— Принесите сюда весы, — сказал Божественная Тень хриплым голосом.

Нужно было взвесить золотой песок, слитки золота, мешки с жемчугом, ожерелья, короны — все эти богатства, нагроможденные в виде блестящей кучи у подножия трона.

Этот трон представлял из себя низкую эстраду, покрытую коврами и увенчанную навесом, украшенным драгоценными камнями и поддерживаемым золотыми колонками. Там сидел или, вернее, лежал на животе, облокотившись на парчовую подушку, похититель престола Насер-Синг. Это был день его торжества, потому что во главе трехсоттысячной армии он отнял Карнатик у своих противников, которые, не послушавшись совета своих союзников — французов, вздумали поступать по-своему. И вот он считал во дворце Арката сокровища Аллаха-Верди, которые Музафер не успел спрятать.

Палачи в красной одежде, с алебардами в руках, стояли на страже у каждой двери. Они наблюдали за присутствующими: им отдано было приказание убивать на месте каждого, кто осмелится украсть что-нибудь.

Тут находились вельможи, умары, шуты и баядерки. Все стояли, исключая атабека, который, в качестве великого визиря, имел право сидеть, скрестив ноги, на широкой скамье по правую сторону трона.

Насер перевесил свое широкое черное лицо через перила, окружавшие эстраду. Эти сокровища казались ему, в сущности, довольно жалкими; и он думал, что его союзник, второй сын Аллаха-Верди, должно быть, скрыл от него большую часть, что Музафер-Синг был ограблен.

— А, а! — сказал он. — Мой милый племянничек, без сомнения, также немало растратил этого золота. Он хорошо сделал, поторопившись, потому что отныне у него будут только золотые цепи, и я их сделаю из массивного золота: ведь надо же почтить королевскую особу!

И Опора Мира разразился хохотом, который потряс всю его тучную особу с головы до ног. На придворных тоже напала веселость при этой остроте их государя.

— Изменник Музафер должен ежедневно благославлять твое величество, — сказал великий визирь. — Столь же милосердный, как Аллах, ты оставляешь ему жизнь. Ему, который тысячу раз заслужил смерть.

— Что делать! Под старость я становлюсь слаб. Мой племянник — просто животное; если бы он не ослушался французов, которые так прекрасно вели его дела, мы не отняли бы у него так легко Карнатик. Но, вместо того, чтобы слушаться их, он отправился осаждать раджей, чтобы взять с них огромный выкуп, и бросил своих союзников, которые, однако, похожи на голодных львов.

— Но, — сказал атабек, — великий разум, столь же ослепительный, как южное солнце, вздумал противопоставить львам тигров, призвать к себе на службу английских солдат с артиллерией, равной французской.

— Не говори мне об англичанах! — вскричал Насер. — Я три раза приказывал им раздавить французский батальон, и они не могли этого сделать. Зато увидите, что я задумал. Мой племянник — дурак, вот это правда; выпьем кубок за глупость моего племянника.

Подошли кравчие и подали королю золотой кубок, выложенный внутри рубинами, так что и пустой он казался наполненным вином.

— Нет, нет, не надо вина! — И Насер-Синг прибавил с таинственным видом: — Пусть принесут одну из тех бутылок, что прислал мне мой друг Дюплэ.

Это была бутылка с запечатанным горлышком, завернутая в золотую бумагу; в ней заключалась великолепная водка. Королю показали, что печать была нетронута.

— Полней, полней! — сказал он, протягивая свой кубок.

Он осушил его почти одним духом. Его глаза налились кровью, заслезились; на его черном лице выступили капли пота.

— Да здравствуют французы! — сказал он все более и более хриплым голосом. — Вот так напиток! Это — золото, это огонь, это — солнце, которое зажигает нам кровь! Но вот и весы наши готовы, — продолжал он. — За работу!

Это было сложное сооружение, поставленное перед троном, на котором качались две огромные серебряные чашки на шелковых шнурках.

— Сначала взвесим золото, — сказал король.

Невольники положили на чаши два маленьких шелковых ватных одеяльца, чтобы заглушить шум, потом поместили на одной чашке слитки и пластинки золота, на другой — гири из мрамора и бронзы.

— Нет, нет, не то! — вскричал Божественная Тень. — Я сам сяду на весы, и вы сосчитаете, сколько раз золото и драгоценные камни равняются моему весу.

И Насер старался высвободить свои ноги из ковров и одеял, чтобы сойти с трона. Кругом раздавался одобрительный шепот умаров и придворных.

