1

Клинки сшиблись с оглушительным стальным лязгом, высекая друг из друга искры. Поверх несущего смерть остро отточенного металла так же сыпали искрами две пары глаз: нагло поблескивающие черные и яростно горящие синие. Дыхание дерущихся мужчин с хрипом вырывалось сквозь стиснутые зубы.

Каблуки черных сапог вырывали куски почвы с травой, впиваясь в землю: выпад, отскок, снова выпад, атака, уход...

Черноглазый дуэлянт провел комбинацию “ин кварте”, завершив ее стремительным ударом. Так могла бы ужалить кобра, но синеглазый юноша, внешне не прикладывая особых усилий, изящно отвел рапиру мощным поворотом запястья. Его рука даже не дрогнула, можно было подумать, что она обладает крепостью стали. Юноша, небрежно сменив позицию, подобно удару молнии обрушил рапиру на противника.

— Довольно, джентльмены!..

Клинки замерли в воздухе, и, предостерегающе подняв руку в перчатке, между противниками встал дородный мужчина. На нем была надета видная шляпа с широкой тульей, а вторая рука (тоже облаченная в перчатку) лежала на эфесе разукрашенной самоцветами рапиры.

— Довольно! — повторил он. — Властью, предоставленной мне, объявляю поединок законченным. Ваше дело улажено, честь восстановлена! Примиритесь, господа, клинки в ножны! Сэр Джордж ранен!

Черноглазый — а это и был сэр Джордж — недовольным движением убрал левую руку, с пальцев которой капала кровь, за спину.

— Отойдите прочь! — рявкнул он властно. И, изрыгнув хулу небесам, добавил: — Тоже мне рана! Пустая царапина! Я отказываюсь считать, что наши разногласия улажены. Это бой насмерть!..

— Верно, сэр Руперт, нам лучше продолжить. — Тихий и спокойный голос победителя не смог бы обмануть внимательного наблюдателя — молодой человек кипел от ярости, его синие глаза блестели, как лед. — Примирить нас сможет лишь смерть!

— Вы, молодые петушки, извольте-ка вложить свои рапиры в ножны! — громогласно изрек сэр Руперт. — Я, по праву мирового судьи и в присутствии свидетелей, объявляю поединок законченным! Господин лекарь, сейчас же займитесь раной сэра Джорджа. Джек Холлинстер, не заставляй меня повторять дважды, убери оружие с глаз моих долой! Я — Руперт Д'Арси, и не допущу смертоубийства в своем округе!

Молодой Холлинстер не стал препираться с темпераментным мировым судьей. Он ничего не ответил, но и клинок в ножны не убрал. Похлопывая лезвием по сапогам, юноша из-под насупленных бровей обвел всех присутствующих враждебным взглядом. Сэр Джордж тоже не торопился расставаться с рапирой до тех пор, пока к нему не подскочил один из его секундантов и не принялся что-то настойчиво шептать ему в ухо. Неприязненно поморщившись, сэр Джордж наконец покорился. Уступая секунданту, черноглазый мужчина нехотя передал ему рапиру и отдался заботам лекаря.

Дуэль происходила на самом краю унылой вересковой пустоши. Как раз в том месте, где гладкая, как стол, равнина переходила в песчаные дюны. За полоской пляжа, поросшего редкой чахлой травой и заваленного выбеленными обломками плавника, пенилось стылое море. Водная гладь была девственно пуста, за исключением одинокого белого паруса, в паре кабельтовых от берега. По ту сторону пустоши виднелись неказистые грязноватые домики маленькой деревушки, какие в изобилии были разбросаны по всему побережью.

Вычурные камзолы собравшихся в этот неурочный час людей, а тем более накал обуревавших их страстей являли собой разительный контраст с навевавшим смертную тоску унылым пейзажем. Низкое осеннее солнце вспыхивало искрами на полированных клинках, наполняло жизнью самоцветы на рукоятях оружия, сверкало в серебряных пряжках камзолов и на золотом шитье залихватски заломленной шляпы сэра Руперта.

Секунданты сэра Джорджа помогали ему облачаться в камзол, в то время как секундант его противника, которого сэр Руперт называл Джеком Холлинстером, — молодой человек крепкого телосложения в домотканой одежде — напрасно убеждал юношу сделать то же самое. Но Джек, гнев которого не нашел выхода, отказывался внимать голосу разума. Наконец, грубо оттолкнув своего секунданта, он сделал несколько стремительных шагов вдогонку успевшему отойти сэру Джорджу и, потрясая клинком, крикнул:

— Поберегитесь же, сэр Джордж Бануэй! За нанесенное оскорбление, суть которого вам отлично известна, вы едва ли отделаетесь жалкой царапиной на руке! Мы еще встретимся, и тогда-то вам не спрятаться за спину мирового судьи. Попомните мои слова, тогда уж никто не спасет вашу подлую душу! — Порыв ветра разнес эти яростные слова по всему берегу.

Сэр Джордж развернулся на пятках с чернейшим проклятием на устах. Сэр Руперт, проявивший завидную сноровку, кинулся ему наперерез, взревев:

— Да как вы смеете!..

Холлинстер оскалил зубы, повернулся спиной и, с лязгом вогнав шпагу в ножны, широко зашагал прочь. Мрачная гримаса исказила лицо сэра Джорджа, он, казалось, был готов ринуться за дерзким мальчишкой и раз и навсегда покончить с ним. Но его удержал секундант, настойчиво что-то втолковывавший черноглазому мужчине, указывая рукой в сторону моря. Бануэй нашел глазами белый треугольник, словно зависший в воздухе между морем и небом, на мгновение задумался, а затем расслабился и угрюмо кивнул.

Холлинстер в бешенстве шагал по пляжу. И шляпу, и камзол он нес в руке. Промозглый ветер холодил его мокрые от пота волосы, но не мог остудить распаленного и взбудораженного юношу.

Рэндэл, его секундант, едва поспевал за другом, но также хранил молчание. Чем дальше молодые люди удалялись от места поединка, тем более дикими и угрюмыми становились места. Низкие облака затянули солнце, и вот уже серое небо, подобно свинцовой плите, нависало на миром. Громадные угрюмые скалы, поросшие мхом, возносившиеся над побережьем словно крепостные укрепления, глубоко вдавались в море. У их подножия ревел прибой, раз за разом обрушивая вскипающие волны на каменную твердыню.

Наконец Джек Холлинстер остановился, повернулся лицом к морю и, грозя тучам кулаком, принялся ругаться — хрипло, затейливо и витиевато. Надо заметить, что подобная брань была бы более уместна на устах портового грузчика, а не благородного джентльмена. Однако потрясенному его красноречием слушателю не составило труда понять, в чем заключается обида, причиненная Холлинстеру миром. Молодой человек возносил хулу небесам за то, что они не позволили пронзить его клинку черное сердце сэра Бануэя, презренного негодяя, лживого охальника и отъявленного мерзавца!

— Поди теперь заставь этого подлеца из подлецов сойтись со мною в честном поединке, после того как он уже раз отведал моей стали, — закончил он, немного успокоившись. — Но, клянусь именем Господним...

— Ну, Джек, остыл бы ты... — Рэндэл переминался с ноги на ногу, чувствуя себя весьма неловко. Пускай он был ближайшим другом Холлинстера, но и ему становилось не по себе во время приступов черного бешенства, которым был порою подвержен молодой человек. — Сэру Джорджу и так хватит. Уж ты всыпал ему так всыпал, паршивец надолго запомнит. Да и вообще, стоит ли лишать жизни человека всего лишь за...

— Что?! — гневно вскричал Джек. — Стоит ли убивать за подобное деяние? Человека, может быть, и нет, а вот гнусную тварь — обязательно! Да я своими руками вырву черное сердце лжеца еще до того, как взойдет новая луна! Понимаешь ли ты, Рэндэл, что он прилюдно опорочил не кого-нибудь, а Мэри Гарвин? Титулованный негодяй посмел мусолить имя девушки, которую я люблю, над пивной кружкой в таверне!.. И ты полагаешь, я это должен ему спустить? Нет, смерть, и только смерть, может смыть нанесенное оскорбление!

— Да понимаю я, все понимаю, — вздохнул Рэндэл. — Еще бы мне не понимать, после того как я уже две дюжины раз кряду выслушал твою историю! Но знаю я и другое. Не ты ли выплеснул сэру Джорджу в физиономию кружку эля, влепил пощечину, опрокинул на него стол да еще и изловчился пнуть пару-тройку раз? Разве этого мало? Ты пойми, упрямая голова, что у сэра Джорджа большие связи. А кто ты такой? Знаю-знаю, сын отставного морского капитана... известный храбрец... воевал за границей! Мне вообще удивительно, как это сэр Джордж согласился драться с тобой. С его положением в обществе было бы вполне достаточно кликнуть слуг и велеть им надавать тебе тумаков!

— Если бы он посмел так поступить, — скрипнул зубами Холлинстер, и на его скулах заиграли желваки, — я бы достал пистолет и всадил добрую пулю прямо промеж этих маслянистых глазок. Тебя послушать, Дик, так это я еще должен перед ним извиниться. Вечно ты проповедуешь правильный путь, всякие там кротость, воздержание и смирение. Только в тех местах, где я привык жить, больше полагаются на шпагу. Острая сталь и крепкая рука — вот тебе и суд, и закон. Да и кровь у всех мужчин в нашем роду горячая. И сейчас она взывает к отмщению!

Этому так называемому джентльмену прекрасно известно, как я люблю Мэри, что вовсе не помешало ему произносить непристойности о юной леди в моем присутствии! Видел бы ты его блудливую усмешечку, когда он говорил всяческие гнусности прямо мне в лицо! А ты говоришь — простить...

А знаешь, почему он себе позволил подобную выходку? Потому что у него денег — как зерна в амбаре. Уж в чем ты прав, так это в том, что у сэра Джорджа всего полно. И земля, и титулы, и семейные связи, и благородное происхождение. А я — из бедного рода, и все мое достояние — вот тут, в ножнах на поясе. Принадлежи я или Мэри к такому же знатному роду, как Бануэи, он бы никогда не осмелился...

— Как бы не так! — перебил юношу Рэндэл. — Ты хоть раз слышал, чтобы сэр Джордж о ком-нибудь отзывался пристойно? Он вполне заслужил ту дурную славу, которая за ним повсюду тянется. Этот человек подчиняется только своим собственным прихотям, и ничему более!

— Я не допущу, чтобы Мэри стала его очередной прихотью, — снова взвился Джек. — Конечно, в его власти надругаться над ней, подобно тому как он надругался над многими здешними молодыми девицами. Только сперва ему придется прикончить Джека Холлинстера. Знаешь что, Дик... не держи на меня зла, только, пожалуйста, оставь меня пока одного. Я и так не мастер работать языком, а сейчас у меня внутри вообще все кипит... Я тут остыну на ветерке...

Рэндэл помедлил.

— Только, ради всего святого, пообещай мне, что ты не бросишься искать сэра Джорджа...

Джек нетерпеливо отмахнулся:

— Клянусь тебе, что пойду совсем в другую сторону. Сэр Джордж направился домой нянчиться со своей царапиной и заливать горе.

— Джек, будь осторожен. Ты же знаешь, что у него в наших краях полно прихлебателей, а репутация у этих громил... Ты уверен, что хочешь остаться один?

