Июнь 1932 года принес Говарду одно из самых сильных разочарований в его жизни. Друг Роберта по переписке Лавкрафт, после того как распался его брак, стал много путешествовать. Он обычно отправлялся в поездку весной, прихватив дешевый чемодан и вместительную клеенчатую сумку, в которых кроме одежды находились письменные принадлежности, дневник, небольшой телескоп, консервный нож и столовые приборы. Во время путешествия он старался как можно больше экономить, добираясь до места на автобусе и заранее, на тот случай, если в дороге кончатся деньги, покупая обратные билеты.

В тех местах, где у него не было друзей, которые могли бы его приютить, Лавкрафт останавливался в домах, предоставляемых христианскими союзами молодежи. Он сокращал расходы на прачечную, собственноручно стирая свои рубашки и нижнее белье, сам стриг себе волосы с помощью приспособления из двух зеркал, которое позволяло ему подровнять их сзади. Покупая дешевые продукты — хлеб и консервированные бобы, завтракая, обедая и ужиная в своей комнате, Лавкрафт умудрялся поддерживать свои силы завтраком за десять центов и ужином за пятнадцать. Он тратил на еду около двух долларов в неделю и один доллар на ночлег.

В мае 1932 года Лавкрафт отправился в путешествие на Юг. После того, как он навестил друзей в Нью-Йорке, он посетил Вашингтон, Ноксвилл, Мемфис, Натчез и Новый Орлеан. Из Нового Орлеана он прислал •Бобу-Два Ружья• письмо, в котором рассказывал об этой поездке.

Роберт был ошеломлен и подавлен. Трижды он приглашал Лавкрафта приехать к нему, обещая показать памятные исторические места в Техасе. И вот Лавкрафт останавливается не так уж далеко от Кросс Плэйнс, а он, Боб Говард, не может позволить себе оплатить даже поездку на автобусе, чтобы повидаться с ним!

Некоторое время Роберт тешил себя мыслью, что как только он наберет достаточную сумму, то сразу купит автомобиль и научится управлять им. Он мечтал отправиться со своим другом с Род Айленда в путешествие по любимому штату. Но после банковского краха у него практически не осталось сбережений, а то, что в течение месяцев он не мог написать рассказа, который удовлетворил бы издателей, усложнило его отношения с ними. И, что еще хуже, некоторые из этих людей стали пить, чтобы хоть как-то отвлечься от потрясения, вызванного Депрессией.

Издательство, что регулярно покупало у него рассказы о моряке Стиве Костигане, прекратило выпуск целого рада журналов, оставив только •Сверхъестественные истории• и •Восточные истории• Фарнсуорта Райта, поскольку те имели достаточно надежный рынок сбыта. Несмотря на то что рассказы о Конане были явно многообещающими, ни один из них еще не был опубликован и, следовательно, Роберт не получил за них ни цента.

Не ожидая появления Лавкрафта, Роберт потратил те деньги, которые ему удалось наскрести, на поездку в Сан-Антонио и по местам, расположенным на границе между США и Мексикой. После этого он даже не смог принять приглашение Керка Мешбэрна погостить в выходные в Хьюстоне. Говард написал Мешбэрну, который иногда публиковал небольшие фантастические повести и стихи в •Сверхъестественных историях•, а также сочинял рассказы для других журналов, письмо, в котором с восхищением отзывался о его творчестве. После этого Мешбэрн пригласил его и Хоффмана Прайса — еще одного писателя, публиковавшегося в •Сверхъестественных историях•,— в Хьюстон. Но Говард из-за отсутствия денег был вынужден отказаться от заманчивого приглашения.

Прайс, которому тогда было чуть больше тридцати лет, имел разносторонние интересы: он успел побывать солдатом, писателем, автомехаником, фотографом, изучал культуру Востока. Он пытался удержаться на плаву во время Депрессии, сочиняя истории для журналов в Новом Орлеане. В отчаянии Говард послал Прайсу телеграмму, в которой сообщал, где можно найти Лавкрафта.

Никогда не встречавшийся с Прайсом и не переписывавшийся с ним, застенчивый Лавкрафт •решил, что не будет навязываться и представляться•, но общительного Прайса это остановить не могло. Он отправился в трехзвездочный отель, где остановился путешественник, и пригласил его к себе. Там они провели много времени за беседами.

Так как скромных средств Лавкрафта не хватало на поездку в Техас, он в начале июля вернулся в Провиденс. Возвратившись, он обнаружил, что его тетя находится в глубокой коме. И вскоре получил письмо Говарда, где тот горько сокрушался, что не смог приехать в Новый Орлеан:

•Я пишу это письмо, ощущая глубочайшее унижение. В течение долгого времени самым моим горячим желанием — с тех пор как ты первый раз обмолвился год назад о том, что хотел бы увидеть Новый Орлеан… было повидаться с тобой и показать тебе мои родные края. Я собирался купить автомобиль… Но… банковский крах и ужасная ситуация в издательствах, помимо прочих обстоятельств, ввергли меня в ту же самую нищету, из который я было начал медленно и мучительно выбираться•.

Друзья по переписке так никогда и не встретились, хотя до самой смерти Говарда они писали друг другу длинные письма, обычно очень теплые, иногда язвительные, но всегда проникнутые неподдельным интересом к собеседнику. Прайс был единственным человеком, который встречался с ними обоими, и одним из немногих, кто еще может рассказать об этих встречах.

Поклонники Говарда и Лавкрафта до сих пор горюют о том, что эти двое выдающихся людей так и не смогли пожать друг другу руки. Этот факт действительно достоин сожаления. Результатом их встречи могли бы стать оживленные беседы на самые различные темы, которые сохранились бы в письмах для последующих поколений. Однако нельзя говорить об этом с полной уверенностью.

Лавкрафт, всегда державшийся сдержанно и с достоинством, был приятным собеседником для кого угодно; однако вспыльчивый и увлекающийся, подозрительный Говард, крайне чутко реагировавший на малейшие признаки истинного или мнимого пренебрежения к себе, был гораздо менее предсказуем. Он мог бы почувствовать симпатию по отношению к худощавому, аскетического вида мудрецу из Провиденса, а мог бы и проникнуться к нему неприязнью. В свою очередь, тогда Лавкрафт мог замкнуться, и переписка между ними иссякла бы, как ручеек в летнюю засуху.

* * * 

Летом и осенью 1932 года Роберт Говард получил несколько чеков на крупные суммы за рассказы, которые продал в первой половине года. Поэтому к концу лета он опять стал человеком со средствами и, получив наконец возможность осуществить свое давнее желание, уговорил отца отвезти его и Линдсея Тайсона в Арлингтон, городок между Далласом и Форт Уортом, где находилось агентство по продаже автомобилей.

Там Боб выбрал для себя подержанный •шевроле• выпуска 1931 года, двухдверный седан темно-зеленого цвета. Продавец был поражен, когда молодой человек, вместо того чтобы попросить оплаты в рассрочку, вытащил чековую книжку и, не торгуясь, выписал чек на 350.00. На обратном пути в Кросс Плэйнс Тайсон показывал своему другу, как нужно водить автомобиль. Как ни странно, доктор никогда не пытался научить этому сына — возможно, как вспоминал один из его друзей, потому что Роберт никогда особенно не интересовался автомобилями. У него не было способностей к механике. По словам другого приятеля, •Боб не был силен в математике и совершенно не умел обращаться с техникой.

Он так никогда и не понял принципа работы двигателя внутреннего сгорания.

Когда мы спросили нескольких человек, смог ли Говард хорошо научиться водить машину, они не могли вспомнить ничего особенно примечательного в его манере езды. Но один из его друзей, который долго путешествовал вместе с Бобом в 1935 году, утверждал, что Говард был •ужасным водителем•. Если учесть, что требования к шоферам в Техасе с его длинными прямыми ровными дорогами и весьма ограниченным движением не были строгими, что тогда в Техасе для вождения автомобиля даже не было обязательным наличие водительских прав, легко можно представить себе, как именно управлял своей машиной Говард. Однако, несмотря на отсутствие опыта вождения, он все же умудрялся не попадать в серьезные аварии.

Единственная авария приключилась спустя несколько дней после Рождества 1933 года. Боб взял с собой Линдсея Тайсона, Дэвида Ли и его двоюродного брата Билла Кэлхауна в Браунвуд, чтобы всем вместе сходить на состязания по боксу. 29 декабря, когда они возвращались обратно, стоял густой туман, лил дождь, и Роберт врезался на машине в стальной флагшток, вделанный в асфальт прямо посреди одной из улиц города Райзинг Стар.

На его счастье, машина двигалась медленно. Боб только сильно погнул руль и отделался ссадиной на подбородке и несколькими порезами на руках. Зато у одного из его пассажиров был серьезно поврежден череп, а другой сильно поранил ногу. Говард позвонил отцу, который забрал сына домой и занялся его ранами, в то время как один из прохожих доставил остальных пострадавших в госпиталь.

В •Райзинг Стар• Роберту оплатили половину стоимости починки автомобиля. После того как еще один водитель врезался во флагшток, члены городского управления решили убрать с улицы это досадное препятствие. 16 марта Роберт опять смог поехать в Браунвуд на боксерские матчи и в Сан-Антонио, чтобы выпить пива и повеселиться в местных кабаках.

