Салабет-Синг торжественно вступил в Аурангабад; прошел уже месяц, а блестящие празднества по случаю его восшествия на престол все еще продолжали очаровывать всю область Голконды.

Под предлогом лучшей охраны города, на самом же деле, чтобы ежеминутно грозить ему своими пушками, Бюсси поместил свою маленькую армию в крепости, господствовавшей над страной. Во избежание всякого насилия он ввел среди солдат строгую дисциплину, чтобы поддержать в глазах индусов достоинство и значение французского воина. Но внутри крепости не было жилища, достойного того положения, которое должен был занять любимец царя, и Салабет предоставил себе удовольствие избрать ему резиденцию по своему вкусу.

Однажды, когда Бюсси сидел с Кержаном, его помощником в этом походе, к ним величественно подошел дворцовый хаджиб, постукивая о землю своей высокой серебряной тростью.

— Что нужно этому церемониймейстеру? — сказал Кержан.

Это был старец в роскошном платье: на голове у него был красный тюрбан, вышитый золотом; борода его была выкрашена пурпурной краской. Приложив руку ко лбу, он поклонился маркизу и сказал:

— Да здравствует властелин нашей судьбы! Угодно ли тебе следовать за мной, согласно желанию царя, туда, куда я должен отвести тебя?

— Здравствуй и ты! — сказал Бюсси. — Я покорнейший подданный его величества. Пойдемте со мной, Кержан, — прибавил он, обращаясь к своему другу. — Посмотрим, какой нам готовят сюрприз.

Во дворе их ожидала многочисленная свита, среди которой господствовало страшное смятение. Молодые люди вскочили на лошадей; хаджиб сел в свой паланкин; но трудно было восстановить порядок и вновь построить шествие. Выставившись наполовину из носилок, хаджиб размахивал руками и кричал во все горло; но его распоряжения терялись среди криков, топота и ворчания слонов, недовольных соседством лошадей, присутствие которых всегда раздражает их. Наконец порядок восстановился и шествие двинулось.

— Как! — сказал Кержан. — Царские кимвалы, герольды, слоны! Это великолепнее, чем у великого визиря.

— Если бы нужно было торопиться, то это была бы очень стеснительная обстановка, — сказал маркиз, смеясь.

Шествие вступило в узкие, круто подымавшиеся улицы; по обе стороны тянулись белые стены с редкими отверстиями, пересекаемые угловатыми тенями. Иногда дома сдвигались так близко, что слишком объемистые слоны ломали и почти сносили выступавшие из стен резные деревянные балкончики. По временам шествие выходило на прекрасные площади, усаженные тенистыми деревьями и освежаемые фонтанами. Затем потянулись широкие бульвары, окаймленные садами и дворцами.

Герольды, ехавшие впереди, что-то кричали, чего Бюсси не мог расслышать, находясь слишком далеко; но народ, попадавшийся навстречу, в изящных и пестрых костюмах, падал ниц.

— Что с ними такое? — сказал маркиз. — Чего ради они все бросаются на землю?

— Милый мой, вам воздают царские почести, — отвечал Кержан. — Кимвалы играют как для царя, так как Салабет не перестает твердить, что вы — его старший брат; что царь выше всего, но что Бюсси выше царя; что он получил свой трон от вас и своего дяди, Дюплэ, и что он ничего не предпримет без вашего одобрения.

— Примем эти почести во имя Франции; мы трудились только ради ее славы, — сказал Бюсси.

— Конечно, вы можете принять, потому что вполне этого заслужили; и царь хорошо понимает, что его трон держится только вами. Герольды, без сомнения, провозглашают по его приказанию, что к вам должны относиться, как к нему самому.

Шествие достигло площади, окруженной деревьями, в конце которой показался белый мраморный дворец. Он был так обширен и так великолепен, что Бюсси не мог удержать крика восторга. Благородство стиля и изящество размеров придавали этому дворцу невыразимую прелесть. Три этажа галерей возвышались один над другим, образуя нежные тени в маслянистой белизне мрамора. Галереи состояли из колонн и колонок, все более легких по мере того, как они подымались вверх; купола, восьмиугольные башни, стрелки, колоколенки грациозно возвышались над зданием; все было покрыто скульптурными украшениями и резьбой, прозрачной, как кружево.

