Я начал писать эту книгу летом 1982г., но знал, что в материале имеются глубокие противоречия. Они происходили от скрытой привязанности к одному из фундаментальных принципов реалистической философии — что сознание должно быть эпифеноменом материи. Биолог Роджер Сперри говорил об эмерджентном сознании — причинно-действенном сознании, возникающем из материи, из мозга. Как это могло бы быть ? В утверждении о том, что нечто, сделанное из материи, может оказывать на нее новое причинное воздействие, заключен непреодолимый порочный круг. Я мог связать это с парадоксами квантовой физики: как бы мы могли оказывать своими наблюдениями воздействие на поведение объектов, не постулируя существования дуалистического сознания ? Я также знал, что идея дуалистического сознания, отдельного от материи, создает собственные парадоксы.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Как ученый, я всегда верил в целостный подход к проблеме. Поскольку теперь предметом моего изучения явно становилась природа самого сознания, я полагал, что должен углубиться в эмпирические и теоретические исследования сознания. Это подразумевало психологию, но общепринятые психологические модели — вследствие своей укорененности в материальном реализме — избегали рассмотрения сознательного опыта, подвергающего сомнению это мировоззрение. Однако другие, менее общепринятые направления психологии, например работы Карла Г. Юнга и Абрахама Маслоу, исходили из иных исходных допущений. Их воззрения были в большей степени созвучны философии мистиков всего мира — философии, основанной на духовном видении через завесу, создающую двойственность. Для устранения завесы мистики предписывали быть внимательным к полю осознания (такого рода внимательность иногда называют медитацией).

В конце концов после многих лет усилий сочетание медитации, изучения мистической философии, множества дискуссий и просто напряженных раздумий начало приподнимать завесу, отделявшую меня от решения парадоксов, которое я искал. Было необходимо отказаться от фундаментального принципа материального реализма — что все состоит из материи, — при этом не прибегая к дуализму. Я до сих пор помню день, когда произошел окончательный прорыв. Мы гостили у нашей приятельницы Фредерики в Вентуре, Калифорния.

Ранее, в тот же день, мы с Мэгги ездили вместе с нашим другом -мистиком Джоэлом Морвудом слушать выступление Кришнамурти в соседнем городке Оджаи. Даже в свои 89 лет Кришнамурти очень умело владел аудиторией. Отвечая на вопросы после выступления, он подробно разъяснял то, что составляло суть его учения, — чтобы меняться, необходимо осознавать сейчас, а не решать измениться позднее или подумать об этом. Только радикальное осознание ведет к преобразованию, которое пробуждает радикальный ум. Когда кто-то спросил, приходит ли радикальное осознание к обычным людям, вроде нас, Кришнамурти серьезно ответил: «Должно приходить».

Позднее, вечером, мы с Джоэлом затеяли разговор о Реальности. Я подробно излагал ему свои идеи о сознании, вытекающие из квантовой теории, с точки зрения теории квантового изменения. Джоэл внимательно выслушал меня и спросил: «Ладно, и что дальше?»

«Ну, я не уверен, что понимаю, каким образом сознание проявляется в уме-мозге, — сказал я, признаваясь в своей борьбе с идеей, что сознание, так или иначе, должно быть эпифеноменом мозговых процессов. — Мне кажется, я понимаю сознание, но...»

«Можно ли понимать сознание?» — перебил меня Джоэл.

«Конечно, можно. Я рассказывал тебе о том, как наше сознательное наблюдение, сознание, коллапсирует квантовую волну...» Я был готов повторить всю теорию.

Но Джоэл остановил меня: «Тогда существует ли мозг наблюдателя раньше сознания, или же сознание существует раньше мозга ?»

Я увидел ловушку в его вопросе. «Я говорю о сознании, как о субъекте нашего опыта».

«Сознание существует до опыта. У него нет ни объекта, ни субъекта».

«Конечно, так говорит классический мистицизм, но на моем языке ты говоришь о неком нелокальном аспекте сознания».

Но Джоэла не отвлекла моя терминология. «Твои научные шоры препятствуют твоему пониманию. Из-за них ты веришь, что наука способна понять сознание, что оно возникает в мозге и представляет собой эпифеномен. Прислушайся к тому, что говорят мистики. Сознание первично и безусловно. Оно — все что есть. Нет ничего, кроме Бога».

Эта последняя фраза оказала на меня действие, которое невозможно описать словами. Я лишь могу сказать, что она вызвала внезапную смену перспективы — завеса поднялась. Здесь был ответ, который я искал, и, в то же самое время, знал с самого начала.

Когда все остальные отправились спать, оставив меня с моими раздумьями, я вышел из дома. Ночной воздух был холодным, но я этого не замечал. Небо было таким туманным, что я едва мог видеть несколько звезд. Но в моем воображении оно стало сияющим небом моего детства, и внезапно я мог видеть Млечный Путь. Один поэт из Индии, где я родился, представлял, что Млечный Путь отмечает границу небесного и земного. В квантовой нелокальности трансцендентные небеса — царство Божие — находится повсюду. «Но человек его не видит», — сетовал Иисус.

Мы не видим его потому, что мы так очарованы опытом, нашими мелодрамами, нашими попытками предсказывать и контролировать, понимать и манипулировать с рациональных позиций. В своих усилиях мы упускаем из виду одну простую вещь — простую истину, что все это — Бог; на языке мистиков это означает, что все сущее — сознание. Физика объясняет феномены, но сознание — это не феномен; напротив, все остальное представляет собой феномены в сознании. Я тщетно искал в науке описания сознания; вместо этого мне и всем остальным следует искать описания науки в сознании. Мы должны развивать науку, совместимую с сознанием, нашим первичным опытом. Чтобы открыть истину, мне придется совершить квантовый скачок за пределы общепринятой физики; мне придется формулировать физику, основанную на сознании как структурном элементе всего сущего. Это трудная задача, но я только что увидел проблеск решения. Поэтому она также должна быть простой — не требующей усилий сменой перспективы. У меня в ушах ободряюще отдавались слова Кришнамурти: оно должно приходить. Я слегка дрожал, и Млечный Путь моего воображения медленно угасал.

Для подлинного понимания мистической истины, что не существует ничего кроме сознания, ее необходимо непосредственно пережить — подобно тому как в чувственной сфере необходимо увидеть и попробовать банан, прежде чем человек будет действительно знать, что это такое. Идеалистическая наука потенциально способна вернуть сознание расколотому существу, вроде Герники, которое преследует каждого из нас. Но фрагментированность самости обусловлена не только неполным мировоззрением материального реализма, но и природой эго-тождественности. Если мы в своих отдельных, расколотых эго хотим снова быть цельными, то должны не только интеллектуально понимать ситуацию, но и погружаться в свои внутренние глубины, чтобы переживать целое.

В самом прославленном из библейских мифов Адам и Ева жили волшебной цельной жизнью в райском саду. Съев плод с дерева познания, они были изгнаны из этого очарования. Смысл мифа ясен: за опыт в мире приходится платить утратой очарования и цельности.

Как нам снова войти в то волшебное состояние цельности? Я говорю не о возврате к детству или к какому-то золотому веку и не о спасении в вечной жизни после смерти. Нет, вопрос состоит в том, как мы можем превзойти уровень эго, уровень фрагментированного существования ?Как мы можем достичь свободы, но в то же время жить в мире опыта ?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы будем в данном разделе обсуждать в контексте идеалистической науки то, что принято называть духовным путешествием. Традиционно, духовные пути намечали профессиональные религиозные учителя — священники, рэбби, гуру и др. Как мы увидим, квантовая наука тоже может предлагать здесь кое-что важное. Я предполагаю, что в будущем наука и религия будут выполнять взаимодополняющие функции — наука может закладывать объективный фундамент того, что необходимо делать для возврата очарования, а религия — направлять людей в процессе осуществления этого.

 

ГЛАВА 15. ВОЙНА И МИР

В удостоенном премии Хьюго научно-фантастическом романе Клиффорда Саймака «Пересадочная станция» правящий совет нашей галактики озабочен тем, смогут ли земляне когда-нибудь забыть свои воинственные привычки и стать цивилизованными, научившись разрешать конфликты без насилия. В романе мистический объект — талисман — в конце концов вызывает преобразование, необходимое землянам для того, чтобы присоединиться к цивилизованной галактике.

Война так же стара, как само человеческое общество. Наше обусловливание, как биологическое, так и вызываемое окружающей средой, ведет к естественному возникновению конфликтов. На протяжении тысячелетий мы использовали насилие, чтобы хотя бы временно разрешать эти конфликты. Теперь с появлением разрушительной силы ядерного оружия такие войны все больше угрожают нашему будущему — не только нашей жизни, но и нашей глобальной окружающей среде. Как нам уменьшить этот риск? Какой мистический талисман может превратить наши воюющие нации в сеть сотрудничающих сообществ, преданных идее разрешения конфликтов мирными и глобально ответственными средствами?

Существующие общественные парадигмы мира, по существу, носят реактивный характер, поскольку касаются отдельных ситуаций, в которых конфликт уже возник, или надвигается. Поэтому основные заботы связаны с национальной безопасностью, сокращением вооружений и разрешением конфликтных ситуаций; все это — ответные, ситуативные меры для достижения мира. Мы на протяжении тысячелетий пытались обеспечивать мир такими способами, и это до сих пор не помогало.

Ситуативный подход к сохранению мира неразрывно связан с материалистическим и дуалистическим мировоззрением, с давних пор преобладающим в наших представлениях о самих себе. Сегодня, когда наш образ самих себя все в большей степени определяется научным реализмом, эта точка зрения превратилась в узость взглядов. Социобиология (современный вариант социального дарвинизма) изображает нас машинами для передачи «эгоистичного гена» — отдельными сущностями, соперничающими друг с другом за выживание. Согласно этой точке зрения, наши судьбы и поведение управляются детерминистическими законами физики и генетики и обусловливанием со стороны окружающей среды. Социобиология представляет собой по самой своей сути циничное соединение идей из классической физики, теории эволюции Дарвина, молекулярной биологии и поведенческой психологии.

Социобиологическая точка зрения на человеческий род противоположна идее мира в фундаментальном смысле. В социобиологии не находится места миру как всеобщему братству между людьми, миру как сотрудничеству, идущему от сердца, миру как альтруизму и состраданию по отношению ко всем людям, независимо от расы, цвета кожи и вероисповедания. Согласно этой точке зрения, лучшее, на что мы можем надеяться, — это ситуативная этика, прагматическое и юридическое сдерживание насилия и временные перемирия в наших соперничающих и конфликтных программах, направленных на победу и выживание.

В идеалистической парадигме, предлагаемой в этой книге, мы начинаем не с таких вопросов, как: «Почему в мире так много конфликтов?», «Почему народы Ближнего Востока не могут научиться уживаться друг с другом?», «Почему индуисты и мусульмане постоянно борются за власть?» и «Почему западные государства продают смертоносное оружие развивающимся странам?». Вместо этого мы спрашиваем: «Что создает движение сознания, порождающее все эти конфликты в мире?», «Есть ли в сознании какие-нибудь компенсирующие побуждения?». Иными словами, мы ищем упреждающий, фундаментальный поход к сохранению мира, включающий в себе все части целого. Как отдельные люди, мы начинаем принимать на себя ответственность за эти более крупные движения сознания. Мы — это мир, и потому мы начинаем принимать на себя ответственность за мир. Первый шаг к принятию этой ответственности состоит в понимании, для начала — интеллектуальном, позиций других по отношению к нам как отдельным людям. В этом отношении важные освободительные движения в сознании действительно начинают компенсировать (по крайней мере, частично) прежние бесплодные побуждения к насилию.

Единство в разнообразии

Идеи, развиваемые в этой книге, предполагают внутреннее единство человеческого сознания, выходящее за пределы разнообразия индивидуально эволюционирующих форм. Сегодня во многих дисциплинах, судя по всему, бытует мнение, что насилие присуще человеку от природы и, потому, неизбежно. Однако если новая точка зрения верна, то наша отдельность — главный источник эгоизма и бессердечности, которые ведут к насилию, — это просто иллюзия. За этой иллюзией кажущейся отдельности скрыта единая реальность неразделимости.

Чтобы примириться со значением эксперимента Аспекта, вне всяких разумных сомнений доказывающего нашу неразделимость, прагматический ученый использует инструментализм — идею, согласно которой наука не имеет дело с реальностью, а просто играет роль инструмента, направляющего развитие технологии. Но инструментализм нельзя обосновать. Это напоминает мне об одном студенте, который в ходе эксперимента по выработке условных рефлексов у лягушек научил лягушку прыгать по команде «Лягушка, прыгай!». Потом он отрезал лягушке одну лапку, подавал свою команду «Лягушка, прыгай!». Лягушка прыгала, и он с удовлетворением отмечал в своем лабораторном журнале: «Условный рефлекс сохраняется, даже если отрезать лягушке одну лапку». Он повторял эксперимент, отрезая лягушке две, а потом три лапки, и в обоих случаях лягушка прыгала по его команде. Наконец он отрезал четвертую лапку и подал команду. На этот раз лягушка не прыгнула. Немного подумав, студент записал: «Потеряв все четыре лапки, лягушка перестает слышать».

Сама по себе идея основополагающего единства не нова; она составляет главное откровение большинства мировых религий. Однако религиозные учения, постольку поскольку они подчеркивают ту или иную форму личного спасения в качестве цели самопознания, склонны к отрицанию мира. По контрасту, при подходе к философии монистического идеализма с новой научной позиции, описанной в этой книге, мы получаем точку зрения, которая предполагает единство в мире разнообразия. Новое мировоззрение утверждает мир, показывая возможность более зрелого мира.

Мировоззрение монистического идеализма и идеалистической науки ясно показывает, что все проявленные формы представляют собой лишь одну из многих возможностей единой волны, которая стоит за формой (частиц). Та идея, что единство лежит за пределами формы, также подразумевает, что все дозволенное разнообразие форм обладает только относительной, а не абсолютной, внутренне присущей ценностью. (Это похоже на положение буддизма, согласно которому никакая вещь в мире не обладает внутренне присущей собственной природой).

Когда мы таким образом смотрим на проявленный мир, в особенности мир людей, то легко можем понять мудрость, заключенную в том, чтобы уважать и ценить разнообразие человеческих выражений — такому отношению к культурным группам в последнее время отдавали предпочтение многие антропологи. Разнообразие культур раскрывает человеческие возможности так, как никогда не смогла бы делать жизнь в рамках обусловливания любой отдельной культуры. Каждая культура отражает, хотя и не полностью, образ Одного. Глядя на отражения в разных зеркалах, мы можем лучше понимать смысл и чудо человеческого существования.

Таким образом, самая современная тенденция культурной антропологии знаменует отход от одноязыкового типа мышления, которое считает целью цивилизации (и антропологии) одно выражение, одну культуру, одну интерпретацию. Возникает направление, ведущее к политематическому развитию, которое признает ценность многообразия, показывающего множественные измерения сознания. Это движение от одного языка к множественным темам прокладывает ясный путь от сопернической военной парадигмы материального реализма к парадигме мира и сотрудничества, которую обещает идеалистическая наука. Кроме того, в разработке действенной парадигмы сохранения мира важное значение имеет уход от линейных иерархий.

От простой к сложной иерархии

Если можно было бы выделить одну историческую концепцию, которая толкала людей и их общества к большей части войн и насилия, то это была бы концепция иерархии. По мере движения человеческой расы от охоты и собирательства к земледелию, возникали и разрастались различные иерархии — монархия, религиозная иерархия, патриархат и т. д., — начинавшие подчинять себе человеческую культуру.

Однако в XX в. многие общественные перемены были связаны с осознанием того, что иерархии не обязательны, не являются необходимыми и универсальными и, в лучшем случае, имеют лишь ограниченное применение. В частности, мы увидели, как во всем мире начинают рушиться искусственные иерархии, основанные на расе и поле.

Точно так же растет признание той идеи, что крах коммунизма в Советском Союзе и Восточной Европе, которым ознаменовались девяностые годы, отражает не то, кто победил в гонке вооружений, а то, какая система лучше — демократия или жесткая иерархия диктатуры одной партии.

