Кабинет Дюплэ помещался в обширной высокой зале с широкими окнами; но убранство его было очень простое. Там стояло несколько кресел и большой стол, на котором была разложена карта полушария; на полках лежали книги и списки; на стенах висело много карт.

Г-н Фриэль быстро писал, сидя за столом, тогда как в бесшумно отворявшуюся дверь ежеминутно входили новые лица. Постепенно собирались все члены верховного совета, не задержанные в Мадрасе; офицеры в бальных костюмах, еще разгоряченные последними танцами, быстро входили, вытирая себе лоб тонкими, раздушенными платками.

— Вам что-нибудь известно, Фриэль?

Но советник молчаливым кивком головы дал понять, что он очень торопится писать.

В кабинет доносились глухой шум продолжавшегося праздника и звуки музыки. Бюсси стоял у окна и смотрел на группы гуляющих. Из бутылок шампанского продолжали вылетать пробки; и пары танцующих кружились под наметом, слегка колеблемым ветерком.

Но толпа редела. На почетном дворе слышался стук уезжающих карет. По небу разливался розовый свет.

Дюплэ вошел через потайную дверь.

Только одна прямая складка между бровей указывала на его сильную озабоченность; за исключением этого, выражение лица его было спокойно, а в глазах светился лихорадочный героизм. Он опустился в кресло, усталый после стольких часов, проведенных на ногах.

— Господа! — сказал он. — Я имею сообщить вам важное событие, которое я предвидел, но которое наступило скорее, чем я думал: карнатикский набоб осаждает Мадрас.

Послышалось подавленное восклицание.

— Вы знаете, что я обещал Аллаху-Верди возвратить этот город; но я хотел сперва обезоружить его. Несчастное упорство де ла Бурдоннэ не позволило мне сдержать обещание; и гордый мусульманин сердится.

— Ну, так нужно его сдержать сегодня! — воскликнули самые старые члены совета. — Нужно возвратить Мадрас набобу.

— Нет, господа, нет, я этого не думаю! — живо возразил Дюплэ. — Невозможно разрушить вал на глазах у неприятеля; а отдать город таким, как он есть, — было бы настоящим безумием. К тому же, покориться таким образом было бы недостойно нас и поколебало бы наше влияние. По моему мнению, если набоб нападает на нас, нам нужно защищаться.

— Возможно ли это, при таком положении, в которое нас поставили последние события? Нас горсточка европейцев, что же мы можем сделать с целой армией? Нам угрожает также английская эскадра, а нам нечего выдвинуть против нее на море.

— Эскадра — черное пятно на горизонте, — сказал Дюплэ, — а набоб сейчас грозит нам. Если бы мы, с Божьей помощью, одолели его, наше положение, ввиду будущей опасности, было бы лучше. Если же, наоборот, у нас отнимут Мадрас, то мы очутимся совсем близко к погибели.

— Но, наконец, что же вы думаете выставить против набоба?

— Армия набоба состоит приблизительно из десяти тысяч человек. У нас, в Пондишери, пятьсот европейцев и тысяча пятьсот сипаев; в Мадрасе пятьсот белых и шестьсот солдат-туземцев; в общем тысяча европейцев, — гордо ответил Дюплэ.

— Один против десяти! Не думаете же вы броситься в эту игру?

— Вы хотите худшего: вы хотите видеть Пондишери осажденным с суши и с моря; вы хотите, чтобы индусы стали союзниками англичан!

— Сударь! — воскликнул Бюсси, быстро подходя к губернатору. — Я глубоко верю в вашу гениальность: я готов выступить с уверенностью в победе. Обещаю вам вести мои войска к победе.

Дюплэ, побледневший при виде сопротивления совета, улыбнулся молодому человеку.

— Благодарю, капитан! — сказал он. — Нужно быть именно таким, чтобы победить; уверенность — половина победы.

В эту минуту вошел Парадис. Его тщетно искали на балу, откуда он давно ушел, чтобы лечь спать; а так как он жил в Ульгарэ, на свежем воздухе, в деревне, то он и опоздал. Он явился без парика, наскоро одевшись.

— А, вот мой старый инженер! — воскликнул Дюплэ. — Бесполезно и спрашивать его мнения, стоит ему сказать, чтобы он пошел один против целой армии — и он пойдет.

