Горелов не помнил, когда начал сочинять. Сначала ему просто нравилось описывать смешные и неожиданные случаи из военного быта, а потом потянулись и другие сюжеты, стали оживать забытые истории.

Однажды Горелов рискнул послать в один из толстых журналов несколько рассказов из жизни солдат в обороне на Курской дуге и к своему удивлению сразу получил положительный ответ с просьбой прислать что-нибудь еще, ввиду приближающейся юбилейной даты. Осмелев, он направил в журнал и юмористические сценки из фронтовой жизни, озаглавив их «Зарисовки с натуры». Горелов приготовился к серьезной критике и даже разносу, но редакция журнала его озадачила. Ему сообщили, что зарисовки не могут быть приняты, поскольку война изображена в них «на грани анекдота и парадокса», и у читателя может сложиться превратное представление о военных действиях, а, следовательно, и о том, что привело наш народ к победе.

Горелов внимательно перечитал «Зарисовки».

Ни минуты покоя

Сцены в одном действии. Место действия – штаб полка в обороне на Курской дуге.

Действующие лица:

Кутейников, командир полка, подполковник. Краснолицый, коренастый, кряжистый. Голос зычный. Любит пошуметь, но быстро отходит. Подчиненных материт беззлобно, скорее для острастки.

Мотыга, его ординарец, ефрейтор. Внешность неприметная, рябоват. Говор южный, нечто среднее между плохим русским и плохим украинским. Знает цену себе и своему положению. Быстро наглеет, но, если требуется, меняет тактику.

Кочкин, помком роты, лейтенант. Суетлив и говорлив. В полку недавно, старается почаще наведываться в штаб.

Вережа, рядовой. Сопровождает лейтенанта в штаб. Немногословен.

Адъютант командира полка, старший лейтенант. Лицо эпизодическое.

На сцене внутренность большого уродливого блиндажа, обшитого грубо сколоченными досками. Блиндаж вытянут в длину и разделен на две части перегородкой. В центре печка и подобие стола. Справа широкая скамья, на ней куча шинелей, набросанных одна на другую. Слева еще скамья и две огромные немецкие канистры с надписью «Achtung!» и изображением костей и черепа. Вход в блиндаж из левой кулисы по ступенькам вниз. Утро, но в блиндаже полумрак. Вдалеке иногда погромыхивает. Мотыга суетится у печки.

Голос Кочкина из-за кулисы: «Ну вот, прибыли. Ты, Вережа, тут пока перекури». Голос Вережи: «Есть перекурить!»

Кочкин (спускаясь по ступенькам). Разрешите войти! (Никто не отвечает, Кочкин видит движущуюся фигуру Могыги со спины, оправляет гимнастерку и берет под козырек). Товарищ подполковник! С донесением от командира четвертой роты лейтенант Кочкин. (Никто не отвечает).

Кочкин (громко). Есть кто?

Мотыга (поворачиваясь лицом к сцене). Тихо, тихо. Нема пидполковника.

Кочкин. Тьфу, это ты, Мотыга. А где начальство? (Садится на скамью).

Мотыга. Валерьян Павлович боевые порядки проверяють.

Кочкин. И надолго?

Мотыга. Нам про то не докладывають. (Снова поворачивается к печке).

Кочкин (стараясь поддержать разговор). Как подполковнику новый блиндаж?

Мотыга (с гордостью). Шесть накатив. Ни один снаряд не пробье. (Снимает тряпки с двух маленьких оконцев под потолком. В блиндаже становится светлее). Ось, дывытесь. Зараз можно и хватеру обустраивать.

Кочкин. Не хватеру, а квартиру.

Мотыга. Я и кажу: хватеру.

Кочкин. Немного на вытрезвитель смахивает.

Мотыга (холодно). В таких местах не бывали. (Пауза)

Кочкин (меняя тон, доверительно). Вообще-то, Мотыга, я с тобой давно хотел поговорить.

Мотыга (подозрительно). Об чем это?

Кочкин. Да о разных новостях. Торчу, понимаешь, в роте. Ни черта не знаю. А ты все-таки в штабе.

Мотыга (смягчаясь). Яки таки новости?

Кочкин. Ну, всякие. Правда, говорят, у Пашки-повара зрение минус десять, а его на передовую отправляют?

Мотыга (авторитетно). Во-первых, не минус десять, а минус восемь. Минус десять, это когда вин волнуется. А во-вторых, передовой его тилки пужали.

Кочкин. Кто пугал?

Мотыга. Пидполковник. Як рассвирепеет. Что ты, каже, Пашка, одно и тоже варышь: пышано, да каша гречика. Шоб завтра окрошка була, а то на передовую!

Кочкин. Ну, и сделал окрошку?

Мотыга. Само собой сделал. Кому на передовую охота?

Кочкин. Из чего сделал?

Мотыга. Из хрена, кажуть. Я не пробовал.

Кочкин. А хрен-то откуда?

Мотыга. Робята по брустверу с прошлогоднего огорода собирали.

