Черный камень. Сага темных земель

Говард Роберт И.

  ДЖОН КИРОВАН

 

 

 

Живущие под усыпальницами

Я внезапно проснулся и сел в постели, испытывая сонное недоумение: кто мог колотить в дверь с такой яростью, что ее панели грозили разлететься? Послышался визгливый, пронизанный безумным страхом, голос:

— Конрад! Конрад! — вопил неизвестный за дверью. — Бога ради, впустите меня! Я видел его, видел!

— Кажется, это Иов Кайлз, — сказал Конрад, поднимая свое длинное тело с дивана, на котором он спал, отдав в мое распоряжение свою кровать. — Не сломайте дверь! — крикнул он, нашаривая шлепанцы. — Я иду.

— Эй, поторопитесь! — бушевал невидимый гость. — Я только что заглянул в глаза самому дьяволу!

Конрад включил свет и открыл дверь. В дом, едва не падая, ввалился человек с ошалелыми глазами, в котором я узнал того, о ком сказал Конрад Иов Кайлз, хмурый, скаредный старик, живущий в небольшом имении по соседству с Конрадом. Обычно молчаливый и сдержанный, Иов сейчас совершенно не походил на себя. Его редкие волосы торчали дыбом, капли пота усеивали серую кожу и он то и дело трясся, как человек в приступе жестокой лихорадки.

— Что случилось, Кайлз? — воскликнул, уставясь на него, Конрад. Можно подумать, что вас напугал призрак!

— Призрак?! — тонкий голос старика надломился и он истерично рассмеялся. — Я видел демона из преисподней! Поверьте, я видел его — этой ночью, всего несколько минут назад! Он заглянул в мое окно и высмеял меня! Господи, как вспомню этот смех…

— Кто он? — нетерпеливо бросил Конрад.

— Мой братец, Иона! — завопил старина Кайлз.

Конрад вздрогнул. Иона, брат-близнец Иова, умер неделю назад и мы с Конрадом видели, как его тело положили в гробницу на крутом склоне одного из холмов Дагот-Хиллс. Я вспомнил о существовавшей между скупым Иовом и транжирой Ионой ненависти. Иона влачил свои последние жалкие дни в бедности и одиночестве, в полуразвалившемся семейном особняке на нижнем склоне Дагот-Хиллс, сосредоточивая весь свой яд своей ожесточенной души на скряге-брате, проживающем в собственном доме в долине. Вражда была взаимной. Даже когда Иона очутился на смертном ложе, Иов ворчливо и крайне неохотно позволил убедить себя спуститься вниз, к брату. Случилось так, что он остался наедине с Ионой, когда тот умирал, и, по-видимому, сцена смерти была настолько ужасной, что Иов выбежал из комнаты с посеревшим лицом и дрожа всем телом, а из комнаты донесся ужасный гнусавый смех, оборвавшийся вдруг предсмертным хрипом.

Теперь старый Иов трясясь стоял перед нами и, обливаясь потом, лепетал имя брата.

— Я видел его! Вчера вечером я засиделся позже обычного и едва успел погасить свет, чтобы лечь в постель, как его лицо с дьявольской ухмылкой появилось в окне, обрамленное лунным светом. Он вернулся из ада, чтобы утащить меня туда, как поклялся перед смертью. Он — чудовище! И был им уже несколько лет! Я подозревал это, когда он возвратился из долгих странствий по Востоку. Он дьявол в образе человека. Вампир! Он задумал уничтожить меня вместе с душою и телом!

Пораженный словами старика, я сидел не находя слов, то же было и с Конрадом. О чем говорить и думать при очевидном случае помешательства? Моей единственной мыслью была убежденность в безумии Кайлза. Он вдруг вцепился в халат на груди Конрада и свирепо встряхнул его в приступе мучительного страха.

— Остается одно! — воскликнул он с блеском отчаяния в глазах. — Я должен пойти к его гробнице и собственными глазами убедиться, что он лежит там, где мы его положили! И вы пойдете со мной, я не смею идти в темноте один! Он может подстеречь меня по дороге — за любой изгородью или деревом!

— Это сумасшествие, Кайлз, — увещевал Конрад. — Иона мертв, вам просто приснился кошмар…

— Кошмар! — пронзительно вскрикнул старик. — Мне хватило кошмаров, когда я стоял у смертного ложа этого злодея и слушал, как с его пенящихся губ льется черный поток нечестивых угроз — но сейчас это не было сном! Я был абсолютно бодр и ей-Богу — я видел, как мой демон-братец Иона злобно ухмыляется мне в окно!

Старик заломил руки, хныча от страха; присущие ему гордость и самообладание, казалось, бесследно исчезли под натиском откровенного, животного страха. Конрад взглянул на меня, но я промолчал. Дело казалось настолько нелепым, что единственным очевидным выходом было бы позвать полицию и отправить Иова в ближайший сумасшедший дом. Но в его первобытном страхе было нечто, от чего даже у меня по спине забегали мурашки.

— Я знаю! — опять возопил он, будто чувствуя наши сомнения. — Вы считаете меня безумцем, но я не безумнее вас. И я отправлюсь к гробнице даже если придется идти одному! Но если вы отпустите меня одного, моя кровь падет на ваши головы! Так вы идете или нет?

— Погодите! — Конрад начал торопливо одеваться. — Мы идем с вами. Пожалуй, единственное, что рассеет вашу галлюцинацию — это вид вашего брата в гробу.

— Вот именно! — с ужасным смехом подтвердил Иов. — В его гробу, у которого нет крышки! Почему он приготовил для себя перед смертью этот открытый гроб и наказал, чтобы в нем не было крышки?

— Он всегда был чудаком, — возразил Конрад.

— Скорее, дьяволом, — прорычал старина Иов. — Мы ненавидели друг друга с молодых лет. Когда он растранжирил свое наследство и приполз, без гроша, обратно, ему не понравилось, что я не согласен поделиться моим нажитым тяжким трудом богатством. Черный пес! Дьявол из бездны чистилища!

— Что ж, скоро мы увидим его покоящимся в своей гробнице, — промолвил Конрад. — Ты готов, О'Доннел?

— Готов, — отозвался я, застегивая пояс с моим «45-м» в кобуре.

Конрад рассмеялся.

— Никак не расстанешься со своими техасскими привычками? — пошутил он. — Надеешься подстрелить призрака?

— Все может быть, — ответил я. — Не люблю ходить по ночам без пушки.

— Оружие бесполезно против вампиров, — нетерпеливо поеживаясь заметил Иов. — С ними можно покончить только вогнав в черное сердце злодея кол!

— Боже милостивый, Иов! — коротко рассмеялся Конрад. — Неужели вы говорите серьезно?

— Почему бы и нет? — Глаза старика вспыхнули безумием. — Вампиры существовали в былые времена и сохранились до сих пор в Восточной Европе и на Востоке. Я слышал, как он похвалялся своими знаниями о тайных сектах и черной магии. Я подозревал об этом… позже, на смертном ложе, он поведал мне свою ужасную тайну — поклялся, что вернется из могилы и утащит меня с собою в ад!

Мы вышли из дома и пересекли лужайку. Эта часть долины была заселена скудно, хотя в нескольких милях на юго-восток сияли огни города. С западной стороны к владению Конрада примыкало поместье Иова, где высился среди деревьев темный молчаливый дом. В миле к северу протекала река, а на юге виднелись угрюмые черные очертания низких холмов с голыми макушками и пологими, покрытыми кустарником, склонами. Их называли Дагот-Хиллс странное имя, не связанное с известными индейскими наречиями, но примененное впервые краснокожими для обозначения этой гряды холмов. Они были практически необитаемы. На наружных склонах, ближе к реке, находились фермы, но внутренние долины обладали слишком неглубокой плодородной почвой, а сами холмы чересчур каменисты для обработки. В полумиле от поместья Конрада стоял большой особняк, почти три столетия служивший пристанищем семейству Кайлз — по крайней мере, на это указывал каменный фундамент, ну а сам дом был надстроен позже. Наверное, старина Иов содрогнулся сейчас при виде этого напоминающего хищную птицу особняка на фоне черных пологих холмов.

Ночь встретила нас бешеными порывами ветра. Несущиеся облака то и дело скрывали луну, ветер завывал среди деревьев, пробуждая странные ночные звуки и нелепо искажая наши голоса. Целью нашего безумного похода была гробница на верхней части склона выступающего из остальной гряды холма, особняк же Кайлза располагался как бы на высокой площадке возле этой гряды. Казалось, обитатель склепа наблюдал из него за домом предков и за долиной, которой они когда-то владели: от холмов — до реки. Теперь старому имению принадлежала лишь полоса земли, бегущая вверх по склонам холмов, на одном конце которой находился дом, а на другом — гробница.

Как я уже упоминал, холм, где была выстроена гробница, отличался от прочих и по дороге к ней мы прошли вблизи голого наружного выступа, обрывающегося поросшим мелким кустарником каменистым откосом. Как раз у этого места Конрад спросил:

— Что заставило Иону построить свою гробницу на отшибе от семейного склепа?

— Он не строил ее, — огрызнулся Иов. — Она была построена давным-давно нашим предком, старым капитаном Джейкобсом Кайлзом, благодаря которому этот выступ до сих пор называют Пиратским холмом — ибо Джейкобс был пиратом и контрабандистом. Странная прихоть побудила его выстроить здесь, наверху, свою гробницу, и он провел на этом месте многие годы своей жизни в одиночестве, особенно по ночам. Но он так и не занял ее, поскольку пропал без вести в морском бою. Обычно он следил за врагом или таможенниками с этой самой скалы перед нами — люди по-прежнему называют ее Мысом контрабандиста.

— Гробница была сильно разрушена, когда Иона зажил в старом доме, продолжал старик, — и он отремонтировал ее для успокоения своих костей. Впрочем, он знал, что никогда не уснет в освященной земле! Перед смертью он отдал подробные распоряжения: гробницу восстановили и поместили в нее гроб без крышки в ожидании его тела…

Я невольно вздрогнул. Темень, бешено несущиеся через испещренный проказой лик луны облака, пронзительный вой ветра, нависающие над нами темные зловещие холмы и безумные слова нашего компаньона — все это действовало на мое воображение, населяя ночь силуэтами ужаса и кошмаров. Нервно поглядывая на заросшие кустарником черные склоны, отвратительные в мелькающем свете луны, я мечтал очутиться где-нибудь подальше от овеянного легендами Мыса контрабандиста, торчащего из зловещей гряды холмов наподобие корабельного бушприта.

— Я не привык шарахаться от каждой тени, как глупая девчонка, болтал между тем старый Иов. — Но я увидел его злобное лицо в моем окне и подспудно всегда верил, что мертвецы расхаживают по ночам. Теперь же… но что это?

Он застыл на месте, охваченный леденящим ужасом. Мы невольно прислушались к визгу терзаемых порывами бури ветвей и громкому шороху высокой травы.

— Всего лишь ветер, — пробормотал Конрад. — Он искажает любой звук.

— Нет, нет! Послушайте! Это был…

Сквозь шум ветра до нас донесся призрачный, пронизанный мучительным страхом голос:

— Помогите! Помогите! Господь, сжалься надо мной…

— Это голос моего брата! — взвизгнул Иов. — Он взывает ко мне из преисподней!

— Откуда послышался голос? — шепнул вдруг Конрад пересохшими губами.

— Не знаю, — ответил я, покрываясь липкой «гусиной кожей». — Я не расслышал. Он мог прозвучать сверху либо снизу. К тому же, он показался мне приглушенным.

— Объятия могилы приглушают его голос! — вскрикнул Иов. — Тесный саван сдавливает ему глотку! Ей-Богу, он воет на раскаленных решетках ада и хочет, чтобы я разделил с ним его судьбу. Вперед, к гробнице!

— По конечной тропе рода человеческого, — шутливо проворчал Конрад в ответ на причитания Иова, но это отнюдь не успокоило меня. Мы еле успевали за торопящейся тощей и нелепой фигурой старого Кайлза, едва не вприпрыжку поднимающейся по склону к массивному выступу, превращенному обманчивым лунным светом в тускло поблескивающий череп.

— Ты узнал этот голос? — спросил я у Конрада.

— Не совсем. Ты и сам заметил, что он прозвучал приглушенно. Если бы я принял его за голос Ионы, ты счел бы меня помешанным.

— Только не сейчас, — возразил я. — Вначале все это показалось мне безумием. Но дух ночи вошел в мою кровь, и теперь я готов поверить чему угодно.

Мы поднялись наверх и очутились перед массивной железной дверью гробницы. Позади нее высился крутой холм, поросший густым кустарником. Казалось, фантастические события этой ночи наделили мрачный мавзолей какой-то особой, грозной силой. Конрад обежал лучом электрического фонаря внушительный, старинного облика, фасад гробницы.

— Эту дверь не открывали, — заметил Конрад. — Замок кажется целым. Смотрите — пауки уже затянули густой паутиной порог, и ее нити невредимы. Трава у порога не примята, а значит, никто не входил в гробницу — и не выходил из нее.

— Что такое двери и паутина для вампира? — прогнусавил Иов. — Они проникают сквозь толстые стены как бесплотные призраки. Ей-Богу, я не успокоюсь, пока не войду в гробницу и не сделаю того, что должен. У меня есть ключ — единственный на свете, подходящий к этому замку.

Он извлек ключ — огромный старинный предмет, и сунул его в замок.

Послышался стонущий скрежет старого механизма, и старина Иов отпрянул, будто ожидая, что из щели приоткрывшейся двери на него набросится клыкастая нежить.

Конрад и я заглянули внутрь и, должен признаться, я вынужден был собраться с духом, одержимый вихрем предположений и догадок. Но внутри царила кромешная тьма. Конрад хотел было включить свой фонарь, но Иов остановил его. Похоже, к старику вернулось обычное самообладание.

— Дайте фонарь мне, — промолвил он с угрюмой решительностью в голосе. — Я войду один. Если он вернулся в гробницу и успел лечь в свой гроб, то я знаю, как с ним поступить. Подождите здесь, а если я крикну, или вы услышите шум борьбы, то спешите на помощь.

Конрад пытался возразить, но старый Кайлз едва не вышел из себя.

— Не спорьте! — возопил он. — Это моя работа, и я выполню ее один!

Старик чертыхнулся, когда Конрад направил луч света прямо ему в лицо, затем вырвал фонарь и, вытащив какой-то предмет из кармана своего пальто, вошел в гробницу и закрыл за собой тяжелую дверь.

— Очередное безумие, — недовольно пробурчал я. — Почему он так настаивал на нашем сопровождении, если хотел войти туда один? А ты заметил блеск в его глазах? Он окончательно рехнулся!

— Я в этом сомневаюсь, — возразил Конрад. — Мне этот блеск показался злобным торжеством. Что касается его «одиночества», это не совсем так, ведь мы всего в нескольких футах от него. У старика есть причина не испытывать желания, чтобы мы сопровождали его в гробницу. Кстати, что это он вытащил из кармана перед тем, как войти туда?

— Что-то похожее на заостренную палку, и еще молоток. К чему ему молоток, если нет крышки, которую необходимо поднять?

— Ну конечно же! — бросил вдруг Конрад. — Ну и глупец я был, что до сих пор не догадался! Не удивительно, что он хотел войти один. О'Доннел, он принял всерьез басни о вампирах! Помнишь его намеки насчет необходимых действий, и прочего? Он намерен воткнуть этот кол своему брату в сердце! Быстрее! Не позволим ему изувечить…

Из гробницы прозвенел вопль, который будет преследовать меня до последнего вздоха. Его ужасный тембр заставил нас застыть как вкопанных и, не успели мы собраться с мыслями, как послышался бешеный топот ног, затем удар тела о дверь и, наконец, из гробницы будто летучая мышь из адских врат, вылетел Иов Кайлз. Он растянулся плашмя у наших ног, фонарь в его руке ударился о землю и погас. Позади зияла приоткрытая дверь и в темноте за нею мне послышались странные царапающие и скользящие звуки. Но мое внимание было приковано к корчащемуся у наших ног в ужасных конвульсиях бедняге.

