Последний визит Дженифер был в новый квартал, к Трейси Болдуин и ее новорожденному ребенку по имени Патрик, который, по ее словам, «неважно себя чувствовал ночью».

Однако по ее приходе сразу же выяснилось, что новорожденный излучает сытость и довольство здорового младенца. Этого, правда, нельзя было сказать о его матери, которая выглядела бледной и усталой. Дженифер осторожно задавала вопросы, делая тем временем пометки для себя. Трейси призналась, что ребенок физически изматывает ее, поэтому она утром накричала на него, испугав его довольно сильно — так же, как и себя самою. В этом и состояла причина волнения.

Дженифер усмехнулась:

— Я рада слышать это: приливы злости вполне нормальны. Если молодая мать говорит врачу, что иногда готова сбросить ребенка с лестницы, то врач знает, что с нею все будет в порядке. Нас, врачей, должны беспокоить те, кто устает с детьми, однако уверяет, что «все в порядке». Вот эти матери могут однажды сделать действительно нечто ужасное. С приходом в дом новорожденного ничего действительно «в порядке» в доме остаться не может. Дети — эгоистичны, досаждающие родителям маленькие существа. Вы же разозлились бы, если бы кто-то из взрослых начал вести себя подобным образом, правда?

— Вероятно, да, — Трейси кинула на Дженифер застенчивый взгляд. — Иногда он так досаждает Фреду, что тот просто хлопает дверью и пропадает где-то часами. Фред говорит, что от крика младенца он начинает сходить с ума, и это так и есть. Прошлым вечером у Фреда глаза стали просто ненормальными, и он ходил и говорил, как робот. Затем ушел и пропал на несколько часов. То, что вы сказали про матерей, действительно и для отцов тоже?

Наверное, она вызвала ее только для того, чтобы спросить об этом, подумала Дженифер. Ребенок был явно здоров и в порядке. Бедняжка, она напугана собственным мужем. Дженифер это было очень знакомо. Поэтому она сочувствовала Трейси, успокаивала ее — но мысленно сделала памятку о том, чтобы проверить Фреда Болдуина на признаки неуравновешенности: нельзя было подвергать мать и ребенка риску.

— Конечно, отцы тоже впадают в бешенство и отчаяние. Но ведь ваш муж убегает из дому — вместо того, чтобы пытаться причинить вред ребенку? Таким образом он избавляется от своего гнева, он расходует свою злобную энергию. Я полагаю, с его стороны это оптимальное решение. Воображаю, как часто вам хочется сделать то же самое — уйти куда-нибудь. Я права? — И она пристально посмотрела на девушку. После минуты молчания Трейси Болдуин вспыхнула и кивнула.

— Я однажды так и сделала — и позволила ему подержать ребенка. Когда я пришла, они оба мирно спали на софе, а телевизор работал, не выключенный.

— И никто не был в обиде, — улыбнулась Дженифер. — Не волнуйтесь: я вижу, что вы — хорошая мать. И у вас прекрасный, здоровый малыш. Подозреваю, что его беспокойство ночью вызвано тем, что режется первый зуб. Я дам вам рецепт для облегчения боли у ребенка. Иногда мне кажется, что родители страдают от первых зубов более, чем сами дети. Но если вы думаете, что зубы прорежутся — и все проблемы пройдут, посмотрите, как он будет жевать все подряд с зубами! Дети грызут все, вплоть до мебели: совсем как щенки.

Наконец-то Трейси засмеялась. Дженифер мягко прощупала животик Патрика и со значением взглянула на мать: закричит ли от возмущения ребенок? Его только что кормили, и, успокоенный, он предпочел заснуть.

— Это ты, Дженифер? — спросили из гостиной.

— Если не я — то вам придется сменить замок, — отозвалась Дженифер, ставя на пол кейс и вешая пальто. Она прошла в гостиную и поцеловала тетушку, которая сидела за вышиванием у окна, чтобы уловить последние лучи вечернего солнца.

— Не будь такой дерзкой, милая, — проворковала тетушка, с привычной легкостью вышивая французским узлом, — можешь получить воспаление седалищного нерва.

