прошло почти семь лет, но… Вот приехал по делам в Милан, всего на несколько дней, и решил найти тебя, поговорить.
Ага, вот как, думаю, опомнился! Семь лет прошло. Тогда ему было сорок, сейчас, значит, сорок семь. Поседел на висках, но лицо такое же молодое, и эта обворожительная, постоянная улыбка, теперь раздражающая.
– Да, – говорю, – да, Лукино, я должна тебя поблагодарить на все твои благодеяния: за консерваторию и за дедушку, за всё, что ты тогда для нас сделал. И за оплату счетов тоже.
– Беатриче, прекрати! И прими мои соболезнования, я в курсе… Но ты же понимаешь…
А что я должна понимать? Что он меня еще любит? А хоть так, но я-то – другая.
– Да, еще раз спасибо, – не реагирую на его намеки. – Ну а ты как, что?
Он опять улыбнулся и стал рассказывать о своих делах, успехах: что не только член палаты депутатов, а еще, после последних выборов, и председатель так называемой 5-й комиссии парламента (а мне хоть пятая, хоть десятая!), комиссии по бюджету, финансам и планированию, но теперь, когда такие страсти, когда разваливается коалиция Берлускони, его «Народ свободы»… В общем, он говорил, а я думала о своем. Думала, поглядывая на него. И усмехалась про себя: ну и что ты возник передо мной, председатель 5-й комиссии парламента Италии? Ты мне уже давно не нужен, а теперь тем более. Однако… однако есть твой сын, есть Джино. Он не знает своего отца. И я как мать… А что я как мать?
Я глядела на отца моего ребенка и думала. И вдруг поняла, а вернее, почувствовала: ему не нужен ребенок, не нужен в принципе, ему нужна я, только я.
– Да всё это пройдет, всё успокоится, – отмахнулась, имея в виду политику, – никуда наша Италия не денется, ни в какие кризисы не погибнет. Мы ж не Греция какая-то. Так что ты еще до премьер-министра дорастешь. Отлично, я буду гордиться!.. А личная жизнь как?
Он, кажется, смутился:
– Всё нормально.
Ага, значит, то же. И прекрасно… Но он решился продолжить эту тему:
– Там, в семье, всё нормально, но с некоторых пор… Это внешнее, понимаешь. А я всё помню, тебя, наши ночи на Гарда. А ты помнишь?
– То, что там лишилась девственности, помню. И что?
Он опять смутился, даже жалко человека стало.
– Слушай, девочка, – говорит, – ты мне небезразлична, это главное, а всё остальное можно обсудить. Я хочу встречаться с тобой. И вот сегодня… Пригласи меня к себе домой.
– Не могу, я там не одна, – отвечаю честно, ибо дома у меня Джино. Но он-то понял иначе.
– Ясно. Муж?
– Пока нет. А как будет, посмотрю.
– Тогда поехали ко мне в отель, это близко.
– А если тебя увидят со мной? Ты же всем известная персона! Увидят, и потом… Не боишься?
Он улыбается:
– Я не трус. Тогда не боялся, и теперь не боюсь. Теперь тем более.
– Теперь и я тем более. Я верная женщина. Тогда любила тебя, а теперь…
– Ясно, – вздыхает он, по-прежнему улыбаясь. – И кто ж он, этот счастливец, расскажи?
И тут ты, Петя, весь возник во мне, хотя и до того я имела в виду именно тебя.
– Он – иностранец.
– И кто?
– Русский, представляешь!
– Редкий случай. И не самый удачный. Русский! Ну ладно, а кто он, сам по себе кто?
– Человек, который не снимет шляпы эпохи итальянского неореализма.
– О, классико! Он еще и ненормальный?
– Вполне нормальный. Если в нем есть итальянские гены, то очень нормальный. Кажется, от прабабки, она сбежала от нас в Россию с будущим мужем, русским барином, еще до Первой мировой. А брат этой прабабки был знаешь кто? Сам генерал Грациани, друг Муссолини!
– А говоришь, нормальный. Ничего себе!
– А еще он, мой мужчина, говорит по-итальянски, как мы с тобой.
– О, это уже кое-что. И чем он занимается помимо того, что носит шляпу и любит тебя?
– Служит переводчиком в какой-то крутой российской фирме. Кажется, по части сделок в судостроении. Не помню точно. Эта его фирма имеет дело, в том числе, и с какой-то нашей судостроительной компанией.
– Вот как? Интересно, интересно! – Он вдруг стал серьезным. – Не с компаний «Пантиери»? Она у нас государственная, наиболее крупная, известная во всем мире. «Пантиери», да?
– Кажется, она.
Да-да, Петя, я тут же вспомнила, как ты, смеясь, рассказывал мне про слово «vitello». Carne di vitello, помнишь? Э, опять забыла, как это по-русски?
– Телятина, – напомнил Петр.
– Вот-вот, тел-л-лятина! Вспомнила, что у тебя Москве есть знакомый итальянец, работающий в представительстве нашей судостроительной компании «Пантиери», и однажды он сказал тебе, что слово «телятина» из всех русских слов нравится ему больше всего – на слух. Нежное слово, музыкальное. Помнишь, ты мне говорил?
– Помню, конечно. И что?
– Что? Об этом – потом, а пока доскажу о той встрече в кафе… В общем, он, мой бывший, Лукино, как-то призадумался. И вдруг говорит:
– Все-таки я тебе позвоню. Буду позванивать, не возражаешь?
– А телефон как узнаешь, если я тебе не дам?
– Узнаю, не проблема.
– Спецслужбы, что ли?
Он покачал головой, наконец перестал улыбаться:
– Ты изменилась, Беатриче. Или изменилось твое отношение ко мне.
– Конечно, я изменилась. Я стала сильной и независимой. А мое отношение к тебе? Нет, тогда ты был чудесен, и мне было чудесно, я ни о чем не жалею, мы с тобой отлично провели время, есть что вспомнить.
– И ты не считаешь, что я виноват перед тобой?
– Бог с тобой! В чем же ты виноват? Это я влюбилась в тебя, я тебе отдалась, я! Да и при чем здесь вина, ты что? Всё хорошо, Лукино, всё было хорошо. А номера телефонов… они изменились с тех пор, как и многое изменилось с тех пор. Поэтому и домашний номер другой, ибо теперь я живу не в Леньяго, а в Милане, и мобильный поменялся. В общем, твоим тайным службам придется постараться.
Он опять улыбается. Эта его чертова улыбка, будто приклеенная к лицу! Неужели когда-то мне это нравилось? Я вытерла губы салфеткой, поднялась из-за столика, достала из сумочки деньги. Он тоже встал, спокойно сказал:
– Я заплачу, не беспокойся. Кофе, и всё?
– Плати. Да, только кофе.
– Я провожу тебя до дома.
– Я на машине, поэтому можешь проводить меня до машины. – И пошла к выходу, поэтому не видела выражения его лица. Улыбался опять, что ли?
Моя «ауди» ждала меня за углом на стоянке. Я села за руль, приспустила стекло.
– Пока, Лукино, удач тебе на твоем политическом поприще! Будешь баллотироваться на новых выборах, считай, что мой голос – за тебя, за твоих христианских демократов. И не думай, что я о тебе плохо думаю. Нормально, нормально, Лукино. И еще раз спасибо за твои благодеяния. Чао!
И поехала. А он остался. И мне было его даже не жалко. Всё нормально, я правильно сказала!
Но… но я вошла в дом и увидела Джино.
Вот тут-то, Петя, и началось… Стоп, мой дорогой, ты только ничего не бойся, всё у нас хорошо!.. Принеси-ка мне бокал вина и сигаретки, они у меня в сумочке…
Вернувшись из кухни, Петр поставил на тумбочку возле дивана бутылку, бокалы, пепельницу, потом налил вина, и они, чокнувшись, выпили. Чиркнула зажигалка, осветив лицо Биче. Закурив, она шумно выдохнула табачный дым и продолжила:
– Теперь вторая серия этого кино, а потом будет и третья, ты приготовься. Значит, я вошла в дом и увидела Джино. Джино… И во мне что-то перевернулось. Я забыла о себе, о Лукино – во мне всплыл мой сын. Сын, понимаешь? Который растет без отца. А у ребенка должен быть отец. Я сама с восьми лет живу без отца, но у меня был мой дедушка Антонио, заменивший мне отца, да и мать тоже, поэтому я не считаю себя сиротой. А Джино? У него должен быть отец, и это я, как мать, вдруг поняла остро-преостро, вдруг – вот после этой случайной встречи с Лукино, с его отцом. А ведь именно я сделала всё, чтобы Джино не знал его, не знал никогда. Я, я! Я берегла себя, я прогнала, выветрила из памяти и души этого мужчину, но это я, моя душа и моя память, а Джино-то тут при чем?
– Спокойно! – сказала я себе и стала думать. Впускать Лукино в нашу с Джино жизнь я не хотела и не хочу. Сказать ему, что у него есть сын, при том еще и мулат? О Дева Святая, не могу и не хочу! Сказать Джино, что у него есть отец, живой и здоровый, успешный, но семейный? Душа не лежит, не могу и не хочу! Этому Лукино мой сын не нужен, ему нужна я – как любовница, и всё. А Джино? – разве ему нужен такой отец, живущий в другой семье? А ведь так и будет – в другой. Семь лет прошло, и что? Разве он ушел из семьи, развелся, потом объединился со мной, которую, как он сказал, любит? Ничего подобного! Поэтому… поэтому я, мать, я не желаю, чтобы у Джино был такой отец. А что я, мать, желаю? Скажи мне, мой Петя, как ты относишься ко мне?
Петр аж вздрогнул от этого резкого перехода.
– Биче, разве тебе это неизвестно?
– Э, не отвечай вопросом на вопрос, так я и сама частенько делаю, использую этот прием. Повторяю: как ты относишься ко мне? Только не говори «хорошо», сама знаю.
– Ладно, тогда просто. Я впал в зависимость от мыслей о тебе. Это первое. Второе: дедушка Антонио. Почему он выбрал для тебя именно меня? Выбрал еще тогда, когда мы оба – ни ты, ни я – этого не чувствовали, да и не знали друг друга вообще-то. Почему? Вот спросить бы его, однако уже не спросишь… Ну так я тебе сам скажу. Любовь – это не дело, а состояние. На многие годы или на всю жизнь. Как музыка, например. Именно так – о музыке как состоянии – говорил мне синьор Антонио. А еще… еще вот что. Он сказал мне, когда привез в Милан: «Вы умеете слушать музыку, и Биче, кажется, это заметила».
– Да, помню, хорошо помню, – кивнула она, – помню, когда мы в консерватории слушали Сальери, его «Тройной концерт для скрипки, гобоя и виолончели ремажор». Помню, как ты слушал. И как потом, в антракте, дедушка шепнул мне: «Обратила внимание, как этот русский синьор слушает?» А я только отмахнулась, я еще не чувствовала, что ты – это мой ты… Так ты любишь меня, русский синьор?
– Остается признать: похоже, определенно да.
– Ладно, не хочешь сказать просто «да» – пожалуйста, но я всё поняла. А если так, Петя, то Джино… Он тебе будет как сын? Верней, не как сын, а просто сын, сын Джино? Говори честно, терпеть не могу дипломатии!
– А вот будешь повышать на меня голос, стукну! А что до Джино, то опять же да. Тем более ты грозилась добавить к нему новых мулатиков, помнишь? Хотя если даже не добавишь, то всё равно. Он – часть тебя, значит, часть нас… И вообще – что за чушь?
– Не поняла?
– Ну, в смысле – ерунда, ахинея, несуразность.
– А, по-итальянски это «ciocchezza», запомни!
– Так вот, что за ciocchezza спрашивать меня об этом? Скажи Джино, что мы играем за одну команду. За «Милан». Хорошая команда, между прочим, давно за нее болею.
– Надо же, он тоже болеет за «Милан»! И это понятно: нормальные люди в Милане с детства болеют именно за «Милан».
– А ненормальные?
– За «Интер», как говорит Джино. «Интер» тоже миланская команда, но за нее в Милане болеют только недоумки.
– Смотри-ка, разбирается!.. Давай еще выпьем по глоточку. Твое здоровье, синьора Беатриче! Кстати, ты не беременна, как я понял. Почему?
– А тогда, в Варезе, Бог не дал.
– А теперь даст?
– Это ты его спроси.
– Телефончик запиши!
Но тут Биче вдруг загасила глаза и каким-то другим голосом произнесла:
– Да-да, телефон… Вот и начинается новая серия этого моего кино. С телефона… Прошло два дня с момента той встречи с Лукино, и вот – звонок. На мобильный, днем. Я в консерватории. Хорошо еще, что не на репетиции или на занятиях.
– Беатриче, сегодня вечером я улетаю в Рим, нам надо увидеться. Сугубо деловое свидание. Это и в твоих интересах.
Я прямо озлилась:
– Ты все-таки узнал мой телефон!
– Это не было проблемой. Так что?
– Слушай, насколько я помню, ты нормальный, воспитанный человек! Я же дала тебе понять, что не намерена быть твоей любовницей, у меня другая жизнь, а вести двойную жизнь я не хочу и не умею. И ты это понял. И все-таки звонишь. Как это понимать?
– Это ты не поняла меня сейчас, детка. Речь о деловом свидании, а не о любовном. Жизнь – это не только любовь, но и дела, разве тебе не известно? Мы что, не можем иметь спокойных деловых отношений?
– Зачем?
– Повторяю: это и в твоих интересах. Ладно, не будем спорить, дорогая. Я улетаю вечером, давай встретимся на полчаса, всего на полчаса. Например, в том же кафе напротив твоей консерватории. И всё – после этого ты меня не увидишь, я улетаю в Рим.
Я подумала: полчаса, и это наконец кончится. И согласилась:
– Хорошо. Я освобожусь около пяти. Значит, в пять, в том же кафе…
И вот – в кафе. Лукино уже поджидал меня.
– Прости, опоздала чуть-чуть.
– Кофе тебе заказать?
– Да, и парижскую бриошь с изюмом и дробленым шоколадом. Тут это подают.
– А ты гурман!
– Женщина всего лишь. Слабость к сладостям. Хотя был один знаменитый мужчина, обожавший именно парижские бриоши. Знаешь кто? Художник Эдуард Мане.
– А ты не только музыкант, но еще и знаток живописи? Прямо энциклопедист!
– Увы, увы. Это мне покойный дедушка рассказал. Вот он знал толк и в музыке, и в живописи, а импрессионистов просто обожал. Говорил, они пишут живую музыку цвета… Ладно, не будем отвлекаться на великих. Так в чем твое дело, у нас полчаса, ты не забыл?
Лукино сделал заказ и повернулся ко мне.
– Да, о деле, именно о деле, как и обещал тебе. – Он взял в руки какую-то газету, лежавшую перед ним на столике, которую, наверно, проглядывал в ожидании меня. – Это ежедневное экономическое издание «Il Sole 24 Ore». Я ведь в парламентском комитете по экономике, помнишь? Так вот, экономика – наша экономика, нашей Италии – это моя политическая деятельность. И вот в этой газете… Погляди-ка на заголовок. – И, раскрыв ее, протянул мне.
Я прочла: «Полезные слабости Москвы», так называлась статья.
– И что? – спросила. – Какое отношение…
– Погоди, – перебил он, – погоди и послушай, сейчас поймешь. В этой большой, как видишь, и серьезной статье под очень точным названием «Полезные слабости Москвы» наши итальянские эксперты приводят данные анализа экономики нынешней России. И в результате этого обосновывают целесообразность нового выхода итальянских предприятий на российский рынок, а он, их рынок, в основном сырьевой. Это наша выгода, государственная выгода, вот что важно! Там, на русском рынке, уже присутствуют итальянские фирмы, однако их не так много, как нам хотелось бы, и ведущие позиции за шведскими, французскими, германскими и даже турецкими компаниями. Нам надо их теснить и тем завоевывать русский рынок. Это часть нашей государственной политики в экономике.
– Браво, Лукино! Но я не аудитория, для которой ты даешь интервью, и не зал Палаты депутатов. Я – всего лишь музыкант, концертмейстер консерватории. Ты не ошибся адресом?
Он опять улыбнулся. Как мне надоела эта его улыбка!
– Беатриче, девочка! А что твой русский любовник? Или почти муж, прости меня, прости! В общем, твой русский, который почти итальянец. Что он? Он же иногда оказывает некоторые услуги нашей судостроительной компании «Пантиери». Негласные услуги, затем хорошо оплаченные. Мы это выяснили. Экономическая разведка, она присутствует везде, у всех, и в парламенте Италии тоже.
И тут у меня, женщины трезвой, спокойной, рассудочной, даже иногда холодной, как мне не раз говорили, у меня забилось сердце. Плевать мне на экономику, на Лукино с его парламентом, на разведку, но, выходит, я подставила тебя, Петя, когда, глупая, упомянула о том твоем приятеле-итальянце с его любимой телятиной! Ну да, в прошлый раз сказала Лукино, что он работает в представительстве нашей судостроительной компании «Пантиери», а твоя фирма в Москве имеет с ней какие-то дела и ты как переводчик участвовал в переговорах. Так, что ли, Петя?
– Да, так, ну и что? – после некоторой паузы, осмыслив услышанное и пытаясь быть спокойным, усмехнулся Петр.
– Что? – продублировала Биче взволнованно. – Слушай дальше, сейчас поймешь. Потому что дальше пошел такой разговор, когда… да, когда произносят слово «разведка», то волей-неволей до тебя доходит, что надо не отмахиваться, а быть внимательной.
Я напряглась, однако старалась этого не показать. Более того, попыталась прикинуться глупенькой:
– Ну, ты меня умиляешь, Лукино! Мой русский друг и наша разведка? Мой русский друг – и СИД? (СИД, Петя, если ты не знаешь, это «Сервицо информациони дифеза», разведка Италии.)
Он покачал головой и, склонившись над столиком, приблизил ко мне лицо:
– Беатриче, девочка, слушай меня внимательно и не играй со мной. Повторяю: твой русский друг оказывает услуги нашей триестской компании «Пантиери», а она – государственная компания, а не частная лавочка! Да, оказывает, и это точно, потому что сейчас, после моего внутреннего запроса, люди в РЕИ выяснили, что это так.
– РЕИ – это что и кто?
– Это одно из подразделений СИДа – служба промышленно-экономической разведки Италии. А я с этой службой в хорошем контакте по роду моей деятельности. Что, понятно, нигде не афишируется. Но это – норма в политике: экономическую разведку, равно как и политическую, никто не отменял и никогда не отменит. Поняла, девочка? Но! – Он вальяжно откинулся на стуле, привычно заулыбался и повторил после актерской паузы: – Но! Это не отменяет выгодной честности! Твой русский друг не работает на нашу разведку и, может быть, понятия о ней не имеет, но он, говорю тебе еще раз, оказывает негласные услуги итальянской судостроительной компании. С чего бы это? И в России об этом никто не знает. С чего бы это? Ты понимаешь, как всё это можно квалифицировать? Ну, если у кого-то возникнет такое желание, конечно. Ты поняла?
Я поняла. И – разрази меня гром! – вот что я поняла за секунду: когда-то семь лет назад, он, Лукино, наверно, боялся, что я могу его шантажировать (теми фотографиями, помнишь?), а теперь… теперь он шантажирует меня! Но я-то его не шантажировала (и в голову не приходило!), а он…
– О, вот оно что! – протянула я, похоже, ледяным тоном. – Вот оно что после твоих намеков, после твоих слов о чувствах ко мне! Как это ты сказал в прошлый раз? Что небезразличен ко мне, так? Отлично! Была любовь, а теперь, значит, небезразличие? Но выясняется, что по сути это обыкновенный шантаж. Да и была ли любовь, синьор Лукино? Тогда – похоть женатого, сорокалетнего мужчины, а теперь, когда ему отказали, – наглый шантаж? Причем двойной шантаж – и по отношению ко мне, и к моему русскому другу.
Бедненький, он горестно сморщился. Да, вместо привычной улыбки – горестная гримаса:
– Беатриче, нет, нет! Ну, пойми меня, дорогая! Это не шантаж, это политика, но дело в том, что я…
Он говорил, наверное, с минуту: как любит меня, как он одинок, как мечтал обо мне и мечтает, как у него не сложилось с женой, что теперь, когда у него нет личной жизни и надежд на возобновление наших отношений, теперь у него только одно – его политическая жизнь, а в ней – ну вот так, бывает и так, потому что главное – это наша Италия… Короче говоря, он даже не оправдывался, а утверждал, что иначе в жизни не бывает, таковы реалии, и я не настолько глупа, чтобы этого не понимать.
Что ж, я поняла, но по-своему. Вскинула руку, глянула на часики:
– Вene! Наше время истекло, у тебя самолет, а у меня дорога домой. На чем мы финишируем и вообще зачем ты позвал меня?
Нет, он деловой человек, деловой прежде всего. Какая там любовь – дело, дело!
– Что до тебя, Беатриче, то я все-таки буду надеяться. Вот мой личный телефон. – И протянул визитную карточку. – А что до твоего русского друга, то передай ему, что мы заинтересованы…
– Кто это «мы»? – перебила я.
– Ты поняла, – ответил он. – А в широком и главном смысле – мы, Италия.
– О, красиво говоришь!
Он не среагировал на иронию и продолжил:
– Передай ему, что мы заинтересованы в продолжении сотрудничества. Естественно, негласного. Но на новом уровне. И естественно, это будет оценено.
Я поднялась.
– Расплатишься? И газету свою не забудь. Где про полезные для Италии слабости Москвы. Успехов тебе, Лукино.
Как ни в чем не бывало, он проводил меня до машины и галантно помог усесться. Я проехала квартал и, найдя свободное место, припарковалась. У меня тряслись пальцы. У меня!.. Но через несколько минут успокоилась и поехала к дому… Теперь ты понял, Петя, почему я так внезапно примчалась в Москву? Спасибо, визу быстро получила. Мне надо было всё обсудить с тобой! Всё – и про твое отношение к Джино, и вот про это, про это! Ну с Джино мне ясно, спасибо, дорогой мой, а вот это? Погоди, не отвечай, я еще кое-что скажу! Скажу вот что. У тебя есть своя жизнь, внутренняя, личная, и я не собираюсь вторгаться в нее, если ты сам не пожелаешь открыть что-то. Я люблю тебя, но я не деспот и не собираюсь подчинять тебя себе или мешать советами. В общем-то, ты свободен как личность. А я так же. Поэтому скажи, что можешь сказать, а не хочешь… ну, не будем обсуждать эту тему, и мое отношение к тебе никак не изменится. Я тебя полюбила – вот мой расклад на сегодня и будущее, и это всё.
Петр покивал, потом, склонившись поцеловал эту, лежащую на его диване женщину, его женщину, которую, как выяснилось, он любит. Поцеловал, затем выпрямился и сказал:
– Как в кино или театре, тут по драматургии нужна некоторая пауза. Надо же главному герою прийти в себя! Поэтому пойду сварю кофе, это займет минут пять. Лежи, я скоро.
Ну, Биче есть Биче – у нее всё по-своему!
– Нет, я с тобой в кухню. Но буду молчать, чтоб не мешать. Молчи, вари кофе, думай.
Он не возражал. Набросил махровый халат, прошел в кухню, стал готовить кофе. Биче уселась сзади за столик. Ночь, тихо, уютно, хорошо. За спиной молча сидит женщина, покуривает. Любимая женщина, вот что важно. Итальянка, мулатка, мать чумазого чертенка Джино, бывшая любовница видного политика, возможно – будущего премьера Италии. Кто она еще? Музыкант, флейтистка, концертмейстер Миланской консерватории. Кто еще? А, вот главное: внучка синьора Антонио. Да, это главное, понял.
Он разлил кофе по чашкам, уселся напротив. Оглядел ее тело. Биче чуть поёжилась:
– Это ничего, что я голая?
– Ты живописно красива! – покачал он головой. – Где ваш Микеланджело или Боттичелли?
Она улыбнулась:
– Грациа! Но мне больше подошел бы француз Амори-Дюваль. У него есть картина «Рождение Венеры». Вот это я! Я на берегу моря. Только не белая Венера, а темнокожая. Вот это я. И ведь никто не написал такую, il diavolo! Я не слишком высокого о себе мнения? – И сама же ответила: – Нет, в самый раз.
– Ты права, в самый раз. А теперь вот что. Теперь я расскажу кое-что. Кое-что – потому, что сам не разобрался в себе. Это нечто иррациональное. Мои прабабкины гены, моя неизбывная любовь к Италии почти с детства, погружение в язык Италии, в ее искусство. Потом – мой университет, где совершенствовался в итальянском, потом поездки туда… И вот, будучи переводчиком, присутствую на переговорах с этой вашей «Пантиери». Да, это самая крупная компания Италии по части судостроения, ее штаб-квартира в Триесте. Большой заказ, который курирует наше правительство. Но в то же время, если для меня, ничего особенного: очередные переговоры, перевод документов, перевод договора и прочее. Это было лет восемь назад. Но с тех пор я стал отслеживать, кто может составить конкуренцию «Пантиери» на нашем рынке. То есть какая еще иностранная компания может опередить ее в борьбе за наш заказ. Меня никто не понуждал, не просил, не намекал, да и кто я такой – всего лишь штатный переводчик. Однако переводчик кое-что может. Скажем, просто поставить в известность фирму «А» что мы начинаем переговоры с фирмой «В». Дескать, будьте внимательны и, если вам надо, опередите, сделайте более выгодное предложение. И всё! Именно это я и делал: просто ставил в известность. Как – это технические детали. Например, встречался в одном людном кафе с представителем «Пантиери», тем самым молодым синьором, и говорил ему, что вот, такая-то компания из такой-то страны вышла на переговоры с нашей компанией, готовится договор на таких-то условиях – в общем, имейте это в виду.
– Петя, но это же…
– Нет, это не предательство родины, а почему, скажу потом… Так вот, изредка мы встречались в кафе, и никаких бумаг, только устная информация – или о факте намечающихся переговоров, или, в самых общих чертах, об их содержании, если уже прошли предварительные консультации, поскольку я всегда в курсе, участвуя как переводчик. Но это я, а они, то есть компания «Пантиери»? После второго такого случая мне сказали, что в благодарность за ценные услуги на мое имя открыт счет в одном из известных банков Италии. Сказали, в каком, где он находится, где его филиалы. Как у нас говорят, у меня появился счет в иностранном банке. О котором в России никто не знает. Будучи в Италии, я удостоверился: меня хорошо отблагодарили. И благодарят всякий раз, после моего очередного подарка Италии. Италии в лице компании «Пантиери». Так что вскоре я стал никак не бедным человеком. Вот эту квартиру купил пять лет назад, недавно – новую дорогую машину, праздно путешествую в периоды отпусков, родителям немало подкидываю. И самое интересное – живу со спокойной совестью. Сказать почему?
– Это действительно интересно. Почему?
– Я получаю удовлетворение от того, что делаю что-то для Италии. Вот такой мой эгоизм, генетический, наверно. Но моя Россия никак не страдает, потому что от нее ничего не убывает: какая ей разница, чья страна строит для нее или ремонтирует морские суда? Ну, Италия в том числе. И прекрасно. Наш президент очень дружен с вашим премьером, поэтому упрочение экономических связей между нашими странами здесь очень приветствуется. От этого в выигрыше все. Но если говорить о чисто финансовом выигрыше, конкретном, то тут три фигуранта. Перечисляю по восходящей: я, который в выигрыше за счет благодарностей от компании «Пантиери», выше – руководство моей фирмы, поскольку она получает от государства хорошие бонусы за заключение выгодной сделки, и, наконец, те люди в нашем правительстве, которые направляют бюджетные средства на обеспечение такой сделки, а изначально часть суммы присваивают себе.
– И хорошо присваивают?
– Не считал, но не сомневаюсь, это миллионы, куда уж там я! Как называлась та статья в газете, которую тебе подсунул Лукино? «Полезные слабости Москвы», так? Вот-вот, это мы и используем – полезные слабости Москвы. Мы – это «Пантиери» и я. А моя родина никак не страдает от этого. Поэтому моя совесть спокойна, и предателем родины я называю себя только в шутку. Твой Лукино прав: нынче время пошлого реализма, прагматики, торжества выгоды, а если взаимной выгоды, то чудесно. Это противно, но это так. Не противно вот что: есть любовь, есть моя любовь к Италии, и теперь у меня есть ты. Всё остальное – мерзко, пошло, безразлично. Я счастливый человек, вот что скажу тебе в заключении. Я встретил то, чего желают лишь в мечтах: тебя, а с тобой опять же мою Италию. С Италии началась моя жизнь – с прабабки Лоры, а теперь появилась ты. Это невероятно, но для меня сбылось. Всё закольцовано. Кольцо судьбы. Мой вечный итальянский роман. Невероятно, но так, это сбылось.
Биче повела плечами, повторила глухо:
– Да уж, невероятное сбылось… – Помолчала, затем выпрямилась – Что-то я примерзла, сидя голой. Пойдем в постель, одеялом накроюсь. – И уже там спросила: – Ты не боишься?
Петр охватил ее плечи:
– Я знаю, о чем ты. Лукино, его слова… Конечно, они заинтересованы в продолжении сотрудничества, как он тебе сказал. Да на здоровье! Никто меня, да и тебя, шантажировать не станет. Новый уровень, сказал он? Да на здоровье! Это будет оценено? Прекрасно! Я – мелкая сошка в их деле, всего лишь переводчик. Что я могу? Устная информация: кто, когда, с кем. И всё. Поэтому выбрось страхи из головы. Пустое! А потом… потом это даже интересно! Что впереди? – мой любимый вопрос. Это ж авантюризм! Ты не авантюрна по натуре?
– Нет, я реалистична. Я прагматик.
– Ну, и хорошо. А вот мой авантюризм – это моё, моё! Вероятно, такое во мне от прабабки Лоры опять же. Что впереди? Влюбилась в русского, сбежала с ним в Россию… Но Лора – сюда, а я – обратно: Италия, прекрасная Италия! Как это сказать: черт бы ее взял! Италия, черт ее дери! Diavolo…
– Diavolo prendere il suo! – подсказала Биче. – Похоже, ты скоро начнешь даже ругаться по-нашему. Однако вот что. Я не трусиха, но говорю тебе твердо: я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, что-то произошло. Будь осторожным, не впадай в наивность. Если за дело взялась разведка… В отличие от тебя, я не склонна к авантюризму, я чувствую, тут всё не просто. Повторяю: я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Это не входит в мои планы. Помни это!
Глава 3
Первую половину следующего дня они посвятили, по выражению Петра, обязательной программе: Красная площадь, Кремль, Александровский сад. После этого сели в машину, заехали в супермаркет, накупили продуктов (главное, мясо для шашлыка) – и на дачу к родителям. На коленях Биче лежал красивый пакет: подарок, купленный в Милане. Что за подарок? «Кофе, – пояснила она, – ты же сказал, что твой отец это оценит. Манки-кофе, помнишь?» Петр помнил, ему стало приятно, что Биче не забыла про тот их разговор в Милане.
Дача родителей находилась в Нахабино, в поселке именно дачном, теперь старом, какие почти стихийно возникали до и после войны. Добротные деревянные дачи, некоторые даже двухэтажные, с печками, а на участке в основном настоящий лес, почти никаких грядок. Ехать было недолго: по Волоколамскому шоссе всего шестнадцать километров, если от кольцевой дороги. По пути Петр рассказывал:
– Нам-то на машине недолго, а вот если на электричке, как раньше, то от Курского вокзала ехали сорок пять минут. Зато какая это была станция, наше Нахабино! Прямо за станцией – водонапорная башня, кирпичная, почему-то выкрашенная в синий цвет, ее построили еще в самом начале прошлого века. И вот в войну, осенью 41-го, немцы почти разбомбили ее. Но потом, после войны, всё восстановили. Так что эта водонапорная башня – знак моего детства… А вот рядом со старым дачным поселком, куда мы едем, там уже поселок вполне современный, коттеджный, как теперь говорят, новорусский, а как говорит мой папа, класс кошмара. Он называется «Нахабино Country». Проникнись этим величием: «Нахабино Country»! Diavolo prendere il suo! Правильно я запомнил?
– Правильно, – кивнула Биче.
– Ну вот так!.. Но в том самом «Нахабино Country» есть свои преимущества: хвойный лес, чистая речка с озерцом, а сами виллы – именно виллы, а не дачи! – сложены, по слухам, из экологически чистого, шлифованного финского бруса. Что это за невидаль, я не знаю, но верю в финансово обеспеченный вкус новых русских. Ты, моя прелесть из дикой Италии, ты хоть знаешь, кто это такой, новый русский? О! Ну, вспомни Сицилию, тамошние темные дела. Поняла? Ну и еще, чтобы закончить картину: в этом «Нахабино Country» все коммуникации централизованные, то есть отопление, водопровод, электричество – всё это не местное, не печное, не кое-как, а по высшему европейскому разряду. Но мы, то есть мои предки, как и я когда-то, мы – в старом поселочке, скромном, но нашем, по-своему хорошем, даже отличном. Сейчас увидишь.
Но увидел Петр – увидел реакцию родителей, когда, въехав на участок, вышли из машины. Почти шок. Ну, представьте: вдруг вместе с сыном появляется красивая молодая мулатка в светлом (естественно, в светлом!) платье, подчеркивающем формы ее фигуры. Можно обалдеть, это понятно. Особенно интересно было наблюдать за мамой, ибо женская реакция на незнакомку – это всегда нечто отдельное. Но первой опомнилась именно мама: прочистила горло, вспомнила, что надо ответно поздороваться, сделала шаг навстречу и протянула руку:
– Как вас звать, дорогая?
Естественно, это было произнесено по-русски, но Биче, кажется, смысл уловила.
– Синьора, я Беатриче, а лучше просто Биче, да-да, так лучше, если по-свойски, а мы с вашим Петя очень свойские люди.
Петр быстро перевел маме эту улыбчивую скороговорку, а затем сказал Биче:
– Слово «Петя» склоняется, между прочим, и еще ты имела в виду, что ты с тобой люди не свойские, а близкие. Так?