Мы наклонились над ним. Выскользнувшая из-за серого облака луна осветила его бледное лицо и мы невольно вскрикнули при виде отпечатавшегося на нем ужаса. В расширенных глазах старика не осталось света разума. Его как будто загасили, как гасят в потемках свечу. Вялые губы Иова дрожали, брызгая пеной. Конрад потряс его за плечо:

— Кайлз! Бога ради, что с вами случилось?

В ответ прозвучал жалкий лепет, но вскоре мы с трудом разобрали в бессмысленном бормотании всхлипывающие слова: «Существо в гробу! Это существо в гробу!»

Конрад пытался засыпать его вопросами, но глаза старика закатились и остекленели, зубы обнажились в жуткой ухмылке, а тощее тело обмякло и безжизненно вытянулось.

— Мертв! — в ужасе пробормотал Конрад.

— Я не вижу на нем раны, — прошептал я, потрясенный до глубины души.

— Раны нет — и ни капли крови.

— Но тогда… — Я не посмел выразить ужасную мысль словами.

Мы со страхом посмотрели на узкую полосу непроницаемого мрака за приоткрытой дверью молчаливой гробницы. Резкий порыв ветра с шорохом промчался по траве.

Конрад поднялся и расправил плечи.

— Идем! — позвал он. — Бог знает, что там прячется, но мы должны распутать эту чертовщину. Старик переволновался, пал жертвой собственных опасений. У него было слабое сердце и что угодно могло вызвать его смерть… Ты идешь со мной?

Разве может ужас перед ощутимым и понятным сравниться с невидимой и неведомой опасностью? Но я согласно кивнул, и Конрад поднял фонарь. Включив его, он довольно хмыкнул и мы приблизились к гробнице, как приближаются к логову змея. Конрад широко распахнул дверь, а я держал наготове револьвер. Луч света быстро обежал сырые стены, пыльный пол и сводчатый потолок, затем остановился на покоящемся на каменном пьедестале посреди склепа гробе без крышки. Затаив дыхание, мы подошли к нему, не смея даже представить себе, что за сверхъестественный кошмар мог встретить наш взор. Конрад направил луч внутрь и мы оба вскрикнули: гроб был пуст!

— Боже мой, — шепнул я. — Иов был прав! Но где же вампир?

— Душа Иова Кайлза не могла покинуть тело при виде пустого гроба, отвечал Конрад. — Его последними словами были: «Существо в гробу». Значит, в гробу было нечто погасившее своим обликом жизнь старика, как гасят пламя свечи.

— Но где же оно? — испуганно спросил я, ощущая, как по спине пробежал озноб. — Существо не могло выйти из гробницы незамеченным. Может, оно способно становиться по желанию невидимым? И притаилось в эту минуту где-то совсем рядом?

— Перестань молоть чепуху! — рявкнул Конрад, машинально озираясь по сторонам, затем добавил: — Ты не замечаешь слабый мерзкий запах у гроба?

— Да, но не могу определить его.

— Я тоже. Скорее всего, это запах сырой земли и рептилий. Он напоминает смрад подземных глубоких штолен, в которых мне довелось побывать. Кажется, в этом гробу лежало дьявольское порождение земных недр.

Он снова провел лучом по стенам, и вдруг сосредоточил его на дальней стене — каменном откосе холма, на котором была выстроена гробница.

— Посмотри!

В сплошной на вид стене проглядывало длинное узкое отверстие. Мы подошли и осмотрели его. Конрад осторожно нажал на часть стены у самого отверстия и она бесшумно подалась, открывая нам немыслимо черный кромешный мрак. Мы оба невольно отступили и напряженно застыли на месте, будто ожидая нападения неведомой ночной твари. Вдруг Конрад усмехнулся и это мигом остудило мое разгоряченное воображение.

— По крайней мере, хозяин гробницы пользуется вполне реальным входом и выходом, — заметил он. — Эта потайная дверь сделана весьма тщательно. Заметь, это всего лишь большая плита из камня на поворотном стержне, а бесшумность его действия показывает, что стержень и гнезда недавно смазывали маслом.

Он направил свой луч в черную бездну за дверью и осветил узкий туннель, параллельный дверному порогу и также представлявший собой сплошной камень. Стены и пол туннеля были гладкими и ровными, потолок сводчатым.

Конрад повернулся ко мне.

— О'Доннел, мне кажется, здесь действительно есть нечто темное и зловещее. Я будто ощущаю, как у нас под ногами бежит черная, таинственная река. Куда она ведет, я не знаю, но полагаю, ее течением управляет Иона Кайлз. Думаю, старый Иов на самом деле видел своего брата за окном этой ночью.

— Но Иона Кайлз, так или иначе, мертв, Конрад.

— По-моему, нет. Похоже, он погрузил себя в каталептический транс, как это делают индийские факиры. Я видел несколько таких опытов и готов был поклясться, что эти люди мертвы. Вопреки ученым и скептикам, они способны «умирать» и «воскресать» по желанию. Иона Кайлз несколько лет прожил в Индии и, по-видимому, ему удалось овладеть этим секретом.

— Открытый гроб, туннель, тянущийся от могилы — все убеждает в том, что Иона был жив, когда его поместили сюда. Почему-то он захотел, чтобы его сочли мертвым. Возможно, то был каприз его больного разума, а может, причина имеет более зловещую подоплеку. В свете его появления перед братом и смерти Иова, я склоняюсь к последнему мнению, но мои подозрения сейчас слишком ужасны и фантастичны, чтобы выразить их словами. Впрочем, я собираюсь исследовать этот туннель, в котором мог затаиться Иона. Ты идешь со мной? Помни, независимо от того, одержим он манией убийства или нет он опаснее любого сумасшедшего.

— Я иду с тобой, — проворчал я, хотя плоть моя холодела при мысли о том, что придется войти в этот окутанный мраком туннель. — Но что за крик мы слышали у Мыса контрабандиста? В нем звучала такая мучительная боль! И что за существо увидел Иов в гробу?

— Не знаю. Может быть, Иону в каком-то дьявольском наряде. Я согласен, что в этом деле еще слишком много загадок, даже если мы примем гипотезу, что Иона жив. Но давай осмотрим туннель. Помоги мне поднять Иова. Мы не можем оставить его лежать на полу. Мы положим его в гроб.

Мы подняли Иова Кайлза и поместили его в гроб брата, которого он ненавидел, и старик остался лежать в нем с остекленевшими глазами на застывшем сером лице. Я смотрел на него и в моих ушах эхом звучали его слова: «Вперед, к гробнице!» Его тропа действительно привела его в могилу.

Конрад первым вошел в потайную дверь, оставленную нами открытой. Очутившись в черном туннеле, меня на миг обуяла паника и я рад был, что тяжелая наружная дверь гробницы не снабжена пружинным замком, и что у Конрада в кармане был единственный ключ, отпирающий этот массивный замок. Я опасался, что демонический Иона мог закрыть ту дверь, оставляя нас погребенными в склепе до Судного Дня.

Похоже, туннель бесконечно вел на восток и мы осторожно двигались по нему, освещая путь лучом фонаря.

— Этот туннель не был вырублен Ионой Кайлзом, — прошептал Конрад. От него так и веет седой стариной — погляди!

Справа от нас появился еще один дверной проем. Конрад навел на него луч, обнаруживая очередной, более узкий проход. По обеим его сторонам также виднелись ходы.

— Настоящий лабиринт, — пробормотал я. — Параллельные коридоры, соединенные туннелями поменьше. Кто мог подумать, что они существуют здесь, под Дагот-Хиллс?

— И как удалось открыть их Ионе Кайлзу? — недоумевал Конрад. Смотри, справа еще проход — и еще, и еще один! Ты прав — это настоящий лабиринт туннелей. Кто же прорыл их? Наверное, какая-то неизвестная доисторическая раса. Но этим коридором кто-то наверняка пользовался. Видишь, как потревожена пыль на полу? Все проходы расположены по правую сторону, и ни одного — по левую. Коридор прослеживает наружную границу холма, где-то неподалеку должен быть выход. Взгляни сюда!

Минуя один из темных поперечных туннелей, Конрад осветил стену и мы увидели на ней грубо нарисованную красным мелом стрелу, указывающую в меньший туннель.

— Он не может выходить наружу, — заметил я. — Скорее, погружается в самое чрево холма.

— В любом случае, давай осмотрим его, — предложил Конрад. — А обратный путь в этот туннель найти нетрудно.

Мы пошли по указанному стрелкой проходу, минуя еще несколько коридоров побольше и у каждого находили стрелу, подтверждающую направление нашего движения. Узкий луч фонаря Конрада порой терялся во мраке и, по мере погружения в сердце проклятого холма, меня охватывали смутные опасения и предчувствия. Внезапно туннель закончился узкой лестницей, ведущей вниз и исчезающей в темноте. Когда я взглянул на ее вырубленные в скале ступени, меня охватила невольная дрожь. Кто спускался по ним в давно забытые столетия? Вскоре мы заметили еще кое-что: возле лестницы находилась маленькая камера, ведущая далее в туннель. Когда Конрад осветил ее, с моих губ сорвался вопль. Комнатка была пуста, но изобиловала следами недавнего пребывания в ней хозяина. Войдя внутрь, мы оглядели ее содержимое, следя за игрой тонкого луча света. Нас поразило не то, что комнатка была оборудована под человеческое жилье, а царивший в ней беспорядок. На каменном полу лежала на боку сломанная походная койка, кругом были разбросаны разорванные на полосы одеяла, изодранные в клочья книги и журналы, помятые банки продуктовых консервов, среди которых лопнувшие и выплеснувшие свое содержимое. На полу лежала вдребезги разбитая лампа.

— Чье-то тайное убежище, — заметил Конрад. — Клянусь головой Ионы Кайлза. Но что за хаос! Посмотри на эти консервы, вскрытые ударами о каменный пол, а эти полосы из одеял — как будто кто-то порвал на части лист рисовой бумаги. Боже мой, О'Доннел, ни один человек не способен на такой разгром!

— Кроме сумасшедшего, — пробормотал я. — А это что?

Конрад поднял записную книжку и поднес ее к свету.

— Сильно порвана, — пробурчал он. — Но нам повезло: это дневник Ионы Кайлза! Мне знаком его почерк. Видишь — последняя страница цела и помечена сегодняшним днем! Это определенно доказывает, что он жив.

— Но тогда где он? — прошептал я, испуганно оглядываясь по сторонам. — И почему здесь такой разгром?

— Могу предположить только одно, — сказал Конрад. — Очевидно, войдя в эти пещеры, полубезумный Иона окончательно помешался. Мы должны держаться настороже — вполне вероятно, что он нападет на нас в темноте.

— Я уже подумал об этом, — невольно вздрогнул я. — Приятно представить себе затаившегося в этих дьявольских черных туннелях безумца, готового прыгнуть нам на спину. Валяй, читай дневник, а я присмотрю за дверью.

— Я прочту последнюю запись, — сказал Конрад. — Может, она прольет свет на эту тайну. — Направив свет на измятый лист, он прочел: «Настала пора осуществить мой великий замысел. Сегодня вечером я покину это убежище навсегда, но я не сожалею, ибо вечная темнота и тишина начинают терзать даже мои железные нервы. Сейчас я пишу эти строки и мне чудится, будто снизу украдкой ползут какие-то твари, хотя я не видел в этих туннелях ни единой летучей мыши, или змеи. Но завтра я расположусь в чудесном особняке моего проклятого брата, он же — как жаль, что мне не с кем поделиться этой шуткой — займет мое место в холодном мраке — более темном и холодном, чем даже эти туннели.

Я должен доверить это перу, потому что меня восхищает собственная изобретательность. Я просто чертовски хитер! С какой дьявольской обстоятельностью я обдумывал и готовил мой план. А как ловко ухитрялся еще до моей «смерти» (Ха! Ха! Ха! Басня для глупцов) действовать на суеверия моего братца путем намеков и загадочных изречений. Он всегда считал меня орудием Сатаны и накануне моей «смертельной болезни» почти поверил в мою сверхъестественную инфернальную сущность. Как искренне он испугался, когда я выплеснул на него, уже на «смертном ложе», весь свой гнев. Знаю, он убежден, что я — вампир. Что ж, я прекрасно знаю моего брата и не сомневаюсь, что он покинул свой дом и приготовил кол, чтобы пронзить мое сердце. Но он должен получить подтверждение своим подозрениям, и я их ему предоставлю.

Сегодня ночью я покажусь ему в окне. Покажусь и исчезну. Я не хочу убить его страхом, потому что это уничтожит мой замысел. Знаю, что оправившись от первого испуга, он придет к моей гробнице, чтобы уничтожить меня своим колом. Здесь, в гробнице, я и убью его. Я поменяюсь с ним одеждой, уложу его в гроб, в открытый гроб — и тайком вернусь в его чудесный дом. Мы достаточно похожи друг на друга, так что, зная его манеры и привычки, я смогу подражать ему в совершенстве. Да и кто меня заподозрит? Дело слишком странное и немыслимое. Я приму от него жизнь, и продолжу ее. Люди могут удивиться перемене в Иове Кайлзе, но этим и ограничатся. Я проживу и умру в облике моего брата, а когда ко мне придет настоящая смерть — пусть она подольше плутает в пути. Я займу достойное место в склепе старых предков, с именем Иова Кайлза в изголовье, а тем временем настоящий Иов будет покоиться всеми забытый в старой гробнице на Пиратском холме!

Интересно, как удалось Джейкобсу Кайлзу обнаружить эти подземные ходы? Он не создал туннели — они были вырублены в темных пещерах и сплошной скале руками забытых предков — не смею даже предполагать насколько давно это произошло. Прячась здесь до поры до времени, я занялся их исследованием и нашел длину туннелей поражающей воображение. Они прячутся в холме, как соты в улье, погружаясь в землю на невероятную глубину, ярус за ярусом, как этажи здания — и каждый ярус соединяет с нижним единственная лестница. Старый Джейкобс Кайлз, по-видимому, пользовался туннелями для хранения награбленного и контрабанды. Он выстроил гробницу, чтобы замаскировать свое истинное ремесло и, конечно, прорубил себе потайной вход и навесил на стержень дверь-плиту. Наверное, он открыл эти ходы с помощью скрытного входа у Мыса контрабандиста. Сколоченная Джейкобсом старая дверь представляла собой лишь гниющие щепки и ржавое железо, когда я нашел ее. Поскольку никто не обнаружил этот вход после него, вряд ли кто-либо отыщет новую дверь, сделанную моими руками взамен старой. И все же, я воспользуюсь в надлежащее время необходимыми предосторожностями.

Я нередко задумывался о принадлежности расы, населявшей некогда эти лабиринты. Мне не попались ни кости, ни черепа, хотя на верхнем ярусе я обнаружил необычным способом обработанные медные инструменты. На нескольких следующих этажах я находил каменные предметы — вплоть до десятого, где они исчезли. Вдобавок, на верхнем ярусе я нашел части стен с заметно полинявшими, но говорящими о несомненном мастерстве, рисунками. Подобную «живопись» я обнаружил на всех ярусах, включая пятый, хотя с каждым ярусом вниз рисунки грубели по сравнению с верхними, а последние были не более чем бессмысленной мазней, под стать малюющей кистью обезьяне. Каменные предметы также казались более примитивными на нижних уровнях, как и отделка потолков, лестниц, дверей и прочего. Можно вообразить себе фантастическую картину: томящаяся в темнице раса «зарывается» глубже и глубже в чернозем, столетиями погружаясь на новые уровни и утрачивая с каждым из них свои человеческие черты.

Пятнадцатый ярус не имеет ни логики, ни цели: туннели разбегаются как попало, без очевидного замысла, являя собой резкий контраст верхнему уровню, триумфу примитивной архитектуры. Трудно представить себе, что эти ярусы созданы одной расой — очевидно, между постройкой этих крайних ярусов прошло много веков и строители значительно деградировали. Но пятнадцатый ярус — не последний из серии этих таинственных ходов.