Дженифер застыла на полпути к софе:

— Каким образом от дерзости произойдет воспаление седалищного нерва?

Тетушка Клоди откусила шелковую нить.

— Потому что рано или поздно получишь за это по попке, — объяснила она, наклонясь к своей корзине, чтобы отыскать там нитки другого оттенка.

— Но я должна кое-что спросить, — продолжала Дженифер, падая, наконец, на софу. — Были звонки в мое отсутствие?

— Нет, милая. Никаких звонков. Кажется, мир сегодня спокоен и умиротворен.

— Не совсем. Случилось убийство. — Она передала тетушке вечернюю газету. — Кровавое и ужасное убийство. Одна из наших пациенток… оказывается, Фрэнсис знает ее — у нее болела спина.

— Дорогая Фрэнсис: она как подарок твоему дядюшке. — Клотильда взглянула на газету и произнесла: — Я прочту ее после обеда, когда буду чувствовать себя не такой усталой.

Дженифер глубоко вздохнула и сбросила туфли.

— Сегодня Дэвид доверил мне четыре вызова: мистер Тиг, мистер Крецмер, миссис Типпит, миссис Болдуин. На себя он взял всех остальных.

— Наверное, он бережет тебя.

— Да бросьте вы, — взорвалась Дженифер. — Я знаю, что вы любите его, но скажите по правде, тетушка: не считаете ли вы, что уже пора доверить мне нечто большее, нежели фурункулы и капризничающие младенцы?

— Он доверит тебе, доверит… если только ты не будешь так кипятиться… Это обескураживает его.

— Да он просто скрывается в свою раковину, как какой-нибудь моллюск — и уходит от разговора. Он — негодяй, чопорный, напыщенный, самодовольный! — И Дженифер стукнула кулаком по ручке софы, всей душой желая, чтобы это была голова Грегсона.

Тетя Клоди вздохнула:

— И почему это все привлекательные мужчины такие гадины? Это просто какой-то закон природы. Когда я повстречала твоего дядюшку, я с первой же минуты подумала, что он — замечательный человек, потому что он был так уродлив. После всех встреченных мною красивых мужчин он и в самом деле оказался просто прелесть. Жить с ним — большое удовольствие. Возьми на заметку: есть одни удовольствия — и есть иные. — И она добавила с некоторой суровостью: — Старый он дурень.

Дженифер поглядела на тетушку с любовью и умилением. Тетушка была когда-то ветреной девушкой, этакой порхающей бабочкой, королевой красоты в графстве и в своем кругу; однако с железным стержнем внутри. Ее замужество за Уэллесом Мэйберри было своего рода актом протеста, но последующие годы, прожитые с обожаемым, но невозможным мужем, воспитали в ней великое терпение, известное лишь страдающим хронической болезнью или нищим.

— Я встретилась за чаем с Фрэнсис в «Коппер Кеттл». Марк Пикок закрыл свой магазин рано — по неизвестной причине. Очевидно, после набега американских туристов.

— Ах, не нужно такого сарказма, милая. Не то заработаешь ранние морщины. — Клоди методично работала иглой. — Марк, вероятно, имеет тьму недостатков, но это не уменьшает его чувства чести и достоинства. — Она пристально взглянула на Дженифер: их взгляды встретились. — По крайней мере, я так не думаю. — Несмотря на свою мягкую внешность, Клотильда Мэйберри, в девичестве Имс, обладала первоклассным умом и прекрасным инстинктом в отношениях с людьми. — Марк — очаровательный мужчина, такой культурный и интеллигентный, и я бы желала… — Она внезапно замолчала.

У тетушки Клоди был острый глаз, и она заметила сразу, что у Дженифер не было настроения слушать похвалы Марку. Она не в первый раз мысленно недоумевала, что за кошка пробежала между ними. Когда Дженифер только еще приехала, они с Марком сильно симпатизировали друг другу. Затем Дженифер вернулась в Лондон — оформить продажу квартиры, а когда она вернулась, тетушка с удивлением обнаружила в ней растущее охлаждение к Марку. Это было загадочно. И тетушка молча вернулась к своему вышиванию.