Я подозреваю, что такие социальные революции против иерархий тесно связаны с восстанием против материалистического мировоззрения в современной науке. Что может сказать о иерархиях новая идеалистическая наука? Нередко то, что мы считаем простой иерархией, выглядит таковой потому, что мы не осознаем всей картины. Когда же мы ее видим — как в случае цепи фон Нойманна, — то обнаруживаем, что имеем дело со сложной иерархией.

Обсуждая важный элемент неожиданности в новой модели самости, основанной на квантовой теории (глава 12), мы прослеживали происхождение деления реальности (на субъекта/наблюдателя и объект/мир) к концепции сложной иерархии взаимодействующих систем. Однако это функциональное деление не полностью объясняет наше чувство отдельности, поскольку единство наблюдателя и разнообразие мира представляют собой взаимодополнительные аспекты реальности.

Наша кажущаяся отдельность происходит от маскировки, именуемой простой иерархией, которая скрывает подлинный механизм нашего самоотнесения, представляющий собой сложную иерархию. Однако как только возникает эта отдельность, скрывающая единство, она определяет нашу перспективу, тем самым увековечивая себя. Мы становимся солипсистами — собранием индивидуальных островков-вселенных, почти не осознающих свою общую основу, и определяем наш мир с точки зрения своих индивидуальных, отдельных «я»: своих семей, своих культур, своих стран. Замечали ли вы, что телевизионные программы и голливудские фильмы восьмидесятых годов узко определялись с точки зрения солипсистских личных ценностей и отражали власть поколения «я»?

Так, в нашей стране и во всем мире мы видели движения сознания, направленные на освобождение женщин и расовое равенство, выражавшие сложную иерархию и единство в разнообразии. Мы также видели противоположное движение сознания в сторону простой иерархии поколения «я». Такая схема существовала на протяжении всей истории. Мы похожи на мартышку на шесте, которая карабкается на полметра вверх, а потом соскальзывает на 49,999 сантиметра вниз.

Сейчас происходит отход от ценностей поколения «я». Развилась идеалистическая наука, и это тоже движение сознания. До сих пор в человеческой истории эти движения сознания по большей части были бессознательными колебаниями между противоположными и неправильно понимаемыми крайностями. Идеалистическая наука включает в себя обе тенденции — в направлении солипсизма и простой иерархии и в направлении сложной иерархии — тем самым предоставляя каждому из нас в отдельности свободу новых и творческих действий.

С чего начать?

Бхагавад Гита — один из великих идеалистических трактатов; в нем замечательно и всесторонне исследуются духовные пути для индивидуального саморазвития за пределы эго. Как ни удивительно, книга начинается с описания поля битвы, где противостоящие друг другу группировки готовятся к бою. Арджуна — лидер группировки, пытающейся восстановить справедливость, — расстроен тем, что в бою будет убито так много людей, в том числе много родственников и друзей, которых он любит и ценит. Он не хочет сражаться. Кришна, его наставник, побуждает его вступить в бой.

Многие люди спрашивают — что же это за духовная книга, если она поощряет войну, а не мир? Ответ содержит в себе многие уровни откровения.

На одном уровне война, описываемая в Бхагавад Гите, — это вовсе не внешняя война, а внутреннее сражение. Конфликт происходит в сердце каждого духовного искателя; он имеет фундаментальное значение для всех, кто стремится к полному взрослому развитию. Арджуна оказался в трудной ситуации, где ему необходимо убивать собственных родственников. Разве не так бывает с людьми, которые хотят реализовать свой человеческий потенциал? Чтобы двигаться вперед, человек должен отказаться от эго-тождественности, но при этом он сталкивается с огромной инерцией, препятствующей самому такому движению.

На более глубоком уровне Арджуна переживает конфликт со своей системой ценностей — своим образом жизни. Он воин, и должен сражаться. И в то же время ему известны и ценность любви, уважения и преданности людям, у которых и вместе с которыми он учился игре жизни. Как он может убивать этих самых людей в бою? Томас Кун назвал бы эту ситуацию аномальной. Старая парадигма начинает терпеть неудачу и должна уступить место новой. Поэтому Кришна подстрекает Арджуну: смени свою парадигму; ты должен творчески прийти к новому пониманию, так, чтобы ты мог сражаться без конфликта, который тебя ослабляет.

Разве не так бывает, когда мы привязываемся к системе ценностей уровня эго, которая зачастую предъявляет к нам противоречивые требования? Как справиться с кризисом, создаваемым аномалиями, конфликтующими ценностями? Мы должны понимать, что кризис — это одновременно опасность и благоприятная возможность — возможность для творческого внутреннего преобразования.

На еще одном уровне представьте себе, что происходит реальная война и вы в ней сражаетесь. Бхагавад Гита дает вам указания относительно того, как сражаться в войне в рамках вашей дхармы — вашего понимания личной, моральной и социальной справедливости. Суть тут в том, что существуют войны, и мы в них участвуем. Многих из нас оскорбляли вопросы и недоразумения, из-за которых вокруг нас вспыхивают войны. Помните, мы находимся в мире; истинный пацифизм находится под угрозой, пока все движение сознания не направлено на сохранение мира. Поэтому когда происходит настоящая война, мы стараемся как можно лучше выполнять соответствующие нам роли.

Опираясь на мудрость Бхагавад Гиты в ее современной интерпретации, мы предложим индивидуальную программу духовного поиска, направленного на достижение мира — личного и глобального. Мы узнаем, что мир начинается с признания того, что существует конфликт — как внешний, так и внутренний. Мы никогда не добьемся мира, если будем избегать признания этого факта или отрицать его; мы никогда не придем к любви, если будем подавлять факт ненависти.

Сходным образом, наши поиски счастья начинаются с признания того, что существует горе. (Религии начинают с этого осознания и предлагают способы достижения постоянной удовлетворенности, которую мы называем счастьем.) Наши поиски творческой мудрости начинаются с осознания того, что несмотря на все накопленные нами знания, мы не знаем ответа на конкретный вопрос, который исследуем; и так далее. Первая глава Бхагавад Гиты — это введение в признание тенденций нашего уровня эго, происходящих от прошлого обусловливания. Точно так же, мы должны признавать склонность к солипсизму как на личном, так и на социальном уровне.

Мне могут возразить — разве это не просто еще один призыв меняться самому и, таким образом, изменять мир? Мистики и религии проповедовали это на протяжении веков, но их учения не уничтожили насилие. На это можно дать несколько ответов. Первый из них я выражу в форме вопроса: задумывались ли вы когда-нибудь о том, каким был бы мир, если бы значительное число людей во все века не выбрали путь преобразования? Еще один ответ таков: я думаю, что в прошлом призывы мистиков были услышаны столь немногими из-за практического отсутствия средств коммуникации. Всегда существовали варвары (чужаки), которые разрушали культуры, прежде чем могли узнать от них о преимуществах мира путем индивидуального преобразования. Но в сегодняшнем мире нет ничего «внешнего». Информационные технологии собрали всех нас в глобальную сеть коммуникации.

Самое важное состоит в том, что впервые в истории мы можем обращаться к внутреннему росту не просто из послушания авторитету религии, или потому, что хотим избежать страдания, а вследствие того, что растущее количество согласованных знаний и данных свидетельствует в пользу такого направления развития. В новой науке, которая вдохновляет новое мировоззрение, мы опираемся на науку и религию и призываем представителей той и другой вместе исследовать и развивать новый порядок.

 

ГЛАВА 16. ВНЕШНЕЕ И ВНУТРЕННЕЕ ТВОРЧЕСТВО

В новой, объединенной психологии самости к двум факторам, которые вносят вклад в человеческое развитие, — природе и воспитанию — прибавляется важный третий элемент: творчество. С психологической точки зрения к природе относятся управляющие нами бессознательные инстинкты — то, что Фрейд называл либидо; к воспитанию относится обусловливание окружающей средой, большая часть которого тоже не осознается. В этом контексте творчество можно рассматривать как побуждение, исходящее от коллективного бессознательного.

В восточной идеалистической психологии Бхагавад Гиты упоминаются три гуны (в чем-то сходные с тремя побуждениями, о которых говорилось выше). Побуждение, исходящее от прошлого обусловливания, называется тамас; это инерция, или воспитание. Побуждение либидо называется раджас; это природа. Третье побуждение именуется саттва: творчество.

Творчество — это создание чего-либо нового в совершенно новом контексте. Ключевую роль играет новизна контекста. Это составляет проблему для людей, работающих с компьютерным творчеством. Компьютеры очень хорошо справляются с перетасовкой объектов в рамках контекстов, предоставляемых программистами, но они не могут обнаруживать новые контексты. Люди могут обнаруживать новые контексты благодаря нашему нелокальному сознанию, которое позволяет нам совершать скачок за пределы системы. Кроме того, мы имеем доступ к обширному архетипическому содержанию квантовых состояний ума (чистых ментальных состояний), которое выходит далеко за пределы локального опыта в течение жизни человека. Творчество — это фундаментально нелокальный модус познания.

Впечатляющим примером нелокальности актов творчества может служить одновременное открытие одной и той же научной идеи людьми, не связанными локально — живущими в разные времена и в разных местах. Этот феномен не ограничивается сферой науки. Сходство творчества художников, поэтов и музыкантов, живущих в разное время и в разных местах, настолько поразительно, что тоже может служить свидетельством нелокальной корреляции. Таким образом, есть, по крайней мере, косвенные свидетельства того, что творчество связано с нелокальным познанием — третьим модусом познания в дополнение к восприятию и представлению.

Творческая встреча

Принято считать, что творческий процесс состоит, по крайней мере, из трех отдельных стадий. Первая из них представляет собой подготовительную стадию сбора информации. Вторая — главная стадия творческого процесса — это зарождение и распространение творческой идеи. На третьей, заключительной стадии проявления творческой идее придается форма. Однако я сомневаюсь, что творчество может быть результатом последовательного и упорядоченного прохождения через эти три отдельные стадии.

Вместо этого я предполагаю, что творческий акт представляет собой результат встречи классической и квантовой модальностей самости. Стадии существуют, но все они — это сложноиерархические встречи этих двух модальностей; иерархия является сложной потому, что квантовая модальность остается предсознательной. Объединяющее сознание — это ненарушенный уровень, с которого проистекает все творческое действие. Творчество носит сложноиерархический характер, поскольку даже с точки зрения классической модальности имеется явное отсутствие непрерывности.

Классическая модальность самости, подобно классическому компьютеру, имеет дело с информацией, но квантовая модальность имеет дело с коммуникацией. Таким образом, первая стадия творчества представляет собой сложную игру информации (развития компетенции) и коммуникации (развития открытости). Она носит сложный характер, поскольку невозможно определить, когда кончается информация и начинается коммуникация; это дискретный процесс. Здесь эго действует как научный сотрудник на службе у квантовой модальности — и нужно сильное эго, чтобы справляться с разрушением старого, чтобы дать место новому.

На второй стадии — стадии творческого озарения — происходит встреча между кропотливой работой классической модальности и вдохновением квантовой модальности. Чтобы составить себе представление об этой встрече, давайте поразмышляем о подробностях квантового механизма — подробностях квантового скачка в творческой догадке. Когда квантовое состояние мозга в ответ на ситуацию творческой конфронтации развивается как пул потенциальных возможностей, этот пул включает в себя не только обусловленные состояния, но и новые, никогда ранее не проявлявшиеся состояния возможности. Конечно, обусловленные состояния нашей личной, заученной памяти обладают большей вероятностью, а статистические веса новых, пока еще не обусловленных состояний малы. Поэтому проблема второй стадии творчества в том, как преодолеть в этой игре случайности подавляющие шансы искусности прежней памяти по сравнению с подлинным искусством нового.

Решение этой проблемы не так уж неясно. Имеется пять не исключающих друг друга возможностей. Во-первых, можно свести к минимуму обусловливание ума, сознательно придерживаясь непредвзятой позиции, чтобы снизить вероятность (бессознательных) обусловленных реакций. (Это рекомендуется и для первой стадии творчества.)

Во-вторых, можно повысить шансы проявления творческой идеи, имеющие малую вероятность, с помощью упорства. Это важно потому, что упорство увеличивает число коллапсов квантового состояния ума по отношению к одному и тому же вопросу — тем самым увеличивая шансы реализации новой реакции.

В-третьих, поскольку вероятность появления нового компонента в когерентной суперпозиции ума выше в случае незаученного стимула (с которым мы ранее не сталкивались), творчество облегчается, если мы подвергаем себя воздействию ранее не известных стимулов. Так, чтение о какой-либо новой идее может вызвать смену контекстов в нашем собственном мышлении на совершенно другую тему. Для раскрытия ума к новым контекстам особенно полезны новые стимулы, которые кажутся неоднозначными — как в сюрреалистической живописи.

В-четвертых, поскольку сознательное наблюдение коллапсирует когерентную суперпозицию, бессознательные процессы имеют определенное преимущество. Затем несколлапсированные когерентные суперпозиции могут воздействовать на другие несколлапсированные когерентные суперпозиции, тем самым создавая гораздо больше возможностей для выбора в окончательном коллапсе.

И в-пятых, так как необходимым компонентом квантовой модальности является нелокальность, можно повысить вероятность творческого акта, разговаривая и работая с другими людьми — как в случае «мозгового штурма». Коммуникация выходит за пределы локальных взаимодействий и локально заученных оснований знания участников, и высока вероятность того, что целое будет больше, чем сумма частей.

Таким образом, хотя квантовая модальность играет важную роль, позволяя нам совершать скачок за пределы системы, необходимый для открытия подлинно нового контекста (вдохновение), классическая модальность выполняет не менее важную функцию, обеспечивая настойчивость воли (кропотливую работу). То, как о важности этой настойчивости сказал Г. Спенсер Браун, вызывает неумолимое ощущение того, что значит иметь жгучий вопрос: «Чтобы прийти к простейшей истине, как знал и делал Ньютон, требуются годы раздумий. Не деятельности. Не рассуждений. Не вычислений. Не кропотливой работы. Не чтения. Не разговоров. Нужно просто постоянно помнить о том, что требуется узнать».

Эго творческого человека должно обладать сильной волей, чтобы быть настойчивым, и должно быть способно справляться с тревогой, связанной с незнанием — с квантовым скачком в новое. Вклад классического эго верно оценивает изречение: «Гений — это 2 процента вдохновения и 98 процентов упорного труда».

Третья, заключительная стадия творческого процесса — проявление творческой идеи — это встреча идеи и формы. Основная ответственность за предоставление формы творческой идее, порожденной на второй стадии, ложится на классическую модальность. Она должна приводить в порядок и организовывать элементы идеи, и подтверждать, что идея работает, но при этом происходит множество переходов туда и обратно между идеей и формой. Этот процесс взаимодействия носит сложноиерархический характер.

Таким образом, творчество представляет собой сложноиерархическую встречу классической и квантовой модальностей самости: информации и коммуникации, труда и вдохновения, формы и идеи. Эго должно действовать — но под руководством аспекта самости, который оно не знает. В особенности оно должно противиться сведению творческого процесса к простой иерархии заученных программ. Такое сведение ради эффективности — естественная, но достойная сожаления тенденция эго. Следующие строки из Рабиндраната Тагора резюмируют все эти аспекты творческой встречи:

Творческое переживание «эврика»

Говорят, что когда Архимед, находясь в ванне, открыл принцип плавучести, он забыл о своей наготе и кинулся на улицу, радостно крича: «Эврика, эврика» (я нашел, я нашел). Это знаменитый пример опыта внезапной догадки. Как можно объяснить этот опыт?

Модель творчества как встречи классического и квантового аспектов самости дает краткое объяснение опыта «эврика». Вспомните о задержке во времени между первичным и вторичным опытом. Наша поглощенность вторичными процессами, на которую указывает эта задержка, затрудняет осознание нашей квантовой самости и переживание квантового уровня нашего функционирования. Творческое переживание — это один из тех немногих моментов, когда мы, почти или полностью без задержки во времени, непосредственно переживаем квантовую модальность, и именно эта встреча вызывает душевный подъем — «эврика!».

Опыт «эврика» (или ага!), как правило, происходит на второй стадии творческого процесса; это не конечный продукт творческого акта. Очень важную часть процесса составляет третья стадия, которая состоит в придании явной формы творческой идее, порождаемой в опыте «эврика».

