Она все еще сидела за столом Дэвида, когда открылась дверь и появился Люк. Кэй, должно быть, пошла на ланч, подумала было Дженифер, но затем взглянула на часы и поняла, что она спала, сидя в кресле Дэвида.

— Я приехал сразу же, как только получил твое послание, — сказал он. — Что тут?

— Твой костюм весь в грязи, — заметила она машинально.

Он посмотрел вниз, на брюки, затем закрыл дверь кабинета.

— Я был у реки, — сказал он. — Ночной дождь расквасил тропу.

— Что ты делал на тропе? — Ей казалось, будто она еще спит.

Волосы его были разлохмачены, он устал, и галстук его съехал набок.

— Мы обшаривали дно.

— Для чего?

— Чтобы найти тело Фреда Болдуина Он пропал… его жена говорит, он выбежал из дома вчера вечером и сказал, что собирается положить конец всему этому, бедняга.

— Ты думаешь, это Болдуин напал на Фрэнсис? — с надеждой спросила Дженифер.

— Не знаю. Мне сказали, ты хотела показать мне кое-что. — В нем чувствовалось нетерпение, и Дженифер внезапно охватило такое же чувство нетерпения — чувство сопричастности расследованию. За Люком стояла настоящая небольшая армия; люди, что искали тело в реке, сыщики, следившие за подозреваемыми; клерки и операторы компьютеров, нажимавшие на клавиши; следователи, и лаборатории, и Бог знает что еще: карты, провода, дороги, телефоны, радиосигналы, разговоры, доклады и отчеты, сметы… И все это — полицейская служба. Но сейчас здесь, в приемной, был центр расследования, — пока здесь находился Люк. Коснуться Люка — это значило коснуться нити паутины; и мгновенно приходила в движение вся система. Она ожидала, она была в готовности, эта система. И он ожидал, Люк, и он был в нетерпении.

Она не торопилась — не могла.

— Не знаю, важно ли это… — начала она в нерешительности и замолчала.

Постояв немного, он подошел к столу и сел на стул для пациентов. Она увидела, как он волевым усилием заставил себя успокоиться, как сложил руки и стал ждать, что она скажет. Вот какой ты, Люк, подумала она. Я и не знала всех твоих качеств. Если бы я пришла тогда — под дерево — и поцеловала тебя, неужели жизнь была бы совершенно иной? Лучше? Хуже?

— Не волнуйся. — Голос его был добр, и она поняла: он почти мгновенно оценил, что это важно для него.

Вместо слов — потому что она не могла выдавить их из себя — она просто повернулась на крутящемся кресле Дэвида и указала Люку на среднюю полочку в стеклянном шкафчике. Люк встал и подошел поглядеть. Она наблюдала за его спиной и увидела, как напряглись его плечи.

Он увидел и без слов.

— Что это такое? — спросил он.

— Старинный хирургический инструмент, называемый бистури, — ответила она. — Очень острый: вчера утром я порезала им палец.

Он повернулся:

— А этот кончик — он был и раньше обломан?

— Нет… — Она могла только шептать.

— Почему ты не сказала об этом вчера?

— Потому что… — Голос пропал, и ей пришлось прокашляться. — Потому что вчера вечером его не было на месте.

Он выругался вполголоса.

— Прости, Джен.

— Да что там…

Она заплакала.

Вынув из кармана платок, он открыл шкафчик и взял скальпель с его матерчатой подложкой, осторожно подцепив его среди других инструментов. Как только он повернулся, чтобы закрыть шкаф, дверь отворилась, и вошел Дэвид Грегсон.

— Какого черта вы здесь?.. — спросил он, окинув взглядом Дженифер, Люка и ту вещь, которую Люк держал в руке.

— Боюсь, придется попросить вас проехать со мной в полицейский участок, доктор Грегсон, — сказал Люк. — Вам зададут несколько вопросов.

Глаза Дэвида, темные от гнева, полные обвинения, уставились на Дженифер.

