Бюсси еще не совсем оправился, но рана уже не представляла больше опасности; и он не хотел дольше оставаться в незнакомом месте, где чувствовал, что его окружает вражда. Брамин Ругунат-Дат больше не приходил, Бюсси видел только могольского доктора, который почти безмолвно ухаживал за ним.

Так как царица покинула дворец, то ничто не удерживало больше маркиза. К тому же его отпуск кончился уже много дней тому назад; и он стал скучать по службе. Итак, несмотря на сильную слабость, он объявил о своем намерении уехать на рассвете, до жары.

В ожидании наступления утра, он прилег, совсем одетый, на подушки. Наик стоял на коленях у его постели, подперев руками подбородок, и молча бодрствовал.

— Итак, Наик, нам пригодится расстаться? — сказал маркиз, открывая глаза.

— Ненадолго, господин, — ответил Наик. — Скоро ты снова увидишь меня, как собаку, слишком преданную для того, чтобы ее можно было потерять. Ничто больше не может оторвать меня от тебя.

— Как странно! Разве ты никого не любишь? Разве у тебя нет ни жены, ни родителей? Значит, на тебя обрушились все несчастья?

Наик покачал головой:

— Самое большое несчастье для человека, обреченного на отверженную жизнь, это — сознание этой жизни, — сказал он. — Чтобы страдать от позора, нужно понять его; и самый слабый луч знания, который освещает мрак нашей жизни, есть самое большое несчастье для нас. Увы! Эта роковая искра загорелась во мне. В то время, как подобные мне попрятались в своем унижении, я поднялся и плакал.

— То, что ты мне говоришь, до крайности трогает меня! — воскликнул Бюсси. — С тех пор, как я тебя знаю, ты кажешься мне удивительным существом. Ты говоришь, что ты самое низкое и презренное создание, а я нахожу в тебе только нежные и возвышенные чувства. Тебе суждено жить в невежестве, а ты выражаешься с каким-то изяществом и даже с поэзией. И, не отрицай, я застал тебя за чтением книги. Что это значит? Разве ты меня обманываешь?

— Я валувер, господин.

— Валувер! Что это такое?

— Валуверы — это ученые нашей касты. Их называют также в насмешку браминами парий. Это — правители и наставники несчастных, которые не заслуживают даже названия человека. Но чаще всего они только увеличивают их бедствия и притесняют их, отнимая и то немногое, что они имеют, чтобы жить на их счет в пьянстве и праздности. Несмотря на это, среди них встречаются и добрые, имеющие некоторое подобие образования. У одного из них я научился тому немногому, что знаю. Умирая, он указал на меня, как на своего заместителя, и завещал мне свое единственное имущество, книгу, которая составляет все мое богатство.

— Ту, которую ты читал? — спросил Бюсси.

— Да, господин. Эта книга — мой отец и моя мать; это — моя возлюбленная, моя родина. Она же научила меня страдать.

— Что же это за книга?

— Это — сочинение одного пария. Но этот пария, единственно в силу своего ума, поднялся на такую высоту, что даже те, которые нас так жестоко ненавидят, прозвали его «божественный пария». Но я боюсь утомить тебя, господин, — прибавил Наик.

— Нет, нет, ты говоришь очень хорошо, а я люблю поучиться. Кто был этот пария?

— Валувер. Он удалился со своей сестрой в глубь леса, недалеко от города Мадуры. Они питались дикими плодами и кореньями. Он с таким жаром отдался учению, что ничто не могло отвлечь его. В то время коллегия Мадуры славилась во всем Индостане. Это было страшное святилище, которое принимало в свои недра только избранных студентов. По существу, все касты без исключения имели туда доступ, но ни у одного пария не возникло безумного желания переступить священный порог. «Божественный» Тиру-Валувер однако думал об этом. Испуганная сестра не могла убедить его оставить эту мысль, но заставила его отложить ее осуществление. «Поучись еще, — говорила она, — ведь к тебе будут вдвое строже». Тем не менее он решился. Однажды утром он вышел из лесу, где жил, достиг Мадуры и уверенным шагом углубился под своды храма науки. Экзаменаторы приняли его холодно и строго спросили его, откуда он и кто он такой? «Я пария, — ответил он, — но боги одарили меня умом, который поставил меня наряду с его лучшими созданиями. Я не могу жить как пленник, в оковах предрассудков, сдерживающих ум человека, чтобы унизить и поработить его; я сознаю свое достоинство и чувствую, что имею право занять место среди ученых и мудрецов». Его допустили к экзаменам. Но, желая исключить из своего сословия пария, экзаменаторы подвергли его самому мелочному испытанию в течение сорока дней. Он был неуязвим. Пария не только отвечал на все вопросы, но даже осветил их с разных сторон и открывал новые точки зрения. Судьи были поражены, что им приходится слушать с любопытством, смешанным с восхищением. Экзамен был для них поучением; и они в конце концов признали, что новоприбывший превосходит их в знании. Пария был единодушно принят и, год спустя, стал честью сословия, к которому он принадлежал. Его удостоили звания президента, которое он сохранил за собой до конца жизни. Вот, господин, история парии Тиру-Валувера. Его книга нравственных поучений, которую я постоянно перечитываю, сделала из меня человека; но в то же время она открыла мне вполне мое жалкое положение.