Дверной проем у лестницы на дне последнего яруса завален упавшими с потолка камнями — вероятно, сотни лет назад, прежде, чем капитан Джейкобс обнаружил туннели. Подстегиваемый любопытством, я расчистил обломки, несмотря на ущерб моему здоровью, и как раз сегодня проделал в них проход. Но у меня не было времени спуститься вниз и я вообще сомневаюсь, что смог бы сделать это, поскольку свет лампы открыл мне не обычные ступени лестницы, а крутой гладкий желоб, ведущий во мрак. Возможно, обезьяна или змея способны скользить по нему вверх-вниз, но человеку это не по силам. Мне даже не хочется размышлять над тем, в какие бездны ведет эта нора. Почему-то, при мысли о том, что постройка не завершена пятнадцатым ярусом, меня охватил озноб, и в мозгу мелькнула фантастическая гипотеза относительно судьбы, постигшей некогда жившую в этих холмах расу. Я предположил, что опускающиеся ниже и ниже по шкале цивилизации «землекопы» исчезли на нижних ярусах, хотя я не нашел никаких останков в подтверждение своей теории. Нижние ярусы не вырыты в почти сплошной скале, в отличие от тех, что находятся ближе к поверхности. Они были прорыты в черноземе и мягкой каменистой породе, очевидно, с помощью примитивнейших орудий: местами мне даже казалось, что они рыли их пальцами и ногтями. Ходы могли принадлежать и животным, не будь в них заметных попыток упорядочить туннели по примеру верхних. Но под пятнадцатым ярусом, насколько мне удалось разглядеть сверху, все попытки подражания закончились; норы под ним — грубые и нелепые колодцы, и у меня нет желания узнать, в какие нечестивые бездны они ведут.

Меня преследуют фантастические предположения о том, как называли расу, буквально погрузившуюся в землю и давным-давно исчезнувшую в ее черном чреве. Среди индейцев в округе бытует легенда о том, что за много лет до прихода белых людей, их предки прогнали расу странных чужаков в пещеры Дагот-Хиллс и замуровали их там, обрекая на гибель. Теперь очевидно, что раса не сгинула, а каким-то образом просуществовала по меньшей мере несколько веков. Кто были эти люди, откуда они пришли, и каков был их окончательный удел — останется тайной. Антропологи могут кое-что прояснить из рисунков на верхнем ярусе, но я не собираюсь рассказывать кому-либо об этих туннелях. Некоторые из поблекших рисунков изображают индейцев, воюющих, по-видимому, с воинами расы, которой принадлежат художники. Смею догадаться, что эта раса, скорее, относится к белым, нежели к индейцам.

Однако близится час посещения моего любимого братца. Я выйду через дверь в Мысе контрабандиста, и вернусь тем же путем. Я достигну гробницы раньше брата, как бы он ни спешил — я уверен, что он придет сюда. Затем, когда дело будет сделано, я уйду из гробницы и отныне в эти коридоры более не ступит нога человека. Я позабочусь о том, чтобы гробницу никогда не открыли: внушительное количество динамита обрушит с верхних скал достаточно камней, чтобы запечатать дверь в Мысе контрабандиста навеки…»

Конрад сунул записную книжку в карман.

— Безумец он или нет, — угрюмо промолвил Конрад, — только Иона Кайлз истинный дьявол. Я не слишком удивлен, но слегка потрясен. Что за адский замысел! Но он ошибся в одном: очевидно, он не сомневался, что Иов придет к гробнице один. Тот факт, что брат поступил по-другому, обескуражил все его расчеты.

— В конечном итоге, да, — согласился я. — Но все же Иона выполнил свой дьявольский план — он смог-таки убить своего брата. Вероятно, он был в гробнице, когда туда вошел Иов. Напугав его каким-то образом до смерти и чувствуя наше присутствие, он ускользнул через потайную дверь.

Конрад покачал головой. Еще по мере чтения дневника его все более мучила нервная лихорадка, он то и дело замолкал и настороженно прислушивался.

— О'Доннел, я не верю, что Иов увидел в гробу Иону. Теперь я уже передумал. Вначале замысел принадлежал злому человеку, но некоторые аспекты этого дела указывают мне на действия иных сил.

— Тот крик, что мы слышали у Мыса, состояние этой комнаты, отсутствие Ионы — все говорит о чем-то более темном и грозном, нежели замысел Ионы Кайлза.

— Что ты подразумеваешь? — с опаской спросил я.

— Предположим, что раса, вырывшая эти туннели, не погибла, прошептал он. — Предположим, их потомки все еще ведут непостижимое разуму существование, населяя черные колодцы под ярусами коридоров! В своих записках Иона упоминает о доносящихся снизу странных шорохах невидимых тварей!

— Но он прожил в этих туннелях целую неделю, — возразил я.

— Ты забываешь, что желоб, ведущий в колодцы, был завален до сего дня, когда он расчистил, наконец, обломки. О'Доннел, я полагаю, что нижние норы обитаемы; что существа нашли путь в верхние туннели и вид одного из них, спящего в гробу, погубил Иова Кайлза!

— Но это чистейший бред! — воскликнул я.

— И все же из дневника следует, что туннели были обитаемы в прошлом, но жители опустились на немыслимо низкий уровень развития. Разве у нас есть доказательство, что их потомки не населяют ужасные черные норы, замеченные Ионой под нижним ярусом? Послушай!

Он выключил фонарь и мы несколько минут простояли в темноте. Я услышал слабые царапающие звуки. Мы бесшумно прокрались в туннель.

— Это Иона Кайлз! — шепнул я и по моей спине пробежал холодок.

— Значит, он прятался внизу, — пробормотал Конрад. — Шум донесся с лестницы — как будто кто-то поднимался снизу. Я боюсь включить фонарь если он вооружен, свет укажет ему цель.

Меня удивило, что хладнокровнейший перед лицом любых врагов Конрад дрожит как осиновый лист. Удивило и то, что ручейки холодного пота побежали по моей спине. Вдруг я насторожился: где-то в туннеле, в направлении, откуда мы пришли, снова послышался отвратительный мягкий шорох. В тот же миг пальцы Конрада стальной хваткой впились в мою руку. Во мраке под нами неожиданно замерцали два желтых огонька.

— Боже мой! — пораженно прошептал Конрад. — Это не Иона Кайлз!

Не успел он договорить, как к огонькам присоединилась пара таких же, и вдруг темный колодец под нами ожил и повсюду замерцали желтые искры, похожие на отблески злых звезд в ночных водах залива. Огоньки с еле слышным скользящим звуком «поплыли» вверх по лестнице и на нас дохнуло удушливой вонью сырой земли.

— Бежим! — выдохнул Конрад, и мы начали отступать от лестницы, двигаясь по туннелю, которым прежде добрались сюда. Вдруг чье-то тяжелое тело метнулось нам вдогонку и я, мгновенно обернувшись, вслепую выпалил в темноту. Огненная вспышка осветила тень и вопль Конрада эхом повторил мой собственный вопль… В следующее мгновение мы неслись по туннелю, будто вырвавшись из преисподней, а позади нас что-то мягко барахталось и билось в смертельной агонии на полу туннеля.

— Включи фонарь, — прохрипел я. — Иначе мы заблудимся в этих дьявольских лабиринтах.

Луч пронзил мрак, открывая перед нами наружный коридор, где мы впервые увидели стрелу. Мы на секунду задержались и Конрад посветил назад, в туннель. Мы увидели лишь пустую темноту, но Бог знает, что за твари ползли к нам за пределами короткого луча.

— Боже мой! — повторял задыхаясь Конрад. — Ты видел? Ты видел?

— Не знаю! — ответил я. — Вспышка выстрела показала мне нечто вроде… летящей тени. Не похоже на человека, потому что голова напоминала собачью…

— Я смотрел в другую сторону, — прошептал он. — Когда вспышка твоего револьвера пронзила темноту, я увидел то, что было внизу, на лестнице.

— И что ты увидел? — Моя плоть покрылась липким холодным потом.

— Никакие слова не в силах описать это! — вскричал он. — Чернозем шевелился множеством гигантских личинок, темнота буквально кишела нечестивыми тварями. Ради Христа, бежим отсюда — по коридору, к гробнице!

Но едва мы успели шагнуть вперед, как перед нами что-то шевельнулось, и мы застыли на месте.

— Ходы переполнены тварями, — прошептал Конрад. — Быстрее, в другую сторону! Туннель повторяет очертания холма и должен вести к двери у Мыса контрабандиста.

Я запомню наш торопливый путь по черному молчаливому туннелю до самой смерти. Ужас преследовал нас по пятам и я ежесекундно ожидал, что призрак с дьявольскими клыками поднимется из черного мрака нам навстречу, либо набросится на нас сзади. Наконец, Конрад облегченно перевел дух.

— Вот и дверь. Боже мой, что это?

Свет упал на тяжелую, обитую железом дверь с торчащим в массивном замке тяжелым ключом в тот миг, когда Конрад споткнулся о что-то мягкое. Тускнеющий луч фонаря осветил безжизненное человеческое тело с изуродованной, в луже крови, головой. Определить несчастного по лицу было невозможно, но мы узнали эту тощую фигуру в кладбищенском саване. Иона Кайлз все же не избежал неподдельной Смерти.

— Помнишь тот крик у Мыса? — прошептал Конрад. — Это был его предсмертный вопль! Он вернулся в туннели, показавшись своему брату — и ужас настиг его в темноте!

Стоя над трупом, мы вдруг услышали во мраке все тот же отвратительный скользящий звук. Мы лихорадочно бросились к двери, повернули ключ, и распахнули ее. Всхлипывая от облегчения и пошатываясь, мы вышли в залитую лунным светом ночь. На миг дверь позади нас широко открылась, но когда мы обернулись, свирепый порыв ветра с грохотом захлопнул ее.

Но мы успели увидеть в слабом сиянии луны отвратительное зрелище: распростертый изуродованный труп, а над ним серое неуклюжее чудовище ужас с собачьей головой и огненными очами, какие видятся в кошмарах безумцам. Затем захлопнувшаяся дверь закрыла эту картину, и мы очертя голову помчались вниз по склону в полосах лунного света.

— Порождения черных колодцев безумия и вечной ночи! — бессвязно бормотал Конрад. — Ползучие твари, кишащие в пенистом чреве планеты. Боже Всемогущий, ведь их предки были людьми! Эти колодцы под пятнадцатым уровнем — в какие дьявольские бездны нечестивой черной бездны они ведут, и что за демонические орды их населяют? Спаси Господи сынов человеческих от Обитающих под гробницами!

 

 

Повелитель кольца

Входя в студию Джона Кирована, я был слишком взволнован, чтобы обратить внимание на изнуренное лицо его гостя, красивого молодого человека.

— Здравствуйте, Кирован. Привет, Гордон. Давненько вас не видел. Как поживает Эвелин?

Не успели они и слово сказать, как я, не в силах сдерживать восторг, похвастал:

— Приготовьтесь, друзья: вы сейчас позеленеете от зависти! Я купил эту вещь у грабителя Ахмета Мехтуба, но она стоит тех денег, которые он с меня содрал. Взгляните!

Я извлек из-под пальто инкрустированный алмазами афганский кинжал настоящее сокровище для собирателя древнего оружия.

Знавший о моем хобби Кирован проявил лишь вежливый интерес, но поведение Гордона меня просто шокировало. Он отпрыгнул со сдавленным возгласом, опрокинул стул, а потом стиснул кулаки и выкрикнул:

— Не приближайся, не то…

— В чем дело? — испуганно заговорил я, но тут Гордон, продемонстрировав совершенно неожиданную смену настроения, рухнул в кресло и спрятал лицо в ладонях. Его широкие плечи тряслись.

— Он не пьян? — спросил я.

Кирован отрицательно покачал головой и, плеснув бренди в бокал, протянул его Гордону. Тот поднял несчастные глаза, схватил бокал и осушил одним глотком, как будто умирал от жажды. Затем встал и смущенно посмотрел на нас.

— Прошу прощения, О'Доннел,— сказал он.— Я очень испугался вашего кинжала.

— Ну…— произнес я в замешательстве.— Видимо, вы решили, что я хочу вас заколоть.

— Да, решил! — Видя недоумение на моем лице, он добавил: — На самом деле я так не думал — это был лишь слепой первобытный инстинкт человека, на которого идет охота.

У меня мороз пошел по коже от этих слов и отчаяния, с каким они были произнесены.

— Что вы хотите этим сказать? — удивился я.— Охота? С какой стати? Разве вы совершили преступление?

— В этой жизни не совершал,— пробормотал он.

— Что вы имеете в виду?

— Возможно, гнусное преступление в предыдущей жизни.

— Чепуха! — фыркнул я.

— Вы так считаете?! — воскликнул уязвленный Гордон.— А вы когда-нибудь слышали о моем прадеде, сэре Ричарде Гордоне Аргайле?

— Разумеется. Но при чем тут…

— Вы видели его портрет? Разве я не похож на него?

— Отчего же, вполне,— признал я.— За исключением того, что вы кажетесь честным человеком, а он — хитрым и жестоким, уж извините…

— Он убил свою жену,— сказал Гордон.— Предположим, гипотеза о переселении душ верна. В таком случае почему бы не допустить, что за преступление, совершенное в одной жизни, можно понести наказание в другой?

— Вы считаете себя воплощением прадеда? В таком случае, раз он убил свою жену, следует ожидать, что Эвелин убьет вас. Фантастика! — заключил я с сарказмом в голосе. Представить жену Гордона — эту милую, нежную девочку — в роли убийцы невозможно.

Ответ меня ошеломил:

— На этой неделе жена трижды пыталась меня убить.

Ответить мне было нечего, и я беспомощно посмотрел на Джона Кирована. Он сидел в своей обычной позе, подперев сильными, красивыми руками подбородок. Лицо ничего не выражало, но темные глаза блестели от любопытства. В тишине гулко, как над ложем мертвеца, тикали часы.

— Гордон, расскажите все с самого начала,— попросил Кирован. Словно острый нож полоснул по стягивающей нас удавке напряжения — так подействовал его спокойный, ровный голос.

— Как вы знаете, со дня нашей свадьбы не прошло и года,— начал Гордон.— Говорят, не бывает идеальных семейных пар, но мы никогда не ссорились, Эвелин самая спокойная женщина на свете.

Но неделю назад случилось нечто из ряда вон выходящее. Проезжая по горной дороге, мы решили сделать остановку, вылезли из машины и стали собирать цветы. На краю тридцатифутового обрыва Эвелин вытянула руку, показывая мне цветы, которых особенно много растет у подножия холма. Я глянул вниз и едва успел подумать, смогу ли спуститься, как сорвался от сильного толчка в спину. Катясь по склону, я весь покрылся синяками и ссадинами, а костюм превратился в лохмотья. Будь обрыв отвесным, я бы сломал шею. Подняв голову, я увидел наверху насмерть перепуганную Эвелин.

«О, Джим! — воскликнула она.— Ты не ушибся? Как это случилось?» У меня едва не сорвалось с языка, что ее шутки заходят слишком далеко. Но тут мне пришло в голову, что она могла толкнуть меня случайно и сама того не заметить. Я ответил какой-то глупой остротой, и мы отправились домой. Там Эвелин смазала царапины йодом и пожурила меня за неосторожность. Я не стал спорить.

Через четыре дня я снова едва не погиб! Жена подъезжала к дому на автомобиле, а я шел по дорожке навстречу. Когда Эвелин приблизилась, я сошел на траву. Увидев меня, она улыбнулась и притормозила, словно хотела что-то сказать. И вдруг ее лицо исказилось, а нога надавила на акселератор. Машина рванулась ко мне, как живая, и только стремительный прыжок спас меня от смерти под колесами. Пронесясь по газону, машина врезалась в дерево. Я побежал, распахнул дверцу… Эвелин была невредима, но билась в истерике, лепеча сквозь слезы, что не справилась с управлением. Я отнес ее в дом и послал за доктором Доннелли. Осмотрев мою жену, он счел истерический припадок результатом испуга и потрясения.

Через полчаса Эвелин пришла в себя, но с тех пор наотрез отказывалась садиться за руль. Как ни странно, за меня Эвелин испугалась больше, чем за себя. Кажется, она смутно сознавала, что едва не задавила меня, но стоило завести об этом разговор, как у нее опять начиналась истерика. Я сделал вид, будто ее объяснение меня вполне устраивает, и она приняла это как должное! Но я-то видел, как она выкрутила баранку! Я знаю, она пыталась меня сбить, хотя одному Богу известно почему.

