Дженифер Имс стояла возле аптеки и глядела на Хай-стрит. Наступали сумерки, но свет поздней осени еще лился на каменные стены домов, золотил их и придавал обстановке странный двумерный вид. Как будто улица была декорацией к пьесе или фильму. Как, интересно, он мог бы называться?

Она взглянула на часы. Такая тьма — и всего без пятнадцати четыре? Итак, «Тьма в половине четвертого?» Нечто вроде этого. Сырой ветер проникал под пальто, и за выхлопными газами она чувствовала запах дождя, а также горьковатый запах бархатцев, идущий от клумбы неподалеку. Она обещала встретиться с Фрэнсис в четыре у «Коппер Кеттл».

— О, доктор Имс! — услышала Дженифер и обернулась. Это был мистер Пелмер, аптекарь. — Рад, что встретил вас: боюсь, вы забыли выписать один рецепт для старой миссис Биддл. — Он протянул ей бланк, и Дженифер почувствовала, как она вспыхнула, отыскивая в сумке ручку.

— Простите, мистер Пелмер, наверное, я была чем-то отвлечена.

Она нашла ручку и, приложив бланк к окну, написала рецепт. Ручку пришлось несколько раз потрясти, пока она согласилась начать писать в необычном положении.

Мистер Пелмер добродушно рассмеялся. Он был маленьким человечком с большой лохматой головой. Он напоминал ей морского конька. По-видимому, он полагал, что громкий смех — признак мужественности. Обычно этот смех неприятно поражал тех, кто не был знаком с этой чертой аптекаря, и даже внушал тревогу. Но Дженифер притерпелась к нему — или, скорее, внушила себе, что ей придется слышать этот смех еще много лет.

— Ну, да это ерунда, — успокоил мистер Пелмер, продолжая посмеиваться, будто медицинские ошибки были для него чем-то комичным. — Ваш дядя — мастер по выписыванию рецептов. Причем я всегда мог бы сказать, в какое время суток он выписывал рецепт. Утром рецепты бывали разборчивы, но к вечеру он настолько уставал от стонов и жалоб пациентов, что его рецепты становились похожими на пару закорючек — и ровную линию вместо подписи. Я всегда говорил миссис Пелмер: вечерним пациентам лекарство прописываю я, а не он. — Он перестал смеяться. — О, конечно, я не допускал никакого неуважения к вашему дяде. — Мистер Пелмер разведывал мостовую и внимательно следил за реакцией Дженифер.

— Конечно, — согласилась Дженифер, возвращая ему бланк.

— Он чудесный человек. Нам очень недостает его, — продолжал мистер Пелмер. — Никогда не будет другого… так сказать…

Дженифер улыбнулась.

— Да. Многие его пациенты говорили мне то же самое: никогда не будет другого такого человека.

Мистер Пелмер как-то странно, искоса взглянул на нее и добавил:

— К счастью.

Дженифер не пожелала показать своего удивления, но не пожелала предать даже и в воспоминаниях своего очаровательного, но бесконечно эксцентричного дядю, недавно ушедшего на покой доктора Уэллеса Кэдвеледера Мэйберри.

— Это только один не подписанный мною рецепт? — с улыбкой спросила она. — Мне нужно идти, у меня еще много вызовов на дом. («Брось, Дженифер, — сказала она самой себе, — у тебя сегодня всего четыре вызова. Всего четыре — и притом приятных».)

— Ах, да. Я слышал, что мистер Тиг вновь подкачал, — уклончиво сказал мистер Пелмер. — Не сомневаюсь: потребуется «Дайте То Же Лекарство, Что Вы Давали Прежде». Я уже приготовил. — И он, лучезарно взглянув на врача, подмигнул, будто они были всецело понимающими друг друга заговорщиками.

— До свидания, мистер Пелмер, — проговорила Дженифер и пошла прочь, прежде чем он заговорил снова.