— Что вы наделали?! — страшным голосом спросил он.

— Вам бы хотелось, чтобы это был я? — зло спросил Дэвид Грегсон. — Это вас полностью бы устроило: сумасшедший врач впадает в буйство при полнолунии — что-то в этом роде.

— Никто не сказал ни слова о сумасшедшем враче, — проговорил спокойно Люк. — Я просто хотел бы задать вам несколько вопросов относительно ваших передвижений этой ночью — а также в предыдущие ночи, а также относительно ваших связей с погибшими женщинами.

Грегсон, только что красный от гнева, побледнел и с тревогой спросил:

— Что вы имеете в виду, говоря про «связи»? Я не имел с ними иных отношений, кроме отношений врача и пациента.

— По словам вашей медицинской сестры, мисс Френхольм обычно посещала вас. Но в свой последний визит она попросилась на прием именно к доктору Имс. Отчего это, по вашему мнению?

— Понятия не имею. Возможно, список больных на то утро был у меня слишком велик. А возможно, она предполагала, что женщина-врач будет более сговорчива на предмет аборта.

— Понятно, — голос Люка звучал скептически. — А кроме профессиональных, у вас были встречи либо разговоры с мисс Френхольм?

— Нет.

— Пэдди!

Пэдди раскрыл папку на своем столе.

— По полученной нами информации, вы с мисс Френхольм по крайней мере однажды вместе посетили «Уолсэк». И ушли тоже вместе.

— Ерунда!

— Наш свидетель — местный констебль, который был там же с женой.

— Вероятно, он видел мою жену — она тоже блондинка, и довольно красивая.

Пэдди прокашлялся.

— По признанию констебля, имя которого не упоминается, у него были личные отношения с мисс Френхольм, и он прекрасно знал ее внешность. Он почувствовал облегчение, когда вы с нею ушли из ресторана.

— Но откуда было ему знать, что именно я был с мисс Френхольм?

— Он ваш пациент.

Грегсон закрыл глаза.

— Ах, вот что. — Он, кажется, признал свое поражение. — Хорошо. Значит, я встречался с ней в «Уолсэке» — но не назначая заранее встречу. Просто так случилось, что мы пришли туда вместе.

— Вы вместе выпивали.

— Да, мы выпили с ней несколько раз, если это имеет значение.

— И ушли тоже вместе.

Грегсон вздохнул:

— И ушли вместе. — Это было сказано тоном поражения. — И провели несколько часов вместе в задней комнатушке ее проклятого горшечного магазинчика. Ужасно неудобной, между прочим.

— Это было в августе.

— В августе. Две недели спустя, как меня оставила жена ради негодяя-барона с его миллионом в банке. Если она и сейчас продолжает доить его, как начала, то у него не должно остаться более пятидесяти центов. — Говорил Грегсон с чувством отвращения к самому себе. — Я был одинок, оскорблен и нищ. А мисс Френхольм более чем жаждала наших отношений — она была алчна на ласки. Мне даже понадобилась неделя, чтобы прийти в прежнюю форму.

— И вы все-таки еще раз встречались с ней?

— Нет. Кроме того, что я не соответствую ее темпераменту, я был все-таки ее врачом. Вы не поняли, инспектор. В отличие от полицейских, врачи никогда не могут быть свободны от обязанностей. Теперь вы можете торжествовать надо мной победу, инспектор. Вы будете правы. Я воспользовался тем, что было чистейшим случаем нимфомании — таким диагностически ясным, какой только можно вычитать в книге. Я был подавлен и несчастен. Я был дураком. Но — не убийцей.

— Вы могли быть отцом ее ребенка.

Грегсон поднял голову:

— Полагаю, что мог бы… Черт побери, это порадовало бы мою жену. Это ускорило бы наш развод. Она бы даже предложила на радостях стать крестной матерью этому отпрыску — когда отсмеялась бы всласть. Она всегда заявляла, что я ни на что не способен — тем паче на это.

