Стая птиц с испуганным криком взметнулась над деревьями: из зарослей кустарника на поляну вынырнул человек. С досадой глянув на галдящих птиц, человек настороженно прислушался, огляделся — и бесшумным кошачьим шагом заскользил по траве, стараясь как можно быстрее миновать открытое место. Преследователи его были не столь осторожны — по всему лесу раздавался треск, словно семья медведей ломилась сквозь кусты, а время от времени к нему добавлялся леденящий душу вой и клекот — боевой клич Потомков Орла.

Беглец был измучен и бледен от усталости, но двигался с ловкостью и грацией, какую трудно было предположить, глядя на его высокий рост и мощную фигуру. Всю его одежду составляла изодранная колючим кустарником набедренная повязка, и нагое тело сплошь покрывали ссадины и царапины. Правое запястье перетягивала тряпица, серо-коричневая от грязи и запекшейся крови. Он заметно хромал, но синие глаза из-под гривы черных волос горели яростным волчьим огнем.

Уже три дня пикты гнали его впереди себя, как свора псов гонит оленя. Будь на его месте любая другая дичь, лесные охотники давно бы бросили погоню, но кому как не ему было знать, что ворон не оставит свежей падали, а пикт — кровавого следа киммерийца. Особенно, если этот киммериец убил при побеге пятерых воинов, и среди них — военного вождя клана, увеличив свой и без того немалый Долг Крови. А Долг был поистине велик, ибо киммериец этот был — Конан. Вой раздавался все ближе. Пригнувшись, поминутно оборачиваясь, неслышной тенью скользил Конан вдоль края прогалины, следуя едва заметной звериной тропой. Птицы угомонились, и теперь его могла выдать только собственная неосторожность — или усталость.

Поперек тропы, скрываясь иссохшим комлем в зарослях ежевики, лежало поваленное дерево. Перескочив его, варвар сошел с тропы и помчался через прогалину, нарочито грубо приминая траву. Добежав до края леса, он повернул, стараясь ступать по голой земле и камням, и по тропе вернулся к сухому стволу. С довольной ухмылкой, увидев которую, пикты, наверное, тотчас же оставили бы погоню, Конан с ловкостью канатоходца пробежал по дереву и исчез в кустах. Дожди и солнце давно оголили и отполировали мертвую древесину, так что следов на ней оставалось не больше, чем на поверхности воды. Беглец затаился и принялся ждать.

Пикты приближались с воем и топотом, как и полагалось загонщикам, и тревожный вороний грай вновь взлетел над прогалиной задолго до их появления. Сдерживая дыхание, Конан видел, как один за другим из леса вышли, щурясь на солнце, трое низкорослых меднокожих воинов в одежде из волчьих шкур — и остановились, прислушиваясь и изучая след, оставленный киммерийцем. Они не торопились. Они были уверены, что рано или поздно загнанная жертва окажется у них в руках. При этой мысли Конан снова нехорошо улыбнулся.

Деревня отрядила в погоню за ним лучших воинов — Конан определил это по ожерельям из медвежьих когтей и обилию горностаевых хвостов, нашитых на одежду. Черные жесткие волосы и бороды были заплетены во множество кос, с левого плеча у каждого свисало, пришитое к рубахе, длинное орлиное перо, а лица были раскрашены черным и синим цветом — знаки клана. Оружие их было незамысловато: копья и стрелы с кремневыми наконечниками — но и сам, Конан располагал лишь тем, что сумел добыть в деревне. Узнав сталь, он брезговал даже бронзой, но на этот раз выбирать не приходилось.

Не хуже вышколенных ищеек шли они по следу Конана, читая знаки на траве и земле так же ясно, как и он сам. Один из пиктов, перескочив через ствол, испустил вдруг радостный вопль и указал копьем на примятую траву. Проследив сумасшедшие прыжки киммерийца, пикты заулюлюкали торжествующе и насмешливо — похоже, их жертва, выбившись из сил, потеряла всякую осторожность. Придумывая Конану разнообразные унизительные прозвища, они принялись обшаривать прогалину пядь за пядью, пытаясь угадать, где киммериец свернул в лес. Охотничий азарт совершенно ослепил их. Конан ящерицей прополз сквозь колючки к самому краю зарослей, дождался, пока они пройдут — и выскочил на тропу позади них.

