1. История Карин

Бракосочетание Германа Геринга, студента Мюнхенского университета, и Карин фон Кантцов, урожденной баронессы фон Фок, состоялось 23 февраля 1922 г., и вокруг этого события было сложено впоследствии много легенд. Они возникли потому, что романтическая любовь окончилась трагедией, а в поведении Геринга после ранней смерти жены произошли резкие перемены, замеченные многими. К тому же он никогда не мог ее забыть и установил в своей жизни нечто вроде культа умершей, которому настойчиво следовал, стараясь сохранить многие, даже незначительные вещи, напоминавшие о ней. Карин оказывала на Геринга сильное и благотворное влияние, утрата которого (как говорят) коренным образом изменила и его жизненные взгляды, и его роль в политике. Он был готов разбиться в лепешку, стараясь приобрести власть и деньги, чтобы обеспечить достойную жизнь вместе с ней, но когда он получил все это — она умерла; власть и деньги были у него в руках, но никто не мог дать ему доброго и умного совета, как следует с ними обойтись, чтобы не запачкаться в грязи политической и повседневной жизни. Милая скромность и внутреннее достоинство Карин всегда служили ему примером — и вот ее не стало… Говорили также, что Карин проницательно и безошибочно разбиралась в политике и в людях, что злобная жестокость нацистов вызывала у нее отвращение, и что будь она жива, вряд ли ее муж оказался бы замешанным в их преступления.

Карин родилась и воспитывалась в Швеции. Ее родителями были барон Карл фон Фок, происходивший из древнего шведского аристократического рода, и Гульдин Бимиш, вышедшая из старинной английской семьи, имевшей родственников в Швеции. Предки барона Фока были рыцарями и солдатами. Многие поколения этой семьи, известной со времен средневековья, сражались за королей и владели землями сначала в Германии, потом в Прибалтике (которую завоевали, сражаясь за Тевтонский орден) и, наконец, осели в Швеции. Их девизом было: «Верная служба — наша профессия!» Что касается Гульдин, то среди ее предков, живших и владевших поместьями и в Ирландии, и в Англии, и в Швеции, было немало людей, известных своим интеллектом и художественным вкусом. Ее мать (т. е. бабушка Карин) имела поместье близ Стокгольма и была хозяйкой литературного и общественного салона, известного в шведской столице.

Гульдин Бимиш и Карл фон Фок (в то время лейтенант шведской гвардии) сочетались браком в Стокгольме в сентябре 1880 года. После этого у них родилось пять дочерей: Фанни (которая вышла замуж за графа фон Моллендорф), Эльза, оставшаяся незамужней, Мэри, ставшая женой графа Эрика фон Розена, известного путешественника и исследователя, владевшего замком Рокелстад; Карин, вышедшая замуж за лейтенанта Нильса фон Кантцов, а затем расставшаяся с ним по обоюдному согласию, и Лили, ставшая женой художника.

Старшая из сестер, Фанни, писала в своих воспоминаниях, что Карин (родившаяся 23 октября 1888 года) с детства отличалась редкой способностью: она «чувствовала» душевное состояние других людей, особенно их озабоченность и плохое настроение, умела разгадывать недобрые замыслы и планы и иногда точно предсказывала события, происходившие потом через много дней. Видимо, эти знания, которыми она редко делилась, лежали у нее на душе тяжелым грузом и стали со временем причиной серьезной сердечной болезни, первые признаки которой проявились еще в молодости.

Через два года после брака с Нильсом фон Кантцов у Карин родился сын Томас, и вскоре они всей семьей переехали в Париж, где муж стал учиться в прославленной французской военной академии Сен-Сир, куда его направило посольство Швеции. После окончания учебы семья вернулась в Стокгольм; это произошло как раз накануне начала Первой мировой войны.

