Когда ушел седой бог
1
Среди сумрачных гор раздавалось раскатистое эхо. По ущелью, расколовшего пополам исполинскую скалу, метался, рыча, точно угодивший в западню волк, беглый раб Конн.
Это был рослый, стройный юноша с широкой волосатой грудью и мускулистыми руками. Черты лица Конна были чертами истинного варвара: тяжелый, упрямый подбородок, низкий лоб с копной взъерошенных рыжеватых волос. Ледяные синие глаза смотрели недоверчиво и твердо. Рваная, грязная повязка едва прикрывала бедра. Конн, привыкший вести жизнь дикого зверя, не страшился буйства стихий. В те тяжелые времена даже господам жилось непросто, что уж тут говорить о рабах…
Неожиданно Конн пригнулся, взяв меч наизготовку, и издал тревожный, почти звериный крик. Из ущелья ему навстречу выступил высокий незнакомец.
Он кутался в плащ, под которым поблескивала кольчуга. Тень от низко надвинутой широкополой шляпы падала, закрывая лицо незнакомца, так что виднелся лишь один глаз, сверкавший холодно и недобро, точно серое море.
— Конн, раб сына Вулфгера Снорри? Куда бежишь ты, человек, обагривший руки кровью своего хозяина' — вопросил незнакомец низким властным голосом.
— Я не знаю, кто ты такой,— прорычал Конн.— Не знаю, откуда тебе известно мое имя. Если собрался схватить меня, кликни собак, и покончим с этим. Но прежде чем я умру, они отведают моего стального клинка.
— Болван! — в зычном голосе незнакомца звучало презрение.— Я не охотник за беглыми рабами. Дикие земли велики. Но разве ты ничего не чувствуешь в запахе морского ветра?
Конн повернулся к морю, плескавшемуся далеко у подножия скалы. Могучей грудью он вдохнул морской воздух. Ноздри его тревожно раздулись.
— Я чувствую запах соленой пены,— отозвался Конн.
В голосе незнакомца слышался лязг мечей:
— В этом ветре аромат крови, мускус страха и предсмертные крики.
Конн в замешательстве тряхнул головой:
— Обычный ветер…
— У тебя на родине идет война,— сурово продолжал незнакомец.— Копья Юга поднялись против мечей Севера, и землю вместо солнца освещают огни пожаров.
— Откуда тебе знать? — заволновался Конн.— Вот уже несколько недель ни один корабль не приходил в Торку. Кто ты такой? Откуда тебе известно о войне?
— Разве ты не слышишь стон волынки и стук топоров? Неужели не чувствуешь запах войны, который несет ветер? — спросил незнакомец.
— Нет,— ответил Конн.— От Торки до Эрина много лиг. Я слышу только, как воет ветер в скалах и кричат на мысу чайки. Но если идет война, я должен быть вместе с воинами моего клана. Хотя это опасно, ведь за мной охотится Мелаглин-. в ссоре я убил его человека.
Незнакомец замер, не обращая внимания на Конна, и смотрел вдаль на бесплодные горы и туманные волны.
— Будет страшная битва,— промолвил он так, словно говорил сам с собой.— Смерть соберет кровавую жатву и унесет многих воинов и вождей. Мрачные кровавые тени наползают на мир. Ночь опускается на Асгард. Я слышу крики давно погибших героев. Они взывают из пустоты, как и голоса забытых богов. Для каждого создания определен свой срок. Даже боги должны умирать.
Внезапно он выпрямился и с яростным криком вытянул руки в сторону моря. Огромные тучи заволокли небо. Надвигался шторм. Из тумана налетел сильный ветер. Он гнал по небу стаи грозовых туч. Неожиданно Конн закричал.
Из пролетающих над головой облаков вынырнуло двенадцать фигур, призрачных и ужасных. Как в ночном кошмаре, увидел Конн двенадцать крылатых коней со всадницами— женщинами в сверкающих серебряных кольчугах и крылатых шлемах. Их золотистые волосы развевались на ветру, холодные глаза уставились на что-то, чего Конн не видел.
— Те, Кто Выбирают из Мертвых! — прогремел голос незнакомца. Он широко раскинул руки, словно звал всадниц к себе.— Они скачут на север! Крылатые кони копытами разгоняют надвигающиеся тучи. Паутина Судьбы сплетена. Ткацкий станок и веретено сломаны! Смерть взывает к богам, и ночь падет на Асгард! И в ночи прогремят трубы Рагнарока!
Ветер раздувал его плащ, открывая могучую, облаченную в кольчугу фигуру. Шляпа слетела. Спутанные волосы развевались на ветру. Конн отпрянул, когда глаз незнакомца блеснул в свете молнии.
Там, где должен был находиться другой глаз, Конн увидел пустую глазницу. Вот тогда-то он и испугался, повернулся и нырнул в ущелье, словно человек, убегающий от демона. Бросив назад осторожный взгляд, Конн увидел фигуру незнакомца в развевающемся плаще с воздетыми к небу руками.
Беглому рабу показалось, что человек на краю утеса чудовищно вырос и теперь громадой возвышается среди туч над горами и морем. И еще, что он неожиданно стал седым, словно в один миг постарел.
2
Шторм утих. Небо очистилось и сделалось ярко-синим, море казалось спокойным, словно заводь, и только разбросанные по берегу обломки и щепки напоминали о недавнем буйстве стихий.
По берегу во весь опор скакал всадник. Шафрановый плащ развевался у него за спиной, ветер трепал густые волосы.
Внезапно всадник осадил своего горячего скакуна, так резко, что тот поднялся на дыбы и истошно заржал. Из-за песчаных дюн поднялся высокий, могучий варвар.
— Кто ты такой? У тебя в руках меч вождя, но на шее ошейник.— спросил его всадник.
— Я — Конн, молодой господин,— ответил варвар.— Я был изгнанником, потом стал рабом, но всегда и везде оставался слугой короля Бриана. Я знаю тебя. Ты — Дунланг О'Хартиган, друг Мурроха, сын Бриана, принц Даль-Каса. Скажи мне, добрый господин, идет ли здесь война?
— Сказать по правде, сейчас король Бриан и король Малачи стоят в Киллмэйнхэме возле Дублина. Я выехал из лагеря нынче утром. Со всех земель викингов король Ситрак собрал рабов. Гаэлы готовы вступить в бой. Такой битвы сам Эрлик никогда прежде не видывал.
Взгляд Конна затуманился.
— Клянусь Кроном, как раз об этом и говорил мне Седой Человек,— прошептал он как бы про себя.— Но откуда он мог узнать об этом? Или все это просо почудилось мне?
— Как ты попал сюда7 — спросил Дунланг.
— Из Торки в Оркни я приплыл на лодке. Волны прибоя разнесли ее в щепы. Давным-давно я убил Мета — ратника Мелаглина, и король Бриан рассердился на меня из-за нарушенного перемирия, поэтому я и бежал. Да, жизнь изгоя тяжела. Потом меня поймал Торвальд Ворон из Хибрид, когда я ослаб от голода и ран. Он надел мне этот ошейник.— Конн притронулся к тяжелому, медному кольцу, висевшему на его бычьей шее.— Потом он продал меня сыну Вульфгера Снорри в Торку. Неприятный мне достался хозяин. Я работал за троих, сражался рядом с ним, когда он ссорился с соседями. За это я получал от него лишь корки со стола, вместо постели — голый земляной пол — и глубокие шрамы на спине. Наконец я не вытерпел, набросился на него в его собственном скалли и разбил ему башку поленом. Я забрал его меч и бежал в горы, предпочитая скорее замерзнуть или умереть с голоду, чем сдохнуть под плетью… Там, в горах…— Тут в глазах Конна появилось сомнение.— Думаю, я видел сон… Я встретил высокого седого человека, говорившего о войне в Эрине. Еще я видел… валькирий, скачущих на юг по облакам… Лучше умереть в море, в добрую бурю, чем сдохнуть с голоду в горах Оркни,— продолжал Конн более уверенно.— Случайно нашел я лодку рыбака с запасом пищи и воды. На ней я и вышел в море. Клянусь Кромом! Я и сам удивлен, что все еще жив! Шторм схватил меня в свои лапы прошлой ночью. Я сражался с морем, пока лодка не затонула; потом с волнами, пока не потерял сознание. Придя в себя, я был поражен. Уже рассвело, и я увидел, что лежу на берегу, словно обломок дерева, выброшенный волнами. Так я и лежал на солнце, греясь и выгоняя из костей холод моря, пока ты не подъехал.
— Клянусь всеми святыми, Конн, ты мне нравишься,— сказал Дунланг.
— Надеюсь, и королю Бриану я понравлюсь,— проворчал Конн.
— Присоединяйся к моей свите,— предложил Дунланг.— Я замолвлю за тебя словечко перед королем. У Бриана в голове сейчас дела поважней, чем какая-то кровавая распря. Как раз сегодня войска противника закончат подготовку к битве.
— А потом начнут ломать копья? — поинтересовался Конн.
— Не по воле короля Бриана,— ответил Дунланг.— Он не хочет проливать кровь в Страстную Пятницу. Но кто знает, когда язычники нападут на нас!
Конн положил руку на стремя Дунланга и зашагал рядом с неторопливо идущим конем.
— Собралась ли знать для битвы? — спросил он через некоторое время.
— Больше двадцати тысяч воинов с каждой стороны. Залив Дублина потемнел от кораблей. Из Оркни прибыл Ярл Сигурд со знаменами цвета крыла ворона. С Мэна приплыл викинг Бродир, а с ним двенадцать галер. Из Данелаха, что в Англии, приехал принц Амлафф, сын короля Норвегии с двумя тысячами воинов. Войска собирались со всех земель — из Оркни, Шетланда, Хибрид — Шотландии, Англии, Германии и из скандинавских земель… Наши шпионы донесли, что у Сигурда и Бродира по тысяче человек в стальных кольчугах с головы до пят. Они собираются сражаться, построившись клином… Далкасцам трудно будет разбить эту железную стену. Но ты, по воле бога, все превосходно угадал… А среди воинов и полководцев Анрад Берсерк, Красный Храфн, Платт из Дании, Торстен и его собрат по оружию Асмунд, Торлеф Хорди Сильный, Ателстейн Сакс, Торвальд Ворон с Хибрид.
Услышав последнее имя, Конн дико оскалился, прикоснувшись к медному ошейнику.
— Большое собрание, раз прибыли Сигурд и Бродир.
— Их позвала Гормлат,— объяснил Дунланг.
— В Оркни пришла весть, что Бриан развелся с Кормаладой,— сказал Конн, невольно назвав королеву на северный лад.
— Да, и ее сердце черно от ненависти к бывшему мужу. Странно, что у красавицы с такой прекрасной фигурой душа демона.
— Бог справедлив, мой господин. А что ее брат, принц Мэлмор?
— Он и разжег пламя этой войны! — сердито воскликнул Дунланг.— Ненависть, тлевшая так долго между ним и Муррохом, наконец всполыхнула огнем и подпалила оба королевства. Оба зачинщика не правы. Может, даже Муррох больше Мэлмора. А Гормлат еще и подбивала брата. Не думаю, что король Бриан поступал мудро, отдавая почести тем, с кем раньше воевал. Нехорошо, что он женился на Гормлат и отдал свою дочь ее сыну, Ситраку из Дублина. С Гормлат он привез в свой дворец семена раздора и ненависти. Она распутница. Когда-то она была женой Амлаффа Горэна, датчанина, потом женой короля Малачи из Мета. Он выгнал ее из-за скверного характера.
— А что с Мелаглином? — спросил Конн.
— Кажется, он забыл про войну, когда Бриан вырвал у него корону Эрина. Два короля вместе выступят против датчан и Мэлмора.
Разговаривая, Конн и Дунланг подошли к гряде редких скал и валунов. Тут они неожиданно остановились. На одном из валунов сидела девушка, облаченная в сверкающую зеленую одежду, покрой которой так напоминал чешую, что Конн в замешательстве сначала принял ее за вышедшую из морских глубин русалку.
— Ивин! — Дунланг спрыгнул с коня, бросив Конну поводья, и поспешил взять девушку за руку.— Ты посылала за мной, и я пришел. Ты плакала!
Конн, объятый суеверным страхом, держал коня. Сейчас он почувствовал, что ему стоит отойти. Ивин, стройная, с пышными, блестящими золотистыми волосами и глубокими таинственными глазами, была непохожа ни на одну из девушек, знакомых Конну.
Она отличалась от женщин севера и от гаэлок, и Конн понял, что она принадлежит к тому мистическому народу, что занимал эти земли до прихода его предков. Кое-кто из этого народа до сих пор обитал в пещерах у моря и в глуши девственных лесов. Это были де Данааны, чародеи, как говорили ирландцы, родственники фаэров.
— Дунланг! — Девушка судорожно обняла возлюбленного.— Ты не должен уходить! На мне проклятие ясновидения. Я знаю: едва ты пойдешь на войну, ты умрешь! Поехали со мной. Я спрячу тебя. Я покажу тебе скрытые пурпурным туманом пещеры, похожие на замки подводных королей, и тенистые леса, где не бывал никто, кроме моего народа. Пойдем со мной, и забудь войну и ненависть, гордость и честолюбие, которые лишь тени, нереальные и бессмысленные. Пойдем— и ты познаешь сказочное великолепие мест, где нет ни страха, ни ненависти, часы кажутся годами и время тянется бесконечно.
— Ивин, любовь моя! — взволнованно ответил Дунланг.— Ты просишь о том, что не в моей власти. Когда мой клан отправляется на войну, я должен быть рядом с Муррохом, даже если уверен, что меня ждет смерть. Я люблю тебя больше жизни, но клянусь честью моего клана, не могу уйти с тобой.
— Я боюсь. Вы — всего лишь дети, глупые, жестокие, неистовые,— убиваете друг друга в детских ссорах. Это наказание мне. Среди своего народа мне было одиноко, и я полюбила одного из вас. Твои грубые руки невольно причиняли боль моему телу, и твои грубости пусть невольно, но ранят мое сердце…
— Я никогда не обижу тебя, Ивин,— начал было огорченный Дунланг.
— Я знаю,— сказала девушка.— Руки мужчины не созданы для того, чтобы держать нежное тело женщины Темных людей. Это — моя судьба. Я люблю, и я пропала. Мое зрение — зрение смотрящих вдаль, сквозь покров и туманы жизни. Я вижу то, что позади прошлого и впереди будущего. Ты пойдешь на битву, и по тебе вскоре заплачут струны арфы, а Ивин Грэгли останется рыдать, пока не растворится в слезах и соленые слезы не смешаются с холодным соленым морем.
Дунланг безмолвно опустил голову, а голос молодой девушки дрожал, и в нем звучала извечная печаль всех женщин. Даже грубый варвар Конн смущенно переминался поодаль.
— И все же я принесла тебе подарок, к битве.— Ивин изящно наклонилась и подняла что-то блеснувшее на солнце.— Это не может спасти тебя, прошептали духи моей душе, но я все же надеюсь…
Дунланг нерешительно взглянул на то, что она протянула ему. Конн незаметно придвинулся и вы-гянул шею. Он увидел кольчугу, сделанную с необычайным мастерством, и шлем, какого он не видывал прежде. Поверхность шлема была покатой, а внизу шел бортик, чтобы задержать удар меча. Шлем был без подвижного забрала. Спереди была просто прорезана щель для глаз. Ни один из живущих ныне не смог бы повторить это чудо. Работа была старинная. Такие вещички изготавливались в древности, в более цивилизованные времена.
Дунланг с подозрением и недоверием, присущим многим кельтам по отношению к доспехам, посмотрел на кольчугу и шлем. Британцы сражались без доспехов с легионами Цезаря и считали трусом того, кто надевал на себя металл. Позже ирландские кланы с таким же осуждением смотрели на закованных в броню рыцарей Стронгбоу.
— Ивин, братья засмеют меня, если я облачусь в железо, как датчанин,— сказал Дунланг.— Как человек может свободно двигаться в такой одежде? Из всех гаэлов только Турлоф Даб носит кольчугу.
— А есть ли среди гаэлов кто-то храбрее его? — пылко возразила Ивин.— Какие же вы все глупые! Веками одетые в железо датчане топчут вас, когда вы могли бы давно смести их, если бы не ваша глупая гордость.
— Гордость еще не все, Ивин,— возразил Дунланг.— Что пользы в кольчуге, когда далкасский топор разрубает железо, как ткань?
— Кольчуга отразит мечи датчан, и даже топор О'Брина не пробьет эти доспехи. Они долго пролежали в глубинах пещер моего народа, тщательно защищенные от ржавчины. Когда-то их носил воин Рима, до того, как римские легионы ушли из Британии. В какой-то войне на границе попали они в руки моих предков, и те хранили их как сокровище, потому что их носил великий принц. Умоляю тебя, надень их, если любишь меня.
Дунланг нерешительно взял доспехи. Он не мог знать, что это доспехи гладиатора времен конца Римской империи, и не интересовался, каким образом они попали к офицеру британского легиона. Дунланг мало что знал из истории. Подобно большинству своих собратьев военачальников, он не умел ни читать, ни писать. Знания и образование нужны монахам и священникам. Воину некогда заниматься искусствами и науками. Дунланг взял доспехи и, потому что любил эту странную девушку, согласился надеть их, «если подойдут».
— Подойдут,— уверила его Ивин.— Но я все равно больше не увижу тебя живым.
Она протянула бледные руки, и молодой человек жадно обнял ее. Конн отвернулся. Затем Дунланг мягко расцепил объятия и поцеловал девушку еще раз.
Не оборачиваясь, он вскочил на коня и поскакал по берегу. Конн побежал рядом. Оглянувшись в сгущающихся сумерках, варвар увидел Ивин, стоявшую на том же месте.
3
Костры лагеря искрились, делая ночь светлой, словно день. Вдали неясно вырисовывались темные и угрожающие тихие стены Дублина. У тех стен тоже мерцали костры, где воины Лэйнета, под руководством короля Мэлмора, точили топоры, готовясь к предстоящей битве. Залив сверкал. В ярком свете звезд блестели паруса, щиты, змеиные носы множества кораблей. Между городом и кострами ирландского войска раскинулась равнина Клонтарф, граничащая с Томарским лесом, темным и что-то шепчущим в ночи, и с водами Лиффи, в тихих водах которой горели искорки звезд.
Великий король Бриан Бору сидел перед палаткой в кругу своих военачальников. Огонь костра играл тенями на его белой бороде и сверкал в чистых, орлиных глазах.
Король был стар: семьдесят три зимы прошло над его львиной головой — долгие годы, наполненные яростными битвами и кровавыми интригами. Но спина короля осталась прямой, руки не потеряли силу, низкий голос по-прежнему громко звучал.
Вокруг него стояли военачальники — высокие воины с могучими мускулами и зоркими глазами, свирепые и кровожадные, как тигры, и принцы в богатых туниках с зелеными поясами, в кожаных савдалиях и шафрановых накидках, застегнутых огромными золотыми брошками.
Тут собрались одни герои. Рядом с королем стоял Муррох, старший сын Бриана, гордость всего Эрина, высокий, могучий, с широко раскрытыми голубыми глазами, которые никогда не бывали спокойны — или в них плясали искры веселья, или их прикрывала поволока печали, а иногда они горели от ярости. Тут был и молодой сын Мурроха, Тур-лоф, гибкий паренек пятнадцати лет с золотыми волосами и горящими от нетерпения глазами.
Он трепетал в ожидании предстоящей битвы — первой в его жизни. Другой Турлоф, его двоюродный брат, Турлоф Даб, был лишь несколькими годами старше, но слава его уже прокатилась по всему Эрину.
Люди считали его неистовым берсеркером, ловким в смертоносной игре с топором. Тут же расположились и Митл О'Фэлан, принц Десмонда, и его родственник, Великий Стюарт из Шотландии, и Дональд Мар, переправившийся через Ирландский канал вместе со своими дикими горцами, высокими, мрачными, сухопарыми и молчаливыми. Там же стоял и Дунланг О'Хартиган и О'Хайн. Принц Хай-Мани находился в палатке своего дяди, короля Малачи О'Нейла. Он устроился в лагере метов, вдали от далкасцев, что заставило короля Бриана крепко призадуматься.
О'Кели с захода солнца наедине совещался с королем Мета, и никто не знал, о чем они говорили. Не было среди военачальников перед королевской палаткой и Донафа, сына Бриана. Он с отрядом отправился опустошать поместье Мэлнфа Лэйнета.
Дунланг подвел к королю Конна.
— Мой господин,— начал Дунланг.— Вот человек, в прошлом изгнанный из нашей страны. Он провел не лучшее время среди гаэлов и рисковал жизнью во время шторма, чтобы вернуться и сражаться под твоим знаменем. Из Оркни он приплыл в открытой лодке, в одиночку и голый. Море выбросило его на песок почти бездыханным.
Бриан поднял голову. Даже в мелочах память его была остра, как отточенный кремень.
— Ты! — воскликнул он.— Да, я помню его. Конн, ты вернулся… и руки твои в крови!
— Да, король Бриан,— ответил Конн бесстрастно.— Мои руки в крови, это правда. Я пришел, чтобы отмыть их кровью датчан.
— Ты смеешь стоять передо мной, тем, кому принадлежит твоя жизнь!
— Я знаю только то, король Бриан, что мой отец был с тобою в Сулкоте и вы вместе грабили Лимерик, а до этого в дни скитаний он следовал за тобой,— храбро сказал Конн.— Он был одним из пятнадцати воинов, которые остались с тобой, когда твой брат, король Магон, искал тебя в лесу. Мой род идет от Муркертафаона из Кожаных Плащей, а мой клан сражался с датчанами со времен Торгила. Тебе ведь нужны сильные люди, и у меня есть право выступить в битве против моих древних врагов, а не постыдно закончить жизнь на конце веревки.
Король Бриан кивнул:
— Хорошо сказано. Воспользуйся удобным случаем. Дни изгнания для тебя закончились. Возможно, король Малачи посчитал бы иначе, так как ты убил его человека, но…— Тут Бриан остановился. Старые сомнения закрались в его душу при мысли о короле метов.— Да будет так,— продолжал он.— Оставим все так, как есть, до конца битвы. Может ведь случиться, что это будет конец и для всех нас.
Дунланг шагнул к Конну и положил руку на его медный ошейник:
— Давай срежем его. Ты ведь теперь свободный человек.
Но Конн покачал головой:
— Нет, я его не сниму, пока не убью Торвальда Ворона, надевшего его на меня. Он еще узнает, что такое беспощадность.
— У тебя, воин, благородный меч,— неожиданно сказал Муррох.
— Да, мой господин. Муркертафаон из Кожаных Плащей владел этим клинком, пока его не убил
Блэкэр Датчанин. Случилось это у Арди. Меч поначалу достался гаэлам, пока я не вынул его из тела Вульфгера Снорри.
— Простому воину не подобает носить меч короля,— грубо сказал Муррох.— Пусть один из военачальников возьмет его, а воину пусть дадут топор вместо меча.
Пальцы Конна сомкнулись на рукояти.
— Он возьмет у меня меч, но пусть сначала даст мне топор,— угрюмо сказал Конн.
Пылкий Муррох взорвался. Он шагнул к Конну, прохрипев отборное ругательство, и они на мгновение встретились взглядами. Конн не отступил ни на шаг.
— Полегче, сынок,—– вмешался король Бриан.— Пусть меч останется у воина.
Муррох пожал плечами. Его настроение снова изменилось.
— Ладно, пусть меч останется у тебя. Следуй в битве за мной. Посмотрим, сможет ли прославленный меч в руках простого воина прорубить столь же широкий коридор, как в руках принца.
— Господа, возможно, воля богов такова, что я погибну в первой же атаке, но шрамы рабства слишком сильно горят на моей спине,— сказал Конн.— Я не отступлю перед копьями врагов.
4
Пока король Бриан совещался со своими воинами на равнинах Клонтарфа, в темном Замке, который был и крепостью, и дворцом одновременно, происходил ужасный ритуал. У христиан имелись веские причины бояться и ненавидеть эти мрачные стены. Дублин считался излюбленным местом язычников, где правили дикие вожди. А внутри Замка и в самом деле вершились темные дела.
В одной из комнат дворца викинг Бродир с мрачным видом наблюдал за страшным жертвоприношением на черном алтаре. На ужасном камне корчилось обнаженное существо, некогда бывшее миловидным юношей. Зверски связанный, с кляпом во рту, он мог лишь содрогаться в конвульсиях под ударами неумолимого кинжала белобородого жреца бога Одина.
И вот клинок разрубил плоть, мышцы, кости. Кровь полилась потоком. Жрец собрал ее в широкий медный сосуд, который потом высоко поднял, с бешеной песней взывая к Одину. Тонкие костлявые пальцы вырвали еще трепещущее сердце из вскрытой груди, жрец как безумный уставился на кусок окровавленной плоти.
— Каково же твое предсказание? — нетерпеливо спросил Бродир.
Тени скрывали холодные глаза жреца, его тело содрогалось в религиозном экстазе.
— Пятьдесят лет я служу Одину,— объявил он.— Пятьдесят лет я произношу пророчества по кровоточащему сердцу, но никогда не видел ничего подобного. Слушай же, Бродир! Если ты не сразишься в Страстную Пятницу, как называют этот день христиане, твое войско будет полностью уничтожено и все военачальники убиты. Если ты сразишься в Страстную Пятницу, король Бриан умрет, но все равно победит.
С холодной злобой выругался Бродир. Жрец покачал в ответ седой головой:
— Я не могу понять всего предсказания, а ведь я последний из жрецов Пылающего Круга, кто изучал тайны у ног Торгила. Я вижу битву и кровопролитие… Даже больше, гигантские и ужасные фигуры, гордо выступающие сквозь туман.
— Довольно,— прорычал Бродир.— Если я погибну, я прихвачу и Бриана с собой в Хель. Мы выступим против гаэлов утром и ударим изо всех сил.— С этими словами он повернулся и вышел из комнаты.
Бродир пересек холодный коридор и вошел в другую, более просторную комнату, украшенную, как и весь дворец короля Дублина, добычей со всего света — инкрустированным золотым оружием, редкими гобеленами, богатыми коврами, диванами из Византии и с Востока, награбленными скандинавами у различных народов, ибо Дублин был центром широко раскинувшегося мира викингов, откуда те отправлялись грабить иные земли.
