Поляков ковылял вдоль Неглинной улицы, ведущей от проспекта Маркса к Садовому кольцу. Дул обычный для Москвы резкий ветер. Олег Иванович занял позицию через дорогу напротив обшарпанного фасада больницы.

Было без пятнадцати двенадцать. Поляков стоял под оголенными ветвями какого-то дерева, спрятавшись за стволом. Полуразвалившийся фургон загораживал вид налево. Но за рядами припаркованных машин «Волга» и «Лада» к югу по Неглинке все было хорошо видно. Фасады обветшалых зданий дореволюционной постройки вплоть до Лубянской площади виднелись по обеим сторонам.

Он знал точность Марченко и ожидал увидеть генерала в течение следующих десяти — двенадцати минут. Телефонный разговор накануне вечером оставил нехороший осадок. Отставной полковник посчитал странную приветливость своего бывшего товарища попыткой добиться примирения. Марченко говорил в какой-то панибратской манере, предполагавшей, что кое-что осталось еще от их прежней дружбы, несмотря на увольнение Полякова и роль Марченко в этом деле.

Если генерал прибудет в лимузине, размышлял Поляков, значит, есть официальное задание по линии КГБ. Шофер будет обязан доложить, где хозяин был, в какое время прибыл и когда убыл, и, если это окажется возможным, доложить, с кем встречался. Если же Марченко придет пешком, Поляков готов будет поверить в искренность его желания просто поболтать, вспомнить прошедшие времена.

Неглинную заполняли прохожие. На тротуарах покупатели со своими сумками-авоськами и тележками на колесиках отчаянно метались по магазинам с их пустыми витринами, голыми полками, незаполненными холодильниками. Каждый надеялся хоть что-то достать за доступную цену. По улице грохотали грузовики, сжигая горючее и якобы выполняя планы. Но в кузовах, по-видимому, ничего не лежало, ведь лишь некоторые предприятия хоть что-то производили в теперешнем состоянии разрухи.

Поляков первый увидел Марченко за сотню метров. Тот шел пешком со стороны Большого театра. На нем была простецкая кроличья шапка и его обычное длиннополое пальто казенного образца. Олег Иванович крепко затянулся вонючей сигаретой и стоял не шелохнувшись, как тому учили когда-то на тренировках в Управлении. Двигались лишь его глаза, просматривавшие тротуар и дорогу позади Марченко. Но не имело смысла проявлять излишнюю подозрительность, любая запланированная операция по внешнему наблюдению проводилась безукоризненно. Он слышал, как недавно прежний генерал-майор КГБ и политический деятель из высших эшелонов решили прогуляться, поговорить всласть, избегнув прослушивания. Но вскоре выяснилось, что их беседу зафиксировали семьдесят агентов КГБ, находившихся на улицах.

Поравнявшись с Поляковым, генерал свернул направо по замерзшей грязи, мусору и остаткам строительного хлама, сваленного вдоль улицы. Огромные клубы пара, вырывавшегося из здания бани, скрыли генерала. Поляков с трудом пробился сквозь уличный поток, пытаясь не упустить Марченко. Он увидел того у рядов перевернутых ящиков из-под водки, на которых пьяные красномордые старики разложили березовые веники, продавали их по пятьдесят рублей за штуку. Хоть Марченко и был из числа приметных постоянных посетителей Сандунов, старые торговцы вениками не имели представления, кем являлся этот покупатель. Ему оказывали совершенно такое же оплачиваемое почтение, как и любым другим, и генералу нравилась эта анонимность. По своему положению он мог и должен был пользоваться лучшими саунами в элитных заведениях Комитета, но рецидивы его крестьянского воспитания часто брали верх. В молодости Виктор Петрович и его отец, бывало, по субботам приходили к берегам сибирской реки собирать камни для парилки и заготавливать березовые дрова. В течение многих лет они проводили зимние вечера в мужской компании, подтапливая огромную печь с котлом, поливая друг дружку водой, болтая о новостях и прихлебывая самогон.

Поздоровались кивками, Поляков прошел за Марченко в отделанную мрамором обширную прихожую мавританского стиля в здании, построенном еще в дореволюционные времена. Оно было сооружено актерами Малого театра в 1806 году, и единственная перемена на протяжении почти двух столетий состояла лишь в том, что в пятидесятых сюда провели электричество. В деревянной будочке, служившей кассой, сидела бабушка, очень напоминавшая огромную матрешку. Она потребовала два рубля и тридцать копеек, подала Полякову билет и махнула, чтобы он проходил к каменной лестнице.