Что-то случилось во время пребывания супругов в Париже, какое-то событие омрачило их жизнь и стало причиной отчуждения. По словам Фанни, Карин была рада оказаться снова вместе с родителями, а между тем в ее поведении стало все сильнее проявляться беспокойство, внутренняя неустроенность и чувство одиночества. Она начала выезжать в свет, завела много знакомств, но было заметно, что в душе она страдает от одиночества. Она попыталась отвлечься, занявшись искусством; известные художники и писатели стали гостями в ее доме, посвящали ей стихи, картины и музыку, прославляя как одну из самых красивых женщин Швеции. Действительно, ей была свойственна незаурядная, одухотворенная красота, освещаемая ожиданием удивительного и великого озарения или события, которое обязательно должно произойти. Такое бывает с некоторыми людьми; их надежды кажутся иллюзорными, а между тем они имеют под собой некую совершенно реальную, хотя и необъяснимую основу и глубоко укореняются в душе. Карин не выглядела несчастной, но ее терзали одиночество и ощущение внутренней пустоты. В этот период жизни она и встретила Германа Геринга. К тому времени ее брак с Нильсом фон Кантцов превратился в пустую формальность; они стали просто партнерами по совместной жизни и относились друг к другу с полным безразличием. Любовь Геринга и его обаяние (пока что — не более того!) привлекли ее возможностью изменить судьбу и разорвать узы, связавшие ее с посредственным и неинтересным человеком.

Что касается Геринга, то здесь нужно вспомнить особенности его детства: он тогда не знал нежной материнской любви и был долгое время разлучен со своей матерью, воспитываясь у чужих людей. Хотя он и относился к матери с должным уважением, но и это чувство было омрачено впечатлениями от любовного романа, который Франциска и фон Эпенштейн разыгрывали в течение пятнадцати лет на глазах у детей. Теперь, встретив Карин и полюбив ее, Геринг бессознательно искал в ней черты женственности и ласкового материнства, по которым соскучилась его душа. Его восхищала красота Карин, его очаровывала ее страстность, присутствовавшая и в нем; благодаря этому они быстро сблизились и легко поняли друг друга. Ему льстила возможность породниться с ее знатной семьей (имевшей, к тому же, германские корни). Но он поставил Карин одно условие: чтобы она развелась с мужем. Вся его душа восставала против повторения ситуации, существовавшей когда-то между его матерью и Эпенштейном; он хотел простых и ясных отношений. Карин согласилась бы жить с ним, и не получая развода, так как по закону ее сын Томас, при любых обстоятельствах, оставался с ее мужем, а не с ней, но Герингу совсем не нравилась мысль об очередном «любовном треугольнике», оскорблявшая его представления о чести. Пример унизительной «дружбы», существовавшей между его отцом и Эпенштейном, навсегда врезался в его память, и теперь он не желал повторения роли одного из них. Позже, после прихода нацистов к власти, Геринг пользовался в германском обществе репутацией верного семьянина, и это отличало его от других фигур из окружения Гитлера (например, от Геббельса), не считавших для себя обязательным придерживаться моральных ценностей, существовавших до 1933 г.; пожалуй, это способствовало популярности Геринга среди немцев, склонных прощать ради этого «толстяку Герману» многие другие его слабости.

Но вернемся к Карин: ее родители не были богатыми людьми; хорошим состоянием владели только сестры Фанни и Мэри, удачно вышедшие замуж. Поэтому невеста не принесла Герингу большого приданого, но его это не огорчило. Все же вопрос о том, как жить дальше, возникал сам собой: теперь появилось множество причин, по которым Геринга уже не могла устроить судьба профессионального летчика, работающего на заштатных шведских авиалиниях; например, нужно было учитывать то, что увлечение Карин отставным германским офицером (который был моложе ее на пять лет), не имевшим ни гроша в кармане, произвело неприятное впечатление на общество, поставив под угрозу репутацию ее семьи.

Карин жила с мужем и сыном в небольшом доме на одной из тихих улиц Стокгольма; Геринг как-то получил приглашение к ним на обед. Это событие запомнилось Томасу, сыну Карин, вспоминавшему о нем так: «Отец был совершенно захвачен рассказами гостя, а мать не сводила с него глаз; чувствовалось, что она в него влюблена!»

