Слышится страшный шум. Раздаются и звон металла от ударов о щиты рукоятками сабель, и частый барабанный бой, и бряцание кимвалов, и крики целой армии, примешивающиеся ко всему этому гвалту.

Полная луна проливает свой свет на белый лагерь Маратов, где проснувшиеся воины стоят на коленях или прямо, по большей части в ночных одеждах, с поднятыми к небу глазами. Виднеются энергичные и тонкие лица, обрамленные взбитой бородой, расчесанной надвое снизу вверх.

Проделка Бюсси вполне удалась: враги поспешно бросились вспять защищать свои границы. Уже во многих стычках эта знаменитая маратская кавалерия, неистовство которой обыкновенно уничтожало все на своем пути, впервые не произвела никакого действия: непроницаемая стена картечи всегда останавливала ее натиск. Теперь вся армия соединилась с королем Балладжи-Рао во главе, на расстоянии одного дня ходьбы от французов, и решительная битва была неизбежна. Но в данную минуту угрожает всем и волнует все умы опасность более важная, чем битва: астрологи предсказали, что Раху, бестелесное чудовище, поглотит луну.

Весь этот шум подняли ради того, чтобы испугать и прогнать его от своей жертвы, которая плывет по прозрачному небу, убегая, совсем бледная и испуганная. Но жадный дракон уже настигает, а его черная пасть уже схватила край чистой и блестящей выпуклости, кусает ее своими острыми зубами и выедает ее. Чандра не может больше ускользнуть, Раху не выпустит ее, он пожрет ее, погружая, таким образом, мир во мрак.

И со всех сторон сыплются ругательства и проклятия, смешанные с ропотом отчаяния, который усиливается по мере того, как светило исчезает между челюстями чудовища.

— Прочь, прочь, отвратительный вампир! Злой дух дал тебе предательски проскользнуть среди богов, пока они бурлили море!

— Бесчестный вор! Ты украл у них немножко амриты бессмертия, чтоб не умереть.

— Но два глаза неба, золотой и серебряный, узнали и выдали тебя.

— Тогда взбешенный Вишну отрубил тебе голову, и она катится в пространстве, далеко от твоего тела.

— И ты постоянно преследуешь тех, кто выдал тебя, чтобы отомстить, пожрав их.

— Сожги ему язык, Чандра, разлей по его нечистым деснам такой едкий яд, чтобы ужасный Раху принужден был убежать, воя от боли и снова выкинув тебя в небо.

Когда настала полная тьма, шум еще увеличился, крики усилились, кимвалы и барабаны бешено звенели и стучали.

Но вдруг этот шум покрыл сильный голос, который напоминал рыканье чудовища, пожиравшего луну. Горизонт осветился — и красные, как раскаленные уголья, шары просвистели в воздухе: французы обстреливали маратский лагерь.

Поражение было полное. Суеверный страх сменился более ужасным состоянием оцепенения, которое лишило этих полунагих, затерянных в темноте людей всех способностей. Они даже не знали, в какую сторону бежать, благодаря беспрерывной пальбе, которая окутывала их облаками дыма. «Вдыхали только дым и огонь», — говорили они впоследствии.

Когда Раху изверг снова луну, она осветила французские штыки на том месте, где только что был лагерь. Мараты, которые еще занимали его, были убиты или взяты в плен, все остальные разбежались. Балладжа-Рао, в одной рубашке, спасся только благодаря лошади, которая попалась ему на пути и на которую он вскочил.

Эта победа, разбивавшая старинную славу маратских воинов, погрузила их, может быть, в первый раз, в мрачное уныние, и когда Балладжа-Рао понял, что французский генерал не расположен был отдыхать, а продолжал свой поход на Пуну, он предложил мир.

Бюсси охотно согласился. Горя нетерпением увидеть Салабет-Синга, до которого до сих пор не мог добраться, он решил сам переговорить с царем о мире. Оставив командование Кержану, он повернул к лагерю субоба, который, по обыкновению, представлял из себя целый походный город.

Когда маркиз вошел в царскую палатку, Салабет быстро вскочил и бросился к нему.

— Ах, Газамфер! — вскричал он. — Твои победы над маратами составляют венец нашей славы! Счастлив царь, у которого есть такой защитник; охраняемый твоей рукой, он может не бояться судьбы.

— Не будем говорить обо мне, — сказал взволнованный Бюсси. — После всех милостей, которыми ты меня осыпал, я должен просить у тебя на коленях прощения, что не сумел разгадать такое сердце, как твое.

— Так, значит, ты наконец любишь меня? — вскричал царь, в порыве очаровательной доброты раскрывая свои объятия маркизу. — Вот эта моя самая большая победа! Ты не знаешь, как ты заставлял меня страдать и как мучительно было для меня принимать все от человека, который ненавидит меня. Знаешь ли, что я готов был отдать мое царство, чтобы растопить этот лед, который виднелся в твоем взгляде, и заставить заблистать в нем горячий луч дружбы, который светится сегодня. Злой, ты не понял, что я знал твою тайну и что я был счастлив, что мог наконец выразить мою признательность жертвой, достойной тебя.

— Ах! Я был безумцем, слепцом и глупцом: чем больше очарование твоей личности притягивало меня к тебе, чем более ты выказывал себя достойным любви, тем сильнее терзала меня ревность.

— Да, ты даже думал меня убить, — сказал царь. — В выражении твоего лица была начертана смерть, когда я пришел к тебе, полный нетерпения принести тебе счастье.

— Это правда, — сказал Бюсси. — У меня была эта ужасная мысль. И всю мою жизнь я не буду в состоянии искупить ее.

— Замолчи, это забыто! — сказал царь. — Кроме того, я отомщен, так как заставил тебя страдать несколькими днями больше: однако, запечатывая письмо моей печатью, которое я хотел дать тебе сначала открытым, я не мог удержаться от слез при мысли, что я продолжу твое горе. Но я сделал все, чтобы просветить тебя и успокоить; больше я ничего не мог сделать. У нас не принято говорить мужчине, будь это хоть брат, о женщине, которую он любит. Между тем, несмотря на все эти обычаи, я не раз называл тебе Радию, мою любимицу, чтобы вызвать твое сердце на откровенность и показать тебе, что мое было занято. Но ты не понял меня.

— Я недостоин твоего прощения, — сказал маркиз. — Мои проступки так важны, что тяжесть их давит меня. Несмотря на твою великодушную доброту, они оставят тень в моей душе.

— Ты еще не знаешь меня, Газамфер, если думаешь, что я буду злопамятен относительно тебя. Дружба для меня редкая и священная вещь, которую ничто не поколеблет. Я добровольно подал ее тебе, и всю, так что моя бесконечная благодарность к тебе ничего не могла прибавить к ней. И ты видишь, что друг забыл о царе; я не спрашиваю, что привело тебя ко мне и что это за бумаги ты принес.

— Это — предложение мира от Балладжи-Рао, — сказал маркиз. — Я велел предупредить Ругунат-Дата, чтобы он пришел сюда, и, согласно твоим распоряжениям, заключим условия.

У входа в палатку показалось красивое и кроткое лицо брамина.

— Он любит меня, визирь, и это благодаря тебе! — вскричал царь. — Ты можешь просить у меня за это какой угодно милости!