Я старался гнать от себя страшные мысли. Прежде я не замечал за ней нервозности, она всегда держалась спокойно и естественно. Но чем черт не шутит — вдруг моя жена подвержена приступам безумия? Кто из нас не испытал желания ни с того ни с сего прыгнуть с крыши высокого дома? А иногда хочется причинить кому-нибудь боль — просто так, без причины. Ты берешь пистолет и думаешь, как легко одним нажатием на спуск отправить к праотцам друга, который сидит напротив и улыбается. Разумеется, ты спохватываешься, если психически здоров и способен держать себя в руках. А если нет?

— Чепуха! — возразил я.— Эвелин выросла у меня глазах. Если она захворала, это случилось уже после вашей свадьбы.

Наверное, не стоило этого говорить. Гордон сразу ухватился за мои слова.

— Да-да, верно, после свадьбы. Это проклятие! Черное жуткое проклятие выползло из прошлого, как змея! Говорю вам, когда-то я был Ричардом Гордоном, а она — Элизабет, моей… его женой!

Голос его упал до шепота, от которого оставался неприятный осадок в душе. Я вздрогнул: страшно смотреть на человека, совсем недавно блиставшего умом и вдруг превратившегося в безумца. Но как, почему это случилось с моим другом?

— Вы говорили о трех попытках,— тихо напомнил Кирован.

— Взгляните! — Гордон задрал рукав и показал повязку.— Нынче утром иду в ванную и вижу, Эвелин собралась кроить платье моей лучшей бритвой. Как и большинство женщин, она не видит разницы между бритвой, кухонным ножом и ножницами. Слегка осерчав, я говорю: «Эвелин, сколько раз тебе повторять: не трогай мою бритву? Положи на место, я дам складной нож».— «Извини, Джим,— отвечает она.— Я не знала, что лезвие от этого тупится. Держи…» и приближается ко мне с раскрытой бритвой в руке. Я хотел было взять, но тут словно внутренний голос шепнул: «Берегись!» Наверное, меня испугали ее глаза, такими они были в тот день, когда она едва меня не задавила. Короче говоря, прежде чем я перехватил ее запястье, Эвелин рассекла мне руку, а пыталась перерезать горло. Несколько мгновений она вырывалась, как дикий зверь, потом сдалась, и на лице появилось изумление, а бритва выпала из пальцев. Я отпустил ее и отошел. Эвелин едва держалась на ногах. Из раны на моей руке хлестала кровь, и я поплелся в уборную, но едва достал из аптечки бинт, как услышал испуганный крик жены и оказался в ее объятиях. «Джим! причитала она.— Как тебя угораздило так сильно порезаться?»

Гордон тяжело вздохнул.

— Боюсь, на сей раз я не сдержался. «Хватит, Эвелин! — вырвалось у меня.— Не знаю, что на тебя нашло, но на этой неделе ты уже в третий раз пытаешься меня убить». Эвелин съежилась, как от удара, прижала ладони к груди и уставилась на меня, будто на призрак. Она молчала, а из меня слова лились потоком. Наконец я махнул рукой и отошел, а Эвелин осталась на месте, бледная и неподвижная, как мраморная статуя. Кое-как перевязав рану, я поехал к вам, поскольку не знал, что еще делать. Поймите, Кирован и О'Доннел… Это проклятие! Моя жена подвержена припадкам безумия…— Он сокрушенно покачал головой.— Нет, не могу поверить. Обычно у нее ясные и умные глаза. Но, пытаясь меня убить, она превращалась в маньяка.— Он с силой ударил кулаком о кулак.— И все же это не болезнь рассудка! Я работал в психиатрической лечебнице и насмотрелся на душевнобольных. Моя жена в здравом уме.

— В таком случае…— начал было я, но замолчал, встретясь с жестким взглядом Гордона.

— Остается одно,— подхватил он.— Старое проклятие, которое легло на меня в те годы, когда я жил с сердцем чернее ада и творил зло, презрев законы божеские и человеческие. Эвелин знает это, к ней иногда возвращаются обрывки воспоминаний, и в такие минуты она становится Элизабет Дуглас, несчастной женой Ричарда Гордона, убитой им в порыве ревности.

Он опустил голову и закрыл лицо ладонями.

— Вы говорили, что у нее были необычные глаза,— нарушил Кирован наступившую тишину.— В них была злоба?

— Нет. Из них полностью исчезали жизнь и разум, зрачки превращались в пустые темные колодцы.

Кирован понимающе кивнул и задал странный вопрос:

— У вас есть враги?

— Если и есть, мне о них неизвестно.

— Ты забыл Джозефа Рюлока,— вмешался я.— Вряд ли этот хлыщ задался целью тебя извести, но, будь у него возможность сделать это без особых усилий и риска, он бы ни секунды не раздумывал.

Обращенный на меня взгляд Кирована стал вдруг пронизывающим.

— Кто такой Джозеф Рюлок?

— Некий молодой щеголь. Он едва не увел у Гордона Эвелин, но она вовремя опомнилась. Свое поражение Рюлок воспринял очень болезненно. При всей своей обходительности это очень напористый и темпераментный человек что принесло бы свои плоды, не пребывай он в вечной праздности и меланхолии.

— Не могу сказать о нем ничего плохого,— возразил щепетильный Гордон. Наверняка он понимал, что Эвелин его не любит. Просто ей слегка вскружила голову романтичная латинская внешность этого чудака.

— Джим, я бы не назвал его внешность латинской,— возразил я.— Рюлок больше похож на уроженца Востока.

— Не пойму, при чем здесь Рюлок,— буркнул Гордон. Чувствовалось, что нервы у него на пределе.— С тех пор, как мы с Эвелин поженились, он относился к нам по-дружески. Неделю назад даже прислал ей кольцо — символ примирения и запоздалый свадебный подарок, так говорилось в приложенной записке. Еще он писал, что отказ Эвелин — не столько его беда, сколько ее. Самонадеянный осел!

— Кольцо? — Кирован оживился.— Что за кольцо?

— О, это фантастическая вещица — чешуйчатая медная змейка в три витка, кусающая себя за хвост. Вместо глаз у нее желтые алмазы. Думаю, он приобрел это кольцо в Венгрии.

— Он бывал в Венгрии?

Удивленно посмотрев на Кирована, Гордон ответил:

— Кажется, да. Говорят, Рюлок весь свет объездил. Он ведет жизнь избалованного миллионера, не докучая себе работой.

— Но знает он очень много,— вмешался я в разговор.— Я бывал у него несколько раз и признаюсь, ни у кого не видел такой библиотеки.

— Мы все спятили! — крикнул Гордон, вскочив с кресла.— Я-то надеялся получить помощь, а вместо этого сижу и перемываю косточки Джозефу Рюлоку. Придется идти к доктору Доннелли…

— Погодите.— Кирован удержал его за руку.— Если не возражаете, мы поедем к вам домой. Мне хотелось бы поговорить с вашей супругой.

Гордон молча пожал плечами. Испуганный, томимый мрачными предчувствиями, он не знал, что делать, и был рад любой поддержке.

До особняка Гордона мы добрались на его машине. В пути никто не проронил ни слова. Гордон сидел, погруженный в скорбные думы, а где блуждали мысли Кирована, я мог только догадываться.

Он походил на статую: загадочные темные глаза устремлены в одну точку, но не в пустоту, а в какой-то далекий, одному ему видимый мир.

Считая Кирована своим лучшим другом, я тем не менее очень мало знал о его прошлом, В мою жизнь он вторгся так же внезапно, как Джозеф Рюлок — в жизнь Эвелин Эш. Мы познакомились в клубе «Скиталец», где собираются те, кому не сидится дома, кому не по душе разъезженная колея жизни. В Кироване меня привлекали удивительная сила духа и потрясающая эрудиция. Ходили слухи, что он — отпрыск знатного ирландского рода, не поладивший со своей семьей и немало побродивший по свету.

Упомянув о Венгрии, Гордон заставил меня призадуматься. Иногда в наших беседах Кирован касался одного из эпизодов своей жизни. В Венгрии, как можно было догадаться по его намекам, он испытал боль обиды и горечь утраты. Но как это случилось, он не рассказывал.

Эвелин встретила нас в прихожей. Она держалась радушно, но в словах приветствия и жестах сквозило беспокойство. От меня не укрылась мольба во взгляде, устремленном на мужа. Это была стройная, красивая молодая женщина; ее ресницы чудно трепетали, а в черных глазах светились живые искорки. И это дитя пыталось убить своего любимого мужа? Какая чудовищная нелепость! Я вновь решил, что у Джеймса Гордона помутился рассудок.

Мы пытались завести непринужденную беседу, как советовал Кирован давненько, мол, собирались к вам заглянуть,— но не обманули Эвелин. Разговор скоро стал натянутым, и наконец Кирован не вытерпел:

— Какое замечательное у вас кольцо, миссис Гордон. Можно взглянуть?

— Придется отдать его вместе с рукой,— улыбнулась Эвелин.— Сегодня пыталась снять — не получается.

Она протянула изящную белую руку. Кирован внимательно рассматривал металлическую змейку, обвившую палец Эвелин. Лицо его оставалось бесстрастным, тогда как я испытывал необъяснимое отвращение к этой потускневшей меди.

— Какая она жуткая! — с содроганием произнесла Эвелин.— Сначала мне понравилась, но теперь… Если удастся снять кольцо, я его верну Джозефу… мистеру Рюлоку.

Кирован хотел что-то сказать, но тут позвонили в дверь, Гордон вскочил как ужаленный. Эвелин тоже быстро поднялась.

— Я встречу, Джим. Я знаю, кто это.

Вскоре она вернулась в сопровождении двух наших знакомых — доктора Доннелли, чьи упитанность, веселый нрав и громовой голос удачно сочетались с острым умом, и Биллом Бэйнсом — худым, жилистым и необычайно ехидным стариком. Они всюду бывали вместе, зги преданные друзья семьи Эш. Доктор Доннелли вывел Эвелин в свет, а Бэйнс всегда был для нее дядей Билли.

— Добрый день, Джим! Добрый день, мистер Кирован,— проревел доктор. — О'Доннел, надеюсь, вы сегодня без огнестрельного оружия? В прошлый раз вы едва мне голову не снесли из «незаряженного» кремневого пистолета…

— Доктор Доннелли!

Мы все обернулись. С лицом белее мела Эвелин стояла возле широкого стола, опираясь на него обеими руками.

— Доктор Доннелли,— повторила она, с усилием выговаривая слова.— Я позвала вас и дядю Билли по той же причине, по которой Джим привел сюда мистера Кирована и Майкла. Произошло нечто страшное и непонятное. Между мной и Джимом выросла зловещая черная стена…

— Помилуй Бог! Девочка, что случилось? — встревожился Доннелли.

— Мой муж…— голос ее прервался, но она собралась с духом и договорила: — …обвинил меня в покушении на его жизнь.

Наступившую тишину прервал яростный рев Бэйнса, который замахнулся на Гордона трясущимся кулаком.

— Ах ты, сопливый щенок! Да я из тебя дух вышибу!

— Сядь, Билл! — Огромная ладонь Доннелли уперлась в грудь старика, и тот рухнул в кресло.— Сначала выясним, в чем дело. Продолжай, милая,обратился он к Эвелин.

— Нам нужна помощь. Это бремя нам одним не по плечу.— На лице Эвелин промелькнула тень.— Сегодня утром Джим сильно порезал руку. Он уверяет, будто это сделала я. Не знаю. Я протянула ему бритву, и тут, кажется, мне стало плохо. Придя в себя, я увидела, что он промывает рану и… Он сказал, что это я его ударила.

— Что ты затеял, болван? — прорычал воинственный Бэйнс.

— Молчи! — рявкнул Доннелли и повернулся к Эвелин.— Милочка, тебе в самом деле стало плохо? На тебя это непохоже.

— В последние дни такое случалось. Впервые — когда мы были в горах и Джим сорвался с обрыва. Мы стояли на самом краю, и вдруг у меня потемнело в глазах, а когда я очнулась, он катился по склону.— Она опять вздрогнула.Потом возле дома, когда я вела машину и врезалась в дерево. Помните, Джим вас вызывал?

Доктор Доннелли кивнул.

— Насколько мне известно, раньше у тебя не бывало обмороков.

— Но Джим утверждает, что с обрыва его столкнула я! — воскликнула Эвелин.— А еще пыталась задавить его и зарезать!

Доктор Доннелли повернулся к несчастному Гордону.

— Что скажешь, сынок?

— Суди меня Бог, если я лгу,— мрачно ответил Гордон.

— Ах ты, брехливый пес! — опять вспылил Бэйнс.— Вздумал развестись, почему не идти законным путем, без грязных уловок?

— Проклятие! — взревел Гордон.— Еще слово, и я тебе глотку разорву, старый…

Эвелин закричала. Схватив Бэйнса за лацканы сюртука, Доннелли швырнул его в кресло. На плечо Гордона легла твердая ладонь Кирована. Гордон поник.

— Эвелин, ты же знаешь, как я тебя люблю,— произнес он с дрожью в голосе.— Но если так пойдет дальше, я погибну, а ты…

— Не надо, не говори! — воскликнула она.— Я знаю, Джим, ты не умеешь лгать. Если ты утверждаешь, что я пыталась тебя убить, значит, так оно и было. Но клянусь, по своей воле я не могла этого сделать. Наверное, я схожу с ума! Вот почему мне снятся такие дикие, страшные сны…

— Что вам снилось, миссис Гордон? — спросил Кирован.

— Черная тварь,— пробормотала она.— Безликая, жуткая. Она гримасничала, бормотала и хватала меня обезьяньими лапами. Она снится каждую ночь, а днем я пытаюсь убить любимого человека. Я схожу с ума. Может быть, я уже обезумела, но не замечаю этого?

— Не волнуйся, милочка.— При всей своей искушенности в медицине Доннелли не сомневался, что имеет дело с самой заурядной женской истерией. Его деловитый голос немного успокоил Эвелин.— Не надо плакать, все будет в порядке,— добавил он, доставая из жилетного кармана толстую сигару.— Дай мне спички, девочка.

Она машинально похлопала ладонью по столу, а Гордон так же машинально подсказал:

— Эвелин, спички в ящике бюро.

Она выдвинула ящик и стала в нем рыться. Внезапно Гордон, охваченный страшным предчувствием, вскочил на ноги.

— Нет, нет! — вскричал он, побледнев.— Задвинь ящик! Не надо…

Как раз в этот момент она напряглась, нащупав какой-то предмет. При виде перемены с ее лицом мы все, даже Кирован, застыли на месте. Искорки разума в зрачках молодой женщины угасли, глаза ее стали такими, как описывал их Гордон,— пустыми и темными.

Эвелин выпрямилась, и на Гордона уставилось дуло пистолета. Грохнул выстрел. Покачнувшись, Гордон застонал и упал с залитым кровью лицом.

Несколько секунд Эвелин непонимающе глядела на него, держа в руке дымящийся пистолет. Затем наши уши резанул дикий крик.

— Боже, я его убила! Джим, Джим!

Она оказалась рядом с ним раньше всех, упала на колени и обхватила руками окровавленную голову мужа. Ее глаза были полны горя и страха. Вместе с Доннелли и Бэйнсом я бросился было к нашему злосчастному другу, но Кирован остановил меня, схватив за рукав.

— Оставьте, вы ему сейчас не поможете,— сказал он, кипя от гнева.— Мы охотники, а не врачи. Везите меня в дом Джозефа Рюлока!

Ни о чем не спрашивая, я выбежал из дому и уселся в автомобиль Гордона. В выражении лица моего спутника было нечто такое, что заставило меня безрассудно нажать на газ. Мы помчались, лавируя среди встречных и попутных машин. Я казался себе участником трагического спектакля и чувствовал приближение страшного финала.

Я резко затормозил возле высокого здания, на верхнем этаже которого, в причудливо обставленных апартаментах, жил Джозеф Рюлок. Казалось, нетерпение Кирована передалось даже лифту. В мгновение ока мы очутились наверху. Я указал на дверь в квартиру Рюлока; распахнув ее плечом, мой друг ворвался в прихожую. Я не отставал ни на шаг.

Рюлок лежал на диване в расшитом драконами шелковом китайском халате и, часто затягиваясь, курил сигарету. При нашем появлении он поспешно сел, опрокинув бокал вместе с ополовиненной бутылкой, стоявшей у него под рукой. Прежде чем Кирован успел заговорить, у меня вырвалось:

— Джеймс Гордон застрелен!

