Клайв Прескотт

Клайв Прескотт освободился только в половине седьмого. На улице было темно и промозгло, сгустившиеся сумерки были похожи на маску, которую город надел, чтобы прикрыть собственное уродство. Прескотт поднял голову, подставил лицо дождю, потом долго растирал щеки и лоб, пока кожа не стала гореть. Однако ни малейшего облегчения не почувствовал – он слишком устал и вымотался за этот бесконечно долгий день.

Магазины на Фултон-стрит уже закрывались, охранники с тяжелыми пистолетами в кобурах с грохотом опускали металлические шторы витрин, проверяли сигнализацию. Город готовился к ночной обороне от собственных обитателей. Пожилая продавщица газет заботливо навешивала пудовый замок на дверь своего киоска. Утренние газеты пойдут нарасхват, устало подумал Прескотт.

Высокий чернокожий парень в ковбойской шляпе и замшевой куртке с бахромой сунул ему под нос какой-то листок:

– Газета «Черных пантер», брат!

Прескотт сделал отрицательный жест и пошел дальше. Парень не отставал. Здесь и днем было полно чернокожих активистов, предлагавших прохожим свой боевой листок, но Прескотт ни разу не видел, чтобы кто-нибудь купил газету. Может, они продают ее друг другу? Довольно, оборвал он сам себя, эти парни делают дело, в которое верят, а ты? Сам ты веришь во что-нибудь?

– Купи газету, брат, – сказал парень, догоняя Прескотта. – Узнаешь, чем народ дышит. Не все же прислуживать белому мистеру Чарли.

Прескотт остановился. Парень выжидательно смотрел на него.

– Я возьму газету.

– Вот и правильно, брат!

Он сунул листок под мышку. На другой стороне улицы из колонок над входом в магазин грампластинок грохотал хард-рок. Наверно, хозяин забыл выключить. Неужели так и будет барабанить всю ночь? Впрочем, здесь почти никто не живет, а так хоть какая-то иллюзия жизни.

Меня тошнит, подумал Прескотт, тошнит от копов и преступников, от жертв и свидетелей. Тошнит от злобы и крови, от того, что творилось сегодня, и того, что стучится завтра. Тошнит от работы, от друзей, от семьи. В конце концов, меня тошнит от самого себя: от того, что меня тошнит от жизни, но при этом я не собираюсь ничего в ней менять.

Эх, будь он на два-три дюйма выше ростом да еще белым… Или хотя бы наоборот – стопроцентным черным…

Единственное, что он умел по-настоящему, – это обрабатывать баскетбольный мяч. Он бесстрашно шел из центра площадки навстречу высокомерным гигантам, только и ждавшим момента, чтобы сбить его в воздухе, когда он в прыжке нацеливался на корзину. Но он снова и снова мягкими прыжками несся навстречу этим бугаям, обводя одного за другим…

Прескотт скомкал газету и крученым ударом влепил ее точно в логотип на вывеске магазина. Два очка! Алкаш у витрины зааплодировал, потом протянул руку. Черт, в этом городе каждый второй побирается. А если не подают, норовит отнять силой.

Ничего, завтра он будет чувствовать себя лучше. А послезавтра и на следующий день? Не думай об этом. Завтра будет лучше, чем сегодня, – потому что хуже, чем было сегодня, просто быть не может.

 

Детектив Хаскинс

Детектив второго разряда Берт Хаскинс был стопроцентным ирландцем – если, конечно, не считать стопроцентно английской фамилии. В юности он решил, что профессия детектива – благородное дело настоящих мужчин. Иллюзий хватило ровно на неделю. Впоследствии Берт не раз посмеивался над тем, какой рисовалась ему будущая работа: блестящая дедукция, интеллектуальные поединки один на один с воротилами уголовного мира, распутывание самых хитроумных преступлений.

В действительности оказалось, что от детектива требуются два качества: выносливость, как у верблюда, и терпение. Приходится сунуть нос во все тупики, чтобы в конце концов выйти на верную дорогу, приходится бегать вверх и вниз по лестницам, звонить в подозрительные квартиры, общаться с испуганными, агрессивными, неразговорчивыми или просто тупыми людьми. Иногда тебе удается выудить из кучи мусора жемчужину, но большую часть времени ты просеиваешь пустую породу.