Поэтому у Архимеда, вероятно, было сильное переживание первичного процесса, вызвавшее у него экстаз. Я уже упоминал о работе Маслоу, касающейся пиковых переживаний. То, что Маслоу называет пиковыми переживаниями, можно интерпретировать и как творческие переживания «эврика», с той лишь разницей, что люди, о которых он пишет, не открывали новый физический закон. Вместо этого они демонстрировали примеры внутреннего творчества — творческого акта самореализации.

Внешнее и внутреннее творчество

Понимание творчества как обычного выражения квантовой самости может побуждать всякого заниматься творческой деятельностью. В этом контексте следует проводить различие между внешним и внутренним творчеством. Внешнее творчество включает в себя открытия во внешнем мире; результаты внешнего творчества предназначены для всего общества. Напротив, внутреннее творчество направлено на самого человека. Его результатом становится личное преобразование контекста жизни человека.

В случае внешнего творчества продукт, который мы создаем, конкурирует с существующими структурами общества. Таким образом, в дополнение к творческой увлеченности проблемой, которую предстоит решить, нам нужны талант или одаренность и знание существующих структур (включая раннее обусловливание). Это сочетание может встречаться у относительно немногих людей, хотя оно не обязательно должно быть таким редким.

Для внутреннего творчества не нужно ни таланта, ни эрудиции. Требуется лишь глубокая любознательность непосредственного, личного типа (в чем смысл моей жизни?). Необходимо лишь отдавать себе отчет в том, что с развитием эго возникает тенденция пренебрегать нашими творческими способностями — особенно в том, что касается дальнейшего саморазвития, — и, фактически, заявлять — я тот, кто я есть, я никогда не изменюсь. Для внутреннего творчества необходимо осознавать, что жизнь на уровне эго, какой бы успешной она ни была, содержит в себе тревогу и лишена радости.

Внутреннее творчество

Вселенная обладает творческой способностью; живым доказательством этого служит наше с вами творчество. В детерминистической вселенной мировой механизм позволяет нам развиваться только по его собственному образу и подобию — в качестве мыслящих машин. Но в действительности, никакого мирового механизма не существует. В своем желании гармонии, предсказания и контроля всего, что нас окружает, мы создавали идею мирового механизма и проецировали этот детерминистический образ на природу. Однако статистически гармоничная, закономерная вселенная была бы мертвой вселенной; наша вселенная не мертва потому, что мы не мертвы. Однако у нас действительно есть тенденция к статическому равновесию, подобному смерти: эта тенденция — эго.

Говорят, что персидский мистик Заратустра, родившись, рассмеялся. Подобно многим мифам, этот содержит важный смысл. Он показывает, что сознание, как только оно становится проявленным, оказывается в трудном положении — будучи смешным в своей неспособности избежать обусловливания. Только младенец может смеяться над обусловливанием. К тому времени, когда младенец достигнет взрослого возраста, он — как и всякий другой — будет обусловленным обществом и культурой, цивилизацией. Посмотрев фильм Вуди Аллена, мы вполне можем заключить, что за цивилизацию, за социальное обусловливание нам приходится расплачиваться неврозом; и Вуди Аллен совершенно прав. Велика вероятность того, что выросший ребенок будет невротически неспособным смеяться над своим обусловленным опытом.

Даже при этих условиях наша творческая природа то и дело прорывается через наше обусловливание. У некоторых из нас бывают творческие догадки. Другие сияют жизнью в танце. Третьи находят творческое вдохновение в совершенно неожиданных контекстах. Это — напоминания. Когда творчество прорывается сквозь эго, мы получаем возможность запомнить, что существует нечто за пределами обусловленной самости. Тогда мы можем задумываться о том, как открыть это запредельное. Как найти прямую связь с источником жизнеутверждающего смысла?

Мы очень часто восхищаемся собой и своими манипуляциями. Нередко это восхищение бывает сильнее всего в юности. Мы пленяемся своими творческими способностями и используем их, чтобы манипулировать миром. У многих из нас это самовосхищение продолжается достаточно долго; у некоторых людей оно не кончается никогда. Более того, это восхищение часто бывает плодотворным, и оно дало нам многие чудеса нашей цивилизации.

Но ничто не вечно в этом мире. Хотя вчера я мог испытывать творческий подъем, сегодня укус трехголового демона всеобщих бед мог наполнить меня тоской. Три головы демона — это скука, сомнение (конфликт) и страдание.

Что мы делаем, когда подобное страдание затопляет нас в повседневной жизни? Если мы все еще очарованы собой, то придумываем способы его избегать. В порой маниакальном бегстве от скуки мы гонимся за новизной — новым партнером или новой компьютерной игрой — как защитой от этого конкретного демона. Чтобы избежать боли дискомфорта, мы стремимся к удовольствиям — еде, сексу, наркотикам и тому подобному. И мы замыкаемся в жестких системах убеждений, чтобы гарантированно предупреждать сомнение. Увы, все эти усилия — просто добавочное обусловливание.

Пытаться разрешать проблемы внутренней пустоты и сомнения с помощью внешней наполненности или внутренней строгости — это классический подход материализма. Если мы можем изменять мир (и других людей, как часть этого мира), то нам не нужно менять самих себя. И тем не менее, поскольку реальность не статична, мы все-таки меняемся: мы становимся циничными или скатываемся к ошеломляющей безнадежности. Мы колеблемся между взлетами и падениями, горами и долинами, и жизнь становится поездкой на «американских горках» — дешевой мелодрамой, мыльной оперой.

Даже наша замечательная цивилизация, которой мы справедливо гордимся, постоянно нам угрожает. Творчество наших собратьев, создавшее нашу индустрию развлечений, позволяющую избегать печали, также создало и средства разрушения, которые обещают и приносят страдания. Это заставляет некоторых из нас задумываться о том, возможно ли мудрое творчество. Можно ли использовать творчество, чтобы обретать мудрость? Можем ли мы выражать свои творческие способности созидательно?

Существует одна история о Гаутаме Будде: некогда в Бихаре, в Индии, где жил Гаутама, был очень вспыльчивый человек по имени Ангулимала, который поклялся убить тысячу человек. В качестве напоминания, и для подсчета своих жертв, он отрезал каждому убитому указательный палец и сделал из этих пальцев ожерелье, которое носил на шее (отсюда его имя Ангулимала, которое означает «ожерелье из пальцев»). Весьма жестоко, не так ли? Ладно, после того как он убил 999 человек, он пал жертвой количества (это явление хорошо известно в спортивных кругах — когда бывает трудно одержать беспрецедентную серию побед в бейсболе или выиграть последний этап теннисного турнира). Никто не подходил к нему достаточно близко, чтобы стать тысячной жертвой. Затем появился Будда. Игнорируя все мольбы и предостережения, Будда подошел к Ангулимале. Даже Ангулимала был удивлен, что Будда пришел к нему добровольно. Что же это за человек?

«Ладно, за твою храбрость я дарую тебе одно желание», — великодушно предложил Ангулимала.

Будда попросил, чтобы он отрубил ветку у стоявшего неподалеку дерева. Р-раз, и это было сделано.

«Почему ты напрасно истратил свое желание?»

«Не выполнишь ли ты мою вторую просьбу, просьбу умирающего человека?» — смиренно спросил Будда.

«Ладно. Что это за просьба?»

«Не вернешь ли ты эту упавшую ветку в ее прежнее состояние на дереве?» — с абсолютной невозмутимостью спросил Будда.

«Я не могу этого сделать!» — в удивлении вскричал Ангулимала.

«Как ты можешь что-либо уничтожать, не зная, как создавать? Как возрождать? Как вновь соединять?» — спросил Будда, Говорят, что эта встреча оказала на Ангулималу такое влияние, что он стал просветленным.

Но вопрос, который задавал Будда два с половиной тысячелетия назад, сохраняет свою актуальность и сегодня. Представьте себе, что мы задаем этот же вопрос нашим ученым, которые используют свои творческие способности для создания оружия уничтожения. Как, по-вашему, они на него ответят?

Неуправляемое творчество — это палка о двух концах. Его можно использовать для усиления эго за счет цивилизации. Следует применять творческие способности с мудростью, которая ведет к преобразованию нашего существа, чтобы мы могли бескорыстно любить или действовать альтруистически. Но как человек обретает мудрость?

Невозможно конкретно описать, что вызывает мудрость или делает человека мудрым. В дзэнской истории об этом говорится так: монах просит учителя объяснить реальность за пределами реальности. Учитель поднимает с земли гнилое яблоко и дает его монаху; монах становится просветленным. Суть истории такова: небесное яблоко мудрости — это совершенство. Земные яблоки знания, посредством которого мы понимаем идею трансценденции, — это гнилые яблоки, всего лишь сбивающие с толка аллегории и метафоры. Однако это все, что у нас есть; нам придется начинать с этого.

Если вы способны справляться с неопределенностью бытия за пределами эго, то вы готовы для внутреннего творчества. К методам внутреннего творчества относится медитация, которую можно было бы определить как практическую попытку достижения самотождественности за пределами эго. В некоторых техниках внутреннего творчества, например в дзэнских коанах, используются явные парадоксы. В других техниках парадоксы бывают более тонкими.

Один парадокс таков: мы используем эго для выхода за пределы эго. Как это возможно? На протяжении веков многие мистики дивились этому парадоксу внутреннего творчества, но он исчезает при рассмотрении с точки зрения новой психологии самости (главы 12 и 13). Наша самость — это не эго. Эго — это только временная, рабочая тождественность самости. Пытаясь сильнее смещать центр тяжести своего существа в сторону квантовой модальности, мы обнаруживаем, что не можем вызывать квантовые скачки никакими обусловленными маневрами. Поэтому мы методично разрушаем обусловливание. Мы не можем получить больший доступ к квантовой модальности, если постоянно подпитываем демона несчастья — одного из агентов эго. Поэтому мы отказываемся от погони за удовольствиями, от привязанности к возбуждению, от неистовых попыток избежать скуки, сомнения и боли. Мы отказываемся от ограничивающих систем убеждений, вроде материализма. Что происходит? Вы готовы это узнать?

Иными словами, по мере накопления опыта в нашей психике постоянно происходят изменения, но обычно это изменения низкого уровня. Они нас не преобразуют. Во внутреннем творчестве мы направляем творческие способности именно на самотождественность. Обычно творчество направлено на изменение внешнего мира, но когда мы творчески преобразуем собственную тождественность, это называется внутренним творчеством.

При внешнем творчестве квантовые скачки позволяют нам рассматривать внешнюю проблему в новом контексте. Во внутреннем творчестве квантовый скачок позволяет нам вырваться из сложившихся схем поведения, которые, вместе взятые, составляют то, что именуется характером, развившимся в процессе нашего взросления. У некоторых людей для этого требуется дискретный опыт «эврика» или квантовый скачок. У других, по-видимому, происходит постепенный поворот кругом. Это всегда связано с терпеливым осознанием непосредственного состояния дел, того, какие препятствия возникают от нашего прошлого обусловливания и не дают нам жить в новом контексте, о котором мы интуитивно догадываемся.

Помните пещеру Платона? Платон так описывал ситуацию человеческих существ применительно к их опыту вселенной: мы находимся в пещере, привязанные к своим сиденьям, и наши головы закреплены так, чтобы мы всегда смотрели на стену. Вселенная — это театр теней, проецируемых на стену, и мы наблюдаем тени. Мы наблюдаем иллюзии, которым позволяем нас обусловливать. Настоящая реальность находится позади нас, в свете, который создает тени на стене. Но как мы можем увидеть свет, будучи привязанными так, что не можем повернуть головы? Что хотел сказать Платон своей аллегорией? И как насчет нас, людей в пещере? Мы тоже отбрасываем тень на стену — тень, с которой мы отождествляемся. Как ослабить эту эго-тождественность?

Современный Платон — Кришнамурти — предлагает такой ответ: нам нужно сделать полный поворот кругом, а для этого требуется полное осознание ситуации, того, что мы есть, и что такое наше обусловливание.

Например, представьте себе, что вы ревнивы. Каждый раз, когда значимый для вас другой человек разговаривает с человеком противоположного пола, вы испытываете острые приступы сомнения в себе и гнева. Вы пытаетесь изменить свои чувства и поведение, но не можете измениться, только думая и рассуждая. Именно здесь в игру вступает внутреннее творчество. Техники внутреннего творчества призваны создавать небольшой просвет между вами и вашим эго-отождествлением. В этом просвете вы можете использовать свою свободную волю — неотъемлемое право вашей квантовой модальности.

Итак, что же нужно делать для достижения преобразования? Для внешнего творчества мы развиваем талант или определенную компетентность, или то и другое — однако творчество не сводится к этим вещам.

Сходным образом, для внутреннего творчества человек развивает и практикует осознание своего обусловливания — того, что внутри. При внешнем творчестве, если у нас достаточно таланта и мы выработали определенную компетентность, если мы непредвзяты и у нас есть жгучий вопрос, то может произойти творческий квантовый скачок. Точно так же, во внутреннем творчестве, когда мы осознаем свой потенциал внутреннего роста, но не имеем никаких претензий в отношении себя, когда мы уязвимы, может произойти изменение. Поэтому в любом случае то, что вы делаете — это просто пусковой механизм. И внутреннее, и внешнее творчество связаны с отсутствием непрерывности и причинности.

Как мы узнаем, что совершили преобразование? Мы узнаем об этом, когда контекст нашей жизни смещается от уровня нашего личного эго к уровню буддхи, от преобладания классической самости к более всестороннему функционированию и в классической, и в квантовой модальностях. Что это означает? Проще всего сказать, что это означает общее состояние жизни с естественным чувством любви и служения другим — естественного отказа от своей отдельности в пользу квантовой самости. Рэбби Хилел говорил:

Если я существую не для себя самого, то кто я?

Если я существую только для себя самого, то что я ?

Когда оба вопроса с равной настойчивостью побуждают нас к действию, имеет место преобразование. Однако преобразование — это постоянный процесс, всегда определяющий все более сострадательный контекст для нашего бытия.

Стадии взрослого развития

Пожалуй, из всех культур самые обширные исследования внутреннего творчества были проведены в Восточной Индии. Одно из их открытий, которое теперь подтверждается наукой, — это связь внутреннего творчества с развитием. Индуистские исследователи внутреннего творчества обрисовали четыре периода его развития:

1. Брахмачарья (что буквально означает «безбрачие») — период обучения и развития эго (включая начальное приобщение к духовности), охватывающий детство и юность.

2. Гархастха (что буквально означает «жизнь домохозяина») — период жизни в мире с эго-тождественностью и наслаждения горько-сладкими плодами мира.

3. Банапрастха (что буквально означает «жизнь в лесу») — период самопознания и культивации пробуждения буддхи.

4. Санньяса (что буквально означает «отречение») — период развития на уровне буддхи, ведущий к самоотречению и превосхождению всякой двойственности, всех различных побуждений и, таким образом, к освобождению.

Сегодняшняя парадигма психологии, как правило, признает только первые два из этих уровней развития. Однако немногие исследователи — в особенности, Эрик Эриксон, Карл Роджерс и Абрахам Маслоу — предложили более широкий контекст для развития человеческого существа.

Также заслуживает внимания идея кризиса или перехода в середине жизни, получившая популярность в 1970-е гг. Очевидно, эта формулировка касалась многих людей, о чем свидетельствует следующая шутка: священник, пастор и рэбби спорили о том, с какого момента начинается человеческая жизнь. Священник давал стандартный ответ: «Жизнь начинается в момент зачатия». Пастор уклонялся от прямого ответа: «Быть может, жизнь начинается через двадцать дней, или около того?» Наконец, рэбби сказал: «Жизнь начинается, когда уходят твои дети и умирает твоя собака».

В следующей главе я буду исследовать идею пробуждения буддхи в свете идеалистической литературы и догадок, изложенных в этой книге. Дальнейшее развитие на уровне буддхи, ведущее к свободе, которая в индуизме называется мокша, а в буддизме — нирвана, носит чрезвычайно эзотерический характер и выходит за рамки данной книги.