Джек оскалился по-волчьи:

— Не переживай, дружище. Уж если он захочет расквитаться со мной подобным образом, то точно дождется темноты. Не такой он человек, чтобы нападать посреди белого дня!

Дик Рэндэл удалился по направлению к деревне, с сомнением покачивая головой. Джек же широко зашагал по песку, все дальше и дальше углубляясь в девственные просторы пустошей, стараясь уйти подальше от человеческого жилья. Промозглый морской бриз трепал его одежду, пробирая холодом до костей, но юноша упрямо не надевал камзол. Поднявшийся серый туман словно бы окутал мглой его душу, и молодой Холлинстер готов был проклясть и погоду, и здешние места, да и весь человеческий род в придачу.

Его сердце рвалось из постылых родных краев в далекие жаркие страны. Ему было что вспомнить о знойном юге, который он повидал в своих странствиях, но другие образы вставали перед ним: смеющиеся девичьи глаза на прекрасном лице, обрамленном столь милыми его сердцу золотыми локонами. Эти чудесные васильковые очи источали такое тепло и обещание неземного блаженства, перед которыми меркли все радости лунных тропических ночей. Стоило лишь представить себе лицо любимой, и сумрачные пустоши словно бы озарил солнечный свет.

Однако волшебство прекрасного видения было разрушено другим образом. Перед мысленным взором Джека Холлинстера предстало злобное и насмешливое лицо Джорджа Бануэя, с черными безжалостными глазами и язвительно искривленным тонкогубым ртом под узкой щеточкой черных ухоженных усиков. Юноша злобно выругался.

Поток хулы, срывающийся с его уст, оборвал низкий звучный голос, совершенно неожиданно раздавшийся из-за спины.

— Юноша, — сказал незнакомец, — не следует осквернять душу подобными словами. Речи твои шумливы, но бессмысленны.

Джек, схватившись за эфес шпаги, пружинисто развернулся. На большом плоском валуне сидел мужчина, которого он никогда не видел в здешних местах. Дождавшись, пока молодой человек повернется к нему лицом, мужчина поднялся, расправляя широкий черный плащ, висевший у него на руке.

Холлинстер изумленно разглядывал незнакомца. Да и было чему удивляться: этот человек просто притягивал к себе взгляд. Надо сказать, что он был на несколько дюймов выше юноши, — а тот и сам был куда выше среднего роста. Кроме того, вызывало удивление сложение этого человека: на поджаром теле не было ни унции не то что жира — даже лишнего мяса. При этом мужчина не казался ни хрупким, ни изнеженным. Совсем напротив! Широкие плечи, мощная грудь, длинные жилистые руки и ноги — все свидетельствовало об исключительной физической силе, выносливости и быстроте. Джек, будучи опытным воином, в одно мгновение распознал в незнакомце прирожденного бойца и фехтовальщика. Длинная, тяжелая, без всяких украшений, простая рапира на поясе только подкрепляла его выводы.

Джеку как-то доводилось сталкиваться на бескрайних просторах сибирской тундры с огромными серыми волками, состоящими, казалось, из одних мускулов. Именно этих бесстрашных хищников и напоминал таинственный незнакомец.

Весьма примечательно было его лицо: вытянутое, гладко выбритое и неестественно бледное. В сочетании с чуть запавшими щеками бледность эта могла бы придать ему безжизненный и отталкивающий вид, если бы не глаза... О, если бы вы могли заглянуть в эти глаза! Они горели такой неукротимой волей и жизненной энергией, каких Джеку до сих пор не встречалось ни у одного человека.

Юноша смотрел в эти фантастические глаза целую вечность, ощущая их холодную гипнотическую власть... Но так и не смог бы сказать, какого они были цвета. На ум приходили льды древних ледников, бездонная синева северных морей, холодная прозрачность горного воздуха. Эти льдистые глаза, взиравшие на мир из-под густых черных бровей, вполне могли бы принадлежать самому Старому Джентльмену (так в Британии называют дьявола).

Одежда незнакомца была темных тонов и удивительно скромной, полностью соответствуя его облику. На ней не было ни каких-либо украшений — даже пера на мягкой темной фетровой шляпе с широкими полями, — ни драгоценностей. На длинных сильных пальцах — ни перстня. Даже на рукояти рапиры не было ни единого самоцвета. Сам же клинок покоился в обыкновенных потертых кожаных ножнах. Аскетичность образа удивительного путника подчеркивало также отсутствие серебряных пуговиц на облегающем черном камзоле и блестящих пряжек на башмаках.

Единственным контрастным пятном, нарушавшим нарочитую мрачноватость одеяния, был широкий кушак, на восточный лад повязанный вокруг узкой талии. Из складок переливчатого зеленого шелка, явно дамасского происхождения, недвусмысленно выглядывали рукояти кинжалов и двух тяжелых пистолетов. Этот арсенал давал понять любому глупцу, не внявшему тяжелому взгляду, что от их владельца стоит держаться подальше.

Холлинстер безмолвно рассматривал странного пришельца, не в силах сообразить, что в этом пустынном месте делает столь странно одетый да еще до зубов вооруженный господин. Судя по внешнему виду, он принадлежал к пуританам, хотя Джек не был в этом до конца уверен.

— Сударь, как вы тут очутились? — начал Джек без обиняков. — Как вышло, что я вас заметил, только когда вы со мной заговорили? И наконец, соизвольте представиться!

— Я попал сюда тем же способом, что и все порядочные люди, юный джентльмен. — Глубокий голос незнакомца был безукоризненно вежлив. — То есть пришел ногами. Что же касается твоего второго вопроса... Когда человек настолько поддался страстям, что начинает всуе упоминать имя Господне, то он не замечает ни друзей — что само по себе стыдно, — ни врагов. А вот это уже может довести его до беды.

— Да кто вы, в конце концов, и откуда?

— Имею честь носить имя Соломон Кейн, сударь. Я — англичанин, родом из Девоншира, хотя теперь и лишен дома... — Высокий мужчина накинул плащ и, небрежно в него запахнувшись, вновь уселся на камень.

Джек наморщил лоб, пытаясь сообразить, что если пуританин и вправду из Девоншира, то где он мог растерять столь характерный девонширский акцент? Судя по выговору, его родиной с равным успехом могли бы быть и южные графства, и северные. Кроме того, юноша был уверен, что ему уже доводилось слышать подобный акцент. Поэтому он спросил:

— Сэр, вам, наверное, довелось немало путешествовать?

— Не могу сказать, что ты ошибаешься, юный джентльмен. Случалось, Провидение направляло мой путь в весьма отдаленные края.

Тут Холлинстера осенило, и он уставился на своего странного собеседника с новым интересом.

— Сударь, а вы случайно не служили в чине капитана во французской армии, и если так, то не доводилось ли вам сражаться при... — Юноша назвал место.

На чело Кейна набежала тень.

— Истинно так, — ответил он. — Волей судьбы мне пришлось однажды возглавить банду отъявленных негодяев и головорезов, о чем я вспоминаю с величайшим стыдом... хотя в тот раз мы и дрались за справедливое дело. К моему сожалению, взятие города, о котором ты упомянул, было отмечено множеством вопиющих преступлений во имя этого правого дела. Именно тогда сердце мое отвратилось от... Впрочем, с тех пор утекло немало воды, смывшей с меня не одно кровавое воспоминание. Но уж коли речь зашла о воде, молодой джентльмен, что ты можешь сказать мне вон о том судне, бросившем вчера на рассвете якоря так далеко от берега? — Соломон Кейн махнул рукой в сторону моря, указав худым пальцем на белый парус.

Джек только головой покачал:

— Слишком далеко, сударь... Не могу ничего разглядеть. В деревню вроде никто не приплывал.

Он снова окунулся в сумрачные глубины взгляда Соломона Кейна, нисколько при этом не усомнившись, что глаза пуританина были способны с легкостью разобрать бронзовые буквы имени на борту далекого парусника. Пообщавшись с Кейном даже небольшое время, он уже начал подозревать, что для этого человека не было ничего невозможного.

— И в самом деле далековато, — согласился Кейн. — Но готов поспорить, я узнаю оснастку этого судна. В этом случае было бы неплохо повидаться с хозяином корабля!

Джек промолчал. На многие мили вокруг не было удобной гавани, но в тихую погоду корабль мог бы подойти к самому берегу и бросить якорь чуть ли не у самых скал. Действительно, кому он принадлежал? Скорее всего, контрабандистам. В эту малонаселенную часть побережья представители королевской таможни наведывались нечасто, отчего здешние места стали удобным перевалочным пунктом для незаконной торговли.

— Не доводилось ли тебе слышать о некоем капитане по имени Джонас Хардрейкер, которого также называют Скопой, по имени хищной птицы-рыболова? — поинтересовался Соломон Кейн.

Холлинстер даже вздрогнул. Одно имя этого кровожадного пирата заставляло трепетать сердца отважных мореходов по обе стороны экватора и, к сожалению, было слишком хорошо известно на всех побережьях цивилизованного мира. Заинтригованный юноша тщетно пытался прочесть что-либо на лице пуританина. Его бездонные глаза оставались непроницаемы.

— Почему вы интересуетесь этим кровавым чудовищем? — спросил наконец Джек. — Когда я в последний раз про него слышал, считалось, что он бесчинствует где-то в Карибском море.

Кейн покачал головой:

— Ложь разносится быстрее ветра, обгоняя даже самое быстроходное судно, юный джентльмен. Скопа там, где его корабль, а паруса его корабля раздувает сам Сатана!

Соломон Кейн встал и поплотнее закутался в плащ.

— Пути Господни неисповедимы, и те, которыми мне было предначертано пройти, порой приводили меня в удивительные края, — сказал он тихо. — Иные были прекрасны, но большинство — горестны и пугающи. Не раз меня охватывало отчаяние и мне начинало казаться, что я обречен скитаться без цели и промысла свыше.

Но всегда, — голос его окреп, — стоило лишь поглубже задуматься о смысле происходящего со мной, я этот высший промысел обнаруживал. Поверь мне на слово, юный джентльмен: после всепожирающего пламени геенны огненной самое жаркое пламя — это синее пламя мести, что ни днем ни ночью не отпускает сердце мужчины. И пламень этот можно залить только кровью.

Много раз доводилось мне избавлять недостойных милости Создателя от бремени бытия. Ибо Господь — моя опора и мой пастырь, и Его воля направляла и укрепляла мою руку против врагов моих.

С этими словами Соломон Кейн поклонился и удалился прочь широкими шагами. И даже самое чуткое ухо не услышало бы его поступи. А юноша, смятенный и растерянный, смотрел ему вслед...

 

2

Джек Холлинстер приподнялся в постели и помотал головой, отгоняя прочь тягостные сновидения. Он оглядел комнату в поисках источника разбудившего его шума.

— Ш-ш-ш!.. — послышалось снова от окна, звук был не громче змеиного шипения.

Луна еще не взошла, и только обманчивый звездный свет позволил разглядеть Джеку в окне чьи-то голову и широкие плечи, отчетливо выделяющиеся на фоне неба.

Молодой человек выхватил рапиру из ножен, висевших на столбике кровати в изголовье, поднялся и направился к окну. Лишь подойдя поближе, он смог различить заросшую густой растительностью физиономию с маленькими блестящими глазками. Бородач тяжело дышал, словно после долгого бега.