Говоря о своих отношениях с Герингом, Карин сказала своей сестре Фанни: «Мы — как Тристан и Изольда, опьяненные любовным напитком!» Да, любовь опьянила Карин. Чтобы быть вместе со своим возлюбленным, ей пришлось уйти от мужа. Геринг снял небольшую квартиру, в которой они поселились; временами там было страшно холодно, и денег — не то чтобы не хватало, но вечно было в обрез, так что пришлось отказаться от многих привычек и слабостей. Пришлось расстаться с сыном, который только изредка приходил к ним в гости, меньше встречаться со знакомыми, не одобрявшими ее поведение, — и Карин все это терпела! Ради чего, спрашивается? Ради любви… Стоит сказать, что ее муж, Нильс фон Кантцов, не проявил ни злобы, ни гнева в связи с ее уходом и продолжал выплачивать ей ежемесячно немного денег. Так что «любовный треугольник» все-таки возник, помимо воли его участников. Теперь уже никто не может сказать, что именно переживал каждый из них. Карин не зря упомянула героев Вагнера, эмоциональная музыка которого волновала послевоенное поколение немцев, столкнувшихся с ужасами войны, но не пожелавших расстаться со своими идеалами. Геринг тоже любил творчество Вагнера, и это была, наверное, единственная черта, роднившая его с Гитлером. Гитлер любил оперу «Риенци», полную мотивов общественной борьбы, а Герингу нравилась опера «Тристан и Изольда», рисовавшая страдания влюбленных, отвергнутых обществом. Судьба уготовила обоим будущим нацистским вождям мрачный конец, вполне в духе Вагнера, хотя композитор, создавая бессмертный финал «Гибель богов», конечно, не имел в виду ни Геринга, ни Гитлера, живших после его смерти; он только провозгласил идею великого предназначения германской нации, которую они развили и истолковали по-своему. Печальной была и судьба любви Карин к своему «германскому рыцарю».

 

2. Эдельвейс — цветок гор

Впрочем, тогда, в 1921 г., до финала было еще далеко. Геринг представлял собой, с точки зрения людей света, ничтожного выскочку, собравшегося жениться на красивой, интеллигентной и достойной женщине, — даме из благородного шведского общества, которая, как это ни странно, не отвергла его наглые притязания и даже занялась его культурным воспитанием. Они посетили вместе множество музеев и выставок — и не для того только, чтобы поглазеть на картины и скульптуры. Карин сумела пробудить в своем возлюбленном понимание настоящей красоты, попутно научив его отличать дорогие и прославленные произведения от претенциозных копий и подражаний. После этих уроков у Геринга навсегда осталась склонность к творениям великих мастеров прошлого, которая нашла потом достаточно уродливое выражение в коллекционировании предметов искусства, добытых сомнительными путями.

Знакомство с высоким искусством имело и другое важное значение: Геринг понял, что для него теперь недостаточно оставаться просто бравым летчиком, настроенным против несправедливостей Версальского договора. Он и раньше, бывая в замке барона Эпен-штейна, восхищался предметами искусства, а теперь Карин открыла ему глаза, показав, почему они действительно достойны восхищения. Ее рассказы нашли живой отклик в его душе: он легко увлекался тем, что ему нравилось, и смело шел к цели, не боясь препятствий, уверенный в себе и в том, что для него «все закончится хорошо»; он был законченным «эгооптимистом», игравшим эту роль до конца жизни.

Геринг и Карин иногда бывали в доме ее родителей. При доме был сад, а в нем — небольшая скромная церковь, принадлежавшая совершенно незначительной христианской секте, основанной бабушкой Карин. И секта, и церковь назывались одинаково — «Эдельвейс». В Швеции любят этот цветок, растущий в горах, у кромки снегов, и обозначают его именем все «высокое» и «передовое». Карин и Геринг находили в церкви уединение; здесь можно было побыть в тишине и послушать музыку. Постепенно они познакомились с «сестрами» ордена «Эдельвейс», одной из которых оказалась принцесса Мари-Элизабет цу Вид; она сочувственно отнеслась к влюбленным и оказала им покровительство, представив Геринга некоторым влиятельным людям из общества. В памяти Геринга маленькая церковь Эдельвейс осталась как место тишины и умиротворения, надежный приют от трудов и опасностей мира.

Общаясь с Карин, Геринг остро почувствовал пробелы в своем образовании, и влюбленные решили расстаться — временно, пока Герман будет учиться в Мюнхенском университете. Разлука должна была стать испытанием для их чувств; кроме того, жених должен был определиться, какую же профессию он изберет в жизни. Так Геринг снова оказался в Мюнхене, в доме матери, но прошло совсем немного времени, как там же очутилась и Карин: ей стало одиноко, она почувствовала, что не может жить без возлюбленного.