Царственная фигура поднялась поприветствовать Бродира. Кормалада, которую гаэлы называли Гормлат, действительно была красива, но жестокость читалась на ее лице и в больших, сверкающих глазах. Красно-золотистые волосы и серые глаза. В жилах ее текла смешанная кровь, полуирландская-полудатская, и выгладела она со своими висячими серьгами, золотыми браслетами на руках и лодыжках, с серебряным нагрудником, украшенными драгоценными камнями, словно королева варваров. Единственной ее одеждой, кроме нагрудника, была короткая шелковая юбка, не доходившая до колен и державшаяся на широком поясе, обвивающем гибкую талию. Еще в этот вечер она надела сандалии из мягкой красной кожи. Она считалась королевой Дублина, Мета и Томонда и собиралась и дальше править своими владениями, ибо держала своего сына Ситрака и брата Мэлмора в кулачке своей тонкой белой руки. Украденная в детстве Амлаффом Горэном, королем Дублина, она рано открыла свою власть над мужчинами. Будучи ребенком-женой грубого датчанина, она правила его королевством как хотела, и вместе с властью росло ее честолюбие.
Гормлат повернулась к Бродиру с манящей, таинственной улыбкой. Но тайное беспокойство грызло ее. Во всем мире боялась она лишь одной женщины и лишь одного мужчины. Этим мужчиной был Бродир. Королева никогда не знала, как следует ей вести себя с ним. Его ведь она тоже обманывала, как и всех остальных мужчин, но с большой опаской, так как чувствовала в нем необузданную, свирепую страсть, которая, вырвавшись наружу один раз, уже навсегда выйдет из-под контроля.
— Что сказал жрец? — спросила она.
— Если мы не выступим утром, мы проиграем,— мрачно ответил викинг.— Если мы станем сражаться завтра, то Бриан выиграет, но погибнет. В любом случае завтра выступим, так как шпионы донесли, что Донаф далеко от вражеского лагеря с большим отрядом разоряет земли Мэлмора. И еще мы послали шпионов к Малачи. У него давно зуб на Бриана. Может, удастся уговорить его оставить Бриана или по крайней мере постоять в стороне и подождать. Мы предложили ему богатое вознаграждение и земли Бриана. Ха! Пусть потом только попробует встать у нас на пути! Ему достанется не золото, а окровавленный меч. Сокрушив Бриана, мы свергнем и Малачи. Обратим его в пыль. Но сначала — Бриан.
Гормлат восторженно вскинула руки:
— Принеси мне его голову! Я повешу ее над нашим брачным ложем.
— Я слышал странные рассказы,— продолжал Бродир.— Сигурд как-то на пьяную голову хвастался…
Королева вздрогнула, вглядываясь в непроницаемое лицо Бродира. Снова почувствовала она дрожь страха, глядя на угрюмого высокого викинга, грозное лицо и гриву его тяжелых черных волос, заплетенных и заткнутых за один из ремней.
— Что говорил Сигурд? — спросила она, стараясь говорить небрежно.
— Когда Ситрак пришел в мой скалли на острове Мэн, он клялся, что если я помогу ему, то буду сидеть на троне Ирландии рядом с тобой, королева,— заявил Бродир.— Теперь этот глупец, Сигурд из Оркни, нализавшись эля, хвалится, что ему обещали ту же награду.
Гормлат заставила себя рассмеяться:
— Он был пьян.
Бродир разразился проклятьями со всем неистовством неуправляемого викинга.
— Ты лжешь, распутница! — закричал он, железной хваткой сжав ее белое запястье.— Ты рождена, чтобы губить мужчин! Но с Бродиром с Мэна этот номер не пройдет!
— Ты сумасшедший,— закричала Гормлат, тщетно пытаясь вырваться.— Отпусти, или я позову стражу!
— Зови! — закричал Бродир.— Я им всем головы поотрываю. Поспорь со мной — и я затоплю кровью улицы Дублина. Клянусь Тором! В городе не останется ничего, что Бриан сумел бы поджечь! Мэлмор, Ситрак, Сигурд, Амлафф… Всех перережу и тебя за твои желтые волосы приволоку на свой корабль. Только крикни!
Гормлат не посмела закричать. Бродир поставил королеву на колени, зверски сжав ее запястье. Ей пришлось прикусить губу, чтобы не закричать от боли.
— Ты обещала Сигурду то же, что и мне, зная, что ни один из нас не станет за меньшее рисковать жизнью,— продолжал он с плохо сдерживаемой яростью.
— Нет! Нет! — застонала Гормлат.— Клянусь молотом Тора.— Но когда боль стала невыносимой, она отбросила притворство.— Да! Да, я обещала это ему. Пусти меня!
— Так! — Викинг с презрением отшвырнул ее, постанывающую, растрепанную, на одну из шелковых подушек.— Ты обещала мне, обещала Сигурду,— говорил он, угрожающе возвышаясь над королевой.— Но ты сдержишь обещание, данное мне, иначе лучше бы тебе не родиться! Трон Ирландии — ерунда по сравнению с моей страстью. Если ты не будешь моей, ты ничьей не станешь.
— А Сигурд?
— Его убьют во время битвы… или после,— отрезал Бродир.
— Хорошо! — Королева в самом деле оказалась в неприятной ситуации и еще не очень-то разобралась, что к чему.— Я люблю тебя, Бродир, а ему я обещала свою руку только потому, что иначе он бы не согласился помочь нам.
— Любишь! — Викинг дико расхохотался.— Ты любишь только себя и больше никого. Но ты исполнит клятву, данную мне, или раскаешься,— И, повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.
Гормлат поднялась, растирая руку с синими отметинами от пальцев воина.
— Хоть бы его убило в первой же атаке! — пробормотала она сквозь зубы.— Если один из них выживет, то уж лучше, чтоб это был дурень Сигурд. Таким мужем легче управлять, чем этим черноволосым дикарем. За Сигурда я, пожалуй, и впрямь выйду замуж, если его не убьют, но, клянусь Богом, не долго он просидит на троне Ирландии. Я отправлю его вслед за Брианом.
— Ты говорила так, словно Бриан уже мертв,— раздался спокойный голос за спиной королевы. Она резко обернулась.
Глаза Гормлат расширились, когда она увидела одетую в сверкающий зеленый наряд стройную девушку с блестящими неземным светом золотистыми волосами. Королева попятилась и вытянула руки, словно хотела отогнать видение:
— Ивин! Ведьма, отойди! Тебе не околдовать меня своим взглядом! Как ты оказалась в моем дворце?
— Как проходит ветер сквозь деревья,— ответила девушка.— О чем с тобой говорил Бродир?
— Если ты колдунья, то должна сама все знать,— ответила королева.
Ивин кивнула:
— Да, я знаю. Я прочитала это в твоих мыслях. Он советовался с оракулом из морских людей… Кровь и вырванное сердце.— Ее изящные губы дрогнули от отвращения.— И он сказал тебе, что выступает завтра.
Королева побледнела и ничего не ответила, боясь встретиться с магнетическим взглядом Ивин. Она чувствовала себя обнаженной перед этой таинственной девушкой, умевшей сверхъестественным способом просеивать ее мысли, открывая все секреты.
Ивин постояла, наклонив голову, потом неожиданно подняла ее. Королева вздрогнула, ибо что-то похожее на страх блеснуло в колдовских глазах Ивин.
— Кто-то еще есть в замке? — воскликнула она.
— Ты знаешь так же, как и я,— пробормотала королева.— Ситрак, Сигурд, Бродир.
— Есть еще кто-то! — воскликнула Ивин, бледнея и дрожа.— Ах, я давно его знаю… Я чувствую его… Он приносит с собой холод севера, звон ледяных морей…
Девупжа повернулась и быстро проскользнула за занавесь, скрывавшую потайную дверь, о которой знали лишь Гормлат и ее прислуга, оставив королеву в замешательстве.
* * *
В жертвенном покое старый жрец все еще бормотал над окровавленным алтарем, на котором лежала изуродованная жертва.
— Пятьдесят лет я служил Одину, и никогда не читал такого прорицания,— пробормотал он.— Один давно отметил меня своей печатью. Года пронеслись, как засохшие листья, и мой век подошел к концу. Я видел, как один за другим рушились алтари Одина. Если христиане выиграют битву, служение Одину прекратится. Мне открылось, что я принес свою последнюю жертву…
Низкий властный голос прозвучал за спиной у старца:
— И что может быть справедливее, чем самолично сопроводить душу последней жертвы в царство того, кому ты служишь?
Жрец обернулся. Жертвенный кинжал выпал у него из рук. Перед священником стоял высокий человек, завернувшийся в плащ, под которым блестели доспехи. Широкополая шляпа была надвинута на лоб, и, когда он приподнял ее, единственный глаз, сверкающий и мрачный, как бурное море, встретился со взглядом священника.
Старик сдавленно, а потом во всю мочь завопил от ужаса.
Ворвавшиеся в комнату воина нашли жреца лежащим рядом с алтарем, мертвого, без единой раны, но с перекошенным лицом. Тело его изогнулось в предсмертной агонии. Остекленевшие глаза выкатились от страха. Но никого, кроме трупов жреца и несчастной жертвы, в комнате не оказалось. Никого не видели входящим или выходящим из комнаты колдуна, после того, как оттуда вышел Бродир.
* * *
Король Бриан спал один в своей палатке под охраной вооруженных воинов и видел странный сон.
…Высокий седой богатырь возвышался над ним. Голос незнакомца напоминал раскаты грома:
— Берегись, поборник Белого Христа. Ты бьешь моих детей и ведешь меня в темные пустоты Йотунхейма, но я заставлю тебя пожалеть об этом! Ты убиваешь моих детей, а я поражу твоего сына. Когда же я уйду во мрак, ты отправишься вместе со мной. И тогда Те, Кто Выбирают из Мертвых, спустятся с неба на поле боя!
От громового голоса и ужасающего блеска единственного глаза страшного незнакомца кровь застыла в жилах короля, никогда прежде не знавшего страха. И тогда он со сдавленным криком проснулся. Факелы, горящие снаружи, хорошо освещали внутренности палатки, и король сразу разглядел стройную фигуру.
— Ивин,— воскликнул он.— Боже мой, королям повезло, что твой народ не принимает участия в интригах простых смертных. Ведь вы умеете пробираться в наши палатки под самым носом у стражи. Ты ищешь Дунланга?
Девушка грустно покачала головой:
— Я больше не увижу его живым, великий король. Если я пойду к нему сейчас, моя черная печаль может лишить его мужества. Я отправлюсь искать его завтра среди убитых.
Король Бриан задрожал.
— Но я пришла сюда не для того, чтобы говорить о своей скорби, мой господин,— устало продолжала она.— Не в обычае моего народа принимать участие в спорах людей, но я люблю одного из вас. Этой ночью я говорила с Гормлат.
Бриан вздрогнул, когда девушка произнесла имя его бывшей жены.
— И… что ты узнала' — спросил король.
— Бродир выступает завтра.
Король тяжело вздохнул:
— Не по душе мне проливать кровь в священный день. Но если на то воля Бога, мы не будем ждать их нападения… Мы сами выступим на рассвете, чтобы встретить их. Я пошлю гонца вернуть Донафа.
Ивин опять покачала головой:
— Нет, великий король. Пусть Донаф живет. После битвы королевству нужны будут сильные руки, чтобы удержать скипетр.
Бриан в упор посмотрел на Ивин:
— Я слышу в твоих словах свою смерть. Ты знаешь мою судьбу?
Ивин беспомощно развела руками:
— Мой господин, даже Темные люди не могут по своей воле разорвать завесу. Я не узнавала твою судьбу, не гадала, не прочитала ее по туману или по разлитой крови. Но на мне лежит проклятие. Сквозь пламя вижу я вихрь битвы.
— Я погибну?
Девушка закрыла лицо руками.
— Хорошо, и да свершится воля Бога,— спокойно произнес король Бриан.— Я прожил долгую жизнь. Не плачь. Сквозь самые темные туманы мрака всегда поднимается заря… Мой клан станет чтить тебя в грядущие дни. Теперь иди, ибо ночь отступает. Скоро рассветет, а я хотел бы еще обратиться к Богу…
Ивин словно тень выскользнула из палатки короля.
5
Словно призраки двигались люди сквозь туман, поднявшийся на восходе. Их оружие жутко позвякивало.
Конн потянулся, разведя мускулистые руки, широко зевнул и достал из ножен свой огромный меч.
— Вот и настал день, когда серые вороны напьются крови, мой господин,— сказал он.
Дунланг ОХартиган рассеянно кивнул.
— Иди сюда, и помоги мне надеть эту проклятую рубаху,— попросил Дунланг.— Ради Ивин я надену ее, но, клянусь всеми святыми, я предпочел бы сражаться совершенно голым!
Гаэлы выступили из Киллмэйнхэма в боевом порядке. Впереди шли далкасцы, крупные мускулистые воины в шафрановых туниках. Каждый держал в левой руке круглый, укрепленный сталью щит из тисового дерева, а в правой руке — смертоносный дапкасский топор. Такой топор сильно отличался от тяжелого топора датчан. Ирландцы управлялись с ним одной рукой. Большой палец они вытягивали вдоль рукояти, направляя удар. В мастерстве владения боевым топором им не было равных. Кольчуг ирландцы не носили, ни пешие воины, ни всадники, хотя некоторые из военачальников, как, например, Муррох, надели легкие стальные шлемы. Но туники и военачальников, и воинов были сотканы столь искусно и так пропитаны уксусом, что стали на удивление жесткими и в какой-то мере защищали от мечей и стрел.
Во главе далкасцев ехал сам принц Муррох. Он улыбался, словно отправился на пир, а не на кровавую битву. Его сопровождали с одной стороны Дунланг в римских доспехах и Конн со шлемом Дунланга в руках; с другой — два Турлофа — сын Мурроха и Турлоф Даб, единственный из всех далкасцев, всегда сражавшийся в полных доспехах. Выглядел он довольно мрачным, несмотря на молодость: темное лицо, тусклый взгляд голубых глаз, черная кольчуга, черные железные рукавицы, стальной шлем. В руках он сжимал шипастый щит. В отличие от остальных военачальников, предпочитавших в битве пользоваться мечом, Черный Турлоф сражался топором собственной ковки, и его мастерство владения этим оружием казалось почти сверхъестественным.
За далкасцами шли две роты шотландцев. Возглавляли их Великие Стюарты Шотландские. В кольчугах и шлемах с гребнями из лошадиных грив — ветераны долгих войн с саксонцами. С ними при-Н1ли воины из Южного Манстра под командованием Мита О'Фэлана.
Третий отряд состоял из воинов Коннахта, диких людей Запада, заросших, лохматых и голых, если не считать набедренных повязок из волчьих шкур. Их вели О'Кели и О'Хайн. Первый из них ехал в битву с камнем на душе, ибо встреча с Малачи накануне ночью легла мрачной тенью ему на душу.
Несколько в стороне от трех главных отрядов шли высокие галаглахи и пешие воины Мета. Их король не спеша ехал во главе своего воинства.
А впереди всего войска на белом скакуне гарцевал король Бриан Бору. Его седые волосы развевались на ветру, взгляд его был странным и отреченным. Пешие воины взирали на него с суеверным трепетом.
Так гаэлы подошли к Дублину и увидели воинство из Лэйнета и Лохланна, вытянутое в боевом порядке широким полумесяцем от Дабольского моста до узкой речушки Толки, пересекавшей долину Клонтарфа.
Они тоже делились на три главных отряда: чужестранцы-норманны, викинги во главе с Сигурдом и беспощадным Бродиром и расположившиеся на фланге датчане из Дублина под командованием собственного военачальника, мрачного бродяги, имени которого никто не знал, но которого все называли Дабголом Темным Странником. На другом фланге находились ирландцы Лэйнета со своим королем Мэлмором. В датской крепости на холме над рекой Лиффи засели воины короля Ситрака. Они охраняли город.
В город вела только одна дорога с севера — направления, в котором и наступали гаэлы, ведь в то время Дублин лежал лишь на южном берегу Лиффи. К нему дорога вела через мост. Его называли Дабольским. Датчане стояли спиной к морю: один конец их фронта защищал вход в город. Отряды развернулись лицом к Толке. Гаэлы же наступали по плоской равнине между берегом и Томарским лесом.
Когда расстояние между войсками стало чуть больше длины полета стрелы, гаэлы остановились, и король Бриан выехал чуть вперед, подняв вверх распятие.
— Сыновья Гойдхела! — Голос короля звучал словно рев трубы.— Мне не дано вести вас в атаку, как это бывало в старые времена. Но я поставил свою палатку позади ваших рядов, и, если вы побежите, вам придется растоптать и меня. Но вы не побежите! Вспомните столетия произвола и бесчестия! Вспомните свои сожженные дома, убитых родственников, изнасилованных женпщн, захваченных в рабство детей! В этот день Господь умер за нас! Вот стоят языческие полчища, оскорбляющие Его имя и убивающие Его народ! У меня для вас есть только один приказ: победить или умереть!
Неистовые воины взревели, словно волки, и лес топоров взметнулся вверх. Король Бриан наклонил голову.
— Пусть проводят меня в палатку,— шепнул король Мурроху.— Возраст не позволяет мне драться на топорах. Судьба жестока ко мне. Идите же вперед, и пусть Бог направит ваши удары!
Король медленно ускакал, окруженный телохранителями, а воины стали подтягивать пояса, доставать из ножен мечи, выравнивать строй. Конн водрузил римский шлем на голову Дунланга и оскалился. Молодой военачальник теперь походил на мифическое железное чудовище из северных легенд. Войска неумолимо сближались.
Викинги выстроились, как и обычно, клином, и на острие его были Сигурд и Бродир. Норманны смотрелись ярко и пестро возле растянутых радами полуголых гаэлов. Они двигались плотными рядами, защищенные рогатыми шлемами, тяжелыми чешуйчатыми кольчугами, доходившими до колен, рукавицами из дубленой волчьей шкуры, к которым пришиты были железные пластины. В руках сжимали они тяжелые щиты из липы, окаймленные железом, и длинные копья. На тысяче воинов переднего ряда были длинные кольчуги и латные рукавицы, так что с головы до пят они были защищены. Шли они прочной стеной, выставив вперед щиты. Над их рядами реяло зловещее знамя цвета крыла ворона, которое всегда приносило победу Ярлу Сигурду — даже если погибал тот, кто нес его. Сейчас знамя тащил сын старого Рэйна Асгрима и он чувствовал близость своего смертного часа.
На острие живого клина, словно на оголовке стрелы, шли воины Лохланна: Бродир в тусклой голубой кольчуге, на которой ни один меч не оставил вмятины, Ярл Сигурд, высокий, белобородый, в сверкающей золотом кольчуге, Красный Храфн, в душе которого таился демон смеха, вынуждавший его безумно хохотать даже во время битвы, рослые друзья Торстен и Асмунд, принц Амлафф — скитающийся сын короля Норвегии, Платт из Дании, Ателстейн Саксонец, Торвальд Ворон из Хабрид, Анрад Берсерк.
Более или менее хаотично быстрым шагом приближались ирландцы к этому построению. Они почти не пытались выстроиться в упорядоченные ряды. Вдруг Малачи со своими воинами развернулся и резко отступил влево, занимая позицию на возвышений у Кабры. Муррох, увидев это, выдохнул проклятье, а Черный Турлоф прорычал:
— Кто сказал, что О'Нейлы забыли старую вражду? Клянусь Кроном! Муррох, возможно, нам придется защищать тыл так же, как и фронт, прежде чем мы победим в этой битве!
Неожиданно из рядов викингов вышел Платт из Дании. Сквозь его редкие рыжие волосы, как через багровую вуаль, просвечивала лысина. Его серебряная кольчуга блестела. Войска с нетерпением наблюдали за происходящим. В те времена редкая битва начиналась без предварительного поединка.
— Дональд! — закричал Платт, взмахнув обнаженным мечом, так что восходящее солнце блеснуло серебром.— Где Дональд Мар? Ты здесь, Дональд, как и при Ру-Стуаре? Или ты опять отлыниваешь от драки?
— Я здесь, негодяй! — ответил шотландец и вышел вперед из рядов своих воинов, обнажив меч.
Шотландец и датчанин встретились посреди узкой полосы земли, разделяющей армии. Дональд вел себя осторожно, как волк на охоте, Платт — безудержно. Он безрассудно прыгал и пританцовывал, сверкал глазами в припадке безумного смеха. Однако нога осмотрительного Стюарта внезапно поскользнулась на голыше. Он потерял равновесие, и меч Платта ударил его с такой силой, что острие пронзило доспехи и вошло глубоко под сердце шотландца. Но безумный крик ликующего Платта оборвался. Падая, Дональд Мар нанес смертельный удар, разрубивший голову датчанину. Оба воина бездыханными рухнули на землю.
Вот тогда и раздался низкий рев. Два огромных войска покатились друг другу навстречу, словно волны прилива. Началась битва. Зазвенели мечи. Тут не было никаких стратегических маневров, кавалерийских атак, перестрелки из луков. Сорок тысяч мужчин сражались пешими рука об руку, плечо к плечу, убивая и умирая в кровавом хаосе.
Битва взметнулась ревущими волнами. В воздухе сверкали копья и топоры. Столкнувшись и обменявшись первыми ударами, викинги и далкасцы на какое-то время отхлынули друг от друга, словно столкновение разбросало их в разные стороны. Низкий рев норманнов смешался с криками гаэлов. Копья Севера разбивались о топоры Запада. Спешившись и сражаясь в первых рядах, Муррох крушил врагов направо и налево, держа в обеих руках по тяжелому мечу. Он косил врагов как рожь. Ни щит, ни шлем не выдерживали его страшных ударов. За ним следом шли воины, рубившие врагов и завывающие как сами дьяволы. Неистовое племя из Коннахта ринулось на плотные ряды датчан из Дублина, а воины Южного Манстра с союзниками-шотландцами ударили по ирландцам Лэйнета.
Железные ряды сломались и перепутались.
Конн, следуя за Дунлангом, дико скалил зубы всякий раз, как удар его окровавленного меча попадал в цель. Его свирепый взгляд искал Торвальда Ворона. Но в море битвы, где обезумевшие люди налетали друг на друга, сшибались, а после вновь расходились, трудно было найти кого-то.
Сначала оба войска держались, не отступая ни на шаг. Грудь к груди, щит против щита. Воины, с хрипом, с боевыми кличами, ожесточенно рубились. Повсюду сверкали клинки. Они вспыхивали как морские брызги на солнце. Рев битвы отпугивал кружившихся в вышине, словно валькирии, воронов. Когда человеческая кровь и плоть стали слабеть, сомкнутые ряды заколебались. Лэйнеты дрогнули под бешеной атакой кланов Манстра и шотландских союзников. Они отступали медленно, шаг за шагом, хоть король их и сыпал проклятиями, сражаясь пешим в передних рядах.
Но на другом фланге датчане Дублина во главе с грозным Дабголом выдержали первую сокрушительную атаку племен Запада, хотя и не без потерь, и теперь дикие люди в волчьих шкурах падали под датскими топорами, как зерно, ссыпаемое в амбар.
В центре битва кипела яростнее всего. Клинообразный заслон викингов стоял несокрушимо, и далкасцы тщетно бросали в него свои полуголые тела. Бродир и Сигурд начали медленно, настойчиво теснить врага. Неумолимые викинги все глубже врубались в неплотные ряды гаэлов.
Со стен дублинского замка король Ситрак с женой и Кормалада наблюдали за полем боя.
— Славно сбирают урожай морские короли! — воскликнул Ситрак.
Прекрасные глаза Кормалады блестели. Она ликовала.
— Гибель Бриану! — кричала она неистово.— Гибель Мурроху! Да погибнет Бродир! Дайте воронам пищи!
Но голос ее дрогнул, когда она увидела высокую фигуру в плаще, стоявшую на зубчатой стене вдалеке от остальных зрителей. Мрачный седой великан задумчиво созерцал сражение. Холодный страх подкрался к Гормлат, и слова замерли у нее на устах. Она вцепилась в плащ Ситрака.
— Кто это? — прошептала она, указывая на фи-гуру.
Ситрак взглянул и пожал плечами:
— Не знаю. Не обращай на него внимания. Не подходи к нему. Когда я к нему приблизился… он не стал со мной говорить… И даже не взглянул на меня… Но надо мной пронесся холодный ветер, и сердце мое затрепетало. Лучше следи за битвой. Гаэлы отступают.
Однако гаэлы все еще держались. Линия сражающихся стала походить на изогнутое лезвие топора, и на его выгнутом центре находился Муррох со своими военачальниками. Принц-великан истекал кровью, сочившейся из многочисленных ран, но его тяжелые мечи по-прежнему раздавали удары и собирали урожай смерти.
Воины, стоявшие рядом с ним, тоже сметали врагов на своем пути. Муррох искал в толпе врагов Сигурда. Он видел, как высокий ярл маячит среди врагов, нанося страшные удары. Это зрелище приводило гаэльского принца в бешенство, но добраться до викинга он не мог.
— Воины отступают,— с трудом проговорил Дунланг, пытаясь смахнуть пот, заливавший глаза. Он оставался невредим. Копья и топоры расщеплялись о римский шлем и отскакивали от древнего панциря, но не привыкший к доспехам молодой воин чувствовал себя волком на цепи.
Муррох огляделся. По одну сторону от их группы гаэлы отступали, медленно, поливая кровью каждый фут аемли, но не в силах остановить неудержимую атаку норманнов, закованных в кольчуги.
Норманны, конечно, тоже гибли, но смыкали ряды и напирали с новой силой, прокладывая себе путь вперед.
— Турлоф! Поспеши. Беги к Малачи! Попроси его, во имя Бога, атаковать! — приказал Муррох на одном дыхании.
Но Турлофа Черного охватило безумство берсеркера. На губах его выступила пена, глаза выкатились.
— Дьявол побери этого Малачи! — закричал он, одним ударом разрубая череп датчанина.
— Конн! — позвал Муррох, схватив бывшего раба и оттолкнув его назад.— Поспеши за Малачи. Нам нужна поддержка.
Конн с неохотой стал выбираться из кипящей сечи, очищая себе дорогу страшными ударами меча. В колеблющемся море клинков и шлемов он заметил огромного Ярла Сигурда и его свиту. Над ними развевалось черное знамя, а их мечи косили людей как пшеницу.