— Слышь, парень, бери шпагу и давай за мной, — донесся до него настойчивый шепот. — Он ее сцапал!

— Да объясни ты толком! Кто сцапал? Кого?!

— Сэр Джордж! — Речь ночного посетителя была сумбурна. — Он, это, ей записочку-то послал за твоей подписью. Ну и пригласил малышку на Скалы. Она туда, а там уж наготове его живоглоты. Так они, это...

— Кого? Мэри Гарвин?! — Джека бросило в холодный пот.

— Господин, тише-тише! Ну кого же еще, как не ее...

У Джека все поплыло перед глазами. Он, глупец, ожидал, что нападут на него, не в силах предположить, что сэр Джордж настолько далеко зайдет в своей подлости, что осмелится на похищение беззащитной девушки!

— Да чтобы черти разорвали его черную душонку на тысячи кусочков, — скрипел он зубами, лихорадочно облачаясь в камзол. — Тебе известно, где эти негодяи держат Мэри?

— Так в доме сэра Джорджа, господин, где ж еще!

— А сам-то ты кто? — несколько запоздало поинтересовался Джек.

— Так я это, старина Сэм. Ну, тот самый, что следит за лошадьми в конюшне при таверне. Я, стало быть, только увидал, как они бедняжку того, ну сцапали, значит, так сразу и...

Холлинстер успел одеться и полез в окно, держа в руке обнаженную шпагу.

— Спасибо тебе, Сэм, — сказал он бородатому. — Если останусь в живых, век тебя не забуду.

Сэм улыбнулся, обнажив прокуренные желтые зубы:

— Погодите прощаться, господин, я с вами, подсоблю чем смогу. Мне, это, сэр Джордж... Ну навроде как должок один за ним! — И Сэм ухмыльнулся, умело крутанув видавшей виды дубинкой.

— Тогда вперед! — решил Джек. — Нанесем визит этой каналье сэру Джорджу!

Фамильный особняк Бануэев стоял милях в двух от деревни, почти у самого моря. Этот старинный дом больше смахивал на замок. Однако обитал в нем сэр Джордж один, если не считать немногочисленную челядь, состоящую из ражих молодцов с рожами отъявленных висельников. Естественно, у него постоянно ошивалась пара-тройка дружков, выглядевших еще хуже слуг. Что касается деревенских, то лишь совсем пропащие дебоширы и выпивохи, обтяпывавшие с сэром Джорджем какие-то сомнительные делишки, переступали порог этого негостеприимного места.

Дом был огромен, мрачен и определенно нуждался в ремонте. Дубовые стены потемнели от времени и непогоды и могли бы, видимо, рассказать немало жутких историй, свидетелями которых они оказались. В общем, строение это пользовалось такой же дурной репутацией, что и его хозяин.

Стены вокруг особняка не было, ее роль выполняла неухоженная живая изгородь, а вместо парка вокруг дома было насажано какое-то количество беспорядочно растущих деревьев. Задняя дверь выходила прямо на пустоши, фасад же был обращен к морю и смотрел на дюны. Прямо за песчаной полосой, шириной ярдов в двести, разбиваясь о каменные глыбы, рокотал прибой.

В этом месте нагромождение острых, лишенных даже малейших следов растительности камней было особенно впечатляющим. Голые изломанные скалы, торчащие из воды, были заметно выше, чем где-либо по соседству. Деревенские утверждали, будто в этом каменном лабиринте таилась укрытая от человеческих глаз прелюбопытная пещерка. Правда это или вымысел, никто не знал, потому что сэр Джордж считал берег своим личным владением и слишком любопытные охотники до прогулок рисковали нарваться на пулю из мушкета его головорезов.

Сейчас, пробираясь со своим странным спутником через продуваемую всеми ветрами стылую пустошь, Джек не заметил в доме ни единого огонька. Появилась луна, заливая молочным светом пришедший с моря туман, который клубился вокруг гигантского особняка, придавая ему особо зловещий и неприступный вид.

Береговой линии вообще не было видно за фосфоресцирующей пеленой, а кусты и деревья в бледном лунном свете казались оставившими свои горы троллями и гоблинами, вышедшими на охоту. Один раз Джеку показалось, что он расслышал звяканье якорной цепи, и юноша подивился про себя: какой капитан решит в такую ночь бросать якорь у коварных скал, имевших среди моряков дурную славу. Равномерный рокот волн, обрушивающихся на берег, походил на пульс неведомого чудовища.

— Полезем вон в то окошко, сэр! — донесся хриплый шепот Сэма. — Вроде как все огонечки погашены, но он там, вот вам крест!

Они потихоньку подбирались к тихому безжизненному строению, и Джек машинально отметил, что вокруг не было выставлено никакой охраны. Неужели сэр Джордж был настолько уверен в себе, что никого не поставил присматривать за подступами к дому? Или караульные просто заснули на посту?

Оказавшись под окном, он осторожно потянул на себя массивные ставни. К его удивлению, дубовые створки распахнулись с поразительной легкостью. Весь фронтовой опыт Джека Холлинстера свидетельствовал о том, что ни одна операция не могла проходить так подозрительно легко и гладко! И тут на молодого человека обрушилось прозрение! Он начал было оборачиваться... Но поздно!

Юноша успел заметить опускающуюся на его голову дубинку усмехающегося презренного предателя. Джек не смог ни увернуться, ни как-либо отвести или смягчить удар. Последнее, что он видел, были сверкнувшие торжеством маленькие блестящие глазки. И весь мир взорвался ослепительным облаком, сменившимся полной тьмой.

 

3

Сознание возвращалось к нему мучительно медленно. Джек Холлинстер с трудом разогнал багровую пелену перед глазами и заморгал, пытаясь сфокусировать зрение. Голову раскалывала адская боль, яркий свет причинял страдания. Он зажмурился, но немилосердное сияние не давало ему покоя даже сквозь сомкнутые веки. Юноше казалось, что неведомые мучители терзают его мозг раскаленными щипцами; в ушах оглушительно пульсировала кровь, один за другим накатывали приступы тошноты. Словно сквозь пелену до него доносился неясный гул голосов. Джек попытался обхватить голову руками, но обнаружил, что связан. И тут он вспомнил все, что с ним произошло, и окончательно пришел в себя.

Он был грубо связан по рукам и ногам и лежал на жестком грязном полу, на который, судя по боли в избитом теле, просто был брошен. Оглядевшись, юноша разобрал, что находится в просторном погребе, забитом бочонками, ящиками, флягами и просмоленными кадушками. Довольно высокий потолок поддерживали толстенные дубовые балки, к одной из которых был подвешен масляный светильник. Именно его свет причинял Джеку столько неудобств.

Фонарь освещал лишь середину погреба, наполняя темные углы шевелящимися неясными тенями. Где-то на границе освещенного пространства молодой человек сумел разглядеть широкую каменную лестницу, уходящую наверх, а в дальнем конце просторного подвала угадывался темный зев коридора.

В погребе было полным-полно народу — никак не менее полутора дюжин человек. По большей части присутствующие были ему незнакомы, но он узнал смуглую насмешливую физиономию Бануэя, багровую от выпивки рожу мерзавца Сэма, которому он так неосмотрительно доверился, и еще парочку деревенских бузотеров, ходивших в подручных у сэра Джорджа.

Наметанный глаз Холлинстера признал в остальных мужчинах моряков. Все они были как на подбор — обросшими бородами здоровяками в штанах из грубой парусины и носили золотые и серебряные кольца в ушах. Кое-кто из молодцов повязал головы пестрыми шелковыми платками ярких расцветок, что вовсе не делало их привлекательнее.

Все без исключения моряки были вооружены до зубов. Внимание Джека невольно притянули абордажные сабли с широкими бронзовыми гардами и потертыми от частого употребления рукоятями. Бросались в глаза и украшенные драгоценными каменьями кинжалы и пистолеты с серебряной насечкой. Большая часть этой подозрительной компании развлекалась игрой в кости, сопровождаемой обильным возлиянием спиртного и черной площадной бранью. Грубые загорелые лица мужчин, возбужденных вином, элем и азартной игрой, вызывали страх и отвращение.

Пираты!.. Никакой честный моряк не станет столь вызывающе наряжаться и украшать грубые штаны и простые моряцкие рубахи шелковыми кушаками, а на голые волосатые ноги, никогда не знавшие чулок, напяливать дорогие башмаки с серебряными пряжками. Кроме того, Джеку Холлинстеру как-то не приходилось встречать простых матросов, вооруженных столь дорогим оружием и обвешанных с ног до головы драгоценностями. На мозолистых грязных пальцах с обкусанными ногтями красовались массивные перстни и печатки, драгоценные камни сверкали на золотых серьгах размером с добрую брошь, а в изукрашенных ножнах красовались кинжалы. Причем это были клинки, сработанные в Неаполе и Толедо, а вовсе не простые морские ножи, произведенные на абердинской оружейной мануфактуре. Показная роскошь, отсутствие вкуса, изрыгаемая чудовищная брань и облик законченных негодяев — все вместе безошибочно выдавало принадлежность этих людей к кровавому братству “джентльменов удачи”.

Джек вспомнил о корабле, который он видел накануне вечером, и понял, что рокот якорной цепи отнюдь ему не померещился. Ему на память пришел странный давешний собеседник — Кейн, — и юноша уловил в словах пуританина новый зловещий смысл.

Судя по всему, Кейн знал, что это пиратское судно. Интересно, что связывало этого человека с морскими разбойниками? Могло ли быть так, что его пуританская суровость была лишь маской, предназначенной скрыть зловещую сущность?

Раздумья Джека прервал человек, резавшийся в кости с сэром Джорджем. Мужчина внезапно повернулся к пленнику и устремил на него пронзительный взгляд. Высокий, поджарый, широкоплечий... Сердце молодого человека чуть не выскочило из груди — на какое-то страшное мгновение ему показалось, что это и есть человек, о котором он только что думал. Но нет, это был не Соломон Кейн. Когда первое изумление улеглось, Джек разглядел, что пират, хотя и сложенный подобно пуританину, во всех остальных отношениях являл собой полную противоположность девонширцу.

Его дорогая одежда смотрелась вызывающе безвкусно и была аляповато-яркой. Шелковый кушак, серебряные пряжки, золотая оторочка и тому подобные детали совершенно не гармонировали друг с другом. Торчавшие из-за широкого пояса рукояти кинжалов и пистолетов были усеяны драгоценными камнями, переливающимися всеми цветами радуги. Длинная рапира, тоже вся в золоте и самоцветах, крепилась в роскошной парчовой перевязи с многочисленными брошами. Особенно нелепо выглядели в расплющенных, обожженных солнцем ушах изящные золотые серьги, украшенные крупными рубинами, отбрасывавшими кроваво-красные блики на смуглое лицо пирата.

Глубоко на лоб — почти по самые густые черные брови — была надвинута щегольски заломленная шляпа, из-под которой выбивался цветастый головной платок. На худом угрюмом лице этого человека выделялся тонкий и острый, как лезвие ножа, нос, более походивший на ястребиный клюв. Глубоко посаженные серые глаза брезгливо взирали на мир. Игра света и тени придавала этим бесстрашным и беспощадным глазам убийцы странное выражение. Практически лишенный губ рот пирата кривился в злобной циничной усмешке, а его верхнюю губу украшали длинные вислые усы, столь любимые мадьярскими драгунами.

