Выйти из лифта оказалось проблематично: лестничная площадка оказалась до предела забита группами зареванных девчонок и бледных, но старающихся удержаться от слез пацанов, нервно сглатывающих подкатывающиеся к горлу комки и прячущих друг от друга глаза. Взрослых тоже хватало — подтянутые молодые парни, судя по всему, бывшие сослуживцы Соловья, пара групп учителей, женщины в возрасте, годящиеся в подруги его матери. Соседи по подъезду и по дому…

Кое-как протиснувшись между двумя взрослыми женщинами, видимо, коллегами Соломина, Кириллов с трудом добрался до распахнутых настежь дверей квартиры и, собравшись с духом, шагнул внутрь. Несколько шагов по коридору, и он оказался в комнате, в центре которой стоял закрытый гроб с телом Соловья, доставленный вчера вечером назад нанятыми им людьми. Отыскав взглядом Лидию Федоровну, маму Гены, Михаил Вениаминович неожиданно для себя поежился: белая, как полотно, женщина сидела, прижав к себе белобрысую головенку девчушки лет пятнадцати, и, дрожащими руками поглаживая рыдающего ребенка по голове, почти безучастно смотрела куда-то под ноги медленно идущих вокруг гроба учеников своего сына. В ее глазах не было ни слезинки — казалось, что она не понимает, что происходит вокруг. Но через мгновение он заметил несколько пузырьков из-под лекарств, стоящих на подоконнике, и тяжело вздохнул: на то, чтобы казаться такой спокойной, Лидии Федоровне надо было иметь железную волю и стальные нервы.

— Это мне снится, правда, тетя Лида? — не замечая никого вокруг, тихонечко прошептала девочка, с надеждой глядя на Соломину, и, старательно отводя взгляд от гроба, добавила: — Там не он, я точно знаю! С Геннадием Михалычем не могло ничего случиться! Не могло, не могло, не могло!!!

— Олеся, выпей… — такая же зареванная девочка, сидящая с другой стороны от Лидии Федоровны, протянула подруге рюмку с валерианой, и практически насильно заставила ее проглотить содержимое.

— Лена… Я больше не могу… Это все просто кошмар, правда?

— Да, Олеся… Давай я тебя отведу домой… Ты поспишь, и тебе станет легче… — еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, пробормотала ее подруга, и попыталась оторвать руки девочки от ладоней Соломиной-старшей.

— Никуда я не пойду… — задрожав всем телом, затараторила Олеся. — Я буду ждать, пока он не вернется…

— Вы — Михаил Вениаминович Кириллов? — внезапно спросила Лидия Федоровна, подняв взгляд и требовательно посмотрев в глаза Кириллову, как раз оказавшемуся перед ней.

— Да.

— Мне надо с вами поговорить. Вы уделите мне несколько минут?

— Да, конечно… — сдвигаясь в сторону, чтобы женщине было куда встать, ответил он.

— Пойдем к Гене в комнату. Олеся, я сейчас приду… Отпусти меня, пожалуйста… — попросила она, и с трудом расцепила пальцы не желающей оставаться одной девочки. — Я быстро… Лена, присмотри за ней, ладно?

— Конечно, тетя Лида! — не отводя взгляда от подруги, ответила та, и снова потянулась к пузырькам с лекарствами…

… — Что там произошло? — закрыв за собой дверь, Соломина не стала ходить вокруг да около.

— Я почти ничего не знаю… — практически не кривя душой, ответил ей Кириллов. — До меня дошла информация о захвате заложников только тогда, когда все уже было кончено… Насколько я знаю, ваш сын пытался всех спасти. И это ему почти удалось…

— Да, он не мог поступить иначе… Какое страшное слово «почти»… — медленно выговаривая каждое слово, задумчиво произнесла Лидия Федоровна. — Знаете, когда он уволился, я думала, что смогу спать спокойно. Но зря надеялась — он так и не научился не замечать творящуюся рядом несправедливость… На свою голову…

— Он был настоящим мужчиной… — слова, вырвавшиеся у него, показались Кириллову насквозь избитыми, даже где-то фальшивыми, но, как ни странно, Соломина его поняла:

— Да. Именно так. Мужчиной. Был… Был… И его уже не вернешь… И как мне теперь жить?

— Все, чем сможем…

— Я знаю… — перебила его Лидия Федоровна. — Вы, те его друзья, которые сегодня не смогли приехать, потому, что не знают, и те, которые уже здесь, его ученики и ученицы, толпящиеся там, за дверью — вы будете приходить, помогать, спрашивать, как я, что я… но сути-то это все не изменит! Моего сына больше нет, и уже никогда не будет. А, значит, не будет и меня. Не дергайтесь — я не собираюсь накладывать на себя руки… Просто я жила им. Всю свою жизнь. Жила, зная, что с его характером и службой в любой момент могу остаться одна. И думала, что с этой мыслью свыклась. Но оказалось, что привыкнуть к такому невозможно. Мужики! Что же вам спокойно не живется-то, а? Вы что, не понимаете, что все это ваше мельтешение с войнами, бандитизмом, терроризмом и тому подобной ерундой не стоит и слезинки в глазах ваших близких?

— Видимо, не понимаем… — мрачно глядя на завешенное зеркало, прошептал Кириллов. — Или вынуждены делать то, чего не хочется, но надо…

— Надо… Как я ненавижу это слово, если бы вы знали… — Соломина тяжело вздохнула, потом, неожиданно для Кириллова, подошла к нему вплотную, привстала на цыпочки, и, глядя ему в глаза, громким шепотом спросила:

— Что с теми, кто его убил?

— Пока живы… — не отводя в сторону взгляда, ответил Кириллов. — Но только пока.

— Обещайте мне, что не простите им его смерть! — потребовала она. — Я хочу узнать, когда их не станет!

— Обещаю… — немного подумав, выдохнул Михаил Вениаминович.

— Вот и отлично… — глаза женщины полыхнули жаждой мести. — А другая помощь мне не нужна. Денег у меня предостаточно. Вернее, у меня кране мало потребностей…

Всего одна… Знать, что их — скоро не будет.