Наконец вырвавшись из свалки, Конн побежал вдоль линии сражающихся к возвышенности Кабра, где столпились меты, напряженные и возбужденные, словно охотничьи псы.
Они сжимали оружие и выжидающе смотрели на своего короля. Малачи стоял в стороне, наблюдая за схваткой угрюмым взглядом. Львиная голова его склонилась, пальцы перебирали золотую бороду.
— Король Малачи,— без церемоний обратился к нему Конн.— Принц Муррох просил тебя немедленно атаковать. Враги сильно давят. Предводители гаэлов почти окружены.
Великий О'Нейл поднял голову и рассеянно взглянул на Конна. Простой воин и не догадывался о борьбе, происходившей в душе Малачи. Кровавые видения теснились перед его глазами — золото, власть над всем Эрликом… и черный позор предательства. Он еще раз взглянул на поле битвы, где среди копий возвышалось знамя его племянника О'Кели. Потом король содрогнулся и покачал головой.
— Нет,— сказал он.— Сейчас не время. Я выступлю, когда придет час.
На мгновение король и воин встретились взглядами, и Малачи опустил глаза. Конн отвернулся, не сказав ни слова, и поспешил вниз по склону холма. Внизу он увидел, что воины Десмонда уже остановлены. Мэлмор, подобно бесноватому, собственноручно разрубил принца Митла О'Фэлана, а случайный удар копья ранил Великого Стюарта, и теперь лэйнеты отражали натиск манстрских и шотландских кланов. Но там, где сражались далкасцы, битва притихла. Принц Томонда остановил норманнов; словно о возвышающуюся посреди моря скалу, о него разбивались волны врагов.
Конн добрался до Мурроха, когда в битве уже произошел перелом.
— Малачи говорит, что выступит, когда придет время.
— Будь он проклят! — закричал Черный Турлоф.— Нас предали!
Голубые глаза Мурроха вспыхнули.
— Тогда вперед, во имя Господа! — закричал он.— Давайте ударим и погибнем!
Этот клич подхватили все воины гаэлы. Со слепой яростью отчаянья обрушились они на норманнов. Ряды их сомкнулись, и король Ситрак тоже закричал со стен замка, побледнев и схватившись за парапет. Он уже слышал такой крик раньше.
Теперь, когда Муррох рванулся вперед, гаэлов охватила безумная ярость, как людей, у которых не осталось надежды. Угроза смерти подхлестнула их, разожгла в них бешенство. И, воодушевленные своим безумием, они бросились в последнюю атаку, ударили в стену щитов, пошатнувшуюся от такого удара. Никакая человеческая сила не могла удержать такой натиск. Муррох и его свита не надеялись больше победить или даже выжить. Они хотели лишь насытить свою ненависть. В своем отчаянии они сражались, словно раненые тигры, рубили человеческие тела, разрубали черепа, разрывали грудные клетки. Рядом с Муррохом сверкал топор Турлофа Черного, мечи Дунланга и остальных военачальников. Железные ряды норманнов сжались, подались. Через бреши в стальном строе устремились обезумевшие гаэлы. Строй щитов распался.
Неистовые воины Коннахта снова ринулись в атаку на дублинских датчан. О'Хайн и Дабгол пали одновременно, и дублинцы отступили. Все поле битвы превратилось в беспорядочную массу сражающихся. Не осталось ни рядов, ни построений. Перепрыгнув через кучу мертвых далкасцев, Муррох наконец добрался до Ярла Сигурда. За Ярлом стоял сын старого Рейна Асгрима с черным стягом в руках. Муррох убил его одним ударом. Сигурд обернулся, и его меч разорвал тунику Мурроха и пронзил его грудь, но ирландский принц ответил врагу точно таким же ударом по норманскому щиту. Сигурд отлетел назад.
Торлеф Хорди подобрал знамя, но едва лишь поднял его, как Черный Турлоф, подлетев, разрубил пополам его череп. Сигурд видел, как вновь пало его знамя. С яростью напал он на Мурроха. Его меч пробил морион принца и ранил его в голову. Кровь залила лицо Мурроха, но прежде, чем Сигурд вновь нанес удар, топор Черного Турлофа вспышкой света преградил ему путь.
Щит выпал из рук Ярла, и он на мгновение отступил, содрогнувшись от блеска страшного топора. Но тут нахлынула толпа воинов, разъединив сражающихся.
— Торстен! — закричал Сигурд.— Возьми знамя!
— Не бери! — воскликнул Асмунд.— Тот, у кого оно в руках, умирает!
Тут-то меч Дунланга раскроил ему голову.
— Храфн! — отчаянно позвал Сигурд.— Возьми знамя!
— Неси сам свое проклятие!—ответил Храфн.— Всем нам конец!
— Трусы! — взревел Ярл, сам схватив знамя. Он попытался завернуть его в плащ, но тут Муррох с окровавленным лицом и пылающим взглядом прорвался к нему. Сигурд поднял меч, но слишком поздно. Меч в правой руке Мурроха разрубил шлем Сигурда, а меч в левой, просвистев,— череп, и Ярл упал на залитое кровью знамя, черным саваном обернувшееся вокруг него.
Поднялся громовой рев, и гаэлы бросились вперед с новой силой. Строй щитов распался окончательно. Кольчуги не могли спасти викингов. Далкасские топоры, сверкая на солнце, пробивали кольчуги, нагрудные пластины, крушили липовые щиты и рогатые шлемы. Но датчане все еще сопротивлялись.
На высокой крепостной стене король Ситрак наблюдал за происходящим. Его руки, сжимавшие парапет, дрожали. Он понимал, что неистовых гаэлов нельзя победить. Они больше не дорожили собственной жизнью, бросаясь вновь и вновь под удары вражеских копий и топоров. Кормалада молчала, но жена Ситрака — дочь короля Бриана — кричала от радости. Ее сердце осталось верно народу.
Теперь Муррох пытался добраться до Бродира. Викинг видел, что Сигурд мертв. Мир Бродира рушился. Даже хваленая кольчуга подвела его. Хотя тело его и не пострадало, вражеские клинки посекли кольчугу в клочья. Прежде викинг никогда не сталкивался с ужасным далкасским топором. Он отступал под натиском Мурроха. В давке какой-то топор опустился на шлем сына Бриана, повергнув его на колени и ослепив. Но упавшего Мурроха защитил меч Дунланга.
Натиск гаэлов еще более усилился, когда Черный Турлоф, Конн и молодой Турлоф продолжили атаку. Дунланг в пылу битвы сорвал с себя шлем и панцирь.
— Дьявол побери эти железяки! — закричал он, поднимая с земли израненного принца и поддерживая его. В этот миг Торстен Датчанин метнул в Дунланга копье. Молодой воин зашатался и упал к ногам Мурроха, а Конн подлетел к Торстену и смахнул его голову с плеч так, что та завертелась в воздухе, расплескивая кровь.
Зрение постепенно вернулось к Мурроху.
— Дунланг! — испуганно закричал он, упав на колени радом с другом и приподняв его голову.
Но глаза Дунланга уже остекленели.
— Муррох! Ивин! — Кровь хлынула изо рта молодого воина, и он безвольно упал на руки Мурроха.
Принц вскочил с криком бешеной ярости. Он кинулся в самую гущу викингов, увлекая за собой гаэлов.
А на холме Кабры кричал Малачи. Теперь он отбросил все сомнения в сторону и забыл об интригах. Он поступил точно так, как в тайне от всех приказал ему Бродир. Малачи должен был стоять в стороне от обеих сражающихся армий, но в подходящий момент неожиданно осадить город. Кровь короля кипела, восставая против такого плана. Теперь же он схватился за толстое ожерелье, висевшее у него на шее. Много лет назад он снял его с шеи пленного датского короля. Старый огонь ненависти с новой силой вспыхнул в жилах Малачи.
— Убить или умереть! — закричал он, выхватив свой меч. Меты за его спиной отозвались свирепым ревом, и еще одна армия присоединилась к битве.
Под ударами метов ослабевшие датчане дрогнули и пустились в бегство. Они распались на одинокие группки, старавшиеся пробиться к заливу, где стояли на якорях их корабли. Но меты отрезали им пути отступления. А корабли из-за прилива оказались далеко от земли. Побоище продолжалось весь день, но Конну, случайно бросившему взгляд на садившееся солнце, казалось, что прошел всего лишь час с того момента, когда войска столкнулись впервые.
Бегущие норманны стремились к реке. Гаэлы вслед за ними вошли в воду. Они топили врагов. Ирландцы разделились: одни преследовали бегущих, другие сражались с норманнами, еще оказывавшими сопротивление. Юный Турлоф отделился от группы Мурроха и исчез в водах Толки. Он сражался с датчанами клана Лэйнета на побережье, пока Черный Турлоф не бросился в их гущу, словно бешеный зверь, одним ударом сразив Мэлмора.
Муррох, бешенство которого все еще не угасло, шатаясь от усталости и от слабости из-за потери крови, набросился на отряд викингов, вставших спина к спине и яростно отбивающихся от гаэлов. Их предводителем был Анрад Берсерк. Когда же он столкнулся с Муррохом, принц уже слишком ослабел, чтобы отразить удар датчанина. Он просто отбросил мечи в сторону и схватился с
Анрадом врукопашную, пытаясь свалить противника на землю. Когда они оба упали, меч выпал из рук датчанина. Муррох и Анрад схватили его одновременно, но принц за рукоять, а Анрад за клинок. Гаэл изо всех сил дернул клинок, разрезая мускулы викинга.
Потом, поставив колено на грудь Анрада, Муррох трижды воткнул меч в его тело. Умирая, Анрад вытащил кинжал, но силы его таяли так быстро, что рука сама безвольно упала. Тогда чья-то рука, схватив за запястье Анрада, довела дело до конца. Клинок кинжала пробил сердце принца. Уже падая, Муррох увидел высокого седого гиганта, возвышающегося над ним. За плечами незнакомца развевался плащ, а единственный страшный глаз его равнодушно взирал на принца. Похоже, никто из воинов вокруг не замечал Седого Человека.
Теперь уже побежали все датчане. Король Ситрак со стены взирал на гибель славы и гордости своего народа. Обезумевшая Гормлат созерцала резню, поражение и позор ее воинства.
Конн бегал по полю брани. Он искал Торвальда Ворона. Щит Конна раскрошился под ударами топоров, на широкой груди было с полдюжины мелких ран, меч плашмя ударил его по голове, но копна запутанных волос смягчила удар. На бедре кровоточила рана от копья. Однако в безумии битвы Конн не чувствовал боли.
Чья-то слабеющая рука ухватила Конна за колено, когда он споткнулся о труп человека в волчьей шкуре. Бывший раб наклонился и увидел племянника Малачи — О'Кели. Глаза юноши остекленели. Конн приподнял его голову. Улыбка скользнула по губам умирающего.
— Я слышал боевой клич О'Нейла,— прошептал он,— Ведь Малачи не мог нас предать? Он же не мог не вступить в битву…
Так умер О'Кели. Встав, Конн увидел знакомый силуэт. Торвальд Ворон выбрался из свалки и быстро убегал, но не к морю и не к реке, где его товарищи гибли под гаэльскими топорами, а к Томарскому лесу. Конн последовал за ним. Ненависть подгоняла его.
Тут Торвальд увидел, что за ним погнались, и, обернувшись, зарычал. Вот так раб встретился с бывшим хозяином. Когда Конн настиг его, норманн сжал свое копье обеими руками и яростно метнул его, но острие отскочило от огромного ошейника на шее Конна. Подобрав его, Конн в свою очередь швырнул копье в противника. Оно прошло сквозь разорванную кольчугу Торвальда, выпустив ему кишки.
Оглядевшись, Конн заметил, что охота за старым врагом завела его почти к палатке короля, установленной на краю поля битвы. Король Бриан стоял перед палаткой. Его седые волосы развевались на ветру, и лишь один человек прислуживал ему. Конн подбежал к палатке.
— Какие вести ты принес, воин? — спросил король.
— Чужеземцы бегут,— ответил Конн.— Но Муррох погиб.
— Ты принес плохие вести,— сказал Бриан.— Никогда больше не увидит Эрлик такого воина.
— Где же ваша охрана, мой господин? —– спросил Конн.
— Они присоединились к сражающимся.
— Тогда позвольте мне отвести вас в более безопасное место,— сказал Конн.— Враги бегут прямо сюда.
Король Бриан покачал головой:
— Нет, я знаю, мне не уйти отсюда живым. Ведь Ивин Грэгли сказала мне прошлой ночью, что я погибну сегодня. Что пользы в моей жизни, если погиб Муррох и гаэльские защитники?
Вдруг слуга закричал:
— Мой король, мы погибли! Голубые люди идут сюда.
— Это — датчане в доспехах! — воскликнул Конн, обернувшись.
Король Бриан обнажил свой тяжелый меч.
Приближалась группа заляпанных кровью викингов. Впереди них шли Бродир и Амлафф. Их кольчуги висели клочьями, мечи были зазубрены и в крови. Бродир издали заметил палатку короля и теперь пришел убить его, потому что в этот день на поле брани он был пристыжен и ярость кипела в его сердце. Его одолевали видения, в которых Бриан, Сигурд и Кормалада кружились в дьявольской пляске. Теперь он жаждал лишь смерти под ударами мечей.
Приблизившись, Бродир и Амлафф одновременно кинулись к королю. Конн преградил им путь, но Бродир свернул в сторону, предоставив бывшего раба своему спутнику, а сам напал на короля. Конн нанес только один удар, разрубив, как бумагу, кольчугу врага, вместе с позвоночником. И тут же бросился на защиту короля Бриана.
Конн увидел, как Бродир отразил удар короля и пронзил могучую грудь Бриана. Тот упал, но, падая выставил колено, вырвал из груди меч врага и даже перерубил Бродиру обе ноги. Торжествующий крик викинга превратился в ужасный стон. Бродир рухнул в лужу крови. Какое-то время он бился в конвульсиях, а потом затих.
Конн остановился, огляделся. Остальные викинги убежали. Гаэлы начали потихоньку собираться возле королевской палатки. Звуки волынки, причитающей по героям, сливались с криками тех, кто все еще сражался у реки. Тело Мурроха принесли к палатке короля. Люди шли тяжело, устало, склонив головы. На носилках принесли тело принца и тела Турлофа, сына Мурроха, Дональда Стюарта Мара, О'Кели и О'Хайна; западных военачальников, принца Митла О'Фэлана, Дунланга О'Хартигана. Радом с носилками, опустив голову на грудь, шла Ивин Грэгли.
Воины поставили носилки. Молча окружили они труп короля Бриана Бору. Безмолвно смотрели они на мертвеца. Ивин опустилась рядом с телом своего возлюбленного. Ни слезинки не уронила она. Ни крика, ни предсмертного стона не вырвалось из ее груди.
Шум битвы постепенно стихал. Заходящее солнце облило розовым светом истоптанное поле. Беглецы, истерзанные, избитые, ковыляли через дублинские ворота. Воины Ситрака готовились к осаде. Но у ирландцев не было сил осадить город. Четыре тысячи воинов погибли, и большей частью — гаэлы. Но больше семи тысяч датчан и лэйнетов лежали на пропитанной кровью земле. Гаэлы сокрушили викингов. Так закончилось их владычество в этих краях…
Конн же направился к реке. Многочисленные раны его болели. По дороге он столкнулся с Турлофом Дабом. Безумие покинуло Черного Турлофа, и его темное лицо снова стало непроницаемым. Он был измазан кровью с головы до пят.
— Мой господин,— обратился к нему Конн, дотронувшись до своего ошейника.— Я убил того, кто надел на меня ошейник раба. Теперь я свободен.
Черный Турлоф поднял топор, подцепил кольцо, рассекая мягкий металл. Лезвие топора слегка задело поранило плечо Конна, но воин даже не заметил этого.
— Теперь я и в самом деле свободен,— объявил Конн, наконец вздохнув с облегчением.— Мое сердце скорбит о погибших вождях, но я славлю нашу победу! Никогда больше не будет столь славной битвы! Воистину, хороший пир будет для воронов.
Его голос стих. Он замер, как статуя, запрокинув голову, и смотрел в небеса. Солнце садилось, и на фоне кровавого заката собирались темные тучи. Пронизывающий ветер гнал их на восток. И вдруг среди них показалась огромная фигура. Седая борода и спутанные волосы развевались по ветру, плащ трепетал и хлопал, словно крылья чудовищной птицы. Фигура уносилась прочь, на север.
— Взгляните вверх… на небо! — закричал Конн.— Это он! Тот самый одноглазый Седой. Я видел его в горах в Торке. А потом заметил на стенах Дублина, в самый разгар битвы. Он стоял над умирающим принцем Муррохом. Смотрите! Он мчится сквозь тучи, оседлав ветер. Сейчас он исчезнет совсем!..
— Это был Один, бог Морского Народа,— сумрачно отозвался Турлоф.— Его дети убиты, алтари уничтожены, служители погибли под мечами южан. Он бежит прочь от новых богов и их детей. Возвращается на берега голубых северных заливов, туда, где был рожден. Не будет больше беспомощных жертв, рыдающих под ножами жрецов. Не придется больше Одину шествовать по черным тучам.— Турлоф покачал головой.— Седой бог ушел, и нам пора уходить, хотя победа и осталась за нами. Наступает время сумерек. Что-то давит мне грудь. Такое ощущение, будто мы стоим на сломе эпох. Ушло одно время, другое приходит ему на смену. Но все мы лишь тени на этой земле. Каждому из нас положен свой предел.
И Турлоф пошел прочь. Фигура его растворилась в сумерках, и Конн остался один. Он больше не был рабом, как и все гаэлы. Им больше не грозила тень Седого бога и его безжалостные слуги.
Черный человек
Снег хлопьями кружился на пронизывающем ветру. У диких скал Коннахта ревело море, на берег накатывались, вздымая к серому небу длинные оловянные гребни, все новые и новые волны. В предрассветных сумерках по еле заметной тропинке, вьющейся между камней, медленно шел рыбак. Его ноги были обуты в сапоги из грубо выделанной кожи, длинная куртка из оленьей шкуры едва прикрывала тело — больше на нем ничего не было. Словно косматый зверь, он с тупым упорством шагал вперед и вперед, не обращая внимания на жгучий холод. И вдруг остановился — ему преградил дорогу вынырнувший из-за пелены тумана и снега человек. Перед рыбаком стоял Турлоф Дабх.
Это был воин, от которого любой — будь то мужчина или женщина — с трудом смог бы отвести глаза. Высокий, но пропорционально сложенный, с широкой грудью и могучими плечами, он обладал силой и выносливостью буйвола, сопряженной с быстротой и гибкостью пантеры.
Все его движения, вплоть до наимельчайших, отличались необыкновенно точной координацией, характерной для выдающихся бойцов. Турлоф Дабх — Черный Турлоф, входивший когда-то в клан О'Брайенов.
У него и в самом деле были черные волосы и смуглая кожа, под густыми черными бровями холодным огнем пылали голубые глаза. Его гладко выбритое лицо, казалось, впитало в себя мрачную красоту здешних гор и угрюмое спокойствие ледовитого океана. Как и рыбак, он был частью этой дикой северной природы.
Голову Турлофа защищал простой шлем, тело от шеи до половины бедра покрывала хорошо подогнанная кольчуга, килт из грубой выгоревшей материи, который он носил под нею, доходил до колен. Башмаки на его ногах были стачаны из кожи настолько твердой, что легко выдержали бы даже прямой удар меча, не будь столь вытертыми и заношенными. С широкого пояса, охватывающего талию Турлофа, свисал кинжал в черных ножнах. В его левой руке лениво покачивался небольшой щит из твердого, как сталь, обитого кожей дерева с коротким острым шипом посередине.
В правой руке он держал топор, и именно на него устремлен был взгляд рыбака. По сравнению с огромными топорами северных пиратов оружие кельта, с его трехфутовой изящной рукоятью и плавно выгнутым лезвием, казалось легким, почти игрушечным. Но именно такие топоры три года назад сокрушили зловещее могущество северных захватчиков — рыбак хорошо помнил это. Топор Турлофа имел, однако, и свои, строго индивидуальные черты. Односторонний, с трехгранными наконечниками сверху и снизу, он был тяжелее, чем казался на первый взгляд, как, впрочем, и человек, которому он принадлежал. Словом, это было грозное оружие искушенного воина — стремительное и смертоносное, словно кобра. Его рукоять, вырезанную из корня столетнего дуба и тщательно отожженную на костре, а затем дополнительно укрепленную сталью, сломать было практически невозможно.
— Кто ты? — спросил рыбак охрипшим внезапно голосом.
— А кто ты такой, что об этом спрашиваешь? — спокойно ответил воин.
Взгляд рыбака скользнул по массивному золотому браслету единственному украшению, блестевшему на левом предплечье стоявшего перед ним человека.
— Гладко выбрит и коротко стрижен на манер норманнов, — пробормотал он. — И смуглый… Похоже, ты Черный Турлоф, изгнанный из клана О'Брайенов. Далеко же ты забрел, в последнее время, говорят, ты грабил О'Рейли и Оустменов на холмах Уиглоу.
— Изгнанный — не изгнанный, есть что-то надо, — проворчал далкасец.
Рыбак пожал плечами. Быть изгоем — тяжелая участь. В системе кланов каждый человек, лишившийся поддержки рода, был обречен — любой мог поднять на него руку. Рыбак слышал о Турлофе Дабхе — великом воине и опытном военачальнике, взрывы бешеной ярости которого, однако, наводили ужас на людей даже в эти страшные времена, когда все вокруг, казалось, пропитано было насилием.
— Так себе погода сегодня, — несколько невпопад сказал рыбак.
Турлоф мрачно смотрел на его всклокоченные волосы и спутанную бороду.
— У тебя есть лодка?
Тот кивнул головой в сторону небольшого залива. Там покачивалось на волнах, надежно заякоренное, неказистое на вид суденышко.
— Да, на такой далеко не уплывешь, — сплюнул в снег Турлоф.
— Не уплывешь? И это говоришь мне ты, рожденный и выросший здесь, на побережье? Ты же с первого взгляда должен был ее оценить. Я в одиночку плавал на ней в залив Друмклифф и обратно, когда все демоны бури старались разнести ее в щепки.
— Разве рыба ловится в такую непогоду?
— А ты думаешь, что только вы, воины, испытываете радость, когда рискуете своими шкурами? Клянусь всеми святыми, я плавал в шторм в Боллинскеллингс и обратно только для собственного удовольствия.
— Ладно, этого достаточно, — сказал Турлоф. — Ты меня убедил. Я возьму эту лодку.
— Еще чего? О чем ты говоришь? Если хочешь покинуть Эрин, отправляйся в Дублин, сядешь там на один из кораблей своих друзей-датчан.
— Я убивал людей за меньшее оскорбление, — гневный взгляд превратил лицо Турлофа в полную угрозы маску.
— А разве ты не путался с датчанами? Разве не поэтому твой клан вышвырнул тебя за порог, чтобы ты сдох среди вересковых полей, словно бездомный пес?
— Ложь, сплошная ложь, — огрызнулся воин. — Ревность двоюродного брата и гнев отвергнутой женщины — вот причина. И хватит об этом. Ты не видел здесь драккар, шедший с юга на веслах?
— Да… три дня тому назад тут проплывала ладья с драконом на носу. Викинги… К берегу они не приставали. Да и чего этим пиратам искать у рыбаков.
— Торфель Красивый, — буркнул Турлоф, и топор в его руке дрогнул. Так я и знал.
— А что, эти негодяи ограбили кого-нибудь на юге?
— Они под покровом ночи напали на замок Килбэг и похитили Мойру, дочь Мартега, короля далкасцев.
— Я слышал о ней, — сказал рыбак. — Значит, теперь на юге точат мечи. Прольется море крови, не так ли, дружище?
— Ее брат, Дармон, ранен в ногу и не может двинуться с места. Мак Марроги грозят землям ее клана с востока, О'Конноры — с севера. Клан не может снять людей с границы, речь идет о жизни и смерти всего рода. Со дня смерти великого Брана земля Эрина трясется под далкасским троном. Тем не менее, Кормак О'Брайен пустился в погоню за похитителями, но он плывет на запад, следом за перелетными птицами, считая, что нападение — дело рук датчан из Кенингсберга. Что ж, пусть так считает, я же теперь точно знаю, что это был Торфель Красивый, хозяин острова Слэйн, викинги называют его островом Хелни. Туда он сейчас плывет, там я его и найду. Одолжи мне свою лодку.
— Ты спятил! — крикнул рыбак. — О чем ты говоришь? Плыть из Коннахта на Гебриды в открытой лодке? В такую погоду вдобавок? Нет, ты сумасшедший.
— Я постараюсь доплыть, — ответил рассеянно Турлоф. — Так ты одолжишь мне лодку?
— Нет.
— Я могу убить тебя и забрать ее, не спрашивая твоего разрешения.
— Можешь, — спокойно ответил рыбак.
— Ах ты, грязная свинья, — гневно крикнул изгнанник. — Принцесса Эрина в лапах рыжебородого пирата, а ты торгуешься, как сакс.
— Человече, ведь мне тоже жить хочется! — с неменьшим возмущением воскликнул рыбак. — Ты заберешь у меня лодку, и я подохну с голода. Где я найду другую такую?
Турлоф потянулся за поблескивавшим на руке браслетом.
— Я тебе заплачу. Этот золотой обруч король Бран собственноручно надел мне на руку перед битвой на равнине Клонтарф. Возьми, ты купишь за него сотню лодок. Я берег этот браслет пуще ока, но теперь…
Рыбак покачал головой. В его глазах загорелись огоньки.
— Нет. Моя хижина — не место для браслета, которого касалась рука короля Брина. Оставь его себе… и забирай лодку… во имя всех святых, если они что-то для тебя значат.
— Ты получишь ее обратно, когда я вернусь, — пообещал Турлоф. — И, быть может, еще золотую цепь вдобавок, ту что свисает сейчас с бычьей шеи какого-нибудь пирата.
День стоял серый и мрачный. Выл ветер, и неустанный монотонный шум прибоя рождал тоску в людских сердцах. Рыбак сидел на отвесной скале и с тоской смотрел вниз на маленькую хрупкую лодку. Она плыла, лавируя среди камней, и вот ее ударило всей своей мощью открытое море, подбросив на волне, словно перышко. Порыв ветра расправил парус, лодка рванулась, покачнулась, выпрямилась и стрелой помчалась вперед. Она уменьшалась и уменьшалась, превращаясь в маленькую точку, затем налетел снежный заряд и скрыл ее от глаз рыбака.