— Застрелен? Когда? Когда она его убила?

— Она? — Я удивился.— Откуда вам известно…

Но тут сильная рука Кирована оттеснила меня, и я заметил мелькнувшую на лице Рюлока тревогу. Они разительно отличались друг от друга, эти двое: высокий, бледный от гнева Кирован и стройный, смуглый, темноглазый, с сарацинской дугой сросшихся бровей Рюлок. Они обменялись ненавидящими взглядами.

— Ты не забыл меня, Йозеф Вралок? — Лишь железное самообладание помогало Кировану говорить спокойно.— Когда-то в Будапеште мы вместе пытались постичь тайны черной магии. Но я не рискнул переступить черту, а ты пошел дальше, погрузился в мерзкие глубины запретного оккультизма и дьявольщины. С той поры ты стал меня презирать и отнял у меня единственную женщину, которую я любил. С помощью злых чар ты совратил ее и затащил в свою зловонную трясину. С какой радостью я бы убил тебя, Йозеф Вралок, вампир по природе своей и по имени,— не будь ты надежно защищен колдовством. Но сегодня ты попался в собственную западню.— В голосе Кирована звучали громовые раскаты. От оболочки утонченности и культуры не осталось и следа, рядом со мной стоял свирепый, первобытный человек, жаждущий крови ненавистного врага.— Ты пытался погубить Джеймса Гордона и его жену, которую тебе не удалось соблазнить. Ты…

Рюлок вдруг засмеялся, пожав плечами.

— Ты спятил! Я не видел Гордонов несколько недель. С чего ты взял, что я виноват в их семейных неладах?

— А ты не изменился: все так же лжив! — прорычал Кирован.— Повторить слова, сказанные тобой минуту назад? «Когда она его убила?». Ты ждал этой вести, Вралок. Приобщенный к колдовскому могуществу, ты знал: дьявольский план вот-вот осуществится. Но и не проговорись ты, я бы не сомневался, что гибель Гордона — твоих рук дело. Чтобы обо всем догадаться, достаточно было увидеть кольцо на пальце Эвелин, которое она не сумела снять. Это древнее кольцо Тот-Амона, будь оно проклято! Его с незапамятных времен передают из рук в руки злобные служители колдовских культов. Я знал, что кольцо теперь твое, знал, какие чудовищные обряды пришлось тебе пройти, чтобы завладеть им. Знания магии тебе было недостаточно, и ты вступил в сговор с Повелителем Кольца, черным первобытным духом из глубин ночи и веков. Здесь, в этой проклятой комнате, ты совершал гнусные ритуалы, стремясь отделить душу Эвелин Гордон от тела, а тело отдать во власть богопротивного эльфа из чуждой людям вселенной. Но Эвелин слишком чиста и добродетельна, она предана своему мужу, и демон не смог завладеть ее телом. Лишь изредка и ненадолго удавалось ему вытеснить душу Эвелин в пустоту и занять ее место. Но и того оказалось достаточно, чтобы осуществить твой замысел. И все же не радуйся: отомстив за поражение, ты навлек на себя погибель.

Голос Кирована стал пронзительным, он едва не срывался на крик:

— Какую плату запросил демон, которого ты вызвал из Бездны? Ага, Йозеф Вралок, ты пятишься! Не ты один познал запретные тайны! Когда я в смятении и тоске покинул Венгрию, то вновь стал изучать черную магию, решив любой ценой изловить тебя, мерзкая гадина! Я побывал на развалинах Зимбабве, в дальних горах Внутренней Монголии, на безлюдных, покрытых джунглями островках южных морей. От всего, что я открыл и разгадал, меня с души воротило, и я навеки проклял оккультизм. Но я узнал о существовании черного духа, который по велению волшебника, владеющего кольцом, убивает людей руками их возлюбленных. Не мни себя властелином нечисти, Йозеф Вралок. Тебе не одолеть демона, которого ты разбудил!

Венгр судорожно рванул воротник. Его лицо вдруг оказалось очень старым, словно с него упала маска.

— Лжешь! — прохрипел он.— Я не обещал ему свою душу.

— Нет, не лгу! — кричал разъяренный Кирован.— Я знаю, какую цену приходится платить тому, кто появляется из темных пучин. Взгляни! За твоей спиной в углу шевелится сатанинская тварь. Она смеется! Она глумится над тобой! Она сделала свое дело и пришла получить по счету!

— Нет! Нет! — завизжал Вралок, разрывая влажный ворот. От его самоуверенности не осталось и следа, на наших глазах этот человек превратился в ничтожество.— Я обещал ему душу… но не свою, а девчонки или Джеймса Гордона…

— Дурак! — напирал Кирован.— Зачем ему невинные души? Неужели ты не знаешь, что он над ними не властен? Демон мог убить молодоженов, но поработить их души он не в силах. Зато твоя черная душа для него — сущий клад, и он не откажется от такой добычи. Посмотри! Вот он, за твоей спиной!

Внезапно я ощутил неземной холод; по коже побежали мурашки. Можно ли объяснить то, что я увидел под гипнотическим воздействием слов Кирована? Не знаю. Можно ли объяснить игрой света и теней появление смутных контуров антропоморфа за спиной у венгра? Сомневаюсь. Тень на стене росла, колыхалась, а Вралок все не оборачивался. Он глядел на Кирована, выпучив глаза; волосы у него на голове стояли дыбом, а по мертвенно-бледной коже струился пот. Меня бросило в дрожь от слов Кирована:

— Обернись, глупец! Я его вижу! Он пришел! Он здесь! Он стоит, разинув пасть в немом хохоте! Он тянет к тебе уродливые лапы!

Вралок круто повернулся, взвизгнул и закрыл голову руками. И тут же его затмила огромная черная тень, а Кирован схватил меня за руку и потащил прочь из богомерзкой комнаты.

* * *

В той же газете, что сообщила о несчастном случае в доме семьи Эш, хозяин которого, неосторожно обращаясь с заряженным револьвером, нанес себе поверхностное ранение в голову, говорилось о скоропостижной кончине Джозефа Рюлока, состоятельного и эксцентричного члена клуба «Скиталец». По мнению врачей, Рюлок умер от разрыва сердца.

Эти заметки я прочитал за завтраком, чашку за чашкой глотая черный кофе, который ставили передо мной все еще дрожащие руки хозяйки дома. Напротив меня сидел Кирован. Как всегда, у него отсутствовал аппетит. Мой друг был погружен в раздумья, заново переживая события давно минувших лет.

— Гипотеза о переселении душ, выдвинутая Гордоном, выглядела фантастично,— произнес я наконец.— Но то, что мы с вами увидели, еще более невероятно. Скажите, Кирован, вы меня тогда не загипнотизировали? Может быть, это ваши слова заставили меня увидеть черное чудище, которое возникло невесть откуда и вырвало душу Йозефа Вралока из живого тела?

Кирован отрицательно покачал головой.

— Неужели вы думаете, что такого негодяя можно убить гипнозом? Нет, О'Доннел. За пределами нашего восприятия обитают жуткие уродливые создания, воплощения космического зла. Вралока прикончила одна из этих тварей.

— Но почему? — допытывался я.— Если они и впрямь заключили сделку, тварь поступила нечестно. Ведь Джеймс Гордон не погиб, а только лишился чувств.

— Вралок об этом не знал,— ответил Кирован.— А я убедил его в том, что он попал в собственную ловушку и теперь обречен. Упав духом, он стал легкой добычей для твари. Демоны всегда ищут слабину в партнере. В отношениях с людьми обитатели Тьмы никогда не были особо щепетильны. Тот, кто заключит с ними сделку, обязательно останется внакладе.

— Какой безумный кошмар! — пробормотал я.— И все же, мне кажется, вы тоже приложили руку к кончине Йозефа Вралока.

— Не знаю,— задумчиво произнес Кирован.— Но, откровенно говоря, мне самому хочется верить, что Эвелин Гордон спасена не без моего участия… и что я в конце концов отомстил за девушку, погибшую много лет назад в далекой стране.

 

 

Дом, окруженный дубами

 

 

 

1

— Вы поймете, почему я изучаю случай Джастина Геоффрея,— сказал мой друг Джеймс Конрад.— Я выясняю все факты его жизни, составляю его семейное древо и узнаю, почему он отличается от остальных членов семьи. Я пытаюсь понять, что сделало Джастина именно тем, кем он является.

— Ну и как успехи? — спросил я.— Вижу, вы изучили не только его биографию, но и фамильное древо. Быть может, с вашими глубокими знаниями в биологии и психологии вам, Джеймс, и удастся объяснить характер этого странного поэта.

Конрад, печально взглянув на меня, покачал головой:

— Вполне возможно, мне этого не удастся. Обычный человек не найдет тут никакой тайны… Джастин Геоффрей — просто урод, полугений, полуманьяк. Рядовой человек скажет, что Джастин «таким уж уродился». Попытайтесь объяснить, почему дерево выросло кривым! Но искажение разума имеет свою причину, точно так же как искривление дерева. Все имеет свою причину… и, если исключить один, казалось бы тривиальный, случай, я не могу найти причину, по которой Джастин вел такую жизнь… Он был поэтом. Задумайте любую рифму, какую хотите, и вы найдете ее среди стихотворений и музыкальных произведений его литературного наследства… Я изучил его фамильное древо на пять сотен лет назад и не нашел ни одного поэта, ни одного певца, ничего, что могло бы связать Джастина с кем-то из семьи Геоффреев. Они — люди добропорядочные, но более степенного и прозаического типа. Обычная старинная английская семья помещиков среднего класса, которые обеднели и приехали в Америку в поисках удачи. Они обосновались в Нью-Йорке в I860 году, и хотя их потомки рассеялись по стране, все они (кроме Джастина) остались точно такими же — здравомыслящими, трудолюбивыми торговцами. И мать, и отец Джастина из этого класса людей. И такими же стали его братья и сестры. Его брат Джон — преуспевающий банкир в Цинциннати. Старший брат Юстас — партнер адвокатской фирмы в Нью-Йорке, а Вильям,

самый младший брат, пока учится в Гарварде, уже выказывая задатки хорошего торговца. Из трех сестер Джастина одна вышла замуж за бизнесмена, наискучнейшего типа, другая — учительница в начальной школе, а третья, самая младшая, еще обучается в пансионе. Ни в одной из них нет даже самого легкого намека на характерные черты Джастина. Он среди своих родных чужой. Все они известны как милые, честные люди, но я нашел их нестерпимо скучными и начисто лишенными воображения. Однако Джастин, человек одной с ними крови и плоти, жил в собственном мире, столь фантастическом и эксцентричном, что он лежит за пределами моего понимания… И я никак не могу обвинить Джастина в недостатке воображения… Джастин Геоффрей умер в сумасшедшем доме. Перед смертью он бредил. Все точно так, как он сам же предсказывал. Этого уже достаточно для того, чтобы отличать его от среднего человека. Для меня это только начало удивительного. Что же сделало Джастина Геоффрея безумным? Можно стать помешанным, а можно быть таким от рождения. В случае Джастина это не унаследованная черта характера. Я удостоверился в этом, к полному своему удовлетворению. Насколько я смог проследить записи, не было ни мужчины, ни женщины, ни ребенка в семье Геоффрей, у которых были бы замечены хоть самые легкие следы умопомешательства. Значит, Джастина что-то свело с ума. Но что? И дело здесь не в какой-то болезни. Он был необычайно здоров, как и все в его семье. Его родные говорят, что он никогда не болел. И в детстве с ним не случалось ничего необычного. И вот самое странное. В возрасте десяти лет он ничем не отличался от своих братьев. Когда же ему исполнилось десять лет, с ним произошла перемена… Он начал мучиться от диких, ужасных снов, которые преследовали его каждую ночь до самой смерти. Вместо того чтобы поблекнуть, как происходит с большинством детских снов, эти сны становились все более яркими и ужасными, пока не заслонили от Джастина реальную жизнь.

Наконец Джастин решил, что они — реальность. Предсмертные крики и богохульства Джастина потрясли даже видавших виды санитаров сумасшедшего дома… Из человека, интересующегося только своими личными делами, деградировавшего маленького животного, он превратился почти в отшельника. Он бормотал про себя, как это обычно делают дети, и предпочитал бродить по ночам. Миссис Геоффрей рассказала, как не раз и не два после того, как дети ложились спать, заходила она в комнату, где спали Джастин и Юстас, и находила лишь мирно спящего Юстаса. Открытое окно говорило, каким образом Джастин выбрался из дома. Парень любил бродить при свете звезд, пробираясь среди молчаливых ив вдоль спящей реки, любил ступать по влажной от росы траве и будить коров, дремлющих на какой-нибудь тихой лужайке… Вот строки стихотворения, которое написал Джастин, когда ему было одиннадцать.— Конрад взял огромную книгу в очень дорогом переплете и прочел:

 Лежат ли, вуалью сокрыты, пучины  Пространства и Времени?  И что за блестящих скривившихся тварей я видел мельком?  Дрожу перед Ликом огромным неясного  племени,  Рожденным в безумии Ночи однажды тайком.

— Что? — воскликнул я.— Вы хотите сказать, что эти строки написал ребенок одиннадцати лет?

— Совершенно верно! Его поэзия в этом возрасте была незрелой и неопределенной, но даже тогда она казалась многообещающей. Позже она сделала из Джастина безумного гения. В другой семье его определенно стали бы поощрять и помогли бы расцвести его безумному чуду. Но неразговорчивая, прозаическая семья Джастина видела в его мазне лишь трату времени и ненормальность, которую, как они думали, надо задавить в зародыше… Бах!.. Пусть повернут вспять все реки с отвратительной черной водой, что текут под покровом африканских джунглей!.. Но родственники мешали Джастину полностью развить свои необычные таланты, и поэтому его стихи увидели свет, только когда ему исполнилось семнадцать, да и то при помощи друга, который нашел Джастина, истощенного и несдавшегося, в деревне Гринвич, после того как тот бежал из удушающего окружения своего дома… Но семья Джастина считала его поэзию ненормальной лишь потому, что никто из них стихи не писал. Они не вдумывались в то, о чем писал Джастин. Для них каждый, кто не посвятил свою жизнь продаже картофеля,— ненормальный. Они пытались дисциплинарными методами отучить Джастина от поэзии. А его братец Джон с тех дней носит шрам — напоминание о дне, когда Джастин попробовал наказать своего младшего брата за пренебрежительное отношение к его мазне. Характер Джастина был ужасным и непредсказуемым, совершенно иным, чем у его флегматичных, добрых по своей природе родственников. Он отличался от них, как тигр от волов, ничем не походил на них — даже чертами лица. Все Геоффрей были круглолицыми, коренастыми, склонными к полноте. Джастин — тонким, почти истощенным, с узким носом и ликом, напоминавшим ястреба. Его глаза сверкали от внутренней страсти, а его нависающие над бровями взъерошенные волосы были странно жидкими. Лоб — одна из самых неприятных деталей его внешности. Не могу сказать почему, но всякий раз, как я смотрю на его бледный, высокий, узкий лоб, я бессознательно вздрагиваю!.. Как я и говорил, все эти изменения произошли, когда ему исполнилось десять лет. Я видел картинки, которые рисовал он и его братья в возрасте девяти лет, и очень трудно отличить его рисунки от других. Он был таким же, как его братья,— коренастым, кругленьким, приземленным, с приятными чертами лица. Такое впечатление, что в возрасте десяти лет Джастина Геоффрея подменили!

Я лишь покачал головой от удивления, и Конрад продолжал:

— Все дети Геоффреев, кроме Джастина, закончили школу и поступили в колледж. Джастин же учился против своей воли. Он отличался от своих братьев и сестер и во всем остальном. Они усердно занимались в школе, но вне ее стен редко открывали книгу. Джастин без устали искал знаний, руководствуясь собственным выбором. Он презирал и ненавидел образование, что давала школа, много говорил о его тривиальности и бесполезности… Он отказался подать документы в колледж. Когда же он умер — в возрасте двадцати одного года,— он был образован весьма однобоко. Многое из того, чему его учили, он игнорировал. Например, он не знал ничего из высшей математики и клялся, что все эти знания для него совершенно бесполезны, потому что все это далеко от реального положения дел во вселенной. Джастин утверждал, что математика очень изменчива и неопределенна. Он ничего не знал о социологии, экономике, философии. Он всегда держался в стороне от текущих политических событий и знал из современной истории не больше того, о чем рассказывали в школе. Но он знал древнюю историю и был великим знатоком древней магии, Кирован… Он интересовался древними языками и упрямо вставлял в свою речь устаревшие слова и архаичные фразы. А теперь, Кирован, скажите, каким образом этот сравнительно некультурный юноша, без знания литературного наследства, ухитрялся создавать такие ужасные образы?