Церемониймейстер Хаджиб, с длинной тростью из слоновой кости в руках, подошел помочь государю, который с трудом держался на ногах. Он расправил смятые складки его розовой рубашки, на которой были вышиты топазами виноградные гроздья. Он поддерживал его под локоть, покуда король садился на чашку весов, хватаясь за шнурки, крича и смеясь при отклонении весов.

Нужно было много золота, чтобы уравновесить значительную тяжесть Опоры Мира; жемчуга оказалось как раз довольно; но драгоценных камней не хватило.

Эта игра, по-видимому, очень забавляла субоба; он сидел на весах, согнувшись, так что шея ушла в плечи, подняв лицо и поводя красными белками своих глаз. Когда все сокровища были взвешены, он захотел, чтобы атабек и Хаджиб оба сели на весы, чтобы посмотреть, перевесят ли они его. Великий визирь повиновался печально, а церемониймейстер с готовностью. Шуты принялись острить, смеясь над их жалким видом на весах.

Оба тощих вельможи не были достаточно тяжелы, чтобы приподнять с полу чашку весов, на которой сидел их государь; но третье лицо прибавляло лишний вес, и они тщетно старались установить равновесие.

— Пусть приведут самую толстую свинью, какую только можно найти! — вскричал совершенно опьяневший король. — То-то будет потеха!

И покуда побежали исполнять это приказание, Насер встал с весов, чтобы немного расправить ноги и потянуться. К нему подошли баядерки и стали обмахивать его веерами из павлиньих перьев; они вытирали ему лицо раздушенными платками и обливали ему руки розовой водой.

В эту минуту один умара, не удержавшись, шумно чихнул.

Чихнуть в присутствии государя считалось дурным предзнаменованием и великим оскорблением, которое строго наказывалось.

Воцарилось глубокое молчание: все с состраданием смотрели на виновного, который распростерся на полу.

Король сделал знак одному из палачей. Тогда умара пополз на коленях, прося о пощаде; он умолял, целовал ноги субоба.

— Что делать, друг мой! — отвечал спокойно Насер-Синг. — Это от меня не зависит: таков закон.

— Лучше убей меня.

— Убить тебя? Нет: ты хороший солдат и еще послужишь мне. Уведи его, — сказал он палачу, — и отрежь ему нос.

Человека увели. Он кричал, ломал себе руки, но из другой двери ввели огромную свинью, убранную цветами, и король захлопал в ладоши. Животное упиралось, испуская визгливые крики, и не хотело идти; его тянули за веревку; его копыта скользили по гладким плитам пола.

Опора Мира надрывался со смеху. Он снова сел на весы; его чалма хитрой работы, украшенная пером с бриллиантами, съехала на бок; его пальцы, унизанные перстнями, все крепче цеплялись за веревки, так как завязалась страшная борьба, чтобы впихнуть розовое, вонючее животное на другую чашу весов. Монарх то и дело подпрыгивал от толчков.

К вящему удовольствию присутствующих, боров и король оказались равного веса. С радости Насер выпил второй кубок коньяка и хотел, чтобы заставили выпить и свинью.

Животное защищалось с отвратительным остервенением, выло, топало, испачкало своим пометом вельмож и дорогие ковры.

Многие умары, сохранившие серьезный вид среди смеха придворных, обменялись раздраженными взглядами и один за другим вышли из залы.

В одном из дворов они увидали только что изувеченного человека: он лежал на ступенях, опершись на них руками; у него была кровавая повязка поперек лица, а перед ним все увеличивалась красная лужа. Один умара подошел к нему.

— Бабар! — сказал он. — Хочешь ли отомстить за себя?

— Я отомщу, я поклялся в этом, — отвечал несчастный, пытаясь подняться.

— Ну, так следуй за мной потихоньку.

— Увы! Ужасные страдания от раны лишают меня сил. У меня кружится голова, и я не могу идти один.

— Пойдем же, я поддержу тебя.

Все расходились разными дорогами, не глядя друг на друга и не прощаясь друг с другом, одни верхом на лошадях, другие на слонах или в паланкинах. Но когда настала ночь, они сошлись за стенами Арката, у великолепной гробницы умерщвленных набобов. Кто-то таинственно открыл им дверь, и они вошли в залу из порфира, украшенную золотой резьбой. Ее освещал разноцветный фонарь, прикрепленный цепями к середине купола. Эти люди, все воины, стояли с мрачным видом, скрестив руки, и горячо и гневно жаловались друг другу на Насер-Синга.