Запахи мужских тел, сигаретного дыма и алкоголя ударили в нос. Атмосфера оставалась такой же отвратительной и зловонной, как и несколько лет назад, когда он здесь бывал. Он купил две бутылки пива и очищенный кусок соленой рыбы у мужичонки, сидевшего в углу, а затем вступил в духовитый мрак раздевалки. По обе стороны от прохода стояли в семь рядов скамьи со спинками в человеческий рост, сделанные из украшенного резьбой дерева. Когда-то красивые, сейчас они превратились в жалкое подобие своего былого великолепия, сиденья варварски изрезаны, кожаная обивка вытерлась, износилась, набивка там и тут вылезала наружу.

Традиционные мужские походы в баню в Москве считались скорее развлечением, а не гигиеническим мероприятием. Поляков пробирался по истертым мокрым коврам и потрескавшемуся линолеуму, залитому лужами воды, какой-то слизью и слякотью. Он видел голые тела слюнявых людей, которые либо бесстыдно развалились на скамьях, либо пили пиво и разговаривали.

— Олег Иванович! Идите сюда.

Марченко кричал во весь голос поверх скамеек. Поляков увидел генерала в дальнем углу около высокого окна без занавесок. Переступая по дощатому настилу через пустые пивные бутылки, Олег Иванович направился туда мимо этой мешанины отвратных бледнотелых, готовящихся пойти париться, или же красных — уже вышедших из парилки.

Марченко успел снять одежду, и его изрядный живот вываливался из-под большого полотенца, повязанного вокруг поясницы.

— Олег Иванович, рад тебя видеть. Спасибо, что пришел…

Марченко протянул руку, но Поляков намеренно сделал вид, что не заметил ее. На какой-то момент бывший полковник засомневался, сможет ли сдержать гнев и возмущение предательством генерала. Однако ему удалось овладеть собой и немного успокоиться. Он швырнул свою сумку на скамью и начал раздеваться. Внезапно он понял, что совершил глупость, придя сюда, в общественное заведение. Как он сможет здесь высказать возмущение по поводу безобразного поведения давнего друга?

— Как себя чувствуешь, Олег Иванович? Как твои болячки?

Марченко очень хотелось предстать перед Олегом Ивановичем в хорошем свете. Но несмотря на то, что он все утро готовился к встрече, это ему не удавалось.

— Пивка хочешь? — Густой голос Виктора Петровича заглушал галдеж мужских разговоров.

Все усилия Марченко, все его заискивания не произвели на Полякова никакого впечатления. Напротив, он считал их фальшивыми и обидными. Он слегка кивнул, взял бутылку, не сказав даже приличия ради слов благодарности.

Пусть Марченко хорошо пропарит не только душу, но и тело. Пусть почувствует, в каком гадком очутился положении, и до конца раскается.

— У меня есть и вобла — как в старые времена. — Марченко с трудом преодолевал смущение, но продолжал говорить. — Помнишь, как мы сидели на той скамье с Косовым и обсуждали план Лейпцигской операции? А там дули пиво с Заботиным и Рыковым и размышляли, как действовать в Праге?

Поляков понимал, что Марченко вспомнил об этих давних делах, чтобы подольстить компаньону и возродить у него старые добрые чувства.

Обернувшись полотенцем, Олег Иванович сделал несколько глотков из бутылки. Марченко сунул веники с зелеными березовыми листьями в таз с водой и вручил один Полякову.

— Прежде всего попаримся, — предложил он.

Они сдали бумажники и часы простынщику и последовали в мыльную.

Баня всегда казалась Полякову чем-то вроде ожившего морга. Параллельными рядами вдоль окон обширного помещения стояли шестнадцать мраморных скамей с кранами холодной и горячей воды поблизости. На скользком мраморе Поляков видел десятки обнаженных тел. Среди них и загорелые, бронзовые, и белые как простыни. Стройных и ухоженных немного. Больше бесформенных, с отвисшими животами, дряблыми мускулами, шрамами, бородавками, татуировкой. Среди них могли быть чиновники, милиционеры, ученые, шоферы и даже политические деятели. Но голые все одинаковы, без различий и званий.

Марченко подошел к массажисту, похлопал его по плечу.