Словно из-под земли возникла у них за спиной огромная фигура киммерийца. В левой руке он сжимал нож, в правой — цельту, тяжелый каменный топор. В тот миг он был истинным воплощением духа войны — нагой, окровавленный, с безумными глазами берсерка.

— Кром! — выдохнул Конан, вонзая узкое кремниевое лезвие под лопатку ближайшему к нему пикту. Тот не успел ни обернуться, ни вскрикнуть. Вряд ли он понял даже, что именно его убило. Двое других развернулись в тот самый миг, когда Конан, одним рывком выдернув нож из мертвого тела, замахнулся топором. Описав широкую дугу, каменная глыба всей тяжестью обрушилась на голову второго воина. Так же молча и с той же гримасой недоумения на лице, он повалился в траву с раскроенным черепом. Но цельта, не выдержав такого удара, раскололась сама и слетела с топорища.

Отшвырнув бесполезную деревяшку, Конан кинулся на последнего преследователя. И едва успел уклониться от короткого копья, летящего прямо ему в грудь. Метнувшись одновременно влево и вперед, он точным ударом вонзил нож снизу вверх в незащищенный живот пикта — и тотчас отскочил, выжидая. Воин согнулся, зажимая руками рану, и прохрипел неразборчивое проклятие. Конан подобрался для прыжка, но пикт уже рухнул на колени, корчась в предсмертной судороге. Последним усилием он задрал голову и испустил нечеловеческий вопль, от которого снова взвились над деревьями птицы. Это был крик и ярости, и боли, и жалоба на бесславную смерть.

Но прежде всего это был призыв. Конан понял это, едва услышав ответный звериный вой по меньшей мере дюжины здоровых глоток. Он донесся как раз с той стороны леса, куда упорно гнали Конана трое теперь уже мертвых охотников. Там его ждала засада. Не успеют тени удлиниться и на палец, как эта орава будет здесь, подумал Конан, и глухое рычание вырвалось у него из горла. Все тело ныло, в висках тяжело стучала кровь. От резких движений рана на руке снова начала кровоточить.

Красные капли пометят его путь так, что сбиться со следа не сможет и слепой. Конан развернулся и помчался сквозь чащу, уже не заботясь о том, чтобы не оставлять следов. С этой секунды спасение его было только в одном: в скорости и силе. Но он хромал, а преследовавший его теперь большой отряд был только рад размять затекшие ноги.

Ветви хлестали его по лицу и голой груди, но он мчался, не замедлив бега даже тогда, когда позади раздались дикие крики ярости и злобы: отряд вышел на прогалину и обнаружил трупы. Конан только оскалил зубы в волчьей усмешке, слыша невнятные проклятия пиктов. Замешательство длилось недолго: вскоре волна птичьего гомона, поднявшаяся впереди отряда, сказала Конану, что они напали на его след и начали погоню. Вой и клекот снова взвились над лесом.

Порыв ветра донес до него запах гниющих водорослей. Киммериец удивленно втянул ноздрями воздух. Запах означал, что близко взморье и что отлив начался по меньшей мере четыре часа назад. Конан и не подозревал, что они зашли так далеко. Его явно теснят к морю, а прибрежные скалы в этих местах — он это знал — высоки и обрывисты. Вода ушла с отливом, поэтому он очень скоро окажется перед выбором: либо прыгать в мелководье с тем, чтобы разбить себе голову о камни, либо принимать бой с одним только ножом против хорошо вооруженного отряда. Беглец был в ловушке, и она должна была вот-вот захлопнуться.

Конан глухо застонал сквозь стиснутые зубы. Боль в ноге становилась невыносимой, силы его были на исходе. До сих пор единственной целью его было выжить и спастись от погони. Теперь, похоже, стоило подумать о том, чтобы привести с собой в Серые Равнины как можно больше меднокожих воинов. Нергал зачтет ему их души.

Если бы не капли крови на земле, отмечающие его путь словно зарубки на деревьях, он, вероятно, мог бы скрыться в чаще. Но у него не было ни времени, ни сил на то, чтобы унять кровь или хотя бы перевязать рану потуже. Дыхание с хрипом вырывалось из пересохшего горла, глаза застилала кровавая пелена. Еще немного, и он не сможет не только драться, но и держаться на ногах.

Не пытаясь больше свернуть с тропы, по которой его гнали, Конан начал высматривать подходящее место для последнего боя.