В картотеке Управления городского транспорта обнаружилось больше сотни имен бывших сотрудников, уволенных в разное время за различные нарушения. Обработка грозила затянуться допоздна. Как правило, нарушения не имели ничего общего с уголовными преступлениями, однако Хаскинс исходил из того, что любой из этих людей ненавидит Управление.

А кто-то, возможно, ненавидит до такой степени, что способен захватить поезд метро. Но как его вычислить?

Трое налетчиков уже убиты. У двоих обнаружены пояса с деньгами – в общей сложности пятьсот тысяч долларов. Значит, надо найти еще одного преступника, который унес на себе полмиллиона баксов. Личность убитых еще не установлена, так что бывший служащий Управления городского транспорта вполне может быть одним из них. Однако им может быть и скрывшийся бандит.

Хаскинс с напарником и еще восемь групп детективов отправились на проверку этой версии. Они выбрали из списка наиболее подозрительных типов и приступили к поискам. Пока что результат был равен нулю.

Куда они только не забирались! Любой детектив знает, что девять из десяти преступников живут в трущобных районах. Бедные совершают больше преступлений, чем богатые. И за бедняками приходится бегать, тогда как богатые сами приезжают в полицию с кучей адвокатов, поручителей, свидетелей… Богатым многое сходит с рук.

Стоп, Хаскинс, да ты никак красный! Нет, просто знаю жизнь.

Он отпустил домой своего напарника – Слотт был язвенником и ему приходилось соблюдать режим. К тому же в их части списка оставалось проверить всего троих, и Хаскинс рассчитывал, что до ночи отлично управится с этим один.

Сначала он зашел в маленькую химчистку, хозяин (и единственный работник) которой в свое время работал в метро. Его выгнали шесть лет назад за то, что он плевал в пассажиров. Он работал дежурным на станции «Таймс-сквер» и, заталкивая пассажиров в вагон в часы пик, плевал им напоследок в спину. Его застукали за этим занятием и вызвали к начальству, а он там сорвался и в конце концов плюнул инспектору на лацкан дорогого пиджака. Разумеется, в ту же секунду вышибли с работы.

На расспросы Хаскинса владелец химчистки имел сказать следующее: во-первых, он не держит зла на Управление городского транспорта. Во-вторых, надеется, что в один прекрасный день все это гребаное метро провалится в тартарары. А в-третьих, он чуть ли не весь тот день провел в кресле у дантиста, где ему выдрали два корня и заодно раскорячили всю десну. Зовут этого коновала доктор Шварц, а вот и номер его телефона…

Детектив Хаскинс сделал в блокноте пометку: позвонить доктору Швариу. Взглянул на часы – уже четверть девятого – и вытащил из кармана измятый список. Оставались двое: Пол Фитцхерберт (угол Шестнадцатой и Пятой авеню) и Уолтер Лонгмэн (угол Второй авеню и Пятнадцатой улицы). К кому сначала? Уж больно далеко они живут один от другого. Трудно принять столь важное решение без чашки кофе… А вот, кстати, и кафе на углу!

 

Лонгмэн

Лонгмэн не мог себя заставить включить телевизор. В кино преступники частенько попадаются на том, что скупают все газеты подряд и вырезают из них репортажи о собственных преступлениях. Глупости, никто не услышит его телевизора, можно же приглушить звук. Тем не менее он не мог пересилить себя и бесцельно кружил по квартире, не снимая плаща и сводя глаза с выключенного телевизора, стоящего напротив постели.

Но в шесть часов он вдруг машинально включил ящик. В новостях, конечно, только и говорили о захвате поезда подземки. Показывали свороченный с рельсов вагон экспресса, в котором ехала полиция. Затем они дали крупный план «участка туннеля, где происходила перестрелка». Когда камера развернулась к тому месту, где упал Стивер, Лонгмэн вздрогнул, ожидая увидеть тело или, по крайней мере, лужу крови. Кровь по телевизору было не разглядеть, но Стивера не было. Потом, правда, показали, как копы вытаскивают на носилках три накрытых брезентом трупа. Лонгмэна это не тронуло, хотя он понимал, что один из покойников – Райдер.