— Тут дело скорее в интуиции, чем в знании,— ответил я.— Великий поэт может пойти по иному пути, чем обычные люди, на самом деле полностью не осознавая того, о чем пишет. Поэзия соткана из теней — впечатлений от неосознанного, которое нельзя описать другим способом.

— Точно! — подхватил Конрад.— А откуда пришли эти впечатления к Джастину Геоффрею? Ладно, продолжим. Изменения в Джастине начались, когда ему исполнилось десять лет. Его сны, как мне кажется, появились после того, как он провел ночь поблизости от одного старого заброшенного фермерского дома. Его семья навещала друзей, которые жили в маленькой деревеньке в штате Нью-Йорк… неподалеку от подножия Кетскилла. Джастин, я так думаю, отправился на рыбалку с другими детьми, отбился от них, потерялся. Его нашли на следующее утро мирно дремлющим в роще, окружающей тот дом. С характерным для Геоффреев флегматизмом, он ничуть не был потрясен приключением, от которого у других маленьких мальчиков случилась бы истерика. Джастин только сказал, что он бродил вокруг, пока не вышел к дому, но не сумел войти и уснул среди деревьев. Был конец лета, с мальчиком не случилось ничего страшного, но, по его словам, с тех пор он стал видеть странные и необычные сны, которые не мог рассказать и которые со временем становились все ярче. Тут только одно непонятно— никому из Геоффреев никогда не снились кошмары… А Джастину продолжали сниться дикие и странные сны, и, как я уже говорил, стали происходить перемены в его мышлении и поведении.

Очевидно, это и был тот случай, после которого Джастин изменился. Я написал мэру той деревни, спросив, есть ли какие-нибудь легенды, связанные с тем домом. Его ответ лишь разжег мой интерес, хотя в письме не было сказано ничего определенного. Мэр написал, что дом этот стоял на холме, сколько он помнит, но пустует по крайней мере лет пятьдесят. Еще он написал, что это — спорная собственность и, насколько он знает, нет никаких историй, связанных с этим местом. И еще он прислал мне снимок.

Тут Конрад показал мне маленькую фотографию. Я подпрыгнул от удивления:

— Что? Джим, я видел этот пейзаж и раньше… Эти высокие мрачные дубы, похожий на замок дом, который почти спрятался среди них… Я знаю его! Это картина Хэмфри Сквилера, висящая в галерее искусства Харлекуинского клуба.

— В самом деле! — В глазах Конрада зажглись огоньки.— Мы оба очень хорошо знаем Сквилера. Давай отправимся к нему в студию и спросим, что он знает об зтом доме, если, конечно, он что-то о нем знает.

Мы нашли художника, как обычно, за работой над причудливым полотном. Он был выходцем из очень богатой семьи, поэтому мог позволить себе рисовать ради своего удовольствия… И картины у него порой выходили сверхъестественными и эксцентричными. Он был не из тех людей, что поражают необычными одеждами и манерами, но выглядел темпераментным художником. Примерно моего роста — около пяти футов десяти дюймов,— он был стройным, как девушка, с длинными, белыми, нервными пальцами, острым личиком. Потрясающе спутанные волосы закрывали его высокий бледный лоб.

— А, дом,— сказал он в своей быстрой, подвижной манере.— Я нарисовал его. Однажды я взглянул на карту, и название Старый Датчтаун заинтриговало меня. Я отправился туда, надеясь найти пейзаж, достойный кисти, но в этом городе ничего подходящего не оказалось. А в несколько милях от городка я обнаружил этот дом.

— Я удивился, когда увидел эту картину,— заговорил я.— Вы ведь нарисовали просто пустой дом, без обычного сопровождения в виде призрачных лиц, выглядывающих из окон верхнего этажа, и едва различимых теней, устраивающихся на фронтонах.

— Нет? — воскликнул он.— А разве в этой картине нет чего-то большего, производящего впечатление?

— Да, пожалуй,— согласился я.— От нее у меня мурашки бегут по коже.

— Точно! — воскликнул художник.— Но фигуры, добавленные моим собственным убогим разумом, испортили бы эффект. Ужасное получается лучше, если ощущение более утонченное. Облечь страх в видимую форму, неважно, реальную или призрачную, значит уменьшить силу воздействия. Я нарисовал обычный полуразрушенный фермерский дом без намеков на призрачные лица в окнах. Но этот дом… этот дом… не нуждается в таком шарлатанском добавлении. Он сильно выделяется своей аурой ненормальности… В фантазии человека нет такой экспрессии.

Конрад кивнул:

— Я чувствую это, даже глядя на фотографию. Деревья закрывают большую часть здания, но его архитектура кажется мне необычной.

— Я бы тоже так сказал. Хоть я и достаточно знаком с историей архитектуры, я не могу классифицировать стиль этой постройки. Местные говорят, что дом построил датчанин, который первым поселился в этой части местности, но стиль не больше датский, чем, скажем, греческий. В этом строении есть что-то восточное, однако к Востоку отношения оно не имеет. В любом случае дом старый… этого отрицать нельзя.

— Вы заходили в дом?

— Нет. Двери и окна были заперты, а я не хотел совершать ограбление. Тогда не так уж много времени прошло с тех пор, как меня преследовали по закону за то, что я пробрался на старую ферму в Вермонте. Я не стал вламываться в старый пустой дом, для того чтобы зарисовать его интерьер.

— Вы поедете со мной в Старый Датчтаун? — неожиданно спросил Конрад.

Сквилер улыбнулся:

— Вижу, ваш интерес возрос… Да, если вы считаете, что сможете пробраться в дом так, чтобы мы потом все вместе не оказались в суде. У меня и так достаточно сомнительная репутация. Еще одна тяжба вроде той, о которой я упоминал,— и за мной установят надзор, как за сумасшедшим. А как вы, Кирован?

— Конечно поеду,— ответил я.

— Я так и думал,— сказал Конрад.

Вот так мы и очутились в Старом Датчтауне поздним теплым летним утром.

 Дремлющий, пыльный от старости дом.  Пусто на улицах. Юность забытая…  Кто же крадется, скользит за окном,  Там, где аллея, тенями увитая?

Конрад процитировал фантазии Джастина Геоффрея, когда мы взглянули с холма на дремлющий Старый Датчтаун. Спускаясь с холма, дорога ныряла в лабиринт пыльных улиц.

— Вы уверены, что поэт имел в виду именно этот городок, когда написал эти строки?

— Он подходит под описание, ведь так?.. Высокие двускатные крыши старинных особняков… Эти дома в старинном датском и колониальном стилях… Теперь я понимаю, почему этот город привлек вас, Сквилер. Он весь пропитан древностью. Некоторым из этих домов три сотни лет. А что за атмосфера разложения царит в этом городе!

Мы встретили мэра. Неряшливая одежда и манеры этого человека являли странный контраст со спящим городом и медленным, непринужденным течением городской жизни. Мэр вспомнил, что Сквилер уже бывал здесь… В самом деле, появление любого чужого в таком маленьком уединенном городке было событием, о котором жители долго помнили, .азалось странным, что всего в сотне миль грохочет и пульсирует величайший мегаполис мира.

Конрад не мог ждать ни минуты, так что мэр отправился проводить нас к дому. При первом же взгляде на это здание дрожь отвращения прошла через мое тело. Дом стоял на небольшой возвышенности, между двумя богатыми фермами. От них его отделяли каменные изгороди, протянувшиеся по обе стороны в сотне ярдов от дома. Искривленные дубы тесным кольцом окружали здание, неясно проступающее сквозь ветви, словно голый, обглоданный временем череп.

— Кто хозяин этой земли? — спросил художник.

— Она — предмет споров,— ответил мэр.— Джедах Алдерс — хозяин вот этой фермы, а Скир Абнер — той. Абнер утверждает, что дом — часть фермы Алдерса, а Джедах столь же громко заявляет, что дед Абнера купил ее у семьи датчан, которые тут первоначально поселились.

— Звучит безнадежно,— заметил Конрад.— Каждый отказывается от этой собственности.

— Это не так уж странно,— сказал Сквилер.— Хотели бы вы, чтобы вот такое местечко стало частью вашего поместья?

— Нет,— ответил Конрад, секунду подумав.— Я бы не хотел.

— Между нами, никто из фермеров не хочет платить налоги на собственность за эту землю, так как она абсолютно бесполезна,— встрял мэр — Пустоши вытянулись во все стороны от дома, а границы полей, на которых можно сеять, четко проходят вдоль линии изгородей. Такое впечатление, что дубы выпивают жизненную силу из любого растения, появившегося на их земле.

— Почему бы тогда не срубить эти деревья? — спросил Конрад.— Я никогда не сталкивался с подобными сантиментами у фермеров этого штата.

— Потому что этот вопрос, так же как право владения этой землей, последние пятьдесят лет — предмет спора. Никто не хочет отправиться и срубить эти деревья. И потом эти дубы такие старые и имеют такие корни, что выкорчевывать их будет непосильной работой. К тому же относительно этой рощи существует грубое суеверие. Давным-давно человек сильно поранился о собственный топор, когда хотел срубить одно из этих деревьев. Такое может случиться где угодно. Но местные придают этому слишком большое значение.

— Ладно,— сказал Конрад.— Если земля вокруг дома ни на что не годится, почему никто не воспользуется самим зданием или не продаст его?

В первый раз мэр выглядел смущенным.

— Никто из местных не станет жить и не купит его. Нехорошая это земля, и, сказать по правде, невозможно войти в этот дом!

— Невозможно?

— Все дело в том, что двери и окна дома крепко заперты или заколочены,— прибавил мэр.— И у кого-то, кто, видимо, не желает поделиться секретом, есть ключи. А может, они уже давно потеряны. Думаю, кто-то использовал дом как прибежище для бутлегеров и имел причины держаться подальше от любопытных взглядов, но внутри никогда не видели ни огонька, и поблизости никто подозрительный не бродил.

Мы миновали круг угрюмых дубов и остановились перед зданием. У нас возникло странное ощущение отдаленности, так, словно, даже когда мы подходили и касались дома, он находился далеко от нас, в каком-то ином месте, в другом веке, другом времени.

— Я хотел бы войти в дом,— сказал Сквилер.

— Попытайтесь,— предложил мэр.

— Что вы имеете в виду?

— Не вижу, почему бы вам не попробовать. На моей памяти никто не входил в этот дом. Никто не платил налоги за владение им так долго, что я предполагаю, дом давно уже принадлежит штату. Его можно было бы выставить на продажу, только вот никто не купит.

Сквилер небрежно потянул дверь. Мэр наблюдал за ним, и улыбка играла на его губах. Потом Сквилер навалился плечом на дверь. Она лишь едва дрогнула.

— Я же говорил вам. Она или заперта, или заколочена. Точно так же, как остальные окна и двери. Можно выбить косяк, но вы ведь не станете делать этого.

— Могу и выбить,— возразил Сквилер.

— Попробуйте,— сказал мэр.

Сквилер подобрал упавшую ветвь дуба впечатляющих размеров.

— Нет,— неожиданно вмешался Конрад.

Но Сквилер уже приступил к делу. Он не стал тратить время на дверь и ударил в ближайшее окно. Промахнувшись по раме, он попал по стеклу и разбил его. Дубовая ветвь уперлась в ставни внутри дома.

— Не делайте этого,— снова сказал Конрад намного серьезнее.

Лицо у него было расстроенным.

Сквилер уронил ветвь на землю.

— Ничего не чувствуете? — спросил Конрад.

Порыв холодного воздуха ударил из разбитого окна. Запахло пылью и стариной.

— Лучше нам оставить все как есть,— заметил мэр.

Сквилер отступил.

— Больше тут нечего делать,— продолжал мэр неубедительно.

Конрад стоял словно в трансе. Потом он шагнул вперед и стал вглядываться сквозь ставни разбитого окна. Он прислушивался. Глаза его были полузакрыты. Он пытался понять, что скрыто в доме. Я видел, как дрожит его рука.

— Великие ветры! — прошептал он.— Мальстрим ветров!

— Джеймс! — резко позвал я.

Он отодвинулся от окна. Выражение лица его было странным, губы чуть разошлись, словно в экстазе. Глаза сверкали.

— Я что-то слышал,— сказал он.

— Вы не могли слышать ничего, кроме шороха крысы,— ответил мэр.— Они часто селятся в таких местах…

— Великие ветры,— снова повторил Конрад, покачав головой.

— Пойдем,— предложил Сквилер, словно забыв о том, зачем мы сюда пришли.

Никто из нас не стал задерживаться. Дом производил на нас такое впечатление, что все поиски были забыты. Но Конрад не забыл о доме. Когда мы вернулись назад, завезли Сквилера в его студию, Конрад сказал мне:

— Кирован… Когда-нибудь я вернусь в тот дом.

Я не возражал, но и одобрения не высказывал, просто на несколько дней выбросил все это из головы. А Конрад больше не говорил со мной ни о Джастине Геоффрее, ни о его странной жизни поэта.

 

 

2

Прошла неделя, прежде чем я снова увидел Конрада. К тому времени я забыл о доме среди дубов, так же как о Джастине Геоффрее. Но вид искаженного, изможденного лица Конрада и выражение его глаз заставили быстро вспомнить и о Геоффрее, и о доме, потому что я интуитивно понял, что Конрад возвращался туда.

— Да,— согласился он, когда я высказал свое предположение.— Я хотел повторить опыт Геоффрея… провести ночь возле дома в кругу Деревьев. Я так и сделал. И с тех пор… мне снятся сны! Ни одной спокойной ночи. Я мало сплю. И я собираюсь еще раз посетить дом.

— Если исследование жизни Джастина Геоффрея привело вас к этому, Джеймс… Забудьте об этом.

Он наградил меня взглядом, исполненным жалости, так что мне стало ясно: он считал, что я ничего не понимаю.

— Слишком поздно,— резко сказал он.— Я пришел попросить вас присмотреть за моими делами… если со мной что-нибудь случится.

— Не говорите так,— воскликнул я, встревожившись.

— Кирован, не надо читать мне лекцию,— сказал он.— В общем-то, мои дела в порядке.

— Вы заходили к доктору? — спросил я.

Мой друг покачал головой:

— Доктор тут ничего не сделает, поверьте мне. Так вы присмотрите за моими делами?

— О, конечно… Но надеюсь, мне этого делать не придется.

Он вынул конверт из внутреннего кармана пальто:

— Я принес это вам, Кирован. Прочитайте, когда будет время.

Я взял конверт.

— Вы хотите, чтобы я потом это вернул?

— Нет. Оставьте у себя. Сожгите, когда прочтете. Иди сделайте с записками что захотите. Это неважно.

Так же неожиданно, как и появился, он покинул мои апартаменты. Он явно изменился и был глубоко обеспокоен. Казалось, он не был больше тем Джеймсом Конрадом, которого я знал так много лет. С дурными предчувствиями смотрел я ему вслед, но знал, что его не остановить. Этот необычный заброшенный дом удивительным образом изменил его личность. Если действительно дело тут было в доме. Глубокая депрессия в сочетании с черным отчаянием овладела им.

Я разорвал конверт. Внутри оказалась рукопись, судя по всему, написанная в страшной спешке.

«Я хочу, чтобы вы, Кирован, узнали о событиях последней недели. Я уверен в том, что должен рассказать старому другу, столько лет знакомому со мной, что я не потратил зря время, вернувшись к дому среди дубов. (Приходило ли вам в голову, что дубы и друиды часто упоминаются вместе в народных сказаниях?) Я вернулся с молотом, кувалдой и всем необходимым инструментом, для того чтобы выломать дверь или ставни на окне и войти в дом. Я хотел увидеть, что там внутри… Я понял это, когда в первый раз почувствовал холодный воздух, которым потянуло из дома. День-то был теплым, вы же помните… Воздух внутри закрытого дома мог и в самом деле быть холодным, но не могло же от него веять арктическим холодом!