— Своим поведением он роняет власть; сегодняшняя сцена есть оскорбление нашего достоинства.

— Днем пьяный, ночью развратный, всегда жестокий и сумасшедший, он обратил нас в слуг борова.

— Это изменник: он поклялся Кораном не посягать на свободу своего племянника, если тот сдастся ему.

— Он приказал влить расплавленный свинец в горло раненым, которые просили пить!

— Он велел привязать мешки с землей на шею пленным и, измучив их долгой ходьбой, заставил работать на окопах в лагере. Их убивали одного за другим; и из той земли, которую они носили, смешанной с их кровью, делали цемент. Последнего он помиловал, чтобы тот мог рассказать, как наказывают непокорных.

— Этот последний — я, — сказал солдат, выступая вперед. — Чудовищный факт верен: пленные работали; когда не хватало жидкости, протягивали корыто и убивали одного из них. Вот эти самые руки месили кровавую грязь!

Он протянул свои руки, которые, в память этого ужасного события, были окрашены лавзонией, так что казалось, будто он носит красные перчатки.

— А вот как Насер-Синг поступает с теми, которые выигрывают ему битвы! — воскликнул Бабар, срывая повязку с лица, скрывавшую его отрезанный нос; и его лицо предстало во всем своем страшном безобразии.

Крик ужаса пронесся по зале.

Но вошли важные лица и отвлекли всеобщее внимание. Все кланялись им с почтением. Это были самые могущественные вассалы Насер-Синга, его союзники — набоб кадапский и набоб канульский.

— Шанда-Саиб пришел? — спросили они.

— Здесь! — отвечал Шанда-Саиб, входивший вслед за ними.

— Придет ли французский начальник?

— Через несколько минут он будет с нами. Двое моих умаров побежали к нему навстречу и приведут его сюда.

— Значит, французы не покидают Музафер-Синга, несмотря на его ошибки и его безумную сдачу похитителю престола?

— Напротив, они остались ему верны и хотят его спасти, — сказал Шанда-Саиб. — И я должен вам сообщить радостную весть, что они уже одержали блистательную и почти невероятную победу над Магометом-Али, вторым сыном Аллаха-Верди, который оспаривает у меня теперь аркатское набобство.

Его забросали вопросами, и он рассказал про битву. Каких-нибудь триста французов, окопавшихся в пагоде Тиравади, превращенной в крепость, подверглись нападению армии Магомета-Али, подкрепленной двадцатью тысячами войска, присланного Насер-Сингом, и поддерживаемой англичанами; всего их было более восьмидесяти тысяч человек. Вся эта масса была отброшена с большим уроном. Затем на лагерь спустилась ночь; войско было разбито наголову, и Магомет бежал, полуодетый, крича: «Я погиб!» Он бежал, не переводя духа, с остатками своей армии и укрылся в неприступной крепости Женжи.

— Субоб знает эту новость и проводит время на охоте и в попойках! — вскричал набоб канульский.

— Он поддерживает тайную переписку с губернатором Пондишери, и это его успокаивает, — сказал один умара.

— Это-то нас и тревожит, — прибавил набоб кадапский.

— Французский вождь объяснит причины, которые заставляют великого Дюплэ поступать таким образом, — сказал Шанда-Саиб, прислушиваясь. — Кто-то идет: это он.

В дверях показался человек; он был закутан в темный плащ, из-под которого с одной стороны торчал кончик шпаги; на голове у него была треуголка, обшитая золотым галуном, которая, в глазах туземцев, имела больше значения, нежели корона. Он снял шляпу: это был маркиз де Бюсси. Шанда-Саиб бросился к нему с радостным восклицанием и сжал ему руки; но молодой человек сохранял серьезный и строгий вид.

— Да ниспошлет тебе Аллах свои милости! — сказал мусульманин. — И да позволит тебе сообщить нам счастливые вести о дорогом господине Дюплэ-Багадуре.

— Дюплэ очень недоволен, — сказал маркиз. — Он сомневается в союзниках, которые, не слушая самых мудрых советов, вырвали у него из рук победу. Дюплэ спрашивает себя, должен ли он продолжать оказывать им свое покровительство и рисковать жизнью своих солдат за принцев, которые не умеют удерживать свои завоевания.