Было много интервью с полицейским начальством и даже с самим комиссаром. Все копы были немногословны, но каждый счел своим долгом назвать произошедшее «жестоким и отвратительным преступлением». Репортер спросил: «А как же насчет сбежавшего бандита?» Лонгмэн почувствовал, как по телу прокатилась горячая липкая волна, – и комиссар ответил: «Пока мы знаем только, что он сбежал через аварийный выход». Показали решетку выхода снаружи и изнутри, показали ступени лестницы. Комиссар добавил, что личности троих убитых налетчиков пока тоже не установлены. Двое были убиты наповал, а третий смертельно ранен в спину и умер через несколько минут после прибытия полиции. Его не удалось допросить, поскольку он был парализован и не мог говорить.

Но какие-то зацепки в поисках скрывшегося преступника все же имеются? Комиссар кратко ответил: «Дело сложное, задействовано много детективов, будем искать». Репортер не отставал: «Преступники прекрасно знали, как функционирует метро, это не может быть зацепкой?» Комиссар довольно резко ответил, что у полиции отлично отработаны методы дознания и что он надеется в ближайшем будущем сообщить прессе какие-нибудь новости. Лонгмэна снова обдала волна горячего пота, однако он заметил, как репортеры обменялись ироническими ухмылками, и ему немного полегчало.

Конечно, они проверят всех бывших сотрудников Управления, Райдер предупреждал его об этом. Он тогда сильно испугался.

– Они меня не найдут, – торопливо сказал он. – Может, я отсижусь у тебя?

– Наоборот, ты должен все время быть дома, – ответил Райдер. – Любое отклонение от обычного образа жизни вызовет у них подозрение.

– Надо заранее придумать себе алиби.

Райдер покачал головой:

– Тех, кто позаботился об алиби, они будут проверять гораздо более тщательно. У большинства людей, которых они будут опрашивать, никакого алиби и в помине не будет, ты будешь одним из многих. Скажешь, что гулял, потом читал или вздремнул, а главное, ни в коем случае не называй точного времени, когда ты делал то или другое.

– Я подумаю, что им сказать.

– Не надо. Я не хочу, чтобы ты репетировал, не хочу, чтобы ты даже думал об этом.

– Я скажу, что услышал обо всем по радио, что был потрясен…

– Не надо демонстрировать, какой ты добродетельный. Им на это вообще наплевать. Они будут проверять сотни людей – просто на всякий случай. Ты всего-навсего один из длинного списка.

Незачем бить тревогу. Незачем заранее паниковать. Он справится. Лонгмэн слушал, как полицейский комиссар, отбиваясь от журналистов, признал, что описания внешности сбежавшего отрывочны. Построить фоторобот вряд ли удастся. Пассажирам показывали фотографии преступников из полицейской картотеки, они никого не опознали. Лонгмэн даже улыбнулся: прошлое у него было чистое, его карточки в полиции быть не могло.

Репортеры взяли интервью у нескольких пассажиров: девица в мини-юбке выглядела на экране старше, чем в действительности; здоровенный театральный критик нес какую-то высокопарную чушь; двое чернокожих посыльных переглядывались и смущались. Черный парень, которого ударил Стивер, выкрикнул, что сделает сейчас заявление по расовой проблеме, и поднял сжатый кулак, после чего режиссер отключил звук. Внезапно Лонгмэн почувствовал, что ежится под пристальными взглядами пассажиров. Сгрудившись перед камерой, они, казалось, смотрели прямо на него. Он выключил телевизор.

Прошел на кухню, поставил чайник. Так и не снимая плаща, сел за стол и съел крекер, макая его в чай. После этого закурил, попутно удивившись, что все это время его совершенно не тянуло курить. Потом вернулся в спальню, лег на кровать и тут же почувствовал, как что-то тяжелое больно уперлось ему прямо в грудь.

