Пушка! Бронзовое жерло извергает рев ненависти и смерти среди великолепной природы. Пондишери окружен железным кольцом: со стороны моря — грозный флот, на суше — армия. В селении Арианкопан, где находился главный редут, уже дерутся. Это — прелестная местность, с густыми лесами, свежими видами, с прозрачной речкой, окаймленной густой зеленью. Но в этот день дым и запах пороха застилают цветы и заглушают их аромат.

Англичане, не придавая большого значения этому делу, приблизились накануне с гибельным доверием и приступили к натиску на форт без лестниц и снарядов. Они дорого поплатились за свою непредусмотрительность. Заметив слишком поздно свою ошибку, они принуждены были отступить под страшным огнем, оставляя на месте множество своих лучших солдат и офицеров. Теперь они возвратились с подкреплением и принялись за правильную осаду укрепленного селения. Но они действуют с меньшим увлечением и уверенностью. Потеря самого опытного начальника, майора Гудера, не без причины сильно огорчает их: тот, кто занял его место, выказал уже свою неспособность. Утром заметили, что перед устроенной ночью батареей находится лес, скрывавший от нее неприятеля. Французы приветствовали этот невероятный промах радостными криками и пели насмешливую песню, напев которой раздавался среди выстрелов:

Адмирал Боскауэн был внучатым племянником знаменитого Мальборо. Именно благодаря этому высокому происхождению, он удостоился почти единственной в своем роде милости — двойного командования флотом и армией, несмотря на свою молодость: ему было всего тридцать шесть лет. Неизвестно каким образом французские солдаты узнали об этом родстве; и им доставляло большое удовольствие драться под этот известный напев.

Трещит огонь ружейных выстрелов и грохочут пушки преимущественно со стороны французов, но и враг отвечает сильной пальбой.

— В добрый час! — воскликнул Парадис, собственноручно наводя пушку. — Эти не показывают пяток, как мавры, при первом же выстреле. С ними приятно бороться, и победить их — честь. Видишь ли, сынок, — продолжал он, обращаясь к канониру, — когда английская пушка вытягивает шею, вытяни ей навстречу три, чтобы прекратить ее болтовню.

— Господин главный инженер! — крикнул подскакавший адъютант. — Комендант Ло приказывает разрушить крепостные работы неприятеля и просит вас командовать вылазкой, вместе с капитаном де Бюсси, которого я мчусь предупредить.

— Будет исполнено!

Бюсси находился на самом переднем посту, по ту сторону реки, у батареи, которая помещалась прямо против неприятеля. Среди грохота и порохового дыма нельзя было ни рассмотреть, ни расслышать друг друга: адъютант принужден был приложиться к самому уху маркиза и крикнуть ему приказание командира.

Несколько времени спустя волонтеры, предводимые своим капитаном, выступали из пороховых облаков, в то время как драгуны, под предводительством Парадиса, бросились в воду и переплыли реку.

Сначала англичане выказывали большую стойкость, но бешеный могучий натиск заставил их дрогнуть; и скоро они покинули окопы, взятые приступом и тотчас разрушенные до основания.

— Ну, мне не везет! — вскричал Парадис, смеясь. — Опять враги обратились в бегство.

Действительно, эта ужасная зараза, именуемая паникой, овладела осаждающими: они, несмотря на усилия офицеров, бросились бежать в беспорядке. Французы, полные воодушевления, возвратились в траншеи, ведя множество пленных.

У командира Ло была важная добыча: он захватил в плен офицера с бледным благородным лицом, в ярко-красной одежде, расшитой золотом. Это был майор Лоуренс, уже приобретший известность; не желая бежать вместе со своими солдатами, он остался один, среди врагов, и дал себя обезоружить.

Осажденные были вполне довольны своим успехом. Они могли надеяться удержать форт Арианкопан, что поставило бы их противников в большое затруднение. Победители чувствовали их колебания и нерешительность и замечали, что они крайне медленно восстанавливали разрушенные рвы.

Несколько дней спустя после этой счастливой вылазки все были на своем посту, наблюдая за работами неприятеля, постепенно разрушая их и тревожа работников, как вдруг раздался страшный треск, от которого задрожала земля, и к небу поднялся огненный столб, рассыпавшийся дождем осколков. Форт на минуту вспыхнул и обрушился; множество вчерашних героев, охваченных паникой, бросилось к городу.

Когда все стихло, раздались громкие крики и стоны. Офицеры бросились к дымящимся развалинам, усеянным ранеными и убитыми. Что же произошло? Ужасная катастрофа, в которой англичане были не при чем: среди форта взорвало две фуры с порохом — и сто человек легло убитыми или выбыло из строя. Из-под обломков вырывались ужасные вопли и слабые стоны, но отдельные взрывы еще продолжались, и никто не решался подойти. Немой ужас сковал всех избежавших несчастья.