 

ГЛАВА 17. ПРОБУЖДЕНИЕ БУДДХИ

В одной из Упанишад есть такие многозначительные строки:

Две птички, которые неразлучны и известны под одним и тем же именем, сидят рядом на одном и том же дереве. Одна из них ест сладкий плод; другая смотрит, но не ест.

Это красивая метафора для двух концов спектра самости; на одном конце мы имеем классическое эго, на другом — квантовый атман. В нашем эго мы едим сладкий (и горький) плод мирских удовольствий и забываем о своей квантовой модальности, которая придает смысл нашему существованию. Мы экстериоризируем себя в локальных стремлениях и теряемся в обычных дихотомиях мира — удовольствии и боли, успехе и неудаче, добре и зле. Мы мало обращаем внимание на возможности, доступные нам в нашей внутренней нелокальной связи, за исключением, пожалуй, редких случаев творчества и супружеской любви. Чем старше мы становимся, тем больше увязаем в привычном образе жизни. Как изменить этот образ действий и развивать индивидуальную программу взрослого развития?

К счастью, на протяжении тысячелетий было накоплено много эмпирических данных, которые обобщает духовная литература. Прежде чем мы будем обсуждать эти стратегии, необходимо понять метафору двух птичек.

Многие люди думают, что духовное путешествие подобно восхождению на гору, а разные духовные пути — маршрутам, ведущим к вершине по разным склонам горы. При таком понимании метафоры существует тенденция думать иерархически и полагать, что коль скоро мы стремимся к цели (вершине горы), то чем ближе мы к ней, тем мы лучше. Мы снова оказываемся в плену дихотомии высшего и низшего, типичной для уровня эго.

Противоположность этого состоит в том, чтобы, подобно мистику Кришнамурти, заявлять: истина — это нехоженая земля. Но если нет никакого пути, то возможно лишь очень малое руководство. Это гигантская растрата мудрости, полученной из доступных эмпирических данных.

Одному из героев древнеиндийского эпоса Махабхарата, Юдхиштхире, пригрозили смертью, если он не ответит на вопрос: «Что такое религия?»

Стоит запомнить ответ Юдхиштхиры, который спас ему жизнь: «Карты религии спрятаны в пещере, — сказал он. — Путь к ней указывает изучение жизни великих людей».

Поэтому мы будем считать пути примерами тех методов, которые использовались в прошлом и используются до сих пор для того, чтобы изменять нашу тождественность от уровня эго и, через уровень буддхи, в направлении атмана.

Согласно Бхагавад Гите, существуют три главных пути, каждый из которых называется йога, что на санскрите означает «единение». Вот дальнейший смысл метафоры двух птичек: птички уже объединены. Задача йоги в том, чтобы осознать единство. С этого осознания начинается изменение тождественности.

Бхагавад Гита выделяет следующие три йоги:

1. Джняна-йога, путь просвещения интеллекта разумом (буддхи). (Джняна на санскрите означает «познание».)

2. Карма-йога, путь действия в мире. (Карма на санскрите означает «действие».)

3. Бхакти-йога, путь любви. (Бхакти на санскрите означает «преданность», но по духу это слово очень близко к любви.)

Эти три йоги отнюдь не уникальны для Гиты или индуистской традиции. Джняна-йога популярна в дзэн-буддизме. Католицизм обычно отдает предпочтение карма йоге (способности вызывать преобразование посредством действий, именуемых таинствами), а протестантизм в значительной степени тяготеет к пути любви. (На любовь веры отвечает любовь, именуемая милостью, но милость нельзя заслужить делами.)

Джняна-йога направлена на пробуждение разума буддхи с помощью интеллекта, но весь фокус в том, чтобы вызвать изменение обычных контекстов, в которых работает интеллект. Интеллект — это искусная карикатура на творчество; он связан с логической перетасовкой известных контекстов; он творчески смешивается с другими побудительными факторами уровня эго, исходящими от обусловливания и либидо. Как можно пробудить интеллект к постижению новой самотождественности? Если бы вы спросили об этом мастера дзэн, он мог бы хлопнуть в ладоши и попросить вас услышать звук хлопка одной ладонью. Этот хлопок призван испугать «птичку» из Упанишад, потерявшуюся в иллюзии, заставить ее прыгнуть — совершить квантовый скачок, чтобы осознать свое единство. Парадокс — это очень действенный способ расшевелить увязший интеллект. Человек, думающий о парадоксе, попадает в ситуацию «двойного захвата» и должен совершить скачок, чтобы ее избежать. Этот метод обычно используется в дзэн-буддизме.

В отношении дзэнских коанов существует масса заблуждений. Они часто кажутся такими бессмысленными. Однажды на вечеринке я познакомился с человеком, который недавно вернулся из Японии, где он провел некоторое время в дзэнском монастыре. Он предложил собравшимся коан: каков звук хлопка одной ладонью? Некоторые из присутствовавших пришли в отчаяние, пытаясь решить загадку. В конце концов, как можно хлопать одной ладонью? Ведь для того чтобы хлопать, нужны две ладони, не так ли? В конце концов парень уступил и продемонстрировал свое решение. Он хлопнул ладонью по столу. Это был звук хлопка одной ладонью. Все были восхищены.

Легко думать о коанах так, как думал этот человек — как о загадках, подлежащих интеллектуальному решению, и их может быть забавно исследовать рациональным путем, поскольку они допускают все вообразимые возможности. Но такие интеллектуальные решения не помогают нам поднять завесу, которую представляет собой эго. Функция коана гораздо тоньше. Если бы вы предложили хлопок по столу в качестве решения вышеупомянутого коана мастеру дзэн, он мог бы сказать: «Я ударю тебя тридцать раз» (или действительно это сделать), или оценить ваше понимание в 20%, или дать какой-то другой, в равной мере неглубокий ответ. Он бы знал, что вы не поняли коан.

Нашему эго не терпится узнать ответ на загадки и парадоксы, а не понять их смысл. Мы используем интеллект, а не интуицию. Интеллектуализация, сама по себе, просто усиливает инерцию эго. У нее есть свои место и роль, но в надлежащий момент интеллект должен поддаваться незнанию, чтобы было возможно новое знание.

Об этом очень убедительно говорит одна дзэнская история. Некий профессор пришел к мастеру дзэн, желая узнать кое-что об идеях дзэн. Мастер спросил, не хочет ли профессор выпить чаю. Пока мастер готовил чай, профессор начал излагать все, что ему было известно о дзэн. Мастер приготовил чай и начал наливать его в чашку профессора; чашка наполнилась, но мастер продолжал лить.

Профессор вскричал: «Но чашка уже полна!»

«Так же, как ваш ум наполнен идеями о дзэн», — ответил мастер дзэн.

Антрополог Грегори Бэйтсон отмечал сходство между техникой коана и «двойным захватом» в психотерапии. Двойной захват нейтрализует эго, парализуя его. Эго-самость не может справиться с безнадежным качанием от одного выбора к другому, например, в такой ситуации: если ты скажешь, что этот пес — Будда, я тебя ударю. Если ты скажешь, что этот пес — не Будда, я тебя ударю, и если ты ничего не скажешь, я тебя ударю.

Необходимые условия, создающие ситуацию «двойного захвата», таковы: а) в ней участвуют два человека, и б) между ними имеется связь, которую нельзя разорвать. То есть ситуация такова, что человек, попавший в «двойной захват», временно отказывается от автономии своего эго. Конечно, как только происходит скачок к новому контексту жизни — в дзэн это событие называется сатори, — работа мастера выполнена, и он с любовью освобождает «двойной захват».

С помощью катапульты «двойного захвата» мастер дзэн нацеливает мыслящий ум на превосхождение эго-тождественности. По контрасту с этим в суфийской и христианской традициях учителя сосредоточиваются на чувствующем уме, давая ему указание любить, не ожидая ничего взамен. Само эго-«я» так же не способно бескорыстно любить, как и решать коан. В обоих случаях учителя хотят создать для своих учеников творческое затруднительное положение.

Можете ли вы представить себе, что значит любить кого-то просто так — не потому, что есть возможность вознаграждения эго, не из-за того, что вы влюблены, не потому, что у вас есть причины любить? Эта любовь исходит с уровня буддхи. Мы не можем вызывать ее по собственной воле. Мы можем только отдаваться ей в творческом раскрытии.

Есть китайская басня о сходстве и различии между раем и адом. И рай, и ад — это пиршества с большими круглыми столами, уставленными изысканной пищей. В обоих местах палочки для еды имеют около полутора метров в длину. Теперь о различии. В аду люди тщетно пытаются использовать палочки, чтобы поесть самим. В раю каждый просто кормит того, кто сидит за столом напротив него. Будут ли кормить меня, если я кормлю другого? Отказ от этой неуверенности уровня эго ведет к пробуждению доверия.

Безусловная любовь в той же мере требует доверия от любящего, в какой способствует доверию со стороны любимого. Великий китайский учитель даосизма Чжуан Цзы обычно рассказывал своим ученикам такую притчу: представьте себе, что человек плывет на лодке и внезапно видит еще одну лодку, идущую прямо на него. В раздражении и гневе он громко кричит и неистово машет рулевому той лодки, чтобы он изменил свой курс. Но затем лодка подходит ближе, и он видит, что в ней никого нет. Его гнев проходит, и теперь он сам отворачивает от пустой лодки.

Что происходит, спрашивает Чжуан Цзы, если мы подходим к другим из пустоты сердца, без предвзятых идей? В такой непредубежденной ситуации пул вероятности выбора распространяется на творческое измерение. Квантовая волна нашего ума расширяется и готова включать в себя новые реакции: меня не побуждают к любви ни желание, ни потребность в защите, ни образ — я волен любить без какой бы то ни было причины. Именно эта безусловная любовь подавляет нашу тенденцию к реагированию.

Из трех видов йоги, описанных в Бхагавад Гите, карма-йога — самая простая и, одновременно, самая трудная. Она также наиболее важна для нашего времени, ибо конечная цель карма-йоги состоит в правильном действии. На пути к возвышенному существу, от которого исходит правильное действие, необходимо значительное духовное развитие. Гита предлагает постепенный, трехстадийный подход.

На первой стадии следует практиковать действие без желания получать его конкретные плоды. «Отдавай плоды действия Богу» — говорит Гита. Это то, что обычно называют карма-йогой.

На второй стадии человек действует из служения Богу. Если бы вы спросили Мать Терезу, где она находит силы, чтобы изо дня в день служить нуждающимся в Калькутте и по всему миру, она бы сказала — служа бедным, я служу Христу. В своей работе она каждый день встречается с Христом, и этого для нее достаточно. Это карма-йога, в которой пробудилась любовь.

На последней стадии человек живет как средство правильного действия, а не как субъект, действующий на объект. Это карма-йога на пороге освобождения.

Хотя духовное развитие происходит постадийно, никакой метод не ограничивается только одной стадией. На всех стадиях саморазвития одновременно используются все три йоги — действия, любви и мудрости. В буддизме явно признается этот спиральный характер различных видов йоги. Если вы посмотрите на восьмеричный путь Будды, то найдете в нем все три пути. Если мы используем их вместе, то один путь усиливает другой. Чем больше мы действуем бескорыстно, или чем больше мы медитируем, тем больше мы способны любить. Чем больше мы любим, тем более зрелой становится наша мудрость. Чем мы мудрее, тем более естественно для нас бескорыстное действие.

Отметьте, что все три пути зависят от нашего осознания того, что происходит внутри и вне нас. Это осознание имеет настолько решающее значение для всех путей, что Кришнамурти совершенно прав, когда говорит, что никакого пути нет, и рекомендует только осознание. Все, что необходимо, — это практика осознания, каковой является медитация.

Джняна: пробуждение к реальности

Когда мы связывали мистицизм с монистическим идеализмом (глава 4), то ввели понятие сознания как основы бытия, Брахмана. По мере того как мы развивали космологию того, как одно становится многими, становилось ясно, что сознание-Брахман возникает как субъект (атман) со-зависимо с объектами. Со-зависимо возникают познающий (субъект опыта), поле познания (осознание) и познаваемое (объект опыта). Однако ни субъект, ни объект не имеют никакой собственной природы, никакого независимого существования: реально только сознание.

Проблема в том, как постигать эту реальность. Язык здесь не годится. Возьмем, например: «есть только одно сознание». Неплохо, но, говоря «одно», мы уже проводим различие, незаметно подразумевая двойственность. Есть прекрасные слова Шанкары: «одно без второго». Лучше, но не идеально. Еще один подход выражает шутка: сколько нужно мастеров дзэн, чтобы ввернуть лампочку? Один и не одного.

Очень трудно выразить не-относительную реальность относительными словами. В своих сочинениях, которые были названы первой подлинно постсовременной философией, Жак Деррида ввел понятие деконструкции — разрушения всех метафизических утверждений о реальности путем разрушения самого смысла любых утверждений. То же самое предлагал тысячелетие назад буддийский философ Нагарджуна. Непосредственная мудрость, достигаемая посредством тщательной практики этой деконструкции, представляет собой вершину джняна-йоги.

Теперь квантовая физика самоотнесения дает еще один способ мышления об этом неопределимом: сложную иерархию. До того как сознание коллапсирует объект/осознание в пространстве-времени, не существует ничего проявленного. Но без осознания нет никакого коллапса, никакого выбора коллапсировать. Что существует до коллапса? Сложная иерархия — бесконечное колебание между ответами да и нет — не позволяет нам переживать первоначальное: звук хлопка одной ладони. Что такое опыт атмана? Чтобы творчески преобразовывать интеллектуальное понимание идеалистической метафизики в осознанную истину, углубляйтесь в вопрос — достигайте внутренней убежденности, пробуждайте свое сердце.

Мистический философ Франклин Меррел-Вольф говорил: «Реальность обратно пропорциональна определимости». Это главный совет в джняна-йоге: чем более что-то неопределимо, тем более оно реально. Прослеживайте мысль до все более тонких глубин. Затем...

Следствием становится пробуждение, которое ведет к самотождественности уровня буддхи. Для большинства людей, за исключением отдельных, тщательно подготовленных ученых или философов, джняна-йога может оказаться слишком трудной. К счастью, два других метода (карма-йога и бхакти-йога) в большей степени достижимы для многих.

Медитация

Согласно многим философам, существует только один метод внутреннего творчества — медитация (которая состоит в том, чтобы учиться обращать внимание, быть беспристрастным и быть свидетелем непрерывной мелодрамы мысленных паттернов). Чтобы вырваться с эгоического уровня существования, вам может понадобиться достаточно точно определять, что происходит в вашей повседневной жизни, осознавать — возможно, болезненно, — как вами управляют ваши привязанности и привычки. Или, чтобы открыться любви, вы можете сосредоточивать внимание на своих взаимоотношениях в мире. Или вы, возможно, захотите созерцать реальность. Все эти методы требуют основополагающей практики внимательности и отстраненности. Этому нас учит медитация.

Из всех многочисленных форм медитации самая распространенная, выполняется в сидячем положении. Если вы удерживаете свое внимание на собственном дыхании (с открытыми или закрытыми глазами), или на пламени свечи, или на звуке мантры (что обычно делается с закрытыми глазами), или на любом объекте, то вы будете практиковать медитацию сосредоточения. В этой практике всякий раз, когда ваше внимание блуждает, возникают мысли — как неизменно случается, — вы должны мягко и настойчиво возвращать внимание к объекту медитации, поддерживая сосредоточение, чтобы превосходить мышление, отодвигать его с переднего на задний план осознания.

В другой форме, именуемой медитацией осознания, объектом становится само мышление — по существу, все поле осознания. Принцип здесь в том, что если вниманию позволить свободно наблюдать поток мыслей, не сосредоточиваясь ни на одной конкретной мысли, оно будет оставаться в состоянии покоя по отношению к движущемуся мысленному параду. Эта форма медитации может давать вам беспристрастное, объективное представление о ваших мысленных паттернах, которое, со временем, позволит вам превосходить мышление.

Различие между медитацией сосредоточения и медитацией осознания можно понять, применяя к мышлению принцип неопределенности. Когда мы думаем о своем мышлении, либо индивидуальная мысль (положение), либо ход мысли (импульс) становятся размытыми или неопределенными. Когда неопределенность в отношении отдельной мысли становится все меньше и меньше, неопределенность в отношении хода мысли стремится к бесконечности. Когда связь мыслей теряется, мы становимся сосредоточенными на здесь и теперь.