Пояса с деньгами. Вскочив с кровати, Лонгмэн подошел к входной двери, проверил все три замка и вернулся в комнату. Тщательно задвинул темно-зеленые занавески, он снял плащ, пиджак и, наконец, пояса. Ровненько разложил их на кровати.

Уолтер Лонгмэн, сказал он себе, ты стоишь полмиллиона баксов. Он повторил это вслух, еле слышным шепотом, но шепот вдруг превратился в крик. Он зажал рот обеими руками.

 

Анита Лемойн

В жизни Аниты Лемойн бывали неудачные дни, но чтобы такое… Мало того что она упустила клиента, так ее еще показали по телеку – без косметики и в компании всех этих идиотов.

Было уже сильно за восемь, когда копы наконец отпустили пассажиров. Бывшие заложники вышли из дверей Департамента полиции и в нерешительности остановились на тротуаре. За пару кварталов к югу, на Кэнел-стрит, еще наблюдалось кое-какое шевеление, но Сентер-стрит была холодной, унылой и совершенно пустынной.

Они еще немного постояли вместе, сами не зная зачем. Затем старая пьянчужка запахнула свои лохмотья и, неуверенно переставляя ноги, поплелась в темноту. Через мгновение откололся и черный активист: надвинул поглубже берет и ушел – быстрым и уверенным шагом. Да, подумала Анита, на этих двоих случившееся особого впечатления не произвело: они примерно так и представляли себе эту жизнь и этот город.

А как насчет ее собственных представлений? Ну тут все понятно: горячая ванна с французской ароматической солью быстро приведет ее в чувство. Но прежде всего надо проверить автоответчик – вдруг кто-то звонил по поводу работы. Не каждый день тебя показывают по телевизору.

– Я даже не знаю, где мы. – Мамаша двух мальчуганов едва не плакала. Малыши от усталости едва держались на ногах, зевая во всю глотку. – Боже мой, кто-нибудь может мне объяснить, как добраться до Бруклина?

– Очень просто, – сказал старик. – На метро. У нас самое быстрое и безопасное метро в мире.

Он засмеялся собственной шутке, но его никто не поддержал, мелькнули лишь несколько вымученных улыбок. Внезапно двое чернокожих рассыльных, все еще держащих под мышкой свертки, которые они должны были вручить много часов назад, пробормотали что-то вроде «пока» и заспешили прочь.

Старик крикнул им вслед:

– Пока, ребята, счастливо! – Они махнули в ответ.

– Ну что ж, приключение мы пережили по меньшей мере экстраординарное, не так ли?

Опять этот театральный критик. Она даже не взглянула на него. Сейчас, наверно, предложит подбросить ее на такси, потом спросит, может ли он подняться к ней, выпить чего-нибудь? Да пошел он. Она отвернулась, но порыв ледяного ветра буквально пронзил ее насквозь. Ладно уж, пусть подбросит, простужаться ей некогда.

– У меня есть идея, – снова старик. Морщинистая физиономия осунулась, шляпа измята. – После всего пережитого вместе было бы неправильно просто сказать друг другу «пока» и…

Одинокий старик, подумала Анита. Совсем одинокий, боится помереть в одиночку. Она обвела взглядом лица вокруг: завтра утром я уже не смогу вспомнить ни одну из этих физиономий.

– Мы могли бы встречаться, скажем, раз в год, – бубнил старик. – Или даже раз в полгода…

Анита, не отвечая, двинулась в сторону Кэнел-стрит. На углу ее нагнал театральный критик. Он просто излучал доброжелательность.

– Поезд – ушел, – раздельно сказала Анита. И, раскалывая каблучками безмолвие пустынной улицы, быстро пошла прочь.

 

Том Берри

Главный врач хирургического отделения сопровождал каталку, на которой везли Тома Берри, до самой палаты. Он остался у его постели и дождался, пока к раненому вернулось сознание.

– Где я? – спросил Берри.

– В больнице. Я вытащил из вас две пули.

Том хотел спросить, как он сюда попал, но язык не очень-то повиновался ему.

– И как у меня дела?

– Все хорошо, – сказал доктор, – мы выпустили бюллетень, в котором говорится, что состояние у вас стабильное.

