Сержант Мисковски

Едва грохнул выстрел, сержант Мисковски с воплем «ложись!» бросился на путевое полотно и потянул за собой напарника. Над ними пронесся шквал свинца. Мисковски закрыл голову руками, и тут же над ними просвистела вторая волна автоматных пуль.

Напарник выставил перед собой мешок.

– Нет, миллионом не прикроешься, – шептал он.

Огонь прекратился так же внезапно, как и начался, но Мисковски выждал еще не меньше минуты, прежде чем осторожно поднять голову. Напарник осторожно выглянул из-за мешка.

– Что будем делать? – прошептал Мисковски. – Пойдем к вагону?

– Нет уж, к черту, – прошептал в ответ напарник. – Не понимаю, что происходит. Проклятье, от этого дерьма вовеки форму не отстираешь.

Туннель теперь казался вдвое темнее, чем раньше, а тишина просто-таки давила на уши. Мисковски, скорчившись за мешком с деньгами, мысленно поблагодарил Бога и за то, и за другое.

 

Райдер

Райдер шел по проходу, и пассажиры провожали его застывшими от ужаса глазами. Казалось, они даже не дышали. Уэлком стоял спиной к Райдеру, наполовину высунувшись наружу через заднюю дверь. Стекло двери было разбито, под ногами Уэлкома хрустели осколки. Ствол его автомата шевелился, ощупывая туннель, словно усики какого-то диковинного насекомого. На лице Стивера, сидевшего на скамейке рядом с Уэлкомом, при виде Райдера отразилось облегчение, но Райдер видел, что Стивер ранен. На правом рукаве его плаща, чуть ниже плеча, быстро расплывалось влажное темное пятно.

Райдер встал над Стивером и вопросительно взглянул на него.

– Ничего, – пробормотал Стивер. – Думаю, прошло навылет.

– Сколько пуль?

– Одна. Я мог бы приложить его, – он похлопал по лежавшему на коленях автомату, – но там ни черта не видать. Это он дал очередь, – Стивер кивнул на Уэлкома.

Райдер кивнул и выглянул в туннель через плечо Уэлкома. Туннель выглядел совсем безжизненным, сумрачные опоры превращали его в колдовской подземный лес. Конечно, там где-то прятались люди, много людей, но ни одного было не видно.

Он отодвинулся от окна. Уэлком возбужденно дышал.

– Ты без разрешения бросил пост, – сказал Райдер. – Вернись на место, в центр вагона.

– Иди ты… – огрызнулся Уэлком.

– Вернись на свое место.

Уэлком резко повернулся, его автомат коснулся груди Райдера, и тот через плащ ощутил пустоту автоматного дула. Райдер смотрел сквозь прорези маски прямо в глаза Уэлкому.

– Возвращайся на место, – медленно сказал он.

– Пошел ты со своими приказами! – буркнул Уэлком, но Райдер уже понял, что тот подчинится. Уэлком опустил автомат. На этот раз схватки не будет. Пока не будет.

Протиснувшись мимо Райдера, Уэлком вразвалку прошел в центр вагона. Райдер подождал, пока он снова занял свой пост, откуда мог видеть всех пассажиров, потом опять окинул взглядом туннель. Никакого движения. Он подсел к Стиверу.

– Ты уверен, что был только один выстрел?

Стивер кивнул.

– Потом Уэлком дал две очереди. В ответ были выстрелы?

– Нет, был только один выстрел, и все.

– У кого-то сдали нервы. Или мозги, – сказал Райдер. – Сможешь управиться с автоматом?

– Да я вроде и управляюсь, разве нет? Больно немного, но это чепуха.

– Не думаю, что это повторится, но мы обязаны сдержать слово. В конце концов, на этом ведь все и держится – они должны знать, что мы выполняем свои угрозы, понимаешь?

– Понимаю, конечно, я не идиот, – сказал Стивер.

– А кто говорит, что ты идиот?