В медитации осознания именно неопределенность в отношении связи делается все меньше и меньше, тем самым заставляя нас утрачивать характеристики или содержание мыслей. Поскольку привязанность происходит от содержания мыслей, при утрате содержания исчезает и привязанность. Мы становимся беспристрастными наблюдателями или свидетелями своих мысленных паттернов.

Исследования медитации

Действительно ли медитативные техники, абсурдно простые по своим принципам, хотя и трудные на практике, дают людям возможность достигать измененных состояний сознания? Исходя из предположения о том, что может существовать уникальное физиологическое состояние, соответствующее состоянию медитации, специалисты по физиологии мозга попытались ответить на этот вопрос, измеряя различные физиологические показатели (частоту сердечных сокращений, кожно-гальваническую реакцию, волновую биоэлектрическую активность мозга и т.д.) у испытуемых в процессе медитации. Хотя это предположение так и не подтвердилось, у адептов медитации наблюдаются такие значимо особые физиологические характеристики, что многие исследователи признали медитацию четвертым основным состоянием сознания наряду с бодрствованием, глубоким сном и сном с быстрыми движениями глаз (БДГ), связанным со сновидениями. Главные свидетельства в пользу того, что медитация представляет собой особое состояние сознание, дают исследования паттернов волновой биоэлектрической активности мозга с помощью электроэнцефалографии (ЭЭГ).

В картине волновой активности мозга, соответствующей состоянию бодрствования, преобладают низкоамплитудные, высокочастотные (более 13,5 Гц) бета-волны. При медитации эти волны сменяются высокоамплитудными низкочастотными альфа-волнами (7,5—13,5 Гц). Это преобладание альфа-активности, соответствующее расслабленной, пассивной восприимчивости, составляет одну из важных характеристик медитативного состояния сознания, хотя само по себе не может считаться признаком состояния медитации. Для достижения преимущественно альфа-волновой активности мозга достаточно просто закрыть глаза.

Были обнаружены и другие поразительные характеристики паттерна волновой активности мозга при медитации. Когда людям, находящимся в обычном альфа-состоянии, предъявляют неожиданный стимул, их мозг реагирует на это резким возвращением к бета-активности. Этот феномен носит название альфа-блокирования. Адепты медитации сосредоточения демонстрируют уникальный характер своего медитативного альфа-доминантного состояния, который состоит в том, что у них не происходит альфа-блокирования при предъявлении внезапного стимула. Хотя у людей, практикующих медитацию осознания, альфа-блокирование происходит, уникальность их типа медитативного альфа-состояния проявляется в другом. Когда человеку в обычном состоянии бодрствования предъявляется повторяющийся стимул (например, тиканье часов), он за очень короткое время настолько привыкает к стимулу, что картина волновой активности его мозга больше не меняется. Это называется реакцией привыкания. (У нормального испытуемого привыкание возникает уже при четвертом предъявлении стимула.) Адепты медитации осознания демонстрируют уникальное отсутствие признаков привыкания как в состоянии медитации, так и во время бодрствования.

Исследования показали важность пассивности зрительного внимания (так называемой мягкости взгляда) для достижения медитативного альфа-состояния. Такой пассивности можно добиться, просто опуская глаза вниз или закатывая их вверх, как принято в некоторых тибетских практиках. Кроме того, высокая альфа-активность достигается путем пассивного внимания к пространству. В настоящее время считается общепризнанным, что альфа-состояние полезно, поскольку оно, как правило, знаменует освобождение от телесной и умственной напряженности, позволяющее нам углубляться в самоисследование.

Еще один аспект медитативного состояния — это появление в картине ЭЭГ тета-волн (3,5—7,5 Гц). Тета волны могут быть чрезвычайно важными, поскольку известно, что они также связаны с творческим опытом.

Присутствие тета-волн в картине волновой активности мозга при медитации заставляет вспомнить тот факт, что у детей в возрасте до пяти лет наблюдается преобладание тета-активности, которое постепенно переходит в преобладание альфа-активности, соответствующее паттерну ЭЭГ нормального состояния бодрствования у подростков, и в конце концов сменяется преобладанием бета-активности у взрослых людей. Поскольку в развивающемся сознании детей преобладает квантовая модальность (то есть в нем меньше вторичных процессов осознания), мы можем предположить, что тета-волны некоторым образом характерны для квантовой модальности ума-мозга. Если это предположение верно, то появление тета-активности и при сидячей медитации, и при творческом опыте может указывать на переход сознания к первичному процессу квантовой модальности.

Современные исследования внимания позволяют составить некоторое представление о том, как действует повторение мантры или медитация сосредоточения. В экспериментах, которые проводят в Орегонском университете, психолог Майкл Познер и его сотрудники предъявляют испытуемым одну букву, например Б, а затем, через то или иное время, пару букв. В одних попытках испытуемых просят сосредоточивать внимание на первой букве, а в других — нет. Испытуемые отвечают «да» или «нет», в зависимости от того, составлена ли пара из тех же самых букв, например ББ, и экспериментаторы измеряют время, требуемое для этой реакции.

С моей точки зрения, самый интересный результат получается в том случае, когда испытуемых просят сосредоточивать внимание на первой букве в тех попытках, где последующая пара букв не соответствует первой букве: при этом время реакции заметно возрастает. Сосредоточение внимания на первом, подготовительном стимуле влияет на обработку неожиданных стимулов. (И наоборот, при отсутствии сознательного внимания к первому стимулу, время реакции остается неизменным.)

Таким образом, сосредоточение внимания мешает нашей способности воспринимать объекты, отличающиеся от объекта нашего внимания. Квантовое состояние мозга развивается во времени как пул вероятностей, включающий в себя новые стимулы, но сосредоточение внимания на существующем стимуле изменяет вероятность ответа в пользу этого стимула, в то время как вероятность коллапса, соответствующего новому восприятию, становится низкой. Поэтому сосредоточение внимания на мантре отвлекает наше внимание от праздных мыслей. Наше сознание, буквально, не способно одновременно сосредоточиваться на двух вещах. По мере того как мы все более устойчиво сосредоточиваем внимание на мантре, внешний мир, существующий в нас в виде внутренней карты, начинает отступать. В конце концов достигается состояние, в котором сам мыслящий ум, по-видимому, перестает восприниматься в результате своеобразного эффекта привыкания: то есть, хотя события вторичного процесса осознания все еще имеют место, их мало, и они происходят редко. Это происходит, когда первичные процессы могут раскрываться в своей таковости.

Стратегия медитации осознания также согласуется со структурой нашего мозга. В конце концов все мысли и чувства нашего вторичного процесса осознания неизбежны; мы не можем бороться с ними в течение сколько-либо продолжительного времени просто из-за структуры нашего мозга. В медитации осознания мыслям и чувствам позволяют возникать, но при этом проводится различие между содержаниями сознания и субъектом — самим сознанием. В мистической литературе эту идею передает метафора мутной воды:

Если мы течем вместе с потоком, так называемые мутные содержания сознания — наши мысленные паттерны — оседают на дно потока, на дно осознания, которое мы свидетельствуем. Используя эту стратегию, мы можем быть свидетелями в течение все более и более продолжительного времени, поскольку мы больше не вмешиваемся в опыт вторичного процесса осознания посредством интроспекции. Это позволяет нам переживать таковость, или безличность свидетельствующего сознания.

Таким образом, и в медитации сосредоточения, и в медитации осознания достигается поразительный опыт таковости, который дает нам некоторое представление о первичном сознании, лежащем за пределами бормотаний вторичного эго. За пределами мышления и за пределами эго существует первичное сознание. По мере практики переживание этого первичного сознания может усиливаться.

Свобода в медитации: карма-йога

Карма-йога, или путь действия, начинается с обучения действовать без привязанности к плодам своего действия. Эго всегда хочет получать эти плоды. Именно поэтому система поощрений и наказаний столь повсеместно присутствует во всех культурах. Отказ от плодов действий — это ересь как с точки зрения эго, связанного привычками, так и с точки зрения властей — поскольку делает неэффективной систему поощрений и наказаний.

Таким образом, путь карма-йоги связан с отречением от вознаграждений и наказаний, которые обусловливают наше поведение. Как мы можем порвать со своим обусловливанием? С помощью медитации, составляющей неотъемлемую часть карма-йоги.

Когда вы впервые начнете медитировать, скорее всего, ничего особенного не произойдет. В течение этого первоначального периода бывает очень трудно выдерживать около двадцати минут сидячей медитации. Это требует настоящей дисциплины. В моем собственном случае потребовалось несколько месяцев, прежде чем я начал что-то замечать.

Наш с Мэгги брак начинался с обязательств к открытому общению. На менее возвышенном языке это означает, что в первые годы мы много ссорились. После ссоры у меня обычно бывали отрицательные мысли в отношении компромиссов и отступлений — я ей еще докажу, и все такое. Однажды, после примерно трех месяцев занятий медитацией, я был расстроен в результате ссоры, однако заметил, что у меня нет обычных отрицательных мыслей по отношению к жене. Что-то изменилось.

В другой раз, вскоре после этого, у меня был горячий спор с моим десятилетним пасынком, который, как и я, очень логичен — а вы знаете, насколько раздражающей бывает логика при столкновении характеров. Я был рассержен, но внезапно заметил, что мой гнев был только на поверхности. Внутренне я наслаждался тем, как мастерски он мне возражал. У меня был выбор — реагировать сердито или получать от ситуации удовольствие, и я решил сказать «нет» привычной реакции. Поначалу я делал такой выбор, главным образом, внутренне, но со временем он стал проявляться и в моих внешних действиях.

В действительности, такого рода инциденты весьма типичны и могут поддерживать нас в течение первых нескольких, решающих месяцев практики. Что самое важное, они показывают — медитация действительно помогает нам видеть паттерны эго. Некоторые из них даже могут исчезать.

Пэт Кэррингтон в своей книге «Свобода в медитации» рассказывает, как один из ее клиентов бросил курить: «Во время путешествия на самолете он медитировал, и у него возникло впечатление, что он слышит собственный голос, говорящий ему: "Освободись от своих желаний!" За этим весьма загадочным заявлением последовало переживание ликования, а потом такие слова: "Я могу... курить сигарету, если хочу — но я не должен это делать"».

В медитации мы стараемся уменьшить почти стопроцентную вероятность своей привычной реакции на обусловленный стимул. Например, мне хочется курить. У эго есть две реакции: я должен закурить, потому что... и ее полная противоположность — мне не следует курить, поскольку... Медитация нарушает монополию этих реакций, создавая просвет. В этом просвете рождается творческая реакция: я решаю, курить или не курить. Только когда такая мысль появляется творчески, возможно радикальное изменение, превращающее человека из курильщика в некурящего. Подобное событие становится возможным при интенсивной и настойчивой практике.

Важно не отделять медитацию от всей остальной жизни, а позволять ей преобразовывать ваши действия. Вы обнаружите, что это не так легко, как кажется. Эго хорошо защищено от изменения. Психолог Ричард Альперт (Рам Дасс) рассказывает об одном случае, когда он и несколько его друзей только что завершили групповую медитацию. Предполагалось, что все чувствовали удовлетворение, когда один из медитировавших, намеревавшийся совместить несовместимое, сказал: «О, это было замечательно. Теперь мы можем пойти выпить пива и съесть пиццу». Бывает весьма трудно отказываться от подобной привычки проводить различия.

В конце концов та идея, что пиво и пицца — это отдых, а медитация — это работа, представляет собой всего лишь убеждение. Пока мы придерживаемся таких убеждений, от сидячей медитации внимательности — сколь бы блаженной она ни была — будет немного пользы. Мы должны дополнять свою медитативную практику тщательным исследованием ограничивающих нас систем убеждений. Идея в том, чтобы, по примеру Махатмы Ганди, не придерживаться убеждений, которые мы не полностью воплощаем в своей жизни. Убеждения, которых придерживаются, не воплощая их на практике, бесполезны. Они — мертвые отражения спектакля жизни.

Как-то Эйнштейн, позируя художнику Уинфреду Рейберу, писавшему его портрет, заметил, что Гитлер в довоенной Германии повредил самому себе в глазах всего мира, когда конфисковал имущество, которое семья Эйнштейнов оставила при эмиграции в США. Однако у жены Эйнштейна была друга точка зрения. Она с тоской вспоминала о личных ценностях, которые у нее были в Германии, и сожалела, что здесь у нее их так мало. Ей недоставало «серебра, скатертей, ковров, книг и старого мейссенского фарфора ее бабушки». Она была привязана к этим вещам. «Но они не были привязаны к тебе», — саркастически заметил Эйнштейн.

Вот в чем дело. Наши мысли, наши убеждения не привязаны к нам. Если за них не цепляться, они проходят. Недавно во всем мире вызвал воодушевление фильм «Ганди». Я надеюсь, что очень многие из нас восприняли мысли Ганди. Он любил говорить: «Моя проповедь — это моя жизнь». Он жил в соответствии со своими убеждениями. Любое убеждение, не воплощаемое на практике, — это ненужный багаж. Цель медитации — помогать нам освобождаться от багажа, чтобы мы могли жить свободно.

На одном из моих семинаров кто-то спросил, как я могу проповедовать отказ от систем убеждений, в то же время помогая создавать новую идеалистическую науку, которая, в известном смысле, тоже представляет собой систему убеждений. Это — правомерный вопрос, на который я отвечаю в духе Ганди: не делайте новую науку новой системой убеждений. Используйте ее, или философию монистического идеализма, или любое из учений великих традиций, чтобы отбрасывать существующие системы убеждений, которые лишь стесняют ваши умы и сердца. Если у вас есть соответствующие возможности, присоединяйтесь к усилиям новой науки в поисках просветленной жизни. Тогда наука будет вашей садханой (практикой), играя ту же роль в вашей жизни, какую она играет в моей. Но если наука — не ваша область, и если вы искренне стремитесь к радикальному изменению, находите свой собственный путь. Следуйте пути своего сердца. Не подбирайте чужой багаж, или под его весом ваше духовное путешествие окажется обременительным.

Опыт «эврика!» внутреннего творчества

Поэт Рабиндранат Тагор писал:

Секрет бессмертия в том, чтобы жить в моменте настоящего, здесь и теперь; здесь и теперь безвременно. Подобно поэтам, видящим проблески бессмертия, учителя внутреннего творчества постоянно говорят о важности переживания здесь и теперь. Но что именно подразумевается под здесь и теперь? Большинство из нас не могут даже интеллектуально, кроме как в виде облагороженной абстракции, постичь значение этого термина — не говоря уже о том, чтобы переживать состояние сосредоточенности на настоящем.

Мы не можем по своей воле постоянно жить в здесь и теперь, но можем культивировать условия, позволяющие такой жизни возникать. Мы можем входить в нее с помощью медитативной практики — сидя и повторяя мантру или практикуя медитацию беспристрастного осознания. Мантра может переносить нас в здесь и теперь, лишая наши чувства всех других стимулов, кроме себя самой, и позволяя нам устанавливать новое взаимоотношение с реальностью.

При наличии полной поглощенности объектом медитации пребывание здесь и теперь называется самадхи. Субъект становится только подразумеваемым. В более высоких самадхи происходит проникновение в сущность объекта, и, в конечном счете, объект видится в своей таковости, в своей тождественности всему сознанию. Это также называется опытом не-самости (анатта), поскольку нигде нет никакой отдельной самости. В дзэн-буддизме это называют сатори с живым осознанием таковости (татхата) объекта. Некоторые люди называют это гнозисом, или просветлением. Состояние самадхи или сатори сопровождается чувством глубокой радости.

Несколько иной опыт безвременности бывает при достижении с помощью медитации состояния совершенного свидетельствования, В осознании возникают и объекты, но свидетель остается полностью непривязанным, воздерживающимся от суждений. Следствием этого опыта становится тот же эффект глубокой радости. (Конечно; творческая сила опыта проявляется только когда мы со временем становимся способны привносить позицию свидетельствования в повседневную жизнь.)