– Бюллетень?…

– Ну как же, средства массовой информации хотят знать все о вашем состоянии. Оно стабильное. – Хирург выглянул в окно. – Прекрасный вид. Окна выходят прямо в парк.

Берри скосил глаза вниз. Рука в повязке от плеча до локтя, грудь и живот тоже плотно забинтованы.

– А почему ничего не болит? – спросил он.

– Анестезия. Еще заболит, не беспокойтесь. – Доктор снова выглянул в окно и завистливо добавил: – Мой кабинет, между прочим, в четыре раза меньше этой палаты, а окна выходят на кирпичный брандмауэр. Весьма обшарпанный.

Берри осторожно ощупал свободной рукой повязку:

– Мне что, в живот попали?

– Считайте, что вам никуда не попали. Пуля прошла, не задев ни одного из жизненно важных органов. Героям везет. Я к вам еще зайду. – Хирург еще раз выглянул в окно. – Дивный вид, сам бы век лежал.

Болтливый врач наконец ушел. Том задремал.

Его разбудили голоса. Он чуть-чуть приоткрыл глаза. Над ним склонились хирург и еще двое. Он узнал обоих по фотографиям – его честь мэр господин мэр и комиссар полиции. Он догадался, почему они здесь – ведь врач сказал, что он ведь герой.

– Кажется, он очнулся, – сказал хирург.

Мэр улыбнулся. Он был закутан в пушистый шарф, на голове – каракулевая шапка. Нос у него был пунцовый, а губы обветрились. Комиссар тоже улыбнулся, но не вполне уверенно. Он просто не очень хорошо умел улыбаться.

– Благодарю вас, патрульный… э-э-э?… – Мэр вопросительно покосился на комиссара.

– Берри, – подсказал комиссар.

– Благодарю вас, патрульный Берри, – сказал мэр. – Вы совершили героический поступок. От имени всех жителей нашего города выражаю вам искреннюю благодарность.

Он протянул руку, и Берри не без труда пожал ее. Рука мэра была холодна как лед. Затем он пожал руку комиссара.

– Блестящая работа, Берри, – сказал комиссар. – Департамент гордится вами.

Оба выжидающе уставились на него. Все ясно: лучшее украшение героя – скромность.

– Я просто выполнял свой долг. На моем месте любой сотрудник поступил бы так же.

– Поскорее выздоравливайте, патрульный Берри, – сказал мэр.

Комиссар попытался подмигнуть ему. Ужасное зрелище: подмигивать комиссар умел еще хуже, чем улыбаться. Но Берри уже понял, что сейчас услышит.

– Мы с нетерпением ждем вашего скорейшего возвращения на службу, детектив Берри, – с нажимом сказал комиссар.

Благодарность и скромность, напомнил себе Берри. Потупив глаза, он произнес:

– О, благодарю вас, сэр, большое спасибо! Я всего лишь исполнял свой долг…

Но мэр и комиссар уже шли к дверям. За дверью мэр сказал:

– Он выглядит гораздо лучше меня. Держу пари, он и чувствует себя гораздо лучше, чем я.

Берри закрыл глаза и вновь задремал. Проснулся он оттого, что хирург легонько щелкнул его по носу.

– К вам какая-то девушка, – сказал он. В дверном проеме стояла Диди. – Десять минут, – сказал доктор и вышел.

Диди подошла к нему. Лицо у нее было очень мрачное. Было заметно, что она с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться.

– Доктор сказал, что раны не опасные. Это правда?

– Кости целы.

На глаза у нее навернулись слезы. Сняв очки, она поцеловала его в губы.

– Я правда в порядке, – сказал Берри. – Очень рад, что ты пришла.

– Как же я могла не прийти! – нахмурилась Диди.

– А как ты узнала, где я?

– Об этом все знают. По радио и по телевизору только о тебе и говорят. Очень больно, Том?

– Герои никогда не чувствуют боли.

Диди на мгновение замялась:

– Слушай, я должна тебе кое-что сказать. Я знаю, ты рисковал жизнью… Прости, Том, но оно того не стоило.

Нет, это выше моих сил, подумал Берри и попытался перевести разговор.