Она не успела среагировать, потому что в дело вступил отец, заговоривший по-английски:
– Я так и знал, что мой сын, который большой невежда, когда-то вспомнит о классике, о Данте и других великих. Вот видишь, Наташенька (это маме), вспомнил – познакомился с самой Беатриче. Вы понимаете мой английский, мэм?
Биче рассмеялась и ответила тоже на английском:
– О’кей! И еще раз: зовите меня Биче, ну что за «мэм»! А это вам, синьор… э?
– Зовите меня Андреем, – в тон ей ответствовал отец и принял протянутый ему пакет. – О, спасибо, дорогая, опять «манки-кофе», вот это да, вот это подарок! Чудесный кофе, Петенька привез его в последний раз из Италии. Тронут, тронут! Проходите, прошу! Наташенька, где мы сядем – на веранде или в саду? Вам, Биче, не будет прохладно с голенькими-то плечиками? Сейчас шаль принесу. Так сказать, наброшу на плечи эту темно-вишневую шаль.
Последние слова отец произнес (вернее, пропел) по-русски, поэтому мама хохотнула:
– Ну, распелся, ловелас! Ты не обращай на него внимания, девочка! (Это Биче, и на «ты»!)
Биче, понятно, не поняла, о чем речь, но поняла, что ее приняли. Спросила, пока шли в дом:
– Синьор Андрей, а почему вы сказали, что Петя… э, кто он?
– Не синьор Андрей, а просто Андрей, это раз, а сказал я, что наш Петенька есть человек малообразованный, несведущий, однако с претензией на то, что много знает. Это и есть невежда, неуч, поняла?
– О, так? А тогда где же были вы, вы как родитель, где ваше воспитание?
Петр улыбнулся:
– Вот так, папа! Что, попало тебе наконец? Этой стерве палец в рот не клади!
– Ты уверен, что она не понимает по-русски? – прошептал отец.
– Уверен, но слово «стерва» знает, и знает, что это про нее…
Так они перешучивались, и было им, похоже, хорошо. Мужчины стали подготавливать мангал, разожгли угли, а женщины насаживали куски мяса на шампуры, перекладывая их помидорами и луком, затем занялись столом. По участку поплыл вкусный дымок. Было тепло, спокойно.
– А какое вино к шашлыку? Или водку? – задал законный вопрос отец.
– Мы привезли, вон в той сумке, распакуй, мама!
– Алкоголики! А потом небось курить будете?
Слово «алкоголики» показалось Биче знакомым:
– В какую семью я попала! Все пьют хорошее вино, отлично! О, водка! Это типа граппы, да? О, моё «Виньето Лорето»! Петя, но ты много не пей, ты за рулем, а я тебя обратно не повезу по вашим дорогам! Это большой ужас.
– Командирша, да? – понизив голос, спросил отец.
– Это не единственный ее минус, – шутливо вздохнул сын.
– А у нас, смотри, уже черемуха зацвела, – теперь громко проинформировал отец. – А скоро будет сирень. Сирень у нас превосходная, махровая. Вон кусты, видишь? В твоей Италии с сиренью как? А черемуха есть?..
Потом они сидели за столом в саду, ели, пили (все, кроме Петра, если не считать одной рюмки вина), шумно переговаривались и вполне понимали друг друга. Отец выяснил, что Биче кое-как говорит на испанском, и принялся изъясняться на языке Сервантеса и Маркеса, как он сказал. Они явно разболтались, и Петр стал помогать маме, которая убирала со стола тарелки, чтобы затем подать чай и кофе. Когда они оказались в кухне, мама тихонько спросила, кивнув на участок:
– Петенька, и как? У тебя это серьезно?
– Вполне.
– Чудесная девушка! Забавно. Но чудесная. Флейтистка, с ума сойти! Ну да, ну да… И вы – как вы?.. Ну…
– Ну да, мы близки. Мы близки, в том числе и физически.
– Прости, прости, понятно!.. А если будут дети, то… ну, по цвету?
– Мама! – Петр тихонько рассмеялся. – Мама, я уже всё узнал. Законы генетики гласят, что при браке белого мужчины и мулатки расклад такой: 25 процентов вероятности, что родится белый ребенок, те же 25, что мулат, и 50 процентов, что так называемый светлый мулат, то есть нечто среднее между белым и мулатом, как я понимаю. И что? Красиво! У Господа Бога есть выбор. Пусть выбирает, а мне всё равно. А тебе?
– Ну, и мне тоже. Конечно, какая разница! Лишь бы ты был счастлив. – Но тут же поправилась: – Лишь бы вы были счастливы, хочу я сказать…
На следующий день, после вчерашней обязательной программы, была программа произвольная. Проехались и немного погуляли в тишине по старым переулкам Арбата и Замоскворечья, потом Петр повез Биче на Новодевичьи пруды. Посмотрели монастырь, старое кладбище, посидели на лавочке у самой воды и вернулись домой. Можно было и в ресторан, но по обоюдному желанию решили обедать дома. Чтобы вдвоем и больше никого. У них был последний вечер и последняя ночь – завтра утром Биче улетала в Милан.
О чем говорили? О разном. Им было о чем говорить, будучи вдвоем. Биче вспоминала вчерашнюю поездку на дачу, вспоминала с явным удовольствием.
– Вилла ваша, конечно, не супер, хотя и в лесу, а вот твои родители мне очень понравились. Кажется, они до сих пор влюблены друг в друга.
– Это у них бывает волнообразно, вверх-вниз. Но в целом – да, они хорошо ладят.
– И с сыном им повезло, я уверена.
– Надеюсь, с тобой тоже повезет. Наконец.
– Значит, с твоей бывшей женой не повезло?
– Им-то что – мне не повезло.
– А, так? Ты мне ничего не рассказывал о той твоей женщине.
– Это не стоит рассказа. Давно это было. Да и было ли, уже не знаю. Я ее вытеснил из сознания. Она ни при чем, просто не сложилась общность. Мои интересы, ее интересы, мои желания по ночам, ее желания – это никак не совмещалось, всё в разные стороны. Поэтому нечего рассказывать – скучно.
– Ясно… А со мной по ночам – как, не скучно?
– Еще как не скучно! Такое ощущение, что у тебя были классные учителя. Шучу.
– У меня один учитель, – она постучала себя по голове, – моя фантазия.
– Развивай ее дальше, это вдохновляет.
– За этим дело не станет – есть стимул… Слушай, ты сообщил родителям, что у меня есть сын и он тоже мулат?
– Пока нет. Информация к старикам должна поступать не сразу целиком, а дозировано.
– Ладно, тебе виднее, у всех это по-своему… Ну а еще про тебя? Про тебя в паре с женщиной?
– Еще? Понимаешь, я, как и ты, мне кажется, личность независимая и не выношу давления. Участие – да, советы – да, но не давление. Понимаешь?
– Понимаю. Женщины, конечно, все разные, и среди них есть такие, которые неосознанно, инстинктивно борются за доминирование в паре. Я такая? Не знаю, я не была в браке и даже не жила с мужчиной под одной крышей. Не знаю. Но мне кажется, что я такая. Значит, буду помнить об этом. В конце концов, всё решает интеллект. У умной женщины всё решает интеллект, а не эмоции. Бороться за подчинение тебя себе я не буду. Зачем? Мне это неинтересно. Интересно жить так, чтобы время от времени случалось что-то новое, неожиданное, даже непредсказуемое.
– О, это тебя ждет в полной мере! Не устанешь удивляться.
– Да? Ну, похоже, что так. Уже успел удивить. Эта твоя тайная связь с нашей компанией по морским судам – это да, этого я никак не ожидала от тебя. Казалось бы, такой спокойный, такой законопослушый иностранец пожаловал в нам в Италию, покорил моего дедушку, адекватно прореагировал на его увлеченность Сальери, его наряд, его музей. Еще музыку умеет слушать, воспитанный, явно неглупый – и вот на тебе: оказалось, он, если формально, предает свою родину, хотя если не формально, то пользуется тем же, чем пользуются другие, которые и не предатели даже. Это и есть ваша Россия?
Петр рассмеялся:
– Ты классно это сформулировала! И ведь всё правильно. Только один нюанс: это я делаю для Италии. Для любой другой страны мне бы и в голову не пришло делать подобное, даже если бы мне тихонько предложили. Я не предаю родину, потому что однажды понял: у меня две родины, две! А тут еще ты – ты, с моей второй родины. Вот такое счастье мне привалило.
– Я рада за тебя, привалило, да! Только будь осторожен, Петя. С ними, с ними, ты понимаешь, о ком я и о чем.
– Понимаю. Не беспокойся, всё хорошо. Я знаю: от моей Италии мне плохо не будет. Кстати, знаешь, почему еще я за Италию, то есть почему я расположен к итальянцам?
– Это интересно, ну?
– В отличие, скажем, от французов, которые любят рассуждать о политике и женщинах, итальянцы предпочитаю говорить об искусстве и футболе. Вот это по мне.
– А русские о чем обычно говорят?
– Русские? Ну, в общем смысле – как выживать: где что достать-купить, где что своровать, что чем лечить… А еще – чем плохи американцы, немцы, французы, евреи или кавказцы, это зависит от конкретного времени и ситуации в стране.
Биче усмехнулась, но затем посерьезнела:
– Храни тебя Господь и Святая Дева, Петя! Вот вернусь в Милан, пойду в храм, помолюсь за тебя.
– И это поможет.
– Не иронизируй – конечно, поможет! И как ты без этого живешь?
– Как-то так. Ты моя святая дева, ты. По имени Беатриче…
Конечно, они обсуждали и дальнейшее. Например, ближайшие планы. Однако выходило так, что этим летом им вряд ли удастся увидеться, если опять же не на два-три дня. Отпуск у Петра должен был быть в сентябре (так складывалось по делам фирмы), а вот у Биче в ближайшие месяцы вообще запарка: окончание учебной программы у выпускников консерватории, а после этого – гастроли, гастроли.
Дело в том, объяснила она, что с этого сезона главным дирижером Миланского симфонического оркестра имени Верди назначен американец, знаменитый Джон Аксельрод (о таком Петр, конечно, даже не слышал), и вот он пригласил Биче стать участником его оркестра, исполнять партии флейты-пикколо. Грандиозная удача! И в июне-августе-сентябре у них туры по концертным залам Европы – Франция, Германия, Испания. Так что всё лето и начало осени – только музыка, музыка, поездки. А как же мальчишки, Джино и Джузеппе, которые при ней, как же они? А очень просто: Джузеппе на лето вернется в Леньяго к матери, а Джино будет разъезжать вместе с Биче. Это как? А просто опять же: он уже вполне взрослый, семь лет, будет при маме и музыке, а к разъездам, гастролям, отелям и прочему пусть привыкает, это ему полезно.
Да, у деловой Биче всё выходило просто. А лучше сказать, она не видела проблем в том, что, если не откладывать и не рефлексировать, можно решить довольно простыми способами. И действительно, какая проблема? Взяла Джино с собой, и всё, это ему полезно, это организует, дисциплинирует, а главное, он при матери и при музыке, будет сидеть в зале на репетициях, а вечерами и на самих концертах. А вернемся в сентябре домой – у него вступительные экзамены в училище при консерватории, как и у Джузеппе, между прочим. Дай Бог, поступят. Да нет, должны поступить, она, Биче, уверена.
Вот такая Биче. Странно или нет, но Петр даже завидовал ее характеру. Сам-то он чаще отмахивался от проблем, иногда даже не замечал их, а вот она их решала, причем быстро и эффективно.
Ладно, это так, а вот что до планов, то оставалось одно: в середине сентябре, когда Петр уже будет в отпуске, приехать в Милан. Биче как раз вернется после гастролей, мальчишки будет сдавать экзамены в консерваторию, все очень заняты и в волнениях, но Биче что-то придумает, чтобы ее возлюбленный не скучал и с толком провел неделю или две, сколько пожелает. О’кей? О’кей.
Глава 4
Алессандро Конти, однофамилец известных итальянских футболистов, болел за римский клуб «Рому». И понятно, почему именно за «Рому». Во-первых, Алессандро родился в Риме. Во-вторых, знаменитый Бруно Конти, а впоследствии его сын, менее знаменитый, но тоже игрок сборной Италии Даниеле Конти – плоть от плоти игроки «Ромы». Поэтому родившемуся с фамилией Конти Алессандро ничего не оставалось, как со всей искренностью и фанатичной любовью сделаться болельщиком именно «Ромы», а не другого столичного клуба «Лацио». Бедный Алессандро (или Алик, как в России его называл Петр)! Это когда же «Рома» была чемпионом Италии в последний раз? Ага, десять лет назад! А «Милан»? Ага, в 2011-м, а ранее в 2004-м!
Так они подначивали друг друга, спорили, сыпали датами, завоеванными титулами, фамилиями любимцев – в общем, обычная дружеская перепалка заядлых болельщиков конкурирующих команд. Впрочем, Алессандро-Алику с самого начала знакомства с Петром было очень приятно, что этот русский переводчик, прекрасно говоривший на языке его родины, еще и страстный болельщик итальянского клуба… ну ладно, пусть «Милана», а не «Ромы», но все-таки, все-таки! К тому же с Петром интересно говорить: он и в футболе разбирается, и вообще далеко не глупый человек, какой-то свой, хоть и на десять лет старше. А всё равно свой: азартный, эмоциональный, прямо как итальянец. Но это – когда речь о футболе, а так-то он спокойный, уравновешенный, особенно если они беседуют о делах.
Да, они давно знакомы, уже лет восемь. Никогда не общаются по телефону – только по электронной почте. Петр пишет на имя Александра Кожемякина (что за фамилию придумал?) – коротко и на русском: приглашает в кафе, указывая когда, в какой час. Там они разговаривают (уже на итальянском), пьют вино, кофе. И что? Трёп о футболе, об итальянском чемпионате (ибо о русском говорить просто нечего, считает Петр), а потом, как бы между делом, Алик (то есть Алессандро) узнает о… короче говоря, о том, какая на сей раз судостроительная компания может составить конкуренцию его родной «Пантиери» на российском рынке. Да-да, что за иностранная компания готова опередить «Пантиери» в борьбе за заказ новых судов для России. Это очень важная информация. И важно еще то, что поступает она очень вовремя: переговоры между Россией и третьей страной только планируются или начинаются, а в итальянской «Пантиери» уже известно об этом. Остальное Алессандро не касается – он (через посольство, понятно) передает информацию в Триест, теперь дело за Триестом. И, как правило, дело делается, это видно по премиальным.
Хорошие премиальные идут московскому представителю компании «Пантиери». Да и, наверное, приятному во всех отношениях русскому синьору Пьетро тоже что-то обламывается за ценные услуги, хотя как обламывается, по каким каналам и сколько – сие Алессандро никак не касается и вообще это ему неинтересно. Ясно, что все довольны, а когда все довольны, то жить прекрасно, даже в этой Москве. Хотя что в Москве? Да нормально, причем во всех смыслах, даже с девушками никаких проблем. Он уже кое-как может общаться с ними по-русски, а это здорово, потому что хохоту много: его произношение и поиски нужного слова по части анатомии женского тела, как правило, вызывают взрывы веселья.
Однако если не о девушках, а о делах с синьором Пьетро, то тут неожиданно произошли подвижки. Алессандро Конти объяснили в посольстве, что на фоне углубляющегося мирового кризиса, в том числе в сфере судостроения, итальянские эксперты сильно расходятся в оценках российского рынка судов. И вообще цены на суда достигли самого низкого значения за последние восемь лет, а мировые поставки судов сократились почти на 50 процентов. Но это в мире, а у нас в Италии? У нас еще и свои проблемы. Теряющее доверие народа и парламента правительство Берлускони вводит меры жесткой экономии, в том числе – сокращение числа рабочих мест. Ваша компания «Пантиери», которая, как известно, принадлежит государству, продолжалось объяснение, готовит сокращение числа работников и изменяет условия договоров, и это коснется примерно трети людей – рабочих и служащих. Однако Алессандро Конти это не коснется, если… если будет новая информация о планах русских по части заказов судов. Да, сейчас все судостроительные компании предпочитают снизить прибыль, но набрать более или менее солидный портфель заказов. Вам, то есть «Пантиери», вам и нам нужно то же. Солидные договоры. Понимаете?
Дальше ему говорили то, о чем он и так знал. Что среди тридцати крупнейших судостроительных компаний мира первые места занимают компании азиатских стран – Кореи, Китая, Японии, даже Филиппин, а самая мощная итальянская компания «Пантиери» только в середине этого списка, хотя еще опережает Германию (компании «Hegemann» и «Meyer»), которые почти в конце ведущей тридцатки. Нужно бороться за новые заказы. Экономическая ситуация, как вы поняли, аховая. Плюс к тому политический кризис: Берлускони подвис. Ну, вы понимаете… Нужно бороться за заказы, опережая азиатских и европейских конкурентов. Встретьтесь с вашим русским другом, разъясните ему всё это. То есть не ждите, когда он сам созреет и пригласит вас на свидание, а активно выйдите на него и не только запоминайте информацию, если таковая будет, но и сами озаботьте этого русского. Вопросы к нему следующие: каковы планы его компании и правительства России по части заказа судов за границей? Планы на сегодня и на ближайший год? Есть ли конкретные наметки? С кем? Каковы шансы «Пантиери» опередить конкурентов? По каким заказам это реальнее? Вы всё поняли? А что до русского друга, то он тоже поймет, почему мы переходим на новый уровень отношений с ним. Он поймет.
Алессандро Конти тоже всё понял. Это называется промышленно-экономической разведкой. У этой службы разведки Италии есть штатные сотрудники, а есть нештатные. Он, Алессандро, стал нештатным, ибо он не сказал «нет». Прежде он работал только на свою компанию, а теперь не только. Ведь ясно, что полученные им от русского данные станут известны не только непосредственному руководству «Пантиери», но и разведке, ну а дальше – кому надо из высших политиков. Но это в Италии, а русский Петр, он кто в этом деле? Он – осведомитель. Вот и весь расклад. И в случае успеха их хорошо отблагодарят, это само собой.
В середине лета, когда Петр неожиданно получил электронное письмо от Алика, он поначалу даже обрадовался, потому что и сам намечал сделать то же – предложить свидание в ближайшие дни. Поначалу обрадовался, а затем понял: Алик отошел от их традиции лишь отзываться на приглашения и на этот раз сам проявил инициативу. Ага, значит, за дело взялся синьор Лукино из парламента Италии. Разведка работает!
И вспомнил всё, что говорила Биче, вспомнил о словах Лукино: они (кто они? Разведка, кто же еще!) заинтересованы в продолжении сотрудничества, но уже на новом уровне, и это будет оценено. Ну да, ну да… И тогда, еще в мае, Петр сказал Биче, что ничего страшного, он мелкая сошка в их деле, всего лишь переводчик, да и что он может? Устная информация: кто, когда, с кем – и всё. Поэтому, сказал, выбрось страхи из головы, это пустое. И вообще даже интересно – что впереди? Это ж так авантюрно!.. А Биче ответила: «Я чувствую, тут всё не просто». Да, вот такой был разговор.
Был – а теперь есть. Вызов на рандеву. Завтра в семнадцать часов на прежнем месте (то есть в кафе «Арбат 9»). Ладно, будет рандеву, будет! Тем более есть информация, свежая, сам хотел поделиться с родной «Пантиери». А тут и ты, Алик, Алессандро Конти, болеющий, черт бы тебя дернул, за какую-то «Рому»!..
Встретились, причем тепло, ибо давно не виделись. И вообще они явно симпатизировали друг другу. Когда закончили говорить о футболе (а сейчас межсезонье, поэтому речь шла о закончившемся в мае первенстве, в котором победил «Милан», и тут уж Петр дал волю эмоциям), так вот, после этого Алессандро вдруг начал:
– Ситуация сложная – мировой кризис и прочее. У нас, знаешь ли, Берлускони подвис. Говорят, уйдет в отставку вместе с правительством. Ну, кто знает. А пока рабочие места сокращают, забастовки… В общем, есть проблемы. Меня торопят, требуют быть активнее. Понимаешь? Поэтому – что у нас нового, нового и интересного?
Это значило, есть ли какая-то информация для «Пантиери». Петр изобразил удивление, потому что прежде он сам говорил, сам передавал – для того и вызывал человека на свидание. А тут – его вызвали. Что ж, ясно: мировой кризис, Берлускони… И хотя понятно, с чьей подачи сейчас активничает Алик, но сделал вид, что ситуация – да, непростая: мировой кризис и прочее.
– Новое и интересное? Конкретно – нет. А неконкретно… Послушай, что расскажу. Вполне возможно, это некоторые наметки на будущее. Наше будущее, понимаешь?
Алик кивнул. Он именно этого и ждал. Поэтому, хитро улыбнувшись, почесал затылок:
– А не заказать ли чего-нибудь покрепче? Нет, ваш русский коньяк не люблю, а вот если виски, ты как?
– Почему бы и нет? Закажи, я плачу.
– Ну уж нет, это моя инициатива! Так ты, Петр, пока рассказывай, говори, я внимательно слушаю.
– Ну, так… Знаешь, откуда я вернулся на днях? Из Германии. Командировка… В первый раз там. Переговоры. Хотя еще не официальные, а в порядке ознакомления. Даже не переговоры, а скорее деловой трёп. Так сказать, рекогносцировка. Но – ха-ха! – с переводчиком, со мной. Слушай, значит, так.
– Говори, говори.
– Ты ведь помнишь, что компания, где я служу, моя «Росмортуртранс»… помнишь о том, что контрольный пакет ее акций принадлежит государству?
– Конечно. А моя «Пантиери» и вовсе государственная компания.
– Ну да, мы с тобой государственные люди! – хмыкнул Петр. – Так вот, как я понял, государство повелело нам активнее вести себя на рынке круизных судов. Лайнеры, всякие морские паромы, транспортно-круизные. То есть закупать. Рынок? Рынок суживается и дорожает. Кризис! Где подешевле? Оказалось, подешевле может быть у тех судостроительных компаний, которые сами не блещут, в хвосте. Одна из таких компаний – в Германии, называется «Meyer Werft». Слышал о такой?
– Конечно! – Алик отхлебнул виски. – Город Папенбург, Северное море.
– Именно! Там их штаб-квартира. Туда мы и отправились. Кстати, я впервые увидел Северное море. Да, это тебе не Адриатика! Ну ладно. В общем, нас возили, водили, показывали, а мы смотрели. Там отличные верфи, нам сказали, эти верфи – из немногих оставшихся в мире крупных верфей. Ну, как и у «Пантиери», конечно-конечно!.. Но нам важно, что там, у немцев, постройка судов идет с нуля и до сдачи в эксплуатацию. На верфях «Пантиери» точно так же, однако у «Meyer Werft» это может выйти подешевле, нам подешевле, вот в чем дело. Поэтому и поехали туда, в этот Папенбург.
– А паром «Эстония» – это как? – подмигнув, напомнил Алик. – Презрели?
Петр понял, что имеется в виду:
– Конечно, изначально держали в уме, что затонувшая «Эстония» была построена именно на «Meyer Werft». Но когда был построен этот круизный паром? В 1979 году, более тридцати лет назад. Во-вторых, трагедия произошла в 94-м, семнадцать лет назад. И наконец, главное: те версии желтой прессы, что будто бы затопление «Эстонии» и гибель сотен людей – дело рук спецслужб России или взрыв советской военной техники, эти версии, затем не подтвержденные при расследовании международной комиссией, презрели не только мы, но и всё мировое сообщество. Хотя да, некоторый душок остался. Так вот, может быть, даже в пику этому моя компания решила обратить свой взор на германскую «Meyer Werft». Хотя, думаю, так посоветовали сверху. Но почему бы и нет? Главное, сделка может выйти не такой дорогой, как с более высоко стоящими по рейтингу компаниями. Ведь задача – новые круизные и транспортные рейсы по Балтике, между нашим Петербургом и странами Скандинавии, а то и дальше – в Германию и еще куда-то. Ты меня понимаешь, Алик?
– И насколько это реально?
– Не знаю. Вот этого не знаю. Прости, сие выше моей компетенции. Знаю, что пока шла рекогносцировка. Посмотрели, обсудили: что мы хотели бы, сколько это может стоить? Сколько судов – одно или несколько? Сроки оплаты? Какими траншами? Кто может выступить в качестве посредника-кредитора. И так далее.
– И какие суммы звучали? – Понятно, это еще один существенный вопрос.
Петр назвал, увидел ответные медленные кивки (запоминает!) и продолжил:
– Короче говоря, продуктивно говорили, и в целом это заняло неделю. И вот что в финале: каждая из сторон будет обсуждать, консультироваться, проводить внутренние прикидки, разработку проекта сделки. На том и расстались, договорившись где-то через несколько месяцев встретиться вновь уже плотно, результативно, а пока держать связь и обмениваться проектами. Вот и всё на сегодня.
– Отлично, понял, понял, – отреагировал явно довольный Алик. – Виски еще заказать? И кофе?
– Давай, я – за. Ибо без машины. Значит, можно спокойно выпить. Ну да, когда идешь с тобой в кафе, то надо без машины, на родном метро… Кстати, ты еще не видел мой танк – ну, новую машину? «Лендровер», класс! Не лучший «лендровер», конечно, но мне нравится… Ладно, теперь по делу. У тебя есть календарь игр нового футбольного сезона в Италии? И когда он стартует – в сентябре? Будь другом, пришли мне по электронной почте! У меня тут возникла идея: в сентябре, когда у меня отпуск, если поеду в Италию, то не сходить ли мне там на футбол? На матч любимого «Милана»? О, какая идея!
– Отличная идея! А вот мой отпуск уже скоро, в начале августа. Сначала еду домой в Рим, а потом с невестой в Испанию, на Майорку. Надо заслужить девушку, которая почему-то обожает средневековые лабиринты узких улочек. Как ты думаешь, что это означает с позиций психологии?
– Думаю, пристрастие к тайнам. Девушки это обожают. Всякие детективы, романтические истории, средневековые легенды и прочее в этом же роде. Чтоб сердце замирало, но всё кончалось хорошо.
– Ну да, ну да, девушки – они такие… А в Италию ты как – туристом, как в прошлый раз, или?..
– Именно так, туристом, но теперь и болельщиком, – перебив, слукавил Петр, потому что не хотел упоминать о Биче. – Если отдыхать, то праздно.
Они заговорили о лете, отпусках, опять о футболе, однако не было сомнений, что Алик всё запомнил: и про командировку Петра в Германию на «Meyer Werft», и что надо переслать ему расписание игр нового сезона, и что в сентябре Петр может посетить Италию.
И верно, Алессандро всё запомнил. Вот только где там, в Италии, Петр будет конкретно, это осталось, так сказать, за кадром, а допытываться не хотелось. Если кому-то надо, пусть узнают или ищут на месте сами. Его дело передать. Он передаст.
Глава 5
Ничего особенного не происходило, поэтому можно было расслабиться. То есть думать не о каких-то делах, а о себе. С некоторых пор прежде довольно безразличный к собственной персоне Петр занимался именно этим – предавался думам о случившемся с ним в последнее время. Беатриче-Биче… Ее любовь к нему, его любовь к ней. Это почти невероятно. Причем с обеих сторон. Всё невероятно: и то, что она именно итальянка, и что мулатка, и ее царственная внешность, и, главное, характер: недоступная, холодная, ироничная, категоричная и так далее – в общем, стервоза. Так казалось поначалу – и вдруг!.. Да и он – он тоже «вдруг»: полюбил. И не какую-нибудь даму, а именно ее, Биче.
А ведь были некие тайные знаки. Откуда – с небес? Из тьмы души? Ну пусть так, из ниоткуда, в общем. Были знаки. Он вспомнил.
Вспомнил, с чего началось. Как он, повинуясь внезапному порыву, сошел с автобуса, не доехав до Вероны, потому что вдруг надумал идти пешком в Леньяго. А зачем? Что там делать? Но все-таки пошел туда по шоссе, и уже вскоре его обогнал, но тут же притормозил старенький «фиат», однако из машины никто не вышел. И Петр еще подумал: кто-то там сидит за рулем и ждет, пока он сам подойдет. А кто там может сидеть? Ну, если как в кино, то приятной наружности молодая итальянка с интересным, но загадочным прошлым. Так подумал. А оказалось, это не кино, а престранная реальность в образе возникшего из «фиата» старика Антонио, одетого под Сальери, то есть в наряд XVIII века. Вот тебе и кино! Не загадочная, прекрасная итальянка, а старик в театральном наряде.
Но в том-то и дело, что старик как бы забежал вперед в развертывании сложенного в небесах сюжета: он оказался дедом той самой, покуда незнаемой прекрасной итальянки с загадочным прошлым. Конечно, загадочным! Мулатка – это раз (а почему мулатка?), бывшая любовница некоего политика, христианского демократа и члена парламента, это два, родившая от него сына, тоже мулата, о чем тот член парламента даже не догадывается, это три, и теперь этот политик, вдруг выплывший из ее прошлого, тоже начинает играть некую роль. Вот дедом какой дамы оказался случайно возникший перед Петром старик Антонио! И выходит, верная мысль пришла тогда в голову, верная, пусть и ироничная, мысль «если это как в кино». Именно как в кино! С кино началось (старик в одеянии Сальери), и им же, кино, продолжилось: в кадре возникла и вскоре стала главной героиней внучка старика – красавица мулатка с загадочным прошлым, а вообще-то стервоза. И вот такую Петр полюбил. Такую и не такую.
Это «такая и не такая» не давало покоя. Да, некий внутренний для Петра образ его Беатриче. Казалось бы, у нее нет недостатков. Она и интеллектуалка, и образована. И духовна. И отличная мать. И деловая. У нее явные организаторские способности. В общем, перфекционистка. Еще: понимает толк в любви и при интимном общении безгранично талантлива, с неуёмной фантазией, и это, конечно, нечто врожденное, а не от опыта. Еще: верна, предана любимым и умеет эту верность для себя четко формулировать. В общем, Биче – идеал. Но так не бывает! – в который раз заключил Петр. Идеала не бывает, понимаешь! Тем более, если речь о женщине!
Поэтому чертовски интересно: что же дальше?
Из компьютерной переписки:
«Биче, дорогая моя, не успела ты с Джино прилететь из Барселоны, а я уже собираюсь к вам. Отпуск начался. Короче, 20-го сентября вылетаю к вам в Милан рейсом AZ-561, прилет в Мальпенса в 21–05 по-вашему. Ты меня встретишь? Не беспокойся: если устала или что-то еще, то я прекрасно доберусь сам, не проблема.
Теперь вот что. Тебе на днях должны позвонить на мобильный и затем доставить (домой или на работу – это как тебе удобнее) конверт. Что внутри его, не смотри, это мой сюрприз. Прилечу – узнаешь. Вытерпишь? Я так прикинул, что доставка из Милана в Милан – это проще и дешевле, чем мне через Москву. Я всё оплатил (кроме благодарности за услугу, у нас это называется «чаевые», то есть дать человеку на чай). По-моему, я очень разумен. Объяснения на месте.
Целую. Привет мальчишкам. Твой Петя».
« Мой разумный Петя! Конечно, я тебя встречу. К доставке сюрприза готова, чаевые доставщику дам, хотя у нас это не очень принято, мы не Испания, откуда я недавно вернулась с гастролей. Там в отелях именно так – чаевые. А в остальном нормально.
Мальчики сдают экзамены, готовятся дома и сдают. Все в напряжении, так что твой приезд очень кстати, мужчина в доме – это для них будет как громоотвод, а то, кажется, я их совсем затиранила (мое «ha tirato fuori un» ты сможешь перевести в уме?). Ничего – лишь бы поступили в консерваторию, в наше училище, а затем я расслаблюсь, стану нежной и ласковой. А с тобой – не беспокойся, я давно такая, если помнишь.
Я тебя очень жду. Твоя Биче».
Как и обещала, Биче встречала в аэропорту. Они сели в «ауди», приехали домой, и, едва войдя в квартиру, Петр услышал звуки рояля.
– Кто? – спросил он.
– А ты уже не различаешь? Это Джино. Он молодец, хотя еще не как Джузеппе, конечно.
– И что он сейчас играет?
– Мучает Бетховена, сонату номер десять… Дьявол, темп не держит!.. Ладно, Петя, иди в ванную, мы ждем тебя в гостиной…
Приведя себя в порядок, он вышел туда. Всё по-старому, всё знакомо, и это чудесно. Ощущение, будто вернулся домой. Усталый Джино сидел уже на диване. При виде Петра он встал и, пожав протянутую ему руку, сказал: «Добрый вечер, синьор Пьетро», на что Биче мягко упрекнула его:
– Я тебе уже говорила, мы с Пьетро без «синьоров» и вообще на «ты». Хочешь – будь так же. Этот мужчина – наш давний и большой друг, он просто Пьетро, по-русски Петер, а лучше Петя. Пе-тя, запомни.
Мальчик почему-то покраснел, кивнул и пробурчал: «Va bene, то есть «ладно».
Вскоре из детской комнаты появился еще более вытянувшийся Джузеппе, когда-то подросток с кудряшками, а теперь почти юноша, хотя по-прежнему курчавый. У него, как выяснилось, завтра очередной экзамен, второе прослушивание, последнее.
– Волнуешься? – спросил Петр.
– Ну, немного. А так… не очень.
– Джузи у нас молодец, человек без нервов, – погладила его по плечу Биче. – Так музыкант и должен – внешне спокойно, всё в себе.
Возникла Стефания, сообщила, что ужин почти готов, будет через десять минут. Подавать? Биче что-то сказала ей, а Петр попросил Джузеппе:
– Пока нас не пригласили к столу, можешь сыграть мне одну вещь? Какую? Помнишь, когда мы с тобой познакомились, еще в Леньяго, ты как раз разучивал Моцарта, на клавесине, помнишь?
– Помню, – кивнул Джузеппе, – я готовил для маэстро Антонио аллегро Моцарта, аллегро из концерта для клавесина номер один-три.
– Сыграй мне это, а? Именно это.