— Я готова отравить Дэвида Грегсона, — задумчиво заключила Дженифер.

— Не говори глупости, дорогая. Это еще одно, что так огорчает в тебе Дэвида, полагаю: способность нести чушь.

— Вы понимаете, о чем я. Во всяком случае, от общения с ним мне в голову лезут дикие мысли об отравлении. Я на полном серьезе нынче заподозрила бедняжку миссис Тиг в том, что она дала своему гадкому мужу мышьяк.

Тетя молча обдумывала сказанное, причем с таким видом, будто ей дали ключ с разгадке кроссворда.

— Она работает в нескольких местах уборщицей. В том числе у мистера Пелмера. Другая ее работа — на фотофабрике. Они там имеют доступ к различным химикатам. Кто знает?..

Они посмотрели друг на друга поверх пяльцев, а затем Дженифер вздохнула:

— Пора кончать с этим, тетушка.

— Но это же не означает, что так и было в самом деле, — возразила тетя, с отвращением глядя на газету, валяющуюся на полу. — Наши с тобой догадки вполне безобидны.

— Я в этом не уверена, — сказала Дженифер, садясь на софе. — И потом, это ваша догадка.

— Да, конечно, — покорно проговорила тетя.

Тетя Клоди была неисправимой поклонницей триллеров и детективов. Она восполняла однообразие и скуку своей жизни перемалыванием всяческих событий, происходящих в деревне: многозначительные взгляды, услышанная сплетня и прочее. Склонившись над пяльцами, она подозревала убийства повсюду, поскольку ум ее был не занят. Да, конечно, это была игра, — и игра, с которой было трудно расстаться, тем более что она никого не задевала в реальности.

Дженифер разделяла вкусы свой тетушки касательно всяческих тайн и догадок. С тех пор как Дженифер переехала из Лондона, чтобы унаследовать дядюшкину практику, тетя Клоди быстренько разгадала ее слабость: вечные догадки о том, кто бы хотел кого убить; кто мог убить того-то и того-то; кто кого планирует убить…

И тому подобное.

Но не слишком ли далеко зашла Дженифер на этот раз?

— Ты же не подозреваешь миссис Тиг на самом деле? — Тетя Клоди даже оторвалась ради этого от своего шва. Она смотрела на Дженифер с некоторым испугом, и от ее поднятой руки тянулась нить ярко-красного цвета. — Я имею в виду, ты же не станешь ничего предпринимать в связи с этим?

— Я буду вынуждена предпринять, если тесты покажут наличие мышьяка. Я просто сообщу полиции, что некто пытался отравить мистера Тига мышьяком. Я бы не стала делать никаких специфических заявлений и выдвигать обвинения, это работа полиции; однако я уверена: кое-кто будет от меня их ожидать.

— Но разве не стоит прежде всего сказать мистеру Тигу? Перед тем, как ты обратишься в полицию?

— Не знаю, — медленно проговорила Дженифер. — Если бы она на самом деле его убила, все было бы гораздо проще.

Она прикусила язык: что такое она говорит? Клоди вновь села на любимого своего конька. И в самом деле, это уж чересчур: разглагольствовать так свободно о возможном убийстве, когда в окрестностях и в самом деле произошло убийство. Но тут же она вспомнила лицо миссис Тиг: темные, полные решимости глаза, маленький сжатый рот… Она неохотно обулась и встала, отказавшись от уюта софы и камина.

— Мне нужно принять ванну перед вечерним дежурством, — она состроила гримаску: — Перед дежурством, которое будет, как всегда, состоять в том, чтобы выслушивать пациентов, пришедших исключительно к мистеру Грегсону.

Тетушка проводила ее взглядом: какая славная девушка! И так грустно, что ее молодые годы проходят подобным образом: работа с больными, досада, усталость. А ее огромные карие глаза, ее шелковистые волосы и красивые ножки никем не оценены.