Неожиданно тропинка вильнула влево, огибая до тех пор невидимую за деревьями почти отвесную каменную стену. Быстро оглядев ее, Конан понял, что перед ним одинокий уступ, гранитной башней возвышающийся над лесом. В детстве Конан, как и все мальчишки его деревни, пас коз в горах, и не было такой скалы, на которую он не мог бы вскарабкаться. Он перешел на шаг и попытался выровнять дыхание. Но даже если он, несмотря на боль и усталость, сможет влезть на эту стену, пикты настигнут его и расстреляют из своих тисовых луков прежде, чем он доберется до вершины. Должен быть другой путь, подумал Конан, и двинулся вперед по тропе в обход скалы.

Ему следовало поспешить. Вой приближался.

С трех сторон утес окружала сплошная стена деревьев, но с севера лес отступал, полого спускаясь к морю, и влажные морские ветра год за годом беспрепятственно разрушали камень. Здесь у подножия лежало несколько крупных гранитных глыб, когда-то, вероятно, отломившихся от монолита. Подняв глаза, Конан увидел место разлома: почти поперек скалы шла глубокая расселина. Верхний край ее обвалился, а нижний образовывал небольшую площадку, где могло уместиться трое или четверо человек.

До площадки было не более пятнадцати локтей, и он решился. Зажав нож в зубах, он принялся карабкаться вверх — сначала по растрескавшимся уступам, а затем по отвесной стене. Завывание пиктов послышалось совсем рядом. Мгновение спустя они столпились под скалой и принялись осыпать насмешками свою жертву, не успевшую еще подняться и на два собственных роста. Не обращая внимания на их брань и вопли, Конан упорно продвигался вперед. Старший в отряде что-то гортанно выкрикнул, и вокруг киммерийца засвистели стрелы. Листва и солнце, стоящее в зените, мешали лучникам, и большей частью их выстрелы не причиняли Конану вреда, лишь высекали из гранита горячие искры. Несколько стрел оцарапали ему кожу, одна ткнулась в скалу прямо между его скрюченных пальцев, вцепившихся в камень. Но тут вождь, разъяренный бессилием своих воинов, взялся за дротик сам — и острие глубоко вонзилось в икру раненной ноги. Боль подхлестнула Конана, он птицей взлетел на край площадки и рухнул на спасительный камень.

Рыча от боли, он вырвал костяной дротик из ноги и, не целясь, швырнул вниз. Внизу раздался крик раненого, тут же потонувший в злобном вое остальных. Стрелы градом посыпались на улизнувшую добычу, но уже не могли достать ее. Ничком распластавшись на камне, Конан шумно переводил дыхание. Скоро они убедятся, что стрелять теперь бесполезно, и полезут наверх, а до той поры у него было время немного прийти в себя.

Отдышавшись и уняв дрожь в руках, Конан осторожно подполз к краю площадки и выглянул. Ему пришлось поспешно убрать голову — стрела просвистела у самого его уха — но он увидел достаточно. Пятеро самых нетерпеливых уже карабкались по камням с ловкостью бронзовых ящериц. Впереди всех лез, сжимая в зубах длинный узкий нож, тот самый пикт, который только что ранил беглеца. Белые полукружья под глазами и нижней губой превращали его лицо в жуткую маску; орлиные перья, украшенные пухом розовой чайки, грозно топорщились над плечами, кожаный ремешок на лбу украшал птичий череп с распахнутым хищным клювом. Это был, несомненно, сын убитого Конаном вождя клана.

Весь подобравшись, стиснув в здоровой руке нож, ждал киммериец появления врага. Он уже мог слышать кисловатый запах плохо выделанных шкур, влажных от пота юноши. Смуглые пальцы вцепились в край площадки. Рывком подтянувшись, молодой воин оперся о камень коленом. Еще миг — и он вскочил бы на ноги, как вдруг лицо его исказилось выражением — не страха, нет, — панического ужаса. Конан в изумлении смотрел прямо в расширившиеся глаза пикта. Не может же он так страшно выглядеть, в самом-то деле, мелькнуло в голове у киммерийца. С невнятным криком юноша кубарем скатился вниз. Конан, крадясь на четвереньках, снова осторожно выглянул за край. Пикты, отчаянно жестикулируя, спорили о чем-то, время от времени указывая на него. Нет, понял наконец Конан, не на него, а на скалу у него за спиной. Из всего их испуганно-приглушенного бормотания он уловил только многократно повторявшееся «дверь» и «дом духа». Похоже, с этим утесом было связано какое-то мистическое таинство или событие, и взбираться на него считалось святотатством. Очень кстати. Конан ухмыльнулся и, уже не таясь, наблюдал за тем, как отряд поспешно и бесшумно исчезает в лесу.