– Так понравилось? – включилась в их диалог Биче.
– Да, так. Это вышло для меня тогда чем-то особенным. Тогда – для меня далекого от музыки. То есть человека недалекого и невежды, как говорит мой папа. Короче, до меня дошло.
Биче усмехнулась:
– Твой папа, несомненно, прав. И почему ты мне нравишься? Ладно, и что до тебя, невежды, тогда дошло?
– Что есть музыка как явление, сама по себе. Что это выше меня. Но она меня не принижает, а зовет к себе. Как-то я это почувствовал. А как – сам не знаю. Моцарт, Джузеппе за клавесином… Не знаю, как объяснить, в общем. Музыка, да. Я еще подумал тогда: такую музыку играть бы по утрам и чтобы так начинался день.
– Джузи, так уважь проснувшегося человека, будь любезен! – улыбаясь, попросила Биче.
И опять, как тогда в Леньяго, в музейной комнате старика Антонио, опять полились звуки – веселые, будто щекочущие, будто детская шалость, радость, и всё. Да-да, такую музыку играть бы по утрам. Чтобы, проснувшись, слышать это самое клавесинное аллегро юного Моцарта, и чтобы так начинался день, и чтобы так было всю жизнь, и тогда ничего плохого или страшного никогда не случится, никогда…
За ужином, когда ели в общей тишине, как тут принято, Петр вдруг хлопнул себя по лбу, сделав вид, что вдруг вспомнил что-то важное:
– О, как это я забыл! А мой сюрприз? Биче, дорогая, где мой конверт?
– Да вон он, тебя дожидается! – Она кивнула на шкафчик напротив обеденного стола. – За стеклом, видишь?
Петр встал, принес, опять уселся и торжественно заговорил, вскрывая конверт:
– Так, и что тут у нас? У нас тут… – И вытянул яркие цветные бумажки. – Это что, Джино и Джузи? Ну-ка, глядите!
Джино зашелся от радости:
– Мама, мама, это же билеты на футбол! Я так мечтал, мама! А ты… О, синьор! То есть Петя! Петя, спасибо! Это мне, мой билет? На когда? Мама!
Петр не понял, при чем тут мама. Но она тут же объяснила:
– Я считаю, ему еще рано ходить на матчи. Маленький. И с кем, ведь не один же! А я не болельщица, поэтому…
– Поэтому он идет со мной, завтра, – спокойно сказал Петр. – Это решено. Мы мужчины, а нормальные мужчины ходят на футбол и в Милане болеют за «Милан». Правда, Джино?
– Правда, только так! – крикнул мальчик, на что Биче не могла не прореагировать:
– Джино, что за крики за столом? Ладно, мужчины, идите, отпускаю. А когда, между прочим, когда это ваше сумасшествие?
– Завтра, – повторил Петр, – завтра, на Сан-Сиро, мы играем с «Удинезе», в девятнадцать ноль-ноль, там написано. – И глянул на Джузеппе: – А ты что молчишь, Джузеппе? Не рад?
– Он не болельщик, – с сожалением ответил за него Джино. – Вот ведь дурень! И как это можно – не болеть за «Милан» и вообще не интересоваться футболом?
Джузеппе развел руками. Молча, без эмоций. Да, вот такой юноша – только музыка. Биче так и сказала:
– Он молодец, только музыка.
– И что ж тогда третий билет? – разочарованно протянул Петр. – Зачем я заказывал три? Ладно, дорогая Биче, придется тебе составить нам компанию, мне и Джино.
– Я? Никогда! Продадите с рук перед началом матча – нет проблемы.
– Мама, ну пожалуйста, пожалуйста! Пошли с нами! – запричитал Джино. – Мама, ну!
– И верно, сын прав, – кивнул Петр. – Идем вместе. Биче, мы – вместе! Всё, решено. Увидишь зрелище! Как там говорили твои древние римляне? Хлеба и зрелищ? Хлеб у тебя есть – теперь будет и зрелище.
Странно или нет, Биче неожиданно смирилась:
– Ну, может быть, может быть… Завтра Джузи сдает экзамен, прослушивание… Но это днем, а к вечеру вроде мы все свободны… Ладно, может быть.
– Ты чудо! – заключил эту эмоциональную часть их застолья Петр. – Если я бывший невежда, то ты тоже. Как это можно не любить футбол и ничего не знать о нем правда, Джино?..
Уже ближе к полуночи, когда мальчишки улеглись в своей комнате, Биче сказала:
– Ты, Петя, теперь будешь спать со мной, в моей комнате, на моей постели. Кстати, кровать у меня хорошая, широкая. Вот так я решила. Пусть народ привыкает. Мальчики уже взрослые, поймут, что и почему. То есть что мы – вместе и любим. Нечего скрываться, всё! Тем более Джино, кажется, догадывается, что ты не просто гость. А Стефания даже не удивится, что мы так решили, и виду не подаст, она разумная. Поэтому живи в своей комнате, если хочешь, но на ночь – в моей.
– Слушаюсь, ваша светлость! Или ваше преосвященство, ты у меня кто?..
Посещение Сан-Сиро произвело сильное впечатление, причем на всю троицу, ибо все они оказались там впервые. Огромная чаша почти крытого стадиона на 80 тысяч зрителей, чаша, и ты внутри ее (их места были на нижнем ярусе, почти в центре трибуны), постоянный рёв, иногда многоголосое пение, – всё это резонировало, обволакивало, но не придавливало, а наполняло некой первобытной радостью. Единение, единение, мы все – одно, мы за «Милан»!
Увы, любимый «Милан» не выиграл тот матч, а сыграл лишь вничью. И с кем – с какой-то «Удинезе»! Да, только 1:1. Вволю накричавшийся Джино (пришлось сразу тихонько осадить Биче, чтобы она не мешала мальчику предаваться эмоциям) был расстроен, но Петр пообещал ему, что следующий матч «Милана», который уже через четыре дня пройдет здесь же с «Чезеной», их любимцы непременно выиграют. «А мы пойдем опять?» – вопросил Джино, и тут уж Биче решительно заявила, что хорошенького понемножку, и Петр понял, что настаивать не надо, всему есть мера, Биче и так проявила великодушие. Поэтому сказал мальчику что-то про телевизор, а сам подумал: «А почему бы мне втихаря не сходить на Сан-Сиро еще раз, если, конечно, удастся достать билет?»
Несмотря на выпавшую им ничью, настроение было хорошим, тем более что сегодня днем Джузеппе успешно прошел прослушивание и теперь, не сомневалась Биче, его примут на учебу в консерваторию. Что до Джино, то, хоть ему еще нет положенных девяти лет, он тоже будет в консерватории, но по программе музыкального училища, и тоже, как и Джузеппе, по классу фортепиано, и это параллельно с основной школой. Короче говоря, мальчишкам предстоит тот еще труд, понял Петр, и хорошо еще, что Джино, подвижный чертенок, об этом пока не догадывается. Но у него есть строгая мама, которая умеет решать проблемы довольно простыми способами. Ну да, музыка – это святое, значит, говоря по-русски, надо пахать, и никаких соплей-воплей. И все-таки Петр даже завидовал мальчишке: такая мама, такая музыка, консерватория и прочее!
Потекли его миланские дни. Гуляние по городу – опять знаменитый собор Duomo di Milano, галерея Виктора Иммануила с улицей под стеклянной крышей, пройдя под которой попадаешь на площадь с театром Ла Скала (сейчас он был закрыт: межсезонье), замок Сфорца. Кстати, форма башен этого замка и зубцы на стенах тут же что-то напомнили, и всезнающая Биче поведала, что облик крепости Сфорца послужил образцом для постройки московского Кремля, ибо, да-да, его проектировали именно миланские архитекторы. Вот так, чего только не бывает! Ну и многое другое, что опять или впервые увидел Петр.
Биче сопровождала его, когда ей в дневные часы не нужно было быть в консерватории, и эти прогулки вдвоем получались не только интересными, но и ценными для них обоих: обмениваясь впечатлениями и мнениями, они всё лучше понимали друг друга (речь не о языке, конечно).
И как-то так выходило, что по ночам они тоже много говорили. Биче рассказывала о своих летних гастролях с оркестром, а Петр – о поездке в Германию, потом они обсуждали, что и как будет с музеем Сальери в Леньяго, тем самым музеем, который создал дедушка Антонио, потом Петр принимался рассказывать о себе. Уже не странно, что его тянуло говорить о себе, говорить Биче. Он привыкал к новой ситуации: делиться с другим человеком, выслушивать другое мнение, соглашаться или спорить. Такого у него не было очень давно (в первый год совместной жизни с бывшей женой случалось нечто подобное), и за последние годы он привык к тому, что всё должен решать сам, что делиться не с кем, да и особого желания не возникало. Конечно, есть мама и отец, люди тонкие, свои, но о многом, самом интимном или в чем-то рискованном, Петр никогда им не рассказывал – не считал нужным, ибо по натуре не был склонен к открытости, ну и тревожить их не хотел. «У меня всё нормально» – это было обычной формулой его ухода от разговора о себе. Например, пару раз отец лукаво вопрошал, не собирается ли сын наконец создать семью, или интересовался, откуда у него вдруг такие деньги – то на машину, то на квартиру, то на ремонт дачи в Нахабино, однако получал такие же лукавые ответы: зарплату повысили или опять выдали премию за неоценимые услуги фирме, которая заботится о благосостоянии своих сотрудников, несмотря на всякие там мировые кризисы.
Но это родители, а вот в жизни возникла Биче. Неожиданно, странно, даже невероятно. Эти ночные разговоры с ней… Родная душа, что ли? Он не ожидал, что так будет, он вообще не думал, что так может быть. Да, теоретически такое бывает вроде бы – ну как в некоторых книгах или в кинофильмах о неземной любви, но чтобы у него, Петра? И вот Биче. Беатриче, иностранка, мулатка, да еше при ребенке, этом чумазом чертенке Джино, «моем мавре», как иногда называла его Биче. Сколько невероятного – чуднее не придумаешь!
В одну из их ночей она спросила: «Они тебя не беспокоили?» Он понял, о чем речь, и честно ответил: «Нет». Разве считать беспокойством, тем более под знаком «они», что с ним встретился московский представитель «Пантиери» Алессандро Конти, проще Алик, и Петр, попивая виски в кафе, поведал ему о своей командировке в Германию, в Папенбург, что на Северном море? Рутинная передача информации о намечающейся сделке, не более того, информация уйдет по назначению, это тоже рутина. И всё. Ну, может быть, за это отблагодарят, а может, не отблагодарят. И что? А ничего. Всё нормально.
Услышав его «нет», Биче больше ни о чем не спрашивала, замолчала, откинулась на спину (до того она сидела у него в ногах) и как-то громко затихла. Именно так: Петри и прежде отмечал, что ее внезапное молчание, замирание в какой-то позе были иногда заполнены заметным внутренним напряжением, и казалось, она замолчала и замерла потому, что серьезно обдумывает что-то очень важное, очень существенное. Поэтому он и придумал для нее эти алогизмы: громко замолчала, громко затихла или нечто подобное.
Но через полминуты она, будто очнувшись, произнесла почти целый монолог, глядя куда-то в стену:
– Наивный у меня Петя! Умный, а неосторожный. И как я его полюбила? И почему? И зачем? А ведь полюбила и люблю. Я глупая? Я умная. Я думать о тебе люблю.
Синьор, я вечно думаю о Вас,
И к Вам летит мое любое слово.
Моя судьба (о, как она сурова!)
Влечет меня и кружит каждый час.
И жар любви всё так же не угас…
– Господи, ты стихи сочиняешь? – изумился Петр.
– Да, – усмехнулась уже привычная ему Биче, – давно сочиняю, кажется, с четырнадцатого века, Правда, тогда я писала под именем Франческо Петрарка…
Глава 6
Так сложилось, что на следующий день после той ночи у Биче были занятия в консерватории. Она взяла с собой Джино, а Джузеппе намеревался отправиться домой в Леньяго, чтобы провести там неделю перед началом учебы. Петр вызвался проводить его на железнодорожный вокзал и посадить на скоростной поезд Милан – Верона, оттуда мальчик поедет в Леньяго уже автобусом, это совсем близко.
Так и сделал – купил ему билет на «Евростар», проводил до вагона, и они простились. Было около часа дня. Как раз 25-е сентября, вечером на Сан-Сиро «Милан» играет с «Чезеной», и Петр все-таки хотел попасть на этот футбольный матч, если, конечно, где-то в городе еще можно купить билет.
Сел на трамвай, доехал до центра и уже по привычке направился в галерею Виктора Иммануила (ту самую, внутри которой улица под стеклянной крышей с огромным пассажем, ресторанами, барами и прочим) и там узнал, что билеты на футбол обычно продают в любой табаккерии или печатном киоске – вон там, например, указали ему. Там билетов уже не было. Заглянул в следующую табеккерию. Человек за прилавком развел руками: «Увы, синьор! В день матча, увы! Попробуйте в кассах на Сан-Сиро или с рук перед началом». Петр поблагодарил и тут услышал из-за спины:
– Не надо с рук, это выйдет в три номинала.
Обернулся: мужчина средних лет, в хорошем костюме, стройный, спортивный. Доброжелательная улыбка на вполне интеллигентном лице. Не дав сказать что-то, он тут же продолжил:
– Да-да, синьор Чичерин, в день мачта – это три номинала. Спекулянты, где их нет! В России, наверно, то же самое? Конечно, спекуляция – она везде. А что, сегодня футбол? И кто же играет? И почему вы в шляпе при такой-то теплой погоде, сегодня двадцать градусов, а вы в шляпе?
Говорил он спокойно, по-прежнему улыбаясь, и, почувствовав нехорошее, Петр ответил на один из заданных ему вопросов:
– Сегодня «Милан» играет с «Чезеной».
– Ах, с «Чезеной»! Да уж, выбрали вы матч! Она же заняла в прошлом сезоне пятнадцатое место, если мне изменяет память! А в этом, несомненно, займет последнее и вылетит из серии «А», вот попомните мое слово! И зачем тратить деньги на такой футбол? «Милан», чемпион, – и с какой-то «Чезеной»! Я бы не пошел. Пустая трата времени и денег. Зачем? Евро нынче на дороге не валяются. Кризис, знаете ли, да.
Пока он явно издевался над Петром, было короткое время подумать. Подумал, спросил:
– Как вы узнали мою фамилию?
– Это было несложно, синьор Пьетро. Давайте сядем вон в том кафе, не возражаете? Я вам всё объясню. А билет на этот ваш футбол я достану, если уж так хотите. И за номинальную цену, клянусь Богом! – Не дожидаясь ответа, он извлек из кармана пиджака мобильник, набрал номер и спокойно проговорил – Синьора, еще раз добрый день! Да, это я, Альберто. А вот теперь мне нужен один билет на сегодня на Сан-Сиро. Да, на матч «Милана». Будьте любезны! Нет проблем? Чудесно! Где я? А мы сейчас в галерее короля, идем в кафе. Подвезите через час к… ну, скажем, к памятнику Леонардо да Винчи, это совсем рядом, на Пьяцца делла Скала, там увидимся… Нет, не я, синьор Пьетро подойдет к вам. Да-да, он при паспорте, конечно, все иностранцы ходят с паспортом. И он прекрасно говорит по-итальянски, этот иностранец. Запомнили? Синьор Пьетро Чичерин, да, именно так. Грациа, грациа, всё! – И затем Петру: – Давайте зафиксируем время – значит, через час. Будет у вас билет, будет! А пока идемте, присядем вон там. Там хорошее кафе, уверяю вас.
Прошли в кафе, уселись. Сняв шляпу и бросив ее на соседний стул, Петр усмехнулся про себя: «Вот тебе твое любимое “что впереди?”! И что впереди теперь? Этот сотрудник тайной службы. Он что, за мной следил? И как давно? С тех пор как я оказался в Милане? Да, преинтересно, черт возьми! По-итальянски это звучит, кажется так: diavolo prendere il suo». И спросил спокойно:
– Так вас зовут синьор Альберто, правильно?
Тот кивнул:
– Правильно. Альберто. И всё – без фамилии, А хотите, можно и без синьора.
– О’кей, Альберто. Тогда и я просто Пьетро. Или Петр, если по-русски.
– О’кей, это хорошо, хорошо, Петр… Так что мы будем? Э, заказываю и плачу я!.. Так, ну кофе, это понятно, а еще? А, вот что! Наш знаменитый миланский хлеб bonape, темный, с отрубями, и опять же наш ломбардский сыр – сыр горгонцола с голубой плесенью. Не пробовали? Поясняю: у «горгонцола пиканте» специфический аромат и пряный, острый вкус. Фантастика! Этот сорт обычно подают к десертному вину. Возьмем десертного вина? Отлично, но, да, немного, чуть-чуть, согласен, я на службе, а вам еще ехать на футбол…
Словоохотливый дядечка, этот Альберто. И гурман, как все итальянцы… Странно, что я так спокоен, думал Петр, наблюдая, как сосед по столику делает заказ. Наконец тот закончил и начал было:
– Итак…
Но Петр перебил:
– Извините, но если «итак», то сначала я обязан поблагодарить вас за благодеяние.
– Это за что? Ах, за билет на ваш футбол! О, мелочи, мелочи, и не думайте об этом, сущая ерунда! К тому же всегда приятно делать презенты, дарить что-то, тем более мы вам обязаны, да-да, мы вам обязаны и всегда будем благодарны, вы знаете это, мы благодарные люди.
– Понял! – усмехнулся Петр. – Итак, вы произнесли «итак», а я вас перебил. Продолжайте. Итак?
– Итак, как мы узнали вашу фамилию? Да очень просто. Ваша московская компания «Росмортуртранс» в деловом контакте с нашей компанией «Пантиери». Вот там, в Триесте, в ее штаб-квартире, мы и узнали, как вас величать. Ведь вы вели переговоры с «Пантиери»? Вели. А как фамилия и имя того самого переводчика? Ну, вот и всё. Далее: от сотрудника той же «Пантиери» синьора Алессанлро Конти, который ее представитель в Москве, мы получили сведения, что в сентябре у вас отпуск и вы планируете быть в Милане. Узнали, на какое число и на какой рейс человек с такой фамилией заказал билет на Милан. Далее: узнали, что вы благополучно прилетели, и, заметьте, мы не беспокоили вас несколько дней, хотя адрес синьоры Беатриче Робинсон нам известен. Зачем ее волновать, правда? Вы с ней гуляли по Милану, потом ходили на футбол, и прекрасно! А вот сегодня вы один – вот я и решил наконец встретиться с вами. Я вас удовлетворил?
– Вполне. Всё просто, оказывается. И еще: я ценю ваше благородство и благородство вашей конторы.
– Конторы?
– Ну да, ufficio, или, если жаргонно, контора – так говорят в России, имея в виду… специфическое учреждение.
– Ясно-ясно! Ладно, пусть так… О, вот и наш заказ. Обратите внимание на сыр – как он блестит на срезе. Эти изумрудные вкрапления – чудо, правда? А какой запах, да? Прошу – вино, кофе. Ваше здоровье, Петр!.. А теперь, – продолжил, сделав глоток, – давайте к делу, мы же поняли друг друга.
– Конечно. Вперед, Альберто!
– А вы ироничный человек, да? Это хорошо – значит, умный, аналитичный… Итак. Вам известно, что такое ролкер?
– Естественно. По долгу службы сталкивался с этим термином. Тип конструкции судна. Вид судов типа «ролкер». Так?
– Да, короче, суда-ролкеры, океанские, грузопассажирские, паромы всякие. Красота! Так вот, ваша недавняя командировка в Германию, на «Meyer Werft». Будто бы у вашей компании есть заинтересованность в контракте с ней на постройку нескольких таких ролкеров. Так?
– Ну, ведь синьор Конти вам уже всё передал, рассказал. Да, так. Но пока…
– Знаем, знаем. Однако вот в чем дело. Мы получили интересные данные от наших коллег. Про ту печально-знаменитую катастрофу 1994-го года на Балтике. Про паром «Эстония», который был построен именно на «Meyer Werft». Вообще-то этот паром назывался «Wasa King», но, купив его, эстонцы переименовали судно в «Эстонию», это понятно. Ну, вам известно, что было долгое расследование, всякие версии, в том числе антироссийские, но это чепуха. А вот что не чепуха. Хотите знать?
– Ей-богу, даже любопытно.
– О’кей. Тогда вопрос: вы знаете, что такое носовой визор?
– Ну, я же не моряк и не судостроитель, а всего лишь переводчик. Как переводчик знаю: визор – это козырек. А где он, понятия не имею.
– Тогда слушайте. Я тоже понятия не имел, но по долгу службы… Значит, так, подробно. В прошлом году – только в прошлом – правительство Эстонии наконец распустило международную комиссию, которая занималась расследованием причин той трагедии. Наконец – это после ее четвертого отчета! И что в финале? Что стало причиной гибели парома? Внимание, Петр! Конструктивные недостатки. А именно: отрыв носового визора. А что такое этот самый носовой визор? Это я запомнил наизусть: подъемная надводная часть парома, которая расположена на носу судна для проезда транспортных грузов на палубу или в трюмные ангары. Поняли? Этот откидывающийся нос еще называется «аппарель».
– Понял, понял. Что дальше?
– Дальше – «Эстония». Той ночью был шторм, и от ударов волн у этой самой «Эстонии» оторвалась аппарель, или, точнее сказать, оторвался носовой визор, нарушилась герметичность, в трюм судна начинала поступать вода, причем настолько интенсивно, что паром затонул очень быстро, поэтому спаслись только пассажиры из кают верхних палуб. Страшные цифры: из 989 находившихся на борту людей погибли 95 человек и пропали без вести 757 человек, то есть, конечно, тоже погибли. Ужас, да. Но этот случай – не единственный ужас. В конце минувшего века произошла целая серия катастроф судов типа «ролкер», в том числе на Балтийском море. А причина этих катастроф – отрыв или повреждение тех же визоров при штормах, в результате чего нарушается герметичность. Поэтому всё ясно. Не ясно только, почему Россия решила закупать ролкеры. Зачем иметь дело с «Meyer Werft»? С ней дешевле? Однако, как говорят англичане, я не настолько богат, чтобы покупать дешевые вещи. Ведь есть более надежные круизные суда и паромы. Например, в известной вам «Пантиери». Это один из лидеров мирового рынка. Круизные суда типа «Concordia-class». Например, «Costa Pacifica», спущенная на воду в прошлом году. Это же просто мечта! А о цене заказа можно говорить и договариваться, компромиссы всегда возможны.
– Я понял, я вас понял, – подытожил эту тираду собеседника Петр. – Отличный сыр. Как его – горгонцола? И темный хлеб, хлеб-мулат. Как он называется?
– Хлеб-мулат – это отлично сказано, надо запомнить! А называется он просто – Миланский хлеб, или bonape.
– Да-да, я всё понял, – повторил Петр. – И что вы хотите, тоже понял. А вот что вы хотите от меня лично?
– Да-да, от вас лично. – Тут Альберто удовлетворенно закивал. – Желаете поглядеть на документы? Мы их получили по нашим каналам. Про визоры, аппарели и прочее. Про отчет комиссии по расследованию. Про «Meyer Werft». Кое-что уже появилось в Интернете, но там вокруг да около, а у нас точные данные, к тому же наши люди смоделировали ту катастрофу, поскольку бортовой компьютер с «Эстонии» водолазы так и не нашли – скорее всего, его смыло штормом, и он где-то в донном иле. В общем, у нас есть всё – и по «Эстонии», и по «Meyer Werft», и по ролкерам других судостроительных компаний. Данные и их анализ. Очень ценный анализ. Анализ и выводы. Хотите поглядеть?
– Зачем это мне? Я вам верю на слово. Верю, что, как говорят в России, скупой платит дважды, а глупый трижды.
Альберто опять покивал, потом отпил еще глоток вина и взялся за кофе. Глянул на часы:
– Футбол, футбол… Не опоздать бы на свидание с синьоритой у памятника Леонардо. Нет, еще есть время. Ешьте сыр, пейте. Еще кофе заказать? Ну, как скажете… Так вот, про то, в чем наша просьба. Да-да, просьба, не более. – Он говорил доверительно, спокойно, не улыбаясь, но добро. – Эти документы, а лучше сказать, данные анализа… Хорошо бы с ними ознакомить кого-то из руководства вашей компании. Кто у вас там – президент, директор, совет директоров?
– У нас не президент, а генеральный директор. И у него, да, есть совет, всякие начальники отделов и их заместители. Европейский отдел, Азиатский, отдел Америки и так далее.
– Прекрасно. Вот кого-то из этих лиц и ознакомьте. С кем-то из них у вас есть дружеские или просто доверительные отношения? Конкретно с теми, кто по делам Европы?
– Никаких доверительных отношений у меня нет. Поэтому, увы, это исключено. Я – особь отдельная, на вторых ролях, не специалист в отрасли, то есть в судостроении, и вообще ни с кем глубоко не общаюсь, не дружу. Это честно, я такой по натуре.
Альберто будто поверил. Или принял как должное.
– Что ж, понятно… А начальник Европейского отдела? Кстати, как его фамилия?
Петр назвал. Тут никакой тайны не было: руководство компании давно обозначено в Интернете на сайте «Росмортуртранса». И, назвав, повторил свой тезис:
– С ним у меня нет никаких отношений, кроме сугубо деловых. И вообще он человек, как у нас говорят, старой закалки, к тому же немногословный, закрытый.
– Ясно. Ну а его заместитель? Он кто?
– Некто Гулибин. Новый человек, относительно молодой, лет тридцати пяти, недавно появился, ничего о нем не знаю. Говорят, его взяли под начальника… то есть с прицелом на должность начальника отдела. Внешне приятный, спокойный. Я лишь один раз был с ним за рубежом, в том самом Папенбурге, на «Meyer Werft». Но тоже – никаких отношений.
– Гулибин, вы сказали? Момент! – Альберто записал фамилию на своем мобильнике. И продолжил: – Да, понятно, и, конечно, я вам верю. Однако ничего не поделаешь, надо что-то придумать, найти некий подход. Давайте прикинем вместе… Ну, скажем, так. Передавать вам сейчас эти бумаги неразумно: зачем рисковать при пересечении границы? Здесь, в Мальпенса, всё будет в порядке, мы проследим, а вот что будет в вашем аэропорту? Таможенный контроль, паспортный… Неразумно. Поэтому эти бумаги с ценными данными, вернее их копии, мы передадим синьору Алессандро Конти. Передадим через наше посольство в Москве. Он их получит, а потом встретится с вами. Короче говоря, бумаги будут у вас. Небольшой пакет, всего несколько страниц.
– И что я с ними буду делать? – Петр понял, что это какой-то тупик, ему предлагают нерешаемую задачу, для него нерешаемую. – Я же сказал, что ни с кем из больших людей…
Альберто не обратил на это внимания и мягко продолжил:
– И вот тогда, получив эти бумаги, тогда вы подумайте, прикиньте, кому из вашего руководства их передать. Хорошенько подумайте, взвесьте. Кому, как – не знаю, вам виднее. Это должен быть человек, в котором вы не должны ошибиться. Практика показывает, что такой человек всегда находится. Повторяю: потенциально такой есть всегда, в любой компании, в любой стране, при любом режиме, даже тоталитарном. Значит, надо выявить этого человека, обнаружить, выйти на него, подружиться. Опять повторяю: как вы это сделаете – не знаю, вам виднее, но это сделать надо. Этот человек ознакомится с бумагами и затем повлияет на нужное всем нам решение. Собственно, вот такая цель: поспособствовать вашей компании «Росмортуртранс» отказаться от сделки с «Meyer Werft» и переориентироваться на старого надежного друга – «Пантиери». А уж этот друг предложит не только современное, высококлассное и совершенно надежное судно, но и вполне приемлемое для вас по сумме контракта.
– Это нереально, для меня нереально, – повторил Петр уже с некоторым раздражением. – Я для вас не тот человек, эта задача не по мне. И еще: ну, предположим, да-да, предположим, я нашел такого человека в моей компании, но как я ему объясню, откуда у меня эти бумаги? Откуда вдруг?
– Законный вопрос, ожидаемый. А вот ответ. Та международная комиссия по расследованию причин гибели «Эстонии» была эстонско-финско-шведской, хотя в расследовании участвовала еще и норвежская компания «Rockwater», она специализируется на подводных работах. Так вот, если возникнет вопрос, откуда у вас эти самые сведения по результатам расследования, скажите следующее: у вас есть хороший приятель в Эстонии, даже друг, он русский, и вот он как-то – а как, вы не в курсе – имел доступ к работе той комиссии. Ну, вот и решил ознакомить вас, друга из России, со своей родины, поскольку знает, что вы работаете в компании «Росмортуртранс». Дескать, это может пригодиться – ведь результаты расследования снимают все надуманные в отношении России обвинения. Обвинения сняты – вот его мотивация, его, вашего эстонского друга! Но вы-то, уже вы, Петр, вы увидели в полученных бумагах не только это. И поэтому решили… ну дальше понятно.
– Понятно. Вам понятно. Но, повторяю, я не найду нужного вам человека, эта задача не для меня, потому что я всего лишь переводчик. При всем желании – не найду.
– Ошибаетесь. Вы не уверены – да, сомневаетесь – да, но прикиньте, подумайте. Как человек разумный, аналитичный, спокойный, ироничный, вы найдете решение. Оно есть всегда, в любой ситуации. Это мировая практика, поверьте. Надо озадачить себя этим, серьезно озадачить, наблюдать и анализировать.
Вот это действительно тупик, понял Петр, я ему про Фому, а он… И тут услышал следующее:
– А ведь это интересно, черт возьми! Поиграть в разведчика – разве это не интересно? И кого-то, как говорится, сделать участником своей игры, а если проще – завербовать. И что? Это выгодно вам и тому большому лицу из руководства вашей компании – ведь наша благодарность последует незамедлительно. Ну, вы понимаете. И об этом надо сказать тому человеку. О большой сумме. Какой? Даже произносить неловко. Сотни тысяч, а может, и больше.
– Щедро! – усмехнулся Петр.
– А дело того стоит. И не считайте, дорогой синьор, что мы вас покупаем. Хотя и покупаем, да, но это не главное для вас, верно? А для кого-то другого – главное, потому что люди-то разные. А, ладно, это тривиально, скучно. А вот чтобы стало интересно, это совсем иная история!.. Однако вот в чем еще дело. Во времени. Вам надо торопиться не торопясь. Это известное правило. Думать, взвешивать, искать, однако при этом помнить: нас торопит время. Почему?
– Потому что время – деньги?
Доверительно подавшись вперед, Альберто приблизил лицо:
– Само собой, но сейчас о другом. Политика, черт возьми! А наша политика почти всегда такова, что в Риме бардак! Наш премьер-министр висит на волоске. В ноябре прошлого года ему уже предлагали уйти в отставку, но он отказался, кое-как спасся, хотя и поплатился: из правительства вышли почти все люди партии «Будущее и свобода», а главное, замминистра экономического развития Урсо. Это плохо. Но хуже то, что, как мы прогнозируем, через пару месяцев и сам бессмертный премьер канет в политическое небытие, то есть все-таки уйдет в отставку. И это тоже плохо. Почему? Потому что он и ваш лидер очень дружат, и мы должны это использовать, пока они оба при власти. То есть, дорогой Петр, у нас с вами пара месяцев. Да, два-три месяца, чтобы решить эту задачку: переориентировать вашу компанию на «Пантиери». Вот и всё.
– А если не получится?
– Ошибаетесь – получится! Это тоже практика: когда очень надо, получается. Получается, черт возьми, если спокойно хотеть, спокойно, разумно, без нервов. Ищите и найдете.
– А то, что это риск для меня, вы решили не упоминать, так я понимаю, – кисло произнес Петр и поглядел на часы.
– Потому что это понятно, тривиально. Мы все рискуем, всегда. Мы все подвешены на чем-то. Кто на женщинах, любовницах, кто на каких-то грехах, темных делах, кто на взятках, страсти к наживе, а кто-то, скажем мягко, на тайной деятельности. И вы тоже рискуете, да, конечно. Вас могут заложить, могут выдать, могут просто не понять и рассказать о вашем предложении начальству, могут шантажировать и так далее. Да, есть риск. Вы рискуете, и мы все рискуем, всегда. Я тоже. Не в этом конкретном деле, а вообще. Я тоже не без греха. Но я умею думать, и мне интересно жить. Вот и вам бы так же. Повторяю, мы все рискуем в этой жизни… Или взять вашу подругу, синьору Робинсон. Мне говорили, очень талантливая женщина. Дай бог, чтобы у нее всё было хорошо – и в консерватории, и в оркестре этого американца… Джона Аксельрода, если я правильно называю его фамилию. В общем, чтобы у нее было хорошо и на работе, и дома, и в личной жизни. Вы ведь заинтересованы в этом? Ну конечно. Поэтому в интересах всех вас, всех нас… вы понимаете.
Петр понял. Понял, что про Биче они тоже не забыли. Что ее бывший любовник, отец Джино, что он, так сказать, включил и Биче в разработку этого дела, а проще говоря, продал разведке. А говорил, что любит по-прежнему. Ясно: политика выше любви. Сволочь? Да нет, Альберто прав: это тривиально… Ах, Биче, Биче, она-то тут при чем? Да нет, не «при чем», а при ком? Она при Петре. Всё из-за него.
– Ну вот, а теперь нам действительно пора давайте заканчивать, а то время, время! – мягко заторопил Альберто и вынул бумажник, чтобы расплатиться. – Заметьте, я не беру с вас никакого слова, никакого обязательства. Подумайте, поразмыслите, пока вы здесь, в Милане. А вернетесь в вашу Москву – и за дело, без торопливости, но помня, что наши часы идут… И кстати, – он вскинул руку, приостанавливая движение подняться, – вот что еще напоследок. Уже не о деле, а о нас с вами. Вы хорошо держались, а я не был слишком назойлив, правда? Будь вы другим, то ведь могли бы и возмутиться, разволноваться, наговорить мне гадости, уйти, а потом даже обратиться к вашему российскому консулу в Милане – сказать там, дескать, меня хотят завербовать и прочее. Но вы этого не сделали и не сделаете. А почему? Вам такое и в голову не пришло. Правда?