Приобретя машину, в одну из своих первых поездок Роберт отвез мать в Браунвудский госпиталь для сдачи анализов. Пока миссис Говард была занята своим здоровьем, Клайд Смит познакомил Боба со своей приятельницей-студенткой. Девушка оказалась хорошенькой стройной брюнеткой среднего роста. Ее звали Новэлин Прайс.

Живая, бойкая мисс Прайс выросла на близлежащей ферме и собиралась стать учительницей. Она очень интересовалась литературой, и между ней и Смитом было скорее наличие общих интересов, нежели романтическое влечение. Новэлин была наслышана о Роберте Говарде, которого Смит считал образцом для подражания, поскольку литературная карьера его друга складывалась весьма успешно. То, что Роберт был писателем, придавало ему несомненную привлекательность в глазах Новэлин.

Приехав к ней домой, оба молодых человека находились в приподнятом, возбужденном настроении, громко смеялись и шумели. Увидев, что это раздражает Новэлин, Боб заставил себя успокоиться и вести себя потише. Девушка почувствовала симпатию к этому статному, привлекательному, хотя и скверно одетому молодому человеку. Глубоко посаженные голубые глаза Роберта под нависшими бровями прямо-таки заворожили ее.

Прежде чем Боб вернулся в госпиталь, чтобы забрать мать, молодые люди объехали на машине окрестности города и прекрасно провели время все вместе. Но вскоре Роберт вернулся в Кросс Плэйнс, и в течение двух лет он и Новэлин Прайс ни разу не видели друг друга.

* * *

В конце 1932 года Роберт совершал короткие поездки на своем автомобиле, обычно вместе с матерью. Он осматривал окрестности вокруг озера Лэйк Браунвуд, образовавшегося в результате запруды в дельте реки Пекан. Он говорил Смиту и Винсону о том, что ему хотелось бы построить домик на берегу озера и выращивать овощи и фрукты. Однако эти мечты рассеялись, подобно утреннему туману.

После Дня благодарения Говард и Линдсей Тайсон побывали на футбольном матче между командами колледжа Говард Пэйн и Юго-Западного университета. В порыве вдохновения он описал этот матч на трех страницах в письме Лавкрафту, которого спорт совершенно не интересовал.

Говард постоянно спорил с Лавкрафтом об относительной значимости умственного и физического развития человека. Мудрец из Провиденса признавал, что тело должно быть здоровым, но презрительно относился к привычке обывателей тратить целые часы, наблюдая за спортивными соревнованиями в качестве болельщиков. Лавкрафта, как и многих других мыслителей, раздражало, что люди попусту расходуют драгоценное время, которое могли бы посвятить развитию своих умственных и творческих способностей.

Несмотря на то что Лавкрафт не имел в виду лично Говарда, его сверхчувствительный друг по переписке упорно принимал все подобные утверждения на свой счет. В ответном письме Говард яростно доказывал, что физическое развитие важно для любого человека, который, подобно ему самому, вынужден бьш время от времени выполнять тяжелую физическую работу, например, таскать тяжелые снопы сена или задавать корм животным. Хотя, на самом деле, Говард не бьш особенно искусен в обращении с инструментами и не слишком много работал дома и в саду.

Спор разгорался, так как Лавкрафт с абсолютным равнодушием относился к увлечениям обывателей, а Говард обижался на то, что его друг делает абстрактные обобщения. После одного особенно резкого ответа на доводы Лавкрафта Говард попытался исправить свою ошибку:

•Дело в том, что я писал это письмо, пребывая в том ужасном состоянии духа, которое иногда — к счастью, не очень часто-— прямо-таки наваливается на меня. Если мной овладевает такое настроение, я не вижу впереди ничего хорошего, и основное чувство, которое я испытываю в такие моменты,— это слепая, бешеная ярость, направленная на все, что оказывается на моем пути. Хотя это, конечно, не означает ненависти к какому-то конкретному человеку. В такое время я — никудышный и невежливый собеседник. В такие периоды я стараюсь избегать любых контактов с людьми, чтобы не оскорбить кого-то своим поведением…•

Говард считал, что подобная смена настроений досталась ему в наследство от кельтских предков, но вряд ли его ирландские предшественники отличались столь же буйным нравом.

Несмотря на то что Лавкрафт, который был необычайно тактичным и предупредительным по отношению к людям, обычно забывая их выходки, никогда не опускался до злобных или язвительных насмешек над своим другом по переписке, –Боб-Два Ружья– продолжал принимать многие из его замечаний на свой счет и приходил из-за этого в ярость. Надо сказать, что Говард вообще все воспринимал близко к сердцу и в ряду его многочисленных добродетелей не числились объективность и беспристрастие.

* * *

В течение всего 1933 года жизнь Говарда казалась спокойной, рутинной и лишенной особых событий. Он сидел дома и без устали колотил по клавишам пишущей машинки, печатая рассказы; посещал множество боксерских и футбольных матчей; совершал вместе с выздоравливающей матерью прогулки на автомобиле. Он слушал те общеобразовательные передачи, которые мог поймать по своему радиоприемнику,— выступления Ирвина Шоу, Мохандаса Ганди, Сакса Ромера, Джорджа Уильяма Рассела и Александра Вуллкотта; наслаждался чтением пьес Мольера, Шекспира и Софокла, музыкой Бетховена, Листа и Вагнера. Жаль, что у Говарда не было возможности полностью удовлетворить свою тягу к знаниям. Несмотря на утверждения, что он — простой человек с обывательскими интересами, очень вероятно, что Роберт, если бы у него была такая возможность, наслаждался бы самыми изысканными удовольствиями.

Говард по-прежнему проглатывал огромное количество книг. В это время внимание Роберта особенно привлекло одно произведение— автобиографический роман его друга по переписке Дерлета, называвшийся •Весенний вечер•; начатый в 1930 году, роман был опубликован лишь через 11 лет. Там повествовалось о любви молодых людей из Висконсина: юноша, воспитанный в католической вере, влюбляется в юную протестантку, но им не суждено быть вместе из-за яростного сопротивления родителей.

Так как литературные вкусы Говарда были прямо противоположны реалистической буколике Дерлета, остается только гадать, не отражает ли интерес Роберта к роману настроения самого писателя, тяготившегося постоянным давлением со стороны родителей.

В конце марта 1933 года Роберт усадил мать в свой •шевроле• и отправился в Остин, а потом в Сан-Антонио, чтобы избежать весенних песчаных бурь, характерных для того района, где они жили. В течение нескольких недель, пока жара не заставила их вернуться в Кросс Плэйнс, ему приходилось выносить общество друзей Эстер Говард. Роберт не сожалел об отъезде, потому что неделя, проведенная в любом городе, вызывала у него ощущение, будто он •находится в клетке или в тюрьме•.

В течение следующих месяцев Говард предпринял еще несколько поездок. Трижды он ездил в Даллас по делу, о котором не упоминал в своих письмах. На пути домой Роберт проехался по штату, разыскивая исторические ценности на месте разрушенных военных гарнизонов и заброшенных фортов. Он также несколько раз ездил со своей матерью по соседним графствам, а однажды поехал в Стэмфорд, расположенный в 135 милях от Кросс Плэйнс, чтобы посмотреть на ежегодное родео. Затем, после Рождества, он отправился в ту неудачную поездку, что закончилась аварией после столкновения с флагштоком.

* * *

Весной 1934 года усердие Говарда, регулярно писавшего письма, было возмещено сторицей. В поддень 8 апреля в дом Говардов на –форде– модели А приехали Хоффман Прайс и его жена Ванда, которые направлялись из Оклахомы в Калифорнию. Прайс, стремившийся восполнить недостаток средств, подрабатывая механиком в гараже, специально изменил маршрут, чтобы встретиться с другом по переписке. По дороге с супругами приключился непредвиденный случай.

Прайсы ехали всю ночь и пересекли мост, ведущий в Техас через реку Ред Ривер почти сразу после восхода солнца. Измученный долгой дорогой, Прайс попросил Ванду зажечь для него сигару. Как только она откусила кончик сигары и зажгла спичку, из кустов появился отряд помощников шерифа и остановил машину. Увидев женщину, зажигающую сигару, они подумали, что им попалась знаменитая преступная пара — Клайд Бэрроу и Бонни Паркер, которых разыскивали по всему штату. Изумленные молодые супруги предъявили свои документы, после чего продолжили свой путь по направлению к Кросс Плэйнс.

Так как точная дата их приезда была неизвестна, Боб Говард уехал из города. Его родители встретили Прайсов очень приветливо. Миссис Говард предоставила в распоряжение гостям свою собственную спальню и проводила туда сонную Ванду. Эду Прайсу не так повезло: ему в течение нескольких часов пришлось отвечать на расспросы д-ра Говарда, который хотел знать все о писательском труде и издательском деле; о Сибери Куинне, Лавкрафте и других писателях, публиковавшихся в •Сверхъестественных историях•; а особенно о том, почему Роберту не платили вовремя за его рассказы.

