Как-то раз на студенческом вечере, уже после войны, у Горелова взяли шуточное интервью.

– Ваша любимая песня?

– У меня нет любимой песни, у меня есть любимый танец.

– Какой?

– Мазурка!

– И вы хорошо ее танцуете?

– Совсем не умею, но люблю смотреть, как ее танцуют мастера.

– Вас что-то связывает с Польшей?

– Да нет. Впрочем, был у меня друг поляк, один из самых необычных людей, которых я встречал.

– Почему вы говорите о нем в прошедшем времени?

– Не знаю толком, жив он или нет, и, если жив, то где находится.

Вечер давно закончился, а на Горелова нахлынули воспоминания. Ничего не значащий вопрос неожиданно задел одну из важных страниц его жизни. Лех Ковальский! Где-то он сейчас?

* * *

Горелов вспомнил, как впервые увидел Леха. Это было в сороковом году. Он только что поступил в МИФЛИ, и началась студенческая жизнь. После лекций все устремлялись в библиотеку, но там не поговоришь, а потребность в общении была велика. Однажды лекции закончились раньше обычного, и приятель Горелова Шура Бергман предложил:

– Пошли к Леху, он отличный парень, историк. Живет недалеко, в Староконюшенном переулке.

По дороге выяснилось, что несмотря на свой юный возраст, девятнадцать лет, Лех женат, и в скором времени семья ожидает пополнения. Поэтому Лех был вынужден оставить университет и сейчас работает секретарем в деканате истфака.

В просторной коммунальной квартире Лех с женой занимали большую угловую комнату. Горелов навсегда запомнил первый момент встречи с Лехом. Он увидел светловолосого человека среднего роста и худощавого телосложения с правильными, но не броскими чертами липа. Самым удивительным в этом лице были глаза – необыкновенно лучистые, делающие взгляд проникновенным.

– Рад познакомиться, – сказал Лех, протянув руку. – Моя жена, Инна, – добавил он, указав на двуспальную кровать. – Прихворнула.

Инна, красивая молодая женщина с пышными русыми волосами улыбнулась, привстав с постели.

Через некоторое время в комнате появились еще двое университетских друзей Леха – высокий, сутуловатый Алик Рютель и кряжистый, коренастый Володя Коржин. Они наперебой говорили о впервые прозвучавшей в Москве Пятой симфонии Шостаковича под управлением Мравинского.

– Это настоящая музыкальная бомба! – воскликнул Алик.

«Надо же, – подумал Горелов, – мне бы в жизни так не сказать!»

Потом речь зашла о шахматах, и в разговор втянулся Шура Бергман. В какой-то момент Горелов взглянул на Леха и заметил, что тот с улыбкой взирает на разгорячившихся друзей и лишь изредка произносит какую-нибудь фразу, направляя разговор в более спокойное русло. Манера выслушать собеседника до конца и лишь затем высказать свое соображение, была, как впоследствии убедился Горелов, неотъемлемой чертой характера Леха. И хотя Лех говорил меньше и тише всех, он оставался главным в компании. Временами казалось, что в комнате присутствует лишь он один, а все остальные – статисты. Среди друзей Лех пользовался непререкаемым авторитетом.

* * *

– Это наш маленький мирок, – сказал как-то Горелову Рютель, когда они возвращались домой.

– Кружок? – переспросил Горелов.

– Ни в коем случае, – пояснил Рютель. – Понятие «кружок» подразумевает нечто организованное, имеющее программу действий. Мы же просто обмениваемся мнениями в дружеской обстановке, не затрагивая крупных проблем. Нельзя подвергать опасности Леха.

Действительно, родители Леха и его жены Инны, а также Володи Коржина, были репрессированы еще в тридцать седьмом году, но этой темы никто не касался.

Друзья собирались у Леха регулярно, почти каждую неделю. Так продолжалось в течение всей зимы. Весной сорок первого года Рютель и Коржин угодили на военные сборы. В скором времени началась война, а Инна должна была вот-вот родить.

Однажды Горелову позвонил Лех.

– Поздравь меня с сыном, – сказал он. – Нужно взять Инну из роддома, поможешь?

«Как он исхудал, – поймал себя на мысли Горелов, увидев Леха. – «Наверное, экономил на продуктах». В стране уже вовсю работала карточная система. По дороге домой Горелов нес малыша, а Лех шел, опираясь на Инну.