– Правда, – ответил Петр.
– Значит, всё верно: вы не такой, вы другой. Я ведь вас не спрашиваю, с чего бы это вы сами, по своей инициативе стали оказывать посильные для вас услуги нашей итальянской «Пантиери». Это ваше личное дело. Что-то за этим стоит, конечно, вы же не предатель родины и не тот, кто мечтает разбогатеть неважно какой ценой. Видите, не спрашиваю, вот какой я деликатный. – Он усмехнулся и наконец встал из-за столика. – И знаете, хочу напомнить вам один афоризм. Чей он, не знаю, но звучит это так: «Не сотрудничай со злом, не стой в стороне, не будь жертвой». Вот такие три заповеди. Вы подумайте об этом. Ей-богу, вы мне понравились, и я не желаю вам быть жертвой. Запомнили эти три заповеди? О’кей! Э, синьор, шляпу не забудьте!
Они вышли из кафе на улицу под стеклянной крышей, и Альберто указал направо:
– Вам вон туда, в ту сторону, к памятнику, а я зайду в этот бутик, надо прикупить кое-что. А вы потом загляните еще в банк «Unicredit Group», это близко, на Piazza Cordusio, там для вас есть кое-что… Да, должен сделать вам комплимент: вы прекрасно говорите по-итальянски. Конечно, мне предварительно сказали об этом, но я не ожидал, что так совершенно. Это от вашей бабки-итальянки, кажется, да?
– Прабабки, – поправил Петр.
Альберто рассмеялся:
– О, прокол, какой прокол! Плохо подготовился к встрече, каюсь!.. Ладно, чао, дорогой Петр, желаю вам, чтобы сегодня «Милан» победил эту несчастную «Чезену». И может быть, еще пересекутся наши дороги, а может, и нет, кто знает. Хотя пересекутся, пересекутся, так мне кажется. Вашу руку!
Да, «Милан» победил «Чезену», пусть даже со скромным счетом 1:0, но ни это, ни то, что Петр сидел на прекрасном месте (вот что значит билет по просьбе значительного лица!), не доставило должного удовлетворения. Мешали всякие мысли. Время от времени они так копошились, что отвлекали от футбола. А тут еще сосед по креслу, эмоциональный миланец, сказал в сердцах, что если владелец «Милана» синьор Сильвио Берлускони уйдет в отставку, то, учитывая кризис в Италии, он запросто продаст клуб. Кому? Да арабским шейхам скорее всего! Только этого не хватает Милану – арабские шейхи!
Настроение испортилось напрочь. Этого Петр терпеть не мог – чтобы отвлекали от того, что должно приносить радость. Таким и вышел со стадиона, раздраженным. Но по дороге к станции метро «Fiera Lotta» успокоился. Кругом шли вполне довольные итальянцы, и в этой толпе, людской общности стало легче, а вскоре и вовсе появились трезвые мысли, уже без паники, внутренней нервозности.
Ну, нерешаемая задача! Для него нерешаемая, это ясно. Поэтому самое простое – выйти из игры, закончить с этим делом, то есть вообще забыть о «Пантиери», о тайных услугах ей. Напишет Алик, пригласит на встречу – ответить, не могу, ни завтра, ни через месяц, ни через два, у меня другие дела. Алик поймет, все поймут, отстанут. Деньги? А черт с ними, проживу, без них можно жить, как многие живут, на одну зарплату. И всё, и нет проблемы. Навсегда!
Однако еще через пять минут понял, что теперь имеет дело уже не с иностранной фирмой, а со спецслужбой, не российской, спасибо, но все-таки, все-таки. Эти люди просто так не отпустят. Он им нужен. А зачем? Ну, хотя бы на всякий случай. Поэтому он повис на крючке. Уже повис. Но дело даже не в нем, а в Биче. Ее начнут беспокоить, звонить, встречаться с ней где-то на улице или в очередном кафе. Конечно, так и будет. Будут давить на нее, намекать, просить или даже угрожать, шантажировать. Чтобы она как-то подействовала на него. Например, скажут: а ведь печально будет, если в Москве вдруг откроются тайные делишки некоего Петра Чичерина… Или, страшно подумать, с самой Биче что-то случится. Ведь недаром этот интеллигентный Альберто мягко намекнул на что-то возможное, нехорошее. Как это он сказал? «Талантливая женщина! Дай бог, чтобы у нее всё было хорошо – и в консерватории, и в оркестре этого американца Джона Аксельрода. В общем, чтобы у нее было хорошо и на работе, и дома, и в личной жизни. Вы ведь заинтересованы в этом? Ну конечно. Поэтому в интересах всех вас, всех нас… вы понимаете».
Петр понял – и тогда понял, и сейчас особенно. И похолодел. Вот, значит, дело-то в Биче! Сначала примутся за нее, а уж потом за него. Ну, то, что за него – плевать, а вот Биче, Биче…
У входа в метро он выбрался из толпы и позвонил ей по мобильному.
– Я уже иду с матча, моя прелесть! Да, буду ужинать и даже выпью, потому что мы выиграли. Только Джино не проговорись, что я был на футболе! Всё, еду, целую тебя!
Послушал ее голос – стало легче. Есть Биче– это уже жизнь. Всё хорошо, всё было, есть и будет хорошо.
Когда Джино отправился к себе спать, Петр попросил:
– Поиграй мне что-нибудь.
– Что конкретно?
– Шопена. Помнишь, ты играла мне его «Мелодию любви»? Знаешь, потом в Москве я не раз слушал эту вещь.
– Хорошо. Это очень хорошо.
– Вот и играй, а я буду слушать и попивать коньяк.
– Опять за победу «Милана»?
– Нет, это за одну прекрасную итальянку-мулатку с именем Беатриче.
– О, тогда я буду играть с особым чувством.
Полилась мелодия. А на ее фоне темнела выгнутая спина в темном же, узком платье. Спина чуть раскачивалась вперед-назад, будто парила над белой клавиатурой черной птицей, летящей в ведомое только ей далеко, и плыл такой покой, такое умиротворение, такое равновесие с миром, с собой, своей любовью, что не было желания как-то определять словами это состояние. Вот, наверное, это и есть любовь, смутно подумалось, и что я делал до того, как жил и зачем? Бессмыслица какая-то была, пустота, но в ней в конце концов родился я, истинный я, а не манекен. Да, без любви ты только живой манекен, и всё.
Пропало время, а когда оно вернулось, они уже, оказалось, давно лежали в постели, обнявшись. Ироничная Биче, конечно, не преминула спросить:
– Эй, синьор, ты еще не устал от нашей любви каждую ночь?
– Нормальный синьор, если он уважает женщину, с которой лежит в данный момент, на поставленный вопрос не может сказать: «Да, устал, прости, дорогая».
– Согласна.
– Значит, ты напрашиваешься на комплимент.
– Опять согласна, напрашиваюсь.
– Тогда так. Мне кажется, мы с тобой еще не вышли на пик формы, мы еще на пути.
– Да ну? Мы с тобой уже прошли всю «Камасутру» – учебник любви, как там сказано, о способах возлежания.
– А ты что, изучала этот учебник?
– Конечно. И не только рисунки, фотографии, но и видеофильмы. «Современная Камасутра», это у нас продается, покупай и смотри. А в России есть?
– Не знаю, не интересовался. Но если мы даже прошли всё, что в «Камасутре», то всё равно у нас есть перспективы. С твоей-то фантазией.
– Ну вот и комплимент наконец-то!
– Я объективен.
– Это ты так потому, что из-за наших редких встреч успеваешь соскучиться по сексу. Если б мы жили под одной крышей, то неизвестно, как было бы. Может быть, мои фантазии истощились бы, или твои, ты ведь тоже… – Она долго подыскивала подходящее слово, – ты тоже творец.
– Ну, так любовь всегда творение, мне кажется. А что до совместной жизни, то это можно обсуждать. Кстати, почему мы это не обсуждаем? Ты не хочешь?
– Нет, не так. Я пока не могу найти приемлемого решения – чтобы оно устроило и тебя, и меня. Единственного решения, понимаешь, без уступок, паллиативов и прочего. Где жить, как, что с гражданством, с работой по профессии, с интересной работой, вот что важно, с детьми… В общем, много задач для решения. Я думаю, думаю, но пока… пока не нашла этого решения. А ты?
– Я тоже. Мне кажется, это придет само по себе: вдруг откроется что-то. Само! Так у меня часто бывало. Будто кто-то подкидывает решение или некую судьбоносную идею. Да, так бывало: живу – и вдруг!
– Петя, ты и есть «вдруг»! Как ты мне сказал однажды: жизнь по принципу «что впереди?» Ждешь чуда?
– Не чуда, а интересной неожиданности. Иногда это выходит настоящим чудом. Ты, например. Верней, моя встреча с дедушкой Антонио, а уже он свел меня с тобой… Ну ладно, это мне ясно, а вот что не совсем ясно: почему ты сказали «с детьми»? Почему во множественном числе? Есть какие-то новости?
– Пока нет. Но учитывая интенсивность этих ночей и, надеюсь, ближайших, то, да, есть вероятность.
– Как вернусь в Москву, ты держи меня в курсе. Если да, сообщи.
– Хорошо, сообщу. Но я всё сама, ты не держи это в уме.
– Ты всегда всё сама, я уже знаю.
– И хорошо, что ты понял это. Тут нет проблемы. Тем более не впервой.
– Нет, не так. После того, как ты зачала Джино, с тобой не было его отца, а теперь есть я.
– Ты, да, ты. Но есть и Джино, он уже большой, он молодец. А еще тут в доме Стефания. Справимся. Нет проблемы, говорю. А ты у меня в сердце. Всё хорошо… Я тебя не успокаиваю, не отстраняю от себя и своих дел, я тебе говорю: живи спокойно, делай, как считаешь нужным, и всё у нас будет нормально, а то даже и прекрасно, надеюсь. Я сама выбираю себе свою судьбу, и лишь бы мне не мешали делать по-моему. И горе тому, кто на это подымет руку.
Петр помолчал, что-то вспомнил:
– У нас в России был такой поэт, знаменитый бард – Окуджава, Булат Окуджава. Слышала? Его песни, например?
– Нет, никогда. Как, говоришь, его имя? Булат? Нет, не слышала о таком.
– Жаль. Хотя не для русского человека, верней, не советского… Так вот, у него есть такие строки:
Мы сами себе выбираем и песни и судьбы,
и горе тому, кто одернет не вовремя нас…
Ты почти процитировала его. Ну, сказала почти так же, как он. Это невероятно.
– Вероятно, Петя, вероятно. Есть люди, у которых общие понятия о жизни, о судьбе, о себе. Это духовные родственники.
– Да, наверно… А тогда скажи мне, духовный родственник, скажи еще вот что. Есть один афоризм. Чей он, не знаю, недавно услышал. Афоризм о трех заповедях. Вот эти заповеди: «Не сотрудничай со злом, не стой в стороне, не будь жертвой». Что скажешь?
– Повтори еще раз, – попросила Биче и, выслушав, проговорила тихо: – Ты думаешь об этом.
– О чем?
– О них. О них и о себе… Или что-то случилось? Ну, Петя!
– Ничего не случилось, ровным счетом ничего. А то, что думаю… ну иногда так, да, бывает.
– Ладно, поверю… Значит, три заповеди? Это взамен десяти заповедей, которые Господь дал Моисею?
– Что ты усмехаешься? Это не противовес, а некое дополнение.
– Да нет, Петя, там, у Господа, всё уже сказано, всё! Вот, например: почитай отца твоего и мать твою, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не произноси ложного свидетельства, не желай дома ближнего твоего и жены ближнего твоего… Если так, то и не будешь творить зло, или сотрудничать со злом, как ты сказал, и не будешь жертвой совести или жертвой от кары Господа… А что еще? А, не стой в стороне! Ну, не знаю – в стороне от чего? Наверно, это означает – не будь безразличен. Вот и всё, вот всё и перечислено. И что – тебя что-то мучает? Ты грешен? Или ты в этом не разобрался?
– Я не разобрался, что считать злом. Если по заповедям Господа, то я чист, однако…
– Да нет никакого «однако», мой Петя! Если чист по Господу, то всё, чист! Поэтому что-то другое, что не входит в Его заповеди, это не есть зло. Всё просто, ты подумай, подумай, и тогда поймешь: я права. А вообще-то даже не я, а Писание, сам Господь.
– Если Господь, то конечно!.. Извини, это я так. А если серьезно, то, в конце концов, надо договориться о смысле понятий. Странно или нет, вся человеческая история – это борьба за смысл понятий. Можно ли убивать? Нельзя. Но убивают же, причем убивают массово, как, например, во время войн, и это освящено властью, нравственным правом. Вот и вопрос: что есть зло? Смысл самого понятия зла – он в чем? Он абсолютен или относителен? Относителен, вот в чем штука, вот как! И отсюда произвол трактовок, всяких нравственных установок, морали.
– Философ мой! Вот уж не думала, что ты такой!.. Ладно, философствуй, иногда это полезно, только не доводи свою рефлексию до крайности, не комплексуй. Я не за черно-белое восприятие жизни, но иногда именно такое понимание, альтернативное, иногда это помогает, спасает, выводит из трясины на твердь. Твердь, понимаешь!
Глава 7
Петр прилетел в Москву 1-го октября. Тут было пасмурно, шел дождь – в общем, натуральная осень. После Милана с его теплой, чаще солнечной погодой это не слишком обрадовало. Да, он дома, дома – это хорошо, привычно, однако погода! А главное, тут нет Биче.
Первым делом позвонил родителям – отметиться, что прибыл, и вообще узнать, как дела. И тут – печальная новость.
– Умерла тёща, твоя бабушка, – после приветствий и стандартных фраз начал отец. – Да, у себя в Нижнем, дома, на девяностом году жизни. Вдруг. Легла, заснула и не проснулась. С ней была ее племянница тетя Женя, она нам и позвонила. Это случилось на следующий день после твоего отлета в Милан. И мы с мамой решили тебе не сообщать, не беспокоить, чтоб ты не срывался оттуда, от Беатриче. Зачем – только улетел, и вот!.. Короче, мы с мамой назавтра выехали в Нижний. Ну а далее по печальному сценарию: похороны, поминки. Потом вернулись в Москву. Печально, да. Однако девяносто лет – хорошо пожила. Хорошо – в смысле долго. Своенравная была дама, с характером, царство ей небесное, как говорится… Мама? Мама ничего, уже нормально, так что сейчас всё в порядке. Ты приедешь? Приезжай, да, мы будем рады, послушаем, что ты расскажешь – про поездку, про Милан, ну и про чудесную Беатриче, если посчитаешь возможным. Как у вас с ней? Ну и хорошо, что хорошо. В общем, приезжай завтра, мы ждем. А мама уже спит, так что до завтра…
Что ж, новость печальная, но ожидаемая, бабке Соне было почти девяносто. Отец с ней не очень ладил, точней, старался не общаться. И это хорошо удавалось, потому что жили в разных городах. Бабка так и осталась на своей родине, в Нижнем Новгороде, и уже давно бытовала там одна, лишь в последние годы, когда стала слабеть, согласилась принять в дом племянницу, тоже уже пожилую тетю Женю.
Да, своеобразной женщиной была бабка, даже своенравной. Замкнутая, строгая, не улыбчивая. Однако хорошо образованная. Всю жизнь учительствовала, преподавала литературу. В общем, типичная провинциальная интеллигентка. Ее муж, мамин отец, инженер с Горьковского автозавода, в 42-м был призван и через год пропал без вести, что, безусловно, наложило отпечаток на дальнейшую бабкину жизнь и ее характер. Так и осталась одинокой женщиной.
Петр с ней виделся редко – в детстве и юности где-то раз в год, когда мама ездила на родину в Нижний и брала сына с собой. Остались такие воспоминания: образцово прибранная небольшая квартира на первом этаже старого дома где-то почти в центре, недалеко от знаменитого волжского Откоса, с прекрасным видом на Оку, на заливные луга за дальним берегом и с лесами у горизонта. А в комнате – полки с книгами, круглый стол под широким абажуром с бахромой. И сама бабка Соня – сухонькая, с внимательным взглядом, не шибко разговорчивая, с какими-то, как потом думалось, почти английскими манерами, особенно за столом, когда обедали или пили чай ближе к вечеру. Как она ела, как держала себя! И всё посматривала на Петю – не чавкает ли. Делала замечания: «Не хлёбай, это неприлично». Но читала внуку – уже ближе к ночи, улегшись на своем диване: «Сядь рядом, я тебе почитаю. Нет, не Жюля Верна, а Гарина-Михайловского. Да, «Детство Тёмы», мы вчера не дочитали». Маленький Петя не любил «Детство Тёмы», книжку печальную и, казалось, даже страшноватую, но понуро слушал бабкин монотонный голос…
Да и вообще сложилось как-то так, что с мамиными родственниками контактировали мало и очень редко. То ли потому, что все они жили в Нижнем, то ли по причине различий в семейном характере. Помнится, отец так и говорил Петру: «У всех у них, у Акуловых, тот еще семейный характер! Дворянский род, понимаешь ли! И что? Мы, Чичерины, тоже из дворян, но с нормальным характером – такие же неглупые, однако ж доброжелательные».
Кстати, о Чичериных. Как-то Петр вычитал случайно, что одной из двух бабок Пушкина была именно Чичерина (в девичестве, понятно), и происходила она от какого-то обрусевшего итальянца Чичерини, потом вышла замуж за Льва Пушкина, будущего деда поэта. Ее звали Ольгой Васильевной, она умерла, когда Пушкину было всего три года, поэтому он ее почти не запомнил. Однако некоторые пушкинисты утверждали, что «италийские» гены бабки дали о себе знать в его внешности, а именно: покатый лоб, удлиненный узкий нос, даже с некоторой крючковатостью (уж никак не африканский!), чуть вздернутая верхняя губа. В общем, Ганнибаловы черты тут проглядываются не шибко, а вот бабкины, чичеринские!.. Ну да, если взглянуть на знаменитый автопортрет, где Пушкин изобразил свое лицо в профиль, то похоже, что так. Хотя бог знает, конечно. Но если так, то опять Италия, черт возьми!..
Петр сказал об этом «открытии» отцу, и тот иронично засмеялся: «Наконец-то ты вспомнил о нашей фамилии! Дозрел-таки! А фамилия знаменитая. Захочешь – поизучай. Есть что изучать, есть, много интересного откроешь! Пока же знай, что Чичерины – старинный дворянский род и происходит он, да-да, от итальянца, некоего Чичерини, которого из Италии прихватила с собой византийская Софья Палеолог, когда ехала в Московию замуж за Ивана Третьего».
Вот так, смешно или нет, но никуда не деться от Италии. И теперь не так уж и странно, что прадед, когда-то праздно путешествуя по Италии, отчаянно влюбился в прекрасную Лоренцу, которая тут же сбежала с ним в далекую Россию и там стала его женой, просто Лорой, а в конце концов любимой прабабкой Петеньки, мальчика, буквально на ходу схватывавшего итальянские слова и целые фразы. Гены, гены, черт возьми! Ведь и сам тот прадед имел эти итальянские гены. Вот они и проклюнулись – тягой к красавице итальянке, к своей по крови.
Короче говоря, понял Петр, Лора пополнила итальянскими генами семейный генофонд Чичериных. И всё это вышло как бы само по себе, без чьих-либо инструкций или наводок. Неясный зов природы. А то, что Петр, в котором те самые итальянские гены, полюбил итальянку Беатриче – это как? Не больше не меньше итальянский роман! И это не образ, не матефора, а реальность. Правда, в Биче еще и африканские гены папочки, но всё же, всё же! А то, что его, Петра, вдруг выделил, отметил до того совершенно незнакомый ему синьор Антонио, отметил, потом вольно или невольно свел с внучкой Биче – это как понимать? А вот так и понимать: судьба. Судьба – это дирижер, взмах руки которого в нужное время призывает зазвучать нужной инструмент, зазвучать, вступить в исполнение симфонии. Теперь симфония будет такой!
Вот такие дела вокруг родословной, в которую помимо дальней-предальней возможной родственницы – бабки Пушкина затесался и итальянский фашист, друг Муссолини генерал Родольфо Грациани. Надо об этом последнем факте непременно рассказать отцу – ведь генерал, между прочим, был его двоюродным дедом.
Рассказал. Причем рассказал всю эту историю в подробностях: как узнал, в разговоре с кем это вдруг выяснилось (с дедом Биче, синьором Антонио, вот так!), ну и саму биографию генерала-фашиста. Отец посмеялся, произнес шекспировское «Чума на оба ваших дома!» – а потом сообщил своё:
– А ты знаешь, какова этимология нашей фамилии? Ничего ты не знаешь! Чичерин – от итальянского «сiceri», а изначально от слова «cicero», то есть «горох, горошина». Хотя есть и другой вариант: от глагола «cicere» – править. Не в смысле править тексты, исправлять, а в смысле – управлять, править чем-то. Посему вопрос: ты кто, Петр Чичерин, – крохотная горошина или сильный правитель? Вот и подумай, сын!..
А тогда, приехав к родителям, Петр начал с вручения подарков. Сначала от Биче: маме – шляпку из итальянской соломки («Это летняя, от солнца, пусть мама носит на вашей даче. Теперь ты и она – шляпный дуэт», – улыбнулась Биче, передавая покупку Петру), а отцу – очередной пакет манки-кофе, так полюбившегося ему. Затем еще всякие миланские сувениры, в том числе и от Петра. Потом сели за стол, выпили за упокой души бабки Сони и вскоре переключились на поездку сына в Италию, на вопросы о Беатриче и, главное, о том, как развиваются их отношения. Пришлось отделываться общими фразами, типа «всё в порядке», «думаем, что и как дальше», Мама не преминула напомнить: «Тебе, Петенька, уж сорок три года», на что папа произнес, подмигнув: «Намек понял? Все женщины – эгоистки. В твоем случае эта женщина хочет реализовать завет Киплинга: «Детей должны воспитывать бабушки – матери созданы только для того, чтобы их рожать».
Когда мама ушла в кухню готовить кофе, отец опять вспомнил историю о генерале Грациани, вновь обретенном родственнике, черт его дери! И заключил воинственно:
– Ничего-ничего, в нашей генеалогии ему есть достойный противовес, не ниже чином: Петр Александрович Чичерин, генерал-адъютант и генерал от кавалерии, герой войн с Наполеоном. Ну, уж о советском наркоме иностранных дел я не говорю, это ты знаешь, надеюсь.
Петр не среагировал на обычную иронию и спросил серьезно:
– Папа, поскольку ты несомненный эрудит, то скажи, известен ли тебе такой афоризм: «Не сотрудничай со злом, не стой в стороне, не будь жертвой»? Чей он, не знаю, случайно услышал.
Отец посерьезнел:
– Ну-ка, повтори… Так, так… Да, конечно. Только это не афоризм, а заповеди. Дополнительные заповеди. Дополнительные к Моисеевым, полученным от Бога. Эти три заповеди написаны на стене Музея холокоста в Вашингтоне, или Музея Катастрофы.
– Почему так?
– Что почему?
– Им, евреям, что, недостаточно Моисеевых заповедей? Зачем еще дополнительные?
Отец задумался:
– Не знаю… Может быть, после ужасов фашизма они поняли, что надо сформулировать четче. Ведь то, что ты сказал, означает: не будь преступником, не будь безразличен к горю другого, не будь жертвой. Да, думаю, так. Ибо, как показала история Холокоста, среди евреев были и такие, пусть немногие, кто сотрудничал с фашизмом, и такие, кто шел на погибель, как на заклание. Да, понимали, что их ждет, но обреченно шли… А что это ты вдруг?
– Да так, услышал и подумал, что надо спросить тебя об этом. Почему-то засело в голове, а почему, сам не знаю. Ладно, проехали. Как там наш манки? Кофе с коньяком, я же без машины сегодня!..
Прошло недели две, и Петр, думая о случившемся с ним за последнее время, как-то определился. Тот самый симпатичный синьор Альберто, который, несомненно, служит в СИД (Сервицо информациони дифеза – кажется, так это расшифровывается), он зачем-то упомянул о тех самых трех заповедях. Неспроста, конечно. Какой-то умысел у него был. Вот та его фраза, Петр хорошо запомнил: «Не сотрудничай со злом, не стой в стороне, не будь жертвой… Вы подумайте об этом. Ей-богу, вы мне понравились, и я не желаю вам быть жертвой». А потом, уже в Москве, отец уточнил эти понятия: «Не будь преступником, не будь безразличен к горю другого, не будь жертвой».
Что ж, Петр определился: он не преступник, он не безразличен, а уж жертвой не будет, это точно. Определился и ждал: каждый вечер просматривал свою почту на ноутбуке, однако короткого письма от Алика не было. То есть он до сих пор не объявлялся, не призывал встретиться в кафе, хотя по плану Альберто, изложенному в Милане, московский представитель «Пантиери» Алессандро Конти должен был это сделать, чтобы передать Петру пакет с данными расследования. Странно. Но мало ли что, у разведки ведь свои соображения: может быть, что-то изменилось или, дай-то бог, решили оставить в покое какого-то переводчика? И верно – какой от него толк!
И вскоре совсем успокоился, выбросил эти мысли из головы. Голова была занята Биче, перепиской с ней, ну и еще какими-то делами, в основном рутинными.
Однако он ошибся: в покое его не оставили. А ведь синьор Альберто предупреждал: «Хорошенько подумайте, взвесьте, кого и как ознакомить с важными бумагами. Это должен быть человек, в котором вы не должны ошибиться. Практика показывает, что такой человек всегда находится. Повторяю: потенциально такой есть всегда, в любой компании, в любой стране, при любом режиме, даже тоталитарном. Значит, надо его выявить, обнаружить, выйти на него, подружиться».
Значит, такой есть всегда, в любой стране, при любом режиме. Кстати, у нас, в теперешней России, какой режим? Постимперский или предымперский?
Ближе к концу очередного рабочего дня зазвонил телефон. Петр снял трубку.
– Господин Петр Чичерин? Это Леонид Олегович из Европейского отдела. Поднимитесь ко мне, будьте любезны. Да, прямо сейчас.
Этот Леонид Олегович по фамилии Гулибин работал у них, кажется, около года. Еще довольно молодой, лет тридцати пяти, пришел неизвестно откуда (для Петра ниоткуда), и сразу на должность замначальника Европейского отдела компании, то есть попал в небольшое число руководящих сотрудников, или, как шутили в офисе, попал в головку. Ходил слух, что его метят на смену нынешнему шефу Европейского отдела, человеку уже пожилому, но крепкому. Может быть, и так, кто знает. Действительно, молодой, перспективный, похоже, неглупый. Петр видел его на переговорах, был с ним в недавней командировке в Германии, но лично, один на один, они никогда не общались. И вот пожалуйста – вызывает. Зачем? Что-то по документам? Такое иногда случалось.
Отдельный кабинет, это ясно. Отдельные были только у руководящих сотрудников. На большом столе – соответствующий набор телефонных аппаратов, раскрытый ноутбук, какие-то бумаги. За спиной на стене – две географические карты с воткнутыми в них маленькими значками (ясно, компании, с которыми имеет дело «Росмортуртранс»): большая карта мира – Европа, Азия, Африка, обе Америки, с красными значками, и вторая, поменьше, – только Европа, на поле которой значки уже двух цветов – красные и синие. Что сие значит, Петр не понял, ибо только бросил взгляд, а вникать не было особого желания.
После рукопожатия уселись – хозяин в своем кресле во главе стола, гость сбоку.
– Петр… э, как вас по отчеству? Простите, забыл.
– Андреевич, – подсказал Петр и улыбнулся: – Как говорит мой папа, это легко запомнить, если помнить Пушкина: так звали Гринева из «Капитанской дочки».
– А, так! Хорошо, Петр Андреевич, но к делу. Дело, знаете ли, пока не гласное, то есть не для широкого круга, а если быть точным, то пока конкретно между нами. Мне говорили, вы человек не слишком общительный, спокойный и, простите, не трепливый. Это ценно. Поэтому так и будем – не трепаться. Пока. То есть пока не определимся с одним делом. А определимся – я доложу руководству, и далее скажу вам, закрытое это дело или нет. Хотя лучше вообще о нем нигде не упоминать, нигде и ни с кем. Ведь вы хоть и переводчик, но наш переводчик и, конечно, уже прекрасно знаете, что такое коммерческая тайна, а тем более на государственном уровне. Вы меня понимаете?
– Безусловно. – Петр выдержал прямой внимательный взгляд и сам всмотрелся в лицо собеседника. Лицо отличника, мальчика, у которого всё хорошо – и в школе, и дома, и, возможно, уже и с девочками. Да нет, действительно хорошее лицо, открытое, даже приветливое. И одет этот Гулибин хорошо, со вкусом, не броско, но достойно: отличный костюм, явно дорогой галстук.
– Если мы поняли друга друга, то слушайте. – Леонид Олегович Гулибин потянулся к большому конверту, лежавшему под стопкой бумаг, подвинул его себе под ладонь и вновь обратил взор на Петра. – Так вот, вчера мне позвонил, а затем и явился московский представитель компании «Пантиери», некто… – Он скосился на экран ноутбука, – некто Алессандро Конти. Вы его знаете, как он мне сказал, да, знаете по переговорам с этой итальянской компанией. Я-то с ней еще не общался, недавно работаю тут, но, конечно, в курсе, что эта «Пантиери» – наш давний партнер, с ней уже были выгодные сделки, мы у них закупали суда, и вообще эта компания – один из лидеров в судостроении, особенно круизных лайнеров. Знаю, знаю! А вы его помните, этого Конти?
– Конечно, – кивнул Петр, – не раз виделись на переговорах и тут, и в Триесте. Было дело, и не раз. Приятный человек.
– Согласен. И вот, значит, этот приятный человек… он вышел не на начальника нашего отдела, а на меня. Знаете почему? Тот в командировке в Питере, на СПСК.
– Это…
– Это Санкт-Петербургская судостроительная компания. У нас с ней некие общие дела, вот шеф и уехал туда.
– Понял, ясно.
– Так вот, он, то есть Конти, вчера оказался у меня в кабинете, вот здесь. По важному делу, как он сказал. Мы говорили по-английски, разумеется, ибо он по-русски почти никак, а я так же на итальянском. Хотя, признаюсь, мой английский не на высоком уровне, но смысл я понимаю. Так вот, суть: он предложил мне ознакомиться с некоторыми документами, которые касаются другой компании, а именно «Meyer Werft», где мы с вами недавно были, между прочим, как вы помните, надеюсь.
– Помню, в начале лета, – подтвердил Петр, всё уже поняв, а Гулибин продолжал:
– Он пересказал мне, о чем речь в этих документах. Речь о расследовании гибели круизного парома «Эстония». Это паром был построен на верфях той самой «Meyer Werft». Мы это знали – и что? Да ничего, неприятности случаются у всех, с морем шутки плохи, море есть море, но «Meyer Werft» вполне достойная компания, к тому же сегодня с ней иметь дело выгодно, они ищут заказы и не слишком дорого требуют. Вот мы и поехали к ним обсудить предварительно… Ну да вы в курсе, конечно.
– Более или менее, я всего лишь переводчик, – мягко напомнил Петр, – и в подробности не вхожу.
– Вот именно – переводчик! – будто обрадовался неожиданной подсказке Леонид Олегович. – Слушайте дальше. Конти принес мне документы, такие, которые не для широкой огласки… В общем, как я понял, это получено от той самой комиссии по расследованию… или как-то добыто… ну, экономический шпионаж, как же еще! И эти данные вдруг оказались в руках «Пантиери». А «Пантиери» – конкурент «Meyer Werft». Понятно? Конечно, понятно, ибо это элементарно… И что потом? Потом «Пантиери» предлагает нам, то есть «Росмортуртрансу», ознакомиться с данными об истинных причинах катастрофы. А причины – в конструктивных грешках «Meyer Werft», как выясняется. Вывод опять же понятен: нам не следует идти на сделку с ней, а следует переориентироваться именно на «Пантиери». Понятно? Конечно: это же элементарно! Да?
– Безусловно. Вполне понятно.
Гулибин откинулся в кресле, усмехнулся:
– Но это им понятно, им, «Пантиери»! А мы, то есть сначала я, я должен вникнуть в детали. Вникнуть, сделать вывод и уже потом выходить на руководство. Тут не должно быть осечки. А если они блефуют? А если не блефуют, то стоит нам рисковать или нет? И если переориентироваться на «Пантиери», то сколько они запросят за наш заказ? Ну и еще ряд вопросов… Ладно, это мы подумаем, решим потом. А тот мой разговор с Конти… мы тепло распрощались, и напоследок он оставил мне свой телефон, мобильный, на всякий случай. Но сейчас не об этом. Сейчас, Петр Андреевич, вот что. Документы, которые он мне передал, вот эти, в конверте, они на итальянском языке. Да, на итальянском, а не на английском. А я в итальянском ни бум-бум, как уже сказал вам. Понимаете? И почему эти бумаги на итальянском, не знаю, нетипично это, ну да ладно. Короче, я и сам понял, да и Конти мне подсказал – только вы. Вы же у нас большой дока в итальянском. Поэтому вы должны перевести это на русский. Скрупулезно. И – мне. И чтобы об этом никто не знал, ничего не видел. Я – вам, вы – мне, из рук в руки. Вы меня поняли? И лучше, если вы этим займетесь дома, а не в офисе. Скрупулезно, но не затягивая: надо успеть, пока шеф в командировке. Держите, вот конверт, там нужные бумаги. Это копии, конечно, я сделал ксерокс. Надеюсь, вас не затруднит такое служебное задание?
Петр взял «служебное задание», и они дружелюбно распрощались.