— Эй, Джордж, ты посмотри, наш гость очухался! — заорал пират. В его резком голосе слышалось злобное веселье. — Клянусь бородой Зевса, Сэм, я, грешным делом, подумал, что ты его вообще прихлопнул. Однако и крепкая же голова у этого парня!

Пираты оторвались от игры и уставились на Джека — кто насмешливо, кто с любопытством. Лицо сэра Джорджа побагровело от злости, и он театральным жестом сунул под нос своему партнеру левую руку, на которой из-под помятого шелкового рукава виднелась повязка.

— В этом виноват проклятый мальчишка, — сказал он пирату, а потом повернулся к пленнику. — Ты даже не представляешь, Холлинстер, насколько оказался прав, когда сказал, что мы еще встретимся. Только вот встреча наша происходит несколько не так, как тебе хотелось бы, да? Это твою никчемную душонку теперь не спасет никакой мировой судья. Так что, приятель, опять ты оказался кругом в дураках... — Бануэй рассмеялся лающим смехом.

И тут раздался до боли знакомый голос, полный ужаса и муки:

— Джек!

Отчаяние охватило молодого человека, причиняя куда более страшные муки, нежели все издевки сэра Джорджа. Джек забился на полу, выворачивая шею и силясь подняться.

От представшего его глазам зрелища у бедняги чуть не остановилось сердце. На заплеванном полу, присыпанном гнилой соломой, на коленях стояла девушка, привязанная за шею к тяжелому железному кольцу, ввинченному в дубовую сваю. Несчастное создание протягивало к нему руки; лицо девушки было совсем белое, глаза — круглые от страха, а прекрасные золотые волосы растрепались.

— Мэри!.. О Господи!.. — вырвалось у Джека. Пираты отозвались на этот крик души взрывом глумливого хохота.

— Давайте-ка, парни, пропустим по стаканчику за влюбленную парочку! — проревел рослый пират, судя по всему их капитан, поднимая пенившуюся кружку. — За любовный успех! А также за то, чтобы парнишка не жадничал... А то как же это получается, парни, нам, что ли, любви не надобно? Вздумал, значит, потешиться с малышкой, а нас и не пригласил... Нехорошо, сам Бог велел делиться!

— Ты, мерзкий ублюдок! — взревел Джек, нечеловеческим усилием сумев подняться на колени. — Трус! Презренный жалкий бычий пузырь! Я бы такое устроил вам, трюмная сволочь, если бы у меня руки были свободны!.. Ну-ка развяжите меня, если в вашей своре хотя бы у одного мужика окажутся яйца! Снимите с меня веревки, и я вас разорву на части голыми руками! Да мой дед-инвалид смог бы раздавить подобных говнюков своей тощей задницей...

— Клянусь Иудой! — восхитился один из пиратов. — А малый не робкого десятка! Можете вздернуть меня на нок-рее, если мужик не умеет выражаться как подобает! Ядро мне в требуху, капитан, но я считаю...

— Молчать! — брызжа слюной, закричал сэр Джордж, испытывавший ненависть к пленнику. — И ты заткнись, Холлинстер! Зря стараешься! Хочешь, чтобы я сошелся с тобой один на один? Даже и не мечтай! Я уже один раз оказал тебе честь, встретившись в поединке. Второго шанса я никому не даю. Теперь тебя ожидает смерть, более подходящая твоему низкому происхождению и положению.

Знаешь, — продолжил он с издевкой, — никто не знает, куда и зачем ты с такой поспешностью отбыл посреди ночи. И, поверь мне, никогда не узнает. У тебя ведь папаша был капитаном, да? Ну так море станет тебе самой подходящей могилой. Оно всегда помогало мне надежно прятать трупы. И будет помогать снова и снова, когда твои кости, мой деревенский дурачок, рассыплются в прах, разложившись на дне.

Что же касается тебя, сладкая моя... — Бануэй повернулся к насмерть перепуганной девушке, все еще протягивавшей руки к возлюбленному, — ты ведь не откажешься пожить со мной, в моем доме? Быть может, прямо в этом уютном погребе? Ну а потом, когда ты мне надоешь, мы с тобой попросту распрощаемся, не правда ли? — Он гнусно осклабился, а его деревенские прихвостни заржали.

— Надеюсь, это произойдет как раз через пару месяцев, когда мы снова тебя навестим, Джорджи, — внес свою лепту пиратский капитан. Все происходящее явно доставляло ему поистине дьявольское удовольствие. — В этот раз твоей милостью мне придется увозить труп — клянусь рогами Сатаны, препоганый груз! — так вот, чтобы в следующем рейсе у меня был пассажир посимпатичнее!

Сэр Джордж с кривой ухмылкой пригрозил ему пальцем:

— Ты никогда не упустишь своей выгоды!.. Стало быть, через два месяца она твоя, если к тому времени, конечно, не надумает помереть... Считай, договорились. Ты уходишь в море нынче перед рассветом, увозя в холстине кровавый кусок мяса, который я собираюсь сделать из него, — он встал и ударом ноги сбил Холлинстера на пол, — и выкинешь на глубине его за борт, так чтобы прибой никогда не вынес его на сушу. А через два месяца можешь забирать себе девку.

Лежа на полу, Джек ничего не мог поделать, кроме как слушать, как негодяи строят свои дьявольские планы, и сердце его обливалось кровью.

— Мэри, любовь моя, — тихо окликнул он девушку. — Как же вышло, что ты здесь очутилась?

— Один из деревенских принес мне записку, — прошептала она. Девушка так ослабла от страха и лишений, что говорить громко просто не могла, — и сказал, что это от тебя. Почерк был очень похож на твой... И стояла твоя подпись... Там было написано, что ты ранен и просишь меня прийти к Скалам. Я прибежала к морю, и там эти страшные люди схватили меня и затащили в пещеру, откуда по длинному туннелю приволокли сюда...

— Ну а что я говорил, твоя милость! — в восторге захлопал себя по ляжкам предатель Сэм. — Я же тебе говорил: коли доверишься мне, то не прогадаешь! Старина Сэм кого хошь обведет вокруг пальца. Дело — верняк! Малый поскакал за мной, что твой ягненочек, разве что не заблеял. Ну здорово я словчил, ничего не скажешь. Нет, ну надо же быть таким дураком!..

— Заканчивай треп, — осадил Сэма еще один пират, худой и мрачный. — Не нравится мне все это. Дело говорю, кончать девку надо. Мы и так здорово рискуем, из раза в раз швартуясь в здешних местах и сталкивая награбленное. А ну как обнаружат ее? Она же им напоет, как птичка! Ты уверен, кэп, что по эту сторону Ла-Манша мы сможем найти еще один такой укромный уголок для сбыта нашей добычи?

Сэр Джордж и капитан пиратов разом расхохотались.

— Брось, Аллардайн, не кипятись! Чего ты переживаешь? Кто ее станет разыскивать? Все подумают, что она просто сбежала со своим дружком. Джордж вот говорит, ее папаша далеко не в восторге от дочкиного ухажера. В деревне через месяц вообще забудут про них обоих. А уж сюда заглянуть и вовсе никто не надумает. У тебя просто плохое настроение! Это оттого, что мы так далеко зашли на север. Будто мы первый раз в Ла-Манш заходим. Что, мы раньше не щекотали северян прямо под носом лордов Адмиралтейства? Не бери в голову, парень!

— Может, ты и прав, кэп, — буркнул Аллардайн, — а только мне все одно будет спокойней, когда мы уберемся отсюда подальше. Нет в этих краях Братству жизни, попомните мое слово! Чем скорее мы подадимся на Карибы, тем лучше! Нутром чую — беда нас здесь ждет. Смерть над нами парит черным облаком, а мы здесь как на ладони — ни укрыться, ни улизнуть.

Пираты встревожено загудели, кто-то бросил:

— Пускай тебя черти поберут, Аллардайн! Болтай поменьше, чтобы не сглазить.

Первый помощник хмуро отозвался:

— Как окажемся на дне морском, все болтать перестанем! Я слышал, нет там нашему брату успокоения...

— Выше голову, парни! Причал Казней — скверное место для швартовки, но мы покамест держим курс прочь! — заржал капитан и дружески ткнул Аллардайна кулаком в плечо. — Пора выпить за невесту! За невесту Джорджа и мою... да и вашу тоже, сто чертей мне в клотик! Х-ха, да вы гляньте! Малышка просто сомлела от радости...

Первый помощник вдруг вскинул голову.

— Тихо вы! Что это там наверху? Никак вскрикнул кто?

Пираты примолкли. Руки привычно потянулись к оружию, а глаза устремились к массивной двери, преграждавшей путь в погреб.

Капитан передернул могучими плечами и раздраженно бросил:

— Я ни черта не слышал. Аллардайн, сказано же тебе, кончай воду мутить.

— Точно я слышал крик! А потом шум падающего тела! Парни, вы меня знаете, говорю вам, нынче ночью сама смерть вышла на охоту и бродит рядом в тумане!

— Слушай, — с холодным презрением сказал капитан, сбивая кинжалом горлышко винной бутылки, — в последнее время ты совсем превратился в мнительную бабу. Да в тебе скоро от мужика одни сапоги останутся. Вот я, например! Когда я чего боялся? Или о чем-то беспокоился?

— Нашел чем хвастаться, — не сдавался первый помощник. — Мало того, что ты сам всякий раз на рожон прешь, так еще за тобой по пятам тот двуногий волк день за днем мчится... Или ты уже забыл, что случилось два года тому назад?

Капитан надолго приложился к бутылке.

— Подумаешь! — фыркнул он наконец. — Мой след слишком долог и запутан даже для...

Тут на стол пала чья-то черная тень, и бутылка выскользнула из вмиг ослабевших пальцев пирата, разлетевшись на тысячи осколков. Видимо, уже зная, что он увидит, побледневший капитан медленно обернулся в полной тишине. Глаза всех присутствующих устремились к лестнице, что спускалась в погреб.

Никто не слышал ни скрипа петель, ни звуков открывающейся или закрывающейся двери. Но тем не менее на каменных ступенях стоял высокий мужчина, подобно смерти облаченный во все черное. Единственным ярким пятном на его одеянии был ярко-зеленый шелковый кушак. Из-под нахмуренных черных бровей в тени низко надвинутой фетровой шляпы, словно два осколка прозрачного хрусталя, льдисто блестели безжалостные зоркие глаза. В каждой руке человек в черном держал по тяжелому пистолету со взведенными курками.

Это был Соломон Кейн.

 

4

— Джонас Хардрейкер, даже и не думай пошевелиться. Сиди, где сидел, Бен Аллардайн! А вы, Джордж Бануэй, Джон Харкер, Черный Майк, Том-Бристолец, — руки на стол! Тот, кто не хочет отправиться прямиком в ад, где вас ждут не дождутся, пусть лучше оставит в покое сабли и пистолеты. — Голос Соломона Кейна был лишен всякого выражения, но даже этим отъявленным негодяям и головорезам не пришло в голову усомниться в его словах. Так могла бы говорить сама смерть.