Турлоф отдавал себе отчет в исключительной опасности того, что ему предстояло сделать. Но он рос и мужал в борьбе с опасностями. Холод и пронизывающий до костей ветер с мокрым снегом, которые отправили бы в мир иной любого другого на его месте, лишь быстрее гнали кровь в его жилах. Словно волк, сильный и гибкий, он удивлял своей выносливостью даже привычных ко всему викингов.
Еще ребенком Турлоф доказал свое право на жизнь, выбравшись невредимым из сильнейшей пурги. Его детство и отрочество прошли на побережье. Он плавал как рыба, мог насмерть загнать коня, мчась рядом с ним наперегонки. Теперь, когда интриги родичей вынудили его покинуть клан, он настолько закалился, что цивилизованный человек в это просто не смог бы поверить.
Снегопад прекратился, небо прояснилось, но ветер дул по-прежнему. Турлофу ничего не оставалось, как держаться ближе к берегу, лавируя среди рифов, о которые, казалось, вот-вот разобьется его утлое суденышко. Он неустанно работал веслом, манипулировал парусом и килем, изредка на ходу подкрепляясь нехитрой пищей, найденной в лодке. Море, когда он подплывал к мысу Малин Хед, успокоилось, ветер утих, и только сильный бриз толкал теперь лодку вперед. Дни и ночи сливались в единое целое — Турлоф плыл на восток. Лишь однажды он пристал к берегу, чтобы пополнить запас пресной воды и поспать хоть несколько часов. Сидя за рулем, он вспоминал последние слова рыбака: «Охота тебе рисковать жизнью ради клана, который назначил награду за твою голову». Он пожал плечами. Кровь — не вода. Народ, отвергший его и изгнавший, из-за этого не перестал быть его народом. И чем перед ним провинилась юная Мойра, дочь Мартега. Он хорошо ее знал — они часто играли вместе, когда он был подростком, а она — совсем еще ребенком. Он помнил ее темно-серые глаза, блестящие черные волосы, чистую кожу. Уже тогда, в детстве, она была необыкновенно хороша… И вот теперь ее увозили на север, чтобы превратить в наложницу норвежского пирата. Торфель Красивый… Турлоф проклял его именем богов, не знавших знака креста. Перед его глазами всколыхнулась алая мгла, море окрасилось в багровый цвет. Ирландская девушка в лапах разбойника… Резко рванув руль, Турлоф направил лодку в открытое море. В его глазах загорелось пламя безумия.
Путь, который он избрал, направляясь в Хелни, был долгим и сложным. Его конечным пунктом был маленький островок — один из целой россыпи похожих друг на друга островков, лежащих между Мулл и Гебридами. Даже современный моряк, вооруженный компасом и картами, немало потрудился бы, разыскивая его. Турлофа проблемы навигации волновали мало — он плыл, руководствуясь инстинктом и опытом. Он знал эти воды как свои пять пальцев — плавал здесь и как пират, и как мститель, и даже, однажды, — как пленник, привязанный к носу драккара.
След, которым он шел, был совсем свежим. Дым пожарищ на побережье, дрейфующая по воле волн мелкая домашняя утварь, кусочки полуобуглившегося дерева в воде — все это свидетельствовало о том, что Торфель Красивый не гнушался грабежом рыбацких поселений по дороге. Турлоф хмыкнул с мрачным удовлетворением — он догонял пиратов, хотя те гораздо раньше, чем он, вышли в море.
Он был уже где-то на половине пути к своей цели, когда увидел небольшой остров несколько в стороне от своего курса. Он знал его — остров был необитаем, но на нем можно было набрать пресной воды. Турлоф направил лодку к острову. Приблизившись к берегу, он увидел две вытянутые на песок лодки: одна, неказистая, грубой работы, походила на ту, в которой плыл он сам, хотя была большей по размерам; вторая — длинная и узкая несомненно принадлежала викингам. Обе лодки были пустыми. Турлоф прислушался, ловя настороженным ухом звон оружия и крики сражающихся, но вокруг царила девственная тишина. «Рыбаки с шотландских островов, — думал он. — Пиратская шайка заметила их и погналась следом. Гнались дольше, чем намеревались вначале, впрочем, эти негодяи, почуяв кровь, могут сутками преследовать жертву…»
Турлоф подплыл к берегу, бросил за борт камень, служивший рыбаку якорем, и выскочил на песок, держа топор наготове. Впереди маячили несколько подозрительных на вид холмиков. Турлоф в несколько прыжков преодолел расстояние, отделявшее его от них и… лицом к лицу столкнулся с загадкой.
Перед ним неровным кругом лежали в лужах собственной крови пятнадцать рыжебородых датчан. Все они были мертвы. Внутри этого круга, вперемежку с телами пиратов, лежали трупы людей, принадлежавших к расе, дотоле ему неизвестной. Чужаки были невысокими, с очень смуглой кожей, их остекленевшие глаза казались иссиня-черными, бездонными, они были чернее любых других глаз, в которые приходилось смотреть Турлофу. Вооружены они были неважно: их мертвые, окостеневшие уже руки сжимали выщербленные мечи и кинжалы, тут и там в траве валялись поломанные о кольчуги викингов стрелы, и Турлоф с удивлением заметил на многих из них кремневые наконечники.
— Да, тут была отчаянная драка, — пробормотал он. — Не часто такое увидишь. Что же это за люди? На здешних островах я таких не встречал. Семеро… и все? А где те, что помогли им расправиться с пиратами? Хилые на вид, оружие ненадежное, но…
Тут ему в голову пришла иная мысль. Почему эти странные люди не разбежались и не попытались поодиночке уйти от преследователей? Приглядевшись, он нашел ответ на свой вопрос: в самом центре круга из трупов лежала статуя, вырубленная из какого-то черного материала. Высотой всего футов в пять, она настолько напоминала живого человека, что Турлоф изумленно выругался. Рядом со статуей лежал труп старика, иссеченный в такой степени, что в нем не осталось ничего человеческого. Одна из окровавленных рук старца обнимала изваяние, вторая еще сжимала кинжал, вбитый по рукоять в грудь датчанина. Турлоф осмотрел страшные раны, обезобразившие тело. «Да, — подумал он, — убить их было нелегко, они сражались до последнего». Он вглядывался в смуглые мертвые лица, застывшие в угрюмом ожесточении, смотрел на мертвые руки, вцепившиеся в бороды врагов.
На одном из чужаков лежал труп коренастого викинга. Ран на его теле заметно не было, но когда Турлоф подошел ближе, то увидел, что зубы смуглого мужчины, словно клыки хищника, вцепились в горло противника.
Турлоф наклонился и растащил трупы, высвобождая статую. Рука старца крепко цеплялась за изваяние, и ему пришлось напрячь все свои силы, чтобы разжать мертвые пальцы — казалось, чужак и после смерти обороняет свое сокровище — а Турлоф уже не сомневался, что именно за него отдали свои жизни эти невысокие смуглые воины. Они могли рассыпаться по острову, спрятаться от врага поодиночке, но это значило бы для них потерять статую, и они предпочли умереть рядом с нею.
Турлоф тряхнул головой. Его давняя ненависть к викингам год от году крепла, становилась все более нестерпимой, горячей, почти маниакальной, доводя его до бешенства. В его диком сердце не было места жалости — увидев лежащих у его ног мертвых датчан, он испытал жестокую радость. Но в этих невзрачных смуглых людях он ощущал некую иную страсть — чувство гораздо более глубокое, чем его ненависть. Более глубокое и уходившее корнями далеко в прошлое. Это невысокие мужчины показались ему очень старыми — не дряхлыми, ветхими, а именно старыми, скорее даже древними, и не как сами по себе люди, а как представители расы. Даже их мертвые тела выделяли какую-то едва уловимую первобытную ауру. А статуя…
Кельт нагнулся и взялся за статую, пытаясь ее приподнять. Он приготовился к немалому усилию, но, к его удивлению, статуя оказалась почти невесомой. Турлоф постучал по изваянию костяшками пальцев, пытаясь определить материал, из которого она была сделана; отзвук был звонким, но это, несомненно, был камень, хотя такой, какого до тех пор ему видеть не приходилось. И он знал, что этого камня не сможет найти ни на Британских островах, ни где-нибудь еще в известном ему мире — как и убитые смуглые люди, статуя казалась потрясающе древней. Ее поверхность была гладкой и без щербин, словно только вчера ее держали руки. Статуя представляла собой изваяние мужчины, очень похожего на смуглых воинов, трупы которых лежали рядом, но Турлоф знал, что она — верное подобие человека, умершего много лет назад, хотя неизвестный скульптор, несомненно, видел свою модель живой. И сумел вдохнуть жизнь в свое творение. Широкие грудь и плечи, могучие мышцы рук — в фигуре этого человека явственно чувствовалась физическая сила. Квадратная челюсть, прямой нос, высокий лоб указывали на отчаянную смелость, несгибаемую волю, могучий интеллект. «Этот человек был, наверное, королем, — думал далкасец. — Или богом. Да, ведь у него на голове нет короны. И все, что на нем есть из одежды — набедренная повязка, изваянная с такой тщательностью, что видна каждая складка и морщинка. Это был бог, Турлоф оглянулся, — они бежали от датчан, но в конце концов погибли, защищая своего бога. Что же это за люди? Откуда они появились? Куда направлялись?»
Он стоял, опираясь на топор, и в его душе рождалось что-то странное. Ему казалось, что перед ним раскрываются бездонные пропасти времени и пространства. Он видел бесконечные людские волны, накатывающиеся и уносящиеся прочь, словно морской прибой. Жизнь была вратами, соединяющими два разных, чуждых друг другу мира. Сколько же людских рас, каждая со своими радостями и горестями, надеждой и отчаянием, любовью и ненавистью, прошло через эти врата по дороге, ведущей из мрака во тьму? Турлоф вздохнул.
— Когда-то ты был королем, Черный Человек, — сказал он молчаливому собеседнику. — Или богом. И ты владел миром. Твой народ ушел, мой тоже уходит. Быть может, ты властвовал над Народом Кремня, уничтоженным копьями моих кельтских предков. Да, были у нас светлые денечки, но теперь и мы уходим. А ты, Черный Человек, кем бы ты там ни был — королем, богом или демоном, ты пойдешь со мной. Мне кажется, что ты принесешь удачу, а ведь только на нее придется положиться, если я в конце концов доберусь до Хелни.
Он старательно закрепил статую на носу лодки и вновь направился в открытое море. Небо посерело, посыпался снег — мелкие плотные его кристаллики больно кололи лицо. Свинцовые волны вздымали ледяные глыбы, ревущий ветер соленой пеной заливал открытую лодку, но Турлоф не обращал на это внимания. Лодка мчалась вперед, пронизывая снежную пелену, и далкасцу казалось, что Черный Человек каким-то образом помогает ей плыть. Вне сомнения, при всей своей опытности и искушенности в морских делах, он погиб бы, если бы нечто неосязаемое, иррациональное не расточало над ним опеку ему казалось, что чья-то невидимая рука вместе с ним держит руль, машет веслом, ставит парус.
Затем белая пелена застлала весь горизонт, и Турлоф поплыл, повинуясь инстинкту или, скорее даже, тихому голосу, доносящемуся откуда-то из подсознания. Его не удивило то, что когда метель прекратилась и из-за туч показался серебряный серп луны, прямо перед носом его лодки оказалась суша, в которой он узнал остров Хелни. Более того, он откуда-то знал, что найдет за небольшим пологим мысом бухту, в которой стоит на якоре драккар Торфеля. На берегу, в ста ярдах выше, стояла его усадьба. Турлоф злобно ухмыльнулся. Даже используй он суммарный навигаторский опыт всего современного ему мира, точнее попасть было невозможно — ему попросту повезло… Или это было более чем везение?
Как бы там ни было, лучшего места, чтобы незамеченным пристать к берегу, нельзя было и желать: едва половина мили отделяла его от жилища врага. Кельт взглянул на статую. В нем росла уверенность в том, что все это — дело ее рук, а он, Турлоф, лишь орудие в чужой игре. Кем же был этот Черный Человек? Что видели эти темные глаза? Почему так беззаветно сражались за него смуглые воины?
Турлоф загнал лодку в небольшой узкий залив, бросил якорь и выскочил на берег. Оглянувшись в последний раз на статую, он направился вверх по склону, стараясь держаться в тени. Выбравшись наверх, он осмотрелся по сторонам. Внизу, едва в полумиле от него, и в самом деле стоял на якоре драккар. Дальше по берегу — усадьба: длинное приземистое строение, сложенное из грубо отесанных бревен. Внутри здания горел очаг, по снегу плясали яркие отблески пламени. В неподвижном морозном воздухе далеко разносились звуки победного пиршества. Турлоф стиснул зубы. Пир! Они тешатся вином, пивом и едой, со смехом вспоминая об оставленных за плечами руинах и пожарищах, убитых мужчинах и изнасилованных женщинах. Да, эти проклятые викинги были подлинными властелинами окружавшего их мира — все южные страны дарили их легкой добычей, люди, эти страны населявшие, были не более чем игрушками в их бесцеремонных жадных руках. Жажда крови докучала далкасцу словно зубная боль, туманом окутывала мозг, лишала рассудка, но он усилием воли подавлял ее: главное было — спасти девушку. Он внимательно, словно разрабатывая план военной компании, осмотрелся по сторонам. Сразу же за усадьбой густо росли деревья. Между затокой и длинным домом располагались строения поменьше — это были складские помещения и дома, в которых жили слуги. На берегу пылал огромный костер, возле него пили и горланили песни воины, но их было сравнительно немного. Большинство викингов, надо полагать, пировало в главном зале длинного дома.
Турлоф начал осторожно спускаться вниз по заросшему кустарником склону, стараясь не покидать границы тени, падавшей от деревьев. Торфель наверняка выставил караульных, попадаться им на глаза было, по меньшей мере, неразумно. О боги, если бы с ним были сейчас, как когда-то, его воины из Клэр! Не пришлось бы красться между деревьев подобно волку! Он крепче сжал рукоять топора, представив себе эту сцену: атака, рев бегущих воинов, рекою льющаяся кровь, лязг далкасских топоров… Турлоф тяжело вздохнул он изгой и никогда больше не поведет в бой воинов своего клана.
Вдруг он метнулся в сторону, упал в снег и замер, притаившись за невысоким кустом. Следом за ним, тяжело топая и громко сопя, шли какие-то люди. Вскоре он их увидел: два плотных высоких викинга, поблескивая в лунном свете панцирями, тащили что-то, упираясь изо всех сил. Турлоф напряг зрение и, к своему изумлению, узнал в их ноше Черного Человека. Он понял, что его лодка обнаружена, но беспокойство, вызванное этим фактом, тут же сменилось удивлением. Викинги были здоровяками со стальными мускулами, но они буквально шатались под тяжестью ноши. Их руки, казалось, оттягивал груз в сотни фунтов, а ведь Турлоф на острове поднял Черного Человека, словно перышко. Он чуть не выругался вслух.
— Клади на землю, — сопя от напряжения, сказал один из викингов. Клянусь Тором, я больше не могу. Надо отдохнуть.
Второй викинг что-то пробурчал в ответ, и они начали опускать статую вниз. И тут у того, второго, соскользнула рука, и Черный Человек тяжело рухнул в снег. Первый викинг взвыл от боли.
— Ах ты, дурак безмозглый! Ты же уронил его прямо мне на ногу! Все кости переломаны!
— Он сам вырвался у меня из рук! Он живой, говорю тебе, он живой!
— Ну так сейчас подохнет! — рявкнул первый викинг, выхватил меч и изо всех сил ударил им по статуе. Посыпались искры, и лезвие меча разлетелось на кусочки. Норвежец взвизгнул от боли, когда стальная заноза вонзилась ему в щеку.
— В нем сидит злой дух! — крикнул викинг, отбрасывая в сторону рукоятку меча. — Даже царапины не осталось! Ладно, бери его! Отнесем Торфелю, пусть сам с ним возится.
— Пусть тут валяется, — проворчал его товарищ, вытирая текущую по лицу кровь. — Хлещет, словно из кабана зарезанного. Пойдем, скажем Торфелю, что все лодки стоят на месте. Он же за этим нас посылал на мыс.
— А что насчет лодки, в которой мы нашли этого вот? Может, в ней приплыл шотландский рыбак, которого занесло сюда непогодой? Прячется, небось, сейчас в лесу, словно крыса. Ладно, хватай его за руку. Что бы это ни было, надо показать Торфелю.
Багровея от натуги, они снова подняли статую и медленно поплелись дальше — один, хромая и шипя от боли, второй — роняя в снег кровь, заливавшую ему глаза.
Турлоф бесшумно встал и посмотрел им вслед. По его спине пробежали мурашки. Каждый из этих двоих не уступал ему, Турлофу, по комплекции и, судя по всему, силе, но сейчас они чуть ли не волоком, сгибаясь до земли, тащили вдвоем то, что он некоторое время назад нес на руках один. Кельт ошарашенно покрутил головой и пошел следом за ними.
Подобравшись как можно ближе к усадьбе, Турлоф выждал момент, когда луна скрылась за тучами, и молнией метнулся к длинному дому. Скользя спиной по бревенчатой стене, он осторожно приблизился к углу здания. Пираты явно не ожидали нападения. Да и откуда им было его ждать? Торфель жил в мире и дружбе с соседями, такими же, как он, разбойниками, а кто еще решился бы выйти в такую непогоду в открытое море?
Тенью во мраке крался Турлоф вдоль стены длинного дома. Заметив боковой вход, он остановился, но тут же отпрянул назад и плотно прижался к стене: за дверью кто-то возился со щеколдой. Секундой позже дверь резко распахнулась — и на пороге показался один из викингов. Закрывая за собой дверь, он повернулся и увидел Турлофа. Викинг открыл рот, чтобы крикнуть, но в тот же миг ладонь кельта стальной хваткой сжала ему горло и подавила рвавшийся из него крик. Обороняясь, викинг схватил далкасца одной рукой за запястье, а второй вырвал из-за пояса нож и ударил им нападающего снизу вверх в живот. Но он уже терял сознание — клинок лишь скользнул по кольчуге и упал в снег! Следом за ним мешком осел норвежец, пятерня Турлофа сломала ему шею. Кельт отпустил мертвое тело и снова повернулся к дому.
Выждав несколько секунд, он осторожно заглянул в приоткрытую дверь. В комнате, заваленной пивными бочками, никого не было. Кельт шагнул за порог и тихо затворил за собой дверь. «Надо бы спрятать где-нибудь труп, но когда этим заниматься? — мелькнуло у него в голове. — Если повезет, в этом глубоком снегу никто не найдет его до поры до времени». Он пересек комнату и оказался в следующей: это тоже был склад, но пустой. Проем в стене, завешенный меховым пологом, судя по доносившемуся из-за него пьяному гомону, вел в главный зал. Турлоф подошел и заглянул за полог.
Его глазам предстала большая комната, служившая хозяину усадьбы залом для пиршеств, залом совета и жилой комнатой одновременно. Сейчас в ней сидели, развалясь на сколоченных из неструганных досок лавках, или лежали на полу золотобородые викинги. Они пили из рогов и кожаных бурдюков пиво и ели мясо, огромными кусками срезая его с жарившейся здесь же на открытом огне туши. С дикой внешностью этих людей, с их примитивными завываниями и пьяными криками странным образом контрастировали висевшие на стенах зала предметы — образцы материальной культуры гораздо более высоко развитых цивилизаций, захваченные викингами в набегах. Здесь были великолепные ковры, вытканные норманнскими женщинами, инкрустированное драгоценностями оружие, принадлежавшее когда-то французским и испанским принцам, богатые одеяния из Византии и стран Востока — туда тоже добирались драккары пиратов. Среди этих прекрасных вещей висели также охотничьи трофеи в знак того, что викингам дикие звери не страшны так же, как и люди.
Современный человек с трудом смог бы понять чувства, которые Турлоф Дабх О'Брайен питал по отношению к викингам. Он считал их порождением тьмы, оборотнями, гнездившимися на севере с единственной целью: грабить и угнетать мирные южные народы. Викинги властвовали над миром — могли брать из него все лучшее, карать или миловать его обитателей: все зависело от их мимолетных капризов. Кровь стучала в висках Турлофа. Он ненавидел — как может ненавидеть кельт — их барскую невежественность и их гордыню, их силу и их презрительное отношение ко всем иным расам, их угрюмые жестокие глаза, прежде всего эти глаза, с угрозой и издевкой взирающие на мир. Кельты тоже были жестокими, но в их жизни все же находилось место любви, дружбе, иным человеческим чувствам. Сердца викингов вообще лишены были всего этого.
Зрелище, открывшееся глазам Турлофа, подействовало на него подобно пощечине. Только одного еще не хватало, чтобы довести его до белого каления. И он это увидел. Во главе стола сидел Торфель Красивый — молодой, пригожий, дерзкий, на его щеках играл хмельной румянец от пива и спеси. Да, он действительно был очень красив, этот юный пират. Телосложением он походил на Турлофа, но на этом их сходство заканчивалось. Если кожа Турлофа казалась темной даже по сравнению с кожей его смуглых соплеменников, Торфель мог бы похвастать исключительной белизной своего тела. Его волосы, борода и усы сияли чистым золотом, светло-серые глаза лучезарно светились. А рядом с ним… Турлоф сжал кулаки так, что пробил ногтями кожу ладоней. Среди этих золотоволосых гигантов и их высоких, атлетически сложенных женщин, Мойра О'Брайен казалась пришелицей из иного мира. Тоненькая, почти хрупкая, темноволосая, ее кожа тоже была белой, но с таким нежным розовым оттенком, каким не могли похвастаться даже первые здешние красавицы. Ее полные губы были белыми от страха. Турлоф видел, как она задрожала, когда Торфель нагло положил руку на ее плечи. Зал качнулся перед глазами далкасца, все вокруг заволокло багровым туманом. Он с огромным трудом взял себя в руки.
— Освик, брат Торфеля, сидит справа от него, — шепнул он сам себе. — С другой стороны Тостиг; говорят, он одним ударом меча рассекает вола пополам. А там сидят Халфгар, Свен, Освик и сакс Ателстейн — единственный человек в этой волчьей стае. И… черт возьми… это еще что такое? Священник?
Действительно, среди пирующих, бледный и сосредоточенный, молча сидел священник, перебирая пальцами бусины четок. Его полный сочувствия взгляд устремлен был на стройную ирландскую девушку, съежившуюся под тяжеленной ручищей пирата. И тут Турлоф увидел еще кое-что. На боковом, меньшем столе, богатое убранство которого указывало на южное происхождение, стоял Черный Человек, покалеченные викинги все-таки затащили его в зал. Турлоф присмотрелся к статуе и оторопел, забыв на секунду о происходившем вокруг. Неужели в статуе было всего пять футов? Теперь она казалась гораздо более высокой. Черный Человек возвышался над пирующими, словно бог, размышляющий о каких-то глубоких и таинственных проблемах, недоступных пониманию кишевших у его ног людишек-насекомых. Как и прежде, в разуме вглядывавшегося в Черного Человека Турлофа открылись врата, ведущие во внутреннее пространство, и он почувствовал ветер, дующий со звезд. Ждет… он ждет… кого же он ждет? Быть может, взгляд его каменных глаз пронзает стены домов, снежную пелену, устремляется за мыс… А оттуда, навстречу ему по темной тихой воде быстро скользят пять длинных узких лодок. Но Турлоф ничего не знает ни о лодках, ни о людях, сидящих в них за веслами невысоких темноволосых мужчинах с очень смуглой кожей.
— Эй, друзья! — прорезался сквозь пьяный гомон голос Торфеля.
Все замолчали, глядя на него. Юный вождь встал.
— Сегодня ночью, — крикнул он, — я прощаюсь с холостяцкой жизнью!
Вопль одобрения поколебал почерневший от дыма потолок комнаты. Турлоф беззвучно выругался в бессильной ярости.
Торфель схватил Мойру и с неуклюжей галантностью посадил на стул.
— Разве она не годится в жены викингу? — воскликнул он. — Стыдлива, правда, чересчур, но это ведь пройдет, не так ли?
— Все ирландцы — трусливые собаки! — завопил спьяну Освик.
— Клонтарф и шрамы на твоей роже тому свидетели, — сказал Ательстейн и дружески хлопнул Освика по плечу так, что тот присел. Зал взорвался хохотом.
— Ты присматривай за ней, Торфель, — крикнул сидевший поодаль юный Джуно. — У ирландских девиц кошачьи когти!
Торфель рассмеялся с уверенностью человека, убежденного в своем превосходстве над другими.
— Пусть только попробует, отучу быстро. Ладно, хватит. Поздно уже. Эй, ты, священник, принимайся за дело!
— Дочь моя, — неуверенно начал священник, поднимаясь с места. — Эти язычники силой привели меня сюда, чтобы я совершил христианский обряд бракосочетания в этом безбожном доме. Хочешь ли ты по доброй воле и без всякого принуждения стать женой этого человека?
— Нет! Нет! О Боже, нет! — с отчаянием крикнула Мойра.
На лбу Турлофа выступили капельки пота. — О Господи, спаси и сохрани меня, избавь от такой судьбы. Они похитили меня из дому, чуть не убили брата, который хотел меня защитить. Этот человек тащил меня на спине, как мешок, как лишенное души животное!
— Замолчи! — рявкнул Торфель и ударил ее в лицо — легко, но с силой, достаточной, чтобы на нежных губах девушки показалась кровь. — Клянусь Тором, ты начинаешь меня выводить из себя. Я решил жениться, и девичьим писком меня не удержишь. Смотри, неблагодарная, я притащил священника только из-за твоих дурацких предрассудков. Мне плевать на них, и если ты не хочешь быть моей женой, станешь наложницей.
— Дочь моя, — дрожащим голосом сказал священник, боясь больше за девушку, чем за себя, — подумай. Этот человек дает тебе больше, чем дали бы многие другие на его месте. Он, по крайней мере, предлагает тебе супружество.
— Это правда, — проворчал Ательстейн. — Соглашайся на брак и пользуйся этим в свое удовольствие. Поверь, немало южанок спят сейчас в супружеских ложах северян.