Прайс отвечал ему так: •Доктор, всех нас обсчитывают. Поверьте, никто не пытается строить козни именно против Боба. Ну да, Райт — редактор и Спренджер — главный издатель, получают зарплату регулярно, но мы, писатели…•

После ужина Айзек Говард снова приковал Прайса к стулу своим магнетическим взглядом и продолжал допрашивать его, в то время как измученный молодой писатель безуспешно пытался подавить зевоту.

Агрессивные, напористые манеры доктора произвели на Прайса неизгладимое впечатление. Много лет спустя он писал: •Иногда мне в голову приходила совершенно безумная мысль — что отец, а не сын должен был бы стать писателем. Я не могу вспомнить ни одного человека, у которого были бы такие пронзительные глаза, как у доктора Говарда: ясные, холодные, голубые, живые, они как бы дополняли его голос и жесты. У него были белоснежные волосы, кустистые брови и резкие черты лица…• Нам повезло, что Прайс отличался не только наблюдательностью, но и превосходной памятью; благодаря предоставленной им информации, мы смогли получить ценные сведения о сложных взаимоотношениях между членами семьи Говардов.

На следующее утро во время завтрака появился Боб, который приехал уже после того, как гости заснули. Прайс вспоминает, что он бьш –высоким, крепким, как бы возвышающимся над всеми — квадратное загорелое лицо, широкая грудь, короткая толстая шея; словом, настоящий мужчина. Выражение его лица оставалось невозмутимым, флегматичным до тех пор, пока он не протянул свою большую руку, улыбнулся и заговорил. Спокойное дружелюбие в его голосе было для меня неожиданным…-

Прайсу нужно было подстричься, поэтому они вместе с Бобом отправились к местному парикмахеру, не прекращая оживленной беседы. Прайс отметил две особенности в его манере разговаривать: он произносил слово •wound• так, что оно рифмовалось с •sound•, а слово •sword• — со словом •sward•. Возможно, Говард научился произносить так эти слова, когда читал детские книжки, задолго до того, как услышал от других их правильное произношение.

В тот раз Боб ни разу не употребил ни одной из своих шокирующих фраз, к которым он иногда любил прибегать, но зато сказал с обезоруживающей откровенностью: •Эд, я чертовски горжусь тем, что ты приехал навестить меня•.

•Не понимаю, какого черта ты гордишься моим приездом,— ответил Прайс.— Должно быть как раз наоборот•. •Все думают иначе,— сказал Боб.— Поэтому я горжусь тем, что могу показать этим сукиным детям, что такой удачливый писатель, как ты, проехал тысячи миль для того, чтобы навестить меня•.

Когда он произнес эти слова, Прайс вспомнил тот год, когда у него еле-еле хватало денег на еду, и то, что Говард как писатель, преуспевал гораздо больше.

После визита к парикмахеру Прайс выразил желание ознакомиться с местными способами добычи нефти, поэтому Говард повез его за город, где находилась буровая вышка. Голландец-управляющий объяснил им принципы действия этого устройства. Когда они шли обратно, Боб спросил своего гостя: •Он не нагрубил тебе? Если он сделал это, я вернусь и задам ему хорошую трепку. Никто из этих подонков не смеет пренебрежительно относиться к моим друзьям!•

Удостоверившись, что нефтяник вел себя более чем приветливо, Говард неожиданно спросил: •Эд, у тебя есть враги?•

Прайс, изумленно посмотрев на него, ответил: •Не думаю…•

Роберта так ошеломил этот ответ, что Прайс, запинаясь, добавил: –Ну, есть, конечно, несколько ублюдков, но это настолько ничтожные людишки, что я не могу назвать их врагами-.

После ленча Боб и Прайс устроились в маленькой комнатке Роберта, чтобы поговорить о его рассказах. Прайс, который недавно прочел несколько забавных историй о Западе, с которых Боб начинал свою писательскую карьеру, воскликнул с воодушевлением: •Какие великолепные вещи! Они — как раз то, что нужно для больших иллюстрированных или серьезных журналов. Это просто здорово!•

Во время разговора Роберт сообщил, что никогда не продумывает заранее сюжет своих рассказов. Как мы выяснили из других источников и сохранившихся отрывков его неоконченных рассказов, это было лишь полуправдой. Многие из рассказов Говарда тщательно продуманы. Некоторые писатели, которые совершенно бессознательно обдумывают свои рассказы, прежде чем их написать, действительно пишут •из головы•. Но литератор, использующий этот прием, часто сталкивается с тем, что подсознание вдруг отказывается работать, а рассказ написан лишь наполовину. То, что Говард иногда пытался писать подобным образом, возможно, и является причиной того, что многие его рассказы остались неоконченными. Он также мог и преувеличивать этот факт, вдохновленный романтическим образом писателя, который, одержимый собственным гением, создает в одно мгновение шедевр, не выполняя скучной предварительной работы над сюжетом и каждой главой.

Позже Прайс вспоминал: •Говард сочинял инстинктивно, не обращая особого внимания на форму. Он говорил мне: •Из трех придуманных мной историй две я выбрасываю, а одну отправляю в редакцию; это легче, чем сознательно что-то обдумывать. Иначе печаталось бы втрое меньше моих рассказов. Какая, к черту, разница; я просто люблю писать…•

Говарда приводило в восхищение то, с какой увлеченностью Прайс обсуждал боевые искусства, например, фехтование. Позже он написал Лавкрафту, выражая сожаления по поводу того, что в Техасе почти не было учителей фехтования, и когда Роберт со своим приятелем пытались обучиться этому искусству, используя в качестве рапир военные сабли, он проткнул ему руку. После этого Говард никогда больше не занимался фехтованием.

Уже было далеко за поддень, а друзья все сидели в маленькой комнате Роберта, а Ванда Прайс и миссис Говард болтали в гостиной. Зазвонил телефон. Когда миссис Говард сняла трубку, Ванда услышала женский голос, спрашивавший, дома ли Роберт. Эстер сказала звонившей, что его нет дома, хотя голос сына был хорошо слышен из-за закрытой двери.

Кто тогда звонил Роберту, остается тайной и по сей день; но этот странный случай наводит на мысль, что двадцативосьмилетний Роберт все-таки завязал дружбу с одной из местных девушек. Видимо, ее привлекло обаяние Боба; по крайней мере, она не считала его всего лишь местным чудаком.

Более того, это могло свидетельствовать и о том, что Роберту не хватало женского общества. Известно, что, когда на следующий год он стал постоянно встречаться с девушкой, Эстер Говард сделала все, чтобы помешать их отношениям, включая и подслушивание телефонных разговоров. Если Боб и делал робкие попытки подружиться с девушками, все они оказались тщетными из-за непримиримого враждебного отношения к этому Эстер Говард.

Роберт, если и знал об этом, ничего не рассказал своему гостю. В конце концов, если он допускал, чтобы мать отваживала его знакомых, это означало, что он был не таким уж героем — а маску героя Боб Говард использовал, чтобы скрыть от других свою уязвимость.

* * *

На следующий день, 11 апреля, Говард повез Прайсов осматривать окрестности Кросс Плэйнс. Вид местного ландшафта не привел того в большой восторг: •…не на что посмотреть, кроме дуба, самого маленького из низкорослых дубов, и огромных открытых пространств, которые оживляют лишь горные цепи на горизонте•.

В то время, как Боб рассказывал по дороге об истории Техаса, машина поравнялась с мескитовым деревом. Прайс рассказывает, что Роберт остановил машину, вынул из отделения для перчаток пистолет и зашагал к мескиту походкой лихого бандита с Запада. Вскоре он вернулся к машине, сказав при этом: •У меня много врагов; они есть здесь у всех. Не то, чтобы я думал, будто мы врежемся во что-нибудь, но я должен был удостовериться… постоянные распри происходят и по сей день… вы можете наткнуться на врага, куда бы ни поехали•.

Техасцы славились тем, что могли ловко разыгрывать тех, кто недавно прибыл в штат. Они любили уверять своих гостей, что вот-вот появятся команчи и снимут с них скальп или их убьют бандиты, поэтому мы спросили Прайса, не было ли странное поведение Говарда лишь •розыгрышем•. Прайс решительно отверг эту мысль, заявив, что это было бы просто возмутительно, учитывая большое уважение, которое испытывал к нему Роберт, и его искреннее старание как можно лучше принять гостей.

На закате Прайсы попрощались с Бобом на заправочной станции у окраины города. Вспомнив, как Прайс жаловался на скудные доходы от писательского труда, Боб на прощание воскликнул: •Эд, я уверен, что у тебя все образуется. Черт возьми, так и будет. Удачи тебе!•

Когда они попрощались, у Прайса осталось чувство, что Роберт за прошедшие годы совсем не изменился. Он пришел к выводу, что Говард был •…сложным и загадочным человеком, которого невозможно разгадать сразу. Мужчина-мальчик, ученый, писатель, сочиняющий захватывающие вещи, с поразительно цепким вниманием; наивный бойскаут; человек огромной эмоциональной глубины, но почему-то стесняющийся проявлений своих чувств, которые, как он несправедливо заявлял, он не мог перенести в свои рассказы… Крепкий, широколицый, не слишком проницательный на первый взгляд парень… вежливый, предупредительный, добрый и гостеприимный человек… щедрый, бесшабашный, порывистый, сердечный малый, обожавший всяческие истории и происшествия, от которых будто исходил запах пота, пыли и лошадиного, овечьего и верблюжьего помета… шумный, сумасбродный подросток, сочинявший невероятные истории о стране, ее жителях и о себе — не для того, чтобы ввести в заблуждение или оставить вас в дураках, а потому, что ему нравился сам поток слов, и он знал, что вы бы хотели слушать и дальше… Непонятная, загадочная, чувствительная, тонкая душа, скрывавшаяся в этом большом, грубовато-добродушном парне•.