Из полутора дюжин человек, находившихся в погребе, никто не двинулся с места — два черных пистолета Кейна означали мгновенную смерть, по крайней мере двоим из них. Никто не хотел умирать. И лишь первый помощник Аллардайн, звериное чутье которого не подвело пирата и на этот раз, побелев от страха, выдохнул:

— Кейн! Я оказался прав! Когда ты близко, я ощущаю присутствие смерти в каждом дуновении воздуха. Вот что я имел в виду, Джонас. Ты меня не услышал тогда, два года назад, когда я тебе передал его слова; ты посмеялся надо мной и сейчас! А я тебя предупреждал, что он появляется, как тень, и убивает, как ангел смерти! В умении подкрадываться с ним не могут сравниться даже краснокожие дьяволы Нового Света. Ох, Джонас, Джонас, говорил я тебе: надо уходить...

Ледяной пламень глаз Кейна заставил его умолкнуть на полуслове.

— Да, Бен Аллардайн, — согласился пуританин. — Мы сталкивались с тобой в прежние времена, когда Береговое Братство еще не превратилось в свору насильников и вымогателей. И ты должен помнить мои разногласия с твоим прежним капитаном — на Тортуге и, позже, у мыса Горн. И помнишь, к чему это привело. Это был законченный негодяй, и душе его, вне всякого сомнения, воздается по заслугам в аду, куда препроводила его моя мушкетная пуля.

Прав ты и насчет моего умения подкрадываться. Что же, мне действительно некоторое время довелось пожить в Дариенне и в определенной степени приобщиться к науке скрытного передвижения. Но вынужден тебя разочаровать: к вашему брату пирату не сумеет подкрасться незамеченным лишь младенец. Те, что караулили снаружи, попросту не заметили меня в тумане, а тот морской волк, что с взведенным мушкетом и саблей наголо сторожил дверь в это логово, не замечал меня до тех пор, пока я не перерезал ему горло. Впрочем, его кончина была быстрой и относительно безболезненной. Он только разок взвизгнул...

Капитан Хардрейкер разразился потоком отборного сквернословия, а потом спросил:

— Чего тебе здесь надо, будь ты проклят?!

Соломон Кейн устремил на него взгляд, от которого в жилах стыла кровь. Взгляд этот не оставлял ни малейшего сомнения в судьбе пирата.

— Как мы только что выяснили, кое-кто из твоего экипажа, Джонас Хардрейкер, известный также под кличкой Скопа, помнит меня по прежним временам. — Пуританин по-прежнему сохранял невозмутимость, но тем не менее в голосе его слышалась подлинная страсть. — Да и тебе прекрасно известно, зачем я последовал за тобой с Гривы в Португалию, а оттуда — в Англию.

Два года назад в Карибском море ты взял на абордаж клипер под названием “Летучее Сердце”, шедший из Дувра... На его борту была некая юная леди, дочь... впрочем, это уже неважно. Я уверен, что ты хорошо помнишь ее. Случилось так, что ее пожилой отец был моим близким другом, и я знал эту леди еще очаровательным ребенком... Этому прекрасному созданию было суждено вырасти красавицей и погибнуть во цвете лет в твоих грязных лапах, похотливое животное!

После того как ты перебил весь экипаж и пассажиров несчастного судна, девушка стала твоей добычей и вскорости умерла. Смерть проявила к ней больше милосердия, чем ты. Узнав о ее судьбе, мой добрый друг повредился рассудком и через несколько месяцев присоединился к ней на небесах. Братьев у нее не было — только немощный отец. Некому было отомстить за нее...

— За исключением тебя, конечно, сэр Галахад? — язвительно поинтересовался Скопа.

— За исключением меня, кровавый изверг! — неожиданно взорвался Кейн, и такова оказалась мощь его голоса, что у всех заложило уши, а прозвучавшая в нем угроза заставила этих законченных негодяев подскочить и затрястись от страха.

Что могло напугать пиратов больше, чем вид человека, исполненного стального самообладания и непоколебимой воли, на миг давшего волю обуревавшей его безудержной ярости? Именно сейчас в полной мере проявилась подлинная сущность Соломона Кейна — неумолимого паладина давно минувших времен. Буря страстей пуританина улеглась так же внезапно, как и разразилась, и вот уже перед пиратами вновь стоял твердый как сталь и такой же смертоносный человек с ледяными глазами. Черный раструб одного пистолета был нацелен капитану Хардрейкеру прямо в сердце, другой пистолет, точно гипнотизирующий глаз змеи, переходил с одного пирата на другого. И тот, кто оказывался под прицелом Кейна, белел как полотно.

— Помолись напоследок, пират, — прежним бесцветным голосом проговорил Кейн. — Ибо твоя грешная жизнь подошла к концу...

И в первый раз лицо Скопы исказила гримаса страха.

— Господи Боже! — выдохнул он, и капли пота выступили у него на лбу. — Ты что, просто пристрелишь меня, как шакала, не предоставив мне шанса...

— Ни единого, Джонас Хардрейкер, — равнодушно ответил Соломон Кейн, и ни рука, ни голос его при этом не дрогнули. — Причем сделаю это с радостным сердцем. Есть ли под солнцем преступление, которое ты не совершил бы? Доколе тебе испытывать терпение Господне, ты — черная клякса в Книге деяний людских! Давал ли ты пощаду слабым, миловал ли беспомощных? Так что прояви хотя бы напоследок храбрость и прими достойно уготовленную тебе участь.

Пирату потребовалось страшное усилие, но он таки сумел взять себя в руки.

— Я всю жизнь проявлял храбрость, чего не скажешь о тебе, пуританин! Здесь только один трус — и это ты!

Ледяные глаза Кейна лишь на мгновение подернулись пеленой гнева. Этот человек поистине подавил в себе эмоции.

— Это ты трус, — продолжал капитан пиратов: ему терять уже было нечего.

Никто не мог назвать Скопу глупцом, и, поняв, что ему удалось нащупать в неприступной духовной броне Соломона Кейна единственное уязвимое место — гордыню, он во что бы то ни стало решил добраться до пуританина. Тот, конечно, никогда не хвастался своими подвигами, которые предпочитал называть деяниями, но очень гордился тем, что никто и никогда не мог упрекнуть его в трусости.

— Может, я и заслуживаю смерти, Господь нас рассудит, — говорил между тем капитан Хардрейкер, внимательно наблюдая за пуританином. — Но что скажут о тебе люди, узнав, что ты даже не предоставил мне возможности постоять за себя? Да тебя все сочтут отъявленным трусом!

— Людской приговор есть суета сует. — Тень набежала на лицо Кейна. — К тому же люди знают, трус я или нет.

— А я — нет! Застрели меня, и я отправлюсь на тот свет с мыслью о том, что ты трусливый пес, какие бы сказки ты сам про себя ни рассказывал! — торжествующе выкрикнул в лицо Кейну пират.

При всем своем мужестве и благородстве, Соломон Кейн оставался человеком и обладал слабостями, присущими роду людскому. Тщетно пытался он сам себя убедить, что негодяй пытается лишь получить шанс спасти свою шкуру. Сердцем он понимал — нажми он сейчас на курок, и омерзительные насмешки Скопы-Хардрейкера будут преследовать его до конца жизни. Он угрюмо кивнул:

— Да будет так. Ты получишь свой шанс, хотя Господу всеблагому известно, что ты его не заслуживаешь! Выбирай оружие!

Глаза Скопы сузились... О фехтовальном искусстве Кейна среди членов Берегового Братства и прочих “джентльменов удачи” ходили легенды. С другой стороны, если остановиться на пистолетах, у него, Джонаса Хардрейкера, не будет ни малейшей возможности пустить в ход свою не менее известные ловкость и силу...

— Ножи! — объявил он наконец, оскалившись в свирепой гримасе.

Кейн, не опуская пистолета, некоторое время мрачно смотрел на пирата. Затем его бледное лицо тронула едва заметная зловещая усмешка.

— Ты объявил свой выбор, — кивнул он. — Нож едва ли можно назвать оружием джентльменов... Тем не менее, он может принести смерть, которую никто не назовет ни быстрой, ни милосердной...

Пуританин повелительно махнул вторым пистолетом в сторону флибустьеров:

— Оружие на пол! — Тем ничего не оставалось, кроме как повиноваться. — Освободить юношу и девушку!

Когда его приказание было в точности исполнено, Джек растер затекшие члены, ощупал рану на голове — волосы слиплись в кровавый колтун, а затем обнял всхлипывающую девушку.

— Пусть она уйдет, — прошептал он, но Соломон Кейн отрицательно покачал головой:

— В таком состоянии ей никак не миновать стражу, стоящую возле дома. Боюсь, я не могу на это пойти.

Девонширец кивком головы указал Джеку на ступеньку за своей спиной и велел вместе с девушкой занять там место. Хардрейкер под бдительным взглядом Кейна выложил свой богатый арсенал на стол и, раздевшись до пояса, вышел на середину подвала. Вручив юноше свои пистолеты, Кейн быстрым движением освободился от пояса с рапирой и камзола, сложив их у ног, сверху аккуратно положив шляпу.

— Приглядывай за этим отребьем, пока я не управлюсь с их заводилой, — велел он юноше. — Если кто-то потянется за оружием, просто жми на курок. Если увидишь, что я упал, хватай девушку и беги отсюда. Но Господь не допустит, чтобы я проиграл: меня ведет синее пламя мести...

Двое высоких мужчин замерли друг против друга. Кейн — с непокрытой головой и в одной рубашке, Скопа — обнаженный по пояс, но в шелковом головном платке, рубины кровавыми каплями покачивались в его ушах. Пират был вооружен длинным кривым турецким кинжалом, который он держал острием вверх, Кейн же сжимал прямой, узкий, обоюдоострый кинжал, который выставил вперед наподобие рапиры. Оба мужчины прошли суровую школу боя на ножах, и ни один из противников не опускал оружия книзу, как это предписывается кодексом благородных дуэлей. То, что требуют напыщенные манеры светских хлыщей, редко бывает полезным в настоящем бою.

Коптящий масляный фонарь освещал жуткую сцену, достойную готического романа. Бледный юноша с окровавленной головой, стоящий на выщербленных каменных ступенях, сжимает два смертоносных пистолета. Рядом, отчаянно вцепившись в любимого, всхлипывает златокудрая красавица. А в трех-четырех ярдах от них, у стены, кровожадно скалятся гнусные демонические рожи. Дикарский беспощадный блеск глаз. И стальные блики на острых лезвиях между воинами. Две гибкие фигуры, по-кошачьи мягко переступая, кружат около друг друга, а изломанные тени, словно танцующие духи, повторяют каждое движение бойцов...

— Давай покажи, на что ты способен, пуританин! — Пират оскорблениями старался вывести противника из равновесия. — Вспомни свою девку, Фетровая Шляпа!

— Я о ней никогда не забывал, ты, порождение Зла, — соизволил ответить Кейн. — Знай, мразь, твоей душе скоро предстоит угодить в адское пекло, но есть огонь и Огонь... — По смертоносным клинкам пробегали дрожащие сиреневые отсветы. — Так вот, лишь пламень преисподней не может быть погашен кровью! — С этими словами Кейн нанес противнику неожиданный удар.

Капитан Хардрейкер отвел в сторону выпад пуританина и, в свою очередь, прыгнул вперед, попытавшись провести атаку снизу вверх. Кейн без особого труда провернул кинжал в руке и отбил кривой клинок противника. Пират, распрямившийся, как стальная пружина, отскочил — ему едва удалось увернуться от контрвыпада.