Матери Геринга понравилась невестка из Швеции, и она сразу посоветовала ей оформить развод с первым мужем: она знала по собственному опыту, что в Германии без этого невозможно создать новую семью — не то что в Швеции, где люди не придают этому значения. Пришлось Карин отправиться обратно в Стокгольм, чтобы оформить развод с Нильсом, который и не думал возражать; но сын Томас остался у него. Тем временем Геринг, как заправский студент, стал посещать лекции по истории и политологии; одним из первых учебных курсов, которые ему пришлось одолеть, стала история освободительной войны против Наполеона в 1813–1815 годах.

И вот, 23 февраля 1922 г., в Мюнхене, состоялась эта свадьба. Со стороны жениха присутствовали его мать, сестры и братья; со стороны невесты — старшая сестра Фанни (графиня Моллендорф) с дочерью Дагмар. По ее словам, праздник прошел в чинной, но сердечной обстановке. Был обед; выпили за Германию, положение которой никак не улучшалось; спели песню про «Дойчланд». Взоры всех были прикованы к Карин, выглядевшей как принцесса из сказки в своем белом подвенечном платье и в венке из белых роз. Перед ней стоял свадебный букет из темно-красных гвоздик, перевитых бело-зеленой (цвета рода фон Фок) и бело-красной (цвета рода Геринг) лентами. Молодой летчик, знакомый Геринга, зачитал поздравление от фронтовых друзей, содержавшее слова: «Мы всегда знали, что наш командир взлетит выше всех!» Потом бывший адъютант Геринга, Карл Боденшатц, служивший теперь в рейхсвере, спел романтическую песню под аккомпанемент лютни. У жениха в петлице был цветок эдельвейса — память о Стокгольме.

Молодожены провели медовый месяц в Альпах, в охотничьем домике в местечку Гохкройт, близ австрийской границы, и это были счастливейшие дни в их жизни, когда они забыли обо всех неприятностях и опасностях мира, прошлых и будущих. Так хорошо было карабкаться по горам и любоваться восхитительными горными видами. Геринг и Карин полюбили свой домик в горах и решили сохранить его за собой, хотя бы на время.

Занятия в университете не слишком увлекали Геринга, но утешало то, что он завел там себе новых друзей — среди тех, кто, как и он, не смирился с существованием Веймарской республики и мечтал о возвращении Германии ее былой славы. Он оставался монархистом, но в душе таил недовольство кайзером, покинувшим своих солдат и удалившимся в ссылку. Так или иначе, но книги валились у него из рук: ведь Карин оставалась в Гохкройте, и ему приходилось одному коротать свободные часы.

Странно, но он не вступил ни в одну из нацио-нал-патриотических организаций, которых возникло множество и в Мюнхене, и по всей Баварии. Было бы вполне естественно, если бы он проводил время среди бывших фронтовиков, вспоминая прошедшее и готовясь к будущему, когда их снова позовут служить своей стране. Да они и так не теряли времени даром, добившись права ходить (в определенные часы) в форме, а потом — и при оружии. Так что хотя рейхсвер и стал малочисленным, в стране существовал немалый резерв вооруженных людей в виде милиции (которую называли «черный рейхсвер») и национал-патриотических организаций.

Но Геринг пока что оставался один, не испытывая желания исполнять чужие приказы и маршировать с винтовкой на плече. Вот если бы ему предложили занять официальный пост — тогда другое дело! Но кто мог ему это предложить? Вокруг слонялось без дела предостаточное количество героев прошедшей войны, и никто не спешил использовать их таланты.

В это время в Мюнхене стало упоминаться имя Гитлера, но оно не вызвало сначала интереса у Геринга. Да и с какой стати мог его заинтересовать бывший ефрейтор, какой-то австриец, служивший добровольцем в баварской армии! Правда, он был награжден «Железным крестом» 1-й степени, но что такое «железный крест» ефрейтора для бывшего командира авиакрыла «Рихтгофен», награжденного высшими орденами страны! Гитлер был главой партии, называвшейся «НСДАП» — но в Мюнхене было полно таких партий и националистических организаций!