— Этот товарищ будет следующим, — приказал он, указывая на Полякова. — Это мой добрый друг. Я заплачу за него и дам еще на чай, если хорошо поработаешь.

— Долларами? — спросил массажист.

Марченко засопел и решительно отмел вопрос-предложение.

— Рублями, рублями, товарищ. Не жадничай… Мой друг имеет ранения. Сделай все возможное, чтобы восстановить его мускулатуру, — добавил он настойчиво.

Пока Марченко шлепал по грязной жиже из мыльной пены и березовых листьев по кафельному полу, он начал понимать: ему удалось что-то поправить в отношениях. Он видел, как Поляков опустился на скамью и массажист взял его в работу.

— Ну, как, чувствуешь себя лучше? — прокричал Марченко, окутанный паром, валившим из находящейся рядом душевой кабины.

Дешевое русское мыло забивало запах пота и разгоряченных тел. Поляков чувствовал, как становятся эластичными его напряженные мышцы, он также понимал, что его решимость не поддаваться ослабевает. Тем не менее он должен оставаться осторожным с Марченко. Чего в конце концов добивается генерал, что ему нужно?

Марченко вышел из душевой и без предупреждения выплеснул шайку холодной воды на Полякова, тот подскочил и заорал истошно, однако весело.

— Теперь в парилку! — скомандовал Марченко. Его поведение изменилось, он снова чувствовал себя как всегда хозяином положения.

Смахнув мыльную пену, Поляков пришел в норму, промыл глаза и пошлепал за генералом в дальний конец мыльной. Из-за небольшой деревянной двери слышался отчаянный крик: «Хватит, хватит!» Вошли в просторную двухъярусную парилку, закоптевшую и страшную, как камера пыток. Неведомо откуда истекал поток раскаленного воздуха. Температура возрастала по мере того, как они взбирались вверх по изломанным ступенькам, чтобы присоединиться к полдюжине людей, восседавших в неимоверной жаре под самым потолком.

— Ой, добре! — то и дело слышалось в раскаленной атмосфере. Это напомнило Полякову, как они блаженствовали в посольской сауне в Кабуле перед тайной операцией по ликвидации колонны грузовиков, доставлявших при содействии ЦРУ оружие и боеприпасы моджахедам около Салангского перевала.

Марченко делал ставку на это воспоминание об их десятилетней давности братстве. Он слегка похлестал веником по спине Полякова, чтобы заиграла кровь. Как во время оргазма, мужики вокруг фыркали, стонали и визжали, а их тела раскалялись от необычайно высокой и опасной жары. С медицинской точки зрения воздействие процедуры было сомнительным. Но удовольствие, получаемое от бани, бесспорным.

Марченко глотал воздух.

— Давай присядем.

Они опустились на деревянную скамью в дальнем темном углу второго яруса.

Поляков ждал, когда Марченко заговорит о главном. Но генерал был пока настроен на иное.

— Помнишь, как ты, я и Сулесский продумывали «крышу» для его задания в Варшаве? Ты склонялся к попытке устроить покушение на Ярузельского, и Сулесский получил санкцию — только потому, что у него были польское имя и воспитание.

Парилка гудела, никто их не мог слышать, место удачное.

Поляков все еще сидел молча, наблюдая, как два голых человека в лыжных шапочках и кожаных перчатках выплескивали воду в печь четырехметровой высоты. Камни шипели и брызгались, клубы пара вырывались из печи, обволакивая Полякова, который решил наконец заговорить.

— Кончай эту хреномудрию, Виктор Петрович. Скажи: зачем ты пригласил меня? Ты ведь никогда не делал этого просто так — только ради целей, связанных с КГБ.

Генерал подобрал веник и начал хлестать себя по спине. Ему требовалось время, чтобы собраться с мыслями.

— Каковы твои планы теперь, Олег Иванович?

Поляков запыхтел.

— Ты выгнал меня, Виктор Петрович, так что ты и скажи. Возможно, кончу тем, что возьмусь продавать на улицах порнографию, чтобы как-то прожить. В новой обстановке свободного предпринимательства и бандитизма я мог бы даже предложить свои услуги ЦРУ, — пошутил он.

— Ленгли больше не заботит КГБ. Перебежчики и разочарованные кагэбэшники ценятся по два доллара в день. В любом случае, Олег Иванович, мы знаем, что ЦРУ и эм-пятнадцать столь же запутались относительно статуса московского Центра, как и мы сами. О многих друзьях могу сказать, что в сердце мы принадлежим КГБ. Какое бы название нам ни придумывали, мы остаемся верными офицерами той организации, где нас учили и в которую мы верим.