Кейн, как чудовищная молотилка, обрушивал на Скопу удар за ударом, вынуждая того отступать к стене. С кем бы пуританину ни приходилось драться, он признавал лишь одну стратегию — наступление. Его кинжал, точно змеиное жало, то устремлялся в лицо пирату, то мелькал у его живота, то грозил горлу. Скопа уже не помышлял об атаке, все его силы уходили на то, чтобы уберечься от ран. Было ясно, что подобное состязание не сможет продлиться долго — слишком неравны были силы. Впрочем, любой поединок на ножах жесток и, как правило, скоротечен. Нож — страшное оружие, использование которого не подразумевает ни длительной искусной интриги, ни ничейного результата. Мгновенная схватка заканчивается кровавой гибелью слабейшего.

Близость смерти придала Скопе сил, и, в безумии обреченного, он железной хваткой вцепился в правую кисть Кейна и нанес тому страшный удар в живот. Вернее, попытался нанести. Невероятная реакция пуританина позволила ему перехватить руку пирата, пусть и ценой глубокого пореза на предплечье. Кейн остановил острое лезвие буквально в дюйме от своего живота. Так соперники и застыли, словно два изваяния, впившись взглядами друг другу в глаза. Лишь вздувшиеся мускулы да хриплое дыхание выдавали безумное напряжение.

Подобное единоборство было отнюдь не в духе пуританина. Кейну импонировал иной стиль боя, позволявший максимально быстро отправить врага в ад: прыжки, отскоки, стремительные нападения и контратака, при которых все дело решают сила и проворность рук и ног да верность глаза. Но если его сопернику захотелось продлить себе жизнь, померившись с ним физической силой, — да будет так.

Похоже, Джонас Хардрейкер уже усомнился в правильности выбранного им пути, но было поздно. Никогда прежде пират, не раз отстаивавший свое право быть капитаном в смертельных поединках, не встречал человека, превосходившего его крепостью мускулов. Проклятый пуританин словно был выкован из железа! Скопа вложил все свои силы в хватку рук и опору широко расставленных ног.

Соломон Кейн, без труда раскусивший замысел противника, ловким движением пальцев перевернул клинок. Когда Хардрейкер вцепился в занесенную руку пуританина, кинжал смотрел вверх, теперь же Соломон нацелился острием прямо пирату в грудь. Ему оставалось лишь преодолеть сопротивление Скопы, удерживающего его запястье, и вогнать острую сталь прямо в черное сердце. Однако приходилось следить и за кинжалом Хардрейкера, который находился в опасной близости от его живота. Если пират сумеет превозмочь хватку пуританина, его кривой нож легко вспорет живот Кейна.

Противники обливались потом от нечеловеческого напряжения. Их лица превратились в маски, мускулы взбугрились узлами на руках и ногах, на висках набухли жилы. Кольцо зрителей выдавало себя лишь дыханием, в волнении вырывавшимся сквозь зубы.

Какое-то время казалось, что ни тому ни другому не удастся нарушить установившегося равновесия, но постепенно Соломон Кейн начал теснить капитана Хардрейкера. И вот пират начал прогибаться назад, заваливаясь навзничь. Его тонкие губы задергались в нелепой гримасе, только это была не улыбка, а оскал, вызванный судорогами напряженных до пределов возможного мышц. Глаза Скопы полезли из орбит, а побелевшее смуглое лицо приобрело жутковатое сходство с Веселым Роджером...

Невероятная сила Кейна превосходила любое сопротивление, которое могло быть ему оказано. Капитан Хардрейкер медленно заваливался на спину, словно дерево, чьи корни, подмытые водой, мало-помалу вырываются из земли, теряя опору. Он судорожно дышал, в груди его клокотало, флибустьер прикладывал отчаянные усилия, пытаясь хотя бы отвоевать утраченное. Но тщетно! Дюйм за дюймом он уступал Кейну, пока наконец (Холлинстер, до боли сжимавший пистолеты, мог поклясться, что миновали часы) его спина не оказалась плотно прижатой к липкой от пролитого вина и пива дубовой столешнице. Неумолимый Кейн нависал над ним, подобно Немезиде.

Правая рука Джонаса Хардрейкера по-прежнему сжимала кинжал, левая намертво вцепилась в правое запястье Кейна. Но вот Соломон, не ослабляя хватки на руке Скопы, державшей кинжал, начал опускать правую руку. От этого усилия он лишь чаще задышал. Так же медленно, как только что он клонил пирата на стол, Кейн начал опускать к его груди свой клинок. На подгибающейся левой руке пирата, точно натянутые канаты, подергивались перенапряженные мышцы, но самое большее, чего он смог добиться, это на пару секунд замедлить движение руки пуританина. Обернуть же вспять ход этого неумолимого поршня было невозможно! Скопа попытался правой рукой достать Кейна своим кривым кинжалом, но левая рука пуританина, несмотря на заливавшую ее кровь, удерживала негодяя надежнее стального капкана.

Вот уже острие зависло в каком-то дюйме от конвульсивно вздымающейся груди пирата, и блеск стальных глаз Кейна ничем не уступал зловещему блеску его оружия. Еще немного — и нож пронзит сердце злодея, отправив прямиком в преисподнюю. Последним отчаянным усилием Скопа остановил кинжал... Кто мог сказать, что сейчас видели его побелевшие безумные глаза? Они еще были устремлены на смертоносное острие, в котором для капитана Хардрейкера сосредоточился в этот миг весь мир, но уже смотрели в вечность. Остекленевший взор пирата был обращен внутрь себя. Говорят, перед умирающим проходит вся его жизнь.

Что открылось Джонасу Хардрейкеру в эти предсмертные мгновения? Горящие корабли, над которыми жадно смыкаются ненасытные морские пучины?.. Дымное зарево над прибрежными селениями, крики людей, в ужасе мечущихся по улицам, и черные вестники смерти в алых бликах огня, со смехом и богохульствами на устах услаждающие безжалостные лезвия человеческой кровью?.. Может быть, вздыбленный, исхлестанный ветрами океан в синем зареве молний, посылаемых разгневанными небесами?.. И пламя, пламя, пламя... жирный черный дым, стелющийся над руинами... человеческие фигурки, нелепо дергающиеся на нок-рее... и другие, пытающиеся дышать водой, протаскиваемые под килем?.. Или же белое девичье лицо, чьи истерзанные губы пытались произнести слова молитвы?..

На губах Хардрейкера выступила кровавая пена, и он испустил ужасающий вопль. Кейн выиграл еще полдюйма, и его кинжал вошел в грудь пирата. Мэри Гарвин, стоявшая за спиной Джека Холлинстера, отвернулась и, зажмурив глаза, заткнула уши пальцами, чтобы ничего не видеть и не слышать.

Еще живой, капитан Хардрейкер отбросил бесполезное оружие и вцепился в кисть пуританина обеими руками, пытаясь остановить убивающий его клинок. Однако Соломон словно бы и не заметил этого. Корчившийся и извивающийся пират никак не желал сдаваться и принять неизбежный конец. Он до последнего момента продолжал на что-то надеяться, и клинок Соломона Кейна, преодолевая одну за другой доли дюйма, погружался в человеческую плоть, пока не достиг сердца.

Все, кто присутствовал при этом событии, обливались потом и шептали молитвы, и только ледяные глаза пуританина не изменили своего выражения. Он в этот момент видел лишь залитую кровью корабельную палубу, на которой хрупкая юная девушка, еще почти ребенок, тщетно молила о милосердии...

Стоны и крики капитана Хардрейкера совершенно перестали напоминать человеческие, перейдя в назойливый, сводящий с ума визг. Это не был крик труса, отказывающегося примириться с неизбежным. Нет, это был вой живого существа, угасающего в страшной агонии. И только когда крестовина кинжала соприкоснулась с мускулистой грудью пирата, вой неожиданно перешел в булькающий хрип и умолк навсегда.

Кровь хлынула с посеревших губ Скопы, и запястье, которое сжимал Кейн, разом обмякло. И только после этого разжались пальцы капитана Хардрейкера. Смерть навечно успокоила пирата, та самая смерть, которой он так ревностно служил.

Тишина окутала все происходящее погребальным саваном. Кейн выдернул кинжал из мертвого тела. Из раны толчком выплеснулась кровь и змейкой поползла по загорелой коже, стекая на стол. Пуританин брезгливо взмахнул кинжалом, стряхивая с него алые капли. Полированное лезвие отразило свет фонаря, и Джеку Холлинстеру на мгновение показалось, что его охватило синее пламя. То самое синее пламя, которое можно погасить кровью.

Кейн уже накинул камзол и потянулся к рапире, когда молодой человек стряхнул с глаз наваждение — как раз вовремя, чтобы заметить, как негодяй Сэм норовит извлечь из-за спины припрятанный пистолет. Реакция юноши была мгновенной. Оглушительно грянул выстрел. Мошенник вскрикнул в агонии, его пальцы инстинктивно сжались, спуская курок. И надо же было статься, чтобы Сэм стоял точно под фонарем, подвешенным к балке! Выстрел негодяя никому не причинил вреда, но корчившийся в предсмертных судорогах человек угодил тяжелым стволом в единственный источник света, разбив стеклянный фонарь вдребезги. Погреб погрузился в полную тьму.

Поднялся невероятный гвалт, и посыпались проклятия, каких Холлинстеру не доводилось слышать и в армии. Юноше показалось, что сам ад сорвался с цепи: переворачивались бочонки и скамейки, бились посуда и бутылки, падали налетающие друг на друга люди. Пираты лихорадочно нашаривали брошенное на пол оружие, и вот уже зазвенела сталь и раздались пистолетные выстрелы. Вспышки пламени выхватывали из тьмы озверевшие рожи. Пираты, не думая о том, что могут угодить в дружков, палили наугад, одержимые единственным желанием убить страшного Кейна. Пули и во тьме находили цель: раздался жуткий вопль, однако голос явно не принадлежал пуританину.

Джек крепко ухватив Мэри за руку, буквально потащил девушку за собой по ступеням. Он оскальзывался и спотыкался на липких ступенях, но все-таки сумел добраться до самого верха и распахнуть тяжелую дверь. Мрак рассеялся, и Холлинстер, невольно бросивший взгляд назад, в неверном свете фонаря разглядел человека у себя за спиной и толпу смутных фигур, карабкавшихся следом.

Юноша вскинул пистолет, но ему на руку легла тяжелая ладонь, и послышался шепот пуританина:

— Спокойнее, мой юный друг, это я, Кейн. Скорее забирай девушку — и наружу!

Молодой человек повиновался, и пуританин, выскочив следом, ловко захлопнул тяжелую дубовую дверь прямо перед носом у завывающей оравы разбойников, мчавшейся по следам беглецов. Он опустил массивную железную щеколду и поспешно отступил в сторону. Дверь заходила ходуном под ударами рук и ног разбойников, которые бранились и выкрикивали угрозы. Затем раздались звуки пистолетных выстрелов, и от двери начали отлетать щепки, однако свинец был не в силах пробить навылет твердую дубовую древесину.

— Что теперь? — спросил Джек у высокого пуританина.

Только тут юноша заметил ярко разодетого мертвеца с перерезанным от уха до уха горлом, валявшегося прямо на середине коридора. Это, без сомнения, и был охранявший погреб часовой, освобожденный кинжалом Соломона Кейна от бремени нечестивой жизни.