Что он понял? Что синьор Альберто из разведки СИД-РЕИ облегчил ему, недотёпе, задачу: сам, по своим каналам как-то «вычислил» нужного человека. Нужный – это Гулибин. Молодой, амбициозный, метящий на место начальника Европейского отдела российской судостроительной компании. Такой заглотит наживку. Такие, говорил Альберто, есть в любой стране, при любом режиме. Если Алессандро Конти, проще Алик, передавая документы Гулибину, намекнул ему на вознаграждение, то тем более. Так? Ну, может быть.
А если так, то вот и всё объяснение. Сроки поджимают, в Италии политический бардак, Берлускони может уйти в отставку, надо торопиться, а Петр недотепа, будет долго ковырять в носу, поэтому, понял синьор Альберто, надо самим определить нужного человека… Значит, вот почему Алик не проявлял инициативы, не писал Петру, не предлагал встретиться! Алик ждал сигнала от Альберто и, получив задание, сам вышел на Гулибина, сам, минуя Петра.
Это ясно, а тогда Петр-то при чем? А при том, что он тоже в деле. Текст документов специально перевели на итальянский, чтобы убить двух зайцев: первое – будто это получено именно от «Пантиери», второе – чтобы привлечь к делу и Петра: он и займется переводом с итальянского на русский. То есть Петр оставлен в деле, как и Гулибин. И если Гулибин понятно, почему и для чего (вскоре должен стать начальником Европейского отдела!), то Петр… ну на всякий случай, пригодится на будущее. И вообще пусть будет пара своих людей в «Росмортуртрансе» – Гулибин и Петр.
Так или не так? Похоже, что именно так…
Перевод документов занял один вечер. Сидя перед ноутбуком, Петр прямо с листа набивал русский текст. Правда, попался десяток незнакомых терминов, но все технические детали и названия в документах были продублированы в скобках на английском, поэтому пришлось прибегнуть к помощи «Англо-русского словаря технических терминов по судостроению» (есть у нас и такой, а как же!). Короче говоря, уже к полуночи работа была закончена. Что дальше? Распечатать перевод на принтере и завтра передать Гулибину. И с глаз долой. И из сердца вон – пусть ситуацию раскручивает замначальника Европейского отдела, за это он получит хорошее вознаграждение, непременно получит, и тем заглотит крючок еще глубже…
Назавтра Петр поднялся двумя этажами выше в Европейский отдел. Кабинеты начальника и его зама были за общей дверью, с общим предбанником, где сидела секретарша – дама, естественно, миловидная, но на вид строгая. Она и сообщила, что Леонида Олеговича сейчас нет, он – там (и кивок в полоток). Ясно, значит, он еще выше, беседует с самим генеральным или его помощниками. Петр попросил передать, что заходил переводчик Чичерин, и ушел к себе. Через час – звонок: «Поднимитесь ко мне».
– Как наши дела, Петр Андреевич? – деловым тоном начал Гулибин, поздоровавшись и указав на стул рядом с собой.
– Как в аптеке, – пошутил Петр и протянул папку, внутри которой были нужные бумаги – документы на итальянском и их перевод.
Несколько минут ушло на прочтение. Гулибин читал внимательно, иногда кивал. Наконец спросил как бы между прочим:
– Вы себе копию сделали?
– Зачем? А разве нужно было?
– Нет, не нужно, копий делать не надо. – И задал новый вопрос, опять неожиданный: – Вольно или невольно вы ознакомились – и что думаете по этому поводу?
Врать не было смысла:
– Да, ситуация вроде понятная, однако… Я же не профи в этих проблемах.
– И все-таки?
– Все-таки? Ну, если хотите знать мнение непрофессионала, то… – И тут вызрело, оформилось чувство, которое с утра смутно ворочалось в душе. Это было раздражение, раздражение на всё – на себя, на Альберто и Алика, на сидящего сбоку Гулибина, даже на «Пантиери», которой прежде искренне оказывал услуги, на всё и всех. – Вот что я понял, не будучи специалистом, понял с точки зрения логики обывателя. Ну, хорошо, когда-то давно, а именно в 1994 году, произошла жуткая катастрофа на море, погибло около девятисот человек, и в этом, как гласит расследование, виновата компания-судостроитель – немецкая «Meyer Werft». Ясно – виновата, ибо выявлены конструктивные пороки. Но это ж было семнадцать лет назад, семнадцать! И что ж, за эти годы немцы не внесли изменений в конструкцию своих ролкеров? Немцы! А они, как известно, люди осмотрительные, аккуратные, дотошные. Не верится как-то. Ведь когда мы с вами недавно были в Папенбурге, они говорили, я это помню, что их ролкеры строятся сегодня с учетом современных технологий. Значит…
– Понял! – перебил Леонид Олегович. – Понял, вы правы: с позиций абстрактной логики должно быть именно так. И возможно, так и есть на практике: они улучшили свои ролкеры, внесли коррективы в конструкцию визоров, аппарелей. Однако… уж поверьте мне, я вник в эти дела, сам тип ролкеров не видится мне перспективным для нас, именно для нас, для нашей компании. Конечно, эти суда нужны России для перевозки морских грузов на колесной базе в контейнерах, но нашей компании, и именно сегодня, важнее круизные суда, не комбинированные с грузовыми, а чисто круизные, типа тех, которые планируют строить и уже строят в Италии: «Super Costa», например, и ее варианты. Вы в курсе, что это такое, что за высший класс?
– Нет, не в курсе.
– О! Плавучие гостиницы, роскошь! Рестораны, бассейны, даже театры и музеи. Водоизмещение около 130 тысяч тонн, длина 300 метров, число пассажиров от трех до пяти тысяч! А у нас много богатых людей, да и иностранные господа тоже позарятся на такие туры – скажем, вокруг Европы, по Средиземноморью или по Балтике, или даже куда-то в Новый Свет. Вот поэтому, дорогой Петр Андреевич, мне видится более перспективным держать курс все-таки на сотрудничество с итальянцами, с этой их «Пантиери». У нее ведь есть отдельное круизное отделение в Триесте и Монфальконе, насколько я вник и изучил их структуру, и там готовы строить лайнеры нового класса «Super Costa». Поглядите-ка на эти проспекты!
Он протянул Петру альбом, а точнее, глянцевый каталог. На каждом листе – фото роскошного лайнера, а сбоку и на обороте – его описание, характеристики и более мелкие фото: каюты, интерьеры, рестораны, бассейны и прочее. Да, классный рекламный каталог, ничего не скажешь, Алик Конти не зря сюда заходил – принес документы, дискредитирующие «Meyer Werft», а заодно и разрекламировал продукцию своей фирмы. Отличные суда, конечно. Пожалуй, да, это не «Meyer Werft». Если, конечно, на такие суда будет спрос. Впрочем, это уже дело Гулибина – убедить в этом начальство, а оно – кое-кого повыше, то есть в правительстве. Может быть, им удастся? Если так, то кто будет в выигрыше? Конечно, любимая Италия, а еще кто-то из руководства «Росмортуртранса», кто-то в правительстве, еще Гулибин, опередивший шефа, на место которого он метит, ну и некто Петр Чичерин, если о нем не забудут.
От воспоминаний об Италии, раздражение сгинуло, и, возвращая каталог, Петр улыбнулся:
– Вы меня убедили. Я дилетант в этих делах, но я – за. Будем держаться за «Пантиери»?
– Попробуем, – важно ответил Леонид Олегович и затем проворчал, укладывая полученные бумаги и перевод в ящик стола: – Пока шефа нет, а то он, знаете ли, большой ретроград, ему бы морские грузы перевозить, и никакой роскоши… Да, а о нашем разговоре, о документах и прочем – никому ни-ни!
Через три дня вечером на экране ноутбука вдруг высветилось письмецо от человека, подписывающегося «Александр». По-русски он знал лищь десяток расхожих фраз, поэтому послание было коротким: «Привет! Завтра 4 PM. О‘key? Александр». Под стать этой лапидарности был и ответ: «O’key!».
Значит, завтра в четыре после полудня. А где? Как всегда – в кафе «Арбат 9»…
Не виделись они довольно долго, с середины лета. Сейчас почти конец октября, а Алик еще загоревший, будто вчера вернулся с юга. У себя в Риме проводил время, что ли?
– Нет, – пояснил он, – вернулся я не вчера, а две недели назад. Большой отпуск был, прекрасный. Сначала мы с невестой отдыхали на Майорке в Испании, а потом у нас состоялись двойные смотрины: поехали с ней в Кальяри, это на Сардинии, если знаешь, знакомиться с ее родителями, а после этого – к моим в Рим. В общем, сплошные родители. И всё прошло нормально – кажется, мы все понравились друг другу. У нас это важно – родительское одобрение, то есть, считай, благословение. Но главное, моя Рената – чудесная девушка, забавная и, похоже, умненькая. Хотя и с некоторыми чудны́ми пристрастиями.
– Ну да, помню, ты рассказывал. Средневековые лабиринты узких улочек – так? Короче, всякие тайны.
– Это да, но еще… Она искусствовед по образованию и, понимаешь, как упрется в какую-то тему, то погружается в нее так, что… Ладно, главное, мы уже помолвлены, а обвенчаемся будущим летом. Вот так, поздравь! Наверное, пора: мне тридцать уже. А пока надо зарабатывать, зарабатывать. Мне зарабатывать, ведь своя семья скоро. А Рената получает не так уж много при нынешнем-то кризисе. А я хочу иметь свой дом, ну хотя бы домик, там, на Сардинии, у моря. Ее родители обещали помочь, они знают конъюнктуру на Сардинии, но основа финансовой стороны дела – за мной. Вот такие мечты.
– Хорошие мечты, достойные, – произнес Петр. Значит, Алику надо зарабатывать на домик. Деньги, деньги!.. И решив перейти к делу, спросил напрямую: – Ты хотел что-то сказать – иначе зачем вызвал? Но погоди – я первый, идет? Скажи, как вы решили, что нужно выходить именно на этого самого Гулибина? Ты меня понимаешь?
Посерьезневший Алик кивнул:
– Понимаю. Но это не я решил, это мне подсказали.
– Да не скрывай свои тайны, как твоя Рената! Я тоже кое-что знаю. Синьор Альберто из РЕИ?
– Да, он. Сначала мы виделись с ним в Риме, потом, когда я вернулся в Москву, он передал мне информацию через посольство. И что – в итоге всё нормально?
– Кажется, да.
– Да нет, уверен, что да. Этот Гулибин… Синьор Альберто его верно определил.
– Как?
– У них всё просто. Ну, если не просто, то возможно. А тут еще человек, висящий в Интернете. То есть этот Гулибин уже обозначен на сайте «Росмортуртранса»: фотография, должность, короткие личные данные. Это раз. А второе – всякие собственные поиски информации, в РЕИ такое умеют. Короче, вот что выяснилось. Тридцать семь лет, и вроде заряжен на деланье карьеры, хотя явных грехов за ним нет. Ну, пока нет. Всё чисто: женат, семья, двое детей, никаких посторонних связей. Кстати, жена – москвичка по рождению. А сам он из вашей провинции, из Рязани. Этот город где, кстати?
– Относительно недалеко от Москвы, километров двести. Хороший город, на реке Оке.
– Так вот, – продолжил Алик, – там, в Рязани, Гулибин окончил речной техникум, потом Рязанский университет по курсу экономики, потом защитил диссертацию, но вдруг перешел на административную работу в мэрию – там же, у себя в Рязани, стал заведовать отделом экономического планирования. И вот уже оттуда совершил бросок в Москву, в вашу компанию «Росмортуртранс». А, вот еще: незадолго до этого броска он женился, поэтому, возможно, дело в родителях жены? Но не знаю, мне не сообщили. Но то, что он хочет расти выше и это надо использовать, сообщили. В общем, мне сказали, что надо ставить именно на него, этого Гулибина. Вот и всё. Я ему позвонил, пришел к нему в кабинет, он меня принял сначала настороженно, но потом… Короче, я ознакомил его с документами – устно, конечно, но намекнул, чтобы ваш переводчик, то есть ты, Петр, чтобы ты занялся этим, а потом… Ну потом, дескать, вы сами решите, что и как, но нам в «Пантиери» кажется, что надо подумать, стоит ли рисковать с «Meyer Werft». И оставил ему наш иллюстрированный каталог – смотрите, вот что мы можем и что планируем в самые ближайшие годы. И номер своего мобильного оставил – звоните, держите в курсе. И, понятное дело, деликатно намекнул на нашу благодарность. Он меня прекрасно понял. А я понял, что он – именно тот, кто нам может помочь.
– И что дальше?
– Дальше – прекрасно. Прошло три дня, и вот вчера он позвонил мне и сказал, что уже провел нужные беседы, в результате чего ему предложили написать какую-то записку… э, как это у вас называется? – докладная, правильно? Да, написать, обосновать свое мнение. Этим он теперь и занят. А какое решение будет принято и когда, он не знает. Думает, что в течение недели руководство определится в стратегическом решении… Ну, как ты понимаешь, он говорил не напрямую, ничего и никого конкретно не называл, но смысл я понял. Понял, что надо подождать неделю. А пока… пока я сразу же передал информацию в Рим и вот встретился с тобой. Всё, Петр.
Петр покивал, улыбнулся:
– Ну хотя я всегда рад встречам с тобой, но вообще-то, если о деле, то со мной-то зачем?
– Первое – просто так, по-дружески, ведь давно не виделись. Ты ведь в Италии был, я знаю. И что, как?
– Главное, я там был на футболе, причем целых два раза! Ага, на Сан-Сиро, на матчах «Милана». Грандиозное впечатление!
– Здорово, молодец! Ты – истинный болельщик, хотя и за «Милан».
– Это лучше, чем болеть за «Рому», уж поверь… Ну, хорошо, я понял: ты хотел со мной увидеться просто по-дружески. Но это, как ты сказал, первое. А второе? То есть главное?
Алик даже скривился:
– Зачем ты так? Разве мы не друзья? Ну дело делом, но все-таки.
– Прости, я немного не в своей тарелке, как у нас говорят, то есть немного не в себе. Разведка, тайны, детектив какой-то! Прямо как у твоей Ренаты.
При упоминании имени невесты Алик почти просиял:
– Рената и детективы, это да. Вот обвенчается, будем жить в Кальяри, приглашу тебя в гости. Но это через год, а то и через два, когда обзаведемся своим домом.
– Спасибо, спасибо, это прекрасно, никогда не был на Сардинии. Говорят, там красота?
– Вся Италия красота, но Сардиния – это нечто особенное.
– Понял, еще раз спасибо за приглашение. Так что второе?
– А, да. Второе – это синьор Альберто. Когда я разговаривал с ним по телефону, он просил передать тебе следующее. Три пункта, я запомнил. Первое – про твой «Милан». Сказал, скажи синьору Пьетро, что билеты на любой матч «Милана» у него будут непременно, пусть не беспокоится, на любой матч, повторил еще раз. Теперь пункт второй: помнит ли Пьетро про три заповеди? Какие это заповеди, не сказал – сказал только, что Пьетро знает, о чем речь. И наконец, пункт третий. Скажи ему, сказал, что возлюбленная Данте чувствует себя прекрасно и вообще с ней всё хорошо… Вот такая шифровка, Петр, чертовщина какая-то, но ты понял, о чем речь?
Отчего-то забилось сердце. Ну как это – отчего? Намекнули на Биче, вот и очнулось сердце.
– Понял, еще как понял, – проговорил глухо. – Давай выпьем.
Но дотошный Алик решил уточнить:
– По всем трем пунктам понял?
– По всем. Будешь общаться с синьором Альберто, передай ему «спасибо». Твое здоровье, дорогой болельщик «Ромы»!
Глава 8
Когда на следующий день Петр увидел на экране ноутбука, что есть письмо от Биче, то, еще не открыв его, вспомнил переданные ему слова синьора Альберто: «Возлюбленная Данте чувствует себя прекрасно, и вообще с ней всё хорошо». А потом, уже прочтя письмо, в потоке мыслей возникла и такая: «Интересно, этот разведчик знает? Или просто совпадение?»
А сообщение было следующим:
«Дорогой Петр! Случилось то, что и должно было случиться. Я беременна. Еще недели три назад заподозрила, а сегодня мне это подтвердили. Я рада, а ты имеешь право на всё: на позитив, негатив или на «всё равно». Но я за позитив. А еще мне приятно, что, в отличие от прошлого раза (то есть первой беременности), я сразу сообщаю отцу ребенка о таком факте. Ответь мне.
Мои дети в порядке: у Джино успехи на фортепиано, а Джузеппе вообще превосходит всякие ожидания, он просто юный супер за роялем! А я? Я играю в концертах с оркестром, и моя маленькая поющая девочка флейта-пикколо очень хороша. Я не бахвалюсь, я знаю, что это так.
Как ты живешь? Что твои мама и папа? Привет им, кстати. И напиши мне наконец, дьявол, а то несколько дней тебя нет на моей почте. Разлюбил, что ли? Ну и ладно, я найду себе другого, за мной не станет при моих-то данных. Ах да, теперь живот будет расти, дьявол опять же!
Твоя беременная подружка Беатриче Робинсон из Милана в Ломбардии, Италия».
Он тут же ответил:
« Моя беременная подружка из Милана в Ломбардии как была стервой (cagna – правильно?), так и остается. Поэтому мне, счастливому, тоже ничего не остается, как спросить: «Сagna, и от кого же ты incinta?» (Правильно я помню это слово? Если нет, то другой вариант: «От кого твоя gravidanza?») В общем, с кем ты так неосмотрительно переспала? (Теперь я понятно выражаюсь?)
А в общем, можешь не отвечать на сакраментальный вопрос, потому что я догадываюсь, кто этот половозрелый мужчина сорока трех лет, из Москвы, Россия. Он знаешь какой? Он любит своих подружек и не забывает их, тем более если они оказались в бедственном положении. И более того, как джентльмен, он должен жениться. Поэтому, что ж, предлагаю вам руку и сердце, беременная синьорита!
Ладно я, но мама и папа обрадуются, это точно. Они тебя почему-то полюбили и говорят, что именно тебя мне не хватало. И это при том, что видели тебя всего несколько часов и потому не догадываются, какая ты сagna. Конечно, им проще: они в стороне, а страдать буду я.
И еще, если уже серьезно. Ты упомянула об успехах мальчиков. И вот что я хочу тебе сказать. Мне теперь жутко не хватает музыки, живой музыки, а не той, которую можно слушать на дисках или компьютере. И знаешь, с чего это началось? С чего и с кого? С Леньяго и Джузеппе. Я приехал к дедушке Антонио, но он как раз ушел на почту и в доме был только Джузеппе, который разучивал на клавесине какое-то аллегро юного Моцарта. Я сел рядом и слушал. И вот с той его игры, с того самого аллегро… Короче говоря, что-то во мне перевернулось или, не знаю, открылось. И, прекрасно помню, я тогда подумал: такую музыку играть бы по утрам. Чтобы, проснувшись, слышать это самое клавесинное аллегро юного Моцарта, и чтобы так начинался день, и чтобы так было всю жизнь, и тогда ничего плохого или страшного никогда не случится. Вот так я подумал тогда, я, бывший романтик, человек со странной биографией и темными делами, безразличный ко многому и многим.
Ну ладно, это лирика, а теперь к делу. Какие планы?
Твой Петя».
Через час, уже в полночь (хотя в Милане было только десять вечера), пришло новое послание:
«Петя, что за глупый вопрос про какие планы? Ясно какие: носить беременность и рожать. Даст Господь, это будет где-то в июне. Поэтому мое дело – делать это дело.
А за твой пассаж о музыке и предложение обвенчаться с беременной девушкой – спасибо, тронута. Принимаю твою руку и твое сердце. И кое-что еще, это меня тоже впечатлило.
И всё мы сделаем, даст Бог. Не строй лишних проблем. Мы вместе, а остальное приложится.
Мама и папа прав: тебе меня не хватало целых сорок три года (минус детство, конечно, – короче, с тех пор, как ты стал половозрелым).
Целую тебя. Биче».
Прочтя слова: «Остальное приложится», он вспомнил незнаемого Бичей Окуджаву: «О, были б помыслы чисты, а остальное всё приложится». И следом опять подумал о синьоре Альберто: неужели он как-то узнал про беременность Биче, или его слова – не более чем желание сделать приятное? Та его фраза: «Возлюбленная Данте чувствует себя прекрасно, и вообще с ней всё хорошо». Ничего не понять, когда имеешь дело с разведкой, даже экономической, даже итальянской!
Через пару дней, уже ближе к вечеру, позвонила секретарша из Европейского отдела и пригласила подняться. Петр уже не удивился. Однако стоило бы.
Леонид Олегович пребывал явно в хорошем настроении. Поздоровавшись, предложил сесть за журнальный столик (рядом со столом большим, рабочим, за которым беседовали в прошлый раз), потом приоткрыл дверь в предбанник: «Ольга, принесите нам кофе, будьте любезны!»
Кофе появился почти сразу. Когда неулыбчивая Ольга вышла, Гулибин достал из шкафчика бутылку коньяка и рюмки.
– Есть повод выпить, Петр Андреевич.
– Да? С удовольствием! – изобразил радость Петр, а дальше почти угадал: – А по какому поводу? За вас?
– Точно! Но это пока между нами. Завтра будет объявлено официально, а пока, да, между нами. Сообщаю новость: тёзка вашего отца подал в отставку, вчера.
Петр с ходу понял этот остроумный выкрутас: тезка отца, то есть Андрей – это Андрей Викторович, начальник Европейского отдела. Теперь, значит, бывший начальник. Неплохо. Неплохо для Гулибина, это понятно. Хотя, черт знает, может быть, и для Петра тоже, если…
– Ну а шефом Европейского отдела уже назначен я, – удовлетворенно продолжил хозяин кабинета и поднял рюмку. – Уже подписан приказ, сегодня. Всё! Вот и предлагаю – за это!
– С удовольствием, я рад, поздравляю вас! – Петр тоже поднял рюмку и, когда они чокнулись, выпили и сделали по глотку кофе, решил задать прямой вопрос, как бы по-свойски: – Надеюсь, что теперь с Италией?..
Леонид Олегович вдруг рассмеялся:
– А вот тут – закон парности! Вы утром новости слышали по ТВ или радио?
– Нет. По утрам я ничего не включаю.
– Зря! Так вот, утром передали, что вчера вечером, 13-го ноября, Берлускони подал в отставку. Две отставки сразу, понимаете? Вот смех-то: Андрей Викторович – здесь, а Берлускони – там, в Италии! И анекдот в том, что оба они не знают, что завязаны на одно дело – дело с «Пантиери», наше дело, которое мы сейчас решаем. И надеюсь, решим уже в самое ближайшее время. Да, теперь уж, после, ха-ха, этих отставок, надеюсь, всё это решится довольно скоро, да-да. Особенно если наша компания получит госзаказ на приобретение судов, о которых речь. А теперь, думаю, получит… Так что, повторим по капельке? За наше дело, за сделку с «Пантиери» вместо вашей «Meyer Werft».
– Она не моя. Мне-то всё равно, чья компания осилит, лишь бы… – Петр решил показать себя патриотом. – Да, лишь бы нашей фирме было выгодно, ну и России в целом тоже.
– Грамотно рассуждаете, – подмигнув, похвалил Гулибин. – За отставки и за нас! – И, выпив, принялся радостно пересказывать услышанное утром: – Это сообщило агентство «Франс-пресс». Президент Италии… как его?.. Наполитано принял отставку 75-летнего Берлускони. Ну понятно, с ним ушло и всё его правительство. А еще за какое-то время до того Берлускони лишился большинства голосов в нижней палате парламента, потому что против него выступили даже некоторые члены его собственной партии «Народ свободы», а уж об оппозиции и речи нет.
– Лихо! – усмехнулся Петр. – В их парламенте всегда бардак. Итальянцы! (И успел подумать: интересно, какие теперь шансы у бывшего любовника Биче и вообще где он и с кем, этот парламентарий, который, кажется, председатель комиссии по бюджету, финансам и планированию. Теперь-то он где выплывет? И кем?)
– Да, лихо! Представляете, как Берлускони там всем надоел! По телевидению показали, как, узнав о событии, сотни людей тут же собрались у президентского дворца. Аплодисменты, радостные крики, даже хороводы! А центр Рима запрудили автомобили, мотоциклы – сигналят, шум, гам, треск!.. М-да, Италия, эмоциональный народ, у нас попроще.
– Это точно. Ну а дальше? Какие там перспективы, у кого?
– А бог их знает! Сказали, вакантное кресло, скорее всего, достанется бывшему комиссару ЕС по вопросам конкуренции Марио Монти. Слышали о таком? А я слышал. Крепкий мужик. Вот он, скорее всего, и сформирует новое правительство. Там действительно сложная ситуация. Выведет ли этот Монти страну из кризиса? У Италии огромный долг – более двух с гаком триллионов долларов. Грозит дефолт. В общем, вторая Греция в Еврозоне. Но нам-то это даже выгодно, понимаете? «Пантиери», если мы с ней завяжемся на эту сделку, запросит не слишком, ага, не слишком! Впрочем, задача на сегодня – чтобы люди не в итальянском, а в нашем правительстве одобрили курс нашей компании. А наш курс сегодня – это курс на «Пантиери». Ясно?
– Абсолютно ясно! – закивал Петр, глядя на откинувшегося в кресле Леонида Олеговича. – И есть шансы, что в нашем правительстве?..
– Шансы есть всегда, Петр Андреевич, – назидательно, но с улыбкой ответствовал Гулибин. – Надеюсь, что в данном случае они… ну, немаленькие. – И опять подмигнул.
– Тогда примите еще раз мои поздравления, Леонид Олегович! Я искренне рад, искренне! – зачем-то покривил душой Петр, отставляя пустую чашку.
– Да-да, пора! – перехватил инициативу Гулибин и поднялся. – Еще немного поработаю – и домой. Надо жену обрадовать. Жена – она у меня не просто половина, а ценная половина! А вы женаты, кстати?
– Был. Но… всё может случиться – скажем, через год или два опять буду женат. Ну, если кирпич на голову не упадет.
– Ой, о чем вы! Нам еще жить и жить, расти и цвести! Так? Вот именно! Ладно, будьте здоровы, увидимся и, надеюсь, подружимся, вы мне симпатичны. Я буду держать вас в курсе нашего дела. Может, в Италию вместе поедем, в Триест, в командировку. Там у них штаб-квартира, у «Пантиери», так ведь? Ну, до встречи!
Узнанное от Гулибина как-то не давало покоя, что странно. Странно, но интересно: ну и что дальше? Что впереди, как Петр повторял частенько.
Что до Гулибина, то он действительно стал шефом Евроейского отдела «Росмортуртранса», и в компании это восприняли как должное: еще молодой, перспективный, башковитый, активный, хваткий – такие теперь и нужны, такое нынче время. А к тому же, намекнули Петру, кто-то там (там!) его, Гулибина, продвигает, иначе как бы он, еще год назад чиновник в задрипанной Рязани, вдруг оказался в престижной московской фирме, а уже через годик – такой взлет!
Ладно, с этим вроде всё ясно, а вот что в любимой Италии? Это куда более интересно. И дело вовсе не в ушедшем в отставку 75-летнем Берлускони, который уже, как говорил наш незабвенный разведчик Штирлиц, отработанный материал.
Теперь Петр ежевечерне смотрел новостные телепрограммы и за эти дни узнал следующее. Кандидатуру Марио Монти (как «технического премьера», то есть сроком на год условно) парламент Италии поддержал, а вскоре этого Монти назначили еще и министром экономики и финансов. Ну, дальше обычные прогнозы: что новый кабинет призван стабилизировать экономику Италии и не допустить дефолта, что Монти досталось не лучшее наследство от правительства Берлускони, что есть надежда на помощь Евросоюза, ну и так далее.
Но интересовало не столько это, сколько (в связи с вышеозначенными событиями) судьба одного итальянца.
Ни в компьютерной переписке, ни тем более по мобильному телефону свой интерес засвечивать не следовало, поэтому пришлось призвать на помощь реального Алессандро Конти – реального, то есть живого, а не виртуального. Петр призвал. Они встречались два раза подряд, с перерывом на день. В первый раз Алик получил задание (в виде просьбы, конечно) узнать состав нового кабинета министров Италии, и конкретно – есть ли в нем человек по имени Лукино, да-да, человек с таким именем, ибо его фамилию Петр не знал (ведь не спрашивать же Биче, как фамилия ее бывшего возлюбленного!). Алик всё выяснил. В представительстве его компании на тот день были известны только ключевые посты, а вот в посольстве Италии – все новые министры. Министра по имени Лукино в новом правительстве Италии не оказалось.
Однако интересные детали. В Италии есть так называемый финансовый блок правительства, куда входят два ведомства – министерство экономики и финансов (его временно возглавил сам премьер Марио Монти) и министерство экономического развития Италии (его главой стал директор банка «Intesa Sanpaolo» некто Коррадо Пассера). Так вот, обратился с новой просьбой Петр, нельзя ли выяснить, какие ключевые фигуры в этих министерствах? И конкретно: есть ли среди них человек с нужным именем Лукино?
Алик покрутил головой, потом, естественно, спросил, зачем это Петру надо, и, получив обтекаемый ответ («Для нашего общего дела»), сказал, что попробует. И через день снова вызвал в «Арбат 9». Там сразу заявил:
– Ты платишь за всё, что я сейчас закажу!
– О’кей! Судя по твоей физиономии, ты явно что-то узнал. И что – есть Лукино?
– Есть. Но сначала – стоп, сейчас я заказываю! – Он подозвал официантку и стал кое-как, то есть на корявом русском, выяснять, если ли в данном заведении коктейль «Дайкири». Оказалось, нет. Тогда, сказал Алик, приготовьте нам сами, и по следующему рецепту, записывайте: половина белого рома, треть ликера мараскино, сок лайма (ладно, вместо него можно лимонный сок), сахарный сироп – всё это в блендер, ясно? И потом размолоть три-четыре кубика льда. И в два больших бокала! А, ну еще кофе, кофе!
Когда девушка, записав, ушла, Петр спросил:
– Что это за diavoleria, а по-нашему – чертовщина?
– Ты невежда, друг мой! «Дайкири» был любимым коктейлем Хемингуэя и Джона Кеннеди, это мне моя невеста Рената рассказала. Она же искусствовед, всё знает. Вот когда мы были в Испании на Майорке, то там и попробовали. Чудо! Сейчас убедишься. Конечно, если эти бармены не напутают что-то. Лайма у них нет, видите ли!..
Поговорили о футболе и, когда принесли заказ, Петр поднял бокал:
– За тебя, друг Алик! Спасибо тебе!
«Дайкири» оказался крепким, ароматным и чуть кисловатым. Но Петру понравилось.
– Ну так не тяни – кто он? И как его фамилия?
– Его фамилия – Моретти. Лукино Моретти. Он – заместитель министра экономического развития Италии. Еще год назад этот пост занимал Адольфо Урсо, но когда у него возникли разногласия с Берлускони, он подал в отставку. Теперь Монти предложил на это место твоего Моретти, который до недавнего времени был в палате депутатов парламента председателем комиссии по бюджету, финансам и планированию.
Это последнее Петр помнил: когда Биче рассказывала о встрече с Лукино, то упомянула и о его должности на тот момент.
– Отлично! И как же тебе удалось это выяснить?
– А просто, – ответил довольный Алик. – Это мне синьор Альберто передал для тебя. Я с ним связался через посольство, и он мне тут же всё и сказал. Сказал, какой пост занимает теперь Лукино Моретти. Еще Альберто сказал, что всё в порядке. Передайте нашему другу, сказал, что наши дела в порядке, а ему большой привет. Так что, Петр, тебе большой привет из Рима от синьора Альберто. А, вот, еще он сказал, что надеется на скорую встречу. Это он намекал, кажется, на возможный приезд твоего руководства в Триест на переговоры с моей «Пантиери», так?
Петр вспомнил об аналогичном прогнозе Гулибина.
– Да, теперь это вполне возможно: шеф Европейского отдела моей компании – наш человек, ваш замминистра экономического развития – наш человек, ну и мы с тобой – наши люди. Значит, наше дело – сделка между «Росмортуртрансом» и «Пантиери» – в очередной раз состоится. Мы в восхищении!
– И хорошо. А ты что, недоволен? Чего усмехаешься?
– Твое «Дайкири»… Или твой «Дайкири»? В общем, это чудесно, но кисловато. А платить буду я! Вот и усмехаюсь. Кстати, сей коктейль изобрели твои итальянцы?
– Нет, это кубинское изобретение начала века, как мне рассказала моя Рената. Поэтому в основе его белый ром, тот, который гонят из сахарного тростника. В общем, пиратский напиток – не коктейль, а белый ром, я имею в виду. Ароматный и крепкий, с ног валит, если перебрать. Но мы пьем его в коктейле, так что не беспокойся, к тому же ты не за рулем сегодня. А вот платить – тебе.
– Это я помню, помню. Ладно, Алик, за нашу удачу, за поездку в Триест, за синьора Альберто и, да, за тебя! Спасибо тебе, друг, вперед!
– А зачем тебе был нужен тот самый Лукино, который Моретти?
– Да так… Ну могут быть у меня свои собственные тайны, личные, так сказать?
Глава 9
«Моя беременная девочка! У меня полное несогласие с действительностью, потому что я – тут, а ты – там, а мне надо быть там, чтобы увидеть тебя, видеть тебя, слышать, слушать, любить по ночам, ну и так далее.
Знаешь, я уже много жил, я прожил скорее всего, больше половины, вполне ладил с собой, благополучно развелся с женщиной, которую порочно думал, что люблю, благополучно развелся с родиной, которую непонятно за что все-таки люблю, и вполне искренне полагал, что если не счастлив, то внутренне благополучен, поскольку в общем-то безразличен и даже циничен. Это было до моей случайной встречи около Вероны с синьором Антонио, а затем (благодаря ему же) с его внучкой, прекрасной мулаткой двадцати шести лет, обитающей в Ломбардии. И во мне что-то изменилось.