Кочкин. Вот так история. Здорово! Видишь, Мотыга, сколько ты всего знаешь. Потому что больших людей в штабе видишь.

Мотыга. Не жалуемся.

Кочкин (встает и постепенно двигается в направлении канистр). Послушай, Мотыга, а правда, говорят, что подполковник всю полковую водку у себя держит?

Мотыга. То не нашего ума дело.

Кочкин. Почему не нашего? На фронте солдату сто грамм положено.

Мотыга. Сто грамм перед атакой дают. А в обороне Валерьян Петрович водкой отличившихся награждает.

Кочкин. Каких отличившихся?

Мотыга. Ну, например, кто фрица подстрелил или снайпера ихнего снял.

Кочкин. А как узнаешь, снял он или не снял. Может, он с бруствера ихнего кувыркнулся.

Мотыга. Може и кувыркнулся, тильки если комвзвода доложит комроты, а комроты в штаб, то и наградят.

Кочкин (восхищенно). Здорово! А что же подполковник водку сам из канистры прямо в кружку наливает?

Мотыга (презрительно). Валерьян Петрович такими делами не занимаються. Тут есть специальное устройство и замочек. Открыл, нажал и вона цедится.

Кочкин. А ключ где?

Мотыга. А ключ отдельно хранится.

Кочкин (поглаживая канистру). Ну, Мотыга, ты парень, что надо. (Заискивающе). Послушай, а нельзя ли немного того…

Мотыга (настораживаясь). Чего того?

Кочкин. Ну, как бы отлить… во фляжечку, а? Никто и не заметит.

Мотыга. Не положено. Валерьян Петрович каждый сантиметр считають.

Кочкин. Ну, по дружбе.

Мотыга. Яке таке у нас дружба? Вот Валерьян Петрович узнають…

Кочкин (поняв, что водки не дадут, и рассердившись). Он тебе не Валерьян Петрович, а товарищ подполковник.

Мотыга (с издевкой). Между прочим, товарищ пидполковник, Валерьян Петрович, на меня не обижаються. Вот вам у роти находиться положено, а вы у меня тильки время отымаете.

Кочкин (в бешенстве переходит на уставной язык). Ефрейтор Мотыга, как вы разговариваете со старшим по званию? Встать по стойке смирно!

Мотыга. Я и так стою (держит руки в карманах галифе). Ходют тут всякие.

Кочкин (исступленно). Ефрейтор Мотыга, выньте руки из карманов!

Мотыга. Не выниму.

Кочкин (повышая голос). Нет вынете.

Мотыга. Не выниму.

Кочкин (хватается за кобуру). Да я тебя…

В ту же минуту с правой скамьи с шумом сваливается груда шинелей, и из-под нее вскакивает, дико озираясь, заспанный Кутейников. Он в полевой гимнастерке и без ремня.

Кутейников. Молча-а-ть, мать вашу! Что тут творится? Всем по пять суток! Всех на передовую, к едрене матери!

Кочкин. (остолбенев от страха). Так точно, на передовую к матери. Разрешите идти, товарищ подполковник?

Кутейников. Вон!!!

Кочкин пятится, держа руку под козырек, а потом стремительно бежит по ступенькам вверх за кулису.

Кутейников (остывая). Совсем распустились, мать их едри. Мотыга! (Ответа нет.) Ты где там, Мотыга?

Из-за печки выходит Мотыга.

Мотыга (обиженно). Так вы ж, товарищ пидполковник, на передовую отправляете. Вот я и собираюсь.

Кутейников. Да ладно тебе. Поставь-ка лучше чайку. Чего лейтенант приходил?

Мотыга. Казав с донесением от комроты, с четвертой.

Кутейников. Может, кого к отличию представил? Он с кем приходил?

Мотыга. С солдатом.

Кутейников. А где солдат?

Мотыга. У блиндажа перекуривал.

Кутейников. Вернуть обоих!

Мотыга. Есть вернуть обоих. (Убегает по ступенькам)

Кутейников надевает ремень, оправляет гимнастерку, приглаживает волосы и достает из кармана ключ. Идет к канистрам и любовно постукивает по ним щелчками. Обращаясь к канистрам:

Молодец, правая! Полна до краев. А ну-ка левая… Ай-яй-яй, совсем опустела, мать твою. Пять суток левой канистре, пять суток.

Заходит сзади, достает пол-литровую оловянную кружку и нацеживает в нее водку. Ставит кружку на стол. Голос Мотыги из-за кулисы: «Товарищ пидполковник, привел. Разрешите войти?»

Кутейников (благодушно). Заходите, соколики.

По ступенькам спускается Кочкин, за ним Вережа, потом Мотыга.

Кочкин. Товарищ подполковник, по вашему приказанию помкомроты лейтенант Кочкин и рядовой Вережа явились.

Кутейников (обращаясь к Вереже). Так, значит герой?

Вережа. Никак нет, товарищ подполковник.