Много лет спустя в письме, датированном 21 июня 1944 года, д-р Говард подтвердил, что Прайс как нельзя более точно описал характер Боба. Письмо начинается так:

•Уважаемый мистер Э. Хоффман Прайс! Наверное, это колдовство. Вы даже не представляете, насколько реалистична та картина личности Роберта, которую вы изобразили. Она была настолько правдоподобной, что я почувствовал, будто опять вижу перед глазами Роберта, живого, смеющегося, разговаривающего так, будто он на самом деле бьш здесь, со мной; я мог почувствовать исходящее от него тепло, как от живого существа, мог видеть его улыбку и слышать негромкий, поразительно чистый голос, даже безошибочно угадать его непередаваемый тон. Удивительно, как всего после двух визитов вы смогли так великолепно составить представление о личности человека. Живя радом с Робертом, находясь с ним в тесной связи с его раннего детства до конца жизни, я бы не смог так же точно, как вы, описать его характер. У Роберта было много знакомых, но близко дружил он лишь с Двумя мальчиками из Кросс Плэйнс. Действительно, Роберт был очень одиноким человеком, потому что окружающие не слишком понимали его образ жизни и характер. Его писательский труд совсем не интересовал местных жителей. В газетных киосках продавались журналы, в которых в течение некоторого времени печатались его рассказы, но вскоре выпуски –Сверхъестественных историй» и других журналов, в которых печатались рассказы Роберта, исчезли. Для жителей Кросс Плэйнс он умер; сейчас он, должен признать, всего лишь неясное воспоминание…•

В 1934 году гостем маленького домика был не только Прайс. В мае Труэтт Винсон и Боб провели вместе неделю, когда у Винсона начались каникулы. В первый день друзья поехали на автомобиле Винсона в юго-западном направлении, к Бэллинджеру, чтобы сходить там в кино и выпить пива. Потом друзья решили, что путешествие надо продолжить, и на следующее утро они опять были в дороге. Машину вел Винсон. После целого дня утомительной езды они добрались до знаменитых Карлсбадских пещер. Говард пришел в восторг от их величия и исполинского труда природы, по буйной прихоти фантазии и в соответствии со своими непостижимыми законами создавшей этот сумеречный мир. Пока Говард карабкался вверх по узким переходам и лестницам, ему показалось, что в глубинах, которые как будто грозили поглотить его, он наяву видит воплощение своих ночных кошмаров. Темные своды гигантских пещер заставляли его сердце сжиматься от ужаса.

Затем друзья направились в сторону Эль Пасо, расположенного на западной границе Техаса, и заехали в Суидад Хуарес выпить пива и текилы, прежде чем вернуться домой через Форт Стоктон и Сан-Анджело. За четыре дня они проехали 1,137 миль. По возвращении Говард отправил своему другу Лавкрафту огромного волосатого паука в закупоренной бутылке из-под виски. Затем он вернулся к работе над рассказами.

* * * 

Говард писал рассказы о Конане один за другим. Но у него оставалось время, чтобы попробовать себя и в других направлениях этого жанра. Он продолжил писать серию историй о Фрэнсисе Гордоне, которую начал еще в двадцатых годах, и ему удалось продать пять рассказов. Он так и не закончил еще девять, а три оставшихся рассказа были окончены, но не опубликованы. В этих рассказах вымышленный главный герой Гордон из Эль Пасо, штат Техас, в начале века становится наемным солдатом и сражается на Ближнем Востоке. В Гордоне переплетаются черты подлинных исторических персонажей — Гордона по кличке Китаец и сэра Ричарда Фрэнсиса Бартона; первый фигурировал в романе Ахмеда Абдуллы и Т. Комгггона Пакенхэма «Имперские мечтатели– (1929), а второй напоминал Томаса Эдварда Лоуренса, героя книги Лоуэлла Томаса –С Лоуренсом по Аравии• (1924). Говард прочел обе эти книги.

Гордон, в жилах которого течет шотландская и ирландская кровь, это как бы вновь возродившиеся Бран Мак Мори и Турлоф О'Брайен, герои более ранних серий рассказов Говарда. Как и его литературные предшественники, он смугл, среднего роста и наделен сверхъестественной силой, проворством и выносливостью. Большая часть действий происходит в Афганистане, где местные жители зовут его Эль Борак, то есть •Быстрый•. С небрежностью, свойственной иногда пишущим для журналов, Говард решил, что основным языком в Афганистане является арабский, и дал своим героям арабские имена, хотя на самом деле люди там говорят на фарси и никогда бы не дали оказавшемуся среди них американцу арабское прозвище.

Тем не менее эти рассказы довольно занятны. В них грохочут копыта, слышится треск ружей, выстрелы пистолетов, турецкие сабли со свистом рассекают воздух, ручьями льется кровь. Многие истории кончаются тем, что Гордон и его противник сражаются в поединке на саблях. Изобретение винтовок и револьверов сделало мечи устаревшим оружием даже в отдаленных районах, но Говард решительно отказывался признавать этот факт.

В это же время Говард взялся за серию рассказов о Кирби О'Доннелле, который внешне был почти копией Фрэнсиса Гордона. О'Доннелл путешествует по Афганистану, переодетый в форму курдского наемного солдата, убивая тех, кто встает у него на пути. Говард написал три рассказа из этой серии, продать удалось два, называвшихся •Сокровища Тартарии• и •Мечи Шахразара•.

В 1932 году в журнале •Восточные истории• появились две исторические новеллы Роберта Говарда, а еще две были опубликованы в 1933—1934 годах после того, как журнал стал называться –Волшебный ковер». На написание этих рассказов Говарда вдохновили, несомненно, рассказы Хэролда Лэма в •Приключенческом журнале•, поскольку он безмерно восхищался этим известным писателем для журналов и знатоком Востока.

* * *

В начале 1934 года Роберт Говард наконец нашел тот стиль рассказов о Западе, который давал ему возможность полностью раскрыть свой недюжинный талант. Он добавил к характерным чертам вестерна те элементы, которые успешно использовал ранее в забавных рассказах о боксерах. Результатом явилась целая серия великолепных пародий, читая которые, можно было смеяться до упаду.

Ранее Говард продал три вестерна: •Стервятники Вапетона•, •Святилище стервятников• и •Кладбище расплаты•, причем последний он написал в соавторстве. Но, несмотря на то что остальные рассказы, которые так и не были опубликованы при жизни Говарда, сейчас уже напечатаны, обычные вестерны не пользовались в то время большой популярностью.

* * *

Юмористические же вестерны можно считать по-настоящему талантливыми произведениями. В первой серии рассказов повествование ведется от первого лица, некоего Брекенриджа Элкинса, обитающего в горах Гумбольдта, штат Невада.

Брекенридж, получивший свое имя по названию деревни, расположенной в сорока пяти милях от Кросс Плэйнс, внешне несколько напоминает Конана. Его отличительной особенностью является также превосходное чувство юмора, характерное для жителей пограничных районов. В одном из рассказов он говорит: –Пуля вошла в скалу в нескольких дюймах от моего лица, а осколок камня задел ухо. Когда мне стреляют в ухо, это выводит меня из себя». Позже он сообщает: •И тогда он попытался ударить меня винтовкой, но промазал и разбил приклад о мое плечо. Мне надоело смотреть на то, с каким упорством он пытается размозжить мне голову, поэтому я схватил его и швырнул прямо в пропасть…•

В промежутках между такими развеселыми драками герой получает письмо от своей тетки:

•Дорогой Брекенридж, я думаю, что время несколько смягчило чувства твоего кузена Бирфилда Бакнера. Он ужинал у меня прошлым вечером, сразу после того, как прикончил троих сыновей Эванса, и был в наилучшем расположении духа с тех самых пор, как вернулся из Колорадо. Поэтому я как бы случайно упомянула твое имя, и он не побагровел, как всегда случалось раньше, стоило только упомянуть о тебе. У него только слегка позеленела кожа вокруг ушей, но, возможно, он просто подавился медвежатиной. Единственное, что он сказал — если ты случайно попадешься на его пути, он вышибет тебе мозги дубовой кувалдой, а это — самое безобидное из того, что он сказал о тебе с тех пор, как вернулся из Техаса».

В другом рассказе Брекенридж видит молодую женщину, которую пума загнала на дерево. Брек вежливо приподнимает свой стетсон и начинает рассказывать девушке о привычках пум, кугуаров, пантер и горных львов. В этот момент кошка прыгает, чтобы вцепиться девушке в ногу. Тогда Брек заявляет:

•Все начинало заходить слишком далеко, поэтому я окрикнул пуму, чтобы она слезла с дерева, но та лишь посмотрела на меня снизу вверх и презрительно фыркнула. Тоща я, протянув руку, схватил ее за хвост и сдернул вниз, а потом ударил три или четыре раза о землю. Когда я отпустил пуму, она пробежала несколько ярдов и, повернув голову, посмотрела на меня очень странным взглядом. Затем помотала головой, как будто не могла поверить своим глазам, и опрометью понеслась прямо в направлении Северного полюса.