Не стоит пересказывать все детали моих тщетных попыток вломиться в дом. Скажу только, что здание словно сражалось со мной каждым гвоздем и лучинкой! Но я преуспел. Я открыл окно. Как раз то, которое не смог открыть Сквилер. (Он ведь что-то знал… что-то чувствовал… раз отступил так легко.)

Интерьер дома совершенно не соответствовал его атмосфере. Дом был обставлен, и я решил, что эта мебель по крайней мере начала девятнадцатого века. А скорее всего, восемнадцатого. Во всем остальном внутри дома не было ничего примечательного… никаких украшений. Но воздух оказался холодным, очень холодным. Я был готов к этому. Вступив в дом, я словно попал на другую широту. Пыль, конечно, паутина по углам и на потолке.

Но даже если оставить в стороне холод и некую таинственность, там было еще кое-что — скелет, сидящий в кресле в комнате, которая, очевидно, использовалась как кабинет, потому что на полках стояло множество книг. Одежды мертвеца истлели, но по их остаткам можно было определить, что скелет принадлежал мужчине. Не могу сказать, как он умер, но, видимо, перед смертью хорошенько запер дом, забаррикадировался в нем. Я считаю, что он сам покончил с жизнью и все приготовил прежде, чем смерть забрала его.

Но это неважно. Присутствие скелета не удивило меня… не так, как атмосфера дома. Я имею в виду сверхъестественный холод. Дом внутри был таким же таинственным, как снаружи, Один раз мне даже почудилось, что я попал в другой мир, другое измерение, отделенное от нашего времени и пространства, однако находящееся совсем рядом. Как двусмысленно, должно быть, это звучит для вас!

Должен сказать, что сначала меня ничто не волновало, кроме холода и чувства отчуждения. Но когда спустилась ночь, это чувство усилилось. Я стал готовиться ко сну. Я принес с собой ручной электрический фонарь, спальный мешок — все, что нужно. Даже захватил поесть и выпить. Я не чувствовал усталости, поэтому первое, что сделал,— осмотрел весь дом. Как привычно было подниматься и спускаться по лестницам… словно вы в каком-то старинном доме где-нибудь в Новой Англии. Однако… однако было одно незначительное отличие… Оно скрывалось не в мебели, не в архитектуре. Нельзя было выявить его и прикоснуться к нему.

И у меня возникло ощущение, что это отличие становится все сильней…

Я чувствовал, как оно усилилось, когда я остановился взглянуть на книги на полках в кабинете. Старые книги. Некоторые на датском… И имя, от руки написанное на титульном листе (ван Гугстратен), говорило о том, что хозяином их был датчанин. Некоторые книги были на латыни… и на английском. Все книги были старыми, некоторые датированы четырнадцатым веком. Книги по алхимии, металлургии, волшебству… Книги по оккультизму, различным религиям, сверхъестественным явлениям, кодцовству… Книги о странных случаях, об иных мирах… Книги с названиями: «Некрономикон», «De Virmis Mysteriis», «Liber Ivonie», «Королевство теней», «Миры внутри миров», «Непостижимые культы», «De Lapide Philosophico, «Monas Hieroglyphica», «Кто обитает в потустороннем мире?»… и другие в том же роде. Но мое внимание отвлекло от них сильное неприятное ощущение, чувство, что за мной наблюдают, словно в доме я не один.

Я стоял и прислушивался. Ничего не было слышно, только ветер дул снаружи… Я сначала считал, что это звук ветра. Но, конечно, это был тот же самый звук, что мы слышали, когда все вместе побывали возле дома. Я понял это, выглянув наружу. Я взглянул на дубы, хорошо различимые в ярком свете полной луны, и обнаружил, что ни одна веточка на них не шевельнулась. Снаружи воздух был совершенно неподвижен. Итак, этот звук рождался где-то в доме. Вы можете понять, каково это: стоять в совершенно безлюдном месте и прислушиваться к тишине. Такое случалось со мной и раньше, как и с другими людьми. В доме то и дело раздавались различные звуки, и, бесспорно, это был шорох ветра или ветров, похожих на первые порывы далекой бури, постепенно приближающейся и рокочущей все громче и громче. А других звуков не было… ни треска и поскрипывания досок, столь часто раздающихся в домах при смене температуры… ни попискивания мыши или щелканья сверчка… Ничего.

Я вернулся к книгам, освещая себе дорогу электрическим фонарем. И тут, проходя мимо сидящего у камина скелета, я увидел, что покойный перед смертью сжег что-то… видимо, бумаги… но кусочки их лежали на краю очага, так и не превратившись в пепел. Заинтересовавшись, я подобрал их и просмотрел. Это были фрагменты рукописи на датском, и я с сожалением подумал о том, что знаю этот язык более чем скромно. Вопреки определенно архаическому письму я сумел разобрать несколько строк, которые звучали более чем многозначительно. И конечно же, большую их часть я не смог разобрать.

 «…Что я сделал……Вначале была песнь…

 …в этот час ветры возвестили о приходе……дом —

 дверь в то место……Он, Который Придет……брешь

 в стене… злосчастный мир……железные засовы и

 произнес формулу…»

Я решил, что человек, который тут умер, кем бы он ни был, если судить по фрагментам рукописи или тем остаткам одежды, что до сих пор можно идентифицировать (вероятно, хозяин дома), боялся смерти (или намеревался совершить самоубийство) и сжег свою рукопись. Внимательно изучил я камин. Без сомнения, там сожгли еще много бумаг, но ничего не осталось, кроме того кусочка. У меня не было оборудования, чтобы узнать что-то большее, а не просто удовлетворить любопытство. Значит, хозяин дома умер, предварительно приготовившись к смерти. Я могу только предполагать, что он по природе своей был затворником, так что никто не побеспокоился навестить его. А когда кто-то и решил зайти в дом, очевидно, запертые и забаррикадированные окна и двери не дали ему проникнуть внутрь. Более того, если скелет так стар, как я считаю, в те времена в этих краях соседи жили далеко друг от друга.

 Закончив изучать обрывок рукописи, я обнаружил, что шорох ветра стал много громче и сильнее… мне показалось, что у меня слуховая галлюцинация, ведь в воздухе не чувствовалось никакого движения, кроме легкого сквозняка от взломанного мною окна. Иллюзия или нет — я безошибочно слышал звук ревущего ветра… Казалось, он несется над бескрайними равнинами, где нет ни кустов, ни деревьев… Грохот и завывания ветра на бескрайних равнинах, рев ветра, несущегося над огромными пустошами… И одновременно в доме становилось все холоднее. Снова у меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, словно сами стены дома затаились, ожидая, что же я сделаю дальше.

 Неудивительно, что тревога моя стала перерастать в страх. Я поймал себя на том, что посматриваю через плечо. Время от времени я подходил к окнам и сквозь щели смотрел наружу. Не мог я в этот миг не вспомнить несколько строк из Джастина Геоффрея:

 Твари Старых Времен затаились.  Никуда они не ушли.  И Врата до сих пор открыты,  Чтобы тени ада вошли…

 Я попытался собраться с мыслями. Сел и сосредоточился, отогнав окружившие меня безымянные страхи. Но успокоиться я не смог. Что-то заставляло меня двигаться. То и дело я подходил к окнам. К тому времени ветер уже ревел, хотя я не чувствовал ничего, кроме холода. Вокруг меня происходили легкие изменения. Весь дом, его стены, комната, скелет на стуле, полки книг — были прочными… но теперь, когда я выглядывал наружу, я видел, как поднимается туман, тускнеет свет луны и звезд. Скоро они, заморгав, потухли, и дом вместе со мной погрузился под вуаль полной тьмы.

 Но на этом все не кончилось. Постепенно стало светлеть. Однако ни луны, ни звезд в небе не появилось. Скорее всего, у меня случилось, что-то вроде галлюцинации. Не могу сказать, что запомнил пейзаж, появившийся снаружи. Я достаточно хорошо знал Старый Датчтаун и окрестности, чтобы понять, что странный пейзаж, увиденный мной в тусклом радужном мерцании, неестествен для Новой Англии. В самом деле, в Новой Англии нет ничего похожего. Как однажды написал Геоффрей:

 В пустыни ступить, где сокрыты Тайны иных земель, И где, пугая, стоят, забыты, Башни Минувших Дней.

 Я увидел огромные башни. Я разглядел высокие сверкающие шпили, меняющиеся и исчезающие прямо у меня на глазах. Словно какой-то вихрь времени пронес меня сквозь эпохи. Башни вздымались и исчезали в облаках взбаламученного песка… А потом началось самое ужасное. Как могу я изложить это более образно, чем написал Джастин Геоффрей много лет назад, испуганный тем, что, без сомнения, часто приходило к нему в снах и дало ему нечто вроде другой жизни во сне? Ребенком десяти лет он провел ночь возле дома, внутри круга дубов…

 И для ребенка все эти видения стали частью реального мира, частью его натуры. Став старше, он понял: являющееся к нему во снах не часть реального мира. Это открытие глубоко взволновало его, так как видения преследовали его все эти годы. Что заставило его отправиться в ужасное путешествие в Венгрию в поисках Черного Камня… если не узы, сковавшие его с десятилетнего возраста? Почему еще он писал свои стихи? И разве не пейзажи из снов породили эти странные строки:

 Лежат ли, вуалью сокрыты, пучины  Пространства и Времени?  И что за блестящих скривившихся тварей  я видел мельком?  Дрожу перед Ликом огромным неясного  племени,  Рожденным в безумии Ночи однажды тайком.

 Это он написал после своих видений. Он видел иной мир, иное измерение. Дом среди дубов — ключ. Сам дом — дверь в другое время и пространство, и, сделано ли это с помощью алхимии или колдовства, теперь никто уже не скажет. Джастин Геоффрей прикоснулся к Иному еще ребенком и принял видения, пока понимание окружающего мира и знания не подсказали ему, что мир его снов — совершенно чужой и враждебный.

 И он всю жизнь стоял как бы в двери, ведущей в мир иной, соединенный с его собственным миром, и через которую в мир людей могли войти ужасные существа. Были ли видения иного мира столь невероятными, что свели его с ума? На самом деле удивительно то, что он так долго продержался и смог отразить свои видения в стихах, чьи вызывающие беспокойство строки — всего лишь отражение его мук, которые и привели его к смерти.

 Поэтому, Кирован, я и расскажу о том, что видел. В том сверхъестественном мире за окнами проклятого дома, окруженного дубами, я видел «блестящих скривившихся тварей» — огромные неясные тени, смутно различимые сквозь песчаную поземку. Я слышал их пронзительные крики и вопли, заглушающие вой ветра. И что ужаснее всего, я видел этот колоссальный Лик и его глаза — глаза живого огня. Их взгляд на мгновение замер на мне, пока я смотрел сквозь прутья окна. Я видел его совершенно четко и понял: именно его видел Геоффрей. Как только настало утро, я бежал из дома.

 С тех пор каждый раз во сне я вижу это огромное лицо. Взгляд его глаз обжигает меня. Я знаю, что паду его жертвой точно так же, как Джастин Геоффрей. Но я-то не вырос с этим знанием, как он. Я понимаю, какая ужасная катастрофа случится, если тот, чужой, мир соприкоснется с нашим, и знаю, что не смогу долго сопротивляться ужасным снам, приходящим ко мне по ночам…»

 Так вот резко обрывалась эта рукопись. Кроме того, прослеживалась болезненная перемена в почерке писавшего, если сравнить начало и конец рукописи. 

 

 

3

К этому мало что можно добавить. Я потратил много усилий, чтобы обнаружить Джеймса Конрада, но его не было ни в одном из мест, которые ранее он часто посещал.

Через два дня я снова услышал о нем. В газетах напечатали о его самоубийстве. Перед тем как покончить с собой, он снова побывал в Старом Датчтауне и, подпалив дом среди дубов, сжег его дотла.

После того как мы похоронили Конрада, я побывал в тех местах. Ничего там не осталось. На месте дома — странное пепелище. Даже дубы почернели и обгорели. Но, встав на периметр фундамента, я почувствовал сильный, ничуть не изменившийся неземной холод, навсегда оставшийся на том месте, где раньше стоял проклятый дом.

 

 

Тварь на крыше

Начну с того, что, когда меня посетил Тассмэн, я удивился. Мы никогда не были близки — мне был не по душе его крутой нрав наемника. Кроме того, года три назад он публично обрушился на мою работу «Свидетельство присутствия культуры Нахуа на Юкатане», результат многолетних глубоких изысканий. Так что наши отношения сердечностью не отличались. Тем не менее, я принял его. Он был необычайно рассеян и как будто забыл о нашей взаимной неприязни. Я понял, что Тассмэн находился во власти какой-то одной, но глубокой и сильной идеи.

Я быстро дознался о цели его визита. Он, собственно, хотел, чтобы я помог ему достать первое издание «Безымянных культов» фон Юнцта, книгу, известную как Черная Книга. Название это она получила не из-за цвета обложки, а из-за ее мрачного содержания. С таким же успехом он мог бы попросить у меня первый греческий перевод «Некрономикона». Правда, после возвращения с Юкатана, я все свое время посвятил коллекционированию древних книг, но даже намека до меня не доходило, что этот, изданный в Дюссельдорфе том, где-то еще существует.

Но надо немного рассказать про эту необычную работу. Из-за неоднозначности и крайней мрачности затронутой в ней тематики эту книгу долго считали просто-напросто бредом маньяка, а сам автор заслужил репутацию сумасшедшего. В то же время, нельзя было отрицать, что он сделал целый ряд несомненных открытий и что он сорок пять лет своей жизни потратил, скитаясь по экзотическим странам и открывая мрачные, глубоко сокрытые тайны. Тираж первого издания был очень мал, и большая часть экземпляров была сожжена перепуганными читателями, после того как некой ночью 1840 года фон Юнцта нашли задушенным в своей собственной спальне. Обстоятельства убийства так и остались нераскрытыми, но известно, что все двери и окна были тщательно заперты. Это произошло через шесть месяцев после его последней, окутанной таинственностью экспедиции в Монголию.

Спустя пять лет один лондонский издатель. Некий Брайдуолл, рассчитывая на сенсацию, выпустил дешевое, пиратское издание этой книги в переводе, В книге было множество гротескных иллюстраций, но также и множество неверных толковании, ошибок переводчика и опечаток, характерных для дешевого издания. Научный комментарий отсутствовал. В результате оригинальный труд был полностью дискредитирован, а издатели и читатели забыли о нем до самого 1909 года, когда владельцы «Голден Гоблин Пресс», что в Нью-Йорке, решились на третье издание.

Текст был так старательно вычищен, что пропала почти четвертая часть оригинала. Книга была хорошо оформлена и иллюстрирована изысканными жутковатыми рисунками Диего Васкеса. Она должна была выйти массовым тиражом. Но этому помешали эстетические вкусы издателей и высокая стоимость печати. Издание решено было реализовать по договорным ценам.

Я попытался объяснить все это Тассмэну, но он резко оборвал меня, заявив, что я напрасно считаю его полным невеждой. Издание «Голден Гоблин» является украшением его библиотеки, сказал он, и именно в нем он наткнулся на один весьма заинтересовавший его фрагмент. Если мне удастся добыть для него экземпляр оригинального издания 1839 года, то я об этом не пожалею. Зная, что деньги мне предлагать бессмысленно, он в обмен на затраченные усилия опровергнет все свои обвинения, касающиеся результатов моих юкатанских изысканий и кроме того, публично извинится на страницах «Сайентифик Ньюз».

Должен признаться, что я растерялся. Дело, видимо, было необычайной важности, раз Тассмэн шел на такие уступки. Я сказал, что, по-моему, дал уже достаточный отпор его нападкам в своих ответных статьях и что не хочу ставить его в такое унизительное положение. Но я приложу все силы, чтобы отыскать столь нужную ему книгу.

Он поспешно поблагодарил меня. Уже прощаясь, он туманно намекнул, что надеется отыскать в Черной Книге, сильно сокращенной в последующих изданиях, разрешение одной проблемы.