«Что же делать?» — лихорадочно спрашивал сам себя Турлоф, и вопрос этот раздирал ему сердце. Лишь одно приходило на ум: дождаться конца церемонии, прокрасться следом за новобрачными и похитить девушку. Потом… он даже не пытался планировать то, что сделает потом. Сделает все возможное. Он может рассчитывать лишь на себя самого. У человека без клана нет друзей даже среди таких, как он, изгнанников.
Как сообщить Мойре о том, что он рядом? Ей придется пережить всю церемонию, лишившись даже тени надежды на спасение, надежды, которая появилась бы, узнай она о нем. Турлоф машинально скользнул взглядом по стоявшему в стороне Черному Человеку. У его ног новое боролось со старым, но кельт даже в эту минуту чувствовал, что для этой статуи и старое и новое одинаково юны.
Слышали ли каменные уши статуи характерный скрежет трущихся о прибрежный песок лодочных носов? А тихий свист ножа, летящего во тьме, хрип, вырывающийся из рассеченного горла? Викинги, пирующие в зале, слышали только самих себя, а те, что сидели у костра, продолжали петь, понятия не имея о том, что на их шеях уже затягивается петля неумолимой смерти.
— Хватит! — крикнул Торфель. — Считай свои бусы, старик, и говори то, что должен! А ты, женщина, становись рядом и внимательно слушай.
Он сдернул девушку со стула и поставил ее рядом с собой. Она вырвала руку. Ее глаза пылали, в ней бурлила горячая кельтская кровь.
— Ах ты, рыжая свинья! — воскликнула она. — Ты думаешь, что принцесса Клэр, в которой течет кровь Бриана Бора, по своей воле ляжет в постель норманна и станет рожать пирату и убийце таких же рыжих, как он сам, сыновей? Нет! Я никогда не стану твоей женой!
— Станешь наложницей, — проревел тот, хватая ее за плечо.
— Не надейся, свинья! — крикнула Мойра, в предчувствии триумфа забыв о страхе. Она выхватила из-за пояса у викинга кинжал и, прежде чем тот успел ее удержать, вонзила его узкое лезвие себе в грудь. Священник вскрикнул, как будто это его груди коснулась сталь, подскочил к девушке и подхватил ее на руки.
— Будь ты проклят, Торфель! Именем всемогущего Бога, будь ты проклят! — закричал он. Его голос звуком рога звенел в зале, когда он нес девушку к стоявшей в углу кровати.
Торфель остолбенел. Сгустившуюся в зале тишину разорвал боевой клич клана О'Брайенов: «Лам Лэйдир Абу!» Атака разъяренного кельта напоминала падение смерча, оставляющего за собой беспорядочно разбросанные тела мертвых и умирающих людей. Переворачивались лавки, вопили женщины, из разбитых бочонков текло пиво. Напор Турлофа был ужасен, он рвался к Торфелю, но дорогу к нему преградили два воина с обнаженными мечами Халфгар и Освик. Викинг с лицом, обезображенным шрамами, пал прежде, чем успел поднять оружие. Кельт отбил щитом выпад Хальфгара и молниеносно ударил снова. Острие его топора рассекло кольчугу, ребра и позвоночник викинга, и тот безжизненной грудой мяса свалился к ногам мстителя.
В зале царила суматоха. Мужчины хватались за оружие и со всех сторон неслись туда, где тихо и страшно безумствовала смерть. Турлоф Дабх О'Брайен был похож в своей неуемной ярости на раненого тигра. Перепрыгнув через окровавленное тело Хальфгара, он бросился к Торфелю, растерянно стоявшему посреди зала с обнаженным мечом в руке, но путь снова оказался прегражденным. Возносились и падали вниз мечи, среди них молнией сверкал топор далкасца. Викинги атаковали его справа и слева, в лоб и со спины. С одной стороны напирал, размахивая двуручным мечом, Освик, со второй надвигался воин с копьем. Турлоф уклонился от меча Освика и одновременно нанес двойной удар направо и назад. Брат Торфеля упал с разрубленным коленом, второй викинг погиб на месте: наконечник рукояти топора пробил ему череп. Выпрямляясь, кельт ударил в лицо атакующего спереди противника. Торчащее из щита острие превратило лицо несчастного в кровавое месиво. Секундой позже далкасец, поворачиваясь, чтобы отбить нападение сзади, ощутил нависшую над ним тень смерти. Потеряв равновесие, он упал на стол, но краем глаза успел заметить занесенный для удара тяжелый длинный меч в руках Тостига. Он знал, что на этот раз его не спасет даже та сверхчеловеческая быстрота и ловкость, которые были ему свойственны. И вдруг грозно сверкнувший меч задел за стоявшую на столе статую и разлетелся со звоном на тысячи голубых осколков. Тостиг, ошеломленный, покачнулся — он все еще сжимал в руках ставшую бесполезной рукоять меча, когда Турлоф ткнул ему в лицо топором: верхний конец лезвия попал викингу в глаз и пробил мозг.
В тот же миг в зале раздался тихий свист и послышались крики боли. Коренастый викинг с высоко поднятым топором неуклюже передвигал ноги, приближаясь к Турлофу. Кельт мощным ударом снес ему полчерепа и лишь затем заметил, что из горла противника торчит стрела с кремниевым наконечником. В воздухе сверкали гудящие, словно пчелы, смертоносные молнии. Турлоф рискнул и скосил глаза в сторону главного входа. Через него вовнутрь вливалась орда невысоких смуглых мужчин с горящими на неподвижных лицах глазами. Стреляя из луков во все стороны, практически наобум, они десятками валили наземь викингов длинными стрелами с черным оперением. Кровавая волна сражения прокатилась по залу, ломая лавки, срывая со стен украшения и охотничьи трофеи, заливая пол потоками крови. Смуглых чужаков было меньше, чем викингов, но внезапность нападения и меткие стрелы уравнивали шансы на победу. В рукопашной они оказались не менее грозными, чем их могучие противники. Застигнутые врасплох, отяжелевшие после выпитого пива, лишенные возможности свободно пользоваться оружием, викинги, тем не менее, сражались с дикой удалью, характерной для их расы. Однако первобытная ярость нападавших уравновешивала доблесть оборонявшихся. В глубине зала, там, где бледный, как полотно, священник заслонял собой умиравшую девушку, рубил и колол Черный Турлоф, гонимый бешенством, в сравнении с которым ярость одних и доблесть других казались ничтожно мелкими.
И над всем этим горой возвышался Черный Человек. Турлофу, изредка бросавшему на него быстрые взгляды в промежутках между ударами топора, казалось, что он растет вверх и вширь, свысока обозревая поле битвы. Голова статуи касалась уже осмоленных стропил и мрачной тучей смерти нависала над кучкой жалких насекомых, возившихся в кровавой грязи у ее ног.
Всецело поглощенный битвой, Турлоф все же осознавал, что война жизненная стихия этого существа, кем бы он там ни был. Это он возбуждал в противниках неистовую ярость и свирепую жестокость. Острый запах свежепролитой крови щекотал ему ноздри, а падавшие наземь светловолосые викинги были жертвами, принесенными на его алтарь.
Буря сражения сотрясала дом. Битва превратилась в бойню: люди скользили по залитому кровью полу, падали и умирали. С плеч слетали головы с оскаленными зубами, крючья копий выдирали из грудных клеток бьющиеся еще сердца, мозги выплескивались фонтанами, пачкая лезвия топоров и мечей, кинжалы вспарывали животы, вываливая на пол дымящиеся внутренности, лязг стали терзал слух. Никто не просил пощады, и никто ее никому не давал. Один из викингов, раненый в грудь, обрушился на противника, повалил его и задушил, не обращая внимания на нож, раз за разом вонзавшийся в его тело. Мужчины, женщины и дети дрались до последнего вздоха. Не плач, не мольба о пощаде — хрип бессильной ярости или визг неутоленной ненависти были последними звуками, вырывавшимися из их уст.
Багровые волны смерти одна за другой накатывали на стол, на котором нерушимо, словно утес, возвышался Черный Человек. У его ног умирали викинги и смуглые воины — куда же, в какие бездны ужаса погружался его загадочный взгляд?
Торфель и Свен дрались плечом к плечу. Сакс Ательстейн сражался, опершись спиной на стену, каждый удар его огромного топора валил наземь очередного смуглого противника. Подскочивший к нему Турлоф плавным движением уклонился от свистящего в воздухе лезвия и послал удар своего быстрого, словно кобра, датказианского топора прежде, чем сакс успел снова поднять свое тяжелое оружие. Ательстейн пошатнулся — острие топора Турлофа рассекло панцирь и скользнуло по ребрам Получив второй удар, он рухнул наземь, с его виска струей текла кровь.
Теперь только Свен преграждал Турлофу путь к Торфелю. Кельт пантерой метнулся к обороняющимся бойцам, но его опередили. Вождь чужаков поднырнул под меч Свена и ударом снизу вверх вбил лезвие своего меча в его живот. Турлоф и Торфель наконец оказались лицом к лицу друг с другом. Вожак викингов не был трусом, ему доставляла наслаждение кровавая сеча. Весело рассмеявшись, он нанес первый удар. Лицо кельта застыло в гримасе яростной злобы, она перекосила его губы, превратила глаза в две голубые молнии.
При первом же ударе меч Торфеля, напоровшись на топор кельта, разлетелся на куски. Викинг тигриным прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от кельта, и взмахнул рукой, пытаясь обломком оружия поразить противника в лицо. Тот дико захохотал, когда почувствовал, что острый клинок вспарывает ему щеку, и нанес удар слева. Викинг рухнул наземь, затем тяжело поднялся на колени, на ощупь отыскивая кинжал за поясом. Его глаза заволоклись мглой.
— Кончай! И будь ты проклят! — прохрипел он.
— Куда же делась твоя гордыня, и где осталось твое мужество? — спросил кельт. — Ты, который силой хотел овладеть ирландской принцессой… ты…
Ненависть вспыхнула в нем с прежней силой. Он взревел, словно раненый ягуар, острие его топора описало широкую дугу и вонзилось в плечо Торфеля, рассекая его тело на две части. Вторым ударом Турлоф отрубил викингу голову. С этим ужасным трофеем в руке кельт подошел к кровати, на которой покоилась Мойра О'Брайен. Священник осторожно поднял ей голову и поднес чашу с вином к бескровным устам. Ее затуманившиеся серые глаза безучастно смотрели на Турлофа. Вдруг далкасцу показалось, что Мойра узнала его и попыталась улыбнуться.
— Мойра, услада моего сердца, — сказал он скорбно. — Ты умираешь в чужом краю. Птицы с холмов Куллейна будут плакать по тебе, вереск напрасно будет ждать прикосновения твоих нежных ступней. Но ты не будешь забыта. За тебя прольется кровь под топорами, за тебя пойдут на дно корабли и кострами вспыхнут огромные города за толстыми стенами. А чтобы твой дух не уходил неуспокоенным, я дарю тебе это в залог будущей мести, — протянул он к ней руку с окровавленной головой викинга.
— Во имя Господа, сын мой! — охрипшим от ужаса голосом сказал священник. — Ты вершишь свои страшные дела пред ликом… Посмотри, она уже не дышит. Смилуйся, Господь, над ее душой, ведь она, хоть и посягнула на свою жизнь, ушла, как и жила, чистой и невинной.
Турлоф склонил голову и оперся углом лезвия топора на пол. Пламя бешенства, бушевавшее в нем, угасло, оставив глубокую печаль и ощущение ненужности всего происходящего. В зале воцарилась тишина, не слышно было стонов раненых — ножи смуглых воинов поработали на славу, те же из чужаков, что получили ранения, по-прежнему упорно молчали.
Оглянувшись, далкасец увидел, что все они, оставшиеся в живых, столпились у ног Черного Человека и замерли, вглядываясь в него немигающими глазами.
Священник читал молитву над мертвым телом девушки. Заднюю стену дома лизал огонь, но никто не обращал на это внимания. Вдруг из груды трупов поднялась, неуверенно пошатываясь, гигантская фигура Ательстейна, избежавшего каким-то чудом ножа чужаков. Он привалился к стене и ошарашено огляделся по сторонам. Из ран на груди и виске, там, где ирландский топор скользнул по черепу, текла кровь.
Турлоф подошел к нему.
— Во мне нет ненависти к тебе, сакс, — тихо сказал он. — Но кровь требует мести. Ты умрешь, Ательстейн.
Сакс молча смотрел на него. Его большие серые глаза были серьезными, но страха в них не было. Он тоже был варваром, язычником, в гораздо большей степени, чем христианином, и знал неумолимые законы кровной мести. Турлоф замахнулся топором, но священник бросился к нему, протягивая худые руки.
— Прекрати! Во имя Господа нашего, я запрещаю тебе делать это! О Боже, неужели мало крови уже пролилось в эту страшную ночь! Оставь его или ты будешь проклят вовеки, его жизнь теперь в руках всемилостивейшего Бога.
Турлоф опустил топор.
— Он твой. Не потому, что я испугался твоих заклинаний и не ради твоего Бога, а из-за того, что ты вел себя, как должно, и сделал все, что мог, для Мойры.
Он повернулся, почувствовав, что кто-то дотронулся до его плеча. Вождь чужаков смотрел на него своими широко раскрытыми немигающими глазами.
— Кто ты? — спросил равнодушно кельт. Ответ мало его интересовал, он чувствовал только безмерную усталость.
— Я Брогар, вождь пиктов, о друг Черного Человека.
— Почему ты так меня называешь?
— Он плыл на носу твоей лодки и вел тебя сквозь дождь и снег. Он спас тебе жизнь, сломав меч викинга.
Турлоф посмотрел на статую. Только ли случайностью объясняется то, что произошло с мечом Тостига?
— Кто же он такой? — спросил кельт.
— Он — единственное божество, которое у нас осталось, — с печалью в голосе сказал Брогар. — Это статуя нашего великого короля Брана Мак Морна. Много лет назад он объединил разрозненные племена пиктов в могучий народ, преградивший путь римским легионам. С тех пор прошли века. Еще при жизни великого Брана его первый советник, могущественный маг Гонар изваял эту статую. Когда король погиб, его дух вселился в нее. Сейчас Черный Человек наш бог. Да, мы владели когда-то этой землей: до того, как на ней появились кельты, бритты и римляне, все эти острова были нашими. Мы обрабатывали землю орудиями труда из камня, одевались в шкуры диких зверей, но были счастливы. Затем пришли кельты и оттеснили нас на север. Но мы еще были сильны. Рим сломал сопротивление бриттов и обрушился на нас. Вот тогда-то и появился среди нас Бран Мак Морн — потомок Брула Копейщика, соратника и друга Кулла, властвовавшего над Валузией за много тысяч лет до того, как Атлантида погрузилась в кипящие воды. Бран стал королем Каледонии. Он разбил наголову железные легионы Рима, и им пришлось искать спасения за Стеной.
Но Бран пал в жестоком сражении, и это погубило наш народ. Его единство было подточено межплеменной рознью, и когда шотландец Кеннет Мак Альпин разгромил королевство Гэллоуэй, остатки пиктской империи растаяли, как снег на склонах гор. Теперь мы живем, словно волки, на заброшенных островках, прячемся в горах и среди туманных холмов. Наш народ гибнет. Мы уходим. Но Черный Человек жив — дух великого короля Брана Мак Морна вечно будет жить в этой статуе.
Турлоф безразлично, словно во сне, смотрел, как пикт, очень похожий на того, в мертвых объятиях которого он впервые увидел Черного Человека, осторожно снимал статую со стола. Руки старца походили на сухие ветки дерева, сухая, словно у мумии, кожа плотно обтягивала череп, ноги тряслись, но он легко поднял изваяние. Турлоф вспомнил, с каким трудом тащили статую здоровяки-викинги.
— Только друг может без вреда для себя прикоснуться к Черному Человеку, — тихо сказал Брогар, словно читая в мыслях кельта. — Мы знали, что ты наш друг, потому что Он плыл в твоей лодке и ничего плохого тебе не сделал.
— А вы откуда об этом знаете?
— Этот старец, — показал Брогар на седобородого пикта, — верховный жрец Черного Человека. Дух Брана Мак Морна посещает его во сне. Младший жрец и его люди украли статую и отправились в лодке в открытое море. Верховный жрец легко отыскал их. Более того, его душа, покинув погруженное в сон тело, соединилась с душой великого Мак Морна, и он увидел гнавшихся за лодкой викингов, стычку и резню на Острове Мечей. Он увидел и тебя, когда ты нашел Черного Человека, и понял, что король рад встрече с тобой. Да сгинут враги Мак Морна! Но друзьям его пусть сопутствует удача во всем.
Турлоф почувствовал на лице тепло от разгоравшегося пламени. Мерцающие отблески пробегали по телу покачивавшегося в руках жрецов Черного Человека, казалось, что оно оживает. Неужели и в самом деле этот холодный камень несет в себе душу давно умершего человека? Брин Мак Морн беззаветно любил свой народ и люто ненавидел его врагов. Можно ли такую любовь и такую ненависть вдохнуть в камень, чтобы она пережила века?
Турлоф взял на руки маленькое тело девушки и вынес его из охваченного пламенем здания. В заливе стояли на якоре пять длинных открытых лодок. Среди догорающих головешек костра лежали окровавленные трупы викингов.
— Как вы сумели подкрасться к ним незамеченными? — спросил Турлоф. — И откуда приплыли в таких лодках?
— Для того, кто живет украдкой, это несложно, — ответил пикт. — К тому же они были пьяны. Мы приплыли за Черным Человеком с Острова Алтаря — он лежит там, у берегов Шотландии. Это оттуда Грок выкрал статую.
Турлоф не знал острова с таким названием, но с уважением подумал об отваге людей, которые в таких утлых суденышках осмелились выйти в открытое море. Он вспомнил о своей лодке и попросил Брогара послать за ней своих людей. Ожидая, пока они ее пригонят, он наблюдал за священником, перевязывающим раненых пиктов. Те стоически принимали его помощь, не отзываясь ни стоном, ни жестом. Рыбацкая лодка, гонимая ветром, показалась из-за мыса точно в тот момент, когда первые лучи утренней зари упали на воду. Пикты рассаживались по своим лодкам, убитых и раненых они забирали с собой. Турлоф шагнул в свою лодку и осторожно положил в нее свою печальную ношу.
— Пусть упокоится в своей земле, — сказал он хмуро. — Не хочу оставлять ее на этом чужом холодном острове. А ты, Брогар, куда направишься?
— Мы отвезем Черного Человека на его остров, к его алтарю, — ответил пикт. — Он благодарит тебя нашими устами. Теперь нас связывают узы крови, и мы, быть может, снова придем тебе на помощь, если потребуется, как и Брин Мак Морн, великий король пиктов, придет к своему народу, когда настанет день.
— А ты, святой отец, поплывешь со мной?
Священник покачал головой и показал на Ательстейна. Раненый сакс лежал на разостланных на снегу шкурах.
— Я останусь здесь, чтобы приглядывать за ним.
Турлоф осмотрелся по сторонам. Стены длинного дома рухнули, превратившись в кучу пытающих бревен. Люди Брогара подожгли также склады и драккар. Дым пожара застилал небо.
— Ты замерзнешь здесь или умрешь с голоду. Плыви лучше со мной.
— Я сумею добыть пропитание для нас обоих. Не тревожься обо мне, сын мой.
— Он язычник и пират.
— Это неважно. Он человек — творение Бога. Я не могу бросить его здесь на верную смерть.
— Что ж, пусть будет по-твоему.
Турлоф стал готовиться к отплытию. Лодки пиктов уже огибали мыс, и он отчетливо слышал скрип их уключин. Пикты не оглядывались, сосредоточенно работая веслами. Далказианин посмотрел на коченеющие трупы, лежащие на берегу, на груду головешек, возвышавшуюся на том месте, где была усадьба, на тлеющие останки драккара. В утреннем свете бледный и худой священник казался существом не от мира сего, святым, как их рисуют в манускриптах. На его изрезанном морщинами лице отражалась печаль, выражавшая нечто большее, чем просто человеческое чувство.
— Смотри! — крикнул он вдруг, показывая на море. — Океан весь в крови. Видишь, она плывет под солнцем. О воин, кровь, пролитая тобой во гневе, даже океан окрасила в этот багровый цвет. Сможешь ли ты пройти через это?
— Я приплыл сюда сквозь снег и дождь, — недоуменно сказал Турлоф. Как добрался сюда, так доберусь и обратно.
Священник покачал головой.
— Не об этом речь. Твои руки по локоть в крови, ты бредешь по колено в алой кровавой воде, но твоя ли вина в этом? О Господи, когда же кончится это кровопролитие?
Легкий бриз шевельнул парусом лодки. Турлоф Дабх О'Брайен плыл на запад, словно призрак, преследуемый восходящим солнцем. Священник смотрел ему вслед, приложив руку к усталому лбу, до тех пор, пока лодка не превратилась в маленькую точку на голубом полотне океана.
Боги Бэл-Сагота
1
Молния ослепила Турлофа О'Брайена, он поскользнулся в луже крови и чуть было не свалился на качающуюся палубу. Раскаты грома заглушали звон стали, и сквозь рев волн и ветра с трудом пробивались стоны умирающих. Молнии то и дело выхватывали из темноты кровавые пятна, валявшиеся повсюду трупы, огромные рогатые силуэты вопящих и бешено машущих мечами морских дьяволов да гигантскую драконью голову на носу драккара.
Схватка была скоротечной и смертоносной. Вновь сверкнула молния, Турлоф увидел перед собой искаженную дикой яростью бородатую харю, и его топор, описав короткую дугу, разрубил ее аж до подбородка. В абсолютном мраке, воцарившемся потом, внезапный удар сшиб шлем с его головы. Кельт ударил вслепую, услышал вопль и почувствовал, что острие топора вязнет в чьем-то теле. Снова вспыхнул огонь в разгневанных небесах, осветив кольцо окружавших его стальной стеной пиратов.
Опираясь спиной на грот-мачту, Турлоф рубил и отбивал удары, пока среди безумия битвы не загремел чей-то могучий бас. Кельту показалось, что он видит некий гигантский, странным образом знакомый силуэт, но все тут же скрылось в пронизанном золотыми искрами мраке.
Сознание медленно возвращалось к Турлофу. Палуба то ускользала из-под его бессильно распластавшегося тела, то стрелой взмывала вверх. Затем он ощутил тупую боль в затылке и попытался поднять руку, но сразу понял, что связан по рукам и ногам — нельзя сказать, что подобная ситуация была совершенно ему не знакома. В глазах посветлело, и ему стало ясно, что он привязан к центральной мачте драккара. Однако он никак не мог взять в толк, с какой стати пираты его пощадили. Если они его знали, то тогда знали и то, что он изгой, отвергнутый своим кланом, и никто не станет платить за него выкуп, даже если ему будут грозить адские муки.
Ветер стих, но разбушевавшееся море швыряло корабль, словно щепку, с гребня очередной волны в пропасть и снова подбрасывало к небесам. Круглая луна, выглядывавшая сквозь изодранные в клочья тучи, заливала серебряным светом гигантские вспененные валы. Турлофу, родившемуся на диком западном побережье, было понятно, что драккар поврежден. Это чувствовалось по тому, как он плыл, глубоко зарывшись в воду, как кренился под напором волн. Что ж, бушующие в южных морях штормы достаточно сильны, чтобы справиться даже с таким крепким сооружением, как ладья викингов.
Этот же шторм сорвал с курса и унес далеко на юг купеческий корабль, на котором Турлоф плыл пассажиром. Дни и ночи сливались в единый ревущий хаос, когда корабль, словно подбитая птица, пытался выскользнуть из его когтей. И тут в рычании грома и треске молний из темноты вынырнула голова дракона, за ней появился и навис над низкой палубой нос пиратской ладьи, и в борта обреченного купца впились абордажные крюки. Эти викинги подобны волкам, в их сердцах горит нечеловеческая жажда крови. Не обращая внимания на бушующую стихию, они с воем бросились на абордаж и потешились досыта, забыв о том, что небо обратило свой гнев против людей и каждый удар волны может отправить на дно оба корабля, — настоящие дети моря, ярость которого эхом отзывалась в их душах. Боя по сути не было, была резня: Турлоф оказался единственным, способным держать оружие, на купеческом корабле. И вот теперь кельт силился вспомнить, кого же он успел заметить за секунду до того, как потерял сознание. Кто…
— Приветствую тебя, далкасец. Немало времени утекло с момента последней нашей встречи.
Турлоф поднял голову и посмотрел на человека, что стоял над ним, широко расставив ноги, чтобы удержать равновесие на кренящейся палубе. Могучая фигура возвышалась, подобно скале, а ведь в нем самом было добрых шесть футов росту. Ноги великана походили на колонны, а руки — на ветви дуба. Взлохмаченная борода имела тот же оттенок, что и массивные браслеты на предплечьях, чешуйчатый панцирь плотно облегал торс, а рогатый шлем надежно защищал голову. В его холодных серых глазах не было гнева, они с нерушимым спокойствием вглядывались в Турлофа.
— Ательстейн, сакс!
— Да, это я. Когда мы встретились с тобой в последний раз, ты оставил мне на память вот это, — великан показал рукой на узкий белый шрам, стягивавший висок и щеку. — Судьбе, наверное, нравится сталкивать нас лбами в такие безумные ночи. Впервые наши с тобой дорожки схлестнулись тогда, когда ты громил усадьбу Торфеля. Там я свалился под ударом твоего топора, и ты спас меня от лап пиктов Брогара — единственного из всех, кто был с Торфелем. Сегодня я вернул тебе долг.
Ательстейн прикоснулся к рукояти огромного двуручного меча, висевшего за спиной. Турлоф выругался.
— Зря ругаешься, — сказал грустно Ательстейн. — Я мог бы снести тебе голову в этой свалке, но направил меч плашмя, хоть и ударил обеими руками, поскольку знаю, что у вас, ирландцев, крепкие черепа. Лодброг и его люди хотели отправить тебя следом за прочими, но я упросил их этого не делать. Викинги согласились, но потребовали, чтобы я привязал тебя к мачте. Им уже приходилось с тобой встречаться.
— Где мы?