Старый дурень, подумала Дженифер, хотя она предполагала, что лекарство понадобится действительно то же самое, если только дядя не ошибся в диагнозе. А такая возможность всегда была. В последние годы артрит медленно, но верно подавлял ум и жизнедеятельность дяди. Он нанял помощника, молодого Дэвида Грегсона, но все годы с момента ее развода он надеялся, что Дженифер наконец сдастся и «вернется домой», как он говорил. Именно дядя Уэлли вдохновил ее стать врачом, и она предполагала, что он всегда знал, что капитуляция, наконец, произойдет. Втайне она надеялась, что он расстанется со своими надеждами, поскольку была честолюбива и планировала сделать карьеру консультанта по внутренним болезням. Когда она приходила к дяде с визитом, тот говорил о ее практике уверенно, будто пациенты были уже ее собственными, а она — постоянно практикующим врачом. Она обычно улыбалась — и твердо переводила разговор на другую тему. Возможно, он понимал, что эта работа — не то, чего она желала бы; возможно, не желал, чтобы она делала одолжение ему из любви. Все это напоминало противостояние двух упрямых, но любящих друг друга людей.

Год назад он начал то писать к ней, то звонить ей, прося, а затем и умоляя оставить работу в Лондоне и взять из его слабеющих рук практику провинциального врача. Вначале она была раздражена, что их неаннонсированный «пакт о ненападении» нарушен. Она отделывалась неясными обещаниями, откладывая роковой день решения и проклиная себя за нерешительность. Но постепенно в ее докторском мозге — этой холодной, отрешенной субстанции, где плечом к плечу стоят эгоизм и расчет, — начали звенеть колокольчики тревоги. Надо сказать, Дженифер почувствовала почти облегчение, когда последовал первый, еще относительно мягкий удар. Значит, ее диагноз подтвердился, и это позволило ей расстаться с Лондоном и своими амбициями много легче.

Легче, но не легко.

Она прожила в Вичфорде до четырнадцати лет, и поэтому у нее было то самое чувство «возвращения домой». Город выглядел таким же, как был, но люди в нем изменились, и более всего изменилась она сама. Она теперь не та наивная девочка, а искушенный в медицине врач, сотрудник госпиталя-колледжа в Лондоне. По крайней мере таковой она себя считала.

И первой ее большой проблемой по возвращении в Вичфорд оказался партнер дяди Уэлли — Дэвид Грегсон. Он смотрел на нее так, как консультант мог бы смотреть на какую-нибудь санитарку: она достойна была, по его мнению, лишь скучной работы с писаниной, а не настоящего дела. Они уже несколько раз спорили всерьез, и дальнейшее развитие событий было непредсказуемым. Она признавала за собой излишнюю горячность, но также считала, что ее врачебные знания следует оценить по справедливости. Она чувствовала, что отношение Дэвида Грегсона к ней было несправедливым, а его постоянные отказы разделить ответственность за врачебную практику искушали ее: ей хотелось просто плюнуть ему в лицо. Он постоянно подчеркивал, что ее деятельность — временная и что вскоре доктор Уэлли вернется к своей работе. Но это было невозможно, и они оба прекрасно знали это. Грегсон делал вид, что всячески поддерживает силу духа и веру в выздоровление у старого доктора Уэлли, но Дженифер подозревала, что делал он это из эгоистических побуждений. Он не желал признать неизбежное. Не хотелось признавать это и ей. Но обстоятельства были таковыми, как были — и она твердо намеревалась остаться. Последние месяцы работы в Лондоне показали, что там она достигнет не большего, как компетенции консультанта (а женщине, чтобы сделать карьеру, всегда нужно быть более, чем просто компетентным специалистом). А здесь у нее был шанс стать хорошим специалистом широкого профиля.

Она вошла в «Коппер Кеттл» и заняла один из угловых столиков. Спустя несколько минут вошла Фрэнсис Мерфи: она помахала рукой, увидев ее за столиком, и подошла. На ней было зеленое пальто и ярко-красный шарф, и она сразу напомнила Дженифер спелое яблоко. Но если уж вспоминать о яблоках, то Фрэнсис была сортом пеппин: излишняя природная слабость сочеталась в ней с язвительной ироничностью мысли. В руке у нее была газета, и снимая пальто, она уронила ее, а вместе с нею и столовый прибор. Однако, не придавая этому значения, вернула его тут же на место.