Сводчатые ворота были выше триумфальной арки; их фасад был отделан эмалью цвета бирюзы и испещрен цветами и золотыми буквами, а внутренность свода была вызолочена фаянсом самых нежных оттенков. Над карнизом развевалось французское знамя, отороченное золотой бахромой; оно осеняло герб Бюсси скульптурной работы под короной маркиза. На серебряном шпиньке, в виде сваи, была прикреплена красная перекладина с тремя золотыми пряжками в древнем вкусе.

Когда Бюсси проходил под сводом, раздался пушечный выстрел, и опередивший его хаджиб встретил его у входа во двор. Склонив голову и скрестив на груди руки, он сказал:

— Опора Мира, да ниспошлет тебе Аллах свои щедроты! Милости просим в твой дворец.

— Вот поистине царский подарок! — вскричал Кержан, который, подняв голову и поворачиваясь во все стороны, не переставал любоваться. — Я думаю, что это — резиденция самого Великого Могола, Ауренг-Зеба; но говорили, что она разрушена. Каким же образом она могла обрести вновь всю свою свежесть в такое короткое время?

Вокруг почетного двора стояла толпа невольников, слуг, телохранителей; и все они пали ниц, когда появился господин. Затем, в сопровождении неутомимого хаджиба, маркиз и его друг бродили целые часы по дворцу, осматривая его чудеса. Им показали роскошные конюшни, с колоннами из порфира, в которых стояло множество лошадей самых лучших пород; хлева, полные белых быков и упряжных зебу; парк слонов, где Ганеза занимал лучшее место; узнав своего господина, он приветствовал его ласковым ворчаньем и хлопаньем ушей. Они обходили все дворы, сады, террасы, галереи, комнаты, опьяненные их чудесами, покуда наконец Бюсси, изнемогая от усталости, не бросился на диван в маленькой ослепительной зале, которая, бесспорно, стоила подробного изучения.

— Право, я устал восхищаться и останусь здесь, — сказал он. — Эта комната поистине волшебная. Признаюсь, я ничего не понимаю, где я нахожусь. Уж не попали ли мы внутрь алмаза?

— Я одурманен и ошеломлен, — сказал Кержан, опускаясь на подушки. — Это великолепие превосходит человеческую меру и кажется призрачным, так как невозможно его всего объять: здесь человек слишком мал перед своим произведением. Что касается того, что мы теперь видим, я это так же мало понимаю, как и вы; мне кажется, что я брежу.

Хаджиб с улыбкой потирал руки, читая на лицах обоих молодых французов выражение удивления.

— Благородные вельможи! — сказал он. — Мы получили эту новинку из Персии, и Свет Мира счастлив, что может представить своему прославленному брату работу в этом любопытном стиле: его называют «морганэз», и только персидские рабочие могут его выполнить.

Входивший в эту залу попадал как бы в сеть лучей: стены и потолок в виде купола, как бы струились, пылали; всюду переливался свет, преломляясь в бесконечной игре цветов. Цветы на коврах, цветные стекла окон, вставленные в прозрачные резные рамы из сандалового дерева, сверкали тысячами огней. Малейшее движение вызывало яркую игру света: подымались мерцание, молнии, искры; точно плавилось серебро, точно кто бросал пригоршни алмазов или плеяды звезд, точно солнце отражалось в воде.

Бюсси ради забавы шевелил пальцами, чтобы вызвать эту ослепительную игру. Он старался понять, каким образом происходило это волшебство; но нельзя было разглядеть устройства стен под этим беспрерывным мерцанием и невозможно было угадать, из какого материала они были сделаны.

— Ну, хаджиб! — скричал маркиз. — Открой нам секрет; мы никак не можем понять этой тайны.

Хаджиб выпрямился с гордым видом и, опираясь обеими руками на свою высокую трость, сказал:

— Солнце наших очей, вот в чем секрет: стены, посредством трудной, кропотливой работы, испещрены тысячами пластинок, подобных граням драгоценных камней и покрытых, при помощи особой смазки, сериха, маленькими трехугольными зеркалами, чрезвычайно чистыми и плотно скрепленными. Благодаря бесконечному взаимному отражению, чистые зеркала производят этот невероятный, ослепительный блеск алмазов и пламени.

— Это восхитительно! — сказал Кержан, ощупывая стену концами пальцев. — Боишься обжечься от прикосновения.