Прошло довольно много времени, прежде чем со Староконюшенного вновь поступил сигнал. На этот раз звонила Инна, голос у нее был тревожный.

– Ты не мог бы зайти, Андрей? – сказала она.

– Когда?

– Как можно скорее. Сегодня утром увезли Леха.

Прихватив с собой сумку с вещами, Горелов помчался в Староконюшенный.

Выяснилось следующее. По доносу квартирных соседей Леху было предъявлено обвинение в хранении холодного оружия. Его взяли под стражу и увезли из дома в наручниках. Холодным оружием оказалась старинная сабля, видимо, служившая когда-то настенным украшением. Родители Леха хранили ее для детских спектаклей и шарад. Сабля заржавела, затупилась, и при задержании ее с трудом удалось вытащить из ножен.

Инна не теряла самообладания.

– Через две недели суд, нужно найти адвоката, – сказала она Горелову. – Придется этим заняться тебе, Андрей, у меня на руках малыш.

К счастью, в Москве оказался отец Алика Рютеля, Иван Карлович – видный правовед, член городской коллегии адвокатов. Он сразу же откликнулся на просьбу и вызвался сам защищать Леха.

Состоялся суд.

Когда конвоиры ввели в зал заключенного, Инна едва не вскрикнула. Странно было видеть Леха, обритого наголо, с руками за спиной.

Слово взял прокурор. Горелов не вникал в сущность его выступления, понял лишь, что он требует для обвиняемого десятилетнего срока лишения свободы. Затем слово предоставили защитнику. Рютель мастерски продемонстрировал всю нелепость доводов обвинения, рассматривающего в качестве холодного оружия явно декоративный предмет. Он настаивал на немедленном освобождении подсудимого. Но его красноречие не помогло.

Приговор был коротким: три года заключения в колонии общего режима. Леха увели.

Инна проявила твердость. Она не дрогнула во время оглашения приговора и, когда уводили Леха, помахала ему рукой.

– Простите меня, я сделал все, что мог, – сказал Рютель уже на улице.

– Вы совершили немыслимое, Иван Карлович, – возразила Инна. – Если бы Лех получил десять лет, мы бы его больше не увидели. А теперь есть надежда!

Между тем, с фронтов поступали тревожные вести: немцы стремительно продвигались на восток. Прошел слух, что всех осужденных на небольшие сроки отправляют рыть окопы на подступах к Москве.

– Инна, вам нельзя оставаться здесь одной, – сказал Рютель. – У вас есть где-нибудь родственники?

Добрые люди нашлись. Выяснилось, что в Пензе живет родная тетка Инны, которая готова принять ее вместе с сынишкой.

Горелов и Рютель отвезли Инну и малыша на вокзал.

– Будем надеяться на лучшее, – сказал ей на прощанье Иван Карлович. – Еще увидим Леха!

– У вас нет с собой какой-нибудь фотографии, хотя бы маленькой? – спросил Горелов.

Инна открыла сумочку.

– Вот возьмите, случайно сохранилась. Снималась для паспорта.

– Какая красивая! – не удержался Горелов.

Инна попыталась улыбнуться. Она стояла на перроне, крепко прижав к себе сына, бледная, худая. Лицо ее казалось маленьким под копной пышных волос. Такой и запомнил ее Горелов.

Вскоре он также покинул Москву вместе со своим институтом, а потом ушел на фронт. Когда вернулся с войны, не застал в городе никого из прежних друзей. Постепенно до него стали доходить самые невероятные слухи о судьбе Леха.

Рассказывали, что Лех угодил из лагеря в штрафную роту и, храбро сражаясь, погиб, а Инна получила похоронку и снова вышла замуж. По другой версии Лех дезертировал из штрафроты в польскую Народную армию, был ранен, но выздоровел и сейчас живет во Франции. Наконец, была еще одна история, совсем уж фантастическая, согласно которой Леху удалось бежать из заключения еще под Москвой, но потом след его затерялся.

Однажды Горелов встретил на улице Володю Коржина. Тот рассказал, что прошел всю войну в пехоте, был ранен под Мемелем и теперь ходит с палочкой.

– Слышал что-нибудь о Лехе? – спросил Горелов.

– Лех жив, он сейчас за океаном, – ответил Коржин.

– Очередная небылица?

– Нет, это правда. Зайди при случае к Рютелям, Алик сейчас в отъезде, но Иван Карлович дома. Он тебе все расскажет.