— И я обращу ее вспять! — сказал Парадис с добродушным смехом.

— Господа, я изложу вкратце положение дела, — сказал губернатор, вставая. — Если мы отказываемся от борьбы, мы, конечно, погибли и обесчещены; если мы вступим в борьбу, несмотря на неравенство наших сил, то можно еще надеяться на успех — и тогда мы еще не в руках англичан. Представьте себе, что мы находимся на море, в бурю; господа, прошу вас, не смущайте кормчего, который хочет вас спасти.

— Ну, хорошо, мы согласны! Действуйте. Мы доверяем вам и не будем мешать вам.

— Я этого и ждал от вас, — сказал Дюплэ, вздохнув с облегчением. — Благодарю вас, господа; вы можете удалиться. Я оставлю только офицеров; время не терпит, а дела у нас много.

Члены совета ушли.

Лампы погасли, так как уже совсем рассвело и во дворце настала тишина.

— Готово, Фриэль? — спросил Дюплэ.

— Вашу подпись и печать.

— Я посылаю приказ д’Эспременилю, новому губернатору Мадраса, ничем не рисковать и ограничиться только защитой, — сказал Дюплэ, подписывая депешу. — Я уполномочиваю его действовать только в крайнем случае, не переставая, однако, энергично вооружаться. Тем временем я еще займу набоба переговорами, чтобы выиграть несколько дней. Вот, господа, что я теперь думаю сделать и чего я жду от вас! Так как невозможно рисковать городом, оставив без войск Пондишери, то я хочу перевернуть небо и землю, чтобы собрать и вооружить двести европейцев и семьсот сипаев, командование которыми вверяю Парадису. Де Бюсси остается здесь со своими волонтерами, готовый выступить в случае крайней необходимости. Как только мои люди будут вооружены, Парадис выступит; и если задуманное мною движение удастся, то я сильно надеюсь на успех. Но нужно будет совершить чудеса, мой старый инженер, а я не могу дать вам ни одной пушки.

— У нас будут ружья и штыки, — сказал Парадис, потрясая своей славной, храброй головой.

— В руках такого храбреца, как вы, этого будет достаточно; а европейская дисциплина, если я не ошибаюсь, должна восторжествовать над беспорядочным сбродом индусской армии. Ну, господа, отдохните теперь! — прибавил губернатор, делая прощальный жест. — После полудня приходите к г-же Дюплэ, я сообщу вам новости.

Офицеры поклонились и вышли.

— Останьтесь, Бюсси! — сказал Дюплэ, удерживая молодого человека. — Вы мне нужны. Дело в том, что нужно сделать своего рода нравственный смотр людям, которых я хочу наскоро вооружить. То, что ко мне посылают из Франции, чтобы составить войска, я должен признаться, способно вселить ужас. Это — воры, проходимцы, мошенники, словом, подонки каторги. Но вообще эти люди храбры и охотно жертвуют своей шкурой. Постарайтесь стать физиономистом: выберите мне самых смелых негодяев, — таких, которые уже дрались и в которых еще сохранилась патриотическая жилка. Но не верьте им на слово: они нагло лгут. Вам вручат их судебные процессы, чтобы вы могли проверить их слова. И еще: когда вы покончите с этим, не пренебрегайте вербовкой в городе, если это будет возможно. Обещайте хорошую плату. Я бегу в магазины за мундирами, тогда как Парадис осмотрит оружие. Останьтесь здесь: наши хвастуны придут сюда. Вы оставите тех, которых выберете; а Парадис через несколько часов придет за ними.

Несколько минут Бюсси оставался один, счастливый тем, что ему дали поручение как доверенному. Он восхищался хладнокровием и спокойствием губернатора в таком, действительно ужасном положении. Его приводила в восторг эта смелость гения, который не задумался выступить против целой армии с горсточкой людей.

Вскоре дверь распахнулась настежь, и, в сопровождении двух гренадеров, стали входить существа со свирепыми лицами, в жалких лохмотьях. Они имели вид обвиняемых, которых ведут на суд. Вид красивого молодого человека в бальном костюме, принимавшего их с улыбкой, смутил их. Шелковая одежда и уверенный взгляд дали им почувствовать, что перед ними какое-то высшее существо. Те, у кого были колпаки или шляпы, обнажили свои головы.