Радость медитативных переживаний — это изначальная радость сознания в своем чистом виде. Согласно индийской философии, Брахман — основа бытия — проявляется как сат-чит-ананда, где cam означает существование, чит — сознание, а ананда — радость (или блаженство). Все, что проявляется в пространстве-времени, — это cam. Вещи существуют. По контрасту самосознание обладает очень особенной природой. Чтобы быть проявленным, оно нуждается в уме-мозге. Радость еще особеннее. Только после завершения развития эго человек может осознавать, что он переживает нечто гораздо большее, чем индивидуальную самость. Это осознание вызывает радость — радость начинающегося понимания того, кто мы есть на самом деле.

В некоторых традициях этот опыт «эврика» внутреннего творчества называется просветлением. Это название в определенной степени точно. В нашем эго мы обычно отождествляемся со своим умом-мозгом. В самадхи мы узнаем, что наша тождественность — это свет сознания, наполняющий нас и все сущее. Эго не обладает никакой сущностью.

К сожалению, термин «просветление» порождает и массу путаницы. Многие люди представляют себе опыт просветления как достижение: теперь я просветлен. Хотя этот опыт открывает путь для изменения самотождественности, тенденции уровня эго сохраняются, и ориентация на достижение может препятствовать полному преобразованию.

Но сам опыт — только преддверие этого преобразующего потенциала. Творческий акт не полон без своего результата, и внутреннее творчество — не исключение. После опыта самадхи или сатори, либо совершенного свидетельствования, по-прежнему требуется дисциплинированная практика, чтобы переносить пробуждение буддхи в действие в мире.

Пробуждение любви: бхакти-йога

В Бхагавад Гите Кришна говорит Арджуне очень поучительную вещь. «Арджуна, — говорит он, — я открою тебе тайну всех тайн, самый прямой путь к пробуждению буддхи. Он состоит в том, чтобы всем и во всех видеть Брахман (в этом контексте Брахман означает "Бог"), и преданно служить ему. Нет нужды биться над тонкими формами дискурсивной мудрости. Нет нужды практиковать действие без плодов действия. Не нужна даже формальная медитация. Просто люби Бога и служи Богу во всех».

Конечно, здесь тоже есть свои тонкости. Что значит любить Бога? Многие люди понимают это неправильно. Они считают, что это означает ритуальное поклонение какому-то изображению или самой идее Бога.

В идеалистической литературе упоминаются пять способов любить Бога; все они связаны с человеческой формой:

1. Любить Бога посредством любви к себе.

2. Любить Бога путем служения.

3. Любить Бога посредством дружбы.

4. Любить Бога посредством отношений мать—дитя.

5. Любить Бога посредством эротических отношений.

Этот список не исчерпывает всех возможностей. Существуют и другие, очень реальные методы. Например, Франциск Ассизский любил Бога посредством любви к природе — в современном христианстве эта практика забыта, но она живет в традициях американских индейцев. Подумайте, как отразилось бы возрождение этой практики на охране окружающей среды.

В методе любви необходимо, во-первых, стараться избегать преобладания локальности в наших отношениях с нелокальным сознанием. Конечно, в любых человеческих отношениях преобладает локальность. Мы общаемся с помощью зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса — обычных модальностей опыта. Но они — не только средства общения. Будь этот так, сомнительно, что мы действительно могли бы содержательно общаться друг с другом. Поэтому мы практикуем преданность духу отношений, отказываясь от расчетливости в своих взаимодействиях с другими людьми.

Во-вторых, как упоминалось ранее, для каждого из нас эго становится солипсистской вселенной, запертой тюремной камерой, в которой реальны только я и мои приложения. Другим приходится считаться со мной, моей культурой, моей расой и т. п., чтобы быть приемлемыми в моей вселенной. Развитие бескорыстного любовного отношения — это один из способов (возможно, самый прямой) преодоления солипсизма эго.

Эго любит себя — настолько, что хочет быть бессмертным. На Западе эта жажда бессмертия выражается в стремлении к власти и славе; на Востоке она привела к идее перевоплощения индивидуальной души. Можно ли превратить эту любовь к эго в любовь к атману — внутренней квантовой самости? Человек должен открывать для себя другое бессмертие. Посредством любви и терпеливого прощения самого себя и других человек сосредоточивается на неизменном аспекте себя в качестве способа превосхождения преходящего эго. На санскрите этот метод называется санта, что в переводе означает «пассивный». Он был широко распространен во многих созерцательских христианских общинах.

Другие четыре способа из приведенного выше списка включают в себя активное участие во взаимоотношениях с другими людьми. Альтруистическое служение другим, именуемое на санскрите сева, приходит ко многим людям естественным образом; этот факт ставит в тупик сторонников идеи «эгоистичного гена», которые полагают, что альтруизм возможен только между людьми, имеющими общее генетическое наследие. Этот метод был практикой Матери Терезы, которая выражала в служении людям свою любовь к Христу — и это было прекрасное выражение. Для служения необходимо жертвовать собственными эгоистическими потребностями и желаниями, а это — прямое оскорбление солипсизма эго. Свободное излияние любви знаменует пробуждение сострадания — а сострадание составляет неотъемлемую часть практики сото дзэн.

В Америке под влиянием мифа о ценности грубого индивидуализма и рыночной экономической системы отношений мы почти утратили институт мужской дружбы. В рыночной модели человек оценивает отношения посредством анализа затрат и результатов. К счастью, тенденция применять подобные прагматические критерии к дружбе начинает ослабевать, о чем, возможно, говорит популярность недавней работы поэта Роберта Блая о связях между мужчинами. Еще одно серьезное затруднение для дружбы создает требование эффективности. Дружба не всегда бывает эффективной. Она нередко включает в себя самопожертвование, отказ от ограничений эффективности и времени, выход из кокона эго. Американские женщины традиционно были в меньшей степени связаны рыночной экономической моделью отношений. Однако в настоящее время такая тенденция растет, поскольку все больше женщин работают в рыночной системе, пытаясь делить свои время и силы, чтобы удовлетворять требованиям как карьеры, так и дома. Если женщины сумеют противиться этой тенденции, то смогут привнести в рыночную систему свою способность к преданной дружбе и научить мужчин тому, как сделать их экономические отношения более человечными и снова быть друзьями.

Отношения между мужчиной и женщиной

Вследствие биологических различий интимная близость представляет собой уникальное испытание в отношениях между мужчиной и женщиной, обладающее огромной действенностью для прорыва через границы эго.

Близкие отношения с человеком того же пола в определенном смысле легче вследствие наличия общего опыта, присущего всем мужчинам или всем женщинам. Но мужчина и женщина, подвергающиеся разному биологическому и социальному обусловливанию, практически принадлежат к разным культурам. С точки зрения архетипов Юнга (анимы — женского опыта, подавляемого у мужчины, и анимуса — мужского опыта, подавляемого у женщины), следствием требований формы становится подавление, которое вызывает глубокое противоречие в нашей способности общения с противоположным полом.

В «Пире» Платона есть мистическая история. Первоначально люди были двуполыми существами с двумя наборами рук, ног и половых органов. Но сила этих двуполых существ была так велика, что боги боялись, как бы они не узурпировали привилегий небес. Поэтому Зевс разделил существа надвое. С тех пор разделенные люди вечно ищут свои недостающие половины. Эта история метафорически выражает имеющееся у нас бессознательное побуждение сделать бессознательные архетипы анимы или анимуса сознательными, чтобы мы могли быть цельными. Но бессознательное побуждение не только инстинктивно — оно также представляет собой эрос личного бессознательного, о котором писал Фрейд. Эрос усиливает творческая способность, исходящая от коллективного бессознательного.

Где-то на пути близости между двумя преданными друг другу людьми пробуждаются анима в мужчине и анимус в женщине, и, в результате, для них обоих становится возможным переход на уровень буддхи. Подумайте об этом. Причина солипсизма эго в том, что, в действительности, для человека не существует никакого локального способа ставить себя на место кого-либо другого. (Прочитайте статью Томаса Найджела «Каково быть летучей мышью?»)Поэтому человек склонен думать, что его личная вселенная универсально репрезентативна. Опыт анимы и анимуса — это подлинно нелокальные переживания, и, внезапно, инаковость обретает смысл — другой становится таким же человеческим существом, как и я. Его или ее индивидуальные переживания и перспективы становятся такими же действительными, как мои. Открывая эту инаковость, мы открываем безусловную любовь — любовь, которая способна забросить нас на уровень существования в состоянии буддхи.

Вырвавшись из кокона своего солипсизма-эго даже с одним человеком, мы становимся потенциально способными любить всех других. Это подобно расширению вашей семьи. Вот почему санскритская пословица говорит, что «для освобожденного весь мир — семья».

Когда весь мир становится семьей, мы начинаем видеть подлинную природу имманентного сознания. Мы любим людей за то, что они есть. Мы не нуждаемся в том, чтобы они соответствовали нашим образцам или культурам. Вместо этого мы уважаем их и восхищаемся широтой и степенью их разнообразия. Мы начинаем видеть то, что индуисты называют лила — божественная игра.

 

ГЛАВА 18. ИДЕАЛИСТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЭТИКИ

В незабываемом романе Достоевского «Братья Карамазовы» героев — Ивана и Алешу — мучают этические соображения, касающиеся того, что следует считать правильным и неправильным. Но это было написано в 1880 г. Насколько часто современные мужчины и женщины в своих поступках придают такое значение этике? Главную роль в подрыве значения этики и ценностей в нашем обществе сыграло негласное принятие когнитивистско-бихевиористских представлений о человеческой личности — идеи, что мы, будучи классическими механизмами, полностью определяемся нашим генетическим и социальным обусловливанием. Наши моральные ценности слишком часто подвержены влиянию политического прагматизма и рационализации, ставящей букву выше духа закона. Мы с рвением приспосабливаемся к образам добропорядочной жизни, которые нам предлагает потребительское и эксплуататорское общество. В такой культуре традиционные ценности подобны сломанному рулю, мало помогающему нам держать осмысленный курс среди больших и малых выборов, которые могут привести нас к крушению.

Точно так же мы не имеем никакого руководящего принципа, когда пытаемся сосредоточиваться на этических измерениях научных и технологических проектов, вроде генной инженерии и гонки вооружений. Сможем ли мы когда-нибудь научно обосновать этику? Можем ли мы найти для этики научную основу? Если да, то, пожалуй, наука снова сможет служит человечеству на фундаментальном уровне. Но если для этики нет никакого научного основания, тогда как этика может влиять на науку — не говоря уже о полном сил, но необузданном крестнике науки — технологии. Это сводится к классическому механистическому доводу: если наши действия определяются силами, которые нам не подвластны, то бесполезно для управления ими привлекать этику.

Некоторые авторы полагают, что кризис ценностей будет разрешен, если студенты вернутся к чтению классики, вроде Платона, но я утверждаю, что болезнь кроется глубже. Наша наука все в большей степени дискредитировала религиозные предрассудки и косные догмы и подрывала практику примитивных ритуалов и приверженности мифическим образцам жизни, но она также компрометировала то, что остается постоянным в религиозных учениях, ритуалах и мифах, — ценности и этику. Можно ли восстановить ценности и этику, свободные от догмы? Можно ли понимать ценности и этику в отрыве от их мифологических оснований?

Пожалуй нет, но шансы возрастут, если сама наука сможет установить, что этика составляет часть всеобщей схемы вещей. Без научного основания этика продолжает выражаться культурно-зависимым и произвольным образом. Возьмем в качестве примера научный гуманизм, который поддерживает человеческие ценности. Гуманисты говорят — поступай с другими так, как бы ты хотел, чтобы другие поступали с тобой, а иначе ты не будешь принят в человеческом сообществе. Но эта формула не работает. Это реактивная позиция, а этика по своей основе проактивна.

Любой произвольный стандарт явно противоположен науке. Точно так же недавние разговоры об установлении этических норм в практике науки остаются пустыми, если этику невозможно установить на прочном фундаменте научных принципов. Представляется необходимым признать установление этики и ценностей подлинно научным делом.

Недавние достижения в квантовой физике уже предполагают возможность фундаментального вклада физики в предмет этики и ценностей. Эксперимент Алена Аспекта убедительно показывает, что наша отдельность от мира — иллюзия. На основании одних только этих данных некоторые люди надеются, что квантовое мировоззрение допускает и даже требует этику и ценности.

С идеалистической интерпретацией квантовой механики мы можем пойти еще дальше. Коль скоро мы понимаем обусловленную маскировку, скрывающую сложноиерархический механизм нашего ума-мозга и создающую иллюзию отдельности эго, остается лишь один шаг до развития науки этики, которая позволит нам жить в гармонии с научно установленным принципом нераздельности. В развитии этой программы может быть очень полезно наше духовное/религиозное наследие. Мост между научной и духовной философией идеализма сможет исцелить делания в обществе, которые ставят под сомнение и слишком часто компрометируют этику и ценности.

Основные принципы такого рода науки уже ясны. Этика должна отражать наши поиски счастья, которое заключается в разрешении внутренних ценностных конфликтов. Иными словами, этика должна быть руководством для движения к цельности — руководством по объединению нашей классической и квантовой самости. Еще один принцип — фундаментальная нераздельность этики и творчества. Новую этику нельзя сковывать ритуальными системами убеждений. Вместо этого она должна содержательно вытекать из стремления человеческого существа к внутреннему творчеству. Ясно, что такая этика должна иногда противоречить убеждениям материального реализма.

В результате развития такой науки мы будем способны на самом личном уровне брать на себя ответственность за мир, которым мы являемся. Как однажды заметил Виктор Франкл, мы должны дополнить Статую Свободы на Восточном побережье Статуей Ответственности на Западном побережье. Это будет означать, что многие из нас живут жизнью, полной внутреннего творчества. В таком мире мы можем даже приблизиться к ускользающей цели мира внутри каждого из нас, равно как и между нами.

Прежде чем перейти к подробному рассмотрению новой науки этики, давайте взглянем на две системы этики, которые господствовали в западной мысли.

Категорический императив Канта

Согласно немецкому философу XVIII в. Иммануилу Канту, вопрос морали — это вопрос индивидуального побуждения. Кант полагал, что побуждение исходит из сферы идей и что все человеческие существа обладают интуитивным чувством того, в чем, в общем и целом, заключается их моральный долг. Таким образом, над нами довлеет безусловное требование выполнения этого долга. Почему я должен быть моральным? Согласно Канту, мы слышим внутренний приказ: исполняй свой долг. Этот императив представляет собой внутренний моральный закон, который каждый из нас принимает для себя. Мораль состоит в выполнении этих обязанностей, независимо от желания или нежелания. Вдобавок Кант предполагал, что эти обязанности представляют собой всеобщие законы. Они рационально и гармонично применяются ко всем человеческим существам, так, что при этом не возникает конфликтов между обязанностями одного человека и обязанностями другого.

Каковы эти обязанности? Кант считал, что они основываются на рациональности и что мы можем их открывать, используя разум. Мы можем это делать, спрашивая себя: хотел бы я, чтобы действие, которое я обдумываю, было всеобщим? Если таковое желательно, значит, мы открыли всеобщий закон. Этот довод носит заметно круговой характер.

Этическая теория Канта представляет собой интересную смесь идеалистических и реалистических аспектов. Он постулирует сферу идей, откуда возникают категорические императивы. Это явная идеалистическая метафизика. Мы применяем к себе моральный закон, принимаем решение и берем на себя ответственность за него. Это явно согласуется с идеалистическими воззрениями. Кроме того, Кант, по-видимому, верил в объективный моральный закон — а это реалистическое убеждение. Именно здесь Кант заблуждается. (Безусловно, универсальность морального закона Канта сомнительна хотя бы на основании эмпирического наблюдения подлинно неоднозначных ситуаций, которые с предельной остротой бросают вызов нашему знанию правильного и неправильного.)

Кант также правильно догадывался, что внутренний моральный закон исходит от свободной, бессмертной души. К сожалению, он считал, что мы лишены доступа к этой внутренней самости.

По мнению Канта, там, где кончается этика, начинается религия — вместе со своей системой поощрения и наказания. Упрощенно говоря, религии утверждают, что в награду за свои добрые дела мы получаем загробную жизнь в раю, а в наказание за свои грехи — загробную жизнь в аду.