Геринг мог бы пойти служить в «Добровольческий корпус» — полувоенную организацию бывших офицеров, придерживавшихся правых взглядов. Отряды корпуса выступали против «изменников родины» — социал-демократов и коммунистов, а также воевали за целостность Германии, когда Польша, при содействии западных держав, хотела отторгнуть от нее ряд территорий. Геринг слышал обо всех этих событиях, находясь за границей; разлад и неурядицы, одолевавшие Германию, причиняли ему страдания, но постепенно он как-то отдалился от этих распрей и не испытывал желания вмешаться в борьбу. Карин открыла ему новый мир, казавшийся заманчивым: мир семейных радостей, красоты и искусства, и он был не прочь в него вступить. Наверное, он мог бы достигнуть многого, посвятив себя авиации: ведь он уже имел в этой области и опыт, и международную известность; он не сомневался, что найдет способ разбогатеть, и вполне вероятно, что он обеспечил бы себе благополучие, и не вступая в союз с Гитлером. Вот только власть, которой наделил его Гитлер, не могла быть завоевана в одиночку. Встреча с Гитлером в ноябре 1922 г. изменила жизнь Геринга, направив ее по новому пути.

 

3. В путь за «огненным колесом»

В то время правительство Баварии проводило независимую (и даже оппозиционную) политику по отношению к центральному правительству Германии, находившемуся в Берлине. Бавария входила в состав Германии, но называлась «Свободное государство Бавария». Весной 1919 г. там была провозглашена «Баварская советская республика», но она просуществовала недолго, так как была разгромлена отрядами Добровольческого корпуса, прибывшими из других частей страны. Утвердившееся после этого правительство республики Бавария вело переговоры о союзе с Берлином, но разногласия так и не были устранены.

Осенью 1922 г. в Германии существовало немало политиков, призывавших «очистить страну от предателей» (т. е. от центристов и левых, принявших В 1918 г. условия мира, продиктованные Западом), а затем свергнуть Веймарскую республику и провозгласить монархию. Подобные настроения были сильны в Баварии, и Гитлер являлся одним из тех, кто особенно рьяно призывал сделать Мюнхен «цитаделью для защиты национальных интересов».

Чтобы захватить власть, Гитлер предполагал использовать «штурмовые отряды» («штурмабтайлунген» или «СА») нацистской партии, созданные на базе нескольких подразделений Добровольческого корпуса. Их численность достигала тогда нескольких тысяч человек, но военная подготовка была слабой. Нацистам был нужен авторитетный и опытный военный руководитель, способный возглавить отряды СА и превратить их в серьезную военную силу. Герман Геринг как нельзя лучше подходил для этого поста.

Геринг впервые увидел Гитлера на одном из митингов в Мюнхене, которые в то время возникали по всякому поводу и были обычным явлением. Ораторы от разных партий произносили гневные речи, толпа слушала, потом все расходились. В тот раз в конце митинга все стали требовать, чтобы выступил Гитлер, но Гитлер отказался. «Он прошел мимо меня, — вспоминал потом Геринг, — и сказал кому-то из своих спутников: «Что толку выкрикивать протесты, если нет ни малейшей возможности претворить их в жизнь!» Эти слова меня поразили: я чувствовал то же самое и был готов сказать об этом вслух».

После этого случая Геринг пришел на митинг, организованный НСДАП, и там услышал, как Гитлер повторил эти слова с трибуны. На следующий день он явился в штаб-квартиру нацистов и имел разговор с Гитлером. Они сразу же сошлись в том, что «Версальский договор — это позор для Германии, и его нужно отменить!» После этого Гитлер сделал предложение бывшему капитану авиации: заняться реорганизацией СА. Он сразу нашел ключ к сердцу Геринга, сказав, что уже давно ищет на этот пост такого умелого руководителя, как бывший командир прославленного подразделения «Рихтгофен». Геринг не стал вникать в особенности политической программы НСДАП; ему была нужна работа, соответствующая его способностям и знаниям, и он ее получил. На всякий случай он сказал, что подумает и посоветуется с женой; Карин не возражала. Они купили небольшой дом в пригороде Мюнхена и обставили его новой мебелью. Наконец-то они могли жить вместе.