– Считаешь, надо пристрелить одного из заложников? – спросил Стивер.

– Естественно. Можешь выбрать сам, если хочешь. Стивер пожал плечами:

– Да мне все равно.

Райдер наклонился к ране Стивера. Кровь продолжала сочиться сквозь дырку в рукаве плаща.

– А потом я займусь твоим плечом. Справишься?

– Конечно.

Райдер пошел к центру вагона. Кто? Старик? Алкоголичка? Вероятно, это были бы минимальные потери для человечества… Нет. Выносить моральные суждения не входит в его боевое задание.

– Вы. – Он наугад ткнул пальцем. – Встаньте.

– Я? – Голос дрожит.

– Да, – сказал Райдер, – вы.

 

Дэнни Дойл

Дэнни Дойлу грезилось, что он ведет поезд метро по очень странной линии. Сам рельсовый путь был в порядке, но вот окружающий ландшафт непривычный – деревья, озера, холмы, все залито солнечным светом. Много станций, на перронах народ, но останавливаться не нужно. Замечательная поездка: контроллер до упора, все сигналы зеленые, душа поет.

Видение тут же рассеялось, когда из туннеля донесся выстрел, а уж когда забил автомат, Дэнни и вовсе вжал голову в плечи. Потом он увидел мокрое пятно на синем плаще амбала, и его едва не вырвало. Он не выносил вида крови, вообще не выносил зрелища любого насилия, ну разве что кроме футбольных матчей, да и то по телевизору, когда не слышно ударов по телу. Говоря по правде, он был трусоват, что для ирландца считалось почти противоестественным пороком.

Когда главарь преступников ткнул пальцем, он решил было не вставать, но побоялся ослушаться. Может быть, палец бандита указывал вовсе не на него, да теперь, после того как он переспросил, обратного хода не было. Ноги стали совершенно ватными, в голове мелькнула мысль: надо упасть. Бандит увидит, какой я беспомощный, и велит сесть на место. Но он боялся, что они раскусят эту хитрость и обозлятся еще больше. Хватаясь за поручни, он побрел к центру вагона. Когда поручни кончились, он обеими руками вцепился в одну из центральных стоек и замер – сквозь прорези маски на него смотрели холодные серые глаза главаря террористов.

– Ты машинист, верно? Ты-то нам и нужен.

Во рту у Дэнни скопилось такое количество слюны, что ему пришлось дважды сплюнуть, прежде чем он смог говорить.

– Пожалуйста, не убивайте меня.

– Пошли за мной, – поманил главарь. Дэнни еще крепче вцепился в стойку:

– Не за себя прошу: жена, пятеро детей. Жена больная, то в больницу, то обратно…

– Кончай ныть. – Бандит оторвал Дэнни от стойки. – Твое начальство хочет, чтобы ты, когда дадут ток, подкатил обратно к станции те девять вагонов.

Он схватил Дэнни за руку и потащил к задней двери вагона. Здоровяк поджидал их у двери. Дэнни старался не смотреть на его окровавленный рукав.

– Пойдешь в кабину второго вагона, – сказал главарь, – и будешь ждать указаний из Башни.

Дэнни пытался заглянуть в глаза главаря, видневшиеся в прорезях маски. Они ничего не выражали. Главарь рывком раздвинул боковую дверь. Дэнни схватился за ручки.

– А как я поведу поезд без ключей и тормозной ручки?

– Они пришлют тебе новый комплект.

– Терпеть не могу работать чужой тормозной ручкой. Знаете, у каждого машиниста личная…

– Делай, что говорят! – В голосе бандита впервые зазвучали нотки нетерпения. – Ну, давай. Пошел!

Дэнни вгляделся в туннель:

– Я не могу. Там лежит кто-то. Старший диспетчер, кажется. Мне придется переступить через него. А я не могу смотреть…

– Так закрой глаза! – посоветовал бандит, толкая Дэнни в спину.