Уэлли — это было, конечно, наказание Божье, но по крайней мере он всегда ценил свою жену по достоинству. Дженифер заслуживала большего, в особенности после того, как она настрадалась с этим идиотом, своим бывшим мужем. Клоди питала большие надежды на Марка Пикока — несмотря на его ужасную мать с ее снобизмом. (И это она, та самая Мейбл, которой вообще нечем было гордиться, пока она не отхватила бедного мягкосердечного майора Пикока. Она была некая Норвуд в девичестве! Во-первых, ее бабушка бежала когда-то с неким пройдохой — итальянским князем, у которого было странное увлечение: слетать с крыш зданий на устройстве, которое неизменно падало и ломалось; во-вторых, ее мать пила и содержала ручную мартышку. В-третьих, ходили упорные слухи о каком-то сумасшедшем дядюшке, спрятанном в психушку в период между двумя войнами. Конечно, в те времена никто с уверенностью не смог бы сказать, что на самом деле есть сумасшествие. Теперь на все случаи есть лекарства.)

Клоди воспряла духом, думая о лекарствах и тайнах. Возможно, миссис Тиг и в самом деле хотела отравить мужа. Тогда… Тогда Дженифер пойдет в полицию и даст объяснение по поводу положительных тестов, а в полицейское управление как раз пришлют по этому делу красивого, высокого детектива, и вот тогда…

Но просим преданного Читателя набраться терпения.

— Дядя Уэлли? — Дженифер постучала и, услышав хриплый голос дядюшки, открыла дверь спальни. Она просунула в дверной проем голову и спросила: — А доктор здесь?

— Нет, его нет, — отвечал дядя из постели. — Но твой дядя здесь.

— Как хорошо. — Дженифер вошла и с любовью оглядела крупную фигуру дядюшки, накрытую вышитым покрывалом. — Не выношу этого раздражительного педанта, честно говоря.

— Да, у него нелегкий характер, — согласился Уэллес Мэйберри. — Он слишком рассудителен, вот его беда. Как прошел день?

— Неплохо. — И она кратко обрисовала ему подробности двух хирургических процедур, что выпали на этот день. Его мнением было, что Дженифер — хороший врач, но слишком «мягкая». Дженифер с радостью принимала советы дядюшки по разнообразным вопросам: он годами лечил своих постоянных пациентов, и их малейшие причуды и черты были знакомы ему. Правая рука и правая нога дядюшки были все еще слабы, но его ум был острым, как всегда.

— Сегодня я приняла и навестила десять пациентов, а доктор Грегсон — двадцать три, — проворчала Дженифер. — Вы должны поговорить с ним, дядя Уэлли, я вас прошу. Какой смысл моего здесь присутствия, если я не несу своей доли ответственности?

— Поговори с ним сама, — добродушно посоветовал дядюшка. — Он же не людоед. Сядьте, обсудите и выработайте решение.

— Не имеет смысла, — по-детски горячо возразила Дженифер. — Он — женоненавистник. Я уверена. А может быть, ко всему еще и опасается, что я — лучше врач, чем он.

— Дэвид — прекрасный врач, — сказал дядя Уэлли. — Я бы не взял его в партнеры, если бы это не было так. И он вовсе не женоненавистник, хотя после того, что сотворила с ним жена, у него есть все причины стать таким. Просто он несколько консервативен. — Он вздохнул и взглянул в окно. — Погода портится, я вижу. Вот и пришла осень.

Обычно дядя уводил ее в горячую дискуссию о медицинской практике, но сегодня, видимо, он не был настроен дискутировать. Некоторое время Дженифер, удивляясь, раздумывала об этом, но затем вспомнила, что именно в этот день должна была прийти к дяде для процедур Фрэнсис.

— Вы устали? — спросила она.

Он мгновенно вспыхнул раздражением:

— Устал? Устал? Да эта девка — сущий садист, тебе известно это? Ей доставляет наслаждение моя беспомощность перед ней. Кошмарная женщина. Дай ей отвод от должности.

— Отлуп? — усмехнулась Дженифер.

— Желательно. — Он устало улыбнулся. — Ей хочется, чтобы я катался на велосипеде.