Через два месяца Геринг приступил к работе, заключавшейся в том, чтобы «превратить орду дикарей (по определению Гитлера) численностью в 11 тысяч человек в организованную и боеспособную воинскую часть, беспрекословно выполняющую приказы своих командиров и Адольфа Гитлера». «Сначала я комплектовал отряды из молодых и честолюбивых членов партии, готовых отдавать военной подготовке все свое свободное время. Затем я попытался искать добровольцев среди рабочих», — вспоминал Геринг позже. Вскоре его работа пошла быстрее, потому что стали поступать финансовые пожертвования.

Так прошел год, наметились первые успехи. Геринг отчитывался за все сделанное перед Гитлером, чувствуя себя во многом с ним на равных. Первый марш вновь обученных частей состоялся в январе 1923 г. Отряды, уверенно держа строй, прошли по улицам Мюнхена и прибыли на Марсово поле, где Гитлер выступил с речью и вручил знамена подразделениям; потом, с песней и под знаменами, штурмовики промаршировали через центр города. 1923 г. принес с собой новые потрясения. В стране началась жесточайшая инфляция, грозившая привести экономику к полному крушению. Стало нечем платить репарации странам-победительницам, были сорваны поставки угля из Рурского бассейна во Францию, и тогда французское правительство объявило о решении оккупировать Рур, чтобы обеспечить поставки в счет погашения долга. Франция и Бельгия ввели в Рур свои войска, и это вызвало огромное возмущение во всей Германии, давно не переживавшей такого унижения. Немцы, позабыв о внутренних раздорах, с редким единодушием проклинали французов и готовились отразить их интервенцию. На этом фоне роль Геринга и его отрядов СА резко возросла. Эти формирования, уже представлявшие собой реальную военную силу, Гитлер был готов двинуть на поддержку рейхсвера, если французы выйдут за пределы Рура.

Сохранилась фотография Геринга, сделанная в то время (она потом получила широкое распространение в Германии как почтовая открытка). На ней командир СА изображен в блестящем черном плаще, перетянутом офицерским ремнем с портупеей; на левом рукаве — повязка со свастикой, на голове — стальной шлем с белой кокардой, на шее — орден «За заслуги» на ленте. Он стоит в уверенной и свободной позе, заложив руки в карманы, как человек, умеющий руководить и отдавать приказы. Когда-то в детстве он представлял себя «генералом буров», и вот его мечты начали сбываться: у него под ружьем находилось не меньше людей, чем у некоторых генералов рейхсвера; формирования СА также превосходили по численности и выучке военизированные отряды других националистических организаций. В Германии их все узнавали по их коричневой форме (заимствованной у Добровольческого корпуса) и круглым фуражкам-каскеткам со свастикой; фуражки напоминали о форме австрийской императорской армии, а свастика стала символом НСДАП, введенным по предложению поэта и журналиста Дитриха Эккардта, автора призыва «Германия, пробудись!», ставшего боевым кличем нацистов. Так состоялось второе явление свастики в жизни Геринга.

Командование рейхсвера, считая отряды СА своим резервом, наблюдало за их деятельностью и поддерживало с ними связь. В штабе Баварского военного округа за связь со штурмовиками отвечал капитан Эрнст Рем, желавший полностью подчинить СА рейхсверу (и своему командованию), назвав их «милицией»; но Гитлеру эта идея не понравилась, и он ее отверг.

Геринг без устали тренировал штурмовиков, выводя их в леса, окружавшие Мюнхен; вот когда ему пригодились выучка и опыт, полученные в военной школе и в 113-м пехотном полку! Он не особенно вникал в политическую деятельность Гитлера; он ставил себе целью сделать военную карьеру, и его манила власть, возможности которой он почувствовал. Что же касается Гитлера, то для него Геринг стал настоящим «даром небес», потому что он легко и уверенно создал надежную военную основу для достижения его политических целей.