Люку было странно и неприятно слышать, как Грегсон, обычно такой неразговорчивый, так откровенно и горько говорит о своей обиде, которая его, видимо, страшно мучила. Откровенное презрение и пренебрежение жены в несчастном браке, а затем неудовлетворенность сексуальной хищницы, которая не делала секрета из того, что презирает мужчин, — на этой почве мог бы развиться какой угодно психоз. Или это просто несчастливое совпадение обстоятельств?

— Расскажите мне о вашей коллекции старинного инструмента.

Грегсон пожал плечами:

— Я их собираю. Это мое хобби. Некоторые представляют собой прямо-таки произведение искусства. Я собирался стать хирургом, но у меня не было денег, чтобы совершенствоваться дальше в специальной области медицины. У меня не было выбора — и я стал терапевтом. А коллекция — просто сентиментальное воспоминание, и все.

— А этот инструмент — бистури?

— Да.

— Его кончик сломан.

— Да. Понятия не имею, когда это произошло.

— Это произошло между вчерашним ланчем и сегодняшним утром.

Люк внимательно следил за лицом Грегсона.

— Вот как? — Лицо Грегсона оставалось бесстрастным. — Почему вы так думаете?

— Потому что вчера утром он был цел. Доктор Имс даже порезала им палец. Она взяла его из любопытства и не думала, что он такой острый.

— Я всегда содержу инструменты в порядке, готовыми к работе, — сказал Грегсон.

— Зачем?

— Это — совершенные хирургические инструменты, несмотря на их возраст. Они заслуживают уважения. — Он подумал. — Тогда, значит, она вытирала лезвие?

— Да.

Грегсон кивнул:

— Я заметил, как формируются пятна ржавчины, вчера вечером, перед тем, как поехать на вызовы. Обычно я смазываю инструмент маслом, потому что в те времена, когда он изготовлялся, нержавеющая сталь была неизвестна. Я увидел пятна — и забрал бистури из шкафчика; положил его в портфель, чтобы смазать поздно вечером, когда вернусь. Что я и сделал.

— А вы тогда заметили, что кончик лезвия обломан?

— Да. Эти лезвия очень хрупки — я подумал, что он обломился, пока я держал его в моем портфеле. Как вы помните, мое возвращение пришлось на довольно суетливый момент. Я смазал инструмент маслом наспех, перед тем как лечь спать, и положил обратно. Я намеревался заточить его этим утром, но поскольку Дженифер не участвовала в приеме пациентов, мне было некогда. — Упоминание о Дженифер затуманило его лицо. — Она думает, что я — убийца, а это — орудие убийства? Дурочка.

— Вряд ли это заключение порадует ее, — заметил Люк. — Она была очень расстроена, но…

— …но поступила, как законопослушный гражданин? — горько продолжил Грегсон. — Как восхитительно! И вот я здесь, и мне задают бессмысленные вопросы, а мои пациенты ждут — и не получают помощи. Умница, милая девочка.

— Вы убили мисс Уин Френхольм, доктор Грегсон?

— Нет.

— Вы убили Берил Томпкинс?

— Нет.

— Вы убили Мейбл Тобмэн?

— Нет.

— Какие отношения у вас были с миссис Тобмэн?

— Я был ее врачом, и она обращалась со мной довольно бесцеремонно. Тяжелый характер… Но у нас не было ни совместных выпивок, ни связи, ни чего-то еще. То же можно отнести и к миссис Томпкинс — хотя она была совершенно противоположного характера. Тихая, приятная женщина. Именно она в наших отношениях страдала, а не ее терапевт.

— Вы могли бы назвать миссис Томпкинс женщиной твердых моральных принципов? — внезапно спросил Пэдди. Грегсон взглянул на него с изумлением, будто уже забыл о присутствии сержанта.

— Твердых принципов? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду — сильно ли она переживала конфликт правильного с неправым, как вы полагаете?