— Не говори таких жестоких слов! — вскричал Шанда-Саиб. — Ты хорошо знаешь, что не я командовал карнатикской армией и что я умолял Музафера не уступать в минуту безумия и отчаяния, лучше бежать, нежели сдаться со всеми войсками своему смертельному врагу. И ты видишь, что я сумел сохранить свою свободу в этом несчастном деле, где вновь потерял власть, которую вы мне завоевали.

— Да, я знаю твою храбрость и верность; доказательством, что мы тебя не покидаем, служит поражение, нанесенное нами Магомету-Али.

— Значит, вы покидаете Музафера? — вскричал набоб кадапский. — Ведь Дюплэ посылает Насер-Сингу послов и подарки.

— Мы не покидаем наших друзей в опасности, хотя бы они попали в нее, благодаря собственной ошибке, — гордо сказал Бюсси. — Ведь поведение Дюплэ должно было вам это доказать. Вы должны, однако, удивляться, что Музафер, попав в плен к дяде, у которого он оспаривает трон, еще жив. Ну, так это оттого, что переговоры, угрозы и обещания удерживают топор, висящий над головой законного субоба.

— Нужно скорее действовать, — сказал Шанда-Саиб. — Ведь этот топор может обрушиться с минуты на минуту по капризу пьяного человека и уничтожить наши надежды со смертью нашего вождя.

— Заговор силен, — сказал набоб канульский. — В следующей битве войска Кадапа и Канула обратятся против своих союзников; находящиеся здесь умары увлекут своих людей по данному знаку. Этот знак — французское знамя, поднятое на одном из боевых слонов. Я просил его у Дюплэ, это знамя: почему он не присылает его?

— Я его принес, — сказал Бюсси, вынимая из-под плаща и развертывая кусок белого муара. На нем был изображен золотой лик, окруженный сиянием, а над ним красовался французский девиз. — Но кто мне поручится, — прибавил он, — что вы будете верны ему?

— Наша ненависть! — сказал один из набобов.

— Тот, кому мы изменяем, грозил мне, когда я потребовал у него справедливого вознаграждения за мои труды, отнять у меня мои титулы, мое имущество и мою власть и пустить меня по миру.

— Со мной он поступил хуже! — вскричал набоб кадапский. — Он велел бить палками моего престарелого отца, чтобы заставить его силой открыть мнимые сокровища. Его оставили мертвым на месте. Я отомщу за моего отца и прошу милости застрелить его убийцу.

Бюсси дал знамя набобу кадапскому.

— Ваши войска составляют едва одну шестую часть армии, — сказал молодой француз после минутного размышления. — А до вашей измены необходимо выдержать кровавую битву; но сначала нужно покончить с Магометом-Али, чтобы иметь важную точку опоры; для этого нужно взять Женжи.

— Взять Женжи! — воскликнули со всех сторон, как будто он сказал: взять луну.

— Это — мое дело, — холодно сказал Бюсси.

— Взять Женжи невозможно; самое большое, что можно сделать, это блокировать крепость; в ней запасов больше, чем на год; вас всех до последнего раздавят под ее стенами.

— Женжи не только нельзя взять, но она неприступна, — прибавил Шанда-Саиб. — Сами львы не могут проникнуть в гнездо орла; а если вы потерпите неудачу, то это будет огромное несчастье!

— Разве мы испытывали неудачи? — сказал маркиз, бросая надменный взгляд на говоривших. — Французы одни пойдут на этот приступ; и нечего бояться, что они потратят время на отыскивание сокровищ.

— Не нападай на меня за мои прошлые ошибки! — сказал Шанда-Саиб, опуская голову.

Бюсси протянул руку к знамени:

— Поклянитесь мне, — сказал он, — что эта эмблема Франции будет видеть только победы и что вы сожжете ее, если ей будет грозить опасность попасть в руки врагов.

— Клянусь прахом моих убитых родственников, хранящимся в этой гробнице, — сказал Шанда-Саиб.

Набоб канульский простер руку над Кораном, лежавшим в нише под золотой лампадой.

— Беру в свидетели имя Аллаха и его святого пророка Магомета! — сказал он.

— Я клянусь тенью моего отца! — сказал набоб кадапский.

— И поклянитесь все, что ни пытки, ни угрозы не заставят вас выдать этот заговор.

Все умары поклялись.

— Итак, до свидания! — сказал французский вождь. — Будьте настороже; и когда услышите весть о падении Женжи, будьте ко всему готовы.

Он поклонился с холодным достоинством, надел свою раззолоченную треуголку и исчез.