— Ты не поверишь, но произошло убийство! — с трагическим выражением возвестила она. — Именно в нашем Вичфорде! — Фрэнсис была уроженкой графства Корк, и ее акцент был все еще слышен после нескольких месяцев проживания в Вичфорде, придавая ее звуку «р» большую округлость (поскольку сама она была «пышечкой», замечания об округлости ею не приветствовались). Ко всему у нее были черные волосы, белая нежная кожа и белозубая улыбка. Она была физиотерапевтом и прожила в Вичфорде несколько месяцев до возвращения Дженифер. Они очень подружились на почве ироничного образа мысли и постоянно смешили друг друга, но убийство не оставляло повода для смеха.

— Это, несомненно, поразит тетушку Клоди, — сказала Дженифер, взяв в руки газету. — Она уверена, что Вичфорд — скучнейший городок Англии.

— Тогда его нужно приравнять по происшествиям к Кэлглэннону, — сказала Фрэнсис. — Скучнейшая деревушка в Ирландии отличилась один раз в истории тем, что взорвалась скороварка моей матери. — Она весело улыбнулась Дженифер. — Я все еще представляю ее, увешанную морковью из кастрюли: морковь была даже в волосах. Как ты думаешь, остался ли у них еще тот сдобный пирог?

— А я думала, что ты на этой неделе на диете, — с отсутствующим видом ответила Дженифер, читая в газете про детали убийства.

— Нет, я сидела на диете прошлую неделю, — сказала Фрэнсис. — А на этой я собираюсь покутить. Или это — безрассудство?

Подошла официантка, и Фрэнсис заказала чай и кексы для двоих, узнав при этом, что предвкушаемый сдобный пирог был съеден заезжими туристами.

— Так кого там убили? — спросила Фрэнсис, пытаясь прочесть газету вверх тормашками.

В свободные часы Фрэнсис пописывала и собиралась стать писательницей. У нее уже была пара публикаций, а теперь она работала над романом. Все сущее и случившееся лило воду на ее мельницу, и если природное любопытство и в самом деле признак таланта писателя, Фрэнсис обещала стать когда-нибудь преуспевающей писательницей.

— Берил Томпкинс, — проговорила она медленно, по слогам. — Боже! — Она откинулась на стуле и была, по всей видимости, потрясена. — О! Бедняжка!

Дженифер удивилась:

— Ты знала ее?

— Да. Ты тоже должна знать ее. Она — твоя пациентка. Доктор Грегсон передал ее мистеру Блайту, и мы лечили ее в клинике. У нее четыре поврежденных диска.

— Не думаю, что даже видела ее хоть раз. — Дженифер пыталась припомнить Берил Томпкинс — и не могла. — Может быть, это было до моего приезда?

— Может быть, — слабым голосом сказала Фрэнсис, откидываясь назад, чтобы официантка могла поставить поднос. — Я тогда перепробовала множество способов лечения, но она сказала, что не чувствует облегчения. Я еще сказала, что облегчения и не будет, пока она работает на этой ужасной фабрике, передвигая там всякие тяжести. Но она возразила, что нуждается в деньгах. Бедная женщина: убита… и одета была бедно — кто же мог подумать, что у нее есть деньги?

— Откуда это тебе известно? — спросила Дженифер.

Фрэнсис с упреком взглянула на нее:

— Там же сказано, что она шла со своей работы, а работала она уборщицей, не так ли? Вряд ли она оделась хорошо для такой работы.

— Да, я тоже так полагаю.

Мысль о том, что во всех газетах напишут: женщина была убита по дороге домой с работы, одетая в старье, — делала весть об убийстве еще более жестокой: даже достоинство женщины было здесь оскорблено. Это было очень похоже на Фрэнсис: заметить такую ничтожную деталь. Она еще раз взглянула в газету.