Дэнни вдруг вспомнил, как они с ребятами шалили перед первым причастием. Неужто за это его карает Господь? Господи милостивый, я не хотел. Вытащи меня отсюда, и я буду самым благочестивым и преданным Твоим слугой. Больше никаких дурацких шалостей, клянусь, хотя я и тогда не имел в мыслях оскорбить Тебя. Ни прегрешения, ни лжи, ни нечестивого помысла… Господи всемогущий, я стану творить добро, жизнь моя отныне будет исполнена веры…

– Вали отсюда! – сказал главарь.

 

Анита Лемойн

За долю секунды до того, как палец главного бандита указал прямо на нее, Анита Лемойн впервые в своей жизни ощутила смутный трепет… «Помни, что все мы смертны!» – Придурок-телеведущий неизменно повторял эту фразу всякий раз, когда заканчивал мастурбировать. Испуганно моргнув, она перестала таращиться на этого латиноамериканца с внешностью итальянского любовника. Глаза ее перебегали с толстухи, пытавшейся закрыть собой двух своих мальчишек, на старую пьянчужку: грязная кожа, сплошь покрытая какими-то отвратительными струпьями, мутные, белесые глаза, шамкающий рот… Господи!

Помни, что и ты тоже смертна! Нет, это еще не смерть, конечно, – просто напоминание о том, что наступит день, когда и ее собственное тело начнет расползаться, упругие груди обвиснут, кожа станет дряблой и сморщится – вот и конец веселой игре, за которую вдобавок так хорошо платили! Она занялась этим ремеслом, когда ей едва стукнуло четырнадцать, а сейчас ей уже под тридцать. Стало быть, пора подумать о будущем. Итак, квадратная толстуха-мамаша и старая пьянчужка – словно два пути, которые судьба предлагает ей пройти. Пьянчуга – та уже, можно сказать, одной ногой в могиле, это и слепому видно. А вот эта пышечка… Как насчет нее?

Анита попыталась представить себе эту жизнь – небось с утра до вечера копошится, словно хлопотливая мышь, в своей безупречно чистой тесной квартирке, экономит каждый цент, бегает по распродажам, старясь купить что-то по дешевке, вечером, усталая, валится в постель, молча терпит, когда ее из года в год трахает один и тот же мужик, убирает, стирает, варит, подтирает своим мальчишкам сопливые носы.

Вот так вот. Две жизни, две судьбы – и обе для нее хуже смерти. Может, подкопить еще самый чуток деньжат да открыть магазинчик? Пусть небольшой, но свой собственный, куда такие же девчонки, как она, станут забегать за продуктами или за всякой мелочевкой. Учитывая, как мы, шлюхи, швыряемся деньгами, дельце наверняка окажется прибыльное. Как же она всегда швырялась деньгами! Вспомнить хотя бы шикарную квартиру, которую она снимает… А ее тряпки, а километровые счета из баров, а безумные чаевые, которые она имеет обыкновение оставлять? Помни, что и ты смертна!

Но на жест главаря вдруг откликнулся машинист – несчастный идиот! Она снова стала искать взглядом своего брюнета. Тот с интересом разглядывал машиниста, который на подламывающихся ногах брел к выходу, судорожно цепляясь за поручни, чтобы не упасть. Да брось его, смотри на меня, посмотри на меня! Точно услышав, он повернулся к ней. Она снова изобразила чарующую улыбку, облизала губки, быстро глянула на его ширинку и сразу стыдливо отвела глаза. Стопроцентное попадание – это было видно невооруженным глазом. Слава богу, подумала Анита, авось пронесет. Уж если мне достаточно только глянуть на мужика, чтобы он мигом съехал с катушек, значит, волноваться пока не о чем.

Помни, что ты тоже смертна – слышишь, ты, белая задница?

 

Сержант Мисковски

– Что будем делать? – Мисковски лежал, прижавшись щекой к грязной шпале. Мешок валялся рядом. – Двинемся дальше?

