Насер-Синг велел обезглавить первого, возвестившего, что Женжи, неприступная Женжи, была взята в несколько часов двумястами пятьюдесятью французами. «Подобная ложь, — сказал он, — есть оскорбление королевского величества». И в то время, как под ударом топора скатилась голова вестника, он отправился в свой зенанах, чтобы оценить красоту трех черкешенок, купленных для него за громадные деньги.

Однако пришлось все-таки поверить известию, когда его подтвердили, один за другим, все набобы, атабек и умары. Женжи была взята! Невозможное совершилось.

Индия оцепенела от удивления, французов считали непобедимыми, и имя Бюсси гремело, окруженное ужасом и блеском.

Пришло также известие, что победители не теряли времени на торжества и уже выступили против Арката.

— Так они хотят на меня напасть? — вскричал субоб. — Этого не может быть, так как между мной и губернатором Пондишери завязались сношения.

— Да, Владыка Мира, — сказал атабек смиренно. — Но ты осмеял его посланных и со дня на день откладывал ответ; губернатор, конечно, рассердился.

Тотчас был отдан приказ созвать войско, собрать вассалов, которые удалились со своими отрядами и еще не все вернулись; тем не менее, вскоре трехсоттысячная армия была готова выступить в поход.

Утром того дня, когда она должна была двинуться, в тюрьму Музафера вошел палач. Свергнутый субоб был прикован цепью из массивного золота. Он дремал на куче циновок и вскочил, думая, что пришли казнить его. Но палач опустился на колени на каменные плиты и коснулся их своим лбом.

— Прости твоего смиренного раба, — сказал он. — Ему приказано посадить тебя на слона и поставить в середине армии, чтобы лишить тебя жизни по первому знаку государя, как только враг одержит победу.

— Да будет Аллах милосерден! — сказал Музафер. — Возьми это кольцо: это все, что мне оставили. Сандаловое дерево изливает свой аромат на топор, который рубит его; так и я прощаю безответное орудие.

И он снял с пальца кольцо с рубином, который блестел, подобно капле крови.

Невольник взял его со слезами и поцеловал, как святыню; но вслед за ним вошли незаметно два воина в шлемах с опущенными забралами. Один из них бросился на раба и приставил ему кинжал к горлу.

— Если тебе дорога жизнь, скверное существо, — сказал он ему, — поклянись нам, что ты не исполнишь гнусного приказания субоба и скорее будешь защищать своего пленника.

— Клянусь с радостью! — сказал невольник; в угрозах не было надобности.

— Хорошо; отойди и наблюдай, чтобы никто не вошел.

Воины подняли свои золоченые забрала, который скользнули на лоб, по желобкам, под шлем и открыли их лица. Это были набобы канульский и кадапский.

Они пришли известить Музафера-Синга о заговоре, составленном в его пользу, и предложить ему свои условия перед его выполнением.

Они предъявили такие большие требования, что, слушая их, низверженный субоб кусал губы и опускал голову. Однако он обещал все, чего они хотели, призывая Аллаха в свидетели, что те, которые помогают его избавлению, не будут иметь повода жаловаться.

Палач подал знак, что пора разойтись. Раздались звуки королевских литавр, означавшие, что армия двинулась в поход; и он должен был вести своего пленника к Насер-Сингу, согласно данному ему приказанию.

Это была великолепная сумятица, блестящее скопище людей и лошадей, торопливо, в величайшем беспорядке спешивших выйти из стен, чтобы присоединиться к главному корпусу армии.

Слоны, оседланные для битвы, казались сказочными чудовищами. Они были покрыты роговой броней, спускавшейся до колен и придававшей им вид огромных черепах. На морде у них было железное забрало с отверстиями для глаз, с большими медными гвоздями и острием посреди лба. Стальные чехлы с острыми концами удлиняли их клыки; на голове у них была надета металлическая многоугольная шапочка, а хобот и спина были покрыты чешуйчатой броней, с выдающейся зубчатой пластинкой посредине.