— Почему ты не застрелил ее? — спросила девушка, с напряжением всматриваясь вслед зверю.

— О, она уже больше не вернется,— заверил я ее•.

Здесь мы снова убеждаемся в том, что Говард любил животных. Действия Брекенриджа не соответствуют распространенному на Западе отношению к диким животным, которое кратко может быть охарактеризовано одной фразой: •Если оно движется — стреляй•.

Интересно отметить, что действие в рассказах про Брекенриджа Элкинса происходит очень далеко от того места, где жил Роберт Говард — если быть точными, в 1,200 милях,— то есть в тех местах, о которых он имел не больше представления, чем об Афганистане. В этих рассказах также ничего не говорится о жизни фермеров или о нефтяной лихорадке в Техасе, о которой Говард знал предостаточно. Поэтому неверно будет утверждать, будто Говард наконец-то стал писать рассказы, в которых появились описания его родного края.

Если брать широкое значение слова •фантазия•, означающего рассказ о вымышленных событиях в противоположность рассказам о сверхъестественных силах, то рассказы про Элкинса написаны в –фантастическом– стиле. Как и рассказы П. Дж. Вудхауса о жизни высшего британского сословия, это юмористические пародии, в которых реальные события преувеличены и искажены — и это одна из причин, делающими их привлекательными для читателя.

Реальная жизнь, несмотря на то что в ней иногда происходят и смешные случаи, никогда не бывает забавной постоянно. Здесь не Имеется в виду, что ярко выраженный реализм в художественной литературе •лучше•, чем история, полная вымышленных событий. Кто-то из читателей предпочитают один жанр, кто-то — другой, и в любом из них можно написать как хорошие, так и никуда не годные произведения. Больше всего везет тем читателям, которые способны распознать качество и, руководствуясь лишь этим признаком, могут наслаждаться чтением огромного количества произведений, написанных в различных жанрах и видах художественной литературы.

* * *

В самом начале 1933 года Говард решил попробовать продавать свои рассказы с помощью агента. Те, кто писал ему, упоминали его имя — Отис Эдельберт Клайн; он жил в Чикаго и написал несколько серий довольно удачных рассказов в стиле Эдгара Бэрроуза. Клайн настаивал на том, чтобы его клиент попытался написать детективные истории, хотя в этом жанре Говард чувствовал себя неуверенно. Но тем не менее Говард в положенный срок завершил работу над несколькими детективами, близкими к научной фантастике или •фэнтези•.

Два удачных детективных рассказа появились в февральском выпуске журнала –Невероятные детективные истории» за 1934 год. Один из них, опубликованный под настоящим именем автора, был переименован редактором в •Золотые клыки•. В этом рассказе главным героем был Стив Харрисон, бесцеремонный детектив, который решал проблемы, пуская злодею пулю в лоб либо с самым серьезным видом нанося ему смертельный удар средневековым жезлом. Другой рассказ, который был переименован в •Тайна гробницы•, вышел под псевдонимом Патрик Эрвин; но как раз в то время, когда в журнале появилось объявление о появлении в следующем выпуске еще одного рассказа, ежемесячник закрылся, и рассказ •Повелитель мертвых• так и не был опубликован.

Говарду удалось продать еще два рассказа про Стива Харрисона. Рассказ •Имена в Черной книге•, как и •Тайна гробницы•, повествует о зловещем восточном культе, напоминая произведения Сакса Ромера или Роберта Чэмберса. Другой рассказ, называвшийся –Кладбищенские крысы», появился в февральском выпуске журнала –Ужасные тайны– за 1936 год. Но еще четыре рассказа про Стива Харрисона оказались неудачными и опубликованы не были. Роберту Говарду не доставляло никакого удовольствия в течение долгих часов биться над поисками ключа к разгадке. Гораздо больше ему нравился звон мечей и предсмертные вопли врагов в рассказах, наполненных событиями. Поэтому в 1935 году он окончательно забросил детективный жанр.

В течение нескольких лет упорного писательского труда Роберт Говард написал множество самых разнообразных рассказов. Их было так много, что его биографы не считают нужным указывать названия всех, рискуя слишком отвлечься от повествования о жизни самого автора. В одних появляются крестоносцы; в других говорится о таинственных происшествиях в глубинах Африки или Азии; в третьих автор пытался — хотя и не совсем неудачно— писать о современном ему периоде. Но среди рассказов Говарда мы не найдем ни одного написанного в жанре научной фантастики. Он писал: •У меня изначально не было ни малейшей склонности к научным знаниям, поэтому я не был бы уверен в своих способностях, доведись мне писать на эту тему•.

Одна из серий рассказов тем не менее заслуживает внимания, потому что эти истории обязаны своему возникновению книге Джека Лондона •Звездный странник• — в ней говорится о человеке, которому снятся сны о его прошлых жизнях. В рассказах Говарда герой, Джеймс Эллисон — калека, он приговорен к смерти от какой-то неизвестной болезни. Из шести рассказов, которые начал Говард, был продан один. Он назывался •Долина Червя• и появился в журнале •Сверхъестественные истории• в феврале 1934 года. В нем Эллисон рассказывает о том, что когда-то его звали Ньордом, и он был первобытным человеком, гигантом с белокурыми волосами, который победил саблезубого тигра, ядовитого змея длиной в восемьдесят футов и гигантских размеров белого червя со множеством щупалец.

Нет ничего удивительно в том, что эти рассказы не пользовались особым успехом. Как только герой убивает одного доисторического монстра, ему сразу же приходится вступать в борьбу со следующим, и рассказ превращается в прогулку по зоопарку. Кроме того, жизнь первобытных людей, изложенная во всех подробностях, довольно скоро наскучивает читателю из-за ее однообразия. Нужно отметить, что, хотя Конан и Кулл — варвары, в тридцати рассказах, написанных про них, действие происходит в цивилизованных странах либо по соседству с ними. Причина проста: в цивилизованном мире, даже если в нем царит жестокость, происходит гораздо больше волнующих событий, которые могут быть вплетены в канву рассказа, чем в примитивном обществе, где все ограничено повторяющимися, довольно однообразными и скучными событиями.

* * *

В течение двух лет, с тех пор как Тевис Клайд Смит познакомил ее с Робертом Говардом, Новэлин Прайс вспоминала молодого писателя, о котором Клайд упоминал часто и с восхищением. Она закончила колледж в мае 1933 года и в соответствии со своей специальностью стала преподавать ораторское искусство. Когда во время весеннего семестра 1934 года учительница английского языка подала заявление об уходе из браунвудской школы, Новэлин предложили временно замещать ее.

Дружба Новэлин и Клайда Смита прекратилась, когда он женился на Руби Баркли. Он оставил юную учительницу в одиночестве, поскольку теперь некому было разделить ее интерес к литературе. Поэтому в мыслях Новэлин не случайно появился Кросс Плэйнс. Если она сможет возобновить знакомство с Робертом Говардом, тот, возможно, даст ей совет, который поможет ей реализовать свое еще не окончательно сформировавшееся стремление к достижениям на литературном поприще.

Кроме того, в Кросс Плэйнс Новэлин Прайс влекло и то, что в этом городе у нее были две кузины, учительницы. Инид Гуэтми, старшая сестра, возглавляла отделение английского языка; другая, Джимми Лу, преподавала в младших классах. Узнав, что в школе свободно место учителя, Новэлин подала заявление о приеме на работу и вскоре начала преподавать там.

10 сентября 1934 года, перед началом учебного года, Новэлин переехала в Кросс Плэйнс, сняла комнату и стала готовиться к первым урокам. Спустя день или два после приезда она и Джимми Лу пошли в аптеку Смита, и в это время из приемной доктора, которая находилась в противоположном конце помещения, вышел седой мужчина и направился к двери. От жены владельца аптеки Новэлин узнала, что это бьш доктор Айзек Говард.

•Это не отец Боба Говарда• — спросила Новэлин. •Да•,— ответила миссис Смит. Джимми Лу добавила: •Держись от Боба Говарда подальше — он просто ненормальный. Я на самом деле боюсь его•. •О, я встречала Боба в Браунвуде, и он показался мне очень приятным человеком•,— возразила Новэлин.

Несмотря на опасения своей кузины, Новэлин решила, что она во что бы то ни стало должна вновь увидеться с Бобом — в Кросс Плэйнсе ей не хватало интеллектуального общения еще больше, чем в Браунвуде.

Она была не из тех девушек, которые ждут, пока их заметят, поэтому позвонила в дом Говардов, и не один раз, а несколько. Каждый раз к телефону подходила Эстер Говард и отвечала, что Роберта нет дома, его нет в городе, или что он не может подойти к телефону. После дюжины безрезультатных звонков Новэлин решила выяснить, в чем же дело. Вечером в четверг, 20 сентября, она уговорила Джимми Лу, чтобы та отвезла ее к дому Боба и подождала в машине, пока она позвонит в дверь. Когда д-р Говард открыл дверь, Новэлин спросила, можно ли поговорить с Робертом.