— Там говорится, она была убита на тропе, что ведет от фабрики вниз, к главной дороге. И что горло ее было перерезано от уха до уха. — Фрэнсис, разговаривая, пролила чай из чашки. — Фабрика находится на холме, прямо над госпиталем. — Она поставила чайник и отпила чай. — После всего этого я радуюсь тому, что сохранила машину, — со вздохом сказала она.

— Ты имеешь в виду, что ты ее водишь?

— А почему бы нет?

Мысль о том, как Фрэнсис водит машину, всегда заставляла Дженифер с осторожностью относиться к собственным путешествиям. Фрэнсис ненавидела механизмы и технику, и эта ненависть казалась обоюдной. Если был когда-либо человек, которому машина была противопоказана, то этим человеком была Фрэнсис Мерфи. Ее маленький автомобиль регулярно попадал в аварийные ситуации, без всякой на то причины врезаясь в ограждения и выскакивая на тротуар. Деревья будто специально выбегали ему под колеса и загоняли его в кювет. Брызги из-под колес ее автомобиля обдавали прохожих веером. Дома даже духовка отказывалась печь пироги для Фрэнсис, либо оставляя их недопеченными и холодными, либо нещадно сжигая. В злокозненном мире, настроенном специально против милейшей Фрэнсис, телевизоры ломались и переставали показывать, утюги сжигали одежду, фены — волосы, открывалки для бутылок — и те ухитрялись калечить ей пальцы. Фрэнсис говорила, что либо это — магия, либо — месть двадцатого века. В целом она предпочитала магию.

— Уж лучше скучища, чем перерезанное горло, — резюмировала Дженифер.

— Лучше бы ни то, ни другое, — сказала Фрэнсис, поедая очередной сливочный кекс и оглядывая улицу. — Я вижу, что Марк Пикок опять закрыл заведение рано. Очевидно, туристы вернулись на свои насиженные места.

Дженифер проследила взглядом направление, куда смотрела Фрэнсис. В «Пикок Антик» были погашены огни и вывешена табличка «Закрыто».

— Странно, — обронила она, но не сказала ничего больше.

Фрэнсис переменила тему:

— Как развиваются отношения между тобой и Дэвидом Грегсоном?

Дженифер была поражена:

— С чего ты вдруг заговорила об этом?

— Не потому, что он меня интересует, а потому, что я хотела забыть об этой несчастной убитой, — ответила Фрэнсис, решительно сворачивая газету и бросая ее на стул. — Но вы все еще общаетесь?

— О да, хотя и сквозь зубы, — ответила Дженифер. — Было бы много лучше, если бы он не жил с нами в одном доме. А теперь нам приходится раскланиваться за обедом и завтраком, так же, как и обсуждать дела. Это так тяжело.

Фрэнсис понимающе кивнула.

— Его пациенты без ума от него. И он всегда был очень мил со мной и очень помогал. Я не понимаю, отчего ваши отношения так дурно складываются. Я знаю, что он хорошо относится и к твоему дяде.

Дженифер вздохнула:

— И я знаю об этом. И это окончательно запутывает отношения, поскольку я должна ощущать себя неправой. Но, черт побери, не я виновата в этом. Это он. Это он несправедлив ко мне. Он не понимает, не желает понять. Я — хороший врач, и я могу очень помочь в деле. Но разве он использует мои знания, мои способности? Если бы я была не племянницей, а племянником, я уверена, все обстояло бы иначе. Вся загвоздка в том, что я — женщина. А он ненавидит женщин.

— Но ведь он действительно недавно развелся?

— Да. Но я не вижу, почему нужно вымешать досаду на мне.

— Просто ты — под рукой, и ты слишком горяча. Почему бы и нет, в таком случае? — Она придвинула Дженифер тарелку с кексами: — Попробуй, это придаст тебе силы.

— Да, силы мне понадобятся, — согласилась Дженифер. — В особенности, если вокруг станут убивать людей. Еще немного общения с оскорбленным самолюбием доктора Дэвида Грегсона, и я стану убийцей сама.