Геринг и Карин неплохо устроились в своем небольшом домике на окраине Мюнхена. На втором этаже были владения Карин, изящная мебель, картины, китайские вышивки, ковры и белая фисгармония придавали комнатам неповторимое очарование. Первый этаж занимал рабочий кабинет Геринга и небольшая уютная спальня. Красивые окна зеркального стекла в свинцовых переплетах, выходившие в сад, наполняли комнаты веселым блеском. Отдельная лестница вела наверх, в мансарду, где был устроен камин и стояла простая прочная мебель — стол и стулья. Именно эта «верхняя гостиная» в доме Геринга и стала местом, где Гитлер проводил совещания со своими ближайшими соратниками. Здесь бывали: Дитрих Эккардт, Герман Эссер, Эрнст Ханфштенгль, Макс Аманн, Рудольф Гесс и даже Альфред Розенберг. Эти весьма колоритные (хотя и достаточно одиозные, а то и зловещие) фигуры еще появятся на последующих страницах; пока скажем только, что Эккардт был издателем газеты «Фолькишер беобахтер» («Народный наблюдатель») — главного печатного ордена нацистской партии; ему помогал Розенберг — выходец из Прибалтики, считавшийся идеологом национал-социализма. Ханфштенгль, совладелец известной в Мюнхене издательской фирмы, закончивший Гарвардский университет в Америке, был личным другом Гитлера и его советником по связям с прессой; Гесс, «фолькс-дойче» (немец, родившийся за границей), учился в Мюнхенском университете, как и Геринг; Аманн служил в Первую мировую войну вместе с Гитлером и был тогда его командиром.

Вот что писал позднее Ханфштенгль о своих встречах с Герингом: «Геринг и Гесс были близкими помощниками Гитлера. Я очень скоро понял, что Геринг является, пожалуй, самой любопытной фигурой из окружения нашего «вождя». Он прибыл в Баварию не так давно, найдя здесь самое безопасное убежище для таких националистов, каким был он сам. Он не был интеллектуалом, но поступил в Мюнхенский университет и посещал лекции Карла фон Мюллера, читавшего курс «Освободительная война против Наполеона». Гесс тоже был слушателем этого курса, и оба они, как и я, стали сторонниками Гитлера, прослушав одну из его речей.

Геринг по характеру был законченный «кондотьер» — настоящий «солдат удачи», увидевший в нацистской партии средство, дающее возможность преуспеть в жизни и удовлетворить свое тщеславие. Тем не менее, он привлекал к себе своей общительной и открытой манерой поведения, и я сразу почувствовал себя с ним «на дружеской ноге». Мы очень скоро перешли на «ты», во многом благодаря женам. Карин Геринг, у которой мать была ирландка, происходила из состоятельной шведской семьи и представляла собой настоящую леди, очаровательную и образованную; она и моя жена Хелен сразу сблизились и нашли много общих тем для разговоров.

Геринг с юмором и не без легкого презрения отзывался о группе баварцев, окружавших Гитлера, считая их ограниченными провинциалами, шайкой любителей накачиваться пивом и таскаться с рюкзаком по городу. Он прибыл сюда из «большого мира», повидал войну, получил от кайзера орден «За заслуги», и это давало ему право судить кое о чем свысока.

Они с Карин жили душа в душу, несмотря на то, что большую часть денег для семейного бюджета давала она; у них был дом в пригороде Мюнхена, Оберменциге, неподалеку от дворца Нимфенбург; там, в мансарде, Геринг устроил нечто вроде «приюта заговорщиков», украшенного и обставленного в «готическом» и «германском» стиле, разумеется, с батареей громадных оловянных пивных кружек в шкафу у стены.

Геринг был любителем покрасоваться и напустить на себя важный вид. Помню, однажды я увидел его в одном из мюнхенских кафе: он сидел за столом и старательно вправлял себе монокль под бровь, а преуспев в этом, оглянулся вокруг с видом напыщенного и глупого превосходства, который эта штука обычно придает любителям пользоваться ею. Я еще верил тогда в «идеалы партии» и упрекнул его: «Дорогой Герман, — сказал я ему, — ведь ты — член партии, выступающей, по идее, за рабочий класс; если ты будешь строить из себя прусского «юнкера», то от нас разбегутся все рабочие!» К моему удивлению, он меня не обругал, а молча, с пристыженным и смущенным видом, снял монокль и поспешно сунул его в карман.