– Незадолго до тебя приходили мэр и комиссар полиции. Меня повысили. Теперь я детектив.

– Тебя могли убить!

– Это моя работа. Я коп.

– Ты бы погиб за миллион казенных долларов!

– Там были люди, Диди, не забывай, – мягко сказал Берри.

– Давай не будем об этом сейчас. Мы не на равных, ты ранен…

– О чем «об этом»?

– Я хочу, чтобы ты, когда поправишься, бросил эту свинячью работу.

– А я хочу, чтобы ты, когда я поправлюсь, бросила своих придурков-революционеров!

– Если ты не видишь разницы между поддержкой репрессивного режима и борьбой за свободу и равноправие…

– Диди, давай не будем. Я знаю, у тебя есть убеждения. Но и у меня они тоже есть.

– Охранять существующий порядок – вот твои убеждения? Ты же говорил, что постоянно терзаешься сомнениями из-за своей работы!

– Ну не то чтобы терзаюсь, но сомнений безусловно, хватает. Только это вряд ли они отобьют у меня желание остаться копом. – Он потянулся к ее руке. Она не отдернула руку. – Я люблю свою работу. Не все в ней, конечно. В ней и правда немало грязи. Но ведь кто-то же должен…

– Они промыли тебе мозги, – медленно сказала Диди. Глаза ее потемнели, но она по-прежнему не отнимала у него свою руку. – Они наговорили тебе кучу дерьма, и ты купился на него!

В дверях появился хирург:

– Извините, время истекло.

– Я считаю, что нам лучше больше не видеться, – сказала Диди. Она резко встала, быстро пошла к дверям, затем остановилась и оглянулась.

Он отчаянно искал какие-то примиряющие слова, но вдруг понял, что не хочет их произносить. Их роман затянулся. Надо смотреть правде в глаза.

– Смотри сама, Диди, – сказал он. – Подумай хорошенько и решай.

Том не видел, как она вышла: над ним опять склонился хирург.

– Минут через десять-пятнадцать может появиться боль, – предупредил он.

Берри подозрительно покосился на врача: в каком это смысле «может появиться»? А, это он про физическую боль.

 

Лонгмэн

В девять часов Лонгмэн не выдержал и снова включил телевизор. Все примерно то же самое: о скрывшемся преступнике никакой новой информации, полиция принимает все меры к его обнаружению. Лонгмэн выключил телевизор и пошел на кухню, сам не зная зачем. Беспокойство гоняло его по квартире. Он снова надел на себя пояса с деньгами – кровать явно не самое подходящее место для полумиллиона долларов, – потом надел плащ.

Какой же у него уродливый обеденный стол, весь в царапинах и каких-то подтеках. Ничего, теперь он может себе позволить новую клеенку. Или даже новую квартиру – в любом уголке страны, в любой части света. Возможно, Флорида? Солнце круглый год, шорты, рыбалка…

Полмиллиона долларов. Не многовато для тебя, Уолли Лонгмэн? Я думал, твоя норма – всего четверть миллиона. Он впервые за последнюю неделю улыбнулся, но улыбка тут же слетела, лишь только он вспомнил, как из туннеля выносили три трупа под брезентом. Три покойника и всего один уцелевший – везунчик Уолтер Лонгмэн.

Он не жалел никого из них, кроме Райдера. Уэлком – тот просто животное, а Стивер… тоже животное, натасканный волкодав, обученный выполнять простейшие команды. Впрочем, о Райдере он тоже особо не жалел. Они никогда не были друзьями. Коллеги – так будет правильнее. Он искренне уважал Райдера, ценил его самообладание, его мужество, умение хладнокровно действовать в любой ситуации. Но главное, Райдер был неизменно внимателен к нему, а таких людей в жизни Лонгмэна было немного.

Что делал бы Райдер, останься он в живых? Наверняка сидел бы сейчас и спокойно читал у себя дома, в большой комнате, обставленной скудно и безлико, словно казарма. Уж он бы не бегал по комнате на грани истерики. У них же ничего нет на него – ни отпечатков пальцев, ни даже более или менее точного словесного портрета. Все его сообщники погибли, можно не бояться, что кто-то случайно проболтается. Да, Райдер держался бы невозмутимо и расслабленно. Но я тоже ничего держусь, хотя меня и трясет немного.