— Неужели вы оставите умирать ваших товарищей, не сделав никакой попытки спасти их? — крикнул только что приехавший Бюсси своим волонтерам. — Если бы вы оказались способны на подобную подлость, то я сломал бы свою шпагу, чтобы не быть больше вашим начальником.

Он первый бросился к развалинам, собственноручно разбрасывая раскаленные камни. Его люди без колебания последовали за ним. Скоро раненые и мертвые были уложены на носилки и унесены в город.

Отчаяние ослепило Парадиса. Он приказал было забить отступление, чтоб покинуть редут, который нельзя было дольше удержать; но Бюсси бросился к нему и схватил его за руки.

— Умоляю вас, не отдавайте такого приказания! — вскричал он. — Подумайте! Нужно сохранить селение и по возможности поправить разрушенное.

— Но это невозможно! — сказал инженер. — Что мы будем делать с этой развалиной? К тому же де ла Туш собирается взорвать последние остатки укрепления.

— Удержите его; не предпринимайте ничего, не посоветовавшись с губернатором. Да где же командир Ло?

— В городе, куда он ведет пленных.

— Ну так прежде, чем действовать, дайте мне пойти посоветоваться с Дюплэ от вашего имени.

— Хорошо, поспешите.

Но Парадис с сомнением качает головой, в то время как Бюсси вскакивает на коня и уезжает в галоп.

Он мчится, как вихрь, через город, объятый неописуемым ужасом и отчаянием. Шум взрыва заставил всех жителей высыпать на улицу. Новость облетела всех с разными изменениями; и те, у кого в армии были друзья или родные, с криком и слезами бросились узнавать, кто ранен или убит. Во дворце Бюсси не нашел ни одного слуги и принужден был сам привязать свою лошадь к колонне. Он взбежал по большой лестнице с железными перилами искусной работы и, запыхавшись, вошел в кабинет губернатора, двери которого были открыты. Там стоял солдат, рассказывая Дюплэ о роковом событии.

— Сударь! — сказал Бюсси задыхающимся голосом. — Парадис хочет покинуть Арианкопан. Тем не менее, мне кажется, что он согласится подождать вашего решения.

— Пусть во что бы то ни стало сохранят редут! — вскричал Дюплэ. — Его потеря повлечет за собой гибель всех остальных укреплений.

— Я мчусь передать это распоряжение, — сказал Бюсси.

Но в ту минуту, когда он собирался выйти, раздался гул нескольких взрывов и заставил задрожать стекла.

— Слишком поздно! Де ла Туш взорвал укрепление.

— Это — несчастье, капитан, — сказал губернатор, подавив гневную вспышку. — Благодарю вас за попытку избежать его. Но главное, не надо давать сломить себя: тогда еще ничего не потеряно! Я сам посмотрю, что теперь остается делать.

Как всегда, губернатор успокаивает и ободряет. Он смягчает несчастье, насколько возможно, подымает доверие, пробуждает рвение. Так проходят дни, недели; а осаждающие, несмотря на все усилия, не могут одолеть французов, которые заперлись теперь в Пондишери. Но вот у англичан заметно особенное движение: кажется, они задумали идти на решительный приступ. Вот почему губернатор, верхом на коне, объезжает шагом город, тогда как над его головой со свистом и шипеньем пролетают роковые гранаты. Иногда он останавливается и наблюдает в подзорную трубу за движениями неприятеля. Несколько офицеров следуют за ним молча.

На рейде, так близко, как только позволяла глубина, стояли на шпринге три английских парохода и бросали бомбы; но сильное волнение мешало меткости выстрела, тогда как из крепости выстрелы попадали в цель без промаха. Несмотря на это, в пустынных улицах падало множество гранат; и вдруг губернатора чуть не сбил с ног отряд солдат и сипаев, которые в ужасе убегали от догонявшей их бомбы. Сопровождавшие Дюплэ офицеры, видя, какая опасность грозит их начальнику, крикнули ему, чтобы он посторонился; но он спокойно продолжал двигаться навстречу бомбе, которая, разорвавшись, обдала его пылью и дымом.

Когда облако рассеялось, он обратился к солдатам, остолбеневшим от удивления и беспокойства, и сказал им улыбаясь:

— Вот видите, детки, это совсем не так опасно.

Потом Дюплэ продолжал путь, сопровождаемый восторженными приветствиями. Вскоре он прибыл на бастион св. Иосифа, который находился со стороны, противоположной морю. Там он остановился и приблизился к бойнице, чтобы получше рассмотреть приготовления врага.