— Лучше не спрашивай. Шторм затащил нас неведомо куда. Мы собирались навестить побережье Испании, а тут случайно подвернулся твой корабль, не могли же мы упустить оказию, хотя добыча оказалась не слишком-то богатой. Теперь плывем, а куда — понятия никто не имеет. Рулевое весло сломано, в днище течь. Того и гляди, на самый край света занесет. Поклянись, что присоединишься к нам, и я сниму веревки.
— Присоединиться к морским дьяволам?! — рявкнул Турлоф. — Да я лучше пойду с кораблем на дно и навсегда успокоюсь под зелеными волнами, привязанный к этой мачте. Жаль только, что не могу послать еще пару-тройку проклятых волков вслед за теми, что уже томятся в чистилище после стычки со мною.
— Ладно, ладно! — снисходительно бросил Ательстейн. — Тебе надо поесть… вот… сейчас я развяжу руки. Давай, подкрепись немного.
Турлоф опустил голову и впился зубами в огромный окорок. Сакс понаблюдал за ним пару минут, затем повернулся и ушел.
«Странный он человек, этот сакс, — подумал далкасец. — Ходит в стае северных волков и в бою страшен, но вот есть же в нем некая добросердечность, чего у викингов днем с огнем не сыщешь».
Корабль летел сквозь ночь, и Ательстейн, вернувшийся с кубком пенистого пива, заметил, что тучи снова сгущаются, скрывая во мраке кипящую поверхность океана. Он снова ушел, оставив руки кельта свободными, но тому все равно не удалось бы высвободиться — тело оставалось накрепко привязанным к мачте. Пираты не обращали внимания на пленника — все их силы были отданы единственной цели: удержать на плаву отяжелевшую ладью.
Прошло немного времени, и Турлофу вдруг показалось, что сквозь шум волн до него доносится неясный грохот. Он все усиливался, и его наконец-то уловили и менее чувствительные уши пиратов. В ту же секунду драккар, словно пришпоренный скакун, рванулся вперед. Осветившиеся утренней зарей тучи расступились внезапно, словно по команде, и прямо перед носом ладьи выросла белая полоса прибоя. Турлоф видел, как метался по палубе Лодброг, размахивая кулаками и выкрикивая приказы, но это уже ничего не могло изменить — корабль, подхваченный течением, мчался навстречу гибели. К мачте подскочил Ательстейн.
— Шансов на спасение почти нет, — прохрипел он, разрезая веревки, — но я хочу, чтобы у всех нас они были равными…
Турлоф, наконец-то свободный, вскочил на ноги.
— Где мой топор?
— Там, в стояке. Но, парень, во имя Тора, — удивился сакс, — зачем тебе дополнительная тяжесть?
Далказианин схватил свое оружие и, когда прикоснулся к знакомой узкой, изящно выгнутой рукояти, почувствовал, как растекается по жилам, подобно вину, уверенность в себе. Топор был частью его тела, словно правая рука. Если суждено умереть, он должен быть с оружием до конца. Турлоф поспешно заткнул топор за пояс — доспехов на себе он, очнувшись, уже не нашел.
— В этих водах полно акул, — сообщил Ательстейн, готовясь стащить панцирь. — Если придется плыть…
В это мгновение драккар врезался в рифы. Его мачты рухнули, а корпус раскололся, точно орех. Драконья голова вместе с обломками носа взлетела высоко вверх, и люди кубарем покатились по накренившейся палубе в воду. Несколько секунд корабль оставался в шатком равновесии, дрожа, словно живое существо, затем соскользнул с рифа и пошел на дно, взметнув в воздух тучу брызг.
Гигантский прыжок перенес Турлофа на безопасное расстояние. Вынырнув на поверхность, он долго боролся с волнами, пока не наткнулся на вырванный из корпуса кусок обшивки, выброшенный из пучины рядом с ним. Когда он заползал на спасительные доски, что-то тяжелое ударило его снизу и вновь пошло на дно. Кельт сунул руку в воду, схватил тонущего за пояс и втащил на свой импровизированный плот. Лишь сделав это, он узнал Ательстейна, все еще в панцире — сакс так и не успел его сбросить. Великан, видимо, еще при падении в воду потерял сознание и лежал теперь на плоту с бессильно свисающими в воду руками.
Путь сквозь полосу прибоя остался в памяти Турлофа сплошным кошмаром. Волны пытались разбить их жалкий плот, то затаскивая его под воду, то выстреливая им в небеса. Далказианин ничего не мог поделать, все, что ему оставалось, это держаться крепче и верить в свою звезду. И он держался, вцепившись одной рукой в пояс сакса, второй — в край крошечного плота. Когда силы были уже на исходе, плот накрыла волна, затем еще одна, и вдруг все кончилось: каким то чудом их выбросило в относительно спокойные воды. И тут же Турлоф заметил узкий треугольный плавник, рассекавший поверхность моря в ярде от них. Плавник двигался в их сторону. Далказианин выхватил топор из-за пояса и изо всей силы ударил им по воде. Она тотчас окрасилась в алый цвет, и плот закачался под напором наплывавших отовсюду гибких тел. Акулы набросились на своего раненого собрата, а Турлоф, пользуясь моментом, направил утлый плот к берегу и работал бешено руками до тех пор, пока не нащупал ногами дно. Кельт с трудом добрел до берега, волоча за собой так и не пришедшего в сознание сакса. И тут, исчерпав до дна весь запас своих сил, Турлоф О'Брайен свалился на землю и мгновенно уснул.
2
Турлоф спал недолго. Едва солнце показалось над горизонтом, он проснулся, чувствуя себя свежим и отдохнувшим, словно после ночи, проведенной в постели, встал и огляделся по сторонам. Широкая белая полоса песка плавно возносилась от поверхности воды до колышущегося под ветром шатра из крон огромных деревьев. Между деревьями ничего не росло, но их стволы стояли настолько близко друг к другу, что взгляд не мог пробраться в глубину леса. Ательстейн возвышался поодаль на выползшем из моря языке песка. Опираясь на свой огромный меч, он уныло смотрел в сторону скал. Тут и там валялись выброшенные прибоем на берег тела.
И тут из уст Турлофа вырвался возглас удовлетворения. Чуть ли не у самых его ног лежал труп викинга в полном вооружении, со шлемом и кольчугой, которые несчастный, видимо, не успел сбросить, покидая корабль. Кельт узнал свои доспехи, даже легкий щит, притороченный к спине утопленника, принадлежал ему.
Он слегка удивился тому, что доспехи полностью достались одному человеку, но тут же, не мешкая, начал стаскивать их с трупа. С удовольствием облачась в черную кольчугу и возложив на голову шлем, он направился к Ательстейну. Его глаза грозно сверкали. Сакс, услышав шаги, повернулся к нему.
— Приветствую тебя, кельт, — произнес он. — Мы с тобой, похоже, единственные, кому удалось уцелеть. Алчное море поглотило всех. Клянусь Тором, я обязан тебе жизнью! В этом панцире, получив релингом по голове, я, наверняка, послужил бы поживой для акул, если бы не ты. Все это кажется мне сейчас кошмарным сном.
— Ты спас мне жизнь, — рявкнул кельт. — Я ответил тебе тем же. Долги уплачены, счет равный, поэтому доставай свой меч и покончим с этим!
Ательстейн посмотрел на него удивленно.
— Хочешь драться со мной? Но почему?..
— Я ненавижу вас больше, чем самого Сатану! — взревел далкасец, и в его глазах загорелся безумный огонек. — Вы уже пять сотен лет угнетаете мой народ! Вопли тысяч и тысяч несчастных девушек днем и ночью терзают мои уши! Я не успокоюсь, пока на севере не останется ни единой волчьей груди, в которую я мог бы врубиться своим топором.
— Но я же не викинг, — ответил ошарашенный великан.
— Тем хуже для тебя, предатель! — неистовствовал кельт. — Защищайся, если не хочешь, чтобы я тебя зарубил, как беспомощного цыпленка!
— Я не хотел этого, — проворчал Ательстейн, поднимая широкий клинок. Его серые глаза сузились, но в них не было страха. — Правы те, которые говорят, что ты сумасшедший.
Больше слов не требовалось. Воины готовились к смертельной схватке. Кельт, напружинившись, словно пантера, медленно крался к противнику. Его глаза сверкали. Сакс ждал нападения, широко расставив ноги и держа меч двумя руками высоко над головой. Топор и щит Турлофа против огромного меча Ательстейна — первый же удар мог стать решающим в поединке. Понимая это, они осторожно, словно лесные бестии, разыгрывали смертоносный дебют. И вдруг…
В ту секунду, когда мышцы Турлофа напряглись перед прыжком, пронзительный вопль разорвал тишину. Оба противника вздрогнули и отступили на шаг назад. Откуда-то из чащи леса докатился до них нечеловеческий, ужасающий рев. Писклявый, но вместе с тем очень громкий, он возносился выше и выше по тембру, пока не превратился в некий скрежещущий стрекот, похожий на ликующий хохот демона или вой оборотня, настигающего свою жертву.
— Во имя Тора! — прохрипел сакс, опуская меч. — Что это было?
Турлоф покачал головой. Этот вой даже его, человека, обладавшего стальными нервами, заставил содрогнуться.
— Какое-то лесное чудовище. Мы на неведомом острове, вокруг неведомое море. Кто знает, быть может, это сам Сатана, а там — врата ада.
Ательстейн чувствовал себя весьма неуверенно. Хотя он не был христианином и у него хватало хлопот с демонами своей собственной религии, чужие от этого не становились ему менее страшными.
— Ну что ж, — предложил он, — отложим выяснение отношений до тех пор, пока не разберемся, что там происходит. Два клинка все же больше, чем один, с кем бы там ни пришлось иметь дело, с демоном или человеком…
В их уши вновь вонзился дикий вопль. На этот раз кричал человек, и в голосе его было столько ужаса и отчаяния, что в жилах стыла кровь. Одновременно с этим они услышали топот и хруст веток — чье-то огромное, тяжелое тело продиралось сквозь заросли.
Они повернулись к лесу. Из полумрака, словно белый лист, несомый ветром, вылетела почти нагая девушка. Ее золотистые волосы языками пламени метались за спиной, белые плечи сияли в утреннем свете, а выпученные глаза были полны безумного ужаса. А за нею… Даже у Турлофа вздыбились на голове волосы. То, что гналось за девушкой, не было ни человеком, ни зверем. Оно напоминало немного птицу, но подобных «пичуг— уже многие века не носила земля. Чудовище вздымалось горой на двенадцать футов, а на его громадной, отдаленно похожей на лошадиную, морде злобно горели красные глаза и торчал гигантский, круто изогнутый книзу клюв. Шея монстра, выгнутая дугою, была толще мужского бедра, а могучие костистые лапы могли бы сцапать беглянку, как орел воробышка.
Вот и все, что успел заметить Турлоф, прыгнувший навстречу монстру, когда несчастная девушка с воплем отчаяния упала на песок. Бестия нависла над кельтом, ее страшный клюв обрушился на него, выщербив подставленный щит. Турлоф покачнулся, но тут же взмахнул топором. Твердые перья спружинили, и тяжелое лезвие скользнуло по ним, не причинив чудовищу вреда.
Вновь мелькнул в воздухе грозный клюв, и лишь быстрая реакция далкасца спасла ему жизнь. Подбежавший в этот момент сакс изо всех сил ударил чудовище мечом. Длинный тяжелый клинок отсек одну из похожих на бревна лап ниже коленного сочленения, и бестия с мерзким скрежетом рухнула набок, трепыхая короткими, сильными крыльями.
Турлоф подскочил к ней вплотную и вогнал меньшее острие топора между багровыми глазищами. Гигантская птица лягнула воздух ногами, содрогнулась в конвульсиях и испустила дух.
— Клянусь кровью Тора! — воинственный пыл горел еще в серых глазах Ательстейна. — Мы и в самом деле забрались на край света…
— Следи за лесом, как бы другой такой же не выскочил, — бросил ему кельт и повернулся к беглянке.
Та с трудом поднялась на ноги и стояла теперь, всматриваясь в них расширенными от изумления глазами. Это была прекрасная юная девушка высокая, стройная, вся ее одежда состояла из лоскутка шелка, небрежно повязанного вокруг бедер. Ее кожа была, к немалому удивлению обоих воинов, белоснежной, глаза — серыми, а рассыпавшиеся по плечам волосы имели цвет чистого золота. Она заговорила на языке викингов, слегка запинаясь — так обычно говорят на языке, которым давно не пользовались.
— Вы… Кто вы такие? Откуда? И как попали на Остров Богов?
— Кровь Тора! — воскликнул сакс. — Она из наших!
— Ваших, — поправил кельт. Даже в эту минуту он помнил о своей ненависти к северянам. Девушка во все глаза смотрела на них.
— Мир, наверное, сильно изменился с тех пор, как я его покинула, сказала она наконец. — Иначе как мог бы волк охотиться рядом с диким быком? По твоей шевелюре я вижу, что ты кельт, а у тебя, великан, акцент сакса.
— Оба мы изгои, — пояснил далкасец. — Видишь трупы на песке? Это команда драккара, шторм загнал нас в эти гиблые места. Этого воина зовут Ательстейн, он родом из Уэссекса и плавал с викингами, я же был его пленником. Мое имя Турлоф Даб, когда-то я принадлежал к клану О'Брайенов. А кто ты и что это за остров?
— Это древнейшая страна мира, — ответила девушка. — Рим, Египет и Китай — младенцы по сравнению с нею. А меня зовут Брунгильда, я дочь Рольва Торфинссона и еще несколько дней назад была здесь королевой.
Турлоф неуверенно посмотрел на Ательстейна. Все это звучало, как сказка.
— После того, что мы тут увидели, — пробурчал великан, — я готов поверить чему угодно. Так ты и в самом деле похищенное дитя Рольва Торфинссона?
— Да! — ответила девушка. — Это меня похитил Тостиг Безумный, когда напал на Оркадские острова и превратил в пепел усадьбу Рольва Торфинссона, пользуясь его отсутствием…
— А потом исчез бесследно, — перебил ее Ательстейн. — Он и в самом деле был безумен. Я плавал с ним много лет назад, зеленым еще совсем молокососом.
— Это-то его безумие и забросило меня сюда, — сказала Брунгильда. После того, как он прошелся огнем и мечом по берегам Англии, пламя безумия, сжигавшее его мозг, погнало его в никому не ведомые южные моря. Он плыл и плыл на юг, пока дикие волки, которыми он командовал, не взбунтовались. А затем шторм разбил корабль о скалы этого острова. Тостиг и все остальные погибли, а я вцепилась в обломок обшивки, и море, по капризу богов, выбросило меня, полуживую, на берег. Мне было тогда пятнадцать весен, и случилось это десять лет назад. Здесь живут странные люди, — помолчав, добавила она. — У них коричневая кожа, и они сведущи в сокровенных тайнах магии. Когда они нашли меня, лежащей без сознания на песке, то очень удивились — до тех пор им не приходилось видеть белокожих людей. Их жрецы тут же заявили, что я богиня, посланная им морем. Жрецы поселили меня в храме и поклонялись мне наравне с иными богами. Их верховный жрец, старец Готан — да будет проклято его имя! — научил меня многому, страшному и необычному. Я очень быстро усвоила их язык и многие секреты жрецов, а когда выросла и превратилась в женщину, почувствовала, что этого мне мало. Я считала недостойным дочери короля морей смиренно сидеть в святилище и принимать дары цветами и овощами, а иногда и человеческими жертвами.
Она прервала на секунду свой рассказ. Ее глаза блестели, и она действительно походила теперь на воительницу, какой хотела казаться.
— Ну что ж, — продолжала она, — нашелся человек, который влюбился в меня: Котар, молодой вождь. Мы сговорились с ним и сбросили в конце концов ярмо старца Готана. Это было ужасное время, время заговоров и контрзаговоров, интриг, восстаний, мятежей и кровавой резни. Мужчины и женщины гибли, как мухи, по улицам Бэл-Сагота рекою текла кровь. Победили мы: Котар и я! Династия Ангар прекратила свое существование, и в одну прекрасную ночь, кровавую и безумную, я, королева и богиня, взошла на трон на древнем Острове Богов!
Она выпрямилась, ее лицо сияло от гордости, грудь вздымалась и опадала. Турлоф почувствовал восхищение и отвращение одновременно. Ему доводилось видеть, как возносятся на вершины власти, видел он также, как падают с них в бездну, и всеми фибрами души ощущал плывущую отовсюду кровь, неким внутренним зрением постигал жестокость и измены, поражаясь первобытной беспомощности этой женщины-ребенка.
— Если ты была королевой, — сказал он, — то почему тебя в твоем собственном королевстве гоняет по лесу чудовище?
Брунгильда прикусила губу, и на ее щеках загорелся румянец гнева.
— А что губит женщину, кем бы она ни была? Я доверилась мужчине. Это был Котар, мой возлюбленный, с которым я делила власть. Он предал меня. Когда я вознесла его до себя и готова была даже уступить место рядом на троне, то узнала, что он изменяет мне с иной женщиной. Я убила обоих.
— Ты настоящая Брунгильда, — улыбнулся холодно Турлоф. — И что случилось потом?
— Народ любил Котара. Готан беспрестанно подзуживал горожан. Величайшей моей ошибкой было то, что я оставила в живых проклятого старца, не убила его сразу. Итак, Готан восстал против меня, как и я когда-то против него. Верные ему воины вырезали моих гвардейцев и схватили меня, но не решились отправить на тот свет. Я была богиней для них, и Готан боялся, что народ одумается и вернет мне корону, поэтому той же ночью приказал отвести меня в запретную часть лагуны. Жрецы привезли меня сюда на челне и, нагую и безоружную, оставили на милость божества.
— Этого… не так ли? — Ательстейн показал на труп чудовища у своих ног. Брунгильда вздрогнула.
— Много веков назад на острове жило много подобных тварей. Так говорят легенды. Они нападали на жителей Бэл-Сагота и пожирали их сотнями. В конце концов, однако, их истребили в центральной части острова, а на этой стороне лагуны они сами вымерли — все, кроме одной, жившей тут уже многие сотни лет. В прежние времена с нею пытались покончить, посылали целые отряды воинов, но эта тварь была самой огромной из всех дьявольских птиц и убивала каждого, кто осмеливался стать на ее пути. Тогда жрецы провозгласили ее богом и оставили ей эту часть острова. Здесь не бывает людей, кроме тех, которых приносят в жертву. Чудовище не могло проникнуть в заселенную людьми часть острова, потому что воды лагуны кишат акулами — они разорвали бы на куски даже это страшилище, посмей оно сунуться в воду. Некоторое время я укрывалась среди деревьев, но тварь в конце концов меня выследила. Остальное вам известно. Я обязана вам жизнью. Что вы собираетесь теперь делать?
Ательстейн посмотрел на Турлофа, тот пожал плечами.
— А что нам остается? Сдохнем с голоду в этом лесу.
— Послушайте, что я вам скажу, — сказал девушка и голос ее зазвенел торжеством, а глаза вспыхнули. Среди людей Бэл-Сагота бытует поверье, что пробьет час — и из моря выйдут железные люди, и тогда город Бэл-Сагот падет. Вы, в своих кольчугах и шлемах, им, никогда не видевшим доспехов, воистину покажетесь железными людьми. Вы убили Горт-голку, их птичье божество… вы вышли из моря, как и я… они будут смотреть на вас, как на богов. Идите же со мной и помогите мне вернуть мое королевство. Прекрасные одеяния, великолепные дворцы, юные девушки — все будет вашим!
Даже столь радужные перспективы не соблазнили бы Турлофа, хотя щедрость предложения произвела на него впечатление. Однако он не прочь был взглянуть на необыкновенный город, о котором говорила Брунгильда, а мысль о двух воинах и девушке, отвоевывающих королевство, показалась ему забавной.
— Я согласен, — сказал он. — А ты, Ательстейн?
— Мое брюхо пусто, — ответил великан. — Покажите мне жратву, и я прорублю к ней дорогу через любые орды жрецов и воинов.
— Веди нас в город, — повернулся далкасец к Брунгильде.
— Вперед! — крикнула она, вознося в упоении белые руки. — Дрожите, Готан, Ска и Гелка! Я верну корону, которую вы вырвали из моих рук, и на этот раз никому из вас пощады не будет! Я сброшу Готана с крепостной башни, и пусть земля содрогнется от воя его демонов! Увидим, справится ли бог Гол-горот с мечом, отрубившим ногу Горт-голке. Отрежьте голову монстру, чтобы люди видели, что вы победили бога-птицу, и следуйте за мной! Солнце высоко, а я уже сегодня ночью хочу спать в своем дворце.
Троица компаньонов углубилась в тень густого леса. Сквозь ветви деревьев, сплетавшиеся высоко над их головами, сочился таинственный мерцающий свет.
Через некоторое время тип растительности изменился. Деревья стали ниже и тоньше, с их ветвей тут и там свисали сочные плоды. Брунгильда показала воинам те из них, что были съедобными, и спутники ее на ходу подкрепились. Турлофу этого оказалось вполне достаточно, Ательстейн же, хотя съел огромное количество плодов, так и не смог утолить голод. Он привык к более солидной пище, и даже викингов, славившихся умением много и часто есть, поражала способность великана в считанные минуты поглощать огромные количества мяса и пива.
— Посмотрите! — громко воскликнула Брунгильда, протягивая руку. — Это башни Бэл-Сагота!
Воины, приглядевшись, заметили между деревьями белое, мглистое и, судя по всему, весьма отдаленное сияние. Казалось, высоко в небесах висели крепостные стены, окруженные со всех сторон пушистыми облаками. Это зрелище поразило до глубины души склонного к мистике кельта, и даже Ательстейн притих, словно и на него подействовали языческая красота и загадочность этой картины.
Они шли дальше лесом. Город то скрывался из глаз, когда его заслоняли кроны деревьев, то появлялся вновь, все такой же далекий и загадочный. В конце концов, они вышли на опушку леса, плавно переходившую в берег широкой голубой лагуны. Только теперь они смогли оценить всю красоту пейзажа. На другом берегу склон возносился несколькими правильными, похожими на застывшие волны, складками к подножию стоявших поодаль холмов. Террасы были покрыты густой травой, кое-где шумели небольшие рощицы, на горизонте темнело кольцо леса, опоясывавшее, по словам Брунгильды, весь остров. А среди молчаливых холмов дремал древний город Бэл-Сагот. На фоне утреннего неба четко вырисовывались его белые стены и сапфировые башни.
— Разве за такое королевство не стоит сразиться? — звонко воскликнула Брунгильда. — Поспешим же! Нужно связать из тех вон сухих деревьев плот. Без него нам не переплыть лагуну, в ней полно акул.
В тот же миг высокая трава на противоположном берегу зашевелилась, и из нее высунулась голова нагого бронзовокожего мужчины. Он несколько мгновений вглядывался в них расширенными от изумления глазами, а когда Ательстейн громко рявкнул и взметнул вверх страшную голову Горт-голки, приглушенно вскрикнул и, словно напуганная до смерти антилопа, бросился бежать.
— Это раб, которого оставил тут Готан, чтобы помешать мне, если я попытаюсь переплыть лагуну, — сказал Брунгильда с гневным удовлетворением. — Пусть бежит в город и расскажет всем, что тут видел. Но нам придется поспешить, иначе Готан успеет преградить нам путь.
Турлоф и Ательстейн тут же взялись за работу. На земле поблизости валялось немало деревьев, воины очистили их от веток и связали длинными лианами. Вскоре плот, неказистый на вид, но достаточно прочный, вполне способный выдержать их тяжесть, был готов. Брунгильда вздохнула с облегчением, когда они выскочили наконец на другой берег.
— Идем прямо в город, — сказала она. — Раб уже добрался до него, и за нами, наверняка, будут наблюдать со стен. Действовать смело — единственный путь к победе. Клянусь молотом Тора, я все отдала бы, чтобы увидеть рожу Готана в ту минуту, когда слуга донес ему, что Брунгильда возвращается, а с нею идут двое могучих воинов, несущих в руках голову того, кому она предназначена была в жертву.
— Почему ты не избавилась от этого Готана, когда была королевой? спросил Ательстейн.
Она покачала головой, и в глазах ее мелькнул страх.
— Легче сказать, чем сделать. Половина горожан его ненавидит, вторая стоит за него горою, и все его боятся. Старики рассказывают, что он уже тогда был старцем, когда они под стол пешком ходили. Народ верит, что он более бог, чем жрец, да и сама я видела, как он творил такое, что понять не под силу простому смертному. Я была марионеткой в его руках и коснулась лишь края его тайных знаний, но и от того, с чем я столкнулась, стыла кровь в жилах. Я видела странные тени, крадущиеся по ночам вдоль стен, а когда пробиралась ощупью черными подземными коридорами, слышала кошмарные звуки и ощущала запахи ужасных существ. А однажды я различила даже страшный вой где-то в глубине под холмом, на котором стоит Бэл-Сагот.
Брунгилъду охватила дрожь.
— Многим богам поклоняются в Бэл-Саготе, и самым грозным из них был Гол-горот, бог Тьмы, чья статуя многие века стояла в Храме Теней. Я, победив Готана, запретила поклоняться Гол-гороту и заставила жрецов чтить единственное божество — меня, дочь моря А-апу. Я приказала нескольким силачам взять тяжелые молоты и разбить статую бога Тьмы, но молоты разлетелись на куски при первых же ударах, тяжело поранив тех, кто поднял руку на бога, на статуе же не осталось ни одной царапины. Я вынуждена была отступиться от статуи, но приказала замуровать вход в Храм Теней. Когда к власти снова пришел Готан, скрывавшийся до поры до времени где-то в подземельях, вернулся и Гол-горот, сея страх и ужас. Статуи А-алы разбили, а ее жрецы с воем испустили дух на алтарях Черного Бога. Но теперь посмотрим, кто возьмет верх!
— Да, ты, несомненно, валькирия, — пробурчал Ательстейн. — Но трое против целого народа: соотношение не самое удачное, и еще надо учитывать, что все жители Бэл-Сагота — колдуны да ведьмы.
— Успокойся! — воскликнула Брунгильда презрительно. — Это верно, что среди них хватает чернокнижников, но, хотя люди эти покажутся вам странными, они столь же глупы и трусливы, как и любые другие. Когда Готан тащил меня, связанную, по улицам, они плевали мне в лицо. А вот теперь вы увидите, как они отшатнутся от Ска, нового короля, которого дал им Готан, едва увидят, что вновь восходит моя звезда. Действуйте смело, но осторожно.