Похлеставшись веником, Марченко облил водой свое стареющее тело. Поляков готов был слушать, поскольку генерал говорил по существу.

— КГБ расчленили на отдельные части, Олег Иванович. Остались ошметки плохого мяса, годного лишь для собак. И мы не видим конца этому беспределу. Делегации проклятых парламентских деятелей-демократов без конца теребят нас, так что верные нам товарищи вынуждены уничтожать досье, касающиеся коррупции и самых темных дел нашей организации, пока эти доброхоты не добрались до них.

Поляков недоумевал, о чем это распространялся Марченко. Состав КГБ сейчас вдвое больше, чем прежде, там установились законы более жесткие, чем раньше.

Плюнув на кафельный пол, Марченко произнес с горячностью:

— Мы все должны бороться, чтобы сохранять репутацию лучших чекистов, которые принесли славу органам, Олег Иванович. Но становится все труднее. Разброд в стране приведет к переменам в нашей организации, и довольно скоро. — Казалось, Марченко что-то задумал. — Но еще посмотрим… — бормотал он. — Посмотрим…

Наша организация? Почему он говорил так, будто Олег Иванович все еще состоял в КГБ? Голые парни в лыжных шапочках выливали новые шайки воды на раскаленные докрасна камни, а люди мычали и стонали, будто находились в борделе.

— От былой славы КГБ осталась лишь тень, — продолжал Марченко. — Прошли те дни, когда сверхдержавы гонялись за мыльными пузырями и шпионы делали карьеру, подобно Джеймсу Хесусу Англетону из ЦРУ, а Ле Карре и Дейтон становились богатейшими детективщиками на Западе. Сейчас Центр сам передает в США секретнейшие сведения о том, как он опутал «кучками» американское посольство в Москве. Что дальше?.. И когда? Кого это еще трогает? Новые политиканы не заботятся об интересах безопасности страны. Организаторы путча думали, будто достаточно возвестить о том, что они захватили власть, и народ их поддержит. Но Крючков ошибался, когда встал во главе заговорщиков. Он опозорил звание чекиста. В один лишь день августа он разрушил великие идеалы, за которые и ты и я боролись и работали как верные коммунисты.

Продолжай, продолжай! Полякову уже надоело слушать, как бывший начальник нес чепуху и излагал дурацкие соображения о причинах, по которым КГБ потерял славу. Олег Иванович пришел в Сандуны вовсе не для того, чтобы слушать о том, что ему и так известно и ради чего он работал. Но, кажется, генерал не заметил его раздражения.

— Провал августовского заговора был звездным часом для Горбачева. Вспомни, как мы все тогда, шесть лет назад, его ненавидели. Но теперь мы знаем — он, по крайней мере, пытался спасти коммунистическую партию. Даже тогда, когда он возвратился после домашнего ареста в Крыму, он обещал партию реформировать. Об этом свидетельствует и такая мелочь, как куклы-матрешки на улицах. Сперва самой большой куклой был Горбачев. Теперь ею стал Ельцин. Один диктатор, желавший сохранить то, что нам дорого, уступил место другому, тот хочет теперь разрушить все наше под лозунгами демократии.

Все-таки Поляков понимал и разделял негодование бывшего шефа по поводу царящих беспорядков. Он охладил себя шайкой воды, но все еще никак не реагировал.

— Ордена Ленина, медали за доблестную службу — все это ушло в прошлое, товарищ. Это считается теперь побрякушками той выдуманной системы, основанной на терроре и репрессиях. И мы были не товарищами, Олег Иванович, мы были, оказывается, оппортунистами. Ты, я, десятки миллионов, которые работали на КГБ и считали, что таков единственный путь к вершинам и к хорошей жизни. Коммунизм? Социализм? Все это чепуха, Олег Иванович. Чепуха! Все медали, все побрякушки — сейчас они стали символами наших провалов и теперь годятся лишь для музеев или помоек. Настанет день, когда туристы будут рассматривать эти экспонаты коммунистических времен так же, как ужасы периода нацизма.

Бессвязное чудовищное обвинение по поводу всего, чем занимались они оба. Какова же цель этих разглагольствований? — думал Поляков.