Толпа терялась вдали. Подумаешь, целый город, целый народ двинулся в путь: так за солдатами двигалась армия, еще более многочисленная, нежели та, которая шла в битву. Это была прежде всего куча поставщиков, состоявшая из особой касты индусов-бендиарахов, которые должны были доставлять хлеб и рис. Вооруженные пиками и палашами, они грабили зерно, если им не уступали его за деньги. Они гнали сто тысяч ломовых быков и столько же телег. Затем следовали конюхи, очень многочисленные, так как каждая лошадь требовала двух человек. За ними следовали носильщики паланкинов для раненых, слуги каждого вождя было по крайней мере по десяти), повара и водовозы — по двое на палатку; наконец, тянулись багаж, стада ослов, коз и овец, гаремы вельмож в закрытых телегах, окруженных евнухами, и снова целая толпа купцов, всевозможных искателей приключений, бродяг, женщин, детей, животных.

Справа двигалась кавалерия, слева пехота, посреди артиллерия и слоны. В центре карэ, на самом великолепном слоне, под пурпурным балдахином, который снимали во время битвы и который возвышался над платформой с золочеными перилами, сидел, поджав ноги, Насер-Синг. Он был облечен в великолепные военные доспехи из золота, серебра и драгоценных камней, на которых его широкое черное лицо и его толстые руки выделялись, как три черные точки.

В нескольких шагах позади субоба шел слон, на котором сидел Музафер в оковах, а впереди властелина несли царское знамя, осенявшее своими складками святыню, составлявшую как бы сердце армии, с которой она никогда не расставалась. Её везли на платформе, покрытой коврами, шитыми золотом, два верблюда в блестящей сбруе, окруженные почетной стражей.

Эта святыня был «мозгаф» — коран, якобы весь написанный рукой Гусейна, зятя пророка. Золотые крышки, украшенные бриллиантами, составляли переплет этой единственной книги; ящик из благовонного дерева, в котором она лежала, был весь усыпан цветами и листьями из рубинов и изумрудов. Великий Могол тоже возил в битву подобный коран, и каждый считал свой настоящим; на самом же деле ни у того, ни у другого не было корана, написанного рукой Гусейна, так как он взят в Дели Надир-Шахом и отвезен в Персию.

У каждого набоба была своя отдельная армия, со слонами и артиллерией, свои знамена, которые следовали за армией субоба.

В этот день шли быстро почти до заката солнца; наконец барабаны и литавры подали знак к привалу.

Тогда, с неимоверной быстротой, как по мановению волшебного жезла, на голой равнине, на которой остановились, возник веселый и оживленный городок.

Широкие улицы тянулись, подобно проспектам, окаймленные с двух сторон лавками, где были разложены самым соблазнительным образом всевозможные товары: драгоценные ткани, кашемировые шарфы, ковры, вышитые седла, сбруя, оружие. Всевозможные ремесла имели здесь своих представителей, и мастеровые были уже за работой. Здесь были пирожники, кондитеры, оружейники, сапожники, портные, даже ювелиры и золотых дел мастера. В одних лавках продавали горячие напитки, ликеры и шербет, в других целебные травы, лекарства и спасительные талисманы. Тут были перекрестки и площади, на которых паяцы, укротители змей и фокусники забавляли толпу; шумная музыка сопровождала визгливое пение. Прелестные баядерки с полузакрытыми вуалью лицами, проходя группами, предлагали молодым людям погадать.

Палатки воинов тянулись в дивном порядке, окружая царский шатер, высокий и великолепный; для слонов, верблюдов и лошадей были устроены огороженные загоны; наконец, вокруг этого необыкновенного города тянулись самые странные пестрые и беспорядочные предместья. Там жилища были устроены то из старого платья, растянутого на столбах, то из ковра или ветхого одеяла, то из рогож или пальмовых листьев; иногда вдруг появится где-нибудь роскошная палатка среди стада ослов или быков.

Танцы и пение продолжались, пока не зашла луна, потом все стихло и городок заснул.

На заре Божественная Тень был грубо разбужен атабеком, который вбежал в царскую палатку без чалмы на бритой голове.

Насер-Синг смотрел на него широко раскрытыми глазами, одурев от сна и не очнувшись еще от винных паров.

— Что тебе надо? — пробормотал он, готовый снова заснуть.

— Опора мира! — сказал визирь. — Разведчики только что донесли мне, что французский батальон находится в часе ходьбы отсюда и идет атаковать нас.