Доктор посмотрел на нее странным взглядом и, повернувшись, крикнул: •Эй, мать, Роберта спрашивает какая-то юная леди! Впустить ее?»

Новэлин так и не услышала ответа, потому что в эту минуту за спиной отца появился Боб, широким шагом пересекший маленькую прихожую. •О, привет, Новэлин! — воскликнул он.— Как хорошо, что ты зашла навестить нас!•

Роберт проводил свою гостью в гостиную, сказав, что ему нужно поговорить с матерью, находившейся в своей спальне. Несколько минут спустя он появился и предложил Новэлин подвезти ее до дома. Когда они уже почти спустились, их окликнула миссис Говард, и Роберт остановился, словно наткнулся на невидимую преграду. Он молча повернулся и пошел обратно в дом, в то время как Новэлин продолжала идти к машине своей кузины, чтобы предупредить ее об изменившихся планах. Роберт вскоре вернулся и торопливо помог Новэлин забраться в •шевроле•, как будто ничего не случилось.

Молодые люди никогда не узнали, что, когда они отъехали от дома, Айзек Говард сказал жене: •Мать, а ведь похоже, мы потеряем нашего мальчика•.

Много лет спустя, когда доктор рассказал Новэлин об этом разговоре, он повторил слова своей жены. Эстер Говард тогда ответила ему: •Нет, можешь не беспокоиться. Мы его не потеряем•.

Пока они, освещаемые лунным светом, ехали за город, между молодыми людьми сразу же завязался оживленный разговор. Они говорили обо всем: истории, политике, литературе, поэзии, философии — всех предметах, которые их чрезвычайно интересовали. Более всего Роберта и Новэлин взволновало то, что многие их интересы и склонности пересекались. Узнав об этом неожиданном сходстве, Боб буквально расцвел, в нем проснулось все его обаяние, которое появлялось, когда его не восстанавливали против себя те люди, которых он недолюбливал, когда он не находился в толпе людей, среди которых чувствовал себя чужим.

Их восторженное узнавание друг друга было прервано, когда Боб сказал Новэлин, что должен вернуться домой, чтобы ровно в десять часов дать матери лекарство. Новэлин удивленно спросила: •А разве твой отец не может этого сделать?•

Роберт коротко ответил: •Ну, это всегда делал я•.

Когда они подъехали к дому, Боб попросил девушку подождать в машине. Он вошел в дом и вернулся минут через пятнадцать, после чего молча завел мотор. Когда они отъехали, возобновилась оживленная беседа.

Слова так и рвались наружу. Новэлин почувствовала, что наконец-то нашла человека, с которым она могла поделиться своими абстрактными идеями. Несомненно, и Роберт, на первом в своей жизни свидании, почувствовал то же самое. Он договорился с девушкой о следующей встрече через несколько дней и высадил ее около пансиона, где она снимала комнату.

Они влюбились внезапно — друг в друга, в любовь, в ночь, в свои творческие возможности, отражение которых они видели в собеседнике. Молодые люди оказались настолько готовы к земному проявлению своих романтических чувств, что когда самые неосознанные их мечты воплотились в явь, они буквально ухватились за них; осуществление своих фантазий казалось им чудесным даром судьбы. В действительности, они, конечно же, влюбились не в настоящих Новэлин Прайс и Роберта Говарда, а в то, какими в их представлении должны были быть идеальные мужчина и женщина. Они не обращали внимания на то, что в каждом из них присутствовали такие качества, которые не нравились другому,— впрочем, как и многие другие романтически настроенные пары в такой ситуации.

Слишком взволнованная, чтобы заснуть, Новэлин провела несколько часов, записывая в дневник свои впечатления от минувшего вечера. После этого в оставшиеся до рассвета часы она выскользнула из дома во двор и в одной батистовой белой ночной рубашке кружилась в лунном свете в счастливом танце, забыв о том, что рано утром ей нужно идти в школу на уроки.

Не исключено, что Роберт тоже лежал без сна на своей узкой кровати в неприбранном кабинете, думая о жизнерадостной и энергичной девушке, которая так неожиданно вошла в его жизнь.

* * *

После первого свидания Роберт и Новэлин решили по-настоящему узнать друг друга. Их встречи доставляли им удовольствие, каждый из них чувствовал, что его собеседник — единственный человек в мире, с которым можно чувствовать себя совершенно свободно. Как однажды заметил

Роберт, с кем еще он мог провести вечер, разговаривая о истории и политике и узнавая одновременно о профессии учителя?

Иногда они встречались несколько вечеров подряд; однако могли не видеться и неделю, если Роберт полностью погружался в создание очередного рассказа или Новэлин была занята в школе. Сначала во время этих разлук Новэлин пробовала звонить Бобу. Каждый раз к телефону подходила миссис Говард и заявляла, что Боба нет дома или что он уехал на несколько дней. Однажды, после того как ей несколько раз отвечали, что Роберта нет дома, Новэлин на следующем свидании спросила: •Боб, ты был в Браунвуде или еще где-нибудь?•

Нет, ответил Роберт, он уже несколько недель не выходил из дома, работал над рассказами.

Пораженная, Новэлин сказала: •Интересно, тогда почему, когда я звонила, твоя мать говорила, что всю прошлую неделю тебя не было дома?•

Поставленный перед фактом обмана, Роберт смущенно пробормотал: •О… да, я уезжал. Я, должно быть, забыл об этом•.

Роберт всегда защищал мать, даже если она откровенно вмешивалась в его отношения с другими людьми, стремясь не выпустить сына из своей железной хватки. Если он когда-либо и чувствовал себя неуютно из-за зависимости от матери или повышенных требований отца — все это, разумеется, было скрыто под маской заботливой родительской любви,— Роберт никогда не обнаруживал свою подавленность, особенно в присутствии любимой девушки. Однако Новэлин почувствовала враждебность миссис Говард и ни разу больше не появлялась в доме Говардов. Когда Новэлин и Боб не встречались, они писали друг другу. Роберт сам всегда ходил на почту, а значит, никто не мог вскрыть его письма.

Иногда во время вечерних свиданий молодые люди ходили в кино, ради чего им приходилось проехать сорок миль до Абилена или тридцать миль до Браунвуда. В таких случаях Боб превозмогал свою нелюбовь к •нарядам• и облачался в костюм-тройку с галстуком. Иногда они совершали непредсказуемые поступки, например, бегали, держась за руки, по дороге, залитой лунным светом. Иногда просто катались по окрестностям и, припарковав машину у входа в аптеку, заходили выпить лимонаду.

В 30-х годах в маленьких городках во время свидания молодые люди обычно ездили на машине, разговаривали, вместе перекусывали в каком-нибудь кафе; если отношения были достаточно близкими, они могли держаться за руки, невзначай дотрагиваться друг до друга, иногда целоваться. Много лет спустя Новэлин с улыбкой признавалась: •Это он умел делать очень хорошо•.

Это было задолго до того, как началась так называемая •сексуальная революция•, к тому же воззрения Роберта насчет благопристойности могли считаться консервативными даже для наиболее пуританских сект в Техасе. Поэтому Новэлин всегда чувствовала себя рядом с Бобом в безопасности, он никогда не пытался заходить слишком далеко, несмотря на ее страстную горячую натуру и несколько вольные замечания. Их отношения по местным меркам оставались безупречными, хотя Новэлин — как и любой влюбленной женщине — часто приходили в голову смелые фантазии о страстной любви.

* * * 

В то время как крепла дружба Боба и Новэлин, становились все более ясными различия в их характерах. Открыв для себя, что каждый из них не совсем соответствовал тем образам, которые появились благодаря ореолу волшебства, окружавшему их первое свидание, оба они решительно взялись •переделывать• друг друга. –Как можно ближе к пожеланиям сердца», как говорил Омар Хайам, поэт, любимый ими обоими.

Новэлин была привлекательной девушкой с мягкими темными волосами и большими черными глазами, которые в гневе были способны метать молнии. Она обожала красивую одежду и одевалась чрезвычайно элегантно. Тонкая как тростинка, она тем не менее сохраняла женственную округлость форм, однако в ее порывистых быстрых движениях и неукротимой решительности не было и намека на мягкость или пассивность. Новэлин живо интересовалась происходящим вокруг и иногда выражалась крепкими словечками, которым научилась у отчима. Такая манера разговора шокировала Боба Говарда, который был одержим старомодными идеями насчет того, как должны говорить женщины, а сам редко употреблял выражения, более хлесткие, чем •черт• или •сукин сын•. Раблезианский юмор, говорил Роберт, вызывает у него тошноту.

Как и Роберт, Новэлин приобрела в Кросс Плэйнс репутацию эксцентричной особы — потому что встречалась с Робертом Говардом и потому что была требовательным, взыскательным преподавателем, всерьез желавшим привить детям любовь к Шекспиру. Каждый год в университете Техаса проходил конкурс на лучшую ораторскую речь. Новэлин так безжалостно заставляла членов своей команды репетировать целые акты из пьес Шекспира, что ученики из Кросс Плэйнс неизменно занимали на этом конкурсе первое место.