Я мог бы сказать, что я полюбил, но не скажу, ибо это никчемно, легковесно, даже глупо. Тут что-то другое. Сначала была музыка, которую я наконец услышал, а потом ты сообщила, что у меня будет ребенок. Мой ребенок, но рожать его будешь ты. Вот что невероятно и непостижимо для меня! Если ты скажешь, что это и называется любовью, то ладно, скажи, но я опять повторю про никчемность и даже глупость. Музыка, ты и ребенок. Это и есть любовь? Да ну? А где же тут я?
Я как бы ни при чем. Я сбоку. Я вне этого или над этим. Но я всё чувствую. Получается некая раздвоенность. Это шизофрения.
Я не психиатр, но слышал, что состояние влюбленности считают неврозом. То есть все-таки отклонением от обычной нормы, кратковременным отклонением. Но я-то не влюблен, я просто желаю быть с тобой, видеть, слышать, слушать, как ты играешь, любить тебя по ночам, а утром просыпаться под клавесинное аллегро юного Моцарта, которое играет Джузеппе в гостиной, и знать, что так будет всегда, а раз так, то ничего плохого или страшного никогда не случится.
Напиши мне о себе.
Твой Петя».
«Дорогой мой Петя, ты меня напугал. У тебя что-то случилось?
Дева Святая, ты что? Если ничего не случилось, если на тебя никто не нападает, не стесняет твоих свобод и желаний, тогда что? Ну, называй мое чувство к тебе никчемностью или даже глупостью, но я люблю тебя, и это так просто. Просто жить и знать, что у меня есть любовь, а это ты. Видит Господь, нет проблем!
У меня нет проблем, а ты их строишь в себе. Зачем? Ты есть мой первый мужчина, а если так, то на всю мою жизнь. А почему первый, если был тот, от которого Джино? А вот тут ты прав: тогда, восемь лет назад, случилась действительно влюбленность, кратковременное умопомрачение – ну да, невроз. Две ночи – и всё. А потом я пришла в себя. Не хочешь дальше, не хочешь так, чтобы всегда, – пошел к дьяволу! Вот потому он и не стал моим мужчиной, я его не любила, как теперь понятно, я была лишь влюблена, потеряла голову, отдала себя. Невроз, именно.
А ты – другое дело. Плотская близость – это потом. Я долго привыкала к тебе, к тому, что ты есть, существуешь. Потом захотела, чтобы ты стал мне другом, и ты стал им, и мне было с тобой хорошо, будто рядом мой родной брат, а это еще и потому, что внезапно заболел и умер дедушка Антонио, и ты мне будто открылся. А потом я захотела отдаться тебе, стать твоей. И не прогадала: ты это сделал чудесно, и я и не заметила, как растворилась в тебе, а ты во мне. Вот это и получилось моей любовью с моим первым мужчиной. А первый – это для меня тот, кто стал моим навсегда, который мне нужен и днем, и ночью, а когда важнее, я не знаю. Ты первый, Петя, первый и единственный.
Приезжай ко мне, когда хочешь, когда есть возможность. Буду тебе я, будет тебе музыка по утрам, и вообще музыка, и мальчишки будут тебе рады, и мы будем целоваться и ласкаться долго, и я еще устрою тебе какой-нибудь секс-спектакль, и надеюсь, наш ребенок, который во мне, не будет возражать, потому что он еще совсем крохотный, где-то три месяца, и пока даже не портит мне живот.
Ты меня понял, и хватит хандрить, лучше прилетай.
А, вот что еще, Петя. Недавно мне попалась книга по феминизму. Бред, конечно, потому и бросила почти сразу, но успела вычитать одну фразу, даже выписала ее. Вот она: «Любовь никогда не является «невинной», но всегда битвой за подчинение и доминацию, всегда средством разрушения защитного поля другого с целью подчинить его нашему желанию».
Зачем я ее выписала? А чтобы знать, что с тобой я не такая. Я с тобой – полная противоположность этому постулату. Я никогда не буду бороться за подчинение тебя себе. Почему? Мой мужчина (а только ты – мой) – это свободный мужчина, всадник, идальго, Hidalgos solariego, как говорят испанцы, идальго по происхождению, мужчина из благородной семьи, рыцарь. Я это быстро поняла, Петя. Поняла, кто ты есть. А когда услышала о твоих итальянских генах, о твоей прабабушке-маркизе и даже об этом ненормальном генерале Грациани, тоже маркизе, и потом, когда увидела твоих родителей на вашей даче, то вёе поняла, Петя, всё поняла о тебе. Ну а когда ты мне потом написал, что в твоем роду Чичериных были всякие знатные, благородные люди и воины-генералы, то тут уж и вовсе всё сошлось. Ты Hidalgos solariego, Петя, вот ты кто. Как же на такого поднять руку в душе, как же пытаться подчинить его себе? Это же значит против правил – правил общества, света, традиций, против Бога, наконец.
Понял, мой идальго?
Теперь о делах суетных.
Я в норме. А так и будет, даже сглазить не боюсь. Мальчики занимаются, дом полон музыкой. Я с ними довольно строга, но так надо пока, потому что у них сейчас самый возраст, когда надо получить базис, хорошую школу фортепиано. Ну, с Джузеппе проще, он послушный, его особо понукать не надо, а вот с Джино надо построже. Но в целом – нормально. Я занята в концертах, готовимся к Рождественскому музыкальному фестивалю в моей консерватории. Эх, если б ты прилетел на Рождество, то вот бы и услышал меня, мою девочку флейту-пикколо! Впрочем, это не главное. Главное – чтобы ты приехал, идальго. Твоя лошадь расковалась, что ли?
Твоя Беатриче».
«Моя прекрасная, ты права, конечно, права, ты владеешь истинной правдой, а мы, дураки, ходим вокруг да около! Поэтому ты права изначально, природно – всегда, с рождения и на всю жизнь. Я это понял еще в Милане. Выходит, не такой уж я глупый и слепой. Короче – ты!
Что до моей лошади, то недавно ее подковали. Долго рассказывать, какой кузнец ее подковывал и как, но в финале этого дела принято решение о командировке. Куда? В Италию! Правда, не в Милан или Венецию, а невдалеке от последней – в Триест. Как переводчик, я опять понадобился большим людям моей компании, конкретно ее генеральному директору, шефу Европейского отдела и его заму, вот мы и летим вчетвером на переговоры в Триест, в штаб-квартиру компании “Пантиери”, с которой дружим давно, но теперь, кажется, особенно, потому что внезапно возник шанс заключить взаимовыгодную сделку во славу России и Италии. А еще с нами будет московский представитель «Пантиери» некто Алик (Алессандро), которому, если помнишь мой рассказ, из всех известных ему русских слов более всего нравится слово «телятина»; мы там с ним соединимся (он прибудет из Рима, из родительского дома, где проведет Рождество), а потом, после переговоров, мы все вместе улетим в Москву.
Я тебя обрадовал? Надеюсь.
Теперь о сроках. У нас были заказаны билеты на 7 января. На 7-ое, поскольку нам дали знать из Триеста, что именно с этого дня в Италии начинается деловая жизнь после рождественских каникул. У нас-то еще они не заканчиваются, но мы всё равно летим. Да, нам дело важнее, вот и летим.
Видишь как! То есть получалось так, что на само Рождество я к тебе не попаду, и это безумно жалко. Так я думал в течение дня, горевал-горевал, а потом вспомнил тебя, твою формулу, подаренную мне: «Не строй лишних проблем!» И вспомнив это, пошел к одному большому человеку в моей фирме, с которым немного (чуть-чуть) подружился, и попросил его посодействовать тому, чтобы меня отпустили на каникулы не 30го декабря, как всех, а на неделю раньше, ну а в Триест я приеду сам, потому что буду от него уже относительно недалеко, то есть в северной же Италии. И что ты думаешь – мне позволили! Похоже, твоя Святая Дева шепнула им, безбожникам, за меня словечко. А от заказанного для меня билета в Триест я уже отказался и вместо этого заказал билет на Милан.
Значит, запоминай. Я вылетаю под самое Рождество, 24-го, тем же рейсом, что и в прошлый раз. Рейс AZ-561, прилет в Мальпенса в 21–05 по-вашему. Теперь так: поскольку это Сочельник, то не встречай меня, готовь стол и так далее, я прекрасно доберусь сам. Вот уж не проблема!
Напиши мне. Целую. Привет мальчишкам.
Твой идальго».
«Петя, ты перепутал: это не Дева нашептала, это дары волхвов. Мне, под самое Рождество!
И я тебя непременно встречу. Да, и шляпу свою не забудь, а то как же я тебя узнаю в толпе? А вообще у нас даже снег выпал на минуточку, так что шляпа будет по делу.
Всё правильно. Рождество – это у нас семейный праздник. Есть даже поговорка: «Natale con i tuoi e Pasqua con chi vuoi» – то есть встречай Рождество с семьей, а Пасху – с кем хочешь.
Всё правильно: ты прилетишь и будешь с семьей. Я тоже.
Твоя Биче».
Если говорить именно о Милане, то тут Петр оказался в четвертый раз за период его итальянского романа. В четвертый раз за полтора года, и по своей воле – такого постоянства еще не бывало в его путешествиях. И вполне понятно почему. Биче. Биче, ее дом. Да и какие тут путешествия, если едешь к ней, возвращаешься к ней, к ней вместе с собой? Тут что-то другое. Что? Ему хорошо. Просто хорошо. Если одном словом ответить на вопрос, как твоя, Петр Чичерин, жизнь, то вот и ответ: хорошо. Но в это «хорошо» обязательно входит и другое «хорошо»: чтобы было хорошо твоей любимой. То есть Биче. Такого у Петра еще не было. Не было в его прошлой жизни такого, что можно определить сделанным им открытием: «Любить – это хотеть, чтобы другому было хорошо». Всего-то.
Однако Милан в Рождество – это что-то отдельное. Хотя главным стало не столько то, как и что в городе, сколько то, как и что в доме.
24-го был концерт в консерватории, как бы предвосхищающий Рождественский фестиваль, концерт учеников консерватории, и в нем выступал Джузеппе. Такая честь юноше, которому еще не исполнилось четырнадцати. Биче и Джино, понятно, не могли этого пропустить, но в девять вечера прилетал Петр, и, чтобы успеть в аэропорт Мальпенса, Биче упросила свое руководство изменить программу так, чтобы Джузи играл в первом отделении и одним из первых по порядку. Так и вышло. Петр, конечно, не был свидетелем успеха мальчика с кудряшками (уже не мальчика, но так он засел в памяти), но узнал об этом сразу же в аэропорту, когда Биче и Джино встретили его. А Джузеппе? Он остался дослушивать концерт, и вообще он до сих пор неважно переносит поездки в машине, объяснила Биче, поэтому сейчас заедем в консерваторию, заберем его с собой – и домой, нас ждет рождественский ужин. А на рождественской службе в храме они были вчера. Сегодня же – Сочельник.
Значит, рождественский ужин – и тут уж Биче со Стефанией постарались. Всё, как положено у итальянских католиков. Перед началом трапезы, сказала Биче уже за столом, у нас зачитывают отрывок из Евангелия, и делает это отец или старший мужчина. И передала Библию Петру: «Вот этот отрывок, от Святого Луки, читай!»
Атеист Петр послушно и, кажется, неплохо, с чувством, прочитал:
– В шестой же месяц послан был Ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обрученной мужу, именем Иосифу, из дома Давидова; имя же Деве: Мария. Ангел, войдя к Ней, сказал: радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами. Она же, увидев его, смутилась от слов его и размышляла, что бы это было за приветствие. И сказал Ей Ангел: не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога; и вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и Царству Его не будет конца.
Петр смолк, а все сидящие за столом тут же поднялись и, опустив глаза, что-то зашептали. Это они творят общую семейную молитву, стало понятно.
Потом Стефания подавала еду, и тут Биче опять принялась объяснять:
– Ужин в Сочельник, рождественский ужин, в Италии в основном рыбный. Главное блюдо – карп. Но вообще рыбных закусок должно быть четыре, пять, а то и больше. У нас сегодня четыре. Не проголодаешься, Петя? Молодец! А мясо? А мясо будет завтра – на рождественский обед, понял! Если ты благочестивый католик, как все мы, то завтра в рождественский обед тебя ждет непременная лазанья, а еще…
– Лазанья – это что? – наивно спросил благочестивый католик.
Тут слово взяла Стефания:
– Это самое традиционное блюдо Италии. Слышала, оно родом будто бы из Болоньи. Знаете такой город, синьор?
– Конечно, знает! – опередил Петра Джино. – Есть такая футбольная команда в серии А.
Петр подмигнул мальчишке, Биче не забыла сделать замечание сыну, чтобы не перебивал старших, а Стефания продолжила:
– Значит, лазанья готовится из слоев теста вперемешку со слоями начинки, их заливают соусом «бешамель». Ну а сама начинка – мясное рагу или фарш плюс помидоры, шпинат и сыр пармезан. Это очень вкусно и очень сытно, синьор!
– Не сомневаюсь, тем более в вашем исполнении, – галантно сказал синьор, а Биче завершила описание завтрашнего обеда:
– Так, про лазанью ты понял, а после нее тебя ждет запеченный ягненок с картошкой и артишоками. Что такое артишоки невеждам известно?
– Известно. Овощ такой.
– Молодец! Смотри-ка, ты вполне грамотный, Петя… А артишоки у нас законсервированы. В маринаде.
– И с оливковым маслом, – досказала Стефания.
– Мы в восхищении! Какой обед завтра!
– Рождественский! А сейчас кушай карпа, идальго, отец!..
Ночью Петр услышал такую новость:
– Джино дал согласие на то, чтобы мы спали вместе.
– О как! Спасибо. И как он это выразил?
– Это я ему сказала пару дней назад, сказала, что ты прилетаешь. Мы ужинали, сидели всей компанией за столом, и я сообщила о твоем прилете. Джино вдруг спрашивает: «И что, Пьетро опять будет спать в твоей комнате, мама?» Джузеппе, я заметила, как-то презрительно поглядел на него – дескать, дурачок! – а я говорю: «Во-первых, не Пьетро, а Петя, а во-вторых, мы с Петей любим друг друга, а раз так, то мы и спим вместе, на одной кровати». – «Если так, то и хорошо, и спите», – спокойно покивал Джино, и тут, на волне этого одобрения, меня понесло: «И вообще Петя тебе отец». Джино удивился: «Какой отец – новый?» – «Нет, – говорю, – не новый и не старый, а единственный, он – padre, и всё… Хотя нет, не всё: у вас, дети, будет брат. Или сестра, не знаю, но кто-то будет». – «Это как?» – вытаращил глаза Джино, а Джузи рассмеялся: «Я тебе говорил как, и ты прекрасно знаешь. Элементарно!» Я тоже засмеялась, и Джино потом тоже. «А можно братика, а не девчонку?» – протянул просительно. «Это уж кого нам Бог даст. Кого бы ни дал – всё от Бога»… А ты, Петя, кого хочешь?
– Ты права: кого Бог даст. А Джино молодец. А вообще-то это ты молодец… А скажи, когда эти мудрецы-доктора точно скажут, кто у тебя в животе?
– Точно – после 16-й недели, сделают УЗИ и скажут. Значит, где-то в середине или в конце января. Как назначат. Всё хорошо.
– Да, хорошо. А я и не рвусь знать – кто. Даже лучше не знать, так интересней. Как думаешь?
– Как ты. Хотя, если будет мальчик…
– Стоп! Не надо! Я знаю, о ком ты подумала. Я тоже об этом же. Об имени… Но всё, не будем об этом!..
Они еще говорили, но уже не о важном. И это хорошо, что не о важном, потому что о последних событиях, волновавших Петра в Москве, в том числе о том, что ему удалось дознаться, какой пост сегодня занимает в Италии отец Джино, он не хотел рассказывать, и, слава богу, Биче не любопытствовала, просто спросила, как у него на фирме, и он ответил обтекаемо: «Да всё прекрасно, если мы опять крепко дружим с вашей триестской компанией – иначе как бы я чудесным образом сейчас попал к тебе?» Это ее в целом удовлетворило, и разговор переключился на тему грядущих рождественских концертов в консерватории, в которых Биче занята. Потом говорили о музее синьора Антонио в Леньяго, потом о родителях Петра, потом друг о друге, и это последнее перетекло в новый этюд любовной близости. Наконец Биче попросила:
– Дай мне поспать, дорогой, я устала за сегодня, а завтра у меня еще выступление с оркестром. Всё, я засыпаю счастливой. А тебя завтра ждет подарок. Как это какой? Рождественский, прямо с утра!
Рождественский подарок прямо с утра – это были звуки аллегро Моцарта. Под эти звуку Петр и проснулся. Сразу понял: это Джузеппе играет для него в гостиной, это Джузеппе, а Биче не забыла, чтобы так и вышло – так, как он хотел, как мечтал: чтобы просыпаться под звуки этой музыки, чтобы так начинался день, и чтобы так было всю жизнь, и тогда ничего плохого или страшного никогда не случится. Он понял: Биче и Джузеппе. Значит, ничего плохого или страшного не случится никогда…
Вскоре после позднего завтрака (позднего, поскольку сегодня выходной и все как-то расслабились, заспались) Петр на машине Биче отвез Джузеппе на вокзал и посадил на скоростной поезд до Вероны, откуда на автобусе юноша доберется до Леньяго, чтобы провести дома рождественские каникулы. Проводил, купил себе там же, на вокзале, билет до Триеста на 7-е января и вернулся домой (домой! – как странно утверждать в себе это слово, это понятие применительно к себе). В спальне перед большим зеркалом во весь рост Биче примеряла вечернее концертное платье, в котором сегодня собиралась играть. Петр уселся в кресло и стал наблюдать.
– Уйди, пожалуйста, я полуодетая, мне неловко!
– И это после того, что ты вытворяла ночью?
– Ночью я вытворяла, а сейчас примеряю. Уйди!
– Ни за что! Мне нравится. Разве тебе не нравится, что мне нравится любоваться тобой?
– Нравится, но ночью. А сейчас я репетирую.
– Что – позы в новом платье?
– Петя, ты gonzo!
– Кто-кто?
– Ну, то есть смешной дурак, вот ты кто! Я не позирую, а играю в голове мою партию флейты для концерта Вивальди фа-мажор. Это большая флейта, а не моя привычная пикколо. Волнуюсь немного. Но всё будет хорошо. Сегодня и всегда. А сегодня – Антонио Вивальди, флейта. Это Венеция и Бог. Ведь Вивальди родился в Венеции и всю жизнь оставался священником. Священник-композитор, вот такое чудо, правда? Флейта Венеции… Вечером услышишь.
– И увижу?
– А как же! Я же буду впереди оркестра. Представь: темнокожая женщина в глубоко декольтированном платье с серебряной флейтой у губ. И на это чудо ты будешь глядеть, не заплатив, кстати, ни одного евро! Тебе везет, идальго!.. И все-таки уйди, ты мне мешаешь, не могу сосредоточиться при тебе. Пе-тя, ну, уходи к дьяволу!..
Так и пошла его жизнь в эти рождественские дни – музыка с утра и почти до ночи, а ночью… А что, ночью – разве не музыка опять же? Он вспоминал старика Антонио, его рассуждения о том, что музыка – это состояние на всю жизнь, как и истинная любовь, которая тоже состояние на всю жизнь, и счастливец тот, кому Бог дал понимать это, ну уж если не понимать, то хотя бы чувствовать такое, пусть бессловесно, глухонемой душой. Я понимаю, сказал себе Петр, я счастливец. Старик Антонио указал мне путь, верный путь в лабиринте, а возникшая там Биче дала руку и повела за собой. Не было солнца, только масляные факелы горели на стенах, и темные провалы ходов открывались вправо-влево, но меня вели верно, вели и ведут.
Новогодние дни провели в Бергамо, втроем, вместе с Джино. Вот такой подарок от Биче, это она заранее организовала, забронировав там двухкомнатный номер в отеле, с 31 декабря по 3е января. Утром 31-го и отправились туда на машине, а это всего в сорока минутах езды от Милана, у самого подножия Альп. Истинная Ломбардия, говорила Биче, ведя свою «ауди» и кивая на заснеженные горы слева, а сам Бергамо, безусловно, один из красивейших городов Ломбардии, вот увидишь: городок, окруженный крепостными стенами, башни, башни, купола церквей – и всё это на фоне гор, а отель, где мы будем жить, называется «Доницетти-отель».
И продолжила, улыбаясь, но с иронией:
– Тебе известно, невежда-идальго, кто такой Доницетти? Ну, в общих чертах, понятно, что с тебя взять! Значит, Гаэтано Доницетти – наш великий композитор девятнадцатого века, автор знаменитых опер. Например, «Любовный напиток» – знаешь такую? Ну, ясно, ясно!.. А родился Доницетти именно в Бергамо, где и умер, кстати, и похоронен там же в базилике Санта-Мария-Маджоре, рядом со своим первым учителем Симоном Майром, это ты увидишь, Петя, я покажу, и ты Джино, тоже увидишь. Историю надо знать, а историю музыкальной Италии прежде всего, понял, Джино! Э, как ты говорил, Петя? Французы предпочитает говорить о политике, а итальянцы – об искусстве, так? Ну, вот мы и говорим.
– Я сказал – об искусстве и футболе, – поправил Петр.
– Ну, это мужчины о футболе…
Новогоднюю ночь провели в ресторане своего отеля. Ну не всю ночь, а только до двух часов, потому что Джино положено было спать, и так уж мамочка смилостивилась – позволила сыну просидеть в ресторане так долго. Ели, пили, слушали музыкантов, общие тосты, разноголосую речь всяких туристов – любителей горных лыж и прочих праздных путешественников. В общем, хорошо было, а Джино так и вовсе чувствовал себя совсем взрослым, ибо ему позволили выпить глоток шампанского, а затем объедаться мороженым «страчателла» (кстати, действительно вкусная штука это знаменитое итальянское мороженое из сливок и тертого шоколада). Но в два часа ночи всё это кончилось – поднялись к себе в номер, Джино улегся в своей комнате, а взрослые еще сидели у себя за маленьким столиком и попивали купленное в баре вино. Хорошо им было.
В следующие дни гуляли по городу и окрестностям, посетили близлежащие горнолыжные базы, полюбовались на горные трассы и спуски, поднялись на подъемнике аж почти на две с половиной тысячи метров. Там слепило солнце, слепил снег, и лучше всех было Биче, поскольку она не забыла прихватить из дома темные очки и красовалась в них – темнокожая женщина в темных очках на фоне сверкающей белизны. Петр ее такой и сфотографировал, попросив в тот момент улыбнуться, чтобы еще засверкали ее зубки. Стоит, улыбается, обняв Джино, тоже улыбающегося. Мама и сын – мулаты на фоне заснеженных гор… Еще гуляли по здешнему природному парку, огромному, хвойному, среди холмов. Сей парк, оказалось, так и называется – «Природный парк Бергамских холмов», Parco naturale dei colli di Bergamo.
Что еще? Храмы, дворцы, крепостные стены, Старый город, Новый город. В Старом – остатки римской городской стены, терм, древний акведук. Ну и всё связанное с Доницетти – церковь Санта-Мария-Маджоре с его могилой, а у подножия одного из холмов – театр его имени.
Что еще? Еще заглянули в Исторический музей, находившийся в бывшем францисканском монастыре. И вот там среди прочего Петр увидел стенды с картинами об Итальянском походе Суворова. Оказалось, наш славный генералиссимус в ходе этого похода взял не только Брешию, о чем Петр уже знал от синьора Антонио, но и Бергамо. На том же стенде Петр прочел: «12 апреля 1799 года авангард князя Багратиона, награжденного за взятие Брешии русским орденом Святой Анны, овладел переправой через Ольо. Не дожидаясь остальных войск, казаки генералов Грекова и Денисова бросились за отходившими французами и с ходу ворвались в многолюдный Бергамо, овладев городом и цитаделью. 14 апреля вся союзная армия под командованием маршала Суворова дошла до реки Адды и расположилась в виду неприятеля. Суворов вошел наконец в соприкосновение с главными силами итальянской армии французов генерала Шерера и мог теперь подготовить всё для основного удара».
Петр прочел весь текст и уже своими словами пересказал его Джино. Это, добавил в конце, про старую дружбу России и Италии. Про освобождение от Наполеона. Понял? Джино что-то понял. Но вдруг спросил:
– А как это так? Наполеон завоевал Италию, это плохо, а на нашей консерватории в Милане написано, что ее основал тоже Наполеон, это хорошо. И как это так?
Биче уж приготовилась что-то ответить, но Петр опередил:
– Это значит, что один человек может и то, и то – делать добро и делать зло. Хорошо, если добра больше.
– А Наполеон чего больше? – тут же последовал понятный вопрос мальчика.
– Чего? Не знаю, – признался Петр. – Вот ты вырастешь, станешь читать умные исторические книги и скажешь мне, что ты понял.
– Ладно, тогда скажу, – пообещал Джино, на что Биче проговорила, усмехнувшись:
– Это обнадеживает, вот и разберемся наконец…
Они покинули музей, а Петр всё думал о Суворове, о его Итальянском походе. Нет, все-таки это приятно. Приятно, когда вдалеке от родины случайно встречаешь какие-то положительные сведения о своих соотечественниках или о России вообще. Это хорошо.
Да, хорошо им было. В последнюю ночь Биче так и спросила:
– Тебе было хорошо?
– Не люблю слова «было».
– Ладно, тогда просто: тебе хорошо?
– Мне хорошо. Хорошо – с тобой, с вами. Ты и Джино, и я тут же. Мне хорошо. Мы, эта наша поездка, Бергамо… Кстати, а бергамот – отсюда?
– Именно! Это гибрид померанца и цитрона, но название «бергамот» – в честь Бергамо, потому что именно здесь его впервые стали культивировать и продавать как масло. Началось с масла, а потом… где его только не применяют! В чай, это понятно, в парфюмерии. А еще, Петя, бергамот – он для твоего будущего. В смысле? В смысле, лечить плешивость.
– О как! Думаешь, меня это ждет?
– Шучу. Судя по шевелюре твоего папы, я на это обратила внимание, не похоже. Ты же из благородного семейства, мой идальго!.. А что еще хорошо?
– Ты. Просто ты – одним словом. Вот ты стоишь на сцене перед оркестром, вся темная, в темном платье до пят, глубокое декольте, а у губ – серебристая флейта. Она отведена в сторону, вправо, и звуки, звуки, мелодия. Вивальди, да. Этого я уже не забуду. Ты и флейта, ты и Вивальди. Жаль, в тот момент я тебя не сфотографировал, в голову не пришло, да и фотоаппарата не было, жаль.
– Нет проблем! Вот вернемся домой, я специально оденусь для тебя и стану играть на флейте – вот и фотографируй.
– А потом платье снимешь?
– Facilmente!
– Это что за слово?
– Ну, от semplice, то есть просто, очень просто, совсем просто – facilmente!
– А, ясно. Это значит «запросто», по-нашему.
– Ну хорошо, пусть так. Платье сниму facilmente. Только флейту отложу. И чтобы Джино уже лег спать. Тогда – да, тогда – пожалуйста и с удовольствием.
Глава 10
Утром 7-го января Биче отвезла Петра на вокзал, к первому поезду до Триеста, скоростному. Там, у вагона, они и простились, теперь надолго, потому что после завершения переговоров в Триесте Петр с коллегами должен был лететь в Москву.
Да, теперь они прощались надолго – скорее всего, до лета, до отпуска, если вдруг не случится новая командировка в Триест, но это вряд ли. Поэтому они планировали так: Биче должна родить где-то в июне, а Петр прилетит в Милан примерно в это время. Примерно – потому что надо еще утрясти с руководством компании срок отпуска.
Они простились, небо над вокзалом светлело, да и вообще всё было хорошо. Да-да, говорила Биче, всё у нас хорошо, было, есть и будет, всё организуется, мы любим, а если так, то никаких проблем, не те теперь времена, чтобы были проблемы, тем более неразрешимые, не война ведь или что-то в этом роде. Ну да, согласился Петр, остается только пожелать, чтобы кирпич на голову не упал, как говорят в России. Биче ответила фразой, смысла которой он не понял: «Discorsi campati in aria». Она стала объяснять: дескать, это ни на чем не основанные речи. Он кивнул: наверное, так. «Береги себя!» – «И ты, и ты!»
Петр прошел в вагон, нашел свое кресло, забросил шляпу и дорожную сумку в нишу сверху и уселся. Вскоре поезд мягко тронулся и быстро набрал скорость. И десяти минут не прошло, как кончились городские постройки и в окне замелькали пейзажи Ломбардии. До Триеста пять с половиной часов, можно спокойно думать, глядеть в окно, потом сходить в бар или ресторан, почитать купленную на вокзале «La Gazzetta dello Sport», чтобы разобраться в причинах относительно неудачной игры в этом сезоне любимого «Милана», который лишь на четвертом месте после 16-ти туров, вот беда-то!
Однако думалось не о футболе, а о Биче. Он вспомнил их утренний разговор, да нет, даже не то что утренний, а предутренний, потому что он проснулся в пять, разбудил Биче, и они, еще с вечера договорившиеся подняться в шесть или в половине седьмого (поезд на Триест отходил в 9-05), могли напоследок заняться любовью. Так и было, и вот после этого Биче сказала:
– Мы решили не обсуждать пол и имя ребенка, а вот по поводу цвета его кожи ты что думаешь? Я прочитала, знаю. Знаю, какие варианты.
– И я знаю. Тоже выяснил.
– Отлично. Ну, говори.
– Говорю. У нас с тобой возможны все три варианта. По законам генетики и теории вероятностей. Три: белый ребенок, мулат и так называемый светлый мулат, то есть нечто промежуточное между мулатом и белым.
– Точно! Ну, какой будет на сей раз, нам неизвестно, но вот я поняла, почему в прошлый раз, то есть в случае с Джино, получился мулат.
– Ясно – так Бог решил.
– Не иронизируй!.. Да, решил Бог, а почему так решил? О! Потому что в том случае – в том, понимаешь! – главней была я, именно я, а не мой… партнер, ну, тот самый Лукино. Я была главной, поэтому Бог решил в пользу моей вероятности, то есть чтобы Джино стал как я – мулатом. Вот и всё мой дорогой.
– Классно! Ну а в нашем с тобой случае? Кто у нас главный?
Биче хитро улыбнулась:
– Если я скажу, что главный – ты, то ты еще подумаешь, что я подлизываюсь или играю. Поэтому – нет, скажу правду: мы с тобой совершенно равны, и пусть на сей раз Бог не решает, а бросает кости и смотрит, что выпадет. А я его прошу, чтобы ребенок был как я или как ты – белый или мулат… Впрочем, кто бы ни был, я его уже люблю…
Вот такой разговор о теории вероятностей или, если по Биче, про Бога, бросающего кости. Что ж посмотрим. А пока… Пока, вернувшись в Москву, надо наконец всё рассказать родителям: что Биче беременна, что они решили летом обвенчаться. А вот что дальше, еще не решили: как и где будут жить, ибо есть вопросы, главный из которых – работа. Ведь кто он, Петр? Всего лишь переводчик, в России это востребовано – отличное знание итальянского и английского, – а вот в Европе? Да и Биче с ее музыкальным образованием, флейтистка, к тому же без знания русского, – тоже проблема, если речь пойдет о ее переезде в Россию… Ладно, это так, но это потом, а пока надо рассказать родителям о фактах и ближайших планах. Пусть обрадуются, они этого давно ждали.
Потом Петр стал прикидывать, успеет ли он, приехав в половине третьего в Триест и разместившись в отеле (номер уже забронирован), добраться до тамошнего аэропорта, чтобы встретить прилетающих из Москвы своих коллег по переговорам (кроме Алика, который должен приехать из Рима, ибо тоже отбыл домой на рождественские каникулы). Получалось, что если поезд прибудет в Триест по расписанию, то в аэропорт можно успеть. И хорошо, ибо начальству всегда приятно, когда его встречают.
Покончив с расчетом времени, он наконец углубился в газету, читая о «Милане» и вообще о всяких футбольных новостях, как вдруг его тронули за плечо. Вскинул голову – и сразу узнал, хотя улыбающийся человек, стоявший в проходе у кресла, был в шляпе, а в прошлый раз она на нем отсутствовала, ибо тогда, теплой осенью, миланцы ходили без шляп.
– Добрый день, синьор Альберто, – будто не удивившись, поздоровался Петр и сделал движение, чтобы приподняться.
Тот мягко надавил на его плечо:
– Сидите, дорогой синьор Пьетро, зачем этот этикет, сидите! Ах да, вы просили, чтобы я называл вас просто Петр. Правильно? Ну вот, а я просто Альберто, да, именно так, я вам уже говорил. Рад вас видеть, очень рад! И не могу не отметить: вы человек с крепкими нервами – увидели меня и даже не вздрогнули. Вам бы в разведке работать.
– Не дай бог!
– Не зарекайтесь, синьор!
Чёрт, до чего же он симпатичен, этот разведчик-благодетель!
– Опять следили за мной? – спросил Петр и наконец улыбнулся.
– Тс-с-с! – Альберто шутливо приложил палец к губам, кивнув на пассажира в соседнем кресле, и подмигнул: – Конечно, следил, как же еще вас поймаешь в нашем славном Милане! Рано же вы собрались на вокзал, я почти не выспался. Ну да ладно… А вот что, вот что! В следующем вагоне есть свободные места рядышком, двойные – давайте переберемся туда, поговорим, сидя вместе, вы не против?
– Увы, не против. Не зря вы не выспались и оказались в этом поезде. И что – до Триета?
– Я? Нет, я до Вероны, потом вернусь обратно в Милан, и спать, спать! Так что я уж только до Вероны, это час-сорок, думаю, мы успеем наговориться… Э, вещи ваши не забудьте, сумку и шляпу свою, шляпу!
Петр усмехнулся:
– И что это мне все и всегда напоминают про шляпу! А я и не думаю ее забывать. Но всякий раз напоминают, вот черт! Ладно, ведите меня, Сусанин.
– Как вы сказали? Это кто такой?
– Мифический персонаж русской истории. Будто бы завел завоевателей в глухой лес и тем спас царя, нашего первого Романова.
– О, преклоняюсь! И этого героя, конечно, убили.