Бюсси обратился к ним дружелюбно, доказывая им, что хорошей службой отечеству можно загладить некоторые проступки молодости, приобрести уважение и быстро достигнуть благосостояния.

Фриэль принес список, в котором заключались краткие биографии каждого поименованного. Он выкрикивал их и указывал маркизу на строчки, достойные внимания.

Многие сознавались в мелких грешках. Бюсси, читая список, не всегда мог сдержать гримасу перед такой массой проступков. Но в особенности он отстранял слабых, больных или явно заклейменных оскотинивающим пороком.

Когда Парадис вошел в кабинет губернатора, он мог подумать, что попал в вертеп разбойников; но это зрелище не возмутило его.

— Боже мой, вот добрые малые! — воскликнул он. — Таких-то мне и надо. Они будут великолепны под уздой.

— Молодцы! — сказал Бюсси этим людям, которые сами выстроились в ряд. — Вот человек, под командой которого вы будете служить. Вы счастливы, так как попали под начальство героя; постарайтесь же быть достойными его.

— Да здравствует командир! — воскликнули новые солдаты, потрясая колпаками.

Парадис потирал руки.

— Отправимтесь в уборную! — сказал он. — Мы выйдем из нее в великолепном виде, как куколки, которые становятся бабочками.

Маленький отряд отправился, под предводительством двух гренадеров, Парадис пошел за ними; но прежде, чем выйти, он подмигнул Бюсси и улыбнулся.

— Дело идет в ход! — сказал он.

Когда на другой день, около трех часов пополудни, Бюсси снова пришел во дворец, его провели во флигель, которого он еще не знал, и ввели в красивую гостиную первого этажа.

Все в этой комнате подходило к светло-зеленым шелковым обоям, с более темными полосами, затканными белыми розами. Легкая деревянная резьба широких квадратных кресел была окрашена в тот же зеленоватый цвет. Над дверьми были изображены водяные сцены, а на высоком камине стояли часы из севрского фарфора с нимфами в тростниках.

Офицеры и чиновники входили в гостиную. Вскоре появился Дюплэ.

— Ну, капитан! — сказал он, увидев Бюсси. — Что новенького? Как наша вербовка?

— Я привел тридцать здоровых и храбрых французов. Но, чтобы получить их, может быть, я был не прав: я обещал от вашего имени простить им один из самых важных проступков.

— Вы хорошо сделали, — сказал Дюплэ. — Я люблю, чтобы в решительных случаях офицер умел действовать.

— Вы меня совершенно успокаиваете, сударь: дело идет о тридцати матросах, спасшихся чудом во время кораблекрушения и до того обезумевших от ужаса последней бури, что они бежали, решив никогда больше не вступать на корабль.

— Ба, так вы их нашли? — весело сказал Дюплэ. — Я много думал об этих несчастных беглецах; но их не могли отыскать.

— Мне помог только случай… Он, так сказать, лег у моей двери в виде пьяного, который и был одним из этих матросов.

— Вот услужливый случай!

— Придя в себя, он рассказал мне свое приключение. Товарищи, которые, со времени своего бегства, прячутся по лесам и зарослям и неизвестно, чем живут, выбившись из сил, выслали его на разведку, чтобы узнать, достаточно ли их забыли и могут ли они скрываться в городе, чтобы найти там какие-нибудь средства к существованию. Разговаривавший со мной был старшим поваром на корабле; и, кажется, он добрался до земли в суповом котле; то, что он вытерпел во время этого необыкновенного путешествия, чуть не свело его с ума.

— Вот забавно: повар, спасшийся в суповом котле! — сказал Дюплэ. — Тем не менее это не первый случай: я слышал что-то в этом роде о матросе с «Венеры». Пришлите мне тех тридцать матросов: я их очень хорошо приму.

— Они там, на площади, перед дворцом.

— Вот это великолепно! Благодарю: вижу, сударь, что вы умеете быстро и ловко действовать.

Дюплэ позвонил и приказал отвести этих людей в обмундировочную.