Они шли по долгому пологому склону и постепенно приближались к возносящимся на невероятную высоту стенам. «Не иначе, языческие боги строили этот город», — думал Турлоф. Стены были похожи на мраморные, и в сравнении с их зубчатыми верхушками и стройными башнями меркли в памяти Рим, Дамаск и Византия. Широкая белая дорога вела из долины на площадь у ворот. Троица авантюристов ступила на нее, чувствуя на себе сосредоточенные взоры сотен укрывающихся где-то там, наверху, глаз. На стенах никого не было, город словно вымер, но пронизывающие взгляды чувствовались постоянно.
Они остановились у массивных ворот, выкованных, как показалось изумленным воинам, из чистого серебра.
— Королевская добыча, — проворчал Ательстейн. Его глаза блестели. — Эх, нам бы корабль да команду головорезов посвирепее…
— Ударьте в ворота и сразу же отступите — сверху могут что-нибудь сбросить, — приказала Брунгильда.
Грохот ирландского топора, обрушившегося на ворота, разбудил эхо среди отдаленных холмов. Все трое тотчас отошли на несколько шагов. Гигантские створки ворот растворились внутрь, и навстречу искателям приключений вышла группа высоких, бронзовокожих, стройных мужчин. Все они были нагими, лишь бедра их прикрывали богато изукрашенные повязки, да в шевелюрах колыхались роскошные яркие перья, на запястьях и лодыжках поблескивали золотые и серебряные браслеты, инкрустированные драгоценными камнями. Доспехов на них не было, но каждый держал в левой руке щит из твердого, до блеска отполированного дерева, обитого серебром. Вооружены они были копьями с узкими длинными наконечниками, все это выковано было из прекрасной стали. Судя по всему, эти люди больше полагались на свое воинское искусство и ловкость, чем на грубую силу.
Во главе процессии шли трое мужей. Одним из них был статный воин с ястребиными чертами лица, почти столь же высокий, как Ательстейн. На шее у него на тяжелой золотой цепи висел странного вида амулет, вырезанный из зеленого камня. Второй был молод и смотрел на гостей исподлобья. Его плечи покрывал переливавшийся всеми цветами радуги плащ из перьев попугаев. Третий из мужей не носил на себе ничего, кроме простой набедренной повязки, в руках его не было никакого оружия. Он был стар, очень высок и худ, и у него, единственного из всех, стоявших за воротами, была борода, столь же белая, как и ниспадавшие на плечи волосы, а его огромные черные глаза сверкали так, будто за ними пылал тайный огонь. Турлоф сразу же понял, что это и есть Готан, жрец Черного Бога, расточающий вокруг себя ауру древности и таинственности. Его глаза были похожи на окна заброшенного храма, за которыми отвратительными призраками сновали темные страшные мысли. Кельт чувствовал, что этот старец познал слишком много пагубных секретов и тайн, чтобы остаться человеком. Он преступил порог, отделявший его от мечтаний, желаний и переживаний простых смертных. Вглядевшись в эти огромные немигающие глаза, далкасец ощутил дрожь, пробежавшую по телу, — ему показалось на секунду, что перед ним, свившись в кольца, затаилась гигантская змея.
На стенах молча толпились черноглазые люди. Сцена была подготовлена, все ждали кровавого финала. Турлоф почувствовал, что сердце его забилось сильнее, жестокий огонек загорелся в глазах Ательстейна.
Брунгильда смело ступила вперед. Гордо выпрямившись, она начала говорить. Белые воины, конечно, не понимали ни слова из последовавшего диалога, лишь по жестам и выражению лиц догадываясь о его напряженности. Позже, однако, Брунгильда пересказала им весь разговор почти дословно.
— Итак, люди Бэл-Сагота, — начала она медленно, — какими словами вы станете приветствовать свою королеву и богиню, которую оскорбили и предали?
— Чего ты хочешь, лживая женщина? — крикнул статный воин, его звали Ска, и это его Готан посадил на трон. — Ты, которая смеялась над обычаями наших предков, которая нарушала законы Бэл-Сагота, более старые, чем весь этот мир, которая вероломно убила своего любовника и осквернила храм Гол-горота? Тебя осудили по закону и оставили в лесу за лагуной…
— Но я тоже богиня, и более могущественная, чем все ваши боги, прервала его, злобно улыбаясь, Брунгильда, — и я возвращаюсь из запретной зоны с головой Горт-голки!
По ее знаку Ательстейн потряс в воздухе кровавым трофеем. Шум изумления докатился до них со стен, толпа качнулась и застыла.
— Кто это с тобой? — Ска, наморщив лоб, посмотрел на белых воинов.
— Это железные люди, они вышли из моря! — ответила Брунгильда чистым звучным голосом. — Древнее пророчество гласит, что они бросят к своим ногам город Бэл-Сагот, ибо его жители — изменники, а жрецы — лгуны!
И вновь тревожный шумок всколыхнул толпу на стенах, но Готан поднял свою ястребиную голову, и те, на кого упал ледяной взгляд его страшных глаз, замолчали и съежились.
Ска молчал тоже. В его душе гордость боролась с суеверной тревогой.
Турлоф внимательно наблюдал за Готаном. Ему показалось, что он улавливает мысли, кроющиеся за неподвижной личиной старого жреца. Несмотря на сверхчеловеческую мудрость, разум Готана тоже не все мог предвидеть. Его застало врасплох внезапное появление женщины, от которой, как он считал, ему уже удалось избавиться навсегда. Вдобавок к этому она пришла не одна, а в сопровождении двух белокожих гигантов. У него не оказалось времени, чтобы подготовить достойный прием незваным гостям. Люди уже роптали под тяжелой десницей Ска. Они всегда верили в божественность Брунгильды, а теперь, когда она возвращалась с двумя спутниками той же, что и она, расы, начали склоняться на ее сторону. Любая мелочь могла нарушить шаткое равновесие и принести победу той или иной стороне.
— Люди Бэл-Сагота! — Брунгильда отошла назад и простерла руки к обращенным к ней со стены лицам. — Одумайтесь, пока не поздно! Вы изгнали меня, вернулись к темным богам! Но я прощу вам все, если вы одумаетесь и припадете к моим стопам! Изгоняя меня, вы обзывали свою богиню кровожадной и жестокой! Это правда, я была суровой властительницей, но разве Ска обращается с вами мягче? Вы жаловались, что я хлестала вас кнутом, но разве Ска гладит вас птичьими перьями? Это верно, в пору полнолуния на моем алтаре умирала девушка, но Гол-горот дважды в сутки забирает к себе юношей и девушек, ибо на его алтаре всегда должно лежать свежее человеческое сердце. Ска — только тень! Это Готан — ваш подлинный владыка, Готан, который ястребом кружит над городом! Вы были когда-то великим народом, по всем морям плавали ваши корабли. Теперь вас осталась горстка, да и та скоро исчезнет. Глупцы! Вы все умрете на алтаре Гол-горота, и лишь Готан будет в одиночестве бродить по улицам города! Смотрите на него! — ее голос возвысился до крика. Даже Турлоф вздрогнул, хотя слова чужой речи ничего для него не значили. — Смотрите на злого духа, пришедшего к нам из прошлого! Он даже не человек! Поверьте мне, это мерзкий призрак, рот которого вымазан кровью тысяч и тысяч жертв! Это чудовище, вынырнувшее из тьмы веков, чтобы уничтожить народ Бэл-Сагота! Выбирайте! Восстаньте против проклятого старца и его отвратительных богов, преклоните колени перед своей законной королевой и богиней, и вы спасетесь сами и спасете своих детей! Иначе исполнится древнее пророчество, и город Бэл-Сагот будет повержен в прах, и солнце закатится над его молчаливыми руинами!
Юный воин, разгоряченный страстной речью королевы, вскочил на край стены.
— Да здравствует А-ала! — воскликнул он. — Долой кровожадных богов!
Многие в толпе подхватили его призыв. Зазвенела сталь, тут и там толпа взбурлила. Брунгильда придержала своих рвущихся в бой товарищей.
— Стойте! — крикнула она. — Не двигайтесь с места! Люди Бэл-Сагота, вы знаете, что по старинному обычаю король должен в случае необходимости с оружием в руках доказать свое право на трон! Пусть Ска сразится с одним из этих воинов! Если Ска победит, я покорно склоню перед ним голову, готовая лишиться ее навсегда. Но если он проиграет, вы признаете меня законной королевой и богиней!
Со стен послышались крики одобрения. Людей радовало то, что ответственность за свою судьбу они вновь могут переложить на плечи владык.
— Ты будешь драться, Ска? — спросила Брунгильда с насмешкой. — Или предпочтешь сразу же вручить мне свою голову?
— Дрянь! — рявкнул доведенный до бешенства Ска. — Я буду пить вино из черепов этих белых воинов, а тебя прикажу повесить за ноги между двумя гибкими деревьями!
Готан положил ему руку на плечо и начал что-то шептать на ухо, но король дошел до такого состояния, в котором был глух ко всему, кроме собственной ярости. Оказалось, воплощение мечты принесло ему только роль марионетки, танцующей на шнурке Готана, теперь же даже эта иллюзорная власть уплывала из рук, а эта дрянь смеялась ему в лицо на глазах у подданных.
Брунгильда повернулась к спутникам.
— Одному из вас придется сразиться с ним.
— Пойду я, — сказал Турлоф. — В его глазах танцевало пламя боевого задора. — Он, похоже, ловок, как дикий кот, а Ательстейн, хоть и силен, как бык, чуточку медлителен для такой работы…
— Медлителен, — повторил с обидой Ательстейн. — Знаешь, Турлоф, для человека моего телосложения…
— Ладно! — прервала их спор Брунгильда. — Пусть сам выбирает.
Она сказала что-то королю. Тот посмотрел на них налившимися кровью глазами и показал на Ательстейна, который радостно ухмыльнулся и снял с плеча меч. Турлоф выругался и отошел назад. Ска решил, видимо, что у него больше шансов победить великана, с виду более неуклюжего и медлительного, чем черноволосый воин, тигриная гибкость и ловкость которого бросались в глаза.
— У этого Ска нет доспехов, — проворчал сакс. — Я тоже сниму шлем и панцирь, чтобы драться на равных.
— Нет! — крикнула Брунгильда. — Без доспехов погибнешь! Этот лжекороль движется со скоростью молнии. Даже в доспехах тебе придется туго. Не смей сбрасывать панцирь!
— Ладно, ладно, — пробурчал великан. — Не буду, хотя считаю по-прежнему, что это не честно. Ну, где он там, давайте закончим это дело.
Могучий сакс, тяжело ступая, направился к противнику, который поджидал его на краю площадки. Ательстейн держал свой тяжелый меч двумя руками, лезвием вверх, с рукояткой на уровне шеи. Такая позиция давала ему возможность как нанести удар в любую из сторон, так и отбить внезапное нападение.
Ска отбросил свой легкий щит. Разум подсказывал, что удара столь тяжелого клинка щиту все равно не выдержать. Правой рукой он сжимал копье, в левой покоился легкий топорик. Он хотел покончить с противником мгновенно, напав внезапно, и это была правильная тактика. Но Ска до тех пор не приходилось видеть доспехов, и он совершил роковую ошибку, когда посчитал их украшением или декоративной деталью одежды, уязвимыми для его оружия. Он прыгнул вперед, целясь копьем в лицо Ательстейну. Сакс без труда отбил атаку и тут же с размаху послал меч в ноги королю. Тот подпрыгнул, пропуская свистящее лезвие под собою, и ударил сверху в склоненную голову великана. Легкий топорик разлетелся на куски, слегка поцарапав шлем викинга, а Ска отскочил в сторону с яростным воплем. Теперь Ательстейн обрушился, как разъяренный бык, на врага, действуя с ошеломляющей стремительностью. Ска, ошарашенный потерей оружия, не был готов к столь молниеносной атаке и, увидев над собой великана, контратаковал вместо того, чтобы отскочить. Эта ошибка была последней в его жизни. Копье скользнуло по панцирю сакса, не причинив ему ни малейшего вреда, и в ту же секунду на Ска свалилось лезвие меча. Король не смог уклониться от удара и отлетел в сторону — так мчащийся по степи буйвол, словно пушинку, отбрасывает попавшегося на пути человека. Четыре ярда пролетел в воздухе Ска, король Бэл-Сагота, затем плюхнулся наземь и затих в луже собственной крови, опутанный дымящимися внутренностями. Потрясенные зрители замерли с разинутыми ртами.
— Отруби ему голову! — крикнула Брунгильда. Ее глаза сверкали, она стиснула кулаки так, что когти впились в ладони. — Насади ее на меч, мы внесем ее в город, как символ нашей победы.
Ательстейн, вытирая клинок, покачал головой.
— Нет. Он был хорошим воином, и я не буду измываться над его трупом. Я сражался в броне, он — совершенно нагой, будь все наоборот, кто знает, как повернулось бы дело.
Турлоф посмотрел на людей, стоявших на стенах. Они уже приходили в себя.
— А-ала! Слава тебе, великая богиня! — орали горожане.
Воины за воротами упали на колени и ударили лбами в землю перед гордо выпрямившейся Брунгильдой. Напрягшаяся, словно струна, она трепетала, переполненная радостью. «Точно, — подумал кельт, — она больше, чем королева, она валькирия. Ательстейн был прав».
Брунгильда сорвала с шеи мертвого Ска золотую цепь с амулетом и подняла над головой.
— Люди Бэл-Сагота! — крикнула она. — Вы видели, как король пал от руки этого золотобородого великана, и на его железной коже не осталось даже царапины. А теперь решайте: склонитесь ли вы передо мною добровольно или будете упорствовать в своем грехе?
Ответом был громогласный рев:
— Склонимся! Вернись к нам, великая и всемогущая королева!
Брунгильда улыбнулась иронически.
— Вперед! — повернулась она к товарищам. — Теперь они пойдут на все, лишь бы выказать мне свою любовь и преданность. Они забыли уже об измене. И в самом деле, у толпы короткая память.
«Да, у толпы короткая память, — думал Турлоф, следуя рядом с Ательстейном за Брунгильдой, которая, миновав ворота, направилась к лежащим ничком воинам. — Едва несколько дней прошло с тех пор, как они столь же громко кричали здравицы Ска-освободителю, и еще пару часов назад этот самый Ска, могучий король, сидел на троне, и люди припадали к его ногам. А теперь…» Турлоф посмотрел на мертвое тело, валявшееся, всеми забытое, поодаль. На труп пала тень кружившегося в небе ястреба. Кельт прислушался к гулу толпы и горько улыбнулся.
За троицей авантюристов захлопнулись огромные створки ворот. Прямо перед ними тянулась куда-то ввысь широкая белая улица, разветвлявшаяся тут и там на узкие переулки. Здания из белого камня стояли вплотную друг к другу, башни возносились к небесам, к дворцам вели широкие лестницы. Далказианин понимал, что когда-то столицу возводили по определенному и, надо полагать, хорошо продуманному плану, но ему город показался не более чем кучей набросанного без ладу и складу камня, металла и полированного дерева.
Его взгляд скользнул по гладкой мостовой. Впереди вновь были люди. Тысячи нагих мужчин и женщин, стоявших на коленях, наклонялись, ударяли лбами о мраморные плиты и вновь распрямлялись, вознося к небу раскрытые ладони. Они делали это одновременно, казалось, трава колышется под ветром. В ритме поклонов звучал монотонный напев, то стихающий, то усиливающийся в восторженном экстазе. Жители Бэл-Сагота приветствовали возвращавшуюся к ним богиню А-алу.
Брунгильда остановилась. К ней подбежал молодой вождь, который первым выкрикнул здравицу в ее честь. Он пал ниц и поцеловал босую ногу Брунгильды.
— О великая королева и богиня! — воскликнул он — Ты знаешь, что Зомар всегда был тебе верен. Я сражался за тебя и едва избежал смерти на алтаре Гол-горота.
— Да, Зомар, ты был верен мне, — ответила Брунгильда, — и верность твоя не останется без награды. С сегодняшнего дня ты командуешь моей личной гвардией, — и добавила уже тише: — Собери отряд из верных мне людей и приведи его во дворец
— А где старикан? Тот, что с бородой? Куда он делся? — спросил вдруг Ательстейн, который не понял ни слова из разговора.
Турлоф вздрогнул и осмотрелся по сторонам. Он совсем забыл о жреце. Тот исчез, а ведь никто из них не видел его бегущим. Брунгильда невесело улыбнулась.
— Растворился во мраке. Он и Гелка исчезли, когда погиб Ска. Жрец владеет тайным искусством мгновенного перемещения в пространстве, и никто не в силах его задержать. Можете забыть о нем до поры до времени, но попомните мои слова: нам еще придется с ним встретиться.
Двое крепких рабов принесли богато изукрашенный резной паланкин. За паланкином шли вожди.
— Они даже дотронуться до вас боятся, — сказала Брунгильда, — но спрашивают, не желаете ли вы, чтобы вас тоже несли в паланкине. Я, правда, думаю, что лучше будет, если вы пойдете пешком рядом со мной.
— Клянусь кровью Тора! — рявкнул Ательстейн, сжимая крепче рукоять меча. — Я не ребенок! И не позволю, чтобы меня носили!
Брунгильда, дочь Рольва Торфинссона, богиня моря А-ала, королева древнего города Бэл-Сагота, возвращалась к своему народу. Ее несли два сильных раба, по обеим сторонам от ее паланкина ступали два белокожих великана с обнаженным оружием, за ними следовали вожди. Толпа расступалась перед ними, золотые трубы захлебывались триумфальным маршем, гремели бубны, со всех сторон летели приветственные возгласы. Северянка всеми фибрами души впитывала этот неиссякаемый поток хвалы и буквально упивалась ею.
Глаза Ательстейна, ослепленные варварской роскошью, восторженно блестели, а черноволосый воин думал втихомолку, что даже самый громкий грохот триумфа сменяется в конце концов вечной тишиной и покоем. Королевства и империи приходят в упадок, и слава их рассеивается, словно мгла над морем. Уже сейчас над этим городом нависла тень смерти, и волна забытия подкатывает к ногам этой древней, но уходящей расы.
Турлоф О'Брайен шагал рядом с паланкином, и ему казалось, что он и Ательстейн бредут по мертвому городу, мимо толпы призраков, восторженно приветствующих свою столь же призрачную властительницу.
3
Над древним Бэл-Саготом сгустилась ночь. Турлоф, Ательстейн и Брунгильда сидели в одной из комнат дворца. Королева, удобно устроившаяся на покрытой шелком софе, отдыхала, а мужчины, обосновавшись в креслах из красного дерева, жадно поглощали изысканные яства, которые то и дело приносили им на золотых подносах красивые невольницы. Стены этой комнаты, как, впрочем, и всех других комнат во дворце, были выложены мрамором и украшены золотом. Потолок был выполнен из ляпис-лазури, пол — из мраморных плит, инкрустированных серебром. На стенах висели тяжелые бархатные занавеси и тканые ковры, в комнате тут и там стояли небольшие софы, а также кресла и столики.
— Я многое отдал бы за рог пива, но и это вино прекрасно смачивает глотку, — сказал Ательстейн, в очередной раз глотнув из золотого кувшина. Ты обманула нас, Брунгильда, когда дала понять, что за корону придется заплатить дорогую цену, а тем временем стоило мне взмахнуть мечом, и корона упала в твои руки. А топор Турлофа, тот вообще изнемог от жажды, так и не пролив ни капли крови. Мы ударили в ворота, и люди пали ниц без лишних разговоров. Затем мы стояли у твоего трона в дворцовом зале, и ты вещала толпам людей, наплывавшим со всех сторон, чтобы припасть к твоим ногам. Клянусь Тором, я никогда в жизни ничего подобного не видел, до сих пор этот шум стоит в моих ушах. Чего они хотели? И куда все же делся этот проклятый старец Готан?
— Твоему мечу еще представится возможность утолить жажду, сакс, ответила угрюмо девушка. Она подперла голову рукой и смерила мрачным взглядом обоих собеседников. — Если бы вы были опытнее в политике, то знали бы, что добыть корону порою бывает легче, чем удержать. Наше внезапное появление с головой птичьего бога и гибель Ска выбили почву из-под ног горожан. А все прочее… Ты видел, что я говорила со многими моими подданными, хотя не понял, о чем шла речь. Люди спешили заверить меня в своей преданности, и я отпускала им грехи. Хотя я не столь глупа, как может показаться. Я прекрасно понимаю, что пройдет время — и они снова начнут роптать. Готан скрывается где-то рядом и готовит нам погибель, можете мне поверить. Весь этот город пронизан подземными коридорами и тайными переходами, неизвестными никому, кроме жрецов. Даже я, хотя не раз бродила по ним, не знаю, где искать вход — Готан всегда завязывал мне глаза, когда брал с собою. Победа пока за нами. Люди относятся к вам даже с большим почтением, чем ко мне. Они считают вас несокрушимыми полубогами и уверены, что ваши панцири и шлемы неотъемлемы от ваших тел. Вы заметили, как боязливо дотрагивались они до доспехов, когда мы шли сюда? И как удивлялись, убедившись, что это действительно сталь?
— Люди, мудрые в чем-то одном, чаще всего бывают глупцами во всем остальном, — глубокомысленно заметил Турлоф. — Кстати, кто они и как появились здесь?
— Этот народ настолько стар, — ответила Брунгильда, — что даже самые древние предания не говорят ни слова о его происхождении. Много веков назад он основал могучую империю на островах этого моря. Часть из островов затонула, исчезла вместе с возведенными на них городами и их жителями. На тех же островах, что уцелели в катаклизме, через некоторое время высадились краснокожие дикари, разрушая все подряд и убивая всех на своем пути. В конце концов только этот остров и этот город остались от некогда громадной империи, но его жителям пришлось забыть о прежнем величии и могуществе. Портов, в которые могли бы плавать их суда, больше не было, и корабли гнили у причалов, постепенно обращаясь в прах. Время от времени на Острове Богов появляются краснокожие, они переплывают океан в своих длинных челнах с оскаленными черепами, прибитыми к носам лодок. До сих пор нам удавалось от них отбиваться — стены им не по зубам. Но они не теряют надежды с нами расправиться, и страх перед нашествием дикарей никогда не покидает горожан. Однако не их я боюсь, а Готана, который сейчас змеею ползает по черным туннелям и готовит нечто страшное в пещерах под холмами. Там он творит ужасные, дьявольские обряды над животными — змеями, пауками, обезьянами, а также над людьми: захваченными в плен краснокожими и своими же соплеменниками. Там, в этих подземных гротах, он превращает людей в бестий, а бестий в полулюдей, он изменяет их природу таким образом, что людское и звериное причудливо смешивается в этих существах. Даже подумать страшно, какие монстры появились на свет за те века, что прошли с тех пор, как Готан начал колдовать, открыв секрет бессмертия. Однажды он сотворил нечто такое, чего сам испугался до полусмерти. Проклятый старец держит это страшилище на цепи в самой тайной пещере, куда никто, кроме него, не имеет доступа. Он напустил бы его на меня, если бы осмелился… Но уже поздно. Пора спать. Я лягу в соседней комнате. Из нее нет иного выхода, чем через эту вот дверь. Я даже рабыню не возьму с собой, потому что не доверяю до конца никому из моих людей. Вы останетесь здесь. Дверь, правда, закрыта, но лучше будет, если вы покараулите ее по очереди. Зомар и его гвардейцы охраняют коридор, но я буду чувствовать себя увереннее, зная, что рядом находятся люди одной со мной крови.
Она поднялась с софы, окинула Турлофа загадочным томным взглядом и удалилась в соседнюю комнату, прикрыв за собой дверь.
Ательстейн потянулся и зевнул.
— Ну что ж, Турлоф, — сказал он лениво. — Фортуна переменчива, как море. Прошлой ночью я был наемником в шайке пиратов, а ты — моим пленником. Сегодня утром мы оба оказались жертвами кораблекрушения, готовыми перегрызть глотку друг другу. Теперь мы, заключив перемирие, стали придворными, весьма приближенными к королеве. И мне кажется, что все идет к тому, что на твоей голове окажется в конце концов корона…
— С чего ты взял?
— А ты что, не заметил, как на тебя смотрела эта девушка? Поверь мне, за этими взглядами кроется не только восхищение твоими черными локонами и смазливой рожей. Я уверен…
— Хватит! — резко оборвал его Турлоф. Слова сакса вновь разбередили рану в его сердце. — Женщины, обладающие властью, как волки с белыми клыками. Это ведь женская злоба…
— Ладно, ладно, — добродушно остановил его Ательстейн. — На свете хороших женщин больше, чем плохих. Я знаю, женские интриги стали причиной твоего изгнания. Из нас с тобой складывается неплохая пара. Я ведь тоже изгой. И, решись я показаться в Уэссексе, тут же повисну на первом попавшемся суку.
— А что, собственно, заставило тебя податься к викингам? Ведь саксы настолько забыли искусство мореплавания, что король Альфред, готовясь к войне с датчанами, вынужден был просить помощи у чужеземных корсаров.
Ательстейн пожал плечами, достал кинжал и начал точить его на каменном бруске.
— Меня всегда манило к себе море, даже тогда, когда я был еще несмышленышем. В юности я пришиб одного молодого эрла и вынужден был скрываться, чтобы избежать мести его сородичей. Оказавшись в Оркадах, я вскоре понял, что жизнь, которую ведут викинги, нравится мне гораздо больше, чем та, которой я жил раньше. Но я вернулся на родину, чтобы сражаться против Канута. Когда Англия покорилась Кануту, тот доверил мне руководство своими войсками. В результате я оказался между двумя огнями. Датчане завидовали почету, оказанному саксу, который еще недавно сражался против них. Саксы же помнили, что я в свое время был изгнан из Уэссекса, и считали оскорбительной необходимость подчиняться мне. И вот однажды, когда на одном из пиров саксонский тен, и датский ярл схватились за мечи, чтобы расправиться со мною, я не стерпел и убил обоих. Так Англия… была вновь… для меня… потеряна… и я вернулся… вернулся…
— Перепил малость, — пробурчал Турлоф. — Ладно, пусть выспится, я покараулю.