Он ощутил внезапный прилив энергии, вскочил и бросился убирать со стола: чашка, ложка, пачка крекеров…

И тут раздался стук в дверь. Лонгмэн в ужасе замер. Липкий пот мгновенно покрыл его с головы до пят.

Стук повторился. Чей-то голос произнес:

– Мистер Лонгмэн? Я из полиции. Мне надо с вами поговорить.

Лонгмэн тупо смотрел на дверь, наполовину прикрытую большим календарем с обворожительной красоткой топлес и в соблазнительных трусиках. Снова стук – три громких властных удара.

Как бы поступил Райдер? Он открыл бы дверь и спокойно ответил на вопросы копа. А деньги? Они же все здесь, а не спрятаны в комнате Райдера, как предполагалось по плану. Почему он раньше не подумал об этом? Ладно, они под плащом, а плащ объяснить легко – в квартире-то холод какой. А почему он не открыл сразу? Коп, наверное, уже заподозрил, что он прячет деньги. Выхода нет, он пропал.

– Мистер Лонгмэн, прошу открыть. У меня к вам пустяковый вопрос.

Лонгмэн, не сходя с места, потянулся к столу, взял шляпу и надел ее. За дверью было тихо, но он был уверен, что коп все еще там. Пусть теперь стучит сколько угодно. Лонгмэн открыл окно и медленно влез на подоконник. В лицо пахнуло холодным ночным воздухом. Он нащупал в темноте железо пожарной лестницы и ступил на нее.

 

Детектив Хаскинс

Постучав в дверь, следует сразу же шагнуть в сторону – если через дверь выстрелят, в вас не попадут. Но тишина, воцарившаяся внутри после того, как он постучал, была такой напряженной, что детектив Хаскинс с трудом подавил в себе желание выбить ветхую дверь и ворваться внутрь. Вместо этого он очень осторожно приложил ухо к двери и услышал отчетливый скрип оконных петель. Немножко мыла, думал он, легко сбегая по лестнице, немножко мыла на петли, и ты бы и в самом деле смылся, Лонгмэн. Жаль, он отпустил Слотта – вдвоем они живо взяли бы этого малого.

Он беззвучно спускался по ступенькам. Кое-чему он до сих пор так толком и не научился – например, искать следы с помощью лупы, – но некоторые полезные вещи усвоил наизусть например, всегда надо надевать на работу обувь на резиновой подошве. И еще – он отлично знал, что в домах такого типа под лестницей всегда есть маленькая дверца, ведущая во внутренний двор.

Хаскинс повернул щеколду, протиснулся в дверцу и тихонько прикрыл ее за собой. В маленьком внутреннем дворике было почти темно, лишь немного света лилось из окон нескольких квартир. Выбрав местечко потемнее, Хаскинс посмотрел вверх.

Уолтер Лонгмэн стоял почти прямо над ним на кронштейне, державшем пожарную лестницу. Да брось ты, Лонгмэн, сказал про себя Хаскинс, эти штуки всегда ржавые насквозь. Давай слезай, а то еще шею сломаешь.

Лонгмэн осторожно перекинул ногу через железные перила и пощупал ногой ступеньку. Очень хорошо, подумал Хаскинс, теперь вторую ногу… Замечательно! Да, акробат из Лонгмэна никакой, движения как у дряхлого старика. Впрочем, Хаскинсу однажды случилось надевать браслеты на грабителя, которому уже стукнуло восемьдесят!

Лонгмэна качало из стороны в сторону, он судорожно вцепился в металл лестницы. Ну и ну, подумал Хаскинс, такой матерый бандит, а высоты боится! Лонгмэн болтался на лестнице, словно куль, отчаянно нащупывая землю ногой.

Хаскинс следил за его правой рукой. Как только Лонгмэн отпустил последнюю ступеньку, Хаскинс вышел из тени. Лонгмэн побледнел и отшатнулся.

– Вот так встреча! – сказал Хаскинс.