– Черт возьми, откуда мне знать! – прошипел напарник. – Знать бы, кто это пальнул? Узнаю – на кусочки порву, можешь мне поверить.

– Так что будем делать? – нетерпеливо повторил Мисковски.

– Я простой патрульный, а ты – сержант. Тебе и решать.

– Я не твой сержант, – огрызнулся Мисковски. – И потом – какие тут сержанты, когда вокруг полно высокого начальства! Мне тоже нужен приказ.

Напарник приподнял голову:

– В дверях кто-то стоит. Видишь? Две головы. Нет, три…

Мисковски, привстав на локтях, осторожно выглянул из-за мешка.

– Они открыли заднюю дверь. Разговаривают… – Он замер. – Смотри, один спрыгнул!

На путях смутно маячила какая-то фигура. Человек выпрямился, обернулся к вагону, затем очень медленно, шаркая, двинулся вперед.

– Похоже, он направляется к нам, – хрипло прошептал сержант. – Приготовь-ка револьвер, слышишь? На всякий случай. Точно – он идет к нам.

Мисковски, не сводивший глаз с неясной фигуры, направлявшейся в их сторону, не заметил, как в проеме двери вдруг снова возник чей-то смутный силуэт. Яркая вспышка ослепила его, бредущая по туннелю фигура вдруг словно споткнулась, сделала еще несколько неуверенных шагов вперед и рухнула на землю. По туннелю прокатилось гулкое эхо выстрелов, от которого, казалось, содрогнулись стены.

– Господи, помилуй, – дрожащими губами прошептал Мисковски. – Да тут настоящая война!

 

Том Берри

Увидев, как машинист, спотыкаясь, бредет к задней двери вагона, Том Берри зажмурился и махнул рукой, останавливая такси – конечно, такси, Господи ты боже мой, не на поезде же ему удирать отсюда! На всех парах он помчался в Виллидж, где в своей тесной берлоге, с разбитым паркетом его дожидалась Диди.

– Я ничего не мог поделать, уверяю тебя. Абсолютно ничего, – прямо с порога выпалил он, едва она открыла дверь.

Диди втащила его внутрь, порывисто обвила его шею руками. Похоже, она была вне себя – целовала, тормошила его, чуть не плача от страсти и облегчения.

– Знаешь, единственное, о чем я тогда мог думать – слава богу, они выбрали машиниста, а не меня!

Всхлипывая, она осыпала его поцелуями. Потом потащила к постели, на ходу срывая с него одежду. После этого поспешно разделась сама.

Уже позже, когда они лежали рядом, слишком усталые, чтобы говорить, крепко обнявшись, так что их переплетенные ноги были похожи на причудливую монограмму на простыне, он сделал еще одну попытку объяснить Диди, что произошло:

– Я служил не тем хозяевам. Но теперь я сбросил с себя оковы рабства и готов отдать всего себя революции.

Она как будто вся заледенела:

– Выходит, ты сидел там с заряженной пушкой за пазухой – и ничего не сделал?! – Диди поспешно отодвинулась, монограмма на простыне распалась. – Трус! Предатель! Ты ведь давал присягу защищать права людей – и предал их!

– Но послушай, Диди, – залепетал он, – их же было четверо против меня одного! И у них у всех были автоматы!

– Во время Великого похода воины Красной армии бросались на гоминьдановцев с ножами! Кидали в них камнями, шли в рукопашную – а ведь у тех тоже были автоматы!

– Послушай, Диди, остынь – я ведь не китайский коммунист, а просто одинокая полицейская свинья. Стоило мне только пальцем пошевелить, и эти реакционеры пристрелили бы меня на месте.

Он потянулся, чтобы обнять ее. Но Диди передернуло от отвращения, она поспешно вскочила с постели.

– Ты трус! – ткнув в него дрожащим пальцем, гневно объявила она.