— Французский батальон! — повторил Насер, как бы плохо понимая, что ему говорили. — Подай мне кувшин свежей воды, — прибавил он.

Визирь налил воды в медный таз, царь несколько раз окунул туда свое лицо.

— Французский батальон! — повторил он потом, совсем проснувшись. — Невозможно, чтобы он шел атаковать нас, потому что я, как ты хорошо знаешь, написал Дюплэ, что готов заключить мир и согласен на все его условия.

— Да, свет наших очей, но ты так долго собирался отослать свой ответ, что он, наверное, придет слишком поздно.

Атабек говорил спокойным голосом, в котором Насер усмотрел иронию. Он повернулся к нему и гневно закричал:

— Клянусь Аллахом! Визирь Шах-Аббас-Хан, можно подумать, что тебе нравится дразнить меня, напоминая мне о моих ошибках.

— Твое величество ошибается, — сказал Шах-Аббас по-прежнему спокойным голосом. — Я хочу только предостеречь твое величество от заблуждений, которые повлекут за собой твою погибель.

— Говорю тебе, что эти французы — не что иное, как горсточка пьяных людей.

— Между тем их ведет победитель Женжи.

— Ну так что же? Не думает ли он победить такую армию, как моя? Отдай приказание снимать лагерь, и поспешим раздавить эту дерзкую мошкару, которая хочет броситься в пасть льва.

Набобы дали французским начальникам проводника, чтобы указать им место, где были расположены войска под непосредственной командой Насер-Синга; их нужно было победить до восстания вассальных армий, так как набобы хотели действовать наверняка.

Батальон быстро подвигался в утренней прохладе, полный воодушевления.

Войсками командовали Бюсси и де ла Туш, так как д’Отэйль страдал от приступа подагры. Маленькая армия состояла из восьмисот французов, трехсот сипаев и десяти походных пушек. Толпа врагов, которую они должны были одолеть, занимала площадь больше четырех миль.

Передовые посты были рассеяны в одну минуту; и французы направились прямо на артиллерию Насер-Синга, за которой стояло двадцать пять тысяч человек пехоты.

Сейчас же завязалась оживленная битва.

Быстрота пушечных выстрелов была главной силой французов. Она мешала бешеному натиску неприятельской кавалерии прорвать ряды и позволяла нападающим шаг за шагом двигаться вперед, прикрываясь очень тяжелой для врагов ружейной пальбой.

Таким образом французы дошли до артиллерии черных, которая вскоре замолчала; они бросились вперед.

Отряды войск отступали перед шпагой героя Женжи. Они рассеивались и бежали. Но другие сменяли их: набобы и раджи, верные Насер-Сингу, являлись последовательно на место действия; и беглецы, построившись вновь в арьергарды, возвращались. Однако ничто не заставило дрогнуть неустрашимую колонну, которая медленно, но верно овладевала местностью, противопоставляя невозмутимое спокойствие и полную дисциплину беспорядочному натиску мусульман.

Так уже более трех часов длилась ожесточенная борьба; наконец французы достигли победоносно центра лагеря.

Солдаты остановились передохнуть, утомленные, но полные радости, что им удалось справиться с такой сильной армией. Они отирали лбы, на которых пот мешался с пудрой, как вдруг заметили сквозь разорванные линии индусов отряд всадников и пехоты, который приближался в боевом порядке, под звуки цимбал и барабанов, и которому не было конца.

Послышались унылые восклицания. Как! Неужели нужно было победить еще и эту армию? Молодцы так много стреляли, что ружья жгли им пальцы, не говоря уже о том, что руки устали нести оружие.

Но вот у де ла Туша вырвался радостный крик и, указывая шпагой на слона, в центре новой армии, который возвышался над всадниками, он вскричал:

— Радуйтесь, ребята! Это ваши союзники. Разве вы не видите французское знамя в руках черного воина, что сидит на спине этого слона?

Раздались восторженные крики — и французы с новыми силами бросились навстречу своему знамени.

Между тем Насер-Синг сидел в своей палатке, далеко от поля сражения, окруженный стражей и визирями своего двора, и принимал посланцев, которые ежеминутно простирались на пороге, отдавая отчет в битве. Но они скрывали правду из страха к царю и пересыпали свою речь бесконечными похвалами Божественной Тени.