— Советский Союз развалился. Кремль рухнул, — продолжал генерал. — Теперь, Олег Иванович, каждый за себя, пока еще страна не оказалась полностью в объятиях политической и экономической анархии. Наше государство превращается в примитивные джунгли — жестокий мир, где царствуют бесконтрольные бандитские шайки, а Москва скоро станет похожей на Чикаго тридцатых годов.

Не мог уже Поляков выносить ни этой жары, ни болтовни давнего знакомца. С трудом вдыхая густой, похожий на пар из суповой кастрюли воздух, Олег Иванович скатился вниз по лестнице, полез в холодный мраморный бассейн. Он тихонько взвыл, когда распаренное тело погрузилось в ледяную воду. Затем перебрался в бассейн с теплой водой, находившийся рядом. Сделалось очень приятно.

Завернувшись в чистые накрахмаленные простыни, оба вернулись в раздевалку, где смахнули в газету остатки рыбьей шелухи и костей, оставленных прежними посетителями, велели убрать пустые пивные бутылки. Поляков чувствовал, что вот сейчас собеседник скажет нечто важное.

Поляков растерся банным полотенцем, отковырнул крышку с бутылки и половину содержимого вылил в горло. Затем откинулся на спинку дивана, откусил пол-ломтика рыбы и расчесал рукой волосы на груди.

Кожа блестела, весь организм стал как новехонький. Наступил момент неимоверного блаженства, и для полноты счастья не хватало только женского тела.

— Хотелось бы, чтобы мы снова стали вместе работать… — неожиданно и вовсе некстати, не под настроение, сказал Марченко.

Так вот она, причина смехотворного спектакля в бане. Но где же работать вместе? В КГБ или в наследовавшей его организации? Поляков не позволит себя одурачить во второй раз. Марченко отпил пива, на верхней губе остался след пены.

— Ты, Олег Иванович, обладаешь большим опытом и способностями. Мы с тобой много работали вместе, мы даже чуть не погибли вдвоем во время перестрелки в Кабуле. И ты знаешь, что я тебя глубоко уважаю.

Поляков выплюнул на пол неразжеванные остатки рыбы, так его душили злоба и возмущение.

— Товарищ Марченко, ты куча вонючего дерьма, — выпалил он. — Если ты так восхищался мной, почему же допустил, чтобы меня уволили, действовал как зорицский холуй? Где же твои стойкость, принципиальность, Виктор? Я видел их десять лет назад в Кабуле и в прошлом на границе с Ираном. Но ты вел себя совсем иначе, когда меня гнали со службы. Ты предал меня.

Руки у Полякова тряслись, когда он выковыривал рыбью косточку, застрявшую в зубах.

— Я не ожидал, что ты так заговоришь со мной, Олег Иванович, — обиделся Марченко.

— Но ты этого заслуживаешь, вонючий мерзавец, — отрезал Поляков. — Ты сломал мою карьеру и ожидал после этого, что я стану восхищаться и благодарить тебя?

— Вот поэтому я и предлагаю выбор. У тебя есть талант, опыт, хитрость и ум. Именно поэтому я доверил тебе проведение операции с золотом. Я тем самым продемонстрировал полную веру в тебя. Но Зорин вырвал это дело из моих рук. У него и Раджабова существует особая договоренность. Я полагаю, что узбек платит Зорину, чтобы Центр не тревожил банду. Зорин получил твою задницу, а теперь хочет получить и мою. Но сейчас он разоблачен…

Марченко враньем проложил себе дорогу в высшие эшелоны КГБ, интригами и обманом обеспечил свое нынешнее положение.

— Не обижайся, Олег Иванович. Давай еще искупнемся.

Но на этот раз беспардонному лжецу не удалась его уловка. Поляков уперся подошвами в соседнюю скамью и помотал головой.

— Продолжай наслаждаться, Виктор Петрович! А мне дай доесть рыбу и допить пиво. Потом я присоединюсь к тебе.

Что бы ни думал Марченко, он знал одно — нужно проявить терпение. Принудить Полякова он не мог ни к чему. Генерал встал и направился мимо отдыхавших обратно в обитель жары и пара. В мыльном отделении он лег и щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание Игоря, своего младшего помощника. Лишь через двадцать минут массажа Марченко решил: хватит, пора вернуться к Полякову, тот что-то задержался или пропал за завесой пара в мыльной.