Хаджиб подал Бюсси золотой ключ и указал ему на ящичек из черного дерева с резьбой, который стоял на бархатной подставке.

— Соблаговоли открыть этот ящичек, — сказал он. — Он стоит твоего внимания.

Маркиз подошел к ящику. Золотая змея, изогнув свои кольца тонкой работы, лежала на крышке, свернувшись клубком. Хвост ее свешивался на один бок, а подвижная голова скрывала замок. Среди арабесок, которыми было испещрено дерево, было вырезано четверостишие. Бюсси прочел его:

Этот ящик заперт.

Ты не можешь знать, что там лежит: жемчуг, золото или простые вещи.

Однако, как говорят, змеи всегда ложатся на сокровища.

Если в ящике нет драгоценностей, то зачем же на крышке извивается змея?

Молодой человек улыбнулся и поднял голову пресмыкающегося. Ящик открылся. В нем заключалось, действительно, сокровище, так как он был наполнен доверху великолепными драгоценными камнями, самородками или отделанными, но без оправы. Рубины, изумруды, жемчуг, сапфиры, бирюза перемешивались с чудными голкондскими алмазами.

На крышке, с внутренней стороны, был прикреплен лентой свернутый пергамент. Бюсси взял его и развернул. Это была грамота, скрепленная царской печатью, которая делала его законным владельцем этого дворца с его землями, правами, доходами, невольниками, сокровищами и всем, что в нем заключалось. Он закрыл ящик с глубоким вздохом. Его ненависть ко всемогущему сопернику поколебалась при виде такого великодушия; ведь все эти богатства, все эти почести уравнивали его в правах с царицей. А между тем, кто их расточал ему, сам был для него препятствием, врагом.

Хаджиб открыл окно, и в широкое отверстие можно было видеть всю окрестность. Вид простирался до горизонта. Над ним сияло безоблачное небо.

Сначала расстилалось море зелени, в которой утопал город; мраморные террасы и дворцы казались островами; купола мечетей и тонкие минареты смело поднимались кверху, господствуя над всем этим сонмом деревьев, опоясанных светлой оградой с толстыми круглыми башнями. Далее за Аурангабадом, покрытая золотистой пылью, расстилалась холмистая равнина, с ее нивами, ручьями и горами, окрашенными на горизонте в цвет ляписа и аметиста.

Своим худым пальцем хаджиб указывал на любопытные здания: царский дворец, большую мечеть, резиденцию визиря, школы, базары, рынки. Легким движением руки он пробегал огромные пространства. Его прервал посланный, вошедший в комнату, Бюсси быстро обернулся и увидел царского пажа, который, подойдя к нему, опустился на колени и передал ему письмо.

«Приветствую тебя в твоем дворце, мой возлюбленный брат, — писал Салабет-Синг;— пусть вместе с тобой счастье перешагнет через его порог!»

Чрезвычайно растроганный, Бюсси долго стоял погруженный в размышления; затем он встал и вышел с небольшой свитой, чтобы поблагодарить царя.

Дорогой он заметил маленькую кучку туземцев, которые, казалось, роптали на одного гренадера; а тот спокойно удалялся, как бы поддразнивая их. Бюсси послал одного из своих телохранителей узнать, в чем дело.

— Этот гренадер сорвал апельсин через загородку сада, — сказал телохранитель, возвращаясь. — Садовник кричит, что он пожалуется генералу, который запретил брать что-либо бесплатно.

— Черт возьми, он прав! — вскричал Бюсси. — Ему будет оказана справедливость: приведите сюда гренадера.

Солдат подошел, еще с куском апельсина в руке.

— Правда ли, что ты сорвал этот апельсин?

— Да, — сказал виновный, опуская голову. — Мне хотелось пить; плод был как раз у меня под рукой, и я сорвал его.

— Разве ты хочешь, чтобы те, которые раздают царства, прослыли за воров? Я присуждаю тебя к уплате ста рупий за этот апельсин, который ты мог купить за одно су.

— Это справедливо; ты сделал нас достаточно богатыми, чтобы я мог заплатить за свою вину.

— Ну, так как ты сожалеешь о своей ошибке, то я беру на свой счет половину штрафа, — сказал Бюсси. — Но никогда не забывай, что я желаю, чтобы французов столько же любили за их вежливость, сколько боялись за их храбрость.