– Нет, Диди. С точки зрения диалектики я поступил абсолютно правильно, отказавшись пожертвовать своей жизнью ради власти и собственности правящих классов.

– Но ведь из-за тебя были грубо попраны права человека! Твой священный долг, долг полицейского офицера, защищать эти права – а ты забыл об этом!

– Так ведь полиция – это всего лишь репрессивная машина, одно из щупалец капиталистического спрута! – заорал он. – Копы таскают для правящих классов каштаны из огня, в котором горит измученное тело рабоче-крестьянского класса. Долой свиней, разве не так?

– Ты нарушил свой долг. Это из-за таких, как ты, полицейских прозвали свиньями. Обидев этим настоящих свиней!

– Диди, опомнись! Что случилось с твоим мировоззрением? – Он умоляющим жестом простер к ней руки. Диди, отпрянув, метнулась в угол и, увязнув по щиколотку в беспорядочной куче пластинок, заняла боевую стойку.

– Диди! – взывал он. – Ты же моя боевая подруга! Мы же товарищи по оружию!

– Временный народный суд рассмотрел твое дело, товарищ Предатель, – резко повернувшись, она наставила на него его же собственный револьвер, – и вынес вам смертный приговор!

Она нажала на спусковой крючок. Прогремел выстрел, и комната Диди распалась на куски и исчезла.

Машинист был мертв.

 

Окружной инспектор

Снайпер спецназа, находившийся в туннеле, сообщил о перестрелке. Первой реакцией окружного инспектора было недоумение.

– Не понимаю, – сказал он комиссару. – Мы же успели вовремя.

Комиссар побелел:

– Они издевались над нами! А я-то рассчитывал, что они будут соблюдать свои собственные условия!

Окружной инспектор еще раз восстановил в памяти доклад снайпера.

– Кто-то выстрелил в них первым. Преступники как раз выполняли свои условия.

– Кто выстрелил?

– Пока неясно. Снайпер сказал, что звук напоминал Револьверный выстрел.

– Безжалостная публика, – покачал головой комиссар. – Да, эти ребята не в игрушки играют. Кровожадные убийцы…

– Этого следовало ожидать. Как я понимаю, они дали нам понять, что выполнят все свои угрозы. Лучше поскорее выполнить их требования.

– А где те двое с деньгами?

– Снайпер сказал, что они были уже совсем недалеко от поезда. Они были почти у цели, когда началась стрельба.

– Ваши дальнейшие действия?

Мои действия? – подумал начальник полицейского участка.

– Осталось шестнадцать заложников – вот что надо учитывать в первую очередь.

– Да, – согласился комиссар.

Окружной инспектор взял микрофон, связался с Дэниэлсом и приказал передать преступникам следующее: деньги на путях, задержка вызвана недоразумением. Потом следует извиниться и сообщить, что теперь понадобится немного больше времени, чтобы выполнить все их требования.

– Вы довольны? – спросил окружной инспектор. – Офицер полиции лижет задницу убийцам.

– Спокойнее, – сказал комиссар.

– Спокойнее? Они ставят музыку, а мы под нее пляшем. У нас тут целая армия с автоматами, гранатометами и компьютерами, двое ни в чем не повинных людей убиты, а мы по-прежнему лижем им задницу?!

– Спокойно!

Окружной инспектор прочел на лице комиссара зеркальное отражение собственной злобы и страдания.

– Извините, сэр.

– Все в порядке. Мы еще свое возьмем. Они тоже нам спляшут – вот увидите.

– Может быть, – пробормотал начальник полицейского участка. – Скажу вам только одно, сэр: – когда все это закончится, я уже никогда не буду таким, как раньше. Я хочу сказать: из меня уже не получится нормального копа.

– Спокойно, – повторил комиссар.