Конан был спасен. Он хорошо знал обычаи пиктов, и потому был уверен, что погоня больше не возобновится. Отряд вернется в свою деревню, что лежит в четырех днях пути к юго-востоку от побережья, и ни сегодня, ни завтра не выпрыгнет из кустов Конану на плечи пикт с орлиными перьями. Эти земли принадлежали другому клану, и преследователи Конана сильно рисковали, вторгшись в чужие леса.

Все еще не оправившись от неожиданной развязки, Конан сел на камень и встряхнул головой. Конечно, если эта скала считается священной… То совершено необязательно об этом должны знать все кланы, живущие на Пустошах Пиктов! У каждого клана — да что там, у каждой деревни непременно было свое священное место: старое дерево, родник или скала. Но Конану ни разу не доводилось слышать о скале, священной для всех кланов Пустоши. Что же тогда заставило пиктов отказаться от драгоценной добычи?

А Конан несомненно был драгоценной добычей. После своего бесславного бегства из Аквилонии он несколько месяцев скитался в лесах, ведя жизнь отшельника. Случалось ему и драться — большей частью не по собственному желанию. Клан Орла нес от него самые большие потери, поскольку донимал его чаще других. Конан уже подумывал, не податься ли ему к исходу лета в более спокойные земли, как был сонным схвачен и связан Детьми Волка. С ними он не враждовал никогда, — в память о сероглазом Тампоате, сыне одного из военных вождей Детей Волка и плененной киммерийской женщины. Конан и Тампоата провели много дней бок о бок на пути к Ванахейму, вместе ища погибели стигийскому колдуну, засевшему в северном замке Кро-Ганбор. Начинали они путь как враги, к концу странствия пришли бы, верно, побратимами, но до Ванахейма Тампоата не дошел… Много воды утекло с тех пор, погиб Декаванатха, верховный вождь Волков, венчанный дубом и омелой; умер старый друид Девиатрикс, великий колдун, избранник Гулла. Вместе они держали в своих руках весь север Пустоши. После их смерти земли клана сократились, пора расцвета и благоденствия прошла, но все же это был по-прежнему самый большой и влиятельный клан на побережье. Конан поддерживал с ними негласное перемирие — он не трогал их, а они — его. И потому чувствовал себя в их землях почти желанным гостем. Он не ожидал подвоха, но был кругом виноват сам — какой мир может быть между пиктом и киммерийцем? В один из набегов Потомки Орла захватили в плен малолетнего сына верховного вождя Волков. Спору нет, предложить им в обмен беспомощного Конана было удачной мыслью. К позору своему, носящие орлиные черепа не только не усторожили пленника, но и лишились пяти лучших воинов. Не удивительно, что горя жаждой мести, они неслись за беглецом через чужие земли трое суток напролет, забыв об опасности со стороны своих же сородичей.

Тем непонятней была Конану та легкость, с какой они отказались от боя, хотя Митра свидетель, сил у их жертвы не достало бы и на троих.

Конан пожал плечами и выкинул это из головы. Разодрав на тонкие полосы остатки набедренной повязки, он занялся ранами. Голова у него все еще кружилась, все тело ныло после сумасшедшей гонки. Поэтому он устроился поудобнее, слизал запекшуюся кровь и, помогая иногда зубами, не спеша перетянул обе раны. Ему повезло: окажись дротик не выточенным из цельного оленьего рога, а деревянным, с наконечником из того же кремния, киммериец потерял бы ногу. Дробясь о кость, кремень застревал в ране и вызывал нагноение, от которого не спасала уже никакая трава. А так рана была чиста, только крови вышло порядком… Ушибы и царапины были не в счет. Теперь следовало всласть напиться и выспаться, а потом подумать о какой-нибудь одежде.

Но вместе с силами к нему возвращалось и любопытство.

Убедившись, что кровь больше не сочится из-под повязок, он встал, решив сперва оглядеться, а уж потом идти искать родник. Соленый ветер пахнул ему в лицо, шевельнул спутанные волосы. Конан улыбнулся. Жизнь продолжалась.