Пуританин, небрежно отпихнув труп ногой с дороги, направился по коридору к лестнице, жестом приглашая парочку следовать за собой. Одолев короткий пролет деревянной лестницы с резными перилам, они оказались в каком-то затемненном коридоре, который, в свою очередь, вывел их в просторную комнату. Заставленное роскошной мебелью помещение освещала единственная свеча, стоявшая в подсвечнике на столе.

— Обождите меня здесь, — велел Кейн, видимо уже знакомый с планировкой особняка Бануэев. — Большинство злодеев надежно заперты внизу, но есть еще человек пять или шесть наружной стражи. Туман помог мне прокрасться мимо них, но теперь ярко светит луна, и нам следует вести себя осторожно. Я пойду посмотрю из окон, не видать ли кого... — И Кейн бесшумно, как призрак, растворился в тени.

Оставшись вдвоем с любимой, Джек с нежной жалостью посмотрел на Мэри. Подобная ночь была бы суровым испытанием для крепкого мужчины, не говоря уже о хрупкой женщине. А его Мэри была почти что ребенком и ни разу в жизни не видела не то что насилия, но даже грубого обращения! Бедняжка была до того бледна, что Джек усомнился, вернутся ли вообще когда-нибудь краски жизни на эти бескровные щечки, которые раньше горели задорным румянцем. В широко распахнутых глазах девушки все еще стоял ужас пережитого. Но с каким безграничным доверием и обожанием смотрела она на своего возлюбленного! Да любой мужчина без тени сомнения отдал бы жизнь за такой взгляд!

Джек бережно привлек ее к себе.

— Мэри, радость моя... — начал он нежно, но осекся — девушка смотрела за его плечо.

Ее огромные глаза стали еще больше, и она закричала от ужаса. Холлинстер услышал лязг металлического засова.

Юноша стремительно развернулся... В стене комнаты, где только что была декоративная резная деревянная панель, зиял черный провал. Из потайного хода выскользнула человеческая фигура в запыленной одежде. Бледное пламя свечи выхватило из мрака искаженное животной злобой лицо Джорджа Бануэя, глаза его горели лихорадочным блеском, в руке он сжимал пистолет. Джек мгновенно оттолкнул девушку прочь и сам схватился за оставленный ему Кейном пистолет. Два выстрела слились в один...

Холлинстер почувствовал, как пуля обожгла ему щеку — это было похоже на прикосновение бритвы, только докрасна раскаленной. Сэру Джорджу, казалось, пришлось хуже. Молодой человек видел, как из его камзола на груди вырвало клок ткани. Бануэй рухнул на пол. Он попытался выругаться, но вместо брани с его уст сорвался лишь стонущий всхлип. Джек обернулся к насмерть перепуганной девушке, однако сэр Джордж, пошатываясь, сумел подняться на ноги. Он жадно хватал ртом воздух — удар пули выбил из его легких воздух. Однако впечатление раненого он не производил, да и крови на его теле Джек не заметил.

Юноша застыл в изумлении. Как же так? Ведь он только что всадил пулю в упор в этого негодяя!

Тех нескольких мгновений, пока Джек стоял столбом, переводя удивленный взгляд с дымящегося пистолета на сэра Джорджа, хватило последнему, чтобы подскочить к молодому человеку и огреть его рукояткой разряженного пистолета по голове. Сильный удар поверг Холлинстера на пол. Всего через пару секунд юноша вновь оказался на ногах, но за это время Бануэй успел схватить Мэри Гарвин за руку и силком затащить ее в потайной ход. Исчезая, он опустил рычаг, и деревянная панель встала на место.

Холлинстер в бессильной ярости замолотил по стене кулаками. В таком положении его и застал Кейн, примчавшийся на выстрел. Чтобы составить картину произошедшего, ему потребовалось всего нескольких слов юноши, щедро приправленных проклятиями.

— Не иначе как над ним рука Сатаны! — бушевал несчастный юноша, вновь потерявший только что обретенную любимую. — Я же прямо в грудь ему попал, а ему хоть бы что! Ну что я за глупец такой! Надо было ринуться на него и стволом по черепу! А я стоял, точно слепой идиот, вместо того чтобы...

— Я тоже хорош, совсем упустил из виду, что в этой крысиной норе тайных ходов, как в сыре — дырок, — сказал пуританин. — Так, так, так... Этот наверняка ведет в погреб... Я бы не стал спешить, юный джентльмен, — остановил он Холлинстера, готового наброситься на стенную панель с абордажной саблей мертвого пирата, которую захватил для него Кейн. — Если нам удастся взломать или отомкнуть эту дверь и попасть в проклятый погреб, нас просто перестреляют, как кроликов. В этом случае мы ничем уже не сможем помочь крошке Мэри. Лучше успокойся и выслушай меня.

Ты обратил внимание на темный коридор, что ведет из погреба? Так вот, сдается мне, это тот самый туннель, что выходит к скалам на морском берегу. Бануэй не первый год имеет дело с контрабандистами и пиратами. Однако никто никогда не видел, чтобы в дом или из дома вносили или выносили какие-нибудь подозрительные грузы. Следует предположить, что должен быть туннель, связывающий подвал с берегом, по которому доставляют пиратскую добычу. И еще. Разбойники, а с ними и сэр Джордж, которому теперь в Англии точно не жить, воспользуются именно этим туннелем, чтобы достичь корабля Хардрейкера. Если мы поспешим, то успеем перехватить их на берегу.

— В точности так, сэр. Мэри сказала, что ее препроводили в погреб как раз тем туннелем, про который вы говорите. Во имя Господа живого, не будем терять времени! — взмолился юноша, покрываясь холодным потом. — Стоит бедняжке Мэри попасть к этим скотам на корабль, и мы ее никогда уже не увидим!..

— Твоя рана снова кровоточит, — обеспокоено заметил пуританин.

— Бог с ней! — вскричал юноша. — Не будем медлить!..

 

5

Юноша последовал за Соломоном Кейном, который торопливо направился к парадным дверям, распахнул их и выскочил из дома.

Туман отступил, ярко светила луна. В двухстах ярдах от них находились изломанные черные скалы берега. За ними светился серебром длинный, хищных обводов, корабль, покачивающийся на волнах в безопасном отдалении от окруженных белой пеной камней. Надо сказать, что караульных, которым бы полагалось охранять пиратское логово, не было видно. То ли разбойники сбежали на корабль, когда услышали пистолетные выстрелы, то ли у них имелся приказ вернуться к этому часу на берег.

Впрочем, Кейну с Холлинстером было на это наплевать. Главное, сейчас никто не встал на их пути. К сожалению, черные зловещие скалы, так неприятно напоминавшие руины брошенных человеком домов, скрывали от их глаз происходящее сейчас на узкой песчаной полосе у кромки воды.

Двое мужчин бросились бегом по пустоши в сторону моря. По внешнему виду Кейна нельзя было сказать, что пуританин только что пережил смертельный поединок, потребовавший от него концентрации всех сил. Создавалось впечатление, что девонширец создан не из плоти и крови, а из стальных стержней и пружин. После того как он побывал в жерновах жизни и смерти, отчаянная гонка на две сотни ярдов даже не заставила его запыхаться. Молодой же Холлинстер едва передвигал ноги. Силы его подточила не столько потеря крови, сколько переживания, которых бы достало и на троих. Только любовь к Мэри и мрачная решимость вызволить невинное создание из лап алчных насильников еще поддерживали силы этого упрямца.

Они уже приближались к Скалам, когда услышали злобную ругань, заставившую их вспомнить об осторожности. Холлинстер, дошедший почти до бредового состояния, готов был перепрыгнуть через валуны и с ходу наброситься на всякого, кто бы там ни оказался. Кейну с трудом удалось его удержать от этой затеи. Вместо этого они тихонько взобрались на вершину каменной гряды и посмотрели вниз.

Удобно разместившимся на каменном выступе Джеку Холлинстеру и Соломону Кейну был хорошо виден вход в маленькую пещеру, надежно укрытую от постороннего глаза в нагромождении камней. В резком лунном свете они разглядели и охваченный суетой корабль капитана Хардрейкера — пираты ставили паруса, спешно собираясь сниматься с якоря. Только что от берега отвалила одна шлюпка, и мерные удары весел несли ее к кораблю. Вторая шлюпка была полна людей, и пираты нетерпеливо ожидали на веслах, в то время как их предводители о чем-то спорили на берегу.

Стало ясно, что команда Скопы, не мешкая, поспешила через туннель на берег моря. Если бы мстительный сэр Джордж не задержался ради поимки девчонки — в чем ему, увы, сопутствовала удача, — разбойники уже успели бы убраться восвояси. Непосредственно под Холлинстером и Кейном, на чистом песке, сэр Джордж Бануэй и Бен Аллардайн схлестнулись в яростном споре. У их ног, связанная по рукам и ногам, лежала Мэри. Заметив девушку, Джек едва не сиганул вниз, но тяжелая рука пуританина прижала его к скале.

— А я говорю, девка отправится на корабль! — донесся до них сварливый голос Бануэя.

— А я говорю — нет! — стоял на своем Аллардайн. — Добром это не кончится! Или ты уже забыл плавающего в луже собственной крови капитана Хардрейкера? И спрашивается, из-за чего? Все из-за баб! Говорю тебе, женщины — это источник скверны, они сеют между мужчинами вражду и раздор. Возьми мы ее на корабль, и еще до рассвета не менее дюжины моих дьяволов перережут глотки друг другу! Послушай доброго совета, прикончи ее прямо здесь...

Пират наклонился над девушкой. Сэр Джордж повалил его ударом ноги и выхватил рапиру, но этого Джек Холлинстер уже не видел. Вывернувшись из-под руки Кейна, он вскочил и, подняв абордажную саблю, очертя голову ринулся вниз. При виде вооруженного мужчины пираты в лодке отчаянно заголосили, полагая, что на них вот-вот со скал обрушится отряд королевской пехоты. Страх за свои шкуры заставил их налечь на весла и пуститься наутек, предоставив своего старшего и покровителя своей судьбе.

Холлинстер приземлился на ноги, но неумолимая инерция бросила его на колени в мягкий песок. Однако эффект неожиданности был на его стороне, и, моментально вскочив, он обрушился на двух негодяев, в недоумении таращивших на него глаза. Не успев ничего понять, Аллардайн рухнул с раскроенным черепом. Его смерть сыграла на руку сэру Джорджу, заставив негодяя опомниться. Второй удар Джека предназначался Бануэю, но тот смог его парировать.

Абордажная сабля — оружие достаточно неуклюжее, в силу своей специфики отнюдь не предназначенное для искусного фехтования. Накануне Джек уже доказал, что с прямым и легким клинком Бануэй ему не соперник. Но к тяжелой кривой сабле юноша не привык, к тому же он порядком ослабел от потери крови. Бануэй был в гораздо лучшей форме.

Тем не менее, юноше удалось заставить дворянина уйти в глухую оборону, настолько истов и стремителен был его натиск. Однако, несмотря на решимость и ненависть, гнавшие его в бой, силы стали покидать Джека. Смуглое лицо Бануэя исказила торжествующая гримаса. Он принялся раз за разом доставать Холлинстера, нанося ему удары то в грудь, то в щеку, то в бедро... И хотя эти раны сами по себе были не опасны, из них тоже текла кровь, еще больше ослабляя Джека.