В эту минуту два пажа, в красивых ливреях, расшитых золотом, открыли двери и молча стали по обе стороны их.

— Господа, — сказал губернатор. — Моя жена ждет нас.

Он вошел первым, а за ним последовали Бюсси и другие офицеры. Комната, куда они вошли, поразила их неожиданным зрелищем. После покинутой ими вполне французской гостиной, перед ними предстал восточный покой, с мраморным бассейном посреди, в котором бил фонтан. Персидский фаянс редкой красоты покрывал стены и пол, местами устланный коврами и подушками. Потолок представлял голубой свод с золотыми звездами, вокруг которого окна с резными рамами пропускали мягкий дневной свет.

Бегума полулежала на диване, в углублении, отделанном золотой мозаикой и роскошно драпированном. Она курила «гуку», как женщины гарема; и одета она была так же, как они. У ее ног сидела Шоншон с Луизой де Кержан.

— Вчера вы видели маркизу, — сказал Дюплэ маркизу Бюсси, — сегодня перед вами султанша.

Пол комнаты представлял неровности, что давало повод к очень красивому убранству колонками, балюстрадами, лесенками, которые вели к мягким диванам, скрывавшимся в углублениях.

Губернатор сел на площадку подле своей жены; другие же, поздоровавшись с бегумой, разместились, где кому вздумалось. Слуги закуривали гуки и предлагали желающим.

Но капитана Бюсси г-жа Дюплэ удерживала подле себя.

— Не хотите ли быть моим секретарем на нынешний день? — спросила она его. — Хаджи Абд Аллах, знающий по крайней мере десять языков, сказался больным.

— Буду ли я достоин чести, которую вы мне оказываете, сударыня? Я не знаю столько языков.

— Вы знаете по-тамильски: это все, что нужно, так как мы только двое говорим по-тамильски. Таким образом, мы с вами можем разговаривать о чем угодно, — сказала она, смеясь.

— Остерегайтесь девицы Шоншон! — сказал Дюплэ. — Она немного понимает по-тамильски.

— Она хвастается, ленивица, и едва знает несколько слов.

— Я умею говорить: «Мама, как я тебя люблю, и как ты прекрасна»! — сказала Шоншон по-тамильски.

Бегума послала ей воздушный поцелуй.

Вошел морской офицер с депешами.

— Из Мадраса! Наконец-то! — воскликнул Дюплэ.

Губернатор поспешно вскрыл письма и прочел сначала про себя, среди глубокого молчания.

— Это от д’Эспремениля, — сказал он вскоре. — Вот что он мне пишет, господа: «Марфиз-Хан, старший сын набоба Аллаха-Верди, находится во главе неприятельской армии. Он стоит лагерем на берегах Монтарона и, кажется, хочет ограничиться неопасной блокадой, так как мы сохраняем сообщение с вами и с суши, и с моря. Мы не открыли ни малейшего признака осадных работ. Мы видели только бесчисленное множество всадников, палаток, которые белеют под бананами и кокосовыми пальмами, и несколько часовых, неподвижно сидящих на корточках. Мы настороже. Настроение гарнизона превосходно».

— В этом бездействии должна скрываться какая-нибудь ловушка, — сказал Дюплэ, складывая письмо. Но мы скоро получим более свежие новости от моих гонцов на верблюдах, которые носятся как ветер и сменяются каждый час.

— Разведчик бегумы! — доложил черный слуга, поднимая драпировку, которая скрывала маленькую потайную дверь.

— Вот вам случай начать вашу службу, господин де Бюсси: вы быстро переведете и запишете то, что скажет этот человек.

Госпожа Дюплэ подвинула к молодому человеку нечто вроде скамейки, выложенной перламутром, на которой стояла золотая чернильница.

Вошедший был индус; одежда его состояла только из белого полотняного передника. Он бросился на колени перед бегумой и коснулся лбом земли.

— Говори! — сказала она. — Что нового?

Индус выпрямился, но остался на коленях.