Я взялся за дело. После обмена письмами со знакомыми, друзьями, букинистами и антикварами всего мира, я понял, что задача не из простых. Прошло три месяца, прежде чем мои усилия увенчались успехом и, благодаря помощи профессора Джеймса Клемента из Ричмонда, штат Вирджиния, я стал обладателем искомой книги.

Я дал знать Тассмэну, и он приехал из Лондона первым же поездом. Он горящими глазами глядел на толстый пыльный фолиант в кожаном переплете с заржавевшими железными застежками, а пальцы его дрожали от нетерпения, когда он перелистывал пожелтевшие страницы. И когда он дико вскрикнул и ударил кулаком по столу, я понял, что он нашел то, что искал.

— Слушайте! — воскликнул он и зачитал мне отрывок, в котором речь шла об одном очень древнем святилище, находящемся в джунглях Гондураса. В этом храме некое древнее племя, вымершее еще до прихода испанцев, поклонялось какому-то очень странному богу. Тассмэн вслух читал о мумии, которая при жизни была жрецом этого вымершего народа, а теперь покоилась в нише, вырубленной в цельной скале утеса, у которого возведено святилище. С высохшей шеи мумии свисала медная цепь, а на ней огромный пурпурный драгоценный камень, вырезанный в форме жабы. Этот камень, по утверждению фон Юнцта, был ключом к сокровищам храма, скрытым в подземном склепе, глубоко под алтарем.

Глаза Тассмэна горели.

— Я видел этот храм! Я стоял перед этим алтарем! Я глядел на запечатанный вход в нишу, в которой, как утверждали туземцы, покоится мумия жреца. Это очень необычное строение. Оно более похоже на современные латиноамериканские здания, чем на руины, оставшиеся от доисторических индейцев. Индейцы, населяющие сейчас эти места, отрицают какую-либо свою причастность к храму. Они говорят, что выстроившие его люди принадлежали к другой расе и населяли эти края задолго до появления здесь предков нынешних туземцев. Я лично считаю, что эти стены — наследие давно погибшей цивилизации, распад которой начался за тысячи лет до прихода испанцев. Я хотел проникнуть в запечатанный склеп, но тогда у меня не было ни времени, ни нужного снаряжения. Я спешил выбраться к побережью, поскольку был ранен в ногу случайным выстрелом. К храму я попал по чистой случайности. Я хотел исследовать все подробно, но обстоятельства складывались неблагоприятно. Но сейчас-то мне ничто не помешает! Большое везение, что мне в руки попалась книга, изданная «Голден Гоблин», в которой я наткнулся на фрагмент с описанием храма. Но фрагмент был явно не полон, там только мельком упоминалось о мумии. Заинтересовавшись, я добрался до издания Брайдуолла, но там уперся в непроходимую чащобу идиотских ошибок и опечаток. Там переврано даже положение Храма Жабы, как его назвал фон Юнцт, — из Гондураса его перенесли в Гватемалу. Описание Храма грешит неточностями, но зато упоминается о рубине и говорится, что он является «ключом». К чему ключом, в этом Брайдуолловском издании ничего не сказано. Я почувствовал, что напал на след какого-то важного открытия, если, конечно, фон Юнцт не был безумцем, каковым его многие считают. Но то, что он был в Гондурасе, установлено точно. А если бы он не видел храма своими собственными глазами, то не смог бы его так точно описать, как это сделано в Черной Книге. Понятия не имею, каким образом он узнал о рубине. Индейцы, которые рассказывали мне о мумии, ничего о нем не знают. Можно только предположить, что фон Юнцту удалось как-то проникнуть в запечатанный склеп. У этого человека была необыкновенная способность докапываться до скрытых вещей… Из всего, что я узнал, вытекало, что, кроме фон Юнцта и меня, еще только один белый человек видел Храм Жабы — испанский путешественник Хуан Гонзалес, который исследовал тамошние места в 1793 году. Он вспоминает о странном сооружении, совершенно не похожем на другие остатки древних индейских строений. Он пишет также, хотя и достаточно скептично, о бытующей среди туземцев легенде, согласно которой в подземельях этого сооружения кроется «что-то необычное». Я убежден, что речь идет о Храме Жабы.

— Я прошу вас оставить у себя эту книгу, она мне уже не понадобится, сказал Тассмэн после минутного молчания. — Завтра я отплываю в Центральную Америку. На этот раз я хорошо подготовился. Я намерен добыть то, что спрятано в храме, даже если мне придется его разрушить. Что там может быть спрятано, если не золото? Испанцы его каким-то образом прошляпили. Впрочем, когда они появились в Латинской Америке, храм давно уже был пуст. И испанцы не занимались мумиями, а предпочитали ловить живых индейцев, из которых пытками вытягивали сведения о сокровищах. Но я этот клад добуду.

И с этими словами он откланялся. Я же раскрыл книгу в том месте, где он прервал чтение, и до самой ночи сидел, погрузившись в поразительное, странное, а местами совершенно темное повествование фон Юнцта. Я отыскал места, где речь шла о Храме Жабы, и они повергли меня в такое беспокойство, что на следующее утро я попытался связаться с Тассмэном, но узнал только, что он уже отплыл.

Через несколько месяцев я получил от него письмо, в котором он пригласил меня приехать на пару дней в его поместье в Сассексе. Тассмэн попросил также, чтобы я захватил с собой Черную Книгу.

До его лежащего на отшибе владения я добрался уже в сумерках. Хозяин жил в условиях почти феодальных. Высокая стена отделяла от мира огромный парк и оплетенный плющом дом. Когда я шел от ворот к дому по широкой аллее, меж двух рядов изгороди, то обратил внимание, что во время отсутствия хозяина саду не уделялось должной заботы. Густо растущие между деревьями сорняки почти полностью вытеснили траву для газонов. Среди густых неухоженных зарослей около внутренней стены ворочалось какое-то животное, то ли конь, то ли вол; я отчетливо слышал стук копыт на камнях.

Слуга окинул меня подозрительным взглядом и впустил в дом. Тассмэн ожидал меня в кабинете. Он метался по комнате, как лев в клетке. Его крупная фигура показалась мне более худой и жилистой, нежели перед отъездом. Тропическое солнце сделало бронзовой кожу его мужественного лица.

— Ну как, Тассмэн? — приветствовал я его. — Удалось? Нашли золото?

— Не нашел ни единой унции, — буркнул он. — Вся история — вздор… ну, может, не вся. В запечатанный склеп я проник и там действительно была мумия…

— А камень? — спросил я.

Он достал что-то из кармана и подал мне. Я с интересом вгляделся. То был большой камень, чистый и прозрачный, как кристалл, но имеющий зловещий пурпурный оттенок. В полном соответствии с текстом фон Юнцта он был отшлифован в форме жабы. Я невольно вздрогнул — изображение было необычайно отталкивающим. Мое внимание привлекла тяжелая медная цепь, к которой крепился камень. На цепи была странная гравировка.

— Что это за знаки на ее звеньях? — спросил я, заинтересовавшись.

— Трудно сказать, — ответил Тассмэн. — Я думал, может, вам они знакомы. Я только заметил некоторое отдаленное сходство этих знаков с полустертыми иероглифами на монолите, известном как Черный Камень, который находится в венгерских горах. Я не смог их прочесть.

— Расскажите о своем путешествии, — попросил я.

Мы уселись поудобнее, держа в руках стаканчики с виски, и Тассмэн, как-то странно помешкав, начал свою историю.

— Храм я отыскал без особого труда, несмотря на то, что он расположен в безлюдной и редко посещаемой местности. Он построен вблизи скалистого утеса, в пустынной долине, неизвестной исследователям и не нанесенной на карты. Я даже не пытался определить его возраст, но построен он из необычайно твердого базальта, которого я больше нигде и никогда не видел. О невероятной древности постройки можно судить по степени выветривания камня. Большинство колонн его фасада уже рухнуло. Только обломки их торчат из истертых оснований, как редкие, обломанные зубы ухмыляющейся старой ведьмы. Внешние стены уже рассыпаются, зато внутренние — целехоньки, так же как и поддерживающие свод пилоны. Мне кажется, что они без особых хлопот выдержат еще тысячу лет, и стены внутренних помещений тоже. Главный зал храма — это огромное овальное помещение, пол которого выложен большими квадратными плитами. Посередине стоит алтарь — просто большой круглый блок из того же твердого камня, что и весь храм. Алтарь украшен странной резьбой. За ним, вырубленный в цельной скале утеса, который составляет тыльную стену храма, находится склеп, где и покоится тело последнего жреца вымершего народа. Войти туда не составляло большого труда. Мумия была там, и все было, как описано в Черной Книге. Хотя мумия прекрасно сохранилась, я не смог определить, к какой расе принадлежал жрец. Высушенные черты лица и форма черепа наводили на мысль о некоторых вырождавшихся расах Нижнего Египта. Я был уверен, что жрец принадлежит народу, относящемуся скорее к кавказской расе, нежели к индейской. И это все, что я мог сказать. Во всяком случае, камень был на месте — свисал на цепи с высохшей шеи жреца.

С этого места рассказ Тассмэна стал так невнятен, что я с трудом улавливал смысл и начал уже задумываться, а не повлияло ли тропическое солнце скверным образом на состояние его психики. С помощью камня он отворил скрытые в алтаре двери — он не описал ясно, как он это сделал. Меня поразило, что, он, по-видимому, и сам не понимал, как действует этот кристаллический ключ. Но как только камень коснулся алтаря, перед ним внезапно разверзся черный зияющий вход. Его таинственное появление гнетуще подействовало на души сопровождавших Тассмэна авантюристов, которые наотрез отказались последовать за ним внутрь.

Тассмэн пошел один, вооружившись пистолетом и электрическим фонарем. По каменным ступеням узкой спиральной лестницы, ведущей как будто к самому центру Земли, он спустился к узкому коридору, настолько темному, что, казалось, чернота полностью поглощала тонкий луч света. Он с какой-то странной неохотой упомянул также о жабе, которая все время, пока он был под землей, скакала перед ним, держась за границей светлого круга фонаря.

Он отыскал дорогу по мрачным туннелям и спускам — колодцам черноты, до которой можно было почти что дотронуться. Наконец он дошел до невысоких дверей, украшенных фантастической резьбой, за которыми и был, как он думал, тайник с золотом. Он ткнул в несколько мест своим драгоценным камнем и двери наконец отворились.

— А сокровище? — воскликнул я нетерпеливо.

Он засмеялся, как бы издеваясь над самим собой.

— Не было там никакого золота, никаких драгоценностей, ничего… — Он поколебался. — Ничего такого, что можно унести с собой.

Снова рассказ его сделался туманным и несвязным. Я только понял, что храм он покинул весьма спешно, не пробуя больше искать какие-нибудь сокровища. Он хотел забрать с собой мумию, чтобы — как он утверждал подарить ее какому-нибудь музею, но когда вышел из подземелья, не смог ее отыскать. Он предполагал, что его люди, испугавшись такого попутчика при возвращении на побережье, выбросили мумию в какую-нибудь пещеру или расселину.

— Таким образом, — закончил он, — я снова в Англии и не более богат, чем тогда, когда ее покидал.

— Но у вас есть эта драгоценность, — напомнил я. — Это уж точно очень дорогая вещь.

Он посмотрел на камень без восторга, но с какой-то почти безумной алчностью.

— Вы думаете, это рубин? — спросил он.

Я покачал головой.

— Понятия не имею.

— Я тоже. Однако покажите мне книгу.

Он медленно переворачивал толстые листы и читал, шевеля губами. Временами он качал головой, как будто чем-то удивленный, но наконец какое-то место надолго приковало его внимание.

— Насколько все же глубоко проник этот человек в запретные области, сказал он наконец — Не удивительно, что его настигла такая странная и таинственная смерть. Он, должно быть, предвидел свою судьбу… Вот здесь он предостерегает, чтобы люди не пытались будить тех, кто спит.

Он задумался.

— Да, тех, кто спит, — буркнул он снова. — На вид мертвые, а на самом деле лежат и только и ждут какого-нибудь глупого слепца, который пробудит их к жизни… Я должен был внимательно прочитать Черную Книгу… и должен был закрыть двери, когда уходил из склепа… Но ключ у меня и я его не отдам, хотя бы весь ад за ним пришел.

Он вышел из своей задумчивости и как раз хотел что-то мне сказать, когда откуда-то сверху донесся странный звук.

— Что это? — он посмотрел на меня.

Я пожал плечами. Он подбежал к двери и позвал слугу. Тот появился минутой позже, и лицо его было бледно.

— Ты был наверху? — грозно спросил Тассмэн.

— Да, сэр.

— Что-нибудь слышал? — продолжал допрашивать Тассмэн жестким, почти обвиняющим тоном. — Да, сэр, слышал, — ответил слуга с выражением неуверенности на лице.

— И что же ты слышал?

— Понимаете, сэр, — слуга неуверенно, слабо улыбнулся, — я боюсь, что вы меня примете за сумасшедшего, но если по правде, то больше всего это походило на то, как будто по крыше ходила лошадь.

В глазах Тассмэна появился безумный блеск.

— Идиот! — заорал он. — Проваливай!

Ошарашенный слуга выскочил из комнаты, а Тассмэн схватил сверкающий камень в форме жабы.

— Какого дурака я свалял! — воскликнул он яростно, — Слишком мало прочел… и двери надо было завалить… но, клянусь всеми святыми, ключ мой, и я его не отдам ни человеку, ни дьяволу!

И с этими необычными словами он повернулся и помчался наверх. Через минуту на верхнем этаже громко хлопнула дверь. Было слышно; как слуга осторожно постучал в нее, в ответ раздался приказ убираться, выраженный в чрезвычайно грубой форме. Кроме того, Тассмэн пригрозил, что пристрелит каждого, кто попытается войти в его комнату.

Если бы не было так поздно, я без колебаний оставил бы этот дом, так как был почти убежден, что хозяин сошел с ума. Но мне ничего другого не оставалось, как пройти в отведенную мне комнату, которую показал перепуганный слуга. Вместо того, чтобы лечь спать, я раскрыл Черную Книгу на той странице, где читал ее Тассмэн.

Если он не был сумасшедшим, то отсюда со всей определенностью следовал вывод, что в Храме Жабы он встретился с чем-то сверхъестественным. Необычный способ, каким открывали двери в алтаре, поразил его спутников, а в подземелье Тассмэн наткнулся на что-то, что поразило его самого. Я также предположил, что во время возвращения Тассмэна из Америки его кто-то преследовал. И причиной этой погони был драгоценный камень, который он называл ключом.

Я пытался найти какие-нибудь подсказки в тексте фон Юнцта, поэтому еще раз перечитал о Храме Жабы, о таинственной праиндейской расе, которая его воздвигла, и об огромном ржущем чудовище со щупальцами и копытами, которому поклонялись эти люди.

Тассмэн говорил, что когда в первый раз просматривал книгу, то слишком рано прервал чтение. Размышляя об этой невразумительной фразе, я наткнулся на отрывок текста, который привел его в такое возбуждение, — он подчеркнул его ногтем. Поначалу это место показалось мне очередным туманным откровением фон Юнцта; текст же попросту говорил, что бог храма является и его священным сокровищем. Я только через минуту сообразил, какие следствия вытекают из этого замечания, и холодный пот выступил у меня на лбу.

Ключ к сокровищу! А сокровищем храма является его бог! А спящие пробуждаются, если отворить двери их темницы! Потрясенный страшной мыслью, я вскочил на ноги, в этот миг громкий треск нарушил ночную тишину, и сразу после этого послышался жуткий человеческий вопль, полный смертельного ужаса.

Я с трудом взял себя в руки и высадил дверь. Комнату заполнял какой-то желтый туман, издающий отвратительный запах. Я ощутил слабость и тошноту. Комната напоминала поле боя, но, как было установлено позже, в ней ничего не пропало, кроме пурпурного драгоценного камня, вырезанного в форме жабы, который Тассмэн называл ключом. Его так и не нашли. Оконную раму покрывала какая-то неописуемо отвратительная слизь, Посередине комнаты с размозженным, расплющенным черепом лежал сам Тассмэн, и на окровавленных остатках лица и головы явно был виден отпечаток огромного копыта.