Не успев вымолвить эти слова, он почувствовал вдруг накатившую на него безмерную усталость. Турлоф откинулся на спинку кресла. Его веки слипались, а сон, вопреки всем усилиям воли, затягивал дымкой мозг. Он спал и видел сон. Одна из тяжелых занавесок на стене внезапно всколыхнулась, и из-за нее высунулась морда жуткого чудовища. Турлоф безучастно смотрел на его истекающую слюной пасть с огромными желтыми клыками. Он знал, что спит, и его удивляла необыкновенная жизнеподобность кошмара. Фигура чудовища, коренастая и гротескно перекошенная, отдаленно напоминала человеческую, но вместо лица на кельта щерилась отвратительная морда бестии, на которой под сильно выдающимися надбровными дугами блестели маленькие, налитые кровью глаза.
Чудовище бесшумно подкралось к далкасецу. Когда лапы монстра потянулись к горлу Турлофа, тот вдруг с ужасом понял, что это вовсе не сон, отчаянным усилием воли сорвал с себя опутавшие его невидимые узы и метнулся в сторону, лапы чудовища сомкнулись в пустоте, но кельт, несмотря на всю свою ловкость, не сумел избежать их кошмарных объятий и секундой позднее уже летел на пол, отчаянно пытаясь вывернуться из стального захвата.
Схватка разворачивалась в абсолютной тишине, прерываемой лишь тяжелым дыханием обоих противников. Турлоф успел пропихнуть левое предплечье под обезьянью морду и из последних сил старался удержать гигантские клыки подальше от своего горла, на котором уже сжимались пальцы чудовища. Ательстейн спал по-прежнему, развалясь в кресле.
Турлоф попытался крикнуть, но не сумел этого сделать — косматые лапы по капле выдавливали из него жизнь. Контуры комнаты растворялись в алой мгле, клубившейся перед глазами, он уже ни на чем не мог сосредоточить взгляда. Кельт стиснутой в кулак правой ладонью, словно железным молотом, колотил по рвущейся к горлу слюнявой пасти.
Под его ударами трещали зубы бестии, потоком лилась кровь, но все так же зловеще блестели глаза чудовища и костистые пальцы сжимались сильнее и сильнее… пока колокол в ушах Турлофа не возвестил о том, что душа покидает тело.
Когда он уже погружался в полузабытье, его безжизненно упавшая ладонь наткнулась на предмет, в котором его мозг воина, несмотря на отупение, узнал кинжал, оброненный Ательстейном. Турлоф собрал остаток сил и ударил вслепую. Страшные пальцы ослабили давление, и в тело воина вернулась жизнь.
Кельт рванулся и подмял под себя противника. Силясь разглядеть сквозь постепенно тающий алый туман бьющееся под ним тело обезьяночеловека, он раз за разом по самую рукоять вонзал в него кинжал, пока наконец чудовище не обмякло и не перестало шевелиться.
Далказианин с трудом поднялся на ноги. Голова кружилась, в горле колотило, все мышцы дрожали. Он постепенно приходил в себя. Из ран на шее текла кровь. Турлоф с удивлением отметил, что сакс все так же спокойно спит, и вновь почувствовал, что и его подхватывает волна необычайной усталости.
Он нащупал топор, с трудом стряхнул с себя сонливость и направился к занавеске, из-за которой появился обезьяночеловек. Исходившая оттуда энергия была, казалось, физически ощутимой. Он чувствовал бешено атаковавшую его мозг чужую волю, она угрожала его душе, пыталась поработить тело и разум.
Дважды он поднимал руку и дважды она бессильно падала. Турлоф вынудил ее подняться в третий раз и всем телом обрушился на кусок ткани, срывая его со стены. Лишь мгновение видел он странную полунагую фигуру человека в пелерине и головном уборе из перьев попугая. А затем, когда его с невероятной силой ударил гипнотический взгляд противника, он зажмурился и махнул топором наобум. Лишь почувствовав, что острие увязло в чем-то, он открыл глаза и посмотрел на лежавшее у его ног в быстро растущей луже крови мертвое тело с раскроенным черепом.
Ательстейн сорвался с места, хватаясь за меч.
— Что? — воскликнул он, окинув комнату очумелым взглядом. — Турлоф, что тут происходит? Это же жрец, клянусь кровью Тора! А там что за чудище?
— Один из демонов этого проклятого города, — ответил кельт, вытаскивая застрявшее в черепе жреца лезвие топора. — Похоже, Готану опять не повезло. Этот вот тип стоял за занавеской и колдовал. Это он наслал на нас сон…
— Точно, я спал, — сакс озадаченно покрутил головой. — Но как они попали сюда?
— Где-то здесь есть тайный ход, только я никак не могу его найти…
— Слышишь?!
Из комнаты королевы донесся невнятный шум. Он был настолько слабым, что за ним чудилось нечто страшное.
— Брунгильда! — крикнул Турлоф.
Ему ответил странный булькающий звук. Кельт навалился на дверь, но она оказалась запертой. Когда далказианин взметнул было топор, чтобы прорубить вход, рука Ательстейна отодвинула его в сторону.
Великан ударил в дверь всей тяжестью своего тела. Та разлетелась в щепки, и сакс с рычанием ворвался в комнату. Следовавший за ним Турлоф выглянул из-за плеча великана, и волосы зашевелились на его голове. Брунгильда, королева Бэл-Сагота, беспомощно извивалась в лапах какого-то немыслимого черного создания.
Огромная зловещая тень обратила к ним холодные блестящие глаза, и кельт понял, что это не призрак, а действительно живое существо. Чудовище стояло на двух массивных, словно бревна, ногах, но фигурой оно не походило ни на человека, ни на зверя, ни на дьявола, каким его представлял себе далкасец. Турлоф догадался: вот он, тот самый монстр, которого боялся даже всемогущий Готан, чудище, сотворенное демоническим гением старца в подземных пещерах, результат скрещивания неведомых обитателей преисподней с человеком и зверем.
Брунгильда билась в мерзких объятиях чудовища, а когда оно сняло с ее белой груди свою бесформенную лапу, чтобы защититься от вторгшихся врагов, из бледных уст девушки вырвался такой вопль, что у людей заложило уши. Ательстейн, казавшийся карликом по сравнению с нависшей над ним черной тенью, не колебался ни секунды. Сжав обеими руками рукоять меча, он ткнул им снизу вверх.
Клинок вонзился в бесформенное тело, и когда сакс вытащил его, из разверзшейся дыры ударил поток черной крови. Чудовище взревело так, что эхо прокатилось по дворцу, оглушив всех его обитателей.
Турлоф подбежал с занесенным для удара топором, но тварь уже выпустила из лап девушку и, пошатываясь, на подгибающихся ногах, исчезла в черной дыре, зиявшей в одной из стен. Обезумевший от ярости Ательстейн бросился за нею. Далказианин хотел последовать за товарищем, Брунгильда бросилась ему на шею.
— Нет! — крикнула она, и пламя ужаса полыхнуло в ее глазах. — Не ходи туда! Этот туннель ведет прямиком в ад. Сакс никогда не вернется! Я не хочу, чтобы и тебя постигла та же участь!
— Пусти же меня, женщина! — рявкнул Турлоф, пытаясь высвободиться из крепких объятий. — Ательстейн один, и ему нужна помощь.
— Подожди, я позову стражу! — успела еще крикнуть Брунгильда, но Турлоф отпихнул ее в сторону и помчался к входу в туннель.
Брунгильда ударила в ядеитовый гонг, его звуки разнеслись по всему дому. Из коридора уже слышался громкий стук в дверь.
— Что случилось, моя королева? — вопрошал голос Зомара. — Должны ли мы взломать дверь?
— Быстрее! — крикнула она и, подбежав к двери, распахнула ее настежь.
Турлоф бежал по туннелю. Еще некоторое время до его ушей доносилось рычание смертельно раненого чудовища и яростные вопли Ательстейна, но вскоре и они стихли. Где-то далеко впереди мерцал тусклый свет. Далказианин прибавил шагу и вскоре оказался в узком переходе, освещенном пылающими в нишах факелами. У стены лежал лицом вниз бронзовокожий жрец в пелерине из пестрых перьев, его череп был расколот пополам.
Турлоф уже потерял счет головокружительным поворотам подземного коридора, то тут, то там открывались новые, более узкие ходы, но он не обращал на них внимания, держась главного. Свернув в очередной раз, он проскочил под крутым изгибом арки и оказался в огромном зале.
Массивные черные колонны подпирали свод на такой высоте, что он казался черным облаком, висящим на ночном небе. За мрачным, измазанным кровью алтарем возвышалась огромная статуя, омерзительная и зловещая.
Бог Гол-горот! Это мог быть только он! Далказианин удостоил только беглым взглядом маячившее в полутьме изваяние, его внимание было целиком приковано к необыкновенной сцене, свидетелем которой он стал. Спиной к нему, опираясь на огромный меч, стоял Ательстейн. Он, не отрываясь, смотрел на то, что в луже крови валялось у его ног. Неведомые заклятия породили на свет божий Черное Чудовище, но единственного удара доброго английского клинка оказалось достаточно, чтобы отправить его туда, откуда оно выползло — в преддверие ада. Чудовище лежало на трупе последней своей жертвы: худого, седобородого старца, из глаз которого даже после смерти продолжало излучаться зло.
— Готан! — воскликнул изумленный Турлоф.
— Да, это он, — подтвердил сакс. — Я гнался за троллем, или кем он там был, и это, надо сказать, давалось мне с немалым трудом: тот мчался, несмотря на свою гигантскую тушу, словно олень. Один из этих парней в плащах из перьев попытался было преградить ему путь, но монстр на ходу прихлопнул его, словно муху. Когда мы ввалились в храм, я уже догонял его, но он, клянусь Тором, не обратил на меня никакого внимания, а сразу метнулся к этому старику, что стоял у алтаря, взвыл отчаянно, разорвал колдуна на куски — и тут же издох, сам по себе. Все это длилось мгновение, я даже меча не успел поднять.
Кельт внимательно посмотрел на монстра. Даже теперь, глядя в упор, он лишь приблизительно улавливал контуры его фигуры. Создавалось только туманное впечатление чего-то огромного, насыщенного нечеловеческим злом. Несомненно, в момент своего рождения в бездонных пропастях мрака его осеняли черные крылья дьявола, и ужасная душа безымянного демона жила в его теле.
Тем временем из темного коридора выскочила Брунгильда, за нею бежали Зомар и стражники. Из ведущих в храм черных туннелей появились и другие люди: жрецы в пелеринах из перьев и вооруженные воины. В конце концов в Храме Тьмы скопилась целая толпа.
Королева мгновенно оценила значение того, что произошло, и глаза ее полыхнули дикой радостью.
— Наконец-то! — воскликнула она, поставив ногу на труп главного своего врага. — Наконец-то вся власть в моих руках! Теперь секреты тайных дорог принадлежат мне и только мне! Готан захлебнулся собственной кровью!
Она в яростном упоении вскинула вверх руки и подскочила к монументу бога Тьмы, забрасывая его проклятиями. И в этот миг пол под ногами собравшихся дрогнул. Огромная статуя покачнулась и свалилась с пьедестала. Турлоф ахнул и рванулся было вперед, но Гол-горот уже рухнул на замершую без движения девушку с таким грохотом, словно весь мир разбивался вдребезги. Гигантское изваяние разлетелось на тысячи обломков, навсегда погребая под собой ту, что называла себя королевой Бэл-Сагота. Лишь широкая струйка крови выплыла из-под кучи, когда немного улеглась пыль.
Воины и жрецы стояли, не в силах сдвинуться с места, оглушенные грохотом и ошеломленные катастрофой. Ледяные пальцы ужаса шарили по затылку Турлофа. Неужели рука мертвеца толкнула эту огромную статую? Когда изваяние падало, кельту показалось, что его каменные черты на мгновение дрогнули, превращаясь в страшное лицо мертвого Готана.
Все еще молчали, когда Гелка решил воспользоваться предрставившейся возможностью.
— Гол-горот возвестил свою волю! — взвизгнул он. — Бог Тьмы раздавил лже-богиню! Она была простой смертной! И эти двое тоже смертны! Глядите, у него кровь!
Жрец размазал пальцем кровь, вытекавшую из раны на шее Турлофа. Толпа взвыла. Ошеломленные происходящим, сбитые с толку люди напоминали волков, они готовы были утопить в крови все свои страхи и сомнения. Гелка, взмахнув блестящим топориком, набросился на Турлофа, один из его сторонников вогнал нож в спину Зомара.
Кельт не понимал того, о чем кричал жрец, но чувствовал смертельную угрозу, нависшую над ним и Ательстейном. Он свалил на пол атакующего Гелку, одним ударом разрубив и плюмаж из перьев попугаев, и прикрытую им голову жреца. Секундой позже дюжина дротиков ударилась о щит Турлофа, а напор толпы прижал кельта к огромной колонне. За ту короткую долю секунды, что длилось это событие, Ательстейн, соображавший медленнее своего товарища, пришел в себя и взорвался яростью. Дико рыча, великан подхватил свой гигантский меч и крутанул им над головой. Лезвие со свистом отрубило голову, рассекло грудную клетку и увязло в позвоночнике. Три трупа свалились друг на друга, и все, видевшие это, ахнули, изумленные невероятной силой удара.
Однако, несмотря на это, обезумевшие обитатели Бэл-Сагота, подхваченные волной слепой ярости, хлынули на врага. Стражники погибшей королевы были вырезаны мгновенно, не имея даже малейшей возможности защититься. Гораздо сложнее оказалось справиться с белыми воинами. Прижавшись друг к другу спинами, они кололи и рубили; меч Ательстейна метался молнией, топор Турлофа громом разил сверху и змеей жалил снизу. Окруженные со всех сторон морем безумных бронзовых лиц и сверкающих лезвий, они постепенно прорубили себе дорогу к выходу. Воинам Бэл-Сагота мешала сама их численность, они натыкались друг на друга, и клинкам белых воинов не составляло труда находить себе поживу.
Оставляя по бокам громадный вал трупов, оба компаньона медленно двигались к выходу. Храм Тьмы, и до того видевший немало крови, теперь был забрызган ею чуть ли не до потолка, она лилась и лилась, словно в жертву низринутым богам. Тяжелое оружие белых воинов сеяло опустошение среди нагих противников. Доспехи спасали их тела от ответных ударов, зато руки, ноги и лица истекали кровью, хлеставшей из многочисленных ран и порезов. Казалось, враги задавят белолицых одной лишь массой, прежде чем тем удастся прорубиться к выходу.
Но дверь уже была рядом. Бронзовокожие воины теперь не могли атаковать со всех сторон и поневоле отхлынули, чтобы перевести дух. У порога остался лежать штабель изрубленных трупов. В ту же секунду Ательстейн и Турлоф проскочили в туннель и, подхватив створки тяжелых ворот, захлопнули их перед вновь пришедшими в движение врагами.
Ательстейн, упершись в пол могучими ногами, удерживал дверь под напором яростно кричавших преследователей до тех пор, пока Турлоф не нашел и не задвинул массивный засов.
— О Top! — прохрипел сакс и стряхнул кровь с лица. Ее капли алым дождем окропили пол. — Славная была сеча! Что будем делать дальше, Турлоф?
— Быстрее, уходим! — бросил ему кельт. — Если они подтянутся с той стороны, то возьмут нас в клещи у этих дверей. О Господи, похоже весь город восстал. Ты послушай, как там орут!
Действительно, когда они бежали по туннелю, им начало казаться, что пламя гражданской войны охватило уже весь Бэл-Сагот. Они слышали звон стали, крики мужчин, вопли женщин и детей и заглушающий все иные звуки пронзительный вой. Уже в конце туннеля они увидели на его стенах багровые отблески, а когда кельт свернул за угол и выскочил на открытое пространство, сверху на него свалилась едва заметная в темноте человеческая фигура, и что-то тяжелое с неожиданной силой ударило прямо в щит.
Турлоф едва не упал, но сумел выпрямиться и ответить ударом на удар. Меньшее лезвие топора вонзилось в тело противника под самым сердцем, и тот рухнул наземь. В мерцающем свете пожарища кельт с удивлением заметил, что его жертва принадлежит к иной расе, нежели бронзовокожие воины, с которыми он сражался до сих пор. Этот убитый им мужчина был нагим, мускулистым, его кожа имела оттенок скорее меди, чем бронзы. Обезьянья челюсть, выдвинутая вперед, и покатый лоб никак не характерны были для потомков древней расы строителей и мореплавателей, живших в Бэл-Саготе, и свидетельствовали лишь о тупой жестокости. Рядом с трупом лежала тяжелая, примитивно сработанная палица.
— Клянусь Тором! — крикнул Ательстейн. — Город горит!
Турлоф огляделся по сторонам. Они стояли на чем-то вроде внутреннего дворика, чуть возвышавшегося над всем прочим, широкая лестница соединяла его с улицей. С этого места они, словно с наблюдательного пункта, могли во всех подробностях видеть страшный конец города Бэл-Сагота. Языки пламени тянулись к небу, и в их багровых отблесках маленькие людские фигурки беспорядочно метались, падали и замирали без движения — словно марионетки, танцующие в ритме мелодии Черных Богов. Сквозь гул пожара и грохот падающих стен до них долетали лишь предсмертные крики побежденных и радостные вопли победителей. Улицы кишели нагими дьяволами, которые жгли, насиловали, убивали, сметая все на своем пути.
Краснокожие с островов! Тысячи их высадились этой ночью на Острове Богов! Белые воины так никогда и не узнали, что помогло дикарям перебраться через стены — хитрость или предательство кого-то из защитников, — но теперь они мчались по усеянным трупами улицам, досыта утоляя свою жажду убивать. Не все трупы на залитых кровью улицах были бронзовокожими. Защитники обреченного города сражались с отвагой отчаяния, но враг намного превышал их численностью, подкрепленной внезапностью нападения, и все их мужество ничем не могло им помочь. Краснокожие были хуже алчущих крови тигров.
— Ты только посмотри, Турлоф! — воскликнул Ательстейн. Он стоял с развевающейся на ветру бородой, и в глазах его плясало пламя. Безумие разворачивающихся событий зажгло тот же огонь и в его душе. — Конец света! Давай его ускорим! Все равно ведь погибать, так напоим досыта наши клинки! Чью сторону возьмем, красных или бронзовых?
— Успокойся! — рявкнул кельт. — И те, и другие с удовольствием вцепятся нам в горло. Пробьемся к воротам, а там — ходу. У нас нет здесь друзей. Туда, по лестнице. Вон, над крышами виден край ворот.
Они сбежали по лестнице, свернули в узкую улочку и помчались в ту сторону, куда указывал далкасец. Вокруг бушевала резня. Дым теперь застилал все вокруг, люди беспорядочно метались в нем, сшибались и разлетались, оставляя на потрескавшихся плитах окровавленные тела. Все это напоминало кошмарный сон, в котором плясали и прыгали демоны, выныривавшие внезапно из подсвеченных пожаром клубов дыма и столь же внезапно в них исчезавшие. Полыхавшие со всех сторон языки пламени касались кожи бегущих воинов, опаляли волосы. С ужасающим грохотом проваливались крыши, и рассыпающиеся стены наполняли воздух градом смертоносных обломков. Враги нападали вслепую, и оба воина убивали всех подряд, не обращая внимания на цвет кожи.
В реве сражения появился новый тон. Ослепленные дымом, заплутавшие в кривых улочках, краснокожие попали в собственные сети. Огонь жжет без разбору и жертву, и поджигателя, падающая стена слепа. Краснокожие побросали свою добычу и взвыли от ужаса, не видя пути к спасению. Многие из них, отчаявшись его найти, за те последние минуты, что им остались, утроили усилия, стараясь забрать с собой на тот свет как можно больше врагов.
Турлоф, руководствуясь лишь инстинктом да тем опытом, что человек приобретает, когда ведет волчью жизнь, неудержимо рвался к тому месту, где, по его расчетам, должны были находиться ворота.
Улочки, однако, были столь запутанными, а дым настолько густым, что и кельта в конце концов начали обуревать сомнения.
Вдруг ужасный вопль вырвался из слабо освещенной багровыми отблесками тени. Оттуда выбежала, шатаясь, нагая девушка и припала к ногам кельта. Из раны на ее груди толчками лилась кровь. Измазанный с ног до головы кровью дьявол, что бежал, воя во весь голос, следом за нею, с ходу заломил ей голову назад и чиркнул ножом по горлу. Долю секунды спустя его собственная голова, снесенная с плеч топором далкасца, покатилась, щеря зубы, по земле.
В тот же миг внезапный порыв ветра развеял застилавший все вокруг дым, и оба товарища увидели прямо перед собой открытые настежь ворота, в которых клубились краснокожие. Белые воины с диким ревом бросились в атаку. Усеяв проход телами, они прорубились по ту сторону крепостной стены и помчались к видневшейся вдали кромке леса. Приближавшийся рассвет окрашивал небо в розовый цвет, позади ревел пожар и кричали люди.
Они бежали, как загнанные волки, лишь на короткое время останавливаясь в густых подлесках, чтобы отдохнуть и укрыться от глаз все еще подтягивавшихся к городским воротам толп дикарей. Их вожди, чтобы быть уверенными в победе, вероятно, собрали всех воинов на многие сотни миль в округе.
Наконец они добрались до леса, преодолели его и вздохнули с облегчением, выскочив на берег моря. Берег был пуст, если не считать лежавших на нем в огромном количестве увешанных черепами боевых челнов дикарей.
Ательстейн, тяжело дыша, опустился на песок.
— Кровь Тора! Ну, и что теперь? Все, что мы можем, это прятаться в лесу, пока не попадем в лапы к проклятым дикарям.
— Помоги мне спихнуть эту лодку на воду, — бросил далкасец. — Рискнем и выйдем в открытое…
— Ха! — сакс вскочил на ноги и протянул руку. — Кровью Тора клянусь, корабль!
Только что взошедшее солнце золотой монетой блестело на горизонте, и на его фоне отчетливо выделялся силуэт корабля с высоко поднятой кормой. Друзья побежали к ближайшему из челнов и спихнули его на воду. Они нажали на весла, крича и подпрыгивая, чтобы обратить на себя внимание команды. Могучие мышцы толкали лодку с невероятной силой, и вскоре челн уже был у борта корабля. Через релинг перевесился смуглый воин в кирасе.
— Испанцы, — пробурчал Ательстейн. — Если они меня узнают, то лучше бы мне остаться на острове.
Однако он без малейших колебаний резво вскарабкался по якорной цепи на борт. Несколько секунд спустя они оба стояли перед худощавым серьезным человеком, облаченным в доспехи астурийского рыцаря. Он заговорил по-испански, и Турлоф сразу же ответил, поскольку, как и большинство людей его расы, был прирожденным полиглотом, немало путешествовал и говорил на многих языках. Кельт в нескольких словах изложил то, что с ними приключилось, и объяснил, откуда взялся столб дыма, возносившийся над островом.
— Скажи ему, что там сказочные сокровища, — вмешался Ательстейн. Расскажи о серебряных воротах.
Однако когда Турлоф начал описывать бесценную добычу, поджидавшую их в гибнущем городе, испанец покачал головой.
— Благородные доны, у меня нет ни времени, ни людей, чтобы терять их понапрасну. Ведь эти краснокожие дьяволы, судя по тому, что вы о них рассказываете, просто так нам сокровища не отдадут, пусть даже они им совершенно ни к чему. Меня зовут дон Родриго дель Кортес, я родился в Кастилии, а это мой корабль «Францисканец», который входит в флотилию, отправившуюся на поиски мавританских корсаров. Несколько дней тому назад мы в пылу сражения отделились от эскадры, а буря, затем разразившаяся, согнала нас далеко с курса. Теперь мы пытаемся догнать остальных. Но даже если нам это не удастся, мы будем в одиночку терзать неверных, где только сможем. Я служу Богу и королю и не могу отвлекаться ради мусора, пусть даже золотого, как вы мне предлагаете. Но я сердечно приветствую вас на борту моего корабля. Нам нужны люди, опытные в военном деле, а вы, похоже, из таких. Вы не пожалеете, если присоединитесь к нам, чтобы во имя Господа нашего Иисуса Христа дать добрую трепку мусульманам.
Приглядевшись к худощавому, аскетичному лицу с глубоко сидящими черными глазами и узким носом, Турлоф понял, что перед ним фанатик, борец за идею, рыцарь без страха и упрека.
— Этот человек безумен, — сказал он Ательстейну, — но с ним нас ждут жестокие сражения и дивные страны. Впрочем, у нас нет выбора.
— Таким бродягам, как мы, все едино, куда плыть, — подтвердил могучий сакс. — Скажи ему, что мы готовы отправиться с ним даже в ад и что мы непременно подпалим хвост дьяволу, если это увеличит нашу долю добычи.
4
Турлоф и Ательстейн стояли, опершись на релинг, и смотрели на быстро удалявшийся Остров Богов. Над ним возносился столб дыма, насыщенного призраками тысяч столетий, тенями и секретами древней империи. Ательстейн выругался.
— Какие пропали сокровища! — воскликнул он. — И в результате такой катавасии ни крохи в наших руках не осталось!
Турлоф покачал головой.
— Мы видели гибель древнего королевства, видели, как последний бастион старейшей в мире империи утонул в огне и бездне забытия, а над его руинами подняло свою тупую голову варварство. Так проходит мирская слава и блекнет императорский пурпур — в алых языках пламени и в желтом дыму.
— Но чтобы ни крохи… — уныло повторил великан.
Далказианин вновь покачал головой.
— Я все же прихватил с собой самое ценное из этих сокровищ — такое, ради чего погибали мужчины и женщины и кровь рекой лилась по улицам.
Он вытащил из-за пояса небольшой предмет — прекрасной работы жадеитовый амулет.
— Символ королевской власти! — воскликнул Ательстейн.
— Да! Когда ты побежал за Черным Чудовищем, я устремился следом, но Брунгильда вцепилась в меня и не пускала, поскольку боялась, что назад я уже не вернусь. Я вырвался из ее рук, но амулет при этом зацепился за кольчугу, и я так и помчался с ним тебе на подмогу.
— Тот, кто носит эту безделушку, владеет Бэл-Саготом! — восторженно заревел сакс. — Я тебе говорю, Турлоф, ты теперь точно — король!
Далказианин горько рассмеялся и показал на столб дыма, маячивший далеко на горизонте.
— Да, король королевства мертвецов, император империи дыма и призраков. Я король Бэл-Сагота, и ветер разносит мое королевство по утреннему небу. И тем оно похоже на все иные империи в этом мире — все они только сон и дым.