С минуту Дженифер сомневалась, правильно ли она расслышала, а затем улыбнулась:

— Вероятно, цикл упражнений на велосипеде?

— По-моему, вряд ли можно меня представить катающимся по окрестностям? — проворчал дядя, но голос его смягчился. — Она говорила что-то о свежем воздухе и солнце. Ужасно, порет всякую чепуху. Я бы и не возражал, если бы только она не была так тошнотно жизнерадостна. Мне хотелось ударить ее чем-нибудь тяжелым. Да простит меня Бог за каждого моего пожилого пациента, которому я советовал «больше двигаться» и «быть бодрее». Как им, наверное, хотелось послать меня к черту!

Дженифер было известно, как Фрэнсис, скрепя сердце, каждый раз противостояла старику, настаивая на своем — лишь бы вылечить его, — и теперь она молча улыбнулась. Несмотря на жалобы, дядя Уэлли неуклонно поправлялся под мягким тираническим влиянием ее и Фрэнсис.

— Я — старый человек, я устал и не вижу ничего плохого в том, что я полежу здесь на кровати.

— Лжец. И вы уже наотдыхались за несколько месяцев, — сказала быстро Дженифер. — Думаю, что велосипед-тренажер — хорошая идея. Километров тридцать в день — будет неплохо для начала.

— Она рекомендовала пятьдесят. Сказала, что подсоединит тренажер к моему телевизору, и я буду сам вырабатывать электричество, чтобы смотреть фильмы.

Сама мысль о том, что Фрэнсис станет подсоединять прибор к прибору, заставила Дженифер рассмеяться.

— Кстати, сегодня хороший фильм, — продолжал с энтузиазмом дядя. — «Дон Эймеч изобретает телефон». Он там…

Дженифер нарушила неписаное правило и прервала дядюшку:

— Как вы думаете: способна ли жена мистера Тига отравить его?

Дядюшка с укором, все еще в воспоминаниях о старом творении Голливуда, посмотрел на нее, но подумал над вопросом и ответил:

— Что, опять вернулась к своим прежним штучкам?

— Вы имеете в виду все эти загадочные записи о желудочных заболеваниях, что я нашла в его карточке?

Он поднял руку:

— В течение всех лет наблюдений трижды или четырежды случались его желудочные недомогания. Я посылал его на рентген, на гастроскопию, на прочие исследования: все это в карте есть. В конце концов я обнаружил мышьяк.

— И что вы предприняли?

Он пожал плечами:

— Хорошо ли, плохо ли, но я оставил это без последствий, потому что не мог понять, действительно ли она стремилась убить его — или хотела просто слегка отомстить ему за то, что он превратил ее жизнь в ад. Количества обнаруженного мышьяка мизерны, не смертельны. Но я дал ей понять, что я в курсе того, что она совершает. Он стал вести себя лучше, хотя эти недомогания сильно подточили его организм. Но не надо портить ей жизнь еще более, подумал я. Я пожалел женщину, однако убийство… — Он покачал головой. — Не думаю, что она способна.

— Однако не вам судить — вы ведь не способны бить свою жену.

— Мне следовало бы бить ее раньше, — любовно ответил дядя Уэлли. — Тогда, возможно, она навещала бы меня чаще.

— Ну, это несправедливо, — сказала Дженифер. — Вы вполне способны выезжать на своей каталке. И лифт работает безотказно. Вы даже смогли бы прогуляться недолго на собственных ногах, если бы захотели. А когда она приходит навестить вас, вы жалуетесь, что она мешает вам смотреть фильмы. Удивительно, как это она не отравила вас!

Его лицо осветилось догадкой:

— Ты полагаешь, что она могла бы подсыпать мне яд в течение всех этих лет? Наверное, один из тех, про которые она читает в своих дурацких романах с убийствами: нечто южно-американское. Это объяснило бы многое.