Горелов не стал откладывать визит в долгий ящик. Рютель встретил его приветливо.

– Догадываюсь, о чем вы хотите спросить, – сказал он.

– Дело в том, что до меня доходили самые неправдоподобные истории о судьбе Леха, – пояснил Горелов и поделился услышанным.

– Лех необычный человек, и легенды будут всегда присутствовать в рассказах о его жизни. На самом деле, все было гораздо прозаичнее, хотя, как ни странно, доля правды в каждой из историй есть. Могу вас обрадовать: Лех жив и, насколько мне известно, здравствует, но его приключения могут лечь в основу хорошего боевика.

Повествование Рютеля было красочным, и Горелов наслаждался звуками его хорошо поставленного адвокатского баритона. Как ни удивительно, но Леху действительно удалось бежать из подмосковного лагеря. Воспользовавшись воздушной тревогой во время рытья окопов, он сумел перелезть через проволочное заграждение и каким-то образом добраться до Москвы. В то время поезда ходили с перебоями, часто вне расписания.

– И куда, вы думаете, он направил свои стопы? – продолжил Рютель. – Прямехонько ко мне.

– Что же вы ему посоветовали?

– Немедленно идти в военкомат и объяснить, что потерял документы при выходе из окружения. Тогда это была обычная ситуация. Немцы уже стояли под Москвой, и каждый наш солдат был на вес золота. Вот так Лех и оказался в штрафной роте.

– Что же было потом?

– Лех воевал, был тяжело ранен. Прошел даже слух о его гибели, но после долгого лечения он выздоровел, и ему удалось примкнуть к польской Народной армии. Вместе с ней он оказался в Европе и уже из Варшавы попал в Париж. Там он продолжил образование в Сорбонне, стал архитектором. Сейчас живет в Америке, проектирует жилье. Эти сведения вполне достоверны, Лех переписывается с Аликом.

* * *

Прошло немало лет, прежде чем Горелов снова услышал о Лехе. В России закончилась перестройка, и люди вновь обрели возможность ездить за границу.

Однажды Горелову позвонила незнакомая женщина, назвавшаяся Мартой, двоюродной сестрой Алика Рютеля.

– Вас разыскивает Лех, – сказала она. – Алик гостит у него сейчас в Ньюпорте. Он очень просил меня встретиться с вами.

– Приходите, пожалуйста, как можно скорее!

Женщина не заставила себя ждать. Она была маленького роста, с суетливыми, порывистыми движениями, и даже отдаленно не напоминала крупных, неторопливых Рютелей.

От Марты Горелов узнал, что в свое время Инна действительно получила официальное извещение о гибели Леха и впоследствии вышла замуж, а сыну дала свою фамилию. Сейчас живет где-то на севере.

– Она сама сообщила об этом Алику, – добавила Марта. – Насколько я знаю, больше он с ней не переписывался. А Лех женился на француженке, ее зовут Мари-Кристин. Лех очень хочет, чтобы вы приехали к нему в гости, но частные приглашения ограничены, и придется долго ждать. У вас есть другая возможность?

Возможность нашлась. К этому времени Горелов уже заслужил репутацию одного из лучших синхронных переводчиков с английского. Он без особого труда получил месячную командировку в Штаты «для дальнейшего совершенствования по специальности».

В нью-йоркском аэропорту к Горелову подошел невысокий, невзрачного вида человек в очках, с очень светлыми волосами, одетый в джинсы и куртку.

«Вы от Леха?» – чуть было не спросил Горелов.

– С приездом, Андрей! – сказал человек.

– А я тебя не сразу узнал, – ответил Горелов. Ему стало неловко.

– Ничего удивительного. Когда ты меня последний раз видел?

– В суде.

– Чего же ты хочешь? Столько воды утекло! Зато ты почти не изменился.

«Вот и обменялись любезностями», – подумал Горелов. Он все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Но когда Лех снял очки, мгновенно успокоился. Все те же лучистые глаза, проникновенный взгляд.

Они направились к выходу.

* * *

Горелов почему-то ожидал увидеть роскошный лимузин – мечту состоятельного москвича, но Лех подошел к видавшему виды старенькому «Форду». «Подстать своему хозяину, – заключил Горелов. – Богатство здесь демонстрировать не принято».

– Хорошо переносишь автомобиль? – спросил Лех. – Нам предстоит долгий путь до Нъюпорта.

– Я ведь не за рулем, а как ты?