Минуту спустя он сказал, обратившись к офицеру:

— Положительно, это не хитрость: англичане решили вести атаку со стороны болота и затопленных лугов, которые в этом месте служат нам такой хорошей защитой. Они, без сомнения, надеются, что эта грязь защитит их от нашей вылазки, и, кажется, совсем забыли, что она для них так же непроходима, как и для нас, и что они там завязнут. Они деятельно подвигают свою работу; но не нужно давать им так легко работать киркой. Будьте добры, передайте драгунам, с д’Отэйлем и Парадисом, гренадерам де ла Туша и капитану Бюсси, с его волонтерами, приказание выступить и напасть на них, окружив болото.

И Дюплэ остается на своем месте, покуда готовится и совершается выступление, чтобы следить глазами за успехом. Вот колонна выступает из ворот, потом разделяется на два дивизиона, которые проходят между траншеями. Каждый направляется своим путем к неприятелю, скрываясь за неровностями почвы и лесом. В течение долгих минут дивизионы исчезают из глаз Дюплэ, потом он снова видит их и опять теряет из виду.

Вдруг у него вырывается крик горя и досады: самый сильный дивизион идет неверной дорогой; он избрал самый длинный и дурной путь.

— Что они делают, несчастные? Кто же их ведет? — в отчаянии восклицает он. — Их артиллерия завязнет; и враг заметит их раньше, чем они успеют стать в оборонительное положение.

В английском лагере раздаются звуки труб; англичане наскоро собирают войска; и когда французы с трудом справились со своей ошибкой, перед ними уже стояла вся неприятельская армия.

С двух сторон открывается страшный огонь, и облако быстро охватывает и скрывает поле битвы. Не имея возможности больше видеть, Дюплэ слушает. Он хорошо различает более близкие и громкие выстрелы своих пушек, которые грохочут без перерыва.

Иногда облако разорвется и откроет часть поля битвы; то проскачет кавалерист, махая руками, то видно, как несколько солдат поправляют орудие, то сверкнет сабля в руке полководца; потом снова опускается пушистая и мягкая мгла непроницаемой стеной.

Но вот со стороны французов пушки вдруг умолкли; слышна только приближающаяся беспорядочная перестрелка.

«Они отступают, — думает Дюплэ. — Что же они могли в самом деле сделать против всех английских сил?»

Он наклоняется, беспокойно прислушиваясь, так как, конечно, при отступлении царит беспорядок. Во всяком случае, сильное смущение необъяснимо, так как враг не преследует их и скоро даже прекращает стрельбу с этой стороны. Колонна возвращается. Дюплэ видит, как она появляется из облака и спешит в город, на этот раз уже верной дорогой. Тогда он покидает свой наблюдательный пост и несется в галоп к бастиону «Бесстрашный», через который входят солдаты.

Они уже возвращаются шумными толпами, черные от пороха, окровавленные, но скорее опечаленные, нежели испуганные.

Дюплэ остановился; у него сжалось сердце от какого-то предчувствия; он не смеет спросить, но ему кажется, что вокруг него шепчут имя Парадиса.

— Парадис в плену? — восклицает он быстро, двинувшись вперед.

Все отворачивают голову, никто не отвечает, — и вот по мостовой раздаются мерные тяжелые шаги: четыре солдата несут на скрещенных ружьях человека, покрытого знаменем.

Губернатор соскакивает на землю и бросается к нему.

— Ранен!

Он отбрасывает складки знамени и хватает еще теплую, но безжизненную руку Парадиса. Головы всех обнажаются, царит глубокое молчание.

— Умер!

Это слово раздирает душу Дюплэ: тем не менее, он еще не хочет верить и кладет руку на храброе сердце, которое больше уже не бьется. Потом, с помутившимися от слез глазами, он долго смотрит на своего старого инженера, столь верного, столь преданного, которого он так любил и который так хорошо понимал его. Не видно раны, сгубившей его: пуля, очевидно, попала в сердце. Парадис кажется спящим; только он очень бледен и это в первый раз, так как, несмотря на климат Индии, он всегда сохранял свой яркий цвет лица.

Но Дюплэ мужественно подавляет свое горе. Не следует, чтоб смущение и расстройство, вызванное этой смертью, долго продолжались.

— Солдаты! — сказал он. — Нас постигло жестокое несчастье. Но нужно храбро переносить суровые законы войны. Тот, который покинул нас, обладал большой славой и был нашим самым драгоценным помощником. Правда, город остается без инженера. Ну, так я сам заменю его. К счастью, я имею некоторые познания в математике, а в молодости изучал фортификацию; следовательно, могу взять на себя руководство защитой и не ударю в грязь лицом. Проливая справедливые слезы о смерти этого героя, вы не должны забывать вашего долга. Подумайте о ваших братьях, которые в эту самую минуту бьются с врагом и, благодаря вашему отступлению, имеют дело с целой английской армией. Поспешим прикрыть их возвращение, чтоб нам не пришлось по нашей вине оплакивать новое горе.