Гитлер находил Геринга полезным, но к его поведению и домашним порядкам относился с легким цинизмом. Однажды вечером он заехал к нам прямо из Оберменцига и, рассказывая о визите к Герингам, не удержался и передразнил их разговоры. «У них там — настоящее любовное гнездышко, — сказал он Хелен с гримасой и ловко передразнил ласковое воркование Карин. — Милый Герман — то, да милый Герман — это! Вот у меня никогда не было такого дома, и никогда не будет!» — заключил он и, перейдя на шутливо-сентиментальный тон, повторил слова героя из оперы «Риенци»: «У меня одна любовь — Германия!»

Скажу еще, что у Герингов был садовник по имени Грейнц, неприятного вида субъект, которого я сразу невзлюбил и который вел себя подозрительно. Он изображал из себя преданного члена партии, не к месту выкрикивая лозунги и тараща глаза с видом глубокого усердия. Я ему не доверял. «Слушай, Герман, — сказал я Герингу однажды, — готов поставить хоть сто марок, но этот парень, Грейнц, подослан полицией!» — «Ну что вы, Путци, — вмешалась Карин, — он такой милый, старательный, и такой отличный садовник!» — «Потому он и старательный, что он — шпик!» — ответил я и оказался прав.

Геринг и Гесс не выносили друг друга, между ними установились отношения соперничества, которые Гитлер использовал, искусно натравливая одного на другого. Это были люди совершенно противоположного темперамента, и хотя они оба служили летчиками во время войны, это их не сблизило, а наоборот, обострило их неприязнь. Геринг был человеком действия и не любил партийных «теоретиков», таких как Гесс, Розенберг и Геббельс».

Говорят, что наши недостатки — продолжение наших достоинств. Ханфштенгль подметил и достоинства, и недостатки Геринга: его целеустремленную деловитость, ограниченную соображениями практической пользы, и его честолюбие, переходящее в тщеславие. Но наиболее интересен в приведенном рассказе пример с Карин и садовником: оказывается, Карин утратила в Германии свой редкий дар «угадывать злые намерения людей», который приписывала ей сестра Фанни. Бедная Карин, очаровательная любительница китайских вышивок, мечтательница и идеалистка! Никого она не разгадала: ни шпиона, укрывшегося под маской садовника, ни Гитлера, сосредоточившего в себе все мировое зло и ставшего причиной гибели ее мужа.

О самом Геринге нечего и говорить: он с готовностью стал под знамя Гитлера, объявив себя его преданным помощником. Через несколько дней после встречи с Гитлером, состоявшейся в штаб-квартире НСДАП, он принес ему клятву верности (таков был порядок, принятый у нацистов и роднивший их то ли с бандитской шайкой, то ли с тайным орденом посвященных) и стал полноправным членом партии. Он поверил Гитлеру и проникся его идеями (хотя и ставил на первый план сугубо практические цели). Как и многих немцев, Геринга увлекло то, что Гитлер не ограничивался громкими призывами и проклятиями в адрес врагов, а предложил программу реальных действий, включавшую насущные и очевидно необходимые требования, обеспечивавшие строительство «новой Германии». Какой должна была стать в действительности «новая Германия», знал, наверное тогда только сам творец программы, но его речи звучали убедительно и увлекали многих.

Для Геринга настало время выбора дальнейшего жизненного пути. В те годы он встретил двух людей, повлиявших на всю его судьбу, и оказался на распутье (подобно кому-то из своих давних предков, прусских рыцарей, отправившемуся странствовать в поисках счастья и остановившемуся в раздумье перед вещим камнем, от которого расходились три дороги).

Он мог бы продолжить карьеру профессионального летчика, и это был бы совсем неплохой выбор — но он отказался от него ради Карин. Карин открыла перед ним новый мир — мир семейных радостей, любви к искусству и к знаниям. В таком случае можно было попытаться закончить университет. Это была хорошая возможность изменить себя, но менять себя — дело совсем не легкое; решиться на это иногда труднее, чем надумать изменить мир. Геринг, повинуясь честолюбию и обстоятельствам, выбрал третий путь — путь верного последователя Гитлера, за которым после этого он шел послушно, не осмеливаясь протестовать, до самого конца жизни. Как истинный «солдат удачи», он положился на судьбу, не представляя себе, куда приведут его безумные идеи «фюрера», сделавшего своим символом свастику — зловещее «огненное колесо», древний знак неистовых и недобрых сил.