— Не знаю. Этот предмет в наших разговорах не всплывал. Я лечил ее от постоянных и нарастающих болей в спине, да еще от обычных простуд — ничего более. Мы никогда с ней не говорили на философские темы.

— Она была образцовой семейной женщиной?

— О да — это так. Преданной мужу и детям, почти одержимой идеей семейного благополучия. В особенности преданной детям.

— Значит, что-то, случившееся с детьми, — к примеру, сексуальное использование детей, — вызвало бы у нее реакцию негодования и потрясло бы ее, как вы считаете?

— Несомненно.

— Спасибо. — Пэдди откинулся на спинку стула. — Спасибо.

— Вы напали на Фрэнсис Мерфи вчера вечером? — внезапно спросил Люк.

— Нет, я не нападал.

— Вы понимаете, что у вас нет алиби на это время, так же, как и на время, пришедшееся на другие убийства?

— Я об этом не думал.

— Каждый вечер, когда случались убийства, вы уезжали из дому.

— В самом деле? Мне нужно посмотреть в моих записях.

— Мы уже делаем это.

— Но я не давал вам разрешения на это!

— Нам и не нужно разрешения от вас. Вы работаете в партнерстве с доктором Уолтером Мэйберри — и у вас общие записи и дела. Он дал нам разрешение на просмотр соответствующих записей.

— Бог мой, да он сошел с ума! Там конфиденциальные данные, и вы не имеете права.

— Мы будем читать лишь относящиеся к делу записи, и под его контролем. Ни одна бумага не покинет вашего кабинета, ничего не будет скопировано, кроме как с его позволения, и в таком случае он подпишет каждую сделанную копию.

— Неужели и он думает, что я убил тех женщин? Так же, как и Дженифер?

— Никто пока не выдвинул против вас обвинений. Мы ведем расследование. Этот инструмент будет сдан на экспертизу для сравнения с кусочком металла, найденным в ране на горле мисс Мерфи. Если состав металла совпадет… — Люк замолчал, не докончив фразы.

— Понимаю.

— Скажите, доктор Грегсон, — продолжил Люк. — Какого вы происхождения?

— Какого — что? — Дэвид Грегсон уставился на него в изумлении.

— Какого происхождения, — спокойно повторил Люк. — Вы шотландец, ирландец… кто вы?

— Какое это имеет отношение к делу, черт побери?

— Большое…

Грегсон презрительно усмехнулся и задумался:

— Не вижу связи.

— Вы когда-либо слышали о заболевании крови, называемом «талассемия»?

— Смутно припоминаю… переводится как «море в крови» или что-то в этом роде, не так ли? Это заболевание, характерное для жителей Средиземноморья. Читал как-то в журнале… — Он сделал паузу, затем его лицо прояснилось, и на нем начало проявляться понимание. — Вы отдали на анализ плодную кровь, не так ли?

— Да.

Грегсон улыбнулся:

— Весьма неглупо. Ну что ж, талассемии у меня вы не найдете, я убежден.

Люк кивнул:

— Возможно. Но у нас в распоряжении иные средства. Вы слышали что-нибудь о генетическом коде, неповторимом, как отпечатки пальцев, доктор Грегсон?

— Да, я слышал об этой теории, — неохотно отозвался Грегсон. — Каждый человеческий индивидуум имеет уникальный набор генов, а следовательно, они не повторяются, так же, как и отпечатки пальцев.

— Это более не теория, рад вас проинформировать. Посредством анализа генов в плодной крови мы можем теперь получить генетический отпечаток — а это, используя соответствующие методики, окончательно решает вопрос об отцовстве. Ни процентов, ни догадок. Полная определенность.

Грегсон мог лишь мысленно отметить, как далеко продвинулась наука и как мало у него остается времени, чтобы следить за успехами медицины.

— Я вам не верю, — только и проговорил он.

Люк улыбнулся.

— Не желаете ли заключить пари на десять миллиграммов своей крови?