– Причем зверски, – подтвердил Петр.
– Да, ваша история, ваша русская история! – говорил Альберто, двигаясь по проходу. – Чудесна ваша история! Хотя и наша не хуже. Я, знаете ли, большой русофил и кое-что читал, знаю – про Россию, я имею в виду.
– Вот как?
– А вы что думали? Как бы еще, если бы не мои знания о России, как бы еще я стал работать не в каком-то там отделе моей фирмы… ну, моей фирмы, вы понимаете… а именно в ее Русском отделе? И мне хорошо работается, правда. Вот и с вами имею честь быть знакомым, а вы мне сразу понравились, клянусь Богом, сразу. Такая история! Да, понравились. Новый русский друг, и очень, очень приятный, к тому же даже не вздрагивающий при внезапном появлении нежданного человека. Да, сразу понравились.
Наконец они достигли свободных кресел в соседнем вагоне и уселись друг напротив друга.
– А вот это мне странно, – покачал головой Петр, реагируя на последние слова Альберто, – странно, что я вам понравился с ходу. То есть и вам тоже. Почему-то я многим нравлюсь с первого взгляда. Что же в моей физиономии такого, что вызывает доверие и симпатию? Не пойму! Ведь я человек необщительный, молчаливый, даже угрюмый иногда. И тогда почему?
– Бог вас знает, – откликнулся довольный Альберто. – Что-то в вас угадывается доброжелательное. Что? Отсутствие агрессивности, некое внутренне благородство. Вы же из дворянского рода, кажется?
– А то вы не знаете! – хмыкнул Петр. – Не сомневаюсь, уже досье на меня имеете.
– Не гордитесь! Хотя кое-что знаю, конечно.
– Это понятно. Но если так, если, ладно уж, не любовь с первого взгляда, а симпатия с первого взгляда, то тогда почему… Почему одна дама… Почему она не с первого взгляда, даже не со второго, а лишь с третьего?
– Это зависит от дамы, они разные, как известно. Ну, симпатия не с первого взгляда, а с третьего – и что? Ведь в конце концов всё хорошо, даже прекрасно?
– А вам и это известно?
– Несомненно.
– А то, что у нас будет ребенок, тоже известно?
– А вот это, клянусь Святой Девой – нет! Но, Петр, я вас искренне поздравляю! – Альберто разом смахнул иронию с лица и расплылся в улыбке. – Поздравляю, вашу руку! – и хлопнул себя по коленям: – За это стоит выпить, как считаете? Непременно! Русский и итальянка, Петр и Беатриче! Чудесно! Надо выпить за союз наших прекрасных стран, союз, скрепленный любовью и общими детьми! Поэтому – что? Ехать далеко и долго, пошли в бар, он в следующем вагоне, я ставлю и я плачу! За мной!
Бросив шляпы на свои кресла (дескать, занято), они прошли в вагон-бар, уселись, и Петр попросил взять ему белого мартини с лимоном и льдом, ну и, конечно, кофе. Выпили за будущего младенца. Посчитав преамбулу отыгранной, Петр спросил:
– И что? Я слушаю вас, Альберто.
Но тот вдруг заговорил о футболе, о неудачах «Милана», о том, что на сей раз Петру не повезло, поскольку нынче двухнедельный перерыв в чемпионате, рождественские каникулы, и на Сан-Сиро не сходишь, следующий тур начнется только 8-го января, а Петр уже будет в Триесте, а в Триесте тоже не сходишь, ибо там и команды-то своей нет в серии А. Значит, подытожил, в этот приезд без футбола. Но, но, но… Но есть о чем поговорить и кроме футбола, правда?
– А, все-таки так! – Петр отхлебнул кофе и развернулся к лукавому собеседнику. – Ну, вот я и спрашиваю: так что?
– Что? – продублировал Альберто и тоже сделал глоток. – Да о многом и ни о чем. О ваших переговорах с «Пантиери» вроде всё ясно. Мы постарались, вы постарались, все постарались, и теперь, без сомнения, обе стороны подпишут договор о намерениях, он будет не жестким с итальянской стороны, и, уверен, потом в Москве, в вашем правительстве, это одобрят. А значит, мы получим хорошие заказы, обеспечим рабочие места, прибыль и прочее, некий экономический рост в судостроительной отрасли, а вы в результате получите свои круизные суда экстра-класса, надежные, без всяких там конструктивных недостатков. Хороший договор. А почему?
– Почему?
– А всё некстати. Однако мы предугадали, выправили ситуацию. Берлускони ушел в отставку, а это в нашем с вами деле вышло ой как некстати. Почему? А потому что он и ваш главный – большие друзья-приятели, у них некие свои, то есть общие интересы, заинтересованность друг в друге. Ваш президент нередко бывает с семьей на вилле Берлускони в Сардинии, а тот делает ответные визиты в Россию, куда-то под ваши Сочи, например. Да, у нас в Сардинии, на Изумрудном побережье, есть знаменитая вилла «Чертоза», вилла Берлускони, это все знают, но не все знают, кто там бывает. А у них особые личные отношения, и это, между прочим, ключевой элемент в отношениях между Италией и Россией. Но это общий факт, а частный факт в том, что их связывает не столько дружба, сколько некие общие коммерческие интересы. Какие – не нашего ума дело, хотя… ну да ладно… И вот Берлускони подает в отставку, и ее принимают! Мы это предвидели, потому и начали подстраховываться… Э, еще мартини? А еще кофе? Тоже нет? Тогда, может, вернемся к себе в вагон? Ну, пошли. Эй-эй, плачу я, уберите ваши евро, приятель!
Вернулись, сели.
– И что дальше? – вопросил Петр. – Значит, Берлускони ушел, и…
– Я помню, на чем мы остановились. Итак, нам стало известно, что дочь одного человека в аппарате вашего правительства, который давно под нашим наблюдением… ну, его фамилию называть не буду… так вот, его дочь вышла замуж за какого-то чиновника с периферии, и по этому случаю тесть переводит его в Москву. Это понятно, и это отлично. Мы тому человеку в правительстве подсказали, что хорошо бы устроить зятя не куда-то, а именно в «Росмортуртранс», и именно в Европейский отдел. И он его туда устроил, причем на должность заместителя шефа именно Европейского отдела. Это было где-то чуть больше года назад, еще до отставки Берлускони, однако как вовремя мы подсуетились! А уже вскоре…
– Да, что случилось вскоре, я в курсе более или менее. И фамилию того заместителя знаю, хотя сегодня он уже не заместитель начальника, а начальник Европейского отдела. Его фамилия Гулибин.
– Именно так.
– Ясно, теперь мне всё ясно! – понял Петр. – Недаром Гулибин сказал мне однажды, что жена у него – не просто половина, а ценная половина. Значит, ценная не столько она, сколько ее отец, то есть тесть нашего Гулибина. Так?
– Само собой. Только он пока не знает, что его тесть уже не раз оказывал нам услуги, за что имел и имеет от нас благодарности. Давно имеет. А вот сам синьор Гулибин – только с этих пор. Но теперь и он тоже. И, наверное, думает, что он один такой, который от нас с благодарностью. И пусть так думает, а вот про тестя, да и про вас, Петр, ничего не знает. Зачем ему знать? Он еще не столь проверенный человек. Но вы дружите с ним, дружите, и больше ничего, никаких других дел.
– Мерси!
– Бросьте, Петр, нам от вас действительно пока мало толку. При вашей-то профессии и роде занятий? Так, по мелочам. Но хорошие мелочи получаются, правда? Мы вам очень признательны, и дело не только в пополнении вашего банковского счета. Лично я вам признателен, лично я. Вы мне, правда, симпатичны, хотя мы встречаемся всего лишь во второй раз.
– Опять про симпатию с первого взгляда?
– Нет. Дело не в вашей физиономии и даже не в добропорядочной манере поведения. Есть еще кое-какие причины.
– Интересно! Ну, говорите, если можете. Если можете как разведчик, я имею в виду.
Альберто рассмеялся.
– Нет, все-таки вы чудо!.. Ладно, слушайте, а уж потом решайте: как разведчик я вам это говорю или нет. Но не как политик, потому что я не политик, хотя по роду службы вынужден крутиться вокруг нее. Но я много понял благодаря этому. И потому еще, что русофил. Да-да, много читал про Россию, про ее суть. Русских писателей неплохо знаю, в переводах, конечно, потому что на русском я почти не говорю, но в целом понимаю, так что иногда можете изъясняться со мной на своем родном языке.
– О как! Вы мне тоже нравитесь всё больше и больше. Вы – и русская литература! Приятная неожиданность, ей-богу.
– Ваш комплимент больше смахивает на иронию, ну да ладно. Вернусь к вашему вопросу. Что я могу сказать? Ну, если о сути… О сути того, что происходит в моей Италии, да и вашей России. Да в том-то и дело, что суть одна и та же, только где-то она проявляется больше, а где-то меньше. Про Берлускни вы кое-что знаете, вернее, догадываетесь, а нам про него известно многое, и не он один тут такой. Уход от налогов, коррупция, воровство, тайные сделки, лоббирование. О секс-связях я не говорю, это его личное дело, если не за государственный счет. Хотя с недостигшими совершеннолетия… А в России? Да то же, то же, только, думаю, покруче. Я много читал, да. И по роду своей деятельности убеждаюсь в этом. Да, как разведчик. Ваш Гулибин, а с ним и его тесть, еще кое-кто в вашем правительстве, в окружении президента. Договоры под себя, под свои личные интересы, взятки, воровство. Дела с нашей «Пантиери» – тому наглядный пример.
– Но ведь тут не только личная выгода отдельных людей, но и выгода для страны, для наших обеих стран, между прочим. Разве не так?
– Конечно, так, – кивнул Альберто. – Но почему при этом надо еще и красть? А вот почему: суть людская. Или, если по-другому, национальный характер. Кстати, я понял, что тут у русских и итальянцев довольно много общего.
– Ну да? И что же?
– Отвечу цитатой. Был такой персонаж в вашей истории – князь Горчаков.
– Это тот, который лицейский друг Пушкина?
– Возможно, не знаю. Так вот, говорят, он задал вопрос историку Карамзину, главный вопрос: «Что же происходит в России?» И тот ответил: «Как обычно. Воруют-с». Именно воруют-с! Гениально. Гениально, потому что точно. Одним словом определена суть – людей, национального характера, страны. Вот и всё… Я читал вашего Толстого, его страшные «Севастопольские рассказы». И что там получается? Получается, пока одни русские героически защищают Севастополь, проливают кровь, гибнут, другие преспокойно крадут. Крадут из казны – то, что отпущено на вооружение армии, на ее пропитание. Причем воруют нагло, глазом не моргнув, почти не стыдясь. Многие знают об этом, но что сделаешь, что?.. Или еще из Толстого, из его прекрасного романа «Анна Каренина». Стива Облонский – помните?
– Еще бы! Милый разгильдяй.
– Если бы только! Так вот, этого человека, как и вашего Гулибина, пристраивают на теплую, хорошо оплачиваемую должность, лишь бы он не очень воровал. Воровал, но не очень! Вот суть! И это стало правилом: найти именно такого человека, который пусть не очень профессионален, но без воровских наклонностей. Что ж, спасибо, иногда такие находятся.
– Вы не слишком категоричны?
– История показывает – не слишком. И наша история, и ваша, хотя, извините, ваша побольше. Вот еще примеры. Ваш драматург Островский, его «Доходное место»: главный герой не хочет брать взяток, а окружение считает его дураком. Или у Чехова есть забавный рассказ… э, забыл название. Там чиновник утверждает, что покойный не брал взяток. В ответ слышит удивление: «Как это так, взяток не брал? Их только дураки не берут!» Так что есть норма, а что отклонение от нее? Ответ очевиден. И сегодня в России – то же. Национальный характер… Ну, уж про вашего Гоголя и говорить не стоит: портрет России, самая ее суть! Лирически изображенная суть беспощадной дикости.
– Да, странно, Гоголь Россию любил. И такую поэму создал! Вы правы – беспощадную, но – поэму, поэму с фотографически точным названием «Мертвые души».
Альберто откинулся на спинку кресла, переплел пальцы рук и громко хрустнул ими. Затем улыбнулся:
– Хорошо сказано, Петр, вы молодец. Я не подумал об этом, о глубинной сути названия. Да, пожалуй, так: фотографически точно. Россия – «Мертвые души»… А вообще русская классика – что из нее следует? Кругом казнокрады, взяточники, жулики, причем во всех слоях общества – царедворцы, чиновники, купцы, простой народ. И если сегодня заменить понятие «царедворцы» на «администрация президента» или другие ваши высшие органы власти, то всё то же, всё то же. Разве не так? Так, так, не стройте из себя суперпатриота, как и я не строю. Я тоже люблю свою Италию, не меньше, чем вы Россию.
– Дело не в этом! – поморщился Петр. – Понимаете, тут что-то иррациональное. Наш Пушкин однажды сказал, что, да, он презирает свое отечество, однако ему досадно, если иностранец разделяет то же чувство. То есть он всё понимал про Россию, конечно же! Но не мог смириться. Наверно, и я так же. Или это вообще типично – вот такая реакция.
– Ясно, – усмехнулся Альберто, – реакция на иностранца, рассуждающего о вашей любимой родине.
– Я не хотел вас обидеть. Вы во всем правы, тут нечего спорить.
– А я и не обиделся. Мы неглупые люди и понимаем, о чем речь. Речь о свойствах народа. А мы где? Мы – сбоку. Мы используем эти типичные свойства, вот и всё. Вот и вся наша разведка.
Теперь усмехнулся Петр:
– Эта разведка – ваша, почему «наша»? Я к ней не имею отношения.
Альберто деланно спохватился, при том хитро улыбаясь:
– Конечно-конечно, извините, синьор! – Затем смахнул улыбку с лица и вздохнул: – Ай, бросьте, мы поняли друг друга, и я в вас не ошибся, чувствую это, даже говоря на столь скользкие, совсем непатриотические темы. Сказать, что я разделяю ваши чувства, что вы тоже далеко небезразличны к своей стране и ее будущему? Ну, извольте, скажу. Тем вы нравитесь мне еще больше. И я не намерен вербовать вас. Использовать – да, предлагать что-то – да, а решать вам. Решать только вам, а с нашей стороны не будет никакого шантажа и прочих непременных пошлостей, иногда свойственных нашей службе.
– И на том спасибо, – не смог не отреагировать на последние слова Петр, но Альберто будто не обратил на это внимание, вскинул руку и глянул на часы:
– Ну, полпути до Вероны я скоротал, хорошо. Надоедать вам буду еще минут сорок пять. Вытерпите? Впрочем, есть еще кое-что, но это уже не относится к делам разведки. Значит, так…
– Погодите, господин из разведки! – остановил его Петр, потому что вдруг вспомнил кое о чем. – Вы можете мне сказать, именно вы, разведчик, сказать об одном факте из нашей общей истории? Это тайна, а разгадки этой тайны нет. Есть только версии. Я читал, читал, но так и не разобрался. И вот передо мной вы – человек из разведслужбы Италии. Вы, несомненно, что-то знаете, а может, не что-то, а…
– Ну так о чем речь?
– О чем? В 1955 году на рейде Северной бухты в Севастополе взорвался и затем затонул флагман черноморского флота линкор «Новороссийск». Погибли более шестисот моряков. Знаете об этом?
– Конечно. – на расплывшемся в улыбке лице Альберто было как бы написано: «Ну, говори, говори!»
– Вот я и говорю. Официальная версия трагедии такова: под кораблем взорвалась донная мина, еще времен войны, немецкая. Однако существуют другие версии, и по одной из них, наиболее вероятной и таинственной…
– Ясно! Черный принц, князь Боргезе. Да?
– Конечно.
– И что вы хотите от меня?
– Коротко: Боргезе или нет?
– Коротко: скорее да, чем нет.
– То есть опять теория вероятностей?
– Конечно, ибо я не Господь Бог. Однако у нас, то есть в моем ведомстве, давно считают, что да – Боргезе, его дела, его команды. Тайный герой Италии, тем более он умер, а о мертвых, вы знаете, или хорошо, или никак. Так вот, о Боргезе стараются не упоминать, но уж если упоминают, то только как о герое. Да, он мертвый, и это хорошо. Кстати, умер он, если память не изменяет, в 1974 году, и не в Италии, а в Испании, в Кадисе. Там, под крылышком генерала Франко, тогда спокойно доживали свой бурный век многие фашистские деятели.
– Ну рассказывайте, рассказывайте!
– Если сначала, то так. Был у Италии славный линкор «Джулио Чезаре», а по вашему – «Юлий Цезарь». И после войны по договору о контрибуциях его передали победителю – Советскому Союзу. В 1949 году он прибыл в Севастополь, отремонтировался, на нем подняли советский военно-морской флаг, и он стал флагманом флота на Черном море. Но через шесть лет – взрыв. Взрыв на рейде, в бухте, почти на виду у всего города. Ну, понятно, расследование, версии. Немецкая донная мина? Ерунда, конечно. После освобождения Севастополя все бухты, где базировался военный флот, равно как и торговый, разминировали, и эти работы проводились тщательно, дотошно и не один раз. И про донные мины знали, их обнаружили и обезвредили. Так что тут всё чисто. А что не чисто? Вот что.
До передачи линкора Советам, делая легкий ремонт на судне (так следовало по тому же договору о контрибуциях), итальянцы заварили между переборками у днища трюма мощный заряд с часовым механизмом. Этот «тайный карман» русские так и не увидели, не обнаружили, ибо он был мастерски закамуфлирован. Теперь фактор времени. Либо момент взрыва был определен изначально сроком на шесть лет, либо механизм ждал радиосигнала. Первый вариант маловероятен, а вот во втором варианте в дело вступает Боргезе. Как? Слушайте.
Этот князь был убежденным антикоммунистом, и после поражения в войне он публично поклялся отомстить СССР за передачу линкора, отомстить за унижение Италии. Но это уже после войны, а пока она шла, Боргезе командовал самым грозным подводным спецназом тех времен – 10-й штурмовой флотилией, ее называли «Флотилия МАС». Эти подводники и аквалангисты использовались для проведения всяких диверсионных операций. У них были разные штурмовые средства, катера, аппараты для передвижения под водой, торпедные катера, подлодки и мини-подлодки, торпеды, пилотируемые подводниками-коммандос. Они провели ряд успешных операций, много чего взорвали у союзников, особенно на Средиземном море. Короче говоря, слава Боргезе росла, Муссолини обожал Черного принца и в 1943 году назначил его командиром целой эскадры – эскадры миноносцев.
Однако война была проиграна, и Боргезе угодил в тюрьму. Девять лет отсидел, до 54-го. А освободившись, стал одним из лидеров крайне правых. И не бросил старое: его обвиняли в терактах против иностранных судов, в то время находившихся в водах Италии, в терактах против левых, то есть коммунистов. Нового суда и заключения он как-то избежал, и в 1970 году скрылся в Испании у Франко. Что еще? Выпустил книгу мемуаров «Десятая флотилия МАС», и где – в Милане, вот демократия! Ну и наконец, чтобы вы поняли, как мы повязаны: женат Боргезе был на графине Дарье Олсуфьевой, внучке известного русского генерала-эмигранта. Лихо?
– Лихо! – признал Петр. – Прямо какая-то брачная закономерность – Италия и Россия!.. Но если о «Новороссийске», то…
– То всё сходится на том, что это дело рук Боргезе. Точнее, его ума. Два варианта. Первый: если взрывное устройство было установлено изначально, то есть перед передачей линкора Советам заварено между переборками судна в «тайный карман», то аквалангисты подошли к Севастополю на расстояние, достаточное для подачи радиокоманды на взрыв, и осуществили теракт. Это вполне вероятно, поскольку известно, что тогда, в октябре 1955-го года, в восточной части Средиземного моря проходили учения флота НАТО, куда уже входила Италия, и от итальянских кораблей вполне могли отделиться сверхмалые подлодки и через проливы приблизиться к Севастополю. Короче говоря, если учитывать потенциал первоклассных итальянских аквалангистов, пилотов малых подлодок, то это вполне вероятно. К тому же, как потом стало известно, русские в те годы отличались заметным разгильдяйством в охране главной базы своего флота на Черном море.
Ну а второй вариант такой: аквалангисты ночью подплыли непосредственно к линкору и прикрепили к его днищу мощную мину. Или пустили дистанционное взрывное устройство, скажем, торпеду. Короче, это детали – как непосредственно. Главное, всё сходится: Боргезе освободился из заключения в 1954-м году, а линкор взорвали в 55-м. «Черный принц» поклялся отомстить и за год успел подготовить эту дьявольскую операцию, люди из 10-й флотилии МАС у него остались, а они были фанатиками. И наконец, такая любопытная деталь: уже вскоре после гибели «Новороссийска» наша итальянская печать сообщила о награждении высокими орденами группы офицеров Военно-морских сил Италии. За что? Как было сказано, «за выполнение особого задания». А что за «особое»? Тайна!
Вот и всё. Как и мои коллеги по разведке, лично я не сомневаюсь, что Боргезе выполнил то, в чем поклялся. Убежденный фашист, патриот Италии, но именно фашистской Италии – вот такой он был человек. Черный принц. Именно черный. Князь, женатый на русской графине. М-да, вот так. Я вас удовлетворил?
– Вполне, – откликнулся Петр.
– А почему вы этим заинтересовались?
– Любопытство, не более того. Всякое читал об Италии, еще с юности, и вдруг мне попалась книга о «Черном принце», наша книга, на русском, а уж кто ее написал, теперь не помню.
Они замолчали. Возможно, Альберто подустал от долгого монолога, а Петр думал об услышанном. И придумал:
– А знаете, дело не в Боргезе, дело в нас. Как вы сказали? Русские отличались заметным разгильдяйством в охране главной базы своего флота на Черном море. Так вот, если бы не это…
Альберто привычно рассмеялся:
– Ах, нравственный вы человек! Типично русский: ну, бичуйте себя, бичуйте!
– Да нет, вообще-то я циник.
– Кто? Циник? Ха-ха!.. Ладно, циник, скоро Верона, мне выходить, а я еще хочу сказать вам кое-что, немало вам интересное. И сказал бы уже, но вы меня перебили этой историей с Боргезе. Вот и послушайте теперь. Это – личное, но вы поймете, почему я решился заговорить на эту тему. – Он сделал заметную паузу, потом продолжил: – Итак, синьор Моретти. Поняли, о ком я?
Петр напрягся.
– Понял. И что?
Альберто монотонно заговорил:
– Лукино Моретти. Нынче заместитель министра экономического развития Италии, а до недавнего времени член Палаты депутатов парламента и председатель комиссии по бюджету, финансам и планированию. И еще он наш человек. Нет, не штатный сотрудник секретной службы, но наш. Это бывает, вы понимаете… Так вот, у него помимо наших общих дел, деловых дел, простите за такой оборот, у него некий личный интерес к синьоре Беатриче Робинсон, вам известной. По его просьбе я наводил кое-какие справки, кое-что узнавал… Ну, вы в курсе некоторых моих шагов, иначе как бы мы познакомились, правда? Мы познакомились, потом я кое-что о нем узнавал уже для вас, этому способствовал опять же небезызвестный вам Алессандро Конти, потом… Потом так сложилось, что всё это мне показалось лишним, к делу не относящимся, личным. И я…
– И что вы? – не удержался Петр.
– И я, – продолжил Альберто, – я принял решение. Мне надоел этот странный треугольник – Лукино Моретти, Петр Чичерин и Беатриче Робинсон. Не скрою: если бы не вы… то есть если бы вы не оказались таким, какой вы есть, то, может быть, я не преисполнился бы столь нетипичными для сотрудника моей службы чувствами. Это раз. А два – всё это не относится к нашим делам, уже никак не относится, и, понял я, не стоит мне как-то вторгаться в чужой интим. Обслуживать личные интересы синьора Моретти? Этоне входит в круг моих служебных обязанностей. Пусть он занимается экономикой Италии, а в личной, интимной сфере я ему не помощник. По этой части он чист, кстати, вот и пусть будет чист, а вы и синьора Беатриче Робинсон – у вас своё и, как я понял час назад, очень серьезное своё, и дай Бог вам удач на этом святом поприще. Э, я не слишком высокопарно выражаюсь? Вот и чудесно. Вы поняли, какое решение я принял. Личными делами синьора Моретти я не занимаюсь. Всё.
Он смолк, глянул на часы, потом в окно. Потянулись пригороды Вероны.
– Жалко расставаться, – вдруг сказал Петр, видя, что Альберто взялся за шляпу.
– Да ну? – И усмешка. – Спасибо, приятно слышать. Но если жалко, так приезжайте к нам еще. Или переезжайте насовсем. А что? Теперь для вас это более чем актуально.
– Актуально, да. А вот реально ли? Ибо есть одна проблема, большая проблема. Какая? Работа. Моя профессия.
– Ах, вот в чем дело – профессия! Ну да, переводчик, да, это, если как-то все-таки устроитесь, это будет не слишком хлебное место. А может, и не найдете работу в течение года-двух или дольше, да-да, вполне возможно. Короче, проблема… Так вот, удивительно или нет, но решение этой проблемы есть. Слушайте внимательно. Поскольку теперь ваш переезд в Италию очень актуален, то с работой для вас, именно для вас, Петр, нет проблемы. Как это? А вот так: станете работать у нас в «Сервицо информациони дифеза», то есть в СИДе, в Русском отделе. Да-да, со мной, при мне. Будете, как говорится, нашим штатным сотрудником. Чем плохо?
Петр онемел, но вскоре нашелся:
– Штатным сотрудником разведки – то есть агентом?
– А хоть так, какая разница? Слова, слова, игра в слова!
– Игра?.. Ну, если так… тогда вот что. – Петр почесал затылок и наконец проговорил уверенно: – Если, переехав в Италию, я стану сотрудником разведки, то только агентом-двойником.
Альберто пару секунд оценивал услышанное и вдруг расхохотался:
– Отлично, ценю ваш юмор!
– Да нет, какой уж тут юмор! У меня две родины – Россия и Италия, во мне два набора генов – русские и итальянские, и как же в такой ситуации не быть двойником, как не работать на тех и на других? По-моему, это логично и оправданно.
– Да? Действительно логично. Ладно, идет, принимаю! Тем более такая откровенность.
– Обезоруживающая, да?
– В нашем деле это иногда помогает – парадоксальность. А если серьезно, то подумайте над моим предложением. Это вполне реальное предложение. Подумайте над ним.
– А вы над моим, – усмехнулся Петр.
– Договорились. И вот что: я вас не вербую, повторяю это, не вербую, а предлагаю. А решать вам. Вот и решайте. И помните про три заповеди. Не забыли? Вот и хорошо. А пока держите мою визитку. Тут мой телефон, личный, не служебный, только для своих. Если что, я к вашим услугам, звоните, напрямую или через синьору Беатриче – в общем, как посчитаете нужным.
– Это как посчитает Господь Бог, сказала бы моя синьора. Пойдемте, я провожу вас до дверей вагона и покурю заодно, а то вы меня разволновали, Альберто, черт бы вас подрал!
Глава 11
А в Триесте всё сложилось.
Да, сложилось: и переговоры с «Пантиери» прошли успешно (теперь, уже в Москве, дело за одобрением правительства, контролирующего «Росмортуртранс»), и контакт с прибывшим из Москвы начальством своей фирмы был вполне хорошим (а помимо начальства – и с Аликом, с которым жили в одном двухкомнатном номере, а вечерами шлялись по Триесту), и сам Триест вдруг побаловал хорошей погодой, неожиданно теплой в январе. Но самое главное, в душе возник полный покой. Это после разговора в поезде с Альберто. Теперь, стало ясно, уже не будет маячить тенью некто Лукино Моррети, не будет, потому что (так странно-прекрасно сложилось) разведчик Альберто на стороне Петра, а это значит, что нет уже никакого треугольника, теперь только двое – Биче и Петр, и следить за ними никто не будет. Они свободны, и их будущему никто и ничто не угрожает. А что до предложения Альберто относительно работы в СИДе, то что ж, он, этот разведчик, человек с юмором, так почему бы не отметиться в этом жанре? Хотя, черт его знает, может быть, тут есть доля серьёза. Как у Пушкина: «Сказка ложь, да в ней намек». Ладно, бог с ней, этой сказкой, а сейчас главное – Биче и будущее.
Вот в таком благодушии Петр гулял по вечернему Триесту, вместе с Аликом, как правило. Прекрасен этот городок на Адриатике, уютный, небольшой, всего-то двести тысяч жителей, ну и плюс туристы, конечно, но нынче их было мало. Центральная площадь с помпезными зданиями прошлых веков, которые похожи на огромные торты. Отсюда открывался прекрасный вид на море – серебристо-голубую ткань Триестского залива Адриатики, с яхтами вдоль берегов, большими и малыми судами у порта и где-то ближе к горизонту. Что еще? Фонтан нимфы Ауризины (как сообщил какой-то местный итальянец, эта мифическая дама – символ Триеста). Еще Большой канал – Canal Grande (надо же, и здесь такой же, как ив Венеции!). Выяснилось, что он был построен по приказу императорской дочки – Марии-Терезии Австрийской. Ну, пусть так. Сели в лодку, поплыли будто по длиннющей узкой улице, застроенной неоклассическими дворцами со слипшимися боками, а под оградами вдоль берегов – лодки, моторки, баркасы…
А еще чудо – «Гигантская пещера», Grotta Gigante, самая большая во всей Италии. Вниз – лестница из пятисот ступеней, а там открывается огромная, объятая камнем пустота: более сотни метров в длину и ширину, а высота, сказал гид, аж 65 метров. И конечно, свисают огромные сосульки сталактитов, сверкающие под цветными прожекторами.
Еще – Музей истории и искусств, Сад камней, Римский театр и Морской аквариум с обитателями адриатических и тропических глубин. В общем, прелесть!
Но лучше всего было в ресторанчиках. Нагулявшись с Аликом по вышеозначенным местам, садились в теплом зале (по вечерам все-таки становилось прохладно) среди непременных туристов (спасибо итальянской зиме, немногочисленных) и под шумок голосов ужинали и попивали вино. Особо полюбился ресторанчик Al Bagato – маленькое, удивительное уютное заведение, где подавали затейливые морепродукты с непременным набором сыров.
Да, хорошо было. И то, что именно Алик рядом, тоже хорошо. Как-то с ним уютно. Хоть Петр и постарше, а сдружились. Ну, дела общие (в том числе негласные) – это само собой, однако некая дружеская привязанность возникла еще в Москве, когда встречались в кафе на Арбате. Там возникла, а здесь укрепилась. И темы общие: футбол, обсуждение планов Алика на будущее (летом венчание, поскольку невеста Рената, кажется, хочет поскорее завести ребенка, а значит, все-таки надо покупать или поначалу брать в аренду домик на Сардинии). Ну а про свои планы, почти аналогичные, если исключить Сардинию, Петр не говорил, и не из-за того, что был скрытен по натуре, а просто потому, что боялся сглазить.
Да, хорошо было в Триесте, особенно вечерами в ресторанчике, очень хорошо.
Переговоры, как и планировали, заняли ровно неделю, и с готовым проектом долгосрочного договора между «Росмортуртрансом» и «Пантиери» (на трех языках – английском, русском и итальянском) утром 14-гоянваря вылетели в Москву. Обратный рейс был непрямым, через Мюнхен (так забронировали изначально, другого варианта не оказалось), поэтому перелет вышел долгим, а к тому же при подлёте к Москве вдруг сообщили, что по метеоусловиям посадка будет не в Шереметьеве, а в Домодедове. Это опечалило начальников, ибо их, троих, в Шереметьеве к означенному часу ожидала служебная машина из офиса, а вот Петру и Алику было всё равно, откуда добираться домой на поезде-экспрессе, что даже удобнее и быстрее, поскольку, понятно, никаких пробок.
Наконец приземлились, получили багаж, миновали контроль и наконец ощутили себя на родине – в шумной толпе, заполнившей зал международных прилетов. Там разделились: генеральный директор с Гулибиным и его замом сразу же пошли к выходу из здания аэровокзала, чтобы ехать в город на такси, а Петр с Аликом – налево вдоль длинного прямоугольника зала, в конце которого находился выход к электропоездам. На табло значились цифры – время и погода: 1620, 4. Значит, в Москве будем в пять вечера или в полшестого, подумал Петр, вот и хорошо. И вообще всё хорошо, если не обращать внимания на толпы народа и обычную вокзальную суету.
Тут Алик заприметил что-то и указал вперед по их ходу: «Смотри, какое-то кафе… А-зи-я! – прочел по-русски. – Что это за слово, Петр?» – «Это часть света такая. По-итальянски так же: Asia. Ты что, не знаешь?» Алик кивнул, потом сказал, что заскочит туда за сигаретами, буквально на минуту, и ушел, а Петр, опустив на пол дорожную сумку, стал ждать. Кто-то к нему обратился, что-то проговорил, но что – расслышать не удалось, потому что раздался странный резкий хлопок, сдавило уши, а следом погасло сознание.
…Показалось, будто разом выключили весь свет в общем зале. Или нет, не выключили, но все-таки что-то не так. Что-то не так не со светом, а с ним, Петром, с его головой. Он без сознания, что ли? Тогда почему он думает? Почему спрашивает себя, что случилось? Почему ничего не слышно и темно? И будто нету времени, куда-то оно пропало. Да, подумал, надо опять взглянуть на табло – сколько там? Идет время или его теперь нет?..
Потом он все-таки открыл глаза и обнаружил себя лежащим среди таких же людей, лежащих и полулежащих. Кто-то на коленях, кто-то на корточках. Но тут над ним возникло лицо Алика с раскрытым ртом и, кажется, Алик что-то говорил или даже кричал, если судить по выражению его лица, но что говорил или кричал, никак было не разобрать, словно Алик стал немым. И не только Алик онемел, но и вообще всё тихо, странно тихо, только гул в голове, один гул, сильный, нарастающий, пульсирующий. Вот в чем дело, стало понятно, это – гул, это из-за него ничего не слышно.