– Привык! За прошедшие годы исколесил всю Америку. Это страна автомобилистов. Американцы пешком не ходят, даже к ближайшим соседям едут на машине, не говоря уже о покупках. У Мари-Кристин свой автомобильчик с повозкой, ездит на нем за продуктами. Ну, в путь!

Лех оказался первоклассным водителем. По дороге они только раз остановились перекусить в «Макдональдсе». Говорили мало, о том, о сём, не касаясь животрепещущих тем.

– Не знал, что ты собирался стать архитектором, – сказал Горелов.

– Видно, время пришло, – усмехнулся Лех. – После войны в Европе был огромный спрос на жилье, а денег не хватало. Парфюмерная фирма «Л’Ореаль» объявила конкурс на торговый павильон, вписанный в ландшафт, и мой проект признали лучшим. В качестве приза я получил возможность стажироваться в Америке у знаменитого архитектора Райта. Мог бы со временем создать свою мастерскую, но выбрал более надежный путь: строительство жилья для среднего класса. И сделался сам его представителем, хотя американцем так и не стал.

– Почему?

– Слишком разная система ценностей. Когда разговариваешь с европейцем нашего круга, ему не нужно объяснять, кто такой граф Альмавива или Мефистофель. Ну, и многое другое. Я, конечно, упрощаю.

– Нет, я тебя, прекрасно понимаю, Меня бы это тоже раздражало.

Они помолчали.

– Впрочем, у американцев есть чему поучиться, – продолжил Лех. – Они готовы сто раз начинать с нуля, чтобы чего-то добиться. Разорившийся миллионер будет спокойно торговать пирожками на улице или разносить пиццу, не считая это зазорным. Страна колоссальных возможностей! Но, вероятно, я слишком европеец по духу. За прошедшие годы не смог сблизиться ни с кем из американцев, а друзей, как видишь, выписываю из Москвы.

* * *

В Ньюпорт они приехали поздно вечером. На пороге дома их встретила Мари-Кристин. Она оказалась отнюдь не тонкой, изящной парижанкой, какой представлял себе ее Горелов, а крупной широкоплечей бретонкой. Голос у нее был низкий, грудной, движения резкие. Чувствовалось, что она обожает Леха. Как позднее убедился Горелов, в ее отношении к нему присутствовало что-то материнское. За столом она подвязывала ему на шею салфетку и уговаривала доесть последний кусочек.

К причудам Леха, таким как пребывание в доме друзей из России, Мари-Кристин относилась спокойно, и гости были окружены вниманием. Она вставала рано, обливалась холодной водой и бегала трусцой вокруг дома, а, когда мужчины просыпались, завтрак был уже на столе. Иногда Мари-Кристин и Лех перебрасывались между собой французскими фразами, предваряя их неизменным «cherie», но в присутствии гостя они разговаривали только по-английски.

После завтрака наступало «свободное время», как мысленно окрестил его Горелов. Они с Лехом садились в машину и направлялись к побережью Атлантического океана, выбирая какое-нибудь малолюдное место, Там, глядя на необъятную водную поверхность, можно было поговорить по душам.

Обычно первым начинал разговор Jlex в своей хорошо знакомой Горелову манере, без ненужного предисловия.

– Рассказать, как я бежал из лагеря? – спросил он.

– Мне говорили… – начал Горелов.

– Откуда им знать? – перебил его Лех. – Слушай, как было на самом деле. Мы рыли окопы под Москвой, а по окончании работ нас должны были этапировать на восток. Все тогда делалось кое-как, боялись, что вот-вот придут немцы. Охрана тоже работала спустя рукава. Поэтому план побега у меня созрел с первого же дня. Лагерь был окружен колючей проволокой, но земля вокруг отсырела. Подкоп под проволоку было сделать несложно и замаскировать его тоже.

Почему-то в голливудских фильмах из заключения бегут всегда двое. Этот прием очень популярен, он дает простор воображению, особенно если один беглец белый, а другой, для контраста, темнокожий. Но я твердо решил: никаких напарников!

Подлезть под проволоку незаметно с наступлением темноты оказалось просто. Гораздо опаснее был следующий этап – пробежка через огороды до поезда. Дело в том, что заключенных обували в резиновые сапоги со срезанными голенищами, и их легко можно было опознать. Мне удалось без приключений добежать до ближайшей станции и сразу же нырнуть в толпу, осаждавшую электричку. Поезда брали в то время буквально на абордаж. Главное, затеряться среди людей, чтобы никто не увидел твои ноги.