Наконец, потешив вволю свою кровавую душу, сэр Джордж легко увернулся от неуклюжего выпада молодого человека и приготовился нанести завершающий удар. Его подвела самоуверенность: он попросту поскользнулся на песке, потерял равновесие и вместо удара нелепо замахал руками, пытаясь удержаться на ногах. В этот миг ему было не до обороны. Глаза Джека заливали пот и кровь, но все же он не упустил свой шанс.

Собрав все свои силы для последней атаки, юноша ринулся вперед и, размахнувшись, как дровосек, обрушил тяжелое лезвие на бок Джорджа Бануэя. Удар пришелся как раз в подреберье и, по идее, должен был развалить мерзавца пополам. Но вместо этого... само лезвие разлетелось, точно стеклянное! Потрясенный Джек упал на колени, и из его онемевшей руки вывалилась бесполезная рукоять оружия.

Сэр Джордж перевел дух и с торжествующим криком бросился на своего заклятого врага. Его клинок уже со свистом рассекал воздух, метя беззащитному юноше прямо в сердце, когда на его пути вдруг выросла стальная преграда! Какая-то немыслимая сила с легкостью отмела в сторону рапиру Бануэя.

Холлинстер осел на песок бесформенной кучей и судорожно хватал ртом соленый морской воздух. Соломон Кейн показался ему черной тучей, нависшей над сэром Джорджем Бануэем, а неотвратимая, как судьба, длинная рапира пуританина — молнией. Дворянин пятился под шквалом ударов, отчаянно пытаясь сохранить жизнь.

В холодном лунном свете длинные клинки казались отлитыми из жидкого серебра, но Холлинстеру сейчас было не до невероятного поединка. Юноша склонился над лишившейся чувств девушкой и трясущимися, ослабевшими пальцами пытался освободить ее от веревок. И лишь после того, как ему это удалось, он обернулся в сторону сражающихся мужчин.

Джек имел определенное представление о фехтовальном искусстве Соломона Кейна из множества ходивших о девонширце легенд, но теперь судьба дала ему возможность увидеть мастерство пуританина воочию. Его самого нельзя был назвать слабым фехтовальщиком, но Кейн действительно творил чудеса. Холлинстер даже пожалел, что пуританину не досталось более достойного соперника!

Несмотря на то, что сэр Джордж слыл отменным фехтовальщиком и имел славу опасного дуэлянта, Кейн превосходил его по всем статьям. И ситуацию определяло даже не то, что пуританин был выше, сильнее и имел более длинные руки, — нет, он был гораздо искуснее. И гораздо быстрее. Соломон Кейн был крупнее и тяжелее Бануэя, но при этом двигался с поражавшей воображение скоростью. Что же касается умения, то дворянин по сравнению с ним казался неуклюжим кадетом. Мастерство Кейна было настолько отточено, что он не делал ни одного липшего движения. Кроме того, пуританин дрался совершенно бесстрастно. Все это до определенной степени лишало его стиль зрелищности — ни тебе головоломных финтов, акробатических уходов или театральных выпадов, от которых бы захватывало дух, но зато не оставляло ни малейшего сомнения в его смертельной эффективности.

Стальной клинок неизменно оказывался в том месте, где это было нужно. Ни долей дюйма ниже или выше, ни долей дюйма левее или правее. Не было такой уловки, которая могла бы сбить пуританина с толку и заставить его отступить. Холлинстеру случалось видеть более, так сказать, блестящих и эффектных фехтовальщиков — как в Англии, так и на Континенте, — чем Кейн. Но, увидев своими глазами, как виртуозно владеет рапирой пуританин, он мог с уверенностью сказать, что Соломон Кейн был из них всех самым безупречным, самым хитроумным... и самым опасным.

Юноша ни секунды не сомневался, что Кейн мог бы одним точным ударом завершить поединок, но у пуританина были другие намерения. Он наступал и наступал, выписывая сверкающие узоры острием своего клинка перед лицом сэра Джорджа с такой скоростью, что тот уже не помышлял ни о чем, кроме защиты... и говорил.

Голос его был совершенно ровен и спокоен, находясь в пугающем контрасте с бешено летающей рукой. Невозможно было понять, как такой голос и такая рука могли принадлежать одному и тому же человеку.

— Нет, сэр, вам не стоит подставлять грудь. Я видел, что случилось с саблей юного джентльмена. Мой клинок выкован лучшими мастерами, но я не собираюсь им рисковать... Не подумайте, что я намерен вас стыдить. Мне самому не раз доводилось носить под камзолом кольчужную рубаху, хотя и не такую прочную, как ваша... По крайней мере, она вряд ли бы остановила выпущенную в упор пулю. Но, как бы там ни было, Господь наш в своей бесконечной мудрости сотворил человека таким образом, что не все жизненно важные органы помещаются у него в грудной клетке. Достойно сожаления, что ваше владение рапирой не слишком хорошо, сэр Джордж, но, боюсь, этого уже не исправить.

Право, мне почти стыдно вас убивать. С другой стороны, когда человек давит ногой ядовитую гадину, его менее всего заботит, к какому виду она принадлежит...

Эти небольшая речь была произнесена просто, искренне и серьезно, без малейших следов язвительности или злобы. Успев уже понять характер пуританина, Джек знал, что в устах Кейна эти слова никак не могли быть насмешкой, предназначенной заставить соперника потерять голову. Видимо, это почувствовал и сэр Джордж. Дворянин и так был бледен как смерть, после этих же слов он вовсе посерел.

Бануэй двигался, как испорченная марионетка, руки его отказывались повиноваться командам взбудораженного мозга, мышцы сводило судорогами от усталости.

А одетый в черное Соломон Кейн стал казаться сэру Джорджу самим Повелителем Тьмы, которому тот служил всю свою грешную жизнь. С какой-то сверхъестественной легкостью и небрежностью пуританин сводил на нет все его самые отчаянные усилия обороняться.

Неожиданно Кейн на мгновение замер. Он пожал плечами, как если бы ему предстояло малоприятное дело, которое тем не менее необходимо совершить, причем как можно скорее. Сэр Джордж, опустив руки, судорожно хватал ртом воздух, даже не в силах пошевелиться.

— Довольно! — разнесся над песчаным побережьем низкий голос пуританина, заглушив даже рокот прибоя. — Не будем затягивать это худое дело!

То, что за этим последовало, произошло слишком быстро, чтобы успел среагировать человеческий глаз. Холлинстер окончательно уверился, что видит работу фехтовального гения. Кейн мог быть и взрывным, и блистательным, когда того требовали обстоятельства, но вовсе не собирался придавать шик тому, что считал необходимой, пускай и скверной, работой. Джек увидел лишь смазанное движение от бедра — словно бы в руках Кейна была серебряная молния... И вот уже сэр Джордж Бануэй, мертвее мертвого, лежал у ног пуританина. Тоненькая струйка крови вытекала из его пустой левой глазницы на песок.

— Прямо в мозг, — сумрачно вымолвил Кейн, вытирая о рубашку покойного рапиру, на кончике которой темнела одна-единственная капелька крови. — Он так и не узнал, что сразило его, и не почувствовал боли. Милостив наш Создатель, даровавший ему такой легкий конец! Но меня не радует победа — он был далеко не ровня мне. Пускай этот человек и был завзятым мерзавцем, но... Что ж! Господь милосердный рассудит нас с ним в день Страшного Суда...

Успевшая прийти в себя Мэри, счастливая, что наконец все закончилось, всхлипывала в объятиях Джека. Между тем за каменной грядой небо осветилось странным заревом, а чуть позже послышалось и характерное гудение пламени.

— Смотрите, горит особняк Бануэев! — привлек Холлинстер внимание погрузившегося в мрачные думы Кейна.

Над черной крышей мрачного строения стелился жирный дым и проносились языки огня. Удирая, пираты подпалили дом, справедливо полагая, что огонь скроет все следы их преступной деятельности. Вскоре разбушевавшаяся огненная стихия заставила даже померкнуть луну. На черные воды легли багровые блики. Пиратский корабль, на всех парусах уходивший от берега, казалось, плыл в кровавом потоке. Алое зарево пало на его паруса.

— Через моря крови лежит его путь! — воскликнул Соломон Кейн. Суеверия и поэзия, дремавшие в его душе, сплавились в слова пророчества, как это с ним изредка случалось. — Кровава будет стезя его, и проляжет она через воды смерти! Хаос и разрушения станут провожатыми дьявольского судна, сам ад следует за ним! Страшен будет конец его и черна посмертная участь!..

Затем, отвернувшись от жуткого зрелища, пуританин, напоминавший сейчас библейского пророка, склонился над Джеком и его возлюбленной.

— Я бы перевязал твои раны, мой юный друг, — сказал он неожиданно ласково, — но, говоря по правде, они не очень серьезны. Я также слышу доносящийся с пустоши топот копыт — скоро подоспеют твои друзья. Труды и испытания порождают силу, счастье и покой. Кто знает, может быть, благодаря этой ужасной ночи, которую вам довелось вместе пережить, дальнейший ваш путь будет легок и прям!

— Но кто же вы, милостивый сударь? — воскликнула девушка, ловя его руку и прижимая к губам твердую ладонь. — Кого нам вспоминать в благодарственных молитвах?..

— Молитвы должно возносить Господу. С меня же достаточно того, что ты цела и невредима и находишься в безопасности, в достойных руках, а твой преследователь навсегда оставил тебя, малышка, — с нежностью ответил мужчина в черном. — Теперь ты выйдешь замуж за этого славного юношу и народишь ему крепких сынков и прекрасных дочурок.

— Но кто вы? — не отступала Мэри. — Откуда вы пришли и что здесь ищете? И куда направитесь дальше?

— Я — вечный странник. — В холодных глазах высокого мужчины зажегся странный, неуловимый, почти мистический огонек. — Пришел я из-за заката, а суждено мне уйти за рассвет, куда путь мой проложил Господь. Ищу же я... спасение души, наверное. Я прошел до самого конца дороги, имя которой месть. Теперь пойду по другой — она зовется жизнь... А сейчас я должен оставить вас. Близок рассвет, и дорога зовет...

Пускай мы с вами больше никогда не встретимся, но знайте: я сделал лишь то, что должно было быть сделано. Труды мои завершены, и тот, кто пролил кровь, умер. Но есть и другая кровь, взывающая об отмщении, а значит, есть кровавый след, требующий возмездия. Господь избрал меня своим орудием, а орудие не в силах по собственной воле покинуть направляющую его руку. Пока под солнцем торжествует зло и приумножаются горе и страдания, пока злодеи торгуют людьми, убивают мужчин и глумятся над женщинами, пока обижают слабых и беззащитных — людей ли, животных... до тех пор не знать мне отдыха и успокоения, не ведать мира ни за сытным столом, ни в теплой постели. Прощайте!

— Останьтесь! — Джек вскочил, не выдержав слов, опаляющих душу огнем. Глаза его наполнились слезами.

— Останьтесь! — вторила любимому Мэри, протягивая вслед удаляющейся темной фигуре руки.

Но Соломон Кейн уже растворился в сумерках, что предвещают грядущий рассвет, и ветер заглушил шорох его шагов.