Но жители города не боялись Новэлин и относились к ней неплохо, чего нельзя было сказать о Роберте. Так как она прославила городок, люди были склонны забывать о некоторых ее странностях, например, о фантастической работоспособности и литературных амбициях. Им было трудно представить, что человек в здравом уме может захотеть сделаться писателем, но они более терпимо относились к причудам Новэлин, поскольку она была женщиной.

Между Робертом и Новэлин неизбежно начали возникать разговоры о свадьбе, но это было больше абстрактной идеей, чем реальными жизненными планами. Идея помолвки возникала у них не раз, но они никогда не говорили об этом достаточно серьезно. Когда девушка, казалось, была согласна, Говард становился нерешительным… а в следующем месяце они менялись ролями.

Отношение Боба к женщинам — тема, к которой мы постоянно возвращаемся,— усиливало его нерешительность. Говард мог яростно защищать женские права; он писал рассказы о женщинах-воинах, которые одним ударом меча могли разрубить человека так же легко, как кусок масла,— такими были Рыжая Соня из рассказа •Тень стервятника•, Валерия из •Гвоздей с красными шляпками• или Агнес де Шатильон из рассказа •Воительница•,— но от женщин, с которыми он сталкивался в повседневной жизни, ожидал безоговорочной зависимости и подчинения. В действительности большинство женщин в его рассказах были мягкими, робкими, пассивными, глупыми созданиями — как Натала из рассказа •Скользящая тень• или Мюриэла из •Сокровищ Гвалура• похоже, они и были идеалом женственности для их создателя.

Нетрудно догадаться, откуда взялся этот идеал. Всю его жизнь любящая мать была добровольной рабыней своего сына. Когда он без устали писал рассказы, мать приносила Бобу на подносе еду и безмолвно ставила перед пишущей машинкой, дабы ее мальчика не мучил голод, когда на него снисходило божественное вдохновение. Новэлин же считала, что это бесконечное прислуживание портило Роберта и не собиралась делать то же самое. Она не находила никакой радости в хлопотах по дому и не могла представить, что всю жизнь ей придется заниматься готовкой, уборкой и стиркой для кого бы то ни было. Во время одного из их споров Новэлин взорвалась: •Если бы я вышла за тебя замуж, это означало бы готовить еду три раза в день и гладить твои рубашки!•

Боб, чтобы пресечь спор, прорычал: •Полегче, девочка, если бы я был Конаном, я бы швырнул тебя на землю, схватил за волосы и хорошенько извалял в пыли!•

Несмотря на эти полушутливые угрозы, Роберт Говард относился к женщинам исключительно предупредительно: приподнимал шляпу при встрече, открывал перед ними двери, помогал сесть в автомобиль и вставал, когда они входили в комнату. Его злило, когда женщина выполняла мужские обязанности или пренебрегала его помощью.

* * *

В то время как Роберт требовал от окружавших его женщин беспрекословного подчинения, он сам, в связи с прогрессирующей болезнью матери, все больше и больше становился рабом ее капризов и прихотей. То, как Эстер Говард использовала свое недомогание, чтобы манипулировать сыном, и в то же время не уставала утверждать, что ее болезнь — сущий пустяк, сбивало Новэлин с толку и заставляло думать, что жена доктора вовсе не так уж серьезно больна. Когда Новэлин встречалась с ней, миссис Говард выглядела совершенно здоровой. Из-за яркого румянца и общего возбужденного состояния, которые на самом деле были вызваны туберкулезом, Эстер казалась для стороннего наблюдателя абсолютно здоровым человеком. Это обманчивое впечатление еще более усиливалось ее манерой одеваться. Когда бы она ни отправлялась в город по самым обычным делам, миссис Говард одевалась со вкусом; в те времена шляпу и перчатки носили лишь леди, поэтому она обязательно надевала и то, и другое.

Роберт всюду сопровождал свою мать — на рынок, в лавку, к знакомым. Для Новэлин это означало скорее желание Эстер полностью завладеть временем и вниманием сына, нежели свидетельствовало о хрупкости и беспомощности. Девушка догадывалась, что Эстер Говард давно вбила клин между собой и мужем, и чувствовала, что она использовала такие же приемы, чтобы не допустить близости между ней и Робертом. Когда они случайно встречались в маленьких магазинчиках в Кросс Плэйнс, Эстер холодно оглядывала молодую женщину и разговаривала нехотя, •рассматривала меня так, будто я была какой-то ядовитой змеей•. Не удивительно, что после таких встреч Новэлин чувствовала себя крайне неуютно.

Если у Боба и Новэлин возникла любовь с первого взгляда, то между Эстер Говард и девушкой с первого взгляда вспыхнула явная неприязнь друг к другу. Зная о враждебности между двумя женщинами, которые были ему наиболее близки, Роберт никогда не говорил с Новэлин о матери, даже тогда, когда состояние миссис Говард внушало опасения. Когда Новэлин начинала критиковать ее или ругала Боба за то, что он стал ее добровольным рабом, он умолкал, уходил в себя и выглядел чрезвычайно обиженным. Если он и говорил об этом, то лишь косвенно, настаивая на том, что за родителей нужно нести большую ответственность, чем ту, которую соглашалась взять на себя Новэлин.

Однажды, когда Боб предупредил Новэлин, что она рискует своим добрым именем, встречаясь с •местным психом•, она стала убеждать его приспособиться к местным нравам — одеваться менее вызывающе и хоть немного отрастить подстриженные коротким ежиком волосы. Свою первую •приличную фетровую шляпу• Говард купил именно по ее настоянию, хотя в письме утверждал, будто это заставила его сделать мать. Он жаловался Лавкрафту:

•Ненавижу эти вещи! Я никогда ничего не носил, кроме кепки или широкополого сомбреро. Большую часть времени я вообще хожу с непокрытой головой… Шляпы хороши для городов, где нет ветра, солнца и вообще ничего естественного, но для открытых пространств единственный подходящий головной убор — широкополый стетсон•.

После того как он с большой неохотой приобрел этот предмет, Новэлин уговорила Боба сняться на фотокарточку в коричневом костюме и новой шляпе. Несмотря на то что в 1930-х годах мужчин вообще редко снимали в головных уборах, Новэлин хотела, помимо всего прочего, чтобы он надел шляпу так, чтобы его короткие волосы, которые ей не нравились, были из-под нее почти не видны.

В течение всего времени, что они встречались, Роберт неохотно приглашал Новэлин на какие бы то ни было сборища, будь то футбольный или боксерский матч, хотя она была чрезвычайно привлекательной девушкой. По его мнению, двое человек уже были компанией, трое — толпой, а большое скопление народа он ненавидел с каждым годом все сильнее. Несмотря на то что Роберт регулярно назначал Новэлин свидания и открыто говорил, что он •встречается с юной леди•, он ни разу не звал ее на банкеты, устраиваемые местной покровительницей изящных искусств, поэтессой Лекси Дин Робертсон.

Миссис Робертсон, тучная и смешливая, устраивала приемы в соседнем городке Райзинг Стар и приглашала на них как известных, так и начинающих писателей со всего Центрального Техаса. Роберт неизменно приходил на эти приемы один и был в течение всего вечера окружен толпой незнакомых ему людей. А потом жаловался Новэлин о том, как ужасно провел время; когда люди обращались к нему, он лишь неразборчиво бормотал в ответ что-то нечленораздельное.

Новэлин часто обращалась к Бобу с просьбой помочь ей научиться писать рассказы. Они придумывали сложности в сюжете и спрашивали, как другой поможет своему главному герою справиться с такой задачей. Роберт тоже частенько обращался к Новэлин за идеями для своих рассказов. Однажды он спросил: •А что ты думаешь об этом? Одного человека преследует его умерший отец…• В другой раз Роберт искал для Новэлин ответы на вопросы, связанные с историей; его библиотека, хоть и небольшая, была тем не менее самой крупной в округе. Однажды, когда Новэлин задумала написать рассказ о белой женщине, похищенной индейцами, Роберт перелистал свои книги на эту тему и отметил те абзацы, в которых говорилось о подобных случаях. Эти пометки все еще можно увидеть в книгах Роберта Говарда, которые теперь хранятся в библиотеке университета Говард Пэйн.

Художественная литература тем не менее оказалась еще одним предметом их бурных дискуссий. Новэлин больше склонялась к реалистической прозе, Боб — к романтике и фантастике. На их второе свидание Боб принес свой предмет гордости — экземпляр журнала •Сверхъестественные истории• за август 1934 года, в котором был опубликован один из его рассказов о Конане, называвшийся •Железный демон•. На обложке журнала красовалась иллюстрация, выполненная миссис Брэндедж: Конан пытается вырваться из обвивших его колец гигантской зеленой змеи. Могучий варвар вонзает в тело змеи меч, в то время как красотка-блондинка, единственный наряд которой составляет прозрачный шарф, в ужасе пытается убежать подальше от схватки.

Новэлин заявила, что ее не интересуют рассказы, если они сопровождаются подобными иллюстрациями. В этом она была заодно с большинством собратьев Говарда по перу, которые восхищались тем, что его рассказы печатают, но считали их недостойными своего внимания, так как они были опубликованы в дешевых журналах с непристойными картинками, изображающими полуодетых красоток с пышным бюстом. Его соседи придерживались того же мнения; как нам известно, у Роберта Говарда не было читателей среди жителей Кросс Плэйнс, конечно, за исключением доктора и его жены. Единственными, кто интересовался творчеством Говарда, были Клайд Смит из Браунвуда и Терстон Торбетт из Марлина — каждый из них в свое время был соавтором произведений Говарда.