— Ты не видишь товарища, с которым я пришел сюда? — спросил он. Игорь перестал растирать жиры марченковской ляжки и послушно обвел взглядом скамьи и бассейны. Он запомнил хромающего человека, поскольку Марченко обещал хорошо заплатить за массаж этого калеки.

— Не вижу. Наверное, его здесь нет. Иначе увидел бы.

Игорь был человек надежный. Он уже давно служил глазами и ушами КГБ в этой бане, каждый день находился на посту возле каменной скамьи, сообщая после кому следует о происходивших здесь событиях, разговорах, наклонностях и поступках посетителей, — все это Управление внешнего наблюдения с удовольствием заносило в досье. После путча хаос внутри КГБ привел к тому, что ежемесячные доклады Игоря прекратились, но его привычка наблюдать, слушать, запоминать — осталась.

— Я не видел его с тех пор, как вы оба ушли из парилки час назад, товарищ генерал.

Марченко рывком встал, отодвинул Игоря в сторону и сунул ноги в шлепанцы.

В раздевалке он быстро обежал все скамьи и остановился у островка в дальнем от двери углу. Правда, он не нуждался в подтверждении того, что уже понял. Не было ни Полякова, ни его белья. Остались только его веник и рыбьи кости на линолеуме.

Марченко рассердился. Какое неуважение к старому другу! В телефонном разговоре Наташа заверила его, что бывший полковник «будет есть из ваших рук… он ваш, когда вам потребуется». И этот поход в баню состоялся по совету Наташи. Но Поляков обманул надежды генерала.

Марченко не любил терпеть поражения. Он ушел из Сандунов озабоченный и слишком возбужденный, чтобы возвращаться на Лубянку. Вместо этого он остановился у телефонной будки рядом с продавцом кассет — хромым ветераном афганской войны. Опустил монетку, набрал номер, не заглядывая в свою записную книжку, подождал.

— Товарищ Трофименко?

— Да. — Наташа ответила тихим и вялым голосом, словно только что проснулась. Марченко говорил резко и решительно, как будто из кабинета в Центре. Больше не было необходимости уснащать речь приятными словами.

— Товарищ майор, Поляков находится в состоянии депрессии. Он нуждается в твоем обществе. Поведи его сегодня вечером поужинать, — Марченко хотел, чтобы его голос звучал как приказ.

Такая перспектива не очень привлекала Наташу. Она получала шестнадцать тысяч рублей в месяц — не шибко разгуляешься. Инфляция достигала двадцати процентов в месяц, а жалованье пока только обещали повысить.

Марченко почувствовал, что она колеблется, и быстро успокоил ее:

— Я оплачу расходы. Если нужно — в долларах. Свяжись с Поляковым и договорись встретиться с ним в ресторане «Баку». Это на Тверской. Ну да, бывшей улице Горького. Дом двадцать четыре. Уверен, что ты узнаешь место, когда увидишь, товарищ майор.

Наташа сразу вспомнила «Баку». Там, где Марченко соблазнил ее, и ресторан с тех давних пор все еще вызывал у нее болезненные воспоминания.

— Вы умеете поиздеваться над человеком, Виктор Петрович. Не так ли? Я должна согласиться, товарищ генерал? — Наташа разозлилась. В ее голосе чувствовалось нежелание выполнять приказ. — И могу я спросить вас по этой открытой телефонной линии: что я должна делать, когда товарищ Поляков и я усядемся за столом в «Баку»? Какова цель вашего задания?

Марченко поступил довольно глупо, по-мальчишески, забыв, что Наташа говорит из дому, где телефон наверняка прослушивается. Небось сам-то звонит из автомата. Дурак, подумала Наташа.

— Просто проведи хороший вечер. Хорошо покушайте, — посоветовал Марченко, — потом затащи его в кровать, как было со мной. А о деньгах не беспокойся. Это будет подарком за все, что ты делала для меня в Германии.

Наташа смутилась. Марченко вел себя подобно нахальному сутенеру. Наташа спрашивала себя, как же это генерал, ее бывший любовник, мог приказывать ей переспать с другим мужчиной «ради интересов дела». Он прибегал к самой недостойной тактике. Но он оставался полновластным хозяином майора Трофименко, и она вынуждена была подчиниться. Выполнить приказ. Раньше это считалось заданием компартии. Сейчас — попроще — заданием Марченко. И этим заданием стал Поляков.