Проспал, проспал! Я не увижу ни парада, ни шествий, ни гимнастических состязаний! Да вдобавок Килик накажет за то, что я не занял установленного мне места в храме!

Издалека слышатся трубы оркестров и волнующее пение девичьего хора это знатные афинянки в позолоченных корзинках несут дары Дионису.

Вскочить, умыться, натянуть новенький, хрустящий хитон (скаредный Килик пожаловал ради праздника) — все это дело одного мгновения.

И вот я прыгаю, как по лестнице, по длинным теням кипарисов. Солнце только взошло, еще прохватывает холодок, спешат ярко одетые люди праздник! Я обогнал наших храмовых девочек-рабынь. В длинных платьях, с венками на головах они спешат к священной процессии.

Уж очень взрослые они, эти девочки, — красятся, мажутся, задирают носы. Обычно мы с ними не разговариваем, но сейчас, увидев меня, они закричали:

— Ой, Алкамен, какой ты хорошенький! Какой на тебе расшитый хитон!

Подумаешь, лягушачьи нежности! Я побежал по тропинке, чтобы сократить путь к храму. Что мне эти певицы, когда живет на свете Мика «пышнокудрявая», как говорят поэты, единственная в мире!

На священной дороге земля гудит от топота копыт. Сверкая медью, сквозь пыль проходит конница. Народ приветствует ее дружным кличем, называет имена знатнейших:

— Видишь, на вороном коне? Это Кимон, сын Мильтиада. У него, знаете, сестра красавица, беленькая такая.

— А вот Лисимах, сын Аристида. Бедняга небось тоскует по изгнанному отцу.

Прошли, размеренно ступая, молчаливые гоплиты со скучными крестьянскими лицами, за ними — юноши-эфебы, вооруженные дротиками.

А вот звуки труб и бряцание бубнов — идут моряки, покорители свирепых морей, открыватели диких земель. Везут на колесах священный корабль; шествуют командиры экипажей, среди них и Ксантипп, командир «Беллерофонта». Идут невозмутимые сквозь радостный вопль толпы; идут суровые, плотно сомкнув рты, словно окаменев от сознания торжества.

Я в толпе мальчишек побежал за войском. Военная музыка будоражила сердце, хотелось сорваться с места и лететь, лететь не зная куда.

Так начался праздник. Три дня на площадях не пустовали столы с угощением для всех; три дня продолжались танцы и гулянья, дымили жертвенники всех храмов. Соревновались народные хоры, состязались актеры в декламации, а поэты — в чтении стихов. Но вот настал день и для театральных представлений. Архонт бросил жребий. Первому довелось выступать Эсхилу, за ним — Фриниху.

— После Эсхила, — мрачно предрекал Ксантипп, — будут ли слушать нашего старичка?

Люди пришли в театр до рассвета. Приехали крестьяне из далеких деревень; перед театром торчал целый лес оглобель. Раскупоривали амфоры с вином, мешали золотистое фалернское и густое хиосское с водой из фонтана и пили, прославляя богов.

Жрецы Диониса принесли установленные обычаем жертвы, и представление началось.

Предание рассказывает, что жили два брата-титана. Одного звали Эпиметёй, другого — Прометей. Бог Зевс сотворил животных и людей и поручил братьям оделить их разнообразными качествами.

«Это сделаю я, — предложил Эпиметёй. — А ты, братец, отдохни, потом проверишь, хорошо ли я сделал».

Одним животным дал он быстроту, но не дал силы. Другим, наоборот, дал силу, но не дал быстроты. Маленьким он дал крылья или прыткие ноги, большим — рога или клыки. Всех он одарил, всех оделил, всякому дал защиту по мере его способностей.

А людям ничего не осталось: голые, беспомощные, блуждали они во тьме:

Даже разума не дал им опрометчивый титан!

Взглянул на землю другой брат, Прометей, и сердце его затрепетало от жалости к людям. Он похитил из очага богов огонь, спрятал его в сердцевине тростника и принес на землю. Он научил людей читать, дал им быков и показал, как пахать и сеять хлеб. Он дал им знание и ремесло, научил, как не бояться сил природы.

И люди стали счастливее богов. И боги, разгневавшись на Прометея, решили казнить его ужасной смертью.

Обо всем этом рассказывалось в первой трагедии Эсхила — «Похищение огня». Люди переговаривались, жевали завтраки, опоздавшие рассаживались по местам. Юные эвпатриды в нижних креслах вели светские разговоры и громко смеялись. На них шикали, ругались.

Перерыв. А с первых же слов второй трагедии — «Скованный Прометей» все боялись пропустить хотя бы одно слово на сцене.