Вторым дивизионом командовал Бюсси. Не зная, какая участь постигла первый, он продолжал подвигаться вперед.

Молодой офицер был великолепен в бою, полный воодушевления и в то же время хладнокровия; он обладал таким верным взглядом и такой быстрой решимостью, что солдаты относились к нему с полным доверием.

Ему удалось завладеть шалашами, прогнать врага из траншеи, которую он должен был взять, и произвести смятение в рядах англичан, которым также пришлось оплакивать потерю одного важного офицера: не стало капитана Брауна. Бюсси держался в завоеванной позиции, покуда не увидел, что огромные силы бросились, чтобы овладеть ею. Тогда, угадывая, что вторую колонну постигла какая-то неудача, он приказывает отступить и, несмотря на смертоносный огонь, удаляется, не нарушая порядка. В ту минуту, когда из города выезжал отряд к нему на помощь, волонтеры уже входили в полном порядке, неся раненых и мертвых.

Кержан, раненный в ногу, уже несколько дней не выходил из комнаты и приходил в ярость от досады. Бюсси зашел на минутку навестить его, и раненый жадно расспрашивал его о вылазке и предстоящих действиях.

— Бомбардировка начнется сегодня ночью или завтра утром, — сказал Бюсси. — Англичане оканчивают свои траншеи; но так как болота мешают им подойти ближе, то их укрепления расположены на семьсот пятьдесят саженей от лесистой дороги, и их огонь не произведет большого действия. Может быть, этот адмирал Боскейауэн и хороший моряк, но, к нашему счастью, он совершенно неопытен в деле осады. В последнюю ночь они подошли, сами того не зная, к маленькому лесу, где находилась наша засада, и мы захватили пушки, которые отряд переправлял с корабля в лагерь. А вы не имеете ли каких-нибудь известий извне?

— Нам все очень хорошо известно, — сказал Кержан. — У госпожи Дюплэ даже среди английских сипаев есть шпионы: они у нее везде имеются, и невероятно преданные. Вот самая свежая новость: набоб Аллах-Верди обещал дать две тысячи всадников в подкрепление нашему врагу.

— Как! Несмотря на подписанный с нами мирный договор?

— О! Договоры не имеют никакого значения для этих людей, когда им выгодно нарушать их. И потом Мальбрук, кажется, сделал ему великолепные подарка. Этого, вместе с надеждой отомстить за постыдное поражение, которое мы нанесли им, более чем достаточно, чтобы заставить мавров решиться на измену. Это плохая новость. Хорошая же та, что нашим кораблям удалось, под носом у англичан, высадить триста человек подкрепления для Мадраса.

— Слава Богу! Теперь Мадрас может продержаться, и у Дюплэ будет одной заботой меньше. Но я вас должен покинуть теперь, друг, так как я не принадлежу себе. Будьте терпеливы и — до скорого свидания.

Действительно, на другое утро, едва занялся день, началась жестокая бомбардировка. Видя свою ошибку, англичане усилили атаку с северной стороны, и выстрелы сыпались теперь градом на бастионы св. Иосифа и на Валдаурские ворота. Дюплэ тотчас явился туда. Он приказал еще усилить артиллерию на этих двух пунктах и, так как не хватало мешков с землей, велел укреплять кокосовыми стволами обрушивающиеся склоны.

Стрельба с вала не прекращалась ни на минуту.

Боскауэн открыл все пушки, какие только мог сгруппировать против крепости. Везде он встретил огонь вдвое сильнее своего. В течение трех ночей продолжался без перерыва страшный грохот; в город было брошено более двадцати тысяч ядер.

Осаждающие прибегли к последнему средству: они подвели свои корабли второго ранга на пятьсот саженей от города, и оттуда осыпали его картечью.

— Приютитесь с этой стороны! — сказал Дюплэ. — Не отвечайте им: пусть себе шумят.

И действительно, англичане убили только бедную старуху-малабарку, проходившую по улице. Видя мало проку от всех своих усилий, они окончательно теряли мужество. Перехваченное письмо адмирала дышало бешенством; шпионы и дезертиры поговаривали о снятии осады. Однако Дюплэ ожидал отчаянной атаки и велел благоразумно убрать пушки с передних батарей. Но на четвертую ночь ему донесли, что англичане снимают осадный материал и направляются к форту св. Давида.

— Не дадим им так переселиться, не сказав им последнего «прости»! — воскликнул губернатор, преисполненный радостью.

Бросились их преследовать, смяли их, подожгли лагерь, который они покидали; и на утро видно было, как последние ряды арьергарда поспешно удалялись, а корабли уходили в море.

Тогда ветерок с суши, подгонявший их, донес до них песню, которую пела вся французская армия и насмешливый припев которой так раздражал нервы адмирала и его солдат в течение этой пятинедельной осады: