Этой ночью Мария несколько часов спала крепко-крепко, а потом вдруг внезапно проснулась и увидела, что в ее комнате светло, как днем. Сначала она подумала, что уже утро, а потом поняла, что самая яркая луна, которую она когда-нибудь видела, заливает через окно всю комнату своим светом. Серебристые волны света вливались в незанавешенное окно, как волны в Бухте Доброй Погоды, которые накатывали и разбивались у ее ног, как будто приглашая куда-то.

Лунный свет был таким дружелюбным, словно луна любила ее и обращалась к ней, как к сестре, освещая весь мир для нее одной. Она сняла нитку лунного жемчуга, которая еще была у нее на шее, – подняла ее в ладонях, как будто приносила ее в дар, и луна, любовно осветив их и сделав их еще в десять раз красивее, казалось, приняла этот дар.

Но Марии не хотелось отдавать жемчуг. Он так нравился ей самой. Она не хотела отдавать его даже любящей луне, а что касается Людей из Темного Леса – нет уж, этого она не могла сделать. Тем не менее она должна. Месье Кукарекур де Мрак пообещал, что перестанет творить зло, если она представит ему доказательство, что Черный Вильям не был убит сэром Рольвом, но добровольно ушел, чтобы вести отшельническую жизнь, и отдаст ему этот жемчуг.

Первое условие было выполнено, потому что когда они преследовали их с Робином, они могли видеть отшельническое обиталище Черного Вильяма своими собственными глазами, и теперь дело за жемчугом, если у нее достанет решимости отдать его… И тогда он больше не будет злодеем, и в Лунной Долине воцарится полное счастье…

Мария не сомневалась, что если она выполнит свою часть соглашения, месье Кукарекур де Мрак сдержит свою. Самые злые люди сохраняют в себе что-то доброе, и вспоминая его прямой взгляд, она была совершенно уверена, что он не тот человек, который нарушает свое слово. Тем не менее она чувствовала, что не может отдать ему этот жемчуг, который она сама нашла и который теперь казался ей частью ее самой.

– Если бы я могла отдать его тебе, – сказала она луне. – Но как я могу отдать его этому ужасному человеку?

И тут внезапно ей пришло в голову, что если она отдаст свой жемчуг месье Кукарекуру де Мраку, она в каком-то смысле отдаст его луне, ибо луна принадлежит ночи, а кто любит ночь сильнее месье Кукарекура де Мрака и его черного соснового бора? Первая Лунная Принцесса тоже пришла из ночного, темного соснового бора и принесла с собой этот жемчуг. Жемчуг куда больше подходит Людям из Темного Леса, чем Мерривезерам.

– Я это сделаю, – сказала Мария. Она не могла больше оставаться в постели, и выскочив из нее, подошла к южному окну и сквозь ветви кедра поглядела на сад.

Он был черным и серебристым, как в ту ночь, когда она приехала. Колдовство луны украло у нарциссов их золото, и каждый из них был похож на серебряную трубу, поднятую на серебряной пике. Тисы – рыцари и петухи – чернели в ночи и выглядели настолько живыми, что Марии показалось, что если нарциссовые трубы вдруг затрубят, они тут же начнут двигаться… Один из них и вправду двигался, и Мария затаила дыхание.

Мария ошиблась, тот, кто, вышел из тени позади серебристого лунного щита – прудика с лилиями – не был одним из обитателей Темного Леса. Это было лохматое четвероногое создание, медленно пробиравшееся вдоль парка. Оно подошло к башне, стало под кедром и взглянуло на нее… Это был Рольв.

Она высунулась из окна, и заговорила с ним:

– Да, я сделаю это, Рольв, и сделаю это прямо сейчас. Жди меня здесь.

Она оделась так быстро, как смогла, пытаясь сделать это тихо, потому что не хотела будить Виггинса. Как бы горячо она его ни любила, она понимала, что сегодня ночью дело пойдет быстрее, если у нее не будет других спутников, кроме Рольва. Чудный Рольв! Теперь она поняла, почему Рольв и Барвинок оставили их, когда они с Робином спасались из замка бегством. Если бы не это, месье Кукарекур де Мрак не увидел бы обиталища Черного Вильяма.

Мария надела костюм для верховой езды и дважды обернула нитку жемчуга вокруг шеи. Потом она остановилась и минутку поразмыслила. Ей не хотелось будить мисс Гелиотроп, спускаясь по ступенькам, ей не хотелось, чтобы ее заметил сэр Бенджамин. Он иногда ложился очень поздно, а она не знала, который сейчас час… Сейчас могло быть немногим больше полуночи… Сможет ли она спуститься по кедру? Конечно, сможет. В первый же вечер она обратила внимание, как он удобен для лазанья, куда удобней, чем сосна. Мармадьюк то может.

Не давая себе времени испугаться, она вылезла из окна оказалась на большой замечательной ветке, и перебираясь с ветки на ветку, нащупала наконец правой ногой под собой не твердое дерево, а мягкую пружинистую спину Рольва. Со вздохом облегчения она уселась на нее и вцепилась в его пушистый загривок.

– Я готова, Рольв.

Он тут же сильными прыжками помчался сквозь черно-белое волшебство залитого луной сада. Лапой он повернул ручку калитки, которая никогда не запиралась, и они через парк устремились к сосновому бору. Мария в восхищении смотрела на красоту лунного мира. Все было совершенно тихо и спокойно. Ни птичьих криков, ни шелеста листвы.

Но несмотря на мир и покой этой ночи, когда они оставили парк за собой и углубились в сосновый бор, Мария внезапно почувствовала отчаянный страх, но она боялась не Людей из Темного Леса, а темноты. Свет луны не проникал сквозь черный шатер сосновых ветвей, и чернильно-черная тьма казалась завесой, заглушающей не только любое движение и возможность что-нибудь видеть, но и само дыхание. Рольв продвигался теперь очень медленно, и она не могла себе представить, как он находит дорогу. Еще она боялась того, что невидимые в темноте деревья нападут на нее. И не только деревья, но и лешие и ведьмы, которые, наверно, живут в этих лесах и считают это время тьмы своим.

Она заметила, что скачет, подняв одну руку, чтобы защитить лицо, а во рту внезапно пересохло от страха. Когда невидимая веточка задела ее волосы, ей показалась, что ее схватила какая-то рука, а когда сучок зацепился за ее юбку, она решила, что чьи-то руки пытаются стащить ее со спины Рольва, и с трудом удержалась от крика., В конце концов, просто потому, что она его не видела, ей стало казаться, что никакого Рольва нет. Она скакала не на Рольве, а на ужасном, кошмарном чудовище, которое тащило ее все глубже и глубже в страх. – Если тут не появится какой-нибудь свет, я этого не перенесу, – подумала она. А затем сказала самой себе, что должна все это вынести. В конце концов она опустила руку, которой пыталась защищаться, расслабила плечи и улыбнулась в темноту.

И тут, как будто ее улыбка была пламенем, зажженным в фонаре, она вдруг смогла что-то разглядеть. Она начала различать лохматую голову того, на ком она ехала, и это был ее дорогой Рольв. Она смогла увидеть тусклые очертания деревьев. Затем серебристый свет стал еще сильнее, и он был так прекрасен, что Мария поняла – в нем не может обитать никакое зло. – Это, должно быть, лунный свет, – подумала она, но тут же сообразила, что никакой свет не мог проникнуть сквозь завесу тьмы над головой, и что даже у луны нет такого чудесного сияния.

Потом она увидела ее. Маленькая белая лошадка скакала перед ними, указывая им дорогу, и от ее чудесного молочно-белого тела, как от лампы, исходило сияние. Она скакала на некотором расстоянии от них, но в какой-то момент Мария увидела ее во всем совершенстве, напоминающую резную камею на фоне тьмы – гордый поворот шеи, развевающиеся гриву и хвост, отблеск серебристых копыт, такие странные и такие знакомые ей, как будто глаза, что смотрели на нее, были не глаза Марии, которая до сих пор не могла разглядеть ее красоту, а чьи-то другие глаза, что так часто видели ее раньше. Мария даже не удивилась, когда лошадка слегка повернула свою прекрасную голову, и стал виден странный маленький серебристый рог на ее лбу. Маленькая белая лошадка была единорогом.

После этого они помчались быстро, Рольв не упускал маленькую белую лошадку из виду. Но догнать ее они не могли, и Марии больше не удалось разглядеть ее так же ясно, как в первый момент, все остальное время это было только сверкающее видение, чьи очертания уже не так четко были видны на фоне тьмы. Все-таки Мария была счастлива, что она видит ее,4 счастлива, даже когда деревья расступились и тьма поредела, и в ярком лунном свете сияние маленькой белой лошадки постепенно начало тускнеть, счастлива, даже когда оно совсем исчезло… Теперь она видела ее дважды и больше не сомневалась в ее реальности. Может быть, она увидит ее еще. Она была твердо убеждена, что когда-нибудь увидит ее снова.

Теперь они с Рольвом легко могли разглядеть замок, а над ним в небе, как огромный щит, на котором виднелся контур человечка, согнувшегося под грузом на спине, висела луна.

– Бот бедняга! – сказала Мария. – Рольв, на луне месье Кукарекур де Мрак, и он несет на спине все свои злые дела, как Христианин из «Пути паломника». Он обрадуется, когда сможет сбросить этот груз.

В ответ на это замечание Рольв только презрительно фыркнул, пересекая прогалину, чтобы добраться до лестницы, грубо вырубленной в камне. Здесь он остановился, как бы намекая Марии, что им будет легче карабкаться, если она слезет с его спины. Она слезла, и они начали восхождение, первая – Мария, а Рольв за ней.

Они шли и шли вверх, и путь оказался такой длинный и крутой, что Марии показалось, что они карабкаются к самому человечку на луне, чтобы совершить милосердный поступок и освободить его от ноши. Наконец они добрались до последней ступеньки и еле дыша, остановились перед огромной дверью, ведущей в замок. То, что Рольв почти касался своей огромной лохматой головой ее плеча, придавало Марии храбрости. Прямо над ними оказался железный колокол, с которого свисала длинная, ржавая цепь, и она потянула изо всей силы за эту цепь. Колокольчик один раз звякнул в молчании ночи, как будто пробило час, и начался новый день.

Почти сразу же распахнулось окошко над огромной дверью и выглянуло темное орлиное лицо. Месье Кукарекур де Мрак в молчании оглядел Марию и Рольва, но его насупленные брови и крепко сжатые губы не прибавили ей храбрости. Мария ничего не сказала, только сняла жемчуг с шеи и подняла его при свете луны, чтобы показать ему, и тогда глаза месье Кукарекура де Мрака внезапно ярко вспыхнули, он захлопнул окно и исчез из виду. Со скрипом и кряхтением ржавых болтов тяжелая дверь распахнулась, и он оказался прямо перед ними, высоко подняв над головой фонарь. На его плече сидел огромный черный петух.

– Можешь войти внутрь, Лунная Дева, – сказал он. – Но коричневый пес останется снаружи.

– Нет, – твердо возразила Мария. – Куда бы я ни шла, мой пес следует за мной.

И прежде, чем месье Кукарекур де Мрак успел что-нибудь ответить, она уже шагнула внутрь. Рольв держался рядом с ней. Дверь со скрипом захлопнулась за ними. Они очутились в маленькой квадратной каменной комнате, по бокам которой шли каменные скамьи, вторая дверь, как догадалась Мария, вела в огромный зал. В комнате не было окон, она была холодная и сырая, как склеп, и освещена только тусклым фонарем, который месье Кукарекур де Мрак поставил теперь на одну из скамей. Черный петух страшно захлопал своими огромными крыльями, и Мария почувствовала бы себя очень плохо, не будь рядом с ней теплого, сильного Рольва. Она обняла его левой рукой за шею, потому что правой рукой она прижимала к груди жемчуга. Месье Кукарекур де Мрак протянул свою сильную, худую, загорелую руку с загнутыми, как орлиные когти, ногтями и хотел уже вцепиться в жемчуга, но тут раздалось рычание Рольва, и он отдернул руку.

– Месье, – сказала Мария, – я выполнила оба ваши условия. Когда вы преследовали меня, вы видели, что яма под сосной была обиталищем, где скрывался ото всех Черный Вильям, когда он устал от мира. А когда вы дошли до пещеры, вы увидели лодку, на которой он уплыл на закат… Теперь вы знаете, что сэр Рольв не убивал Черного Вильяма….И вот, как вы видите, жемчуга. Я случайно нашла их дома в колодце. Лунная Дева, наверно, спрятала их в ту ночь, когда убежала. Я знаю, что вы человек слова, месье. Я знаю, что теперь, когда я выполнила свою часть договора, вы выполните вашу.

– Я не уверен, что ты выполнила мои условия, – резко возразил месье Кукарекур де Мрак. – У тебя, конечно, есть жемчуга, но нож и чашка означают только, что яма под сосной когда-то использовалась Черным Вильямом, а не то, что он ушел туда жить в то время, когда сэр Рольв мог стать причиной его смерти. А твоя сказочка по поводу того, что он уплыл на восток на лодке, которая лежит в нижней пещере – как тогда, Лунная Дева, лодка снова попала в пещеру?

Тот же самый вопрос задавал и Робин, и Мария дала тот же самый ответ:

– Белые лошадки, которые живут в море, снова доставили ее на сушу, а одна из них затащила ее в пещеру.

Черный петух долго и громко насмешливо кричал, а месье Кукарекур де Мрак даже рычал от смеха. – Отличная история, – насмехался он. – И ты думаешь, что умный человек поверит в твою сказочку? Ты не можешь, Лунная Дева, забросать лунной пылью глаза Кукарекуру де Мраку. Отдай мне жемчуга, это моя законная собственность, и проваливай. На этот раз я тебя не трону, но если ты еще раз появишься около моего замка, я запру тебя в подвале, как и обещал.

Но Мария не собиралась сдаваться. – То, что я вам рассказала, правда, а не сказочка, – твердо заявила она.

Петух снова закричал, а его хозяин расхохотался:

– Покажи мне белую лошадку, которая затаскивает лодку в пещеру, вернувшись из дальнего плаванья, и тогда я тебе поверю.

– Отлично, – решительно ответила Мария. – Пойдемте со мной в сосновый лес, и я покажу ее вам.

Произнеся эту фразу, она онемела от изумления и страха. Изумления, потому что она сама не знала, как эти слова вырвались у нее, и страха, что она не сможет доказать правду. Вдруг месье Кукарекур де Мрак отправится с ней в лес, и они не увидят там никого… Но тут Рольв ободряюще прижался к ней, и она поняла, что все в порядке.

– Сейчас пойдем? – спросила она месье Кукарекура де Мрака и на минуту отпустила от себя Рольва, снова обматывая вокруг шеи нитку жемчуга.

В ответ он еще раз рассмеялся, схватил фонарь и открыл дверь. – Но имей в виду, – заявил он, – я не собираюсь целую ночь бродить с тобой по лесу, выискивая плоды твоего воображения. Если я собственными глазами не увижу твоей белой лошади, когда мы доберемся до леса, я выиграл, а ты проиграла – ты отдашь мне жемчуг, а я буду грабить и браконьерствовать по-прежнему.

– Но если вы увидите лошадку, – сказала Мария, – я выиграла, а вы проиграли. Я отдам вам жемчуг, а вы и ваши люди с этого дня перестанете творить злые дела.

– Договорились, – сказал месье Кукарекур де Мрак, протянул Марии руку, а она ему свою, и они пожали друг другу руки, и взглянув ему в лицо и встретив его решительный взгляд, она поняла, что он сдержит слово, хоть и не ожидает, что может получить искомое доказательство. Открывая дверь, он смеялся, а петух насмешливо орал.

Все четверо вместе в ярком лунном свете шли вниз по ступеням, вырубленным в утесе, а когда они добрались донизу, Мария села верхом на Рольва, и они пересекли прогалину и снова углубились в сосновый бор. Месье Кукарекур де Мрак, высоко подняв фонарь, освещал себе путь, но это было только крошечное пятнышко света в окружавшей их великой тьме. Но теперь Мария не боялась темноты, как не боялась больше и высокого мужчину, вышагивавшего рядом с ней… Временами он даже начинал ей нравиться… Может быть, он был злым человеком, но он умел смеяться и заключать честные договоры.

Но постепенно удовольствие от зарождения дружеских чувств снова стало растворяться в тревоге, они по-видимому уже были совсем близко от большой сосны, а во тьме не было ни просвета, ни намека на то, что они пришли искать. Похоже, думала Мария, она потеряла свой хваленый здравый смысл, рассказывая историю о белых морских лошадях, приплывших обратно вместе с лодкой Черного Вильяма, и о той белой лошадке, которая втащила эту лодку в пещеру. Конечно, это только сказочка, которую она сама выдумала… Самое смешное было то, что когда она рассказывала ее Робину и месье Кукарекуру де Мраку, она сама в нее верила…

Больше она в нее не верила, и чем дальше они шли во тьму, тем больше замирало ее сердце, и огромным усилием воли она старалась не заплакать, потому что все проваливалось второй раз. Она в жизни не чувствовала себя такой несчастной. Тьма и безмолвие были так глубоки, и даже фонарь месье Кукарекура де Мрака мерцал, словно грозил погаснуть совсем.

Внезапно он действительно погас, и Марии показалось, что тьма и безмолвие упали на них, как будто хотели их задушить. Должно быть, месье Кукарекур де Мрак почувствовал то же самое, или он просто налетел на дерево, но он начал сердито бормотать что-то в свою черную бороду, и хотя она не могла разобрать слов, у нее возникло сильное ощущение, что это что-то было весьма нелестное.

Только Рольв не сдавался.

– Если вы возьмете меня за руку, – скромно сказала Мария месье Кукарекуру де Мраку, – у вас будет меньше возможности налететь на что-нибудь, потому что, похоже, Рольв умеет выбирать правильный путь.

Он взял ее за руку, но это была стальная хватка, которая не слишком ободрила ее, и он все еще что-то сердито бормотал себе в бороду, а тьма и безмолвие все сгущались и сгущались. Тут черный петух, который все это время безмолвно ехал на плече своего хозяина, внезапно закричал. На этот раз в его крике не слышалось насмешки, это был тот победный крик, которым петухи приветствуют новый день, и Мария вспомнила когда-то услышанные слова: «Тьма сгущается перед рассветом».

– Наверно, ночь скоро придет к концу, – сказала она месье Кукарекуру де Мраку.

– Как только я смогу разобрать, куда идти, я отправлюсь прямо домой, – сердито сказал он. – И тебе советую сделать то же самое, юная леди, а в будущем тебе бы лучше держаться от меня подальше. Не могу понять, что заставило меня пуститься на это сумасбродство. Наверно, ты заразила меня своим лунным сумасшествием. Ты, должно быть…

Внезапно он оборвал свою речь, потому что в лесу что-то произошло. Они уже могли видеть силуэты деревьев и очертания лиц друг друга. Не только тьма начала рассеиваться, но и молчание закончилось. Они услышали вдали слабый, таинственный шум моря.

– Рольв, должно быть, повел нас неправильно, – сказала Мария. – Мы, наверно, вышли на берег моря.

– Нет, – ответил месье Кукарекур де Мрак. – Лес подходит к самому берегу моря, и в ветреные ночи шум моря слышен далеко в лесу, хотя среди деревьев сам ветер и не чувствуется.

Его голос звучал странно и хрипло, как будто великий Кукарекур де Мрак был чем-то смущен.

Но Мария не чувствовала смущения, только благоговение. – Давайте остановимся и посмотрим на рассвет, – сказала она. – Стой, Рольв. Смотрите! Смотрите!

Все четверо, девочка, лев, мужчина и петух, замерли неподвижно, словно обратясь в камень от красоты того, что увидели. На востоке, там где были восход и море, сквозь деревья пробивался свет, похожий на молочно-белый туман, и чем слышнее становилось море, тем сильнее был этот свет. Потом им показалось, что свет начал приобретать какую-то форму.

Это был еще свет, но внутри него появились движущиеся очертания, которые делали его еще ярче, и это были очертания тысяч скачущих белых лошадок с развевающимися гривами, красиво изогнутыми шеями, напоминающими шеи шахматных фигурок в гостиной, тела их двигались, казалось, со скоростью света, но при этом были куда плотнее, чем радуга, и вот уже можно было разобрать их очертания, ясно вырисовывающиеся на темном фоне деревьев… Это был скачущий остров морских лошадок, о котором говорил Марии Старый Пастор, и своим радостным бегом они возвещали зарю.

Они были уже близко, и в уши всех четверых ворвался рев моря, а сияние света ослепило их. Месье Кукарекур де Мрак закричал от страха и попытался защитить голову руками, но Мария, хоть и закрыла глаза от ослепительного света, громко смеялась от счастья. Она знала, что скачущие лошади не принесут им вреда, они просто омоют их светом, как радуга, встающая после дождя.

Так и случилось. В какой-то момент неописуемая свежесть и бодрость волной прокатилась над их головами, а затем шум моря умер в отдалении, и открыв глаза, они увидели легкий серый туманный рассвет, в котором снова были видны только слабые контуры деревьев и очертания лиц. Белые лошадки исчезли… все, за, исключением одной.

Они увидели, что она стоит справа от них под огромной сосной, с гордо изогнутой шеей, подняв одно нежно очерченное серебристое копытце, наполовину повернувшись, как будто замерев в полупрыжке. Потом она тоже исчезла, и в лесу не осталось ничего, кроме обычного разливающегося света зари.

Все долго молчали, стоя и глядя на сосну, с огромной зияющей дырой под корнями, где накануне продирались Люди из Темного Леса. Им были грустно и одиноко, потому что они понимали, что никогда больше не увидят такой красоты. Потом черный петух снова прокричал, и очарование было разрушено. Мария кивнула и шевельнулась.

– Ну что? – проговорила она.

– Ты победила, – сказал месье Кукарекур де Мрак. – Завтра я буду думать, что все это было только сном – но ты победила, и я сдержу свое слово.

Мария сняла жемчуг и протянула ему. – Он-то не сон, – сказала она. – И когда вы завтра придете в Лунную Усадьбу мириться со всеми нами, это тоже не будет сном. Ведь вы придете?

– Лунная Дева, – сказал месье Кукарекур де Мрак, – сдается мне, что остаток своей жизни я буду повиноваться приказаниям вашего высочества. Я буду в усадьбе завтра около пяти.

Он поклонился и ушел с черным петухом на плече, а Мария и Рольв быстро поскакали в чудесном рассвете, постепенно меняющем цвет с серого на серебристый, а с серебристого на золотой, а когда они вырвались из соснового леса, заря расцветала розовым, окрашенным по краям шафраном и аметистом, предвещающими голубизну прекрасного дня.

Рольв доставил Марию не в парк, а к калитке в стене, ведущей в сад, и тут он остановился и отряхнулся, как бы показывая ей, что здесь они должны расстаться. Он как будто говорил, что очень устал, и с него довольно таскать ее на спине. Она покорно слезла, поцеловала его и поблагодарила за все, что он для нее сделал в эту ночь. Он ласково взглянул на нее, толкнул садовую калитку и удалился по своим делам.

Мария вошла в сад, где под бело-розовыми цветущими деревьями еще спали овцы с ягнятами, на их пушистых спинах серебром сверкала утренняя роса. Она направилась к огороду. Мария поняла, что тоже очень устала и была невероятно голодна. Она брела по дорожке между грядками, и в голове у нее были только две мечты, завтрак и постель, но внезапно что-то розовое яркой полосой промелькнуло у нее перед глазами и взрастило в ней третью мечту, почти такую же сильную, как завтрак и постель… Розовые герани в окне комнаты над туннелем… сегодня они были видны лучше, чем обычно, потому что окно, до того всегда запертое, было широко распахнуто навстречу заре.

Она замерла, поглядела на них и вдруг поняла, что восхищается их красотой. Кроме того, хоть она и не любила розовый, это был один из цветов, а как сказал сэр Бенджамин, все цвета от солнца и все хороши. А розовый был цветом восхода и заката, связи между днем и ночью. Луна и солнце, оба должны любить розовый, потому что когда одна встает, а другое садится, они так часто приветствуют друг друга через разлившуюся по всему небу розовую зарю.

И тут, к изумлению Марии, пока она стояла и любовалась розовыми геранями, в окне показалась рука с лейкой, и на цветы полилась струя серебристых капель. Нельзя было ошибиться, кому принадлежит эта длинная рука в ярком рукаве. Это был Мармадькж Алли.

– Мармадьюк! – позвала Мария, – Мармадьюк!

Герани раздвинулись, и показалось розовое бородатое лицо Мармадьюка. Он кивнул ей и улыбнулся, он был восхищен, но не удивлен, что видит ее. – Молодая госпожа, – сказал он, – я вот тут подумываю о легкой трапезе прежде, чем приступить к дневным делам в усадьбе. Не окажите ли вы мне честь подняться и разделить ее со мной?

– Я тебя люблю, Мармадьюк, – сказала Мария. – Я немыслимо голодна. Но как мне подняться наверх?

– Посмотри позади бочки для воды, – ответил Мармадьюк.

Мария подбежала к большой зеленой бочке для воды, которую еще в первый день приметила в левой части туннеля, и за ней оказалась.совершенно спрятанная от чужих взоров маленькая зеленая дверца в стене, не больше той, что вела в ее собственную комнатку в башне. Она повернула ручку, открыла дверь и обнаружила перед собой крутую узенькую каменную лесенку, подходящую только кому-то очень маленькому. Она поднялась по ней и попала в комнату с розовыми геранями.

– Добро пожаловать, маленькая госпожа, в мое скромное прибежище, – произнес Мармадьюк Алли.

– Так вот ты где живешь, Мармадьюк! – воскликнула Мария, наконец-то и по этому вопросу ее любопытство было полностью удовлетворено.

– Вот здесь я и обитаю, когда не занят своими домашними трудами.

Это была страннейшая комната, длинная и узкая как туннель под ней. В одном ее конце было окно с геранями, стоящими на длинном, от стены до стены, подоконнике, у противоположной стены стояла маленькая деревянная низенькая кроватка Мармадьюка, на ней лежало покрывало в алую и белую клетку. В середине комнаты помещался маленький деревянный столик и два трехногих табурета, и все это было подходящего для карлика размера.

Стол был покрыт красно-белой клетчатой скатертью, которая прекрасно подходила к покрывалу, на ней стояло голубое блюдо, полное яблок, желтый кувшин молока, фиолетовая тарелка, на которой громоздились промасленные лепешки, две зеленых тарелки и две такие же кружки. Но Мария вскрикнула от изумления не из-за прекрасной еды или разноцветной посуды, а из-за того, что вдоль длинных северной и южной стен по всей их высоте от пола до потолка шли деревянные полки, а на полках стояли горшки с геранями.

Благодаря обилию гераней, цветастому покрывалу и скатерти, разноцветной посуде и яркой одежде самого Мармадьюка, комната так сверкала разными красками, что могла ослепить любого вошедшего, несмотря на то, что в ней было только одно окно, все загороженное путаницей розовых лепестков, отчего свет в комнате становился мягким, нежным, но очень розовым.

– О, Мармадьюк! – воскликнула Мария. – Это те герани, которые Малютка Эстелла оставила, когда убежала из дому?

– Происходят от тех самых первых растений, – сказал Мармадьюк, вежливо приглашая Марию сесть на один из деревянных табуретов.

– Так ты тоже любишь розовый цвет? – спросила Мария, усаживаясь.

– Не могу это утверждать, – сказал Мармадьюк, сам садясь напротив нее и разливая молоко в две кружки. – Но не могу утверждать и обратное. Это не подобало бы хорошему повару. Поэтому, когда двадцать лет тому назад во время того несчастного несогласия, мой хозяин повелел мне удалить из дома через дверь все те герани, от которых ему не удалось избавиться через окно, я их не выкинул, а оставил здесь. Я подумал, что когда-нибудь они могут оказаться полезны.

Марии, уплетавшей яблоко и лепешки, намазанные таким толстым слоем желтого масла, который только можно намазать на лепешку, внезапно пришла в голову идея. Она помолчала минутку, вынашивая свой план.

– Мармадьюк, – наконец произнесла она, – я думаю, что знаю, чем они могут быть полезны. Я думаю, что это просто замечательная идея.

– Не сомневаюсь, молодая госпожа, – вежливо отозвался Мармадьюк.

– Мармадьюк, – спросила Мария, – могла бы я позвать кое-кого завтра на чай? Человек семь?

– Конечно, молодая госпожа. Но если ты желаешь, чтобы среди них был сэр Бенджамин, я сомневаюсь, что ты выбрала подходящий день.

Завтра утром он поскачет в город, чтобы заседать в городском суде. Он, знаешь ли, мировой судья.

– И не вернется назад к чаю?

– Обычно он не возвращается к чаю, – сказал Мармадьюк. – Процедура заседания в городском суде обычно включает в себя последующий визит в местный трактир, обильную трапезу и некоторое освежение при помощи разнообразных напитков.

– Я попрошу его приехать из суда прямо домой, и у нас будет обильная трапеза и множество освежающих напитков дома.

– Отлично, молодая госпожа. К вечернему чаю хорошо идет подогретый кларет.

Затем положив слегка надкушенное яблоко, с огнем вдохновения, внезапно осветившим все его лицо, он уставился ярко горящими глазами в северо-западный угол комнаты и еле слышно забормотал: «Сливовый пирог. Шафрановый пирог. Вишневый пирог. Пирог с воздушной глазурью. Эклеры. Имбирные пряники. Меренги. Сладкий крем. Миндальные пирожные. Песочные пирожные. Шоколадное суфле. Овсяное печенье. Рожки с кремом. Девонширские булочки. Корнуоллский пирог. Бутерброды с вареньем. Бутерброды со сладким творогом. Тосты с корицей. Медовые тосты…»

– Но, Мармадьюк, семь человек не могут съесть все это! – прервала его Мария.

– Я всегда предпочитаю приготовить на большее число гостей, чем ожидается, – обьяснил Мармадьюк. – Кроме того, по твоему голосу я понял, что этот чай будет великим событием, а великое событие нужно хорошенько отпраздновать. Во время великих событий могут возникнуть решительные возражения против того, что предлагает здравый смысл. Телесная субстанция внутреннего человека наряду с эстетическим удовлетворением наружного зрения требуют широты и щедрости.

Последней фразы Мария как следует не поняла, но ей показалось, что она имеет какое-то отношение к цветочному убранству, и она осмелилась спросить:

– Не могла бы я, Мармадьюк, одолжить для украшения дома к этой вечеринке все твои герани?

– Конечно, молодая госпожа, – ответил Мармадьюк.

– Робин поможет тебе внести горшки в дом, – сказала Мария. – И еще, Мармадьюк, увидишь ли ты сегодня Робина, когда он придет ухаживать за овцами? Если да, то не мог бы ты передать ему от меня письмо?

Вместо ответа Мармадьюк направился к своей низенькой кровати, залез под нее и вытащил оттуда чернильницу, гусиное перо и чудесный кусок пергамента.

–Дорогой Робин, 

– писала Мария. –

Прошлой ночью мы с Рольвом предприняли еще одну попытку, и она была успешной. Я не думаю, что Люди из Темного Леса будут продолжать творить зло. Пожалуйста, прости меня, дорогой Робин, что вторая попытка прошла без тебя. Так уж получилось. Я бы ничего не смогла сделать во второй раз, если бы ты не помог мне в первый. Я не могу написать тебе об этом, но расскажу, как только мы увидимся. Я ужасно хочу тебя видеть, не придешь ли ты завтра к чаю? Я хотела бы, чтобы ты пришел в половине третьего. И пожалуйста, Робин, попроси Эстеллу прийти завтра тоже, к половине четвертого. Пожалуйста, скажи ей, что она должна прийти. Если она не придет, все рухнет. Скажи ей это. Я конечно знаю, что она не хочет приходить в дом днем, но пусть она подождет в розарии, пока я не приду туда. Скажи ей, что завтра сэр Бенджамин ускачет в город заседать в суде. Так что она может приходить свободно. Да, пожалуйста, повидай еще Старого Пастора и скажи ему, чтобы он тоже пришел, в четверть пятого. Дорогой Робин, ты и Эстелла, оба должны обязательно прийти, и Старый Пастор тоже.

Мария сложила письмо и отдала его Мармадьюку. Потом она поднялась, сделала книксен и поблагодарила его за столь вкусную еду.

– Надеюсь, ты не перебила аппетит перед завтраком? – с тревогой осведомился он.

– Благодарю, я сыта, но ненадолго, – заверила его Мария.

Она спустилась вниз и через задний двор и парк прошла в дом. Она сообразила, что больше не боится подстриженных в форме рыцарей и петухов тисов. Как будто из них исчезло жившее в них зло, и теперь они перестали быть привидениями, и оказались просто забавно подстриженными кустами.

В зале она встретила сэра Бенджамина, только что спустившегося вниз. Он с изумлением уставился на нее, ее бледное усталое лицо и приставшие к юбке сосновые иголки ясно доказывали, что она провела ночь не под крышей дома. Он открыл рот, чтобы спросить, где она была, но поглядев на нее с доверием и любовью, спокойно, как будто все знал, закрыл рот.

– Я слишком хочу спать, сэр, чтобы рассказать вам это сейчас, – проговорила она. – Но я очень скоро все объясню. Пожалуйста, сэр, могу ли я позвать гостей на чашку чая завтра? Я хочу пригласить Старого Пастора. Вы бы смогли прийти? И одеться в самый нарядный костюм?

– Завтра я заседаю в суде.

– Но если вы поедете сразу домой, а не пойдете в трактир, вы как раз поспеете к чаю, – сказала Мария. – Здесь тоже будет уйма еды и питья. Пожалуйста, ну, пожалуйста, дорогой сэр!

Он не мог отказать ее бледному умоляющему лицу. – Пусть будет по-твоему. Но если твоя «уйма питья» относится к чаю, я возражаю. Это все водянистое пойло, вместо настоящих напитков…

– Да, нет же, – поспешила успокоить его Мария. – Будет подогретый кларет.

Лицо сэра Бенджамина оживилось.

– Можешь на меня рассчитывать, – заверил он Марию. – Я оденусь в самый лучший костюм.

– А могу я к вечеринке украсить дом цветами? – спросила Мария.

– Благослови Бог это дитя! – воскликнул он. – Конечно, если хочешь, но мне кажется, что ты слишком суетишься из-за того, что пригласила Старого Пастора к чаю.

– А вы дадите мне торжественное обещание, что даже если вам не понравится это цветочное убранство, вы не выбросите цветы в окно?

Сэр Бенджамин широко раскрыл глаза, но ответил очень серьезно:

– Торжественно обещаю.

– Тогда все в порядке, – удовлетворенно сказала Мария. – Теперь я пойду займусь завтраком, а после завтрака – спать, спать, спать.

– Не похоже, чтобы тебе это было нужно, – заверил ее дядюшка. – Никогда не видел, чтобы так свежо выглядели после такой ночи.