– А контролеры по вагонам не ходили?

– Ходили, но разве в такой давке что-нибудь разберешь? Одним словом, доехал я благополучно до Москвы и сразу же к Рютелям. Другого места у меня не было.

Лех помолчал.

– Удивительный человек Иван Карлович! Встретил меня, как ни в чем не бывало, ни единого вопроса. А у него дома жена и младший сын школьник, да еще соседи по квартире. Переобули меня и в военкомат, мол, вышел из окружения. Дальше – штрафная рота. Остальное ты знаешь.

– Тебе впору практическое пособие писать по бегству из заключения.

– И знаешь, как я бы его назвал? «Никаких напарников!»

* * *

Послеобеденное время тянулось медленно. Лех и Мари-Кристин уединялись в своих комнатах и погружались в сон, а Горелов, не привыкший к дневному отдыху, не знал, чем заняться. Он с удовольствием прогулялся бы пешком по городу, но на улицах отсутствовали тротуары. Земельные участки, на которых располагались дома, плотно прилегали друг к другу и всюду пестрели грозные надписи: «Не вторгаться в чужое владение!». Все же Леху удалось договориться с соседями, и Горелов смог беспрепятственно совершать послеобеденные прогулки к живописному озеру. При этом Лех счел нужным предостеречь его:

– Не связывайся ни с кем!

– Почему я должен с кем-то связываться?

– А вдруг он сам с тобой заговорит?

– Кто он?

– Чикано.

– Что такое «чикано»?

– Латиноамериканец.

– Да ты настоящий расист!

– Расист – не расист, но если ты ему что-нибудь не то скажешь, засудит тебя за нарушение прав человека.

– Впрочем, я бы сам охотно пошел с тобой прогуляться, – добавил Лех, но доктор запретил. После ранения легкие не тянут. Теперь могу передвигаться только на автомобиле.

* * *

И вот они снова на берегу океана.

– Алик меня огорчил, – начал Лех, словно отвечая своим мыслям, – он очень изменился.

– В каком смысле?

– Он всегда казался таким рассудительным и правильным, Я нередко сверял по нему свои представления. И тут вдруг узнаю, что во время войны он вступил в компартию. Как он мог?

– Наверное, ему было нелегко тогда, с его немецкой фамилией. Обстановка была сложная, и многие так поступали.

– Многие, но не все. Я бы никогда не поверил, что Алик может стать конформистом. У его отца трудностей было не меньше, но он не согнулся.

Лех разволновался.

– А потом Алик вдруг начал расточать неумеренные восторги по поводу всего американского, даже таких культурных дешевок как благотворительные концерты на стадионах для малоимущих.

– Почему ты не вернулся в Европу, если тебе здесь все так не нравится? – спросил Горелов.

– Очень просто: жизнь в Америке в пять раз дешевле, чем во Франции. Ну, и пространства больше – есть возможность уединиться. Кроме того, европейцы отчаянные снобы, всегда дадут тебе понять, что ты иностранец. А здесь я этого не чувствовал, даже когда начинал работать в мастерской Райта. Америка – исходно страна приезжих.

– В Польшу не тянуло?

– Ты что? Там же коммунистический режим! Впрочем, в Польше я однажды побывал, ездил повидаться с матерью. Родители у меня были правоверными коммунистами, приехали в Москву строить новый мир, ну и получили по заслугам. Отец погиб в лагере, а мать выжила. После освобождения ей удалось каким-то образом перебраться в Варшаву.

– И как встретились?

– Разговора у нас не получилось. Я ни с того, ни с сего стал ее укорять за участие в коллективизации. Она не знала, что возразить, заплакала. Одним словом, лучше бы не приезжал.

Они помолчали.

– У тебя есть семья? – неожиданно спросил Лех.

– Была попытка, но не сложилось, – ответил Горелов. – Наверное, я не прилагал к этому достаточных усилий. Меня все время старались улучшить, а я упирался.

– Знакомая картина, – сказал Лех.

* * *

Последний день в Америке. Снимок на память и дорога в аэропорт. Улыбающийся Лех долго машет на прощанье рукой.

Фотографию с Лехом Горелов бережно хранит в своем старом письменном столе, в одном конверте с маленькой, плохо выполненной фотокарточкой молодой, красивой Инны.