Вымышленные рассказы про Конана были совершенно не по вкусу Новэлин. Ей больше нравилось заниматься дневниками и мемуарами, она собирала различные выражения и описания для того, чтобы потом использовать их на уроках в школе. Несмотря на то что она полагалась на компетентность Боба, когда речь шла о том, как лучше продать рассказ, девушка надеялась, что сможет написать произведения, имеющие большую литературную ценность, чем приключенческие рассказы для дешевых журналов.

Роберт, в свою очередь, с пренебрежением относился к дневникам и заметкам Новэлин. «Ты никогда не станешь профессиональным писателем,— говорил он,— если будешь целиком сосредотачиваться на своей работе в школе-. Когда она настаивала на том, чтобы Боб изучал человеческую натуру, чтобы придать большую правдоподобность его вымышленным героям, он презрительно фыркал, утверждая, что большинство людей — просто круглые идиоты. Тем не менее в этом Новэлин была права. Говард бы понял, как важно четко схватывать малейшие нюансы в характере и личности каждого человека, если бы •дорос• до чтения более серьезных журналов, не говоря уж о •серьезной• литературе. Но ему не суждено было это понять, потому что Роберт жил крайне уединенно и почерпнул большинство своих знаний о людях и разных странах из книг по истории и приключенческих романов.

Для Роберта Говарда создание рассказа было интуитивным процессом. Когда он придумывал образ главного героя и события, которые должны были с ним произойти, то чувствовал, будто герой сам начинает писать этот рассказ. Поэтому он отвергал действительность и •настоящих• людей, которых Новэлин пыталась заставить его изучать. За исключением некоторых стилистических подражаний, большей частью бессознательных, творчество Говарда не было подвластно его сознанию; лучшие свои произведения он написал, когда ничто не препятствовало свободному полету его фантазии. Соответственно, он не признавал образование и литературные изыскания в качестве пути к приобретению писательских навыков; возможно, писателю, работающему в жанре героической фэнтези, стоило придерживаться именно этого, второго пути.

Более того, Роберт пытался отговорить Новэлин от дальнейшей учебы, настаивая на том, чтобы она больше времени посвящала сочинению своих произведений, а не работе в школе. Его уговоры граничили с требованиями, так как он все больше ревновал к любому, кто хоть на какое-то время завладевал вниманием Новэлин. Когда она обмолвилась, что ее начальник, директор шкалы Нэт Уильямс,— замечательный человек, Боб вдруг обнаружил, что испытывает к нему ненависть. Он также невзлюбил тех из ее учеников, которых она считала особенно одаренными.

Но Новэлин нельзя было сбить с толку этими нападками на образование. Она почувствовала, что вышла из того возраста, когда отвергается любая дисциплина, особенно умственная. Она знала, что главным убеждением Роберта было: •Не стоит даже жить, если кто-то думает, что имеет какое-то влияние на тебя•.

Новэлин была твердо уверена в том, что любому человеку, а писателю в особенности, высшее образование пойдет на пользу. Она считала, что Боб совершил ошибку, когда отказался поступить в университет; сама она планировала продолжить образование, чтобы получить ученую степень. Роберт яростно отрицал оба довода. В результате этих бесконечных споров беспокойство и сомнения, терзавшие его, выливались в яростные скандалы. Тогда обычно такой мягкий, спокойный голос Роберта переходил в крик; с его губ срывались нарочито неуклюжие фразы: •Ничего-то я не знаю; не получил я никакого образования, как ты!• В гневе он колотил кулаком по рулю, однако никогда не давал Новэлин повода беспокоиться за собственную безопасность.

Несмотря на разногласия во мнениях и частые размолвки, которые могли предвещать конец их дружбы, Новэлин и Боб продолжали наслаждаться обществом друг друга. Иногда Роберт на ходу сочинял истории: •Слушай, девочка! Однажды, давным-давно, на острове посреди океана существовала давно исчезнувшая страна Атлантида…• — и начинал рассказывать историю о безумных приключениях в своей прошлой жизни, когда он был атлантом. Тогда в нем пробуждалось все его природное обаяние: он был нежным, открытым, добрым.

Иногда они дружески спорили о религии. Роберт мог придерживаться самых разных взглядов — методистов, кэмпбеллитов, верующих в переселение душ, философов-скептиков. Они обсуждали •Трактат о божествах• X. Л. Менкена и спорили по поводу книги Уильяма Джеймса •Разнообразие религиозных опытов•.

Новэлин очень интересовалась взаимоотношениями между представителями различных народов, этот интерес вспыхнул после случая, произошедшего много лет назад, когда ее отцу нелегко жилось в маленьком городке, потому что некоторым его жителям пришло в голову, будто он был индейцем. Ее отношение к этому вопросу близко к тому, что сейчас наиболее распространено среди образованных американцев, но Боб соглашался с ней лишь отчасти. Нелепо запрещать неграм въезжать в графство Кэллахан, заявлял он, но в целом придерживался традиционной точки зрения большинства южан.

* * *

Постепенно приближалась зима, и Новэлин все больше осознавала, что она — одна из воюющих сторон в борьбе за жизнь Роберта Говарда. После того как их отношения прекратились, она поняла, что Эстер Говард неизбежно победила бы, потому что была терпелива, лучше знала своего сына и предъявляла к нему меньше требований, чем юная и пылкая, жаждущая познать жизнь молодая женщина. Более того, миссис Говард считала Роберта почти совершенством, ее он вполне устраивал таким, какой есть, в то время как Новэлин, с обычным для энергичной и деятельной натуры эгоизмом, хотела изменить мир, начиная с любимого человека.

В начале 1935 года зародившаяся несчастливой звездой любовь Новэлин Прайс и Роберта Говарда стала постепенно угасать. Новэлин оказалась в самой невероятной ситуации: очень зависимому мужчине была отчаянно нужна ее поддержка, ее общество, но ему также необходима была зависимость от матери, на неизбежную кончину которой он предпочитал закрывать глаза. Попытки Новэлин уговорить Роберта более трезвым взглядом оценить то, что происходило с его матерью, только усиливало до предела его страх и вызывало ярость.

Так как в 30-х годах в маленьких городках считалось, что если молодой человек встречается с •приличной• девушкой несколько месяцев, то это является молчаливым свидетельством его благородных намерений, молодые люди частенько подумывали о свадьбе. Но проходили зимние месяцы, и решение Новэлин не выходить замуж за Роберта, даже если бы он и попросил ее об этом, окончательно окрепло. Родители Говарда яростно сопротивлялись намерению их сына жениться, поэтому казалось маловероятным, что Роберт когда-нибудь осмелится сделать ей предложение.

Даже если бы он попросил ее выйти за него замуж и Новэлин согласилась бы, она сознавала, что их браку не суждено состояться. Собственно, он был обречен с самого начала: из-за стремления Новэлин сделать карьеру преподавателя и на литературном поприще, из-за отсутствия у нее интереса к домашнему хозяйству. Он был обречен из-за того, что Роберт требовал бы от нее полного подчинения, из-за того, что когда он был бы целиком погружен в работу, он в течение долгих дней сидел бы один в своей комнате, избегая любых контактов с людьми. Он был обречен также и из-за непримиримой враждебности Эстер Говард и патологической зависимости сына от матери.

Много лет спустя Новэлин говорила: •Он был бы невыносимым мужем!• Да, он был бы таким для Новэлин и, возможно, для любой другой женщины.

Неопределенность ее положения и постоянное эмоциональное напряжение подорвали здоровье Новэлин. Решить раз и навсегда не выходить замуж за человека, который в течение столь долгого времени занимал ее мечты и помыслы, который казался предназначенным ей судьбой,— одно из наиболее трудных решений, которые женщине приходится принимать в жизни. Чтобы сделать разумный выбор, необходима железная воля и огромное мужество. Несмотря на то что Новэлин была здравомыслящим человеком, эта борьба противоречивых чувств разрывала ей сердце.

Весной 1935 года Новэлин слегла; казалось, что она уже не поправится. Она проконсультировалась у д-ра Говарда; после нескольких ее визитов тот сказал, что в Кросс Плэйнс для нее больше ничего нельзя сделать, ей необходимо лечь в больницу в Браунвуде. Когда она спросила, не может ли Боб отвезти ее в Браунвуд, чтобы устроить в больницу, тот жестко ответил: •Об этом не может быть и речи!•

Все то время, что она провела в больнице, Новэлин удивлялась, почему Боб так ни разу и не приехал навестить ее. Она была уверена, что как-то раз, когда распахнули дверь в ее палату, она мельком увидела Боба, который стоял и разговаривал с кем-то в холле, но он ни разу не взглянул в ее сторону. Позже она узнала, что д-р Говард отдал распоряжение, чтобы в ее палату не пускали никого, кроме врачей.

Таким образом Новэлин поняла, что несмотря на то, что Айзек и Эстер Говард стали чужими друг другу, они оказались единодушны в их решении не потерять своего мальчика…