Позиция материального реализма: утилитаризм

Утилитаризм, который часто обобщают в форме суждения: «наибольшее счастье для наибольшего числа людей», был предложен в XIX в. философами Джереми Бентамом и Джоном Стюартом Милем. Он продолжает господствовать в западной психике — особенно в Соединенных Штатах. Счастье, в основном, определяется удовольствием: «Высшее добро — это то, что приносит наибольшее количество удовольствия наибольшему числу людей».

Утилитаризм представляет собой интересную смесь материализма, локальности, объективности, эпифеноменализма и детерминизма — все это элементы материального реализма. Счастье приносят только материальные (объективные и локальные) вещи — объекты гедонизма — такие как богатство, секс и власть. Поэтому мы должны к ним стремиться. Чтобы это не выглядело философией гедонизма, добавим немного социализма, посредством чего целью перестает быть индивидуальное счастье. Мы должны стремиться именно к максимальному счастью общества в среднем. Война причинит страдание отдельным людям, но она оправдана, если принесет счастье большинству.

Согласно утилитаризму, этические соображения носят объективный характер. Изучая последствия действия для удовольствия или страдания, мы можем приписывать ему величину счастья или величину несчастья по отношению ко всему обществу. Бентам даже разрабатывал абсурдное гедоническое исчисление для расчета показателя счастья отдельного действия.

Многие философы допускают, что даже при утилитаризме мы должны быть свободны следовать верным курсом. Однако, при ближайшем рассмотрении, мы видим, что за этой философией скрывается твердое убеждение, согласно которому субъективность (или личный выбор) в вопросах морали представляет собой иррелевантный эпифеномен, не играющий никакой решающей роли. То есть мы можем думать, что совершаем выбор, но это иллюзорное мышление. События и действия подчиняются естественному (детерминистическому) закону Этическая теория позволяет нам предсказывать исход и, тем самым, обретать контроль (вставая на сторону так называемого добра). Интуитивное понимание действия в качестве хорошего или плохого тоже не играет никакой роли, поскольку в этой философии интуиция не существует.

Наконец, утилитаризм ничего не говорит о личной ответственности: мы — порождения детерминизма. Коль скоро этические соображения подчиняются объективной науке этики (реалистической науке этики), все согласуется с философией детерминизма: вопросы выбора и ответственности не возникают.

Однако даже сегодня — когда на уровне общества, мы, по-видимому, принимаем большинство этических решений на основе философии утилитаризма, — на личном уровне нас по-прежнему задевают за живое идеи Канта. Многие люди до сих пор следуют внутреннему моральному закону или мучаются им — или и то, и другое. Некоторые из нас ставят под сомнение обоснованность таких инициатив, как гедоническое исчисление; другие испытывают трудности с утилитарно-этическим аспектом закона природы. Многих беспокоит то, что в утилитарной этической философии не находится места моральной ответственности.

Судя по всему, все больше людей сходятся во мнении, что реалистическая наука этики в форме утилитаризма попросту не полна. Она отрицает действительность или полезность многих подлинных субъективных переживаний.

Идеалистическая этика

Предположим, что мы — не классические механизмы. Что, если мы — как утверждается в данной книге — представляем собой сознание, проявляющееся в виде двойственных квантово-классических систем? Можем ли мы создавать более достоверную и полную науку этики в квантовой вселенной? Как только мы понимаем, что обладаем неотъемлемым правом свободно и творчески действовать в квантовой модальности, все доводы в пользу субъективных аспектов этики обретают непосредственность реальности. Признавать, что мы свободны в своих действиях, — значит признавать, что мы ответственны за свои действия. Означает ли это, что предназначение этики и ценностей в том, чтобы быть правилами ответственности — правилами того, что следует и не следует делать? Согласно квантовой теории, выбор принадлежит нашему сознанию. Состоит ли цель идеалистической этики в том, чтобы определять хорошие выборы в противоположность плохим выборам, классифицировать правильное и неправильное лучше, чем это делает реалистическая этика?

Поначалу это кажется простым. Возьмем, например, золотое правило: поступай с другими так, как тебе хотелось бы, чтобы поступали с тобой. Можно ли вывести это правило из идеалистической метафизики? Разумеется, по определению: поскольку мы все — это одно сознание, наносить вред другому означает вредить самому себе. Любить другого — значит любить себя.

Что, если золотое правило служит вам критерием для совершения выбора, вашим кодексом долга? Представьте себе, что вы с другом отправились плавать на лодке по большому озеру без спасательных жилетов. Что вы делаете, когда лодка тонет? Вы не слишком хороший пловец, но думаете, что сможете добраться до берега. Однако ваш друг вообще не умеет плавать и впадает в панику Если вы любите себя, то захотите спастись. Если вы любите своего друга как себя самого, вы попытаетесь спасти его или ее. С рациональной позиции вы испытываете побуждение использовать все возможности, чтобы выжить, однако мы знаем, что во многих случаях люди стараются спасти другого, даже если это незнакомый человек. Помогает ли золотое правило разрешить эту дилемму?

Цель этики — правота, добродетельность. Именно с этой целью мы добросовестно учим этические правила — например, Десять Заповедей или Восьмеричный Путь Будды — правила, разработанные выдающимися идеалистическими мыслителями. Мы наивно допускаем, что если запомним правила, то они проложат для нас ясную дорогу с четко отмеченными перекрестками — дорогу, которая будет безопасно вести нас через превратности жизни к той вершине, где мы ясно проявимся в качестве Добродетельной Личности, Этичной Личности.

Увы, как мы достаточно скоро обнаруживаем, все не так просто. Мы открываем для себя разницу между буквой и духом закона. Мы обнаруживаем, что может быть конфликт между интерпретациями или вариантами добра, как в описанном выше случае с тонущей лодкой. Мы обнаруживаем, что не бывает справедливого распределения вознаграждений и наказаний в соответствии с этическими заслугами. Какие-то шутники уничтожили или развернули не в ту сторону указатели на многих важных перекрестках вдоль нашей Дороги к Вершине Добра. Вот почему многие книги по этике, написанные мудрыми и вдумчивыми людьми, не смогли по-настоящему разрешить для нас проблему этики. В прекрасном анализе этического конфликта Сартр приходит к выводу, что, в конечном счете, людям приходится выбирать свой путь, полагаясь на свои инстинкты или чувства. Что же имеет в виду Сартр?

Мы можем анализировать мысль Сартра, используя идеи классической и квантовой модальности из квантовой теории самости. Хотя мы обладаем свободой выбора в квантовой модальности, мы также являемся классически обусловливаемыми существами с тенденцией реагировать так, как если бы мы были классическими механизмами. Эта тенденция избегания выбора распространяется на тенденцию избегания ответственности. Мы хотим быть свободными в квантовой модальности, но в то же время хотим иметь карту для этой свободы. К сожалению, любой путь, нанесенный на карту, — это классический путь — фиксированный путь, — который не обязательно прямо ведет к этической цели во всех ситуациях.

Необходимо понимать это неизбежное затруднительное положение. Сартр его понимал, и это то, что составляет суть экзистенциальной этики. Понимание трудности применения общих этических принципов к бесконечно разнообразным конкретным обстоятельствам помогает нам признавать определенные противоречия в нашем собственном этическом поведении и поведении других людей. Оно помогает нам становиться менее склонными к поверхностным суждениям.

Таким образом, этику невозможно формулировать, не говоря о проявлении этики в жизни. Интересно, что это также помогает ответить на вопрос Канта (и всякого другого): почему я морален?

Почему я морален?

Есть определенная ирония в том, что этические принципы прилежно передавались из поколения в поколение без столь же тщательных указаний о том, как проявлять этику. Без явного контекста преданности росту в направлении преобразования человек просто не может поистине жить по этим принципам. Будучи правильно поняты, этические нормы представляют собой не правила внешнего поведения, а в первую очередь инструкции для внутреннего обдумывания того, как мы ведем себя внешне. Это техники для проявления в нас свободы, для содействия нашей способности действовать в квантовой модальности. Так, принцип «Возлюби ближнего как самого себя» бесполезен для большинства из нас в качестве правила поведения, поскольку мы не по-настоящему любим самих себя и потому, в действительности, вообще не знаем, что такое любовь.

В основе этого предписания лежит осознание того, что мы не существуем отдельно от нашего ближнего. Следовательно, любить себя означает любить своего ближнего, и наоборот. Поэтому задача просто в том, чтобы учиться любить. Любовь — это не вещь, а акт бытия. Любовь как медитация, практикуемая как можно более постоянно, отличается от любви как набора предписываемых форм поведения или как реакции удовольствия. Любовь как медитация позволяет нам немного ослаблять границы нашего эго — время от времени допуская сознание ближнего в наше осознание. При наличии терпения и настойчивости в нас действительно случается любовь. И именно эта любовь — а не внешне налагаемые или выводимые формы поведенческой любви — преобразует наше поведение и достигает нашего ближнего.

Вот ответ на вопрос, который неизбежно возникает при изучении этической философии Канта. Если «Исполняй свой долг» — это всеобщий категорический императив, то почему он мучает только некоторых из нас, но не других? Ответ в том, что, во-первых, как признавал сам Кант, этика и внутренние моральные законы — это знаки со стороны нашей внутренней самости, побуждающие нас познавать нашу полную самость. Во-вторых, что более важно, предписание исполнять свой долг затрагивает только тех из нас, кто предан исследованию своей полной самости, пробуждению до уровня буддхи за пределами эго. Увязая в своей эго-тождественности, мы постепенно утрачиваем способность слышать эти внутренние команды.

Интересно, что религии задевают чувствительную струну своей идеей вознаграждения и наказания. Вознаграждение за моральное действие — это действительно рай, но не в загробной жизни. Рай находится в этой жизни; это не место, а опыт жизни в квантовой нелокальности. Точно так же, избегать этического императива — значит увековечивать существование на уровне эго и обрекать свою самость на прижизненный ад.

Что такое грех? Важно задавать этот вопрос, поскольку организованная религия часто сосредоточивает свои энергию и влияние на идеях греха, добра и зла, вознаграждения и наказания. Большинство организованных религий предполагают тот или иной вариант ада в качестве посмертного наказания за грехи. Большинство из них также заботятся о прощении или отпущении грехов перед смертью, чтобы грешник мог избежать ада.

Согласно квантовым представлениям об этике, единственный грех в том, чтобы полностью увязать самому или топить других в классическом функционировании, препятствовать собственному доступу или доступу других к квантовой модальности и к проявлению свободы и творчества. (Это полностью согласуется с христианской идеей первородного греха как отделения от Бога.) За потворство этому застою мы действительно попадаем в ад — земной ад кабалы эго, как предполагает следующая история:

Добродетельный человек умер и, как и ожидалось, оказался в восхитительном месте. Он был голоден и потому попросил у служителя еды. Ему сказали: «Чтобы получить пищу, вам нужно лишь пожелать ее».

Чудесно! Но съев свои созданные по индивидуальному желанию яства, он почувствовал одиночество и сказал служителю: «Я хочу иметь женскую компанию». Тот опять ответил, что ему нужно только пожелать ее иметь. Поэтому он пожелал, и опять на время испытывал удовлетворение от своей красивой спутницы.

Затем он начал скучать и снова подошел к служителю. «Это не то, чего я ожидал, — посетовал он. — Я думал, что человек чувствует скуку и неудовлетворенность только в аду».

Служитель посмотрел на него и спросил: «А где ты, по-твоему, находишься?»

Наши эго-самости слишком часто пытаются находить равновесие путем усреднения противоположных понятий, наподобие добра и зла. Эта раздваивающая тенденция классической модальности причиняет массу неприятностей, поскольку ведет — будь то преднамеренно или нет — к суждению по абсолютным стандартам. Подобные суждения нередко ограничивают потенциал человека. Они, безусловно, ограничивают потенциал судящего и, зачастую, также ограничивают потенциал судимого. Мы не имеем морального права навязывать другому человеку нормы этики — или любые нормы, — поскольку это препятствует его свободе. (Это не значит, что мы не можем лишать свободы человека, который явно и несомненно угрожает свободе других. В идеалистической этике есть место для социального утилитаризма — точно так же, как в монистическом идеализме есть место для научного реализма.) Представьте себе, скольких конфликтов в мире удалось бы избежать, если бы никто и никогда не навязывал другим свою идеологию!

Преобразующее добро, к которому мы стремимся, — это добро квантовой модальности, превосходящее полярности добра и зла. Это добро сознания атмана.

Проповедовать то, что не практикуется, может быть опасно. Большинство из нас могут вызывать в воображении лишь уродливые образы моральной правильности, ибо история говорит об ужасной жестокости во имя морали. Ганди так понимал главное правило этики: Этика должна быть духовной практикой с чисто внутренними основами. Как-то одна женщина привела к Ганди свою маленькую дочь и обратилась к нему с простой просьбой: «Скажите моей дочери, чтобы она не ела сладостей. Это вредно для ее зубов. Она уважает вас и послушается».

Но Ганди отказался. «Возвращайтесь через три недели, — сказал он женщине. — Я посмотрю, что я могу сделать».

Когда через три недели женщина снова пришла к нему со своей дочерью, Ганди посадил маленькую девочку к себе на колени и мягко сказал ей: «Не ешь сладостей. Это вредно для твоих зубов».

Девочка робко кивнула в знак согласия, после чего они с матерью отправились домой. Когда они ушли, некоторые из товарищей Ганди были расстроены и возмущенно спрашивали его: «Разве ты не знал, что женщине и ее ребенку пришлось идти несколько часов, чтобы встретиться с тобой, а ты заставил их пройти это расстояние дважды за три недели? Почему ты не дал маленькой девочке этот простой совет, когда они приходили в первый раз?»

Ганди рассмеялся. «Три недели назад я не знал, могу ли я перестать есть сладости. Как я могу что-то советовать, если только сам не могу это практиковать».

Если бы этика была неизменной и рациональной системой поведения, то как бы она могла быть достаточно подробной, чтобы охватывать все ситуации и предпосылки в меняющемся мире? Вместо этого этический или моральный выбор лучше всего выражается неоднозначным образом. Неоднозначность порождает творчество, а творчество часто бывает необходимым для нахождения "этических решений дилемм. Возьмем, например, уже описанный сценарий с тонущей лодкой. Проблема применения золотого правила в этой ситуации в том, что если бы вы тонули, то, разумеется, хотели бы, чтобы ваш друг вас спас, но если бы вы знали, что эта попытка лишь приведет и к вашей, и к его гибели, то захотели бы, чтобы он спасся сам. Неопределенность ситуации создает неоднозначность — неизбежное сомнение относительно того, что этично, — которую может разрешить только творческая реакция.

Русский физик Юрий Орлов, который разрабатывал свою недавно опубликованную теорию сомнения в тюремной камере, считает развитие здорового сомнения характеристикой двойного захвата. Входящая информация создает в уме сомневающегося две соперничающие ситуации, от которых он не может отстраниться. Согласно Орлову, решение состоит не в подбрасывании монеты, а в творчестве: «Важно, чтобы существовал конфликт: с одной стороны, дилемму невозможно разрешить, а с другой стороны, ее необходимо разрешить — причем, полагаясь на собственный внутренний голос, а, скажем, не на генератор случайных чисел».

По мнению Орлова, сомнение возникает потому, что нет никакого логического решения. Логика приводит лишь к парадоксальному колебанию между возможностями. То же самое справедливо и для моральной дилеммы. Когда логика недостаточна для достижения этического ответа, к такому ответу можно прийти только посредством творческого квантового скачка. Даже когда можно растянуть логику, чтобы прийти к экономному решению, творческий подход зачастую дает более глубокое решение, которое действительно революционизирует контекст проблемы. По-видимому, этика по своей сути связана с внутренним творчеством, преобразующей встречей с нашей квантовой самостью. Это в неявной форме содержится в христианской проповеди всепрощения («если тебя ударят по одной щеке, подставь другую»), к которой нам так трудно приспособиться в нашей классической модальности.