— Дядя Уэлли, как бы вы там ни старались переложить вину за свою болезнь на кого-то другого, виноваты только вы сам: вы всю жизнь слишком много ели, слишком много курили, слишком часто выпивали и слишком много волновались по любому поводу. Ваш удар — это еще цветочки, я бы сказала. Я ждала апоплексического удара. В конце концов, вы его вполне заработали, в особенности в течение одной из обычных воскресных политических дискуссий на повышенных тонах, что так часто бытуют в Уолсэке.

— Как там поживает Уолсэк, кстати? — спросил дядя, надеясь отвлечь ее от очередной кампании пропаганды здорового образа жизни.

— Все еще стоит, несмотря на ваше отсутствие, — парировала Дженифер. — Как я догадываюсь, обед должен быть готов. Считайте себя счастливчиком, что у меня нет сегодня времени сделать вам хорошую выволочку. И не смейте курить на голодный желудок: я-то вижу, что вы спрятали сигару, вы… вы… старый… червяк!

И она ушла.

— Червяки живучи, как тебе известно! — мрачно проворчал дядя ей вслед.

Однако тут же усмехнулся, посмотрев на закрывшуюся дверь, достал из-под покрывала сигару и переложил ее в ящик тумбочки.

На будущее.

Сумерки накрыли славный городок Вичфорд. Понемногу колорит менялся от желто-зеленого до черно-бархатного, расцвеченного огнями, как бриллиантами: огни уличные, огни в домах — на любой размер и вкус, они переливались на склоне горы, спускавшейся к невидимой в темноте речке Перл, шепчущей свою неумолчную песню. Деревья по берегам шумели и шептались, и шум листвы уносило далеко в поля, через ряды изгородей, к зеленым лесам на холмах. Из окон коттеджей и домиков огни бросали свой отблеск на облетающие сады и усыпанные листвой лужайки. Длинная вереница машин на улице Хай-стрит, наконец, исчезла. Мягкость уходящего лета испарялась под влиянием прохлады подкравшейся осени. Наступала ночь.

В поместье Пикок Мэнор мажордом принес в гостиную предобеденный шерри; в доме Мэйберри обед был уже на столе. К доктору Мэйберри отнесли поднос с едой, и он с наслаждением смотрел очередной фильм по Би-би-си-2 под горячий ростбиф.

Мистер Пелмер, который оставался допоздна, чтобы выполнить вечерние медикаментозные предписания, наконец закончил дела и ушел. Свет, падающий в окна аптеки, сиял на флаконах с успокоительными средствами, с тониками, косметикой, парфюмерией и на блоках с пластырем. Но аптека, таящаяся за этим блестящим великолепием, выставленным в витрине, была темна и пуста.

В современном, стоящем на отшибе высоко на холме, доме доктора Дэвида Грегсона часы пробили очередной час. Звон их эхом пронесся по пустым комнатам.

В новом квартале купали в домах ребятишек на ночь, а младенцев кормили, держали торчком некоторое время, а затем гордо демонстрировали усталым отцам, только что возвратившимся домой с работы (включая отца неумолчного Дэррена Патрика Болдуина).

По всем четырем комнатам маленькой квартирки Фрэнсис Мерфи разносился запах гари от запеканки, которую методично поджигала электропечь: ее Фрэнсис совсем недавно поставила на автоматический таймер.

В Монастырском центре начинался очередной прием. Веселье и вино лились рекой, так же, как и нескончаемая чепуха светских разговоров. Люди входили и уходили, слышен был громкий смех, и по темным закоулкам переходом и залов шла оживленная любовная игра. Однако здесь это считалось артистическим самовыражением и было более или менее принято. Если кто-либо протестовал, его сейчас же награждали званием «нетворческого» человека, и было ясно, что такому лучше бы вовсе не рождаться на свет.

Было уже поздно. Постепенно городской шум стихал. Туман, поднявшийся с полей, повис над рекой. Над темными лугами прокричала сова, вылетевшая на ночную охоту. Колокол на колокольне церкви Сент-Мэри пробил час. Народ Вичфорда наслаждался домашним уютом в тепле и безопасности.

На втором по счету повороте дороги Свэн Уэй, под кустом бузины, лежал мертвый человек.

Второй человек убегал прочь.