— Подумай лучше, Наик, о примере, который он тебе подает, как о способе выйти из этого жалкого состояния.

— Я не обладаю его гением, господин; и до сих пор никогда даже самая слабая надежда не озаряла моего печального существования. Но теперь я больше не несчастен: благодаря тебе, я могу прервать безмолвие, в котором умирал мой ум; счастливая встреча с тобой спасает меня.

— Ну, так я рад, что выручил тебя, сам того не подозревая! — сказал Бюсси. — Но, заговорившись с тобой, я совсем забыл о времени: вот уже наступает день и приглашает нас в путь.

Наик выбежал и доложил маркизу, что ведут его лошадь, совсем оседланную.

— Так отправимся! — сказал молодой человек, поднимаясь. — Положим конец этому гостеприимству, столь странному, что мне даже не с кем проститься, уезжая.

Пария прицепил Бюсси шпагу, которую ему возвратили накануне, заткнул ему за пояс пистолеты и поправил шарф, который поддерживал еще слабую раненую руку.

Бюсси подошел к лошади, которую паж держал под уздцы. Но в ту минуту, как он собрался вскочить в седло, он с удивлением увидел, что за лошадью следует целый караван навьюченных верблюдов. Каждого из них вел раб; а во главе каравана шел человек простого вида и плотного сложения, с ларцом в руках.

— Что это такое? — воскликнул Бюсси.

— Подарки от царицы, — ответил новоприбывший. — Верблюды нагружены дорогими тканями, оружием и драгоценностями. Верблюды и рабы также принадлежат тебе; но это — драгоценнее всего.

В то же время он поднял крышку ларца, в котором заблестели драгоценные камни.

— Однако, — продолжал он, — если тебе кажется, что это — недостаточная плата, ты можешь сам назначить…

Но он не успел кончить, как Бюсси, красный от гнева, бросился к нему и схватил его за горло.

— Плата! Ты осмелился произнести подобное оскорбление! — воскликнул он. — Но это будет твоим последним словом: ты заплатишь за него жизнью!

При виде смешной физиономии несчастного индуса, выражавшей ужас и мольбу, маркиз повел плечами и сильным движением швырнул беднягу так, что тот покатился на несколько шагов среди разбросанных драгоценностей.

— Ты не прав, сын мой, наказывая слугу, который был только покорным орудием, — произнес голос.

Бюсси оглянулся и увидел брамина Ругуната-Дата, который прокладывал себе дорогу среди толпы верблюдов и испуганных рабов.

— Черт возьми! Я очень рад вас видеть, отец мой! — сказал Бюсси голосом, дрожавшим от гнева. — Вы, который, ничего не зная, считаете мою страну варварской, может быть, объясните мне, почему в вашей стране благодарят за услугу оскорблениями и, провожая гостя, расплачиваются с ним, как с лакеем?

— Во всем этом скрывается тайна, которую я не уполномочен открыть тебе, — сказал Ругунат-Дат. — Но в подарках нет ничего оскорбительного; у нас в обычае принимать щедроты царей.

— В нашей стране от женщины ничего не берут, — возразил гордо Бюсси. — Знайте же, что шпага французского дворянина принадлежит всем слабым; и он был бы обесчещен, если бы не помог им в опасности. Ваша царица ошибается, если думает, что должна мне что-нибудь. Вы можете ей это передать.

Поднялся ропот среди рабов и подошедшей стражи, потому что они никогда не слыхали, чтобы кто-нибудь говорил таким презрительным тоном со священной особой брамина. Но Ругунат-Дат жестом прекратил волнение. Между тем Бюсси вскочил в седло и, не оглядываясь, быстро удалился.