Хотя мы идеализируем этот доступ к квантовой самости уровня буддхи, нам оказывается очень трудно действовать в соответствии с ним в наших реакциях на личные обиды. Чтобы достичь максимального доступа к квантовой самости, максимального творчества и максимальной свободы, мы должны быть преданы радикальному преобразованию психики. Было бы фантазией ожидать иного. Ошибкой, которую делали большинство пророков, было отсутствие акцента на фундаментальном значении побуждения к преобразованию. Внешне применяемые предписания — это сугубо временное лечение. Нет, люди обычно не способны проявлять идеал, не вступая в, казалось бы, неразрешимые конфликты с общепринятыми идеями справедливости, вознаграждения и наказания и с другими общественными соглашениями, которые поддерживают стремление к счастью и так называемой добродетельной жизни.

В квантовой модальности мы избегаем предвзятых ответов: цель состоит в творчестве; мы должны оставаться открытыми к более широким возможностям, при этом автоматически — в виде условного рефлекса — не выбирая короткий путь заранее данной этической формулы. Задача в том, чтобы давать людям возможность находить удивительные решения в ситуациях, подобных той, где друзья тонут в озере. Несомненно, именно такое творческое вмешательство имеет место, когда женщина средних лет приподнимает грузовик, чтобы освободить своего раненого сына или мужа. Возможно, именно в этике мы переживаем свой наибольший потенциал для свободы.

Таким образом, мы можем определить фундаментальный принцип идеалистической этики как сохранение и увеличение нашего собственного доступа и доступа других к квантовой модальности — к бытию уровня буддхи (которое включает в себя и свободу, и творчество). Давайте теперь проанализируем стадийный подход (различные стадии духовной жизни), описанный в идеалистической литературе, с точки зрения этического путешествия проявления морали в нашей жизни. Ибо путешествие внутреннего творчества не окончено, пока его результат — преобразование нашей самости — не становится полностью доступным для передачи другим в коммуникации.

Три стадии идеалистической этической практики

Один из лучших образцов идеалистической литературы представляет собой Бхагавад Гита, и мы будем следовать ей в данном обзоре. В этом источнике этическое развитие человека рассматривается с точки зрения трех духовных путей — йоги действия (карма-йоги), йоги любви (бхакти-йоги) и йоги мудрости (джняна-йоги). На каждом этапе этического развития человека после утилитаризма эго преобладает одна из этих йог — хотя все они практикуются одновременно. Каждая из этих йог содержит в себе практику этического действия.

На первой стадии, соответствующей йоге действия, человек учится действовать без привязанности к плодам действия. Именно жажда плодов действия, присущая эго, мешает ясно видеть природу нашего обусловливания. Эта неспособность видеть свое обусловливание не дает нам осознавать свой долг и удерживает нас от этических действий. Это подготовительная стадия. Мы начинаем понимать обусловленность своих действий, благодаря чему можем выбирать действовать морально. Иногда эта стадия завершается осознанием нашего фундаментального единства с миром — опытом «эврика» внутреннего творчества.

На следующей стадии — в йоге любви — мы действуем, служа другим (или, в более религиозном смысле, в качестве инструмента Бога). Это — альтруистическая стадия, центральная стадия этического и морального действия. Мы открываем для себя инаковость — независимую, а не условную значимость индивидуальных проявлений другого человека. Мы слышим голос долга и слушаемся его. Мы прямо и непосредственно служим благу всех, а не просто абстрактному наибольшему благу для наибольшего числа людей. Коль скоро мы видим, в чем состоит фундаментальный моральный долг, мы бескомпромиссно следуем ему. Наше служение открывает наши сердца для любви к другим. Чем больше мы любим, тем больше мы способны действовать этично по отношению к самим себе и другим.

На третьей стадии, в йоге мудрости, мы действуем посредством совершенного согласования своей воли с волей квантовой модальности самости. В этом согласовании мы подчиняем волю уровня эго текущему выбору единого сознания. Это похоже на христианскую этическую доктрину «Да будет воля Твоя». Однако эта последняя формулировка может вести к серьезному заблуждению, если «Ты» понимается как отдельное от «я». Такая отдельность предполагает, что человек отдает свою свободную волю некому внешнему агенту но для человека, достигающего этой стадии зрелости, «ты» не отделено от «я». Поэтому, подчиняя эго квантовой модальности, человек становится подлинно свободным и творческим. Строго говоря, на этой стадии больше не требуется руководство этики и морали, поскольку больше нет никаких конфликтов. Все это — этика, мораль, конфликты — растворяется в воле единого сознания. Тогда возможны только правильные действия.

Наконец, давайте рассмотрим вопрос, который беспокоит многих этических философов. Что, если моральная жизнь вступает в конфликт с так называемой правильной жизнью. Разумеется, это зависит от того, как определять правильную жизнь. По мере того как мы претерпеваем преобразование от уровня эго к уровню буддхи, определение правильной жизни как стремления к счастью постепенно сменяется ее пониманием в качестве жизни, полной радости. Постоянная погоня за преходящими удовольствиями сменяется устойчивой, не требующей усилий жизнью в состоянии цельности. Но моральная жизнь — это жизнь служения. Возможен ли тут конфликт? Точку зрения практического идеализма хорошо выразил поэт Рабиндранат Тагор:

 

ГЛАВА 19. ДУХОВНАЯ РАДОСТЬ

В этой книге изложена основная идеалистическая схема самоисследования, ведущего за пределы эго. Что это — религия или наука? И в чем состоит роль философии?

Термин «религия» происходит от слова religiere, означающего «воссоединять». Вершиной процесса взрослого развития, действительно, следует считать воссоединение с тем, чем мы были изначально, — с первичными процессами нашего ума-мозга, с неиндивидуальной самостью. Так что в этом смысле идеалистическая программа действительно представляет собой религию.

Однако во всех основных религиях имеются дуалистические тенденции. В большинстве религий происходит обожествление того или иного учителя или распространителя определенного учения или определенной системы убеждений. В конечном счете, все это необходимо превосходить. Поэтому на своей заключительной стадии развития идеалистическая схема должна идти дальше всех религий, символов веры, систем убеждений и учителей.

Можно ли назвать идеалистическую схему наукой? Я полагаю, что большинство, если не все, из стадий взрослого развития допускают объективную проверку (в смысле слабой объективности), и потому могут считаться наукой. Не так давно психолог Гордон Оллпорт говорил, что у нас нет никакой психологии освобождения. Ладно, вот наконец такая психология.

Быть может, рассмотрение феномена духовного поиска человека как новейшего расширения психологии приведет к окончательному сближению между наукой и религией. В этой психологии освобождения наука и религия будут выполнять взаимодополняющие функции. Наука будет заниматься дальнейшими объективными — теоретическими и практическими — исследованиями, относящимися к феномену. Религия будет заниматься распространением полученного таким образом научного знания — но на субъективном уровне, поскольку объективное преподавание такого рода знаний по большей части бесполезно. Венчать их обе и служить для них ориентиром будет философия — идеалистическая метафизика, которая будет продолжать обогащаться новыми прозрениями.

Фундаментально недоступная для проверки (в научном смысле) идеалистическая метафизика может быть сформулирована предельно кратко: сознание — это основа всего бытия, и наше самосознание — это То сознание. Но в простоте этого утверждения заключено и его богатство. Свидетельством тому может служить обширная философская литература, в которой люди пытались излагать и объяснять эту метафизику в разные эпохи и в разных культурах. Данная книга представляет собой самый свежий вклад в продолжающееся дело идеалистической философии — вклад, подходящий для нашей преимущественно научной культуры.

В духовных традициях сформулированы две важные схемы духовного образа жизни: из них на первом месте стоит схема, основанная на отрицании мира. Будда говорил, что феноменальный мир — это дуккха, страдание. В христианстве вся жизнь человека считается наказанием за первородный грех. В большей части индуистской философии веданты феноменальный мир рассматривается как иллюзия. В этой традиции акцент делается на просветлении, отречении и нирване как различных формах спасения из иллюзорного мира страданий. Мы обращаемся к духу, поскольку материальный мир не может нам ничего предложить; мы объявляем духовный подъем высочайшим достоинством. С этой позиции наука, направленная на исследование мира, кажется противоположной и противодействующей духовности, и эта кажущаяся дихотомия порождала антагонизм между наукой и духовностью.

Однако в духовных традициях всегда были — хотя никогда не преобладали — настойчивые мироутверждающие голоса. Так, в Японии, наряду с риндзай-дзэн с его акцентом на просветлении, всегда существовал и сото-дзэн, который подчеркивает пробуждение сострадания для служения миру. В Индии среди всех мироотрицающих Упанишад одна — Иша упанишада — отличается тем, что провозглашает возможность бессмертия в самой жизни. В Китае даосы тоже проповедовали философию мира и радостной жизни в мире. В Индии баулы воспевали великолепие духовной радости.

В силу своего мироутверждающего характера духовная радость приветствует исследование проявленной природы, которым, в основном, и занимается обычная наука. Поэтому не удивительно, что мы наконец создали науку — идеалистическую науку, — которая действительно совместима с духовной философией радости. Эта идеалистическая наука призывает мировые религии сменить расстановку акцентов и признавать как фундаментальную радость, так и страдание, как дух, так и мир. Достижение этой цели ознаменует окончательное сближение науки и религии.

Помимо науки, религии и философии существуем мы сами и наша свободная воля. В одном из последних стихов Бхагавад Гиты Кришна говорит Арджуне, чтобы тот по своей собственной свободной воле решал, выбирает ли он идеалистический образ жизни. Это решение, которое вы, я и все мы должны принимать по своей свободной воле.

Многочисленные опросы показали, что у поразительно большого числа американцев были мистические переживания. Если бы только они могли сделать эти переживания основой для пробуждения к бытию уровня буддхи! А когда такое возвращение очарования станет доступным значительному числу людей, вполне может произойти изменение в движении сознания во всем мире.

Я полагаю, что такое массовое движение сознания можно назвать возрождением. Подобные переходные периоды случались во многих культурах и цивилизациях. Следующее такое возрождение будет совершенно особым, поскольку благодаря современным коммуникационным технологиям человечество стало взаимосвязанным. Следующее возрождение будет иметь последствия во всем мире; это будет глобальное возрождение мира.

Бхагавад Гита изображает такие события возрождения как приход аватары — учителя мира. В прошлом такими аватарами иногда были изолированные, отдельные люди; в других случаях это были группы людей. Но теперь мир стал гораздо больше и нуждается в том, чтобы беспрецедентное число людей становились аватарами, призванными руководить следующим возрождением. Представьте себе наше с вами путешествие в то время, когда происходит огромный подъем человечества от раздробленности к единству в многообразии. Это было бы поистине путешествие героя.

Путешествие героя

В мифах многих культур содержится тема, которую мифолог Джозеф Кэмпбелл назвал «путешествием героя». Герой мучительно переживает отделенность от мира, в одиночку отправляется, чтобы встретиться с таинственными силами, и наконец, возвращается со славой, принося с собой обретенное им знание. Древние греки выразили свою благодарность за блага огня в мифе о Прометее: Прометей отправился на небеса, украл у богов секрет огня и подарил его людям. В Индии Гаутама Будда отказался от удобств своей жизни принца, чтобы совершить путешествие героя, которое привело его к просветлению. Он вернулся, чтобы учить истинам Восьмеричного Пути. Моисей, герой Израиля, искал своего Бога на Горе Синай, получил Десять Заповедей и вернулся с ними, чтобы объединить свой народ. В каждом случае воссоединение рождало учение объединения — новый способ проявления духа в опыте обыденной жизни.

Я вижу, как миф о путешествии героя снова разыгрывается в научных поисках природы реальности. Однако индивидуальный героизм прежних дней уступил место коллективному героизму. Многие неизвестные ученые проложили героический путь через каждую из трех стадий мифа.

Картезианское разделение ума и материи было исторически необходимо для того, чтобы наука могла свободно идти своим путем, не будучи скованной теологией. Было необходимо изучать бессознательную материю без теологического предубеждения, чтобы обретать понимание механики и взаимодействий, формирующих всю материю, включая живую и сознательную. Потребовалось почти четыре столетия, чтобы достичь сегодняшнего относительного овладения этими физическими силами.

На этом пути разделения было много поворотных пунктов и много героев. Декарт поднял паруса, и очень скоро Галилей, Кеплер и Ньютон стали рулевыми корабля героев. Дарвин и Фрейд завершили разделение, распространив законы механики на область живого и сознательного, и сотни ученых-матросов поддерживали это разделение.

В двадцатом веке паруса корабля героев стал надувать свежий ветер, дующий в другом направлении. Планк открыл квант действия, Гейзенберг и Шредингер открыли квантовую механику, и, вместе взятые, эти открытия навсегда изменили прежний материалистический, сепаратистский курс. По словам Бертрана Рассела, в двадцатом веке материя стала выглядеть менее материальной, а ум — менее ментальным. Все было готово к наведению моста через разделявший их четырех-вековой разрыв: началось возвращение героя.

Прометей принес огонь, Будда принес Восьмеричный Путь. Каждое возвращение приводило к революции в динамике общества, к подлинной смене парадигмы. Сегодня мы видим в интерпретации и усвоении квантовой механики в рамках идеалистической науки потенциальную способность к изменению парадигмы, подобную той, которой обладали огонь Прометея и благородные истины Будды.

Мифология — это история игры сознания. Если вы отказываетесь исследовать сознание, если вы не отвергаете идею сознания, как эпифеномена, то миф может пройти мимо вас. Сейчас происходит кульминация самого универсального из всех мифов — возвращение героя, но ясно видеть это могут лишь немногие. Такая слепота побудила Мэрилин Фергюсон окрестить развивающуюся смену парадигмы «заговором Водолея», но это самый открытый заговор из всех, что когда-либо знала история.

От наследия сепаратистов прошлого — дуализма ума-тела и сознания-материи — нельзя избавиться путем утверждения монизма, основанного на материальном реализме, что склонны делать многие ученые, исследующие ум. Как подчеркивал канадский нейрохирург Уайлдер Пенфилд, «Объявление этих двух вещей [ума и тела] одним и тем же не делает их таковым». Конечно, не делает. При необдуманном принятии монистической точки зрения старые расколы просто заменяются новыми — коль скоро эта точка зрения внутренне противоречива и не принимает во внимание правомерные заботы идеалистов (о том, как включить в нашу модель реальности все три элемента — тело, ум и сознание).

Описанная здесь парадигма основывается на подлинно объединяющих идеях, которые учитывают интересы как идеалистического, так и материалистического лагерей. Эти идеи рассматриваются не только в теориях квантовой физики, но и в экспериментальных исследованиях когнитивной психологии и нейрофизиологии.

Предстоит еще очень большая работа. Даже хотя новая точка зрения дает непротиворечивую интерпретацию квантовой механики и разрешает парадоксы ума-тела, необходимо ответить на массу вопросов, прежде чем сможет появиться согласованная картина. Если сознание — это ткань мира, то как найти новые лабораторные эксперименты для подтверждения этой идеи? Это лишь один из вопросов, пока остающихся без ответа.

Исследуемые здесь идеи новой идеалистической науки, основывающейся на примате сознания, — идеи, вырастающие из усилий, направленных на объединение науки и идеалистической философии, — заслуживают вашей личной и серьезной оценки. Если эта оценка побудит вас к исследованию сознания, к началу вашего собственного путешествия героя, ведущего к преобразованию, значит, моя работа не напрасна.

На протяжении столетий мы отдавали дань уважения объективности науки, но в собственной жизни лелеяли субъективность и религию. Мы позволяли своим жизням становиться набором дихотомий. Можем ли мы теперь просить науку объединить наш образ жизни и революционизировать наши религии? Можем ли мы требовать, чтобы нашим субъективным переживаниям и духовной философии было дозволено расширять нашу науку?

«Когда-нибудь, — говорил философ-иезуит Тейяр де Шарден, — после того как мы подчиним себе ветра, волны, приливы и тяготение, мы должны будем покорить... энергии любви. Тогда, во второй раз в истории мира, человек откроет огонь». Мы уже подчинили себе ветра, волны, приливы и тяготение (ну ладно — почти). Можем ли мы начать укрощать энергии любви?

Можем ли мы осознавать свой полный потенциал — объединенный доступ к своей классической и квантовой самости? Можем ли мы позволять своим жизням становиться выражением вечной неожиданности бесконечного Бытия? Да, можем.