— Свет мира, — сказал он, — сокровищница милостей, владычица нашей жизни! Пусть твоя тень никогда не уменьшается, пусть твое богатство возрастет до звезд! По твоему повелению я скрылся под одеждой одного из этих низких поклонников Аллаха и мог проскользнуть в середину армии набоба, не возбудив подозрений. Генерал Марфиз-Хан, полный хитрости и коварства, старается отвести течение Монтарона, чтобы высушить источник, который поит Мадрас, и уморить жаждой защитников города. Вот, бегума, что я увидел: солдаты строят плотину на реке и работают так быстро, что через несколько часов после моего ухода осажденные должны были заметить убыль воды в городе.

— Это все, что ты знаешь?

— Все, бегума.

— Хорошо, иди! Ты получишь свое вознаграждение.

Человек снова распростерся, потом встал, скрестил руки на груди, поклонился всем присутствующим и быстро вышел.

Бюсси прочел свой перевод.

— Я подозревал какую-нибудь хитрость, — сказал Дюплэ. — Недостаток воды нестерпим в этом климате; непременно нужно, чтобы д’Эспремениль потребовал сделать вылазку.

— Гонец на верблюде! — доложил лакей, открывая другую дверь.

Полный нетерпения, Дюплэ пошел навстречу посланному. Это был солдат; он вручил ему депешу, отдавая честь по-военному.

Губернатор прочел вслух:

— «…Неприятель отвел Монтарон: вдруг не стало воды, и население в отчаянии. Я послал отряд из четырехсот человек, с двумя полевыми орудиями, чтоб попробовать отогнать осаждающих за реку…» Значит, битва уже началась, — сказал Дюплэ. — В первый раз индусы и французы встречаются лицом к лицу. Четыреста человек и две пушки против целой армии! Это ужасно!.. Да пошлет нам Бог победу!

Его прекрасное лицо побледнело. С минуту Дюплэ стоял неподвижно, нахмурив брови, склонив голову; но вскоре он ее поднял.

— Господин де Бюсси! — сказал он. — Сделайте одолжение, подите разыщите Парадиса и скажите ему, что он, во что бы то ни стало, должен быть готов сегодня вечером. Де Менвиль и Кержан отправятся с вами; и вы все присоединитесь к нему. Сегодня у нас 2 ноября, а 4-го утром Парадис должен нагнать врага.

Трое молодых людей быстро поклонились и вышли. Все присутствующие также разошлись, поняв, что прием окончен.

Оставшись один с женой и молодыми девушками, Дюплэ схватился за голову и опустился на диван рядом с бегумой.

— Жанна, Жанна! — воскликнул он. — Сердце мое разрывается от беспокойства, и тем не менее я полон надежды. Ты одна знаешь, как важна будет для меня эта победа и какая мука ожидает меня, если я потерплю неудачу.

— Я так же, как и ты, дрожу и надеюсь, — сказала Жанна. — Меня трясет лихорадка.

Она положила свои горячие руки в руки мужа.

— Самое ужасное, это томиться в ожидании много часов, бесконечных, как века. Находиться в неизвестности в ту минуту, когда, быть может, все уже потеряно или выиграно — это ужасно. Как бы ветер ни надувал паруса, как бы быстро ни мчались гонцы, все это — долго, долго!

— Успокойся; для ясности ума, управляющего нами, нужно спокойствие.

— Я стараюсь изо всех сил; но борьба так чудовищно неравна, что теперь мне самому кажется дерзостью отважиться на нее.

Он поцеловал руку жены и улыбнулся ей.

— Поговорим о чем-нибудь другом, — сказал он. — Де Бюсси хорошо справился со своим переводом?

— Превосходно: то, что он читал вам, было переведено слово в слово.

— Он также отлично исполнил то, что я ему поручил, — сказал Дюплэ. — Мне кажется, он обладает энергией и предприимчивостью. Что ты думаешь о нем, Шоншон? Ты танцевала и разговаривала на балу с этим молодым человеком.

Шоншон покраснела и, казалось, смутилась.

— Я не знаю, — ответила она неуверенным тоном. — Я его слишком мало знаю. Тем не менее мне кажется, что он не похож на других.

— Не похож на других! Это уже много значит. Что же касается меня, то, признаюсь, он мне бесконечно нравится. Ну, до свидания, дети; я должен в последний раз потолковать с Парадисом до его отъезда. Пожелайте мне всего хорошего.

Дюплэ, поцеловав жену и молодых девушек, покинул восточный будуар.