— Пусть поспешат уничтожить горсточку этих пьяниц, и чтобы о них больше не было речи! — повторял субоб.

Между тем известие об истреблении их не приходило. Несмотря на страх, посланцы должны были признаться, что победа заставляла себя ждать и что французы так же живучи, как и акула-людоед, сердце которой, будучи вырвано, бьется в течение трех дней. Но они говорили, что французы будут скоро раздавлены, истолчены в порошок и выпиты, как несколько капель воды, лучезарным царским величеством.

Вдруг вошел умара, покрытый пылью, крича, что субоб в опасности: армия постыдно бежала, и победители находятся всего в нескольких саженях.

Насер привскочил с бешеным рычаньем.

— Что же делают вассальные принцы? — вскричал он.

— Войска набобов канульского, кадапского и других еще не выступали до сих пор, — сказал умара.

— Ах, негодные! — заревел король, скрежеща зубами. — Я велю с них с живых содрать кожу, посадить на кол и истереть жерновами. Пусть мне подадут моего слона и сейчас же принесут голову Музафер-Синга. Я брошу ее, вместо бомбы, этим дерзким французам; так как они дерутся из-за нее, то пусть же получат то, чего желают.

Он сел на своего слона и, окруженный стражей, бросился на вассальные войска. Он встретился с армией набоба кадапского, который предводительствовал сам.

— А, так вот ты, недостойный трус! — закричал он ему. — Так-то ты мне служишь: ты не осмеливаешься защитить знамя Могола и мое против таких презренных врагов!

— У меня только один враг — это ты, опьяненный кровью боров! — ответил набоб. — Нужно быть Насер-Сингом, чтобы думать, что преданность сына можно заслужить, уморив его отца побоями. Я поклялся убить тебя! Твое царство кончено, пьяный кровопийца!

— Стража, ко мне! — закричал субоб. — Разделайтесь с ним, привяжите к моему слону, чтобы он мог раздавить его шею ногами!

— Пуля долетит скорее, чем твои люди, — сказал набоб с оскорбительным смехом.

И с высоты своего слона он стал целиться, уперев в плечо карабин, выложенный слоновой костью и украшенный золотыми разводами. Он выстрелил и попал субобу прямо в сердце.

Насер захрипел, секунду оставался неподвижным, потом зашатался с открытым ртом и блуждающим взором; наконец темная масса его туловища, в пурпурных и золотых одеждах, согнулась и покатилась вниз со слона.

Его стража, пораженная ужасом, слабо пыталась отомстить за него. Набоб приказал отрубить голову побежденному.

Затем он побежал освободить Музафера, которого торжественно провозгласил субобом Декана и поднес ему еще трепещущую голову его дяди как залог власти, которую с этих пор никто не будет оспаривать.

Прежде всего Музафер возблагодарил Аллаха, повелителя судеб, обнял набоба, потом приказал насадить голову Насер-Синга на шест.

Теперь он занял место на великолепно убранном слоне, с которого скатился в прах его враг; и его повели через всю армию в сопровождении кровавого трофея.

Его приветствовали со всех сторон. На его пути бросали оружие, потрясали знаменами; и субоб, восстановленный в своем достоинстве, под тенью царского зонтика, который раскрыли над его головой, принимал с невозмутимым видом все эти почести.

Бюсси поехал навстречу царю, чтобы поздравить его. Вдруг среди индусской армии водворилась полная тишина, и все выстроились в две шеренги на пути молодого француза. Все толкались, приподнимались, чтобы увидеть победителя Женжи, почти сказочного героя, о котором столько говорили.

Он был очень бледен, ранен, едва держался в седле, но так величествен в своем темном мундире, с гордой и важной осанкой, с блеском лихорадочной битвы, который еще сохранился в его глазах, что в толпе пробежал восторженный шепот. И царь, охваченный внезапным волнением, сошел со своего слона и бросился к ногам представителя Франции.

— Ах! — вскричал он со слезами на глазах. — Тебе одному я обязан всем; я этого никогда не забуду, клянусь тебе!