 

Артис Джеймс

Машиниста убил тот самый человек, которого он подстрелил, или думал, что подстрелил. Но Артис Джеймс не знал об этом. Он сидел, прижавшись к опоре, с того самого момента, когда в ответ на его выстрел в туннель низверглась лавина автоматного огня. Совершенно случайно он выглянул из-за опоры как раз в ту секунду, когда машинист – он различил полосатую спецодежду – спускался на пути. Несколько секунд спустя раздался выстрел, и Артис снова откинулся к стене. К тому времени, когда он, собравшись с духом, опять высунулся из-за опоры, машинист уже рухнул на рельсы, в нескольких ярдах от неподвижного тела старшего диспетчера.

Артис, прижавшись спиной к опоре, осторожно достал рацию и, прижав микрофон к губам, вызвал штаб. Ему пришлось трижды давать сигнал, прежде чем ему ответили.

– Мы плохо вас слышим, патрульный. Громче, пожалуйста!

– Я не могу громче, они слишком близко, – прошептал Артис.

– Громче, пожалуйста!

– Докладывает патрульный Артис Джеймс. Я в туннеле, рядом с захваченным вагоном.

– Хорошо, так слышно немного лучше. Продолжайте.

– Только что они застрелили машиниста. Вывели на пути и застрелили.

– Боже! Когда это случилось?

– Минуты через две после первого выстрела.

– Какого еще первого? Проклятье, ведь был же приказ не стрелять! Кто стрелял?

Артиса как обухом по голове ударили. Это не я стрелял! Боже, если машиниста убили из-за того, что я выстрелил первым…

– Как слышите, патрульный Джеймс? – спросил штаб. – Значит, вы говорите, кто-то выстрелил в вагоне?

– Да! Нет… Я же и говорю, – заспешил Артис. Кажется, пронесло, парень, о господи, кажется, пронесло… – Нет, кто-то выстрелил по вагону.

– Кто?!

– Не знаю. Стреляли откуда-то позади меня. Может, и попали. Точно не знаю.

– Проклятье! Машинист мертв?

– Не двигается. Что мне делать?

– Ничего. Ради всего святого, не делайте ничего.

– Вас понял. Продолжаю ничего не делать.

 

Райдер

Райдер принес из своего саквояжа в кабине машиниста перевязочный пакет. Стивер уже успел раздеться. Плащ и пиджак были аккуратно сложены на сиденье. Райдер помог Стиверу расстегнуть пояс для денег, затем разорвал набухший кровью рукав, снял с него рубашку. Массивный торс Стивера был сплошь покрыт густыми завитками темных волос. Райдер мельком выглянул в окно: машинист лежал лицом вниз, темные пятна на его форменной тужурке показывали, куда попали пули Стивера.

Райдер присел рядом со Стивером и обследовал рану. Из входного отверстия сочилась кровь; там, где пуля вышла, крови было гораздо больше. Тоненькие струйки крови были почти незаметны под густой порослью волос.

– Вроде чистая, – сказал Райдер. – Болит?

Стивер помотал головой. Райдер порылся в металлической коробке с лекарствами и извлек пузырек с дезинфицирующим раствором.

– Сейчас забинтую. Это все, что можно пока сделать.

– Валяй. – Стивер пожал плечами.

Смочив две салфетки, Райдер осторожно промокнул рану, потом обтер кровь с руки Стивера. Намочил еще две салфетки, наложил на рану и тщательно забинтовал руку. Стивер стал одеваться.

– Не слишком затянул? А то онемеет.

– Ерунда, – ответил Стивер. – Почти не чувствую.

Убедившись, что Стивер оделся, Райдер спрятал индивидуальный пакет и двинулся обратно к кабине. На ходу отметил безмолвный обмен страстными взглядами между Уэлкомом и девчонкой в мини-юбке; на скулах у него заходили желваки, однако он не остановился и не сказал ни слова. Лонгмэн преградил ему дорогу:

– Где машинист?

– Машинист мертв.

Войдя в кабину, он плотно прикрыл за собой дверь. Динамик неистовствовал. Нажав педаль, Райдер включил микрофон:

– «Пэлем Сто двадцать три» вызывает Центр управления. Прием.