Кутейников. Молодец, солдат. Скромность украшает бойца. (Снимает со стола кружку и протягивает ее Вереже.) За отличное выполнение боевого задания пей до дна!

Вережа (залпом выпивает водку). Служу Советскому Союзу! Разрешите идти?

Кутейников. Ступай, соколик.

Кочкин. Товарищ подполковник, а донесение?

Кутейников. Давай сюда. Свободны! (Все уходят). Ну, что там? (Просматривает донесение.) Вот дьявол! Саперы опять минное поле не огородили, мать их едри! Мотыга! (У входа появляется голова Мотыги.) Позвать сюда адъютанта!

Адъютант (спускаясь по ступеням). Товарищ подполковник…

Кутейников (перебивая). Водки в левой канистре на дне. Скачи к замполиту, да фляжек побольше прихвати. Скажи, Кутейников лично просит. В гости зови, едрена вошь. Погоди, а еще что? (Задумывается) Еще-то что? (Чешет затылок) Да, пусть саперов в четвертую роту пошлют. Они, мать их, опять мины не огородили. Все, следуй!

Адъютант. Есть следовать (уходит).

Кутейников. Ну наконец-то! Совсем уморился. Теперь можно и чайку попить, а то ни минуты покоя.

Услышанный разговор

(Короткая история с благополучным исходом)

Сержант и ефрейтор ползком восстанавливают связь под шквальным огнем противника. Ефрейтор ищет оборванные концы кабеля, сержант его прикрывает.

Сержант (орет). Чего канителишься?

Ефрейтор (орет). Конец ищу!

Сержант. Какой?

Ефрейтор. Второй!

Сержант. А первый?

Ефрейтор. Нашел! (Пауза)

Сержант (орет что есть мочи). Эй, чего молчишь? (Пауза) Ты живой? (Приподнимает голову) Да тебя убили!

Ефрейтор. Ни хрена не убили, у меня тут конец запутался.

Сержант (упрямо). А я говорю – убили. (Объясняет). Вон у тебя слева мозги торчат.

Ефрейтор (щупает голову). Дурак ты, это не мозги, а кость. Не отвлекай меня.

Сержант. Ползи скорее, мать твою, с тобой только на тот свет ходить.

Ефрейтор (радостно). Готово, ползу!

Сержант. Ну, наконец, восстановили. Тебе, дураку, хорошо радоваться. Теперь в госпитале отлежишься, а мы тут труби за тебя.

(Уползают в блиндаж)

Горелов еще раз перечитал написанное, посмеялся и покачал головой. Они там считают, что читателю нужна баллада о войне: немного романтики, немного опасности и, по возможности, счастливый конец. А если смерть, то героическая. Не будет им баллады!

Он вспомнил про власовца, которому наши солдаты выбили глаза, и задумался. Можно ли считать власовцев огульно предателями? Этот вопрос давно не давал Горелову покоя.

Для рядового солдата сержант – хоть и невеликий чин, но вышестоящий. Командир взвода – уже большой начальник, ротный – еще больше. Ну, а комбат – тот все равно, что фельдмаршал. Хорошо, если солдат его фамилию помнит, а что он может знать о намерениях? Сказали – создается добровольческая армия, значит, так нужно.

Но кто будет потом разбираться? Раз власовец, считай предатель, и дело с концом.

А вот еще одна история.

Однажды во время оборонительных боев на Днепре в корпус пригнали целый взвод пленных немцев, попавших в окружение. Конвоировать их в тыл было некому, и Горелову сказали, что какое-то время пленные будут болтаться в корпусе, а, значит их нужно загрузить. Горелов был уже хорошо обстрелянным солдатом, быстро принимавшим решение. Вызвав к себе немецкого фельдфебеля, он ему объяснил, что пленным гарантирована жизнь и отправка в тыл, а пока они будут выполнять окопные работы. Необходимо следить за дисциплиной и обеспечивать порядок.

Фельдфебель оказался на редкость толковым парнем и каждый вечер исправно докладывал Горелову о проделанной работе. Эти доклады приобретали все более доверительный характер, и Горелов почувствовал, что фельдфебель начинает постепенно отстраняться от своих подчиненных. Однажды он даже пожаловался на одного их пленных: «Вы не поверите, господин офицер, до чего тупы бывают саксонцы!»

Под конец своего пребывания в корпусе фельдфебель уже преданно служил Горелову.

Интересно, как сложилась его судьба? Узнают ли когда-нибудь соотечественники о его поведении в плену? Объявят ли, чего доброго, коллаборационистом? А потом будут разыскивать до глубокой старости по всему миру как военного преступника и созывать международный трибунал.

Но, возможно, судьба оказалась милостива к фельдфебелю. Он полюбил нового начальника, уже немецкого, и мирно завершает свои дни на родине, поливая цветочки в каком-нибудь тихом и чистом городке.

Рассказ на эту тему под названием «Две стороны медали» Горелов решил никому не показывать, опасаясь, что его не так поймут.

Вот уж где действительно «анекдот и парадокс»!