От площадки вверх вели небольшие углубления, напоминавшие ступени, выбитые явно человеческой рукой. Конан проследил их взглядом. Они упирались в новую площадку на высоте не более его роста. Недолго думая, киммериец полез наверх. От верхней, гораздо меньшей площадки, внутрь скалы открывался ход: узкая расселина, в которую вполне мог протиснуться человек. «Добро пожаловать в царство Нергала», — проворчал Конан, но тем не менее сунулся в расселину — на всякий случай выставив перед собою нож. С первыми же шагами, гулким эхом отразившимися от стен, его буквально оглушил писк и хлопанье бесчисленных крыльев. Стая летучих мышей заметалась под потолком тоннеля, задевая Конана по голове и плечам.

— Ах, чтоб вас… — беззлобно сказал Конан и замер, давая им успокоиться, а своим глазам — привыкнуть к полумраку.

То, что он увидел, возбудило его любопытство еще больше, чем бегство пиктов. Тоннель хорошо проветривался, откуда-то сбоку пробивался снаружи узкий луч света, выхватывая из мрака обитую кованым железом дверь в дальнем конце. Вдоль стен рядами стояли тяжелые резные лари, наподобие тех, в которых аквилонские невесты увозят из отчего дома приданое.

Пустоши Пиктов были самым глухим и варварским местом на всем Туранском континенте, здесь не проходили торговые и морские пути, не строились города, не возделывались сады. Это были земли лесных охотников и рыбаков, не знавших бронзы и железа. Зингара лежала в двадцати днях езды южнее, Аквилония — в пятнадцати восточнее. Ближайшие поселения людей с белой кожей были только у истоков Громовой, на границе Боссона. Кому могло понадобиться свозить скарб в пещеру среди лесной глуши? До сих пор он был уверен, что чужаком на вересковых пустошах пиктов скитается он один. Приглядевшись, Конан увидел, что медные пластины на ларях сплошь покрыты сложной и изящной чеканкой. Плеть, скарабей, змея с огромным глазом над рогатой головой, коленопреклоненный раб… Иероглифы! Откуда в этом краю стигийское добро?

Зная козни стигийских магов, он не стал трогать сундуков, а осторожно приблизился к двери. Странное дело — на ней вместо иероглифов оказались вырезаны привычные письмена, в основном руны. Кое-какие из них Конану были знакомы: заклятия против воров и охранные чары. Похоже, только сам клад был с берегов Стикса, прятали его здесь скорее всего обычные разбойники…

Он нажал на дверь плечом, и та легко подалась. В пещере за нею было гораздо темнее и сырее, чем в тоннеле, но зато источник ее слабого, призрачного света Конан разглядел сразу: огромный, величиной в женский кулак, ясный, как звезда, белый камень, покоящийся на подставке посреди круглого стола. Заглядевшись на камень, Конан не сразу заметил темные фигуры, сидящие вокруг. Он выставил вперед нож и шагнул назад за дверь — но уже в следующий миг сообразил, что за все это время никто из сидящих даже не пошевельнулся. Зато шевельнулась голубоватая дымка, парящая над камнем. Конан сузил глаза, силясь хоть что-нибудь толком рассмотреть. Танец пылинок, словно притянутых лунным светом кристалла, завораживал, как чары стигийских жрецов…

Но тут Конан заметил на столе нечто, очень напоминающее бутыль с вином, — и шагнул через порог.

— Призраки вы или мумии, я все же воспользуюсь вашим гостеприимством, — произнес он вместо приветствия. От звука его голоса один из сидящих рухнул на каменный пол бесформенной грудой трухи и пыли. Дымка над камнем всколыхнулась, как ряска на болоте, потревоженная брошенным камнем.

Конан не обратил на все это ни малейшего внимания. Взор его притягивала бутыль на столе.

Удача сопутствовала ему и здесь. Заткнутая плотной пробкой, бутыль была наполовину полна. Судя по толстому слою пыли на ней и на стаканах, стоящих перед безмолвными стражами, к ней не прикладывались уже очень давно. Выложив нож на стол, Конан выдернул пробку и принялся с жадностью пить…

Голубоватая дымка уплотнилась, из нее вынырнули два красных глаза, горящие, как уголья.

Вино застряло у Конана в горле, когда, пресекая дыхание, ему сдавили шею чьи-то огромные черные руки.