– Ах ты ублюдок! За что вы убили машиниста?

– Вы подстрелили одного из моих людей. Я предупреждал, что за этим последует.

– Кто-то нарушил приказ и выстрелил. Это просто ошибка! Свяжись вы сразу со мной, и его не пришлось бы убивать.

– Где деньги?

– Рядом с вагоном.

– Даю три минуты на доставку. Прием.

– Ублюдок, гад! Ох как хочется с тобой повстречаться! Ох, как хочется!

– Три минуты, – повторил Райдер. – Конец связи.

 

Сержант Мисковски

– Эй, ребята!

Приглушенный голос донесся откуда-то из мрака. Мисковски сжал рукоятку автомата:

– Кто здесь?

– Я полицейский! Я тут, за опорой. Передаю приказ окружного инспектора: продолжать доставку денег по плану.

– А те знают, что мы идем? Не начнут снова палить?

– Да они там уже красный ковер расстелили. Вы же несете миллион баксов наличными!

Напарник сержанта Мисковски встал и закинул мешок на плечо.

– Пошли, сержант.

Невидимый голос сказал из темноты:

– Приказано шевелиться, в темпе.

Мисковски поднялся и включил фонарь.

– Проклятье, что угодно отдал бы, лишь бы оказаться сейчас в другом месте, – проворчал он.

– Удачи, – послышалось из темноты.

Размахивая фонарем, Мисковски пристроился за напарником.

– Марш смерти, – пошутил напарник.

– Типун тебе на язык, – оборвал Мисковски.

– Черт, если мне удастся когда-нибудь отчистить форму от всего этого дерьма… – проворчал напарник. – Надеюсь, тут все-таки когда-нибудь наведут чистоту.

 

Город: толпа

Человеческий обрубок, взгромоздившись на тележку с колесиками, покрытую истлевшими остатками восточного коврика, ехал вдоль тротуара. Ноги у мужчины чуть ниже бедер были словно отхвачены одним ударом ножа. Калека ловко катил на тележке вперед, отталкиваясь руками от асфальта – он сидел прямо, расправив широкие плечи, лицо его было изрезано морщинами, черные волосы давно не видели ножниц. Он не говорил ни слова, только держал в руке жестяную кружку. Копы беспомощно провожали его взглядами, пока он катил на своей тележке вдоль тротуара. Безногому охотно подавали – мелкие монетки так и летели в его кружку.

– Господи, спаси и помилуй, ни за что не поверил бы, если бы не видел собственными глазами! – Долговязый мужчина, акцент которого выдавал в нем уроженца Среднего Запада, рылся в кошельке в поисках мелочи.

Сосед ответил ему сочувственной улыбкой.

– Это жулик.

– Жулик?! Бросьте! С чего вы взяли? Да как же можно…

– Вы ведь приезжий, верно? Если бы вы знали этот чертов город так, как знаю его я… Разрази меня гром, если я понимаю, как он проделывает этот фокус с ногами, но что этот парень жулик – это точно! Так что поберегите свои деньги, доверчивая вы душа!

Каким-то непостижимым образом толпа узнала об убийстве машиниста раньше, чем полицейские, стоявшие в оцеплении. Раздались гневные крики: долой полицию, долой мэра, к черту Транспортное управление! Будь проклят губернатор, будь прокляты национальные меньшинства, будь проклят сам этот город – необъятный молох, который они ненавидели, но вне которого не могли бы жить.

Полицейские, узнав о смерти машиниста, начали срывать свою ярость на зеваках. Их добродушие как рукой смахнуло, они начали огрызаться и охотно давали волю рукам. Из толпы в ответ понеслись обвинения в коррупции. Полицейским напомнили, из чьих налогов им платят зарплату, а те, кто был подальше и рассчитал, что успеет удрать, смело кричал «полицейские свиньи»!

Все как обычно.