Но тут услышал кашель. Свой кашель, а еще склонившегося над ним Алика. Всё мутно, кажется, это дым, и от этого дыма першит в горле и слезятся глаза. И кашель, кашель… А, и все-таки свет погас, погас! – понял. Всё мутно, дым, кашель, нет света…
Но вот голос Алика, его крик, как сквозь вату:
– Петр, Петр! Ты меня слышишь? Петр, Петр! – И опять, сквозь кашель: – Петр, Петр! Ты можешь подняться? Ну, вставай, надо на улицу, на воздух! Вставай, держись за меня! Не можешь? Петр!..
Наутро удалось многое понять. Сознание, кажется, восстановилось.
Петр обнаружил себя лежащим на белой кровати, под белой простыней. Голова гудела лишь чуть-чуть, зато сбоку, во всю длину кровати, громко гудел, потрескивая, длинный светильник дневного света, неприятно бело-голубой, резкий. Смотреть на него стало больно, и Петр повернул голову в сторону. Сразу затошнило, заныло в шее и стянуло кожу на лице. Ясно, это из-за бинтов и повязок. Голова забинтована, и шея, и рука. Рука поверх простыни, вся обвязана и какая-то толстая. Ага, понятно: она в гипсе. Лихо!
Сбоку система для переливания. Там что-то капает. Ага, это капает в вену. Но в какую? Нет, не на другой руке, а где-то под горлом. В подключичную вену, догадался. Лихо! Значит, я в больнице, в палате. В какой больнице? А какая разница! Вроде бы жив. А что случилось? И где люди – ну, медсестра какая-нибудь или доктор?
Ладно, придут. А что же случилось? Ясно, был взрыв. Очередной теракт? Или какая-то случайность? Что помню все-таки? 1620, вот что помню, так показывало табло. Длинный зал, кафе «Азия», мы идем с Аликом, лавируем между людьми, идем к кассам на экспресс, которые в конце зала. Потом Алик уходит в кафе. Потом… да, потом вдруг сильный хлопок, сдавливает уши – и тишина. И меня будто нет… Потом – картины фрагментами: везде сплошной дым, валяющиеся люди, мутный, белёсый свет, пол залит кровью, да, много крови… Что еще? Кашель, кашель, а сквозь дым – разбросанные сумки, чемоданы, перевернутые тележки. Кстати, где моя сумка? Куда-то пропала. А и бог с ней. А вот паспорт, прочие документы, бумажник и ключи от дома были при мне, в карманах. Где всё это?.. Потом лицо Алика, склонившегося надо мной, он кричит, пытается меня поднять, потом волочит куда-то. И всё. Да, это всё, потом опять пустота…
Петр скосил глаза. Через проход – такая же больничная койка, кто-то там лежит. Спит, что ли? Рядом система для переливания. Сосед по несчастью, значит… Ну а сам? Надо подвигать руками, ногами… Осторожно подвигал: обе ноги и левая рука, кажется, в норме, а вот правая, та, что в гипсе, – не понять. Пальцы двигаются, а саму руку поднимать как-то боязно. А вот еще проблема: писать хочется. И как это исполнить? Поглядел на стену, где трещал противный светильник: ага, красная кнопка среди каких-то тумблеров. Дотянулся здоровой рукой, нажал. Через десяток секунд появилась девушка в белом, симпатичная, между прочим, в большом колпаке.
– Очнулись, больной? Вот и молодец. Всё хорошо, у вас всё хорошо, только лежите спокойно.
Петр заговорил, но голос оказался каким-то невнятным, шепелявым – язык и губы плохо слушались:
– Если я на этом свете, то желательно узнать, как вас зовут и как мне помочиться.
– Так и мочитесь на здоровье! У вас вставлен катетер. Нет проблем. Меня звать Ирой. Сейчас придет врач. Мочитесь, а я систему перекрою, уже почти всё прокапало, вы вовремя позвонили, хотя я и так бы пришла, у меня всё по минутам.
– Это вы молодец, Ира. А где я вообще-то?
– Там, где надо. Во 2-й травматологии Института Склифосовского.
– А, вот где мне надо, теперь понятно! И что же со мной случилось?
– Попали в теракт в Домодедове. Но ничего, вам повезло, легко отделались, всё будет хорошо, только рука, резаные раны, но до свадьбы заживет.
– У меня свадьба уже на носу, этим летом.
– Так какие проблемы? Этим летом, и что? Да вы уже через пару недель будете прыгать! Гипс снимут – и порядок!.. А подробности – это с врачом, он сейчас придет.
Надо папе с мамой как-то сообщить, подумал Петр. Где мой мобильник?
– Где мой мобильный телефон, вы не в курсе?
– Нет, не знаю, вас сюда из приемного доставили, там раздели, там всё, что при вас было… Помочились? Давайте судно заберу.
Тут вошел мужчина в халате, колпаке и с маской, свисающей с одного уха, присел рядом, представился, стал расспрашивать, как самочувствие, какие жалобы, потом откинул простыню, осмотрел, послушал легкие, измерил давление. Вот с ним и разговорились. Так Петр всё узнал.
Картина получалась такая. Вчера около половины пятого вечера в Домодедове, внутри аэропорта, в зале международных прилетов, произошел сильный взрыв. Уже много раз показывали по телевидению. Судя по всему, дело рук террористов с Кавказа. Есть погибшие. Сколько? Уточняется, но немало, на вчерашний вечер около тридцати пяти человек. На месте взрыва обнаружены останки предполагаемого террориста. Много пострадавших, раненых. У большинства минно-взрывные травмы. После взрыва возникло сильное задымление, но поскольку выбило стекла всех дверей, дым в зале вскоре рассосался. Восстановили освещение. Да, конечно, была паника, люди выбегали из здания, всё было залито кровью и покрыто слоем пыли, осевшей после взрывной волны, здание аэропорта частично повреждено, разбросаны личные вещи – в общем, бедлам и ужас. Понаехали «скорые», стали оказывать помощь и развозить пострадавших – кого куда: в близлежащие областные больницы, в городские московские, в том числе в Первую Градскую и Институт Склифосовского, это зависело от степени ранений и травм.
И тут выяснилось, почему Петр попал именно в «Склиф», это доктор, дежуривший в приемном отделении, узнал от врача «скорой». Там, в Домодедове, над лежавшим Петром суетился какой-то иностранец, до того оттащивший его к выходу, поближе к выбитым дверям, где поменьше дыма, и вот этот иностранец что-то говорил по-своему, говорил, требовал, и медики подумали, что пострадавший тоже иностранец, к тому же у него, скорее всего, перелом руки, явно контузия, спутанное сознание, и потому решили везти в «Склиф». Да, это не так близко, но вроде помирать он пока не собирается, вот и доставили сюда, в престижный травмоцентр, в сопровождении того иностранца. Как и еще пятерых пострадавших, на других «скорых».
А тот самый иностранец, продолжил доктор, он чудом совсем не пострадал, вот и ушел самостоятельно, выполнив свою миссию, только записал номер корпуса, отделения и фамилию врача. А вы оказались русским, усмехнулся, и хорошо. А тот иностранец, этот забавный парень, он кто? Итальянец, ответил Петр, он хороший человек, мой друг. Так что со мной?
Диагноз, если коротко, – минно-взрывная травма. Теперь подробно. Несколько резаных ран – на лице, голове, шее. Но это мелочи. Не мелочи – рука и голова. Думали, перелом плечевой кости, но, судя по снимкам, только трещина кости, поэтому на первые дни загипсовали от греха. Однако главное – это голова. От удара взрывной волны – контузия мозга с временной потерей сознания, зрения и слуха, с очагами ушибов поверхностей полушарий мозга о стенки черепа. Естественно, сотрясение мозга. Но спасибо еще, нет внутричерепных гематом. Так что, заключил доктор, удар от взрыва был приличным, а вот осколки погуляли по вашему телу очень лояльно, буйно, но лояльно, вам еще повезло, хотя вашему другу-итальянцу повезло куда больше, он вообще в рубашке родился, ни одной раны. А где ваш мобильник, не знаю, а личные вещи – в приёмном, как положено… да оставьте это, сейчас вам надо тихо лежать, лежать не вставая, поменьше говорить, слушаться докторов, скоро вас опять осмотрит невропатолог и еще раз сделаем УЗИ. А сколько вам тут валяться? Если никаких осложнений, то неделю. Снимем гипс, закроем раны и переведем вас в неврологию. Контрольная томография и прочее. Короче, посмотрим. Лежите, лечитесь, чинитесь, всё!
Петр поблагодарил (и мне УЗИ, подумал, как и Биче, только не живота, а башки) и, когда доктор, вышел, подозвал медсестру:
– Ирочка, золотая моя красавица, вот про катетер вы всё знаете, а мобильник у вас есть?
– Есть. Но больным…
– Как думаете, мне самому позвонить маме с папой или вас попросить?
– Ну если маме-папе, то могу и я. А что?
– Если я говорю вполне внятно, как диктор на телевидение, то тогда я сам. Ну, если дадите мобильник на минуту.
– Такому мужчине как не дать! – но затем предложила: – Лучше я сама позвоню, а то ваш голосок… да, еще не ахти. Диктуйте номер.
Глава 12
Оказывается, жить на больничной койке – это работа. То взятие анализов, то перевязки, то везут на рентген, то ставят капельницы или делают уколы, то осмотр очередного врача-специалиста. Но так лишь в первый день, успокоил сосед по палате, потом будет проще, можно будет и отдохнуть.
В перерывах между всем этим Петр думал о Биче. Что и как ей сообщить? И вообще сообщать ли? Ее волновать нельзя – и всегда нельзя, а сейчас, когда она беременна, особенно. Что же придумать? Ведь вчера он не позвонил ей, не отправил короткое компьютерное послание – дескать, долетел, всё хорошо, люблю, целую. А небось пронырливые итальянские СМИ разузнали про теракт в Москве и уже вечером с пометой «срочно» сообщили об этом по своему радио-телевидению, показали видео. А Биче, она не разбивается в московских аэропортах, ей что Шереметьево, что Домодедово – один черт, ей понятно одно: вчера ближе к вечеру, когда должен был приземлиться самолет из Триеста, в московском аэропорту произошел теракт, есть погибшие и раненые. Она, несомненно, это узнала. А он не написал ей, не позвонил, как договаривались. И что теперь делать?
Он вспомнил их разговор в последнюю ночь в Милане. Всё нас будет хорошо, сказала тогда Биче, не те теперь времена, чтобы были проблемы, тем более неразрешимые, не война ведь или что-то в этом роде. Он согласился и еще пошутил: остается только пожелать, чтобы кирпич на голову не упал… Вот он и упал, так уж вышло. Не убил, но досталось здорово. Биче, помнится, усмехнулась в ответ на этот «кирпич»: дескать, ни на чем не основанные речи. Вот как? Как это – ни на чем не основанные? А если в стране тлеющая гражданская война, точнее, межэтническая? Тогда «кирпич» – это очень основанное. Живешь в России – всё может случиться, такая тут судьба. Вот и ответ на твой любимый вопрос «что впереди?» Вот что!
Однако явились родители, и Петр успокоился. Они держались героически: маме удалось не заплакать, увидев перебинтованного сына, а отец только выругался крепко и, присев, сжал ему здоровую руку. Понятно, они порядком переволновались вечера. Сын должен был прилететь, позвонить, а вместо этого по телевидению… ну ясно что. Прождав пару часов, они стали звонить в справочную Шереметьева, потом Домодедова, и узнали-таки, что самолет из Триеста сел именно в Домодедове, и именно перед самым терактом.
Дальше шел понятный сценарий: по высвеченному на телеэкране специальному номеру телефона для справок о пострадавших – попытки узнать о человеке с фамилией Чичерин, потом обзвон моргов и больниц. Наконец уже под утро пришла ясность: в справочной Института Склифосовского сообщили, что человек, который, судя по паспорту, Чичерин Петр Андреевич, поступил вчера вечером и сейчас находится в таком-то отделении такого-то корпуса, состояние в целом не тяжелое, а операцию – нет, не делали. Родители стали собираться в «Склиф», а тут вдруг позвонила медсестра из отделения, куда угодил Петр, успокоила, всё объяснила, передала привет от сына, сказала, он ждет, можете приезжать, пропустим. Чудная девочка, заключила мама, бывают же такие!
– У меня все девочки чудные, – гордо сказал Петр, а потом с удовольствием решился: – А самая моя чудная, которая девочка еще и темнокожая, она беременна, и врет, что от меня. Как думаешь, мама, ей можно верить, если чисто по-женски?
Вот тут мама все-таки расплакалась. Отец подал ей платок, и, утерев глаза, она проговорила:
– Дурак ты, Петя! Слава богу, какой ты дурак!
Отец развил эту мысль:
– Как говорил классик, чтоб иметь детей кому ума недоставало? Это ясно, но срок-то какой?
– Говорит, в июне подарит вам внука или внучку. Кого точно, пока неизвестно, но скоро выяснится. УЗИ, понимаешь ли!
– Будет внук, – утвердил отец, – существо мужеского полу.
– Откуда ты уверен, пророк-всезнайка? – не преминула уколоть мама.
– От этой дамы, именно этой дамы сердца нашего бесхарактерного сына должен родиться человек сильного пола, ибо ее корень глубже. Она женщина с сильным корнем, это я понял, я на этом поприще, на дамах, собаку съел.
Это была старая песня отца – о женщинах, на которых он съел собаку, – и Петр перешел к главному на сей момент. Что делать, спросил? Вчера он должен был сообщить Биче о прилете в Москву, а вместо этого… А по ТВ в Италии, конечно, сразу показали, что произошло в ужасной Москве, сообщили о жертвах и прочем. А он не позвонил, не написал. А она волнуется – несомненно, звонила ему в Москву, но он не отвечает – ни по домашнему, ни по мобильному. И сейчас позвонить ей в Милан тоже не может, ибо мобильник исчез – скорее всего выпал из куртки после взрыва там, в аэропорту… Так что посоветуете делать?
– Как что? Звонить! – сказал отец, – вот тебе мой мобильник, звони хоть прямо сейчас.
– А что сказать, как объяснить мое вчерашнее молчание?
– Господи, ну придумай что-нибудь! Поехал к друзьям, напился, заснул под забором. Ну да мало ли что!
Петр с трудом помотал забинтованной головой:
– Заснул под забором – это сильно… Не поверит, стерва. Да и врать я не хочу.
– Тогда не ври, а сообщи ей, что тебя чуть-чуть царапнуло, – серьезно продолжил отец – да, царапнуло, но зато теперь ты жутко богатый человек и за такого стоит выходить замуж. Слушай, что уже успели передать по телеку: пострадавшие с легкими ранениями получат по 1,2 миллиона рублей, а те, кто получил тяжелые травмы и серьезные ранения, – по 1,9 миллиона. Ты, Петр Андреич, получил серьезные ранения, и за это, за гражданскую войну, государство подарит тебе почти два миллиона. Ты миллионер, сын мой! Так и скажи ей, итальянке Беатриче: твой русский мужчина не какой-то там босяк-бедняк, он – миллионер!
Закончили на том, что отец оставляет сыну свой мобильник, а себе сегодня же купит новый. Это в счет моих миллионов, сказал Петр. И еще через час, когда родители ушли, наконец позвонил Биче. Номер он умудрился запомнить, хотя кто теперь запоминает номера мобильных, если все они хранятся в памяти телефона? А вот он запомнил, о как! Был тут рядом синьор Альберто, похвалил бы и сказал: вам бы, Петр, в разведке работать! Ладно, это шуточки, а вот с головой, значит, конкретно с памятью, всё в порядке… Значит, набрал номер Биче, и…
Сначала был рассказ про ссадины и легкое сотрясение мозга, из-за чего оставили на пару дней в больнице, после чего Биче говорила довольно долго, но спокойно, даже по-деловому:
– Ты жив, и можешь разговаривать – значит, всё неплохо. А я догадалась еще вчера вечером, когда ты не позвонил и не написал, а я увидела эти кадры по телевизору. Звонила тебе, звонила – ты не отвечаешь. Хотела позвонить твоим родителям, а номера не знаю. Кстати, оставь мне сейчас, на всякий случай, поскольку, видишь, всё бывает. Погоди, сейчас запишу… Да, была у меня мысль и раньше: в Москве жить опасно. Так и есть. Пора нам с этим кончать, мой Петя! Я прилечу к тебе.
Петр пытался перебить, но она, повысив голос, продолжила:
– Помолчи, Петя, и слушай. Пора нам с этим кончать, я сказала. На днях мне надо идти на обследование, УЗИ и прочее, а потом, как узнаю пол ребенка и если будет всё в порядке, прилечу к тебе, пока ты будешь приходить в себя. И что такого? Нормально! Получу визу и прилечу. Ничего обременительного, я прекрасно себя чувствую, да и срок беременности еще небольшой – никаких проблем! Прилечу на недельку-другую, поживу с тобой. Ты что, не хочешь? Консерватория? Да всё я улажу, ты что, меня не знаешь? И с Джино всё будет в порядке, у меня дома еще Стефания, ты не забыл? Ладно, не кипятись, хорошо-хорошо, созвонимся, и завтра, и послезавтра, ты молчи побольше, а то голосок у тебя тот еще, зубы все целы или нет?.. Да, вот это беда – шляпу потерял! Как же ты теперь? А вот почему ты оказался там без шлема, мой идальго? Это я недоглядела, забыла напомнить. Ладно, мой дорогой, я сама буду звонить тебе, сама. Да-да, я спокойна, я спокойна, как и всегда, не волнуйся. Маме с папой привет. Вот и чудесно, что ты им всё сказал про нас тобой, это правильно. Ладно, чао. Привет тебе от детей, от Джино и Джузеппе. И от Стефании тоже…
Через два дня Петру стало хуже: сильная головная боль, тошнота, общая слабость, полная потеря аппетита. Еще через день сделали повторную компьютерную томографию, перевели в нейрохирургию, а там сделали еще и спинномозговую пункцию. Сказали, что у него поздняя гематома, внутримозговая. Что это за чудо-юдо? Небольшое скопление крови в ткани мозга, в данном случае в лобной области, вследствие удара, ушиба мозга о стенку черепа, а поздняя (или отстроченная) эта гематому потому, что кровь из раненого сосудика, подсачиваясь, скапливалась медленно, постепенно. Другой вариант – сам по себе тот мелкий сосуд цел, но сквозь его стенку произошел выпот крови из-за нарушения проницаемости.
Потом врач стал успокаивать. Слава богу, гематома маленькая, меньше сантиметра. Лечение пока будет консервативным, а там посмотрим. Главное – коррекция внутричерепного давления, которое повышено. А сейчас – полный покой, питание и сон, сон. Питание – это от вашей мамы (бульоны, соки, курага, гранаты), а со сном мы поможем. И капельница будет постоянно. И будем учить вас дышать не просто глубоко, а по специальной методике, это называется «гипервентиляция», для снижения внутричерепного давления опять же. Даст бог, обойдемся без операции. Чаще всего при данном диагнозе именно так, консервативно.
Теперь мама приходила ежедневно, как на работу. Приносила из дома еду, кормила, ухаживала. Отец появлялся через день, во второй половине дня, через час-полтора забирал жену, и они уезжали. Петр был сонлив (это из-за снотворных, которыми его пичкали), рассеян и, казалось, почти безразличен ко всему вокруг – может быть, и потому, что головная боль почти сошла на нет и теперь хотелось отдыхать, отдыхать и ни о чем не думать.
Увы, не получалось – все-таки думалось. О чем? Как всегда – что впереди? Случившееся в Домодедове событие только сейчас, по прошествии нескольких дней, обрело вид странного спектакля, который Петр наблюдал со стороны, из зала, а не был участником на сцене. Сидя в зале, можно видеть и анализировать одновременно. Да, кошмарный спектакль, но в нем участвовали не только, так сказать, актеры, у него были сочинители. Вот именно – сочинители, то есть во множественном числе. Каждый из них свято верил, что пишет только он, и единственно верно, и не знал, что авторов этой пьесы несколько, а потому вскоре выйдет столкновение интересов, устремлений, амбиций, паранойяльных установок, а значит, в итоге – трагедия, кровь, жертвы. Однако это последнее сочинителей почти не волновало: главенствовала идея, стремление к результату, а средства, как обычно, в расчет не брались.
Вот что впереди: если главенствует идея, стремление к результату, то средства в расчет не берутся. Впереди – финал спектакля. Если ты на сцене – это твой финал: если ты в зале – тоже твой, но еще живого. И в конце концов, кто тебя заставляет приходить в этот театр еще раз? Есть другие театры, где ставят мюзиклы и даже (если о высоком) оперы.
Да-да, оперы, вспомнилось вдруг. Милан, Ла Скала, «Набукко» Верди. Та знаменитая мелодия в исполнении хора – Va', pensiero, «Лети, мысль». Хор запел, и весь зал встал, и Биче встала, и Петр за ней тоже, сам встал, будто какая-то неясная сила подняла. Да, хорошо было…
Значит, ежедневно приходила мама, через день отец. А еще (это было уже на следующий день после случившегося) появился коллега из «Росмортуртранса», спрашивал, нужно ли что, какие-нибудь дефицитные лекарства и прочее, пожелал скорейшего выздоровления, передавал от всех приветы, просил держать компанию в курсе, она всегда придет на помощь. И конечно, сразу заявился Алик, Алессандро Конти, тоже расспрашивал, что и как, потом стал говорить о вчерашних деталях, смешно ругался по-итальянски, а Петр глядел на него и думал, какой тот молодец – ведь мог бы и бросить пострадавшего друга, поддаться всеобщей панике и побежать к выходу на улицу, а вот нет, не бросил, дотащил до выбитых дверей, стал ждать «скорую», а потом что-то говорил врачу, требовал, и, понятно, на своем итальянском, отчего и подумали, что раненый Петр тоже иностранец, и, может быть, еще и поэтому решили везти его в «Склиф», а не в больницу рангом пониже. Значит, Алик действительно друг, а не просто приятель, партнер по деловым отношениям. Хотя не только это: судя по всему, Алик по натуре не трус, не паникер, верный человек. Такое выявляется лишь в экстремальной ситуации. Интересно, а как бы ты сам повел себя в ней? – хмыкнул про себя Петр.
– Слушай, друг Алик, – остановил его очередной монолог, – ты можешь связаться с синьором Альберто?
– Ну, могу. И через посольство могу, и по его личному телефону, он мне его дал.
– Отлично. Он мне тоже дал, но эта визитка у меня в бумажнике, а бумажник, как и документы с ключами, остались где-то в приемном отделении, после того как меня раздели, переодели и взялись за мой организм. Так вот, будь любезен, позвони Альберто и скажи ему… скажи всего одну фразу: что человек, с которым он ехал в поезде до Вероны… то есть он ехал, он, Альберто… что этот человек согласен. Одну фразу: тот человек согласен. Он поймет. Запомнил?
– Да, запомнил: человек, с которым он ехал до Вероны, согласен. И всё?
– Всё… – Но вдруг спохватился: – Э, нет, не всё! Добавь еще вот что: согласен, но на тех же условиях. Альберто поймет. Повтори, пожалуйста.
– Повторяю: человек, с которым Альберто ехал до Вероны, согласен, но согласен на тех же условиях. Так? И что это значит, Петр?
– Это значит, всё хорошо.
– А, вот как! Ну, вы шпионы, криптоманы!
– Нет, не так. Это не криптология, а иносказание.
– Как-как?
– Ну, проще аллегория – фраза, имеющая тайный, скрытый или абстрактный смысл.
– Тайный, скрытый! Нет, вы шпионы, точно, шпионы! Ладно, понял, позвоню, скажу.
– Вот спасибо! А как там твоя «Рома», ну и мой «Милан»?..
Минула, кажется, неделя, как Петра перевели в нейрохирургию, и ему позволили садиться в постели и даже привставать, но только в чьем-то присутствии. Однако после ухода мамы он втихаря сам ходил в туалет, находившийся в этом же боксе, прямо за дверью. Голова уже не кружилась и даже не болела, хотя все-таки легкости там не ощущалось. Сняли все повязки и гипс с руки. Глянув на себя в зеркало во время бритья, Петр оценил свою физиономию почти на четверку. Посему задал законный вопрос лечащему доктору: скоро ли выписка? Тот ответил: еще неделя, дней десять – наблюдение, долечивание, контрольная томография, УЗИ.
Ладно, что ж. И, когда приближался оговоренный срок, а Петр уже легально ходил, утром появилась мама. Это было обычным, но вот сказала она необычное:
– Петенька, я пришла с сюрпризом.
– Очередной компот или сок? Разве это сюрприз?
– Фома неверующий! Смотри! – И приоткрыла дверь палаты.
Вошла Биче.
Выяснилось, что она прилетела вчера, отец встретил ее в Шереметьеве, привез домой, там переночевали, а с утра мама поехала с ней в «Склиф». Сначала переговорили с заведующим отделением, и вот – пожалуйста.
Вскоре мама засобиралась домой. Перед уходом она дала Биче кое-какие инструкции по уходу за больным (Петр переводил) и еще напомнила, что через пару часов приедет отец – чтобы побыть с сыном, а потом забрать не ориентирующуюся в чужом городе и не говорящую по-русски иностранку. Вообще-то она для отца будущая невестка, уточнил Петр, потому что между сыном и этой дамой заключен устный договор о намерениях – mentio et repromissio nuptiarum futurarum, а это, если с латыни и коротко, означает обручение.
– И что ты примчалась, красавица моя? – начал Петр, когда они с Биче остались одни. – Я тебе безмерно рад, но зачем?
– Я очень ревнивая, а тут такие симпатичные сестры милосердия.
– Чушь, дважды чушь! Во-первых, если верить тому, что ты мне наплела о себе, у тебя в твоей любовной жизни не было поводов для ревности, а во-вторых, и это главное, я только вчера вспомнил, что на свете существует противоположный пол, и почувствовал тягу к нему.
– Ну, значит, я вовремя. – Она уже не улыбалась и произнесла серьезно: – Но даже не в этом дело. Петя, я прилетела за тобой.
– Вот это да! Ты железнее, чем Маргарет Тэтчер. Лучше доложи мне о том, кто у нас. УЗИ сделали?
– Сделали. Мальчик.
– Значит, папа угадал. Он сказал, что у такой сильной женщины, как ты, должны рождаться только мальчики.
– Гениально! Если учесть, что пол ребенка определяется отцовскими клеточками.
– Это по науке, а мы о чем-то более высоком.
– Сhiacchierone!
– Это что?
– Это значит… ну, пустой оратор.
– А, ясно: по-нашему, трепач, болтун.
– Ну пусть так по-вашему, если от глагола рarlare… Петя, я о главном: повторяю, я прилетела за тобой. Я забираю тебя насовсем. В Италию, в Милан. Понял? Ты меня много обманул – ссадины, легкое сотрясение мозга! А тут у вас, я поняла, не то что ссадины, а смертоубийства. А мне нужен живой мужчина. Мне нужен мужчина, с которым мне хорошо и который отец моих мальчиков. Мне нужен мужчина и отец. Всё! И такого я нашла и никому его не отдам! Остальное неважно.
– Я ж говорю, ты леди не железная, а стальная. Тэтчер отдыхает.
– Петя!
– А где и кем твой русский мужчина Петя будет работать в Италии, ты подумала? Или уже всё за меня решила?
– Конечно, решила! Когда у вас в Москве такое, то кто же должен решать? Любящая женщина, конечно. Вывести мужа из огня… Ладно, так вот. Ты будешь директором музея Сальери в Леньяго вместо покойного дедушки. Будешь там жить, проводить экскурсии, пополнять экспозиции – в общем, будешь главным по музею. Там дедушкин дом, наш дом, ведь он по наследству мой, а значит, наш. А по выходным мы будем видеться – или ты к нам в Милан, или мы с Джино к тебе. По-моему, это прекрасно: так я тебе не слишком надоем. А потом… Потом посмотрим, как жизнь пойдет: захотим, станем жить вместе всегда, постоянно, у нас с тобой два дома, есть выбор. Или в Милане, или в Леньяго. В конце концов, рядышком с Леньяго, в Вероне, тоже есть консерватория, могу устроиться туда. Есть выбор, есть… Да, видишь, я всё решила.
– Интересно! Нет, спасибо за доверие, конечно: я – директор! Но кто мне жалованье платить будет: музей-то не государственный, а частный? Ты, что ли?
– Ну… во-первых, поступление денег за проведенные экскурсии, а во-вторых…
– Во-вторых – ты!
– Петя, это что, так важно?
– Мужчине это важно, стальная моя леди. Если он не альфонс.
– Понимаю. Это тебя оскорбляет: быть в безопасности с любимой женщиной и детьми, а остальное – кто кого финансирует – это неважно. Мужчину это оскорбляет?
Петр понял: налицо тот случай, когда у мужчины своя правда, у женщины своя, а общей правды нет, и искать ее бесполезно. Он притянул Биче к себе:
– Сядь ближе, я тебя обниму. Вот так. Знаешь, я тебя обманул, когда сказал, что вспомнил о женщинах только вчера. Я о тебе помнил все эти дни и всегда тебя желал. Вот меня выпишут завтра или послезавтра, и тогда дома…
– А тебе можно?
– Что?
– Ну, ночью.
– Не можно, а нужно, и не только ночью. А что до финансовой стороны нашего союза в Италии, то ты права – не стоит беспокоиться и делать проблему. Видишь ли, у меня тоже есть вариант… Да, кажется, есть. Он не отменяет твоего предложения, но об этом – потом, потом, как-нибудь, это не сейчас, да и вообще не столь важно. Сейчас главное – это ты, мы. Мы вместе и всегда должны быть вместе, ты права. Тем более, дети…
Когда Биче ушла, уже вместе с отцом, Петр долго не мог отделаться от мысли о странном совпадении в подаренном ему судьбой итальянском романе. Хотя в этом его романе всё было необычным и странным, да, всё. Ведь с чего началось? С образа двойника. Со старика Антонио, явившегося в виде двойника Сальери. А много после уже сам Петр сказал синьору Альберто, что если согласится на работу в Русском отделе «Сервицо информациони дифеза», СИДе, то только при условии, что будет агентом-двойником, то есть работать на две родины – Россию и Италию. Вот и получается: с двойника началось, двойником и заканчивается.
Но есть и еще параллель: началось со старика Антонио и его музея, и вот теперь сам Петр может стать директором этого музея, музея Сальери, который создал Антонио, дед Беатриче. Вот такая закольцованность, черт ее дери!..
И наконец, вот еще о чем он думал и что понял в эти последние дни в больнице.
Беатриче… Что она, кто? У нее же, так получается, нет недостатков. Но так не бывает! Петр уже думал об этом. И опять стал перечислять: она красива, интеллектуальна, образована, она талантливый музыкант, она духовна, она прекрасная мать, она как женщина (то есть в постели) страстная и талантливая. Она верна и предана любимым людям и умеет эту верность для себя четко формулировать. И еще у нее явные организаторские способности – она решает все проблемы быстро и эффективно. Вот, к примеру, как в последнем случае: жить в Москве рискованно, это уже ясно, – значит, всё, хватит, значит, Петр должен переехать к ней в Италию, и только так, и не надо спорить и обсуждать, только так, и с работой всё решится, и с деньгами, и с прочим. Вот так, она решила! В общем, идеал. Идеал? Биче – идеал? Но идеалов не бывает!
Идеалов не бывает, однако есть исключения из общего правила. Да, Биче – исключение из общего правила: она как женщина – белая ворона. Точнее, белая ворона в черном обличье (ну, если помнить о цвете ее кожи). Однако характер! В силу своего характера (сильная, категоричная, всегда деловая, прагматичная, быстро, не комплексуя, решающая все возникающие проблемы), она невольно будет поддавливать Петра в их совместной, уже итальянской, жизни. И он это смутно понимает, предчувствует, несмотря на ее заверения в обратном.
Характер, что ж поделаешь! У Биче такой характер, это – врожденное, почти некоррегируемое. Поэтому он предчувствует, что их жизнь будет, возможно, не безоблачной, поскольку он, будучи более мягким по складу психики, но упрямым, не склонен быть под чьим-либо сапогом. Он личность свободная, независимая – таков склад уже его характера. Однако при всем при том у него почему-то твердое убеждение, что эта белая ворона в черном обличье – это его женщина, именно его, и с ней он будет счастлив, у него будет та семья, о которой он мечтает, и эта женщина никогда не сделает ему плохого и никогда не предаст. Может быть, такое убеждение – отчасти следствие его наивости, привычного авантюризма, но все-таки он уверен: Биче, именно она. Такая никогда не предаст.
Через два дня, уже дома, ночью, Петр, не упоминая, с чем и кем это связано, неожиданно для Биче заговорил о трех дополнительных заповедях, начертанных на стене Музея Холокоста в Вашингтоне. Когда-то они с Биче обсуждали это, а теперь он повторил: «Не сотрудничай со злом, не стой в стороне, не будь жертвой». Естественно, Биче спросила, почему он вдруг вспомнил об этом, однако вразумительного ответа не получила. И тут она неожиданно вскочила, голая:
– Бог мой, и как это я забыла? Привезла тебе подарок из Милана – и только сейчас вспомнила! Убрала в твой шкаф в коридоре, чтобы сделать тебе сюрприз. И забыла!.. Погоди, сейчас принесу!
Сюрприз оказался в большой круглой коробке. Шляпа. Да, роскошная шляпа, итальянская.
– Это знаменитая шляпа, Петя, потому что знаменитая фирма. Шляпа от Роберто Манзони, вот как! Это вместо твоей, потерянной при взрыве в аэропорту. Вот я и подумала: как же ты теперь без хорошей шляпы? А эта – не просто хорошая, а от самого Роберто Манзони. Ну-ка примерь! Ну и что, что ты голый, это даже оригинально!.. Класс, Петя, ты неотразим – голый и в такой шляпе!.. Ладно, а чтоб ты знал, эта фирма находится в городе Равенна, где когда-то умер и похоронен Данте, тот, возлюбленную которого звали Беатриче, если ты помнишь. А я – в ее честь. Ну, вот так.