Пятницкая

Алеша Крылов появился на свет в Москве 22 мая 1922 года, в доме номер два, что на Пятницкой улице. Двухэтажный каменный дом этот принадлежал до революции купцам первой гильдии и владельцам ткацкой фабрики братьям Звягиным, один из которых приходился Алеше дедом по материнской линии.

После конфискации большевиками частных владений обширное семейство Звягиных кое-как разместилось на верхнем этаже своего бывшего дома. Избежать дальнейших гонений за нетрудовую деятельность Звягиным помог нарком просвещения Луначарский, покровительствовавший Алешиному отцу – художнику и реставратору Павлу Крылову, женатому на старшей дочери Звягина, Варваре. Благодаря Луначарскому, Крылов заручился справкой за подписью жены Троцкого, Натальи Седовой. В справке было указано, что «товарищ Крылов принадлежит к интеллигентному пролетариату, а посему может хранить у себя мебель, книги, одежду и украшения, не подлежащие реквизиции».

Справка оказалась весьма кстати. Несмотря на то, что семья ютилась в тесных комнатах одной единственной квартиры, посягательства на жилплощадь предпринимались неоднократно. Время от времени в доме появлялась некрасивая, коренастая женщина в кожаной куртке и стучала по столу маузером. Она все время чего-то требовала и угрожала, но каждый раз уходила ни с чем – выручала магическая справка. Фамилия женщины была Землячка. Рассказывали, что во время гражданской войны она собственноручно расстреливала пленных белогвардейских офицеров. Впоследствии именем этой отважной женщины был назван один из переулков, примыкающих к Пятницкой улице.

Однажды в квартире появился некто Лившиц с ордером на вселение, за подписью бравого наркомвоенмора Клима Ворошилова. Это была серьезная атака – пришлось пойти на уступку и отдать Лившицу ванную комнату. С тех пор Звягины мылись дома в тазах и корытах, но квартиру удалось отстоять.

* * *

Впоследствии Алеша так и не мог понять, откуда возник миф о бескорыстии и непритязательности первых народных комиссаров. Сразу же после конфискации имения Звягиных в нем поселился известный большевик и революционер Авель Енукидзе, проживавший там вместе с примой-балериной Большого театра Любовью Банк. Позднее двухэтажный дом был надстроен и в нем поселился Всесоюзный староста – «дедушка» Калинин, вместе с балериной Ильющенко.

В Москве наркомы предпочитали жить в особняках. Как правило, они выглядели упитанными и довольными жизнью, их френчи были сшиты из хорошего материала и пригнаны по фигуре. Наркомовские семьи ни в чем не нуждались, получали специальный продуктовый паек, а одежду покупали в закрытых распределителях. Встречались, конечно, среди большевиков отдельные чудаки, помешанные на всемирном братстве угнетенных и нищих. Они ходили в стоптанных сапогах и подпоясанных косоворотках, но их было немного, и они не пользовались влиянием. Впоследствии их именами были названы второстепенные московские улицы.

* * *

Считалось, что у Алеши слабое здоровье. В этом родителей сумел убедить домашний доктор, Отто Юльевич Крениг, добродушный немец с брюшком. Сняв просторный пиджак, он оставался в старомодном жилете, поверх которого сверкала цепочка от карманных часов. Вынув часы, Отто Юльевич долго проверял пульс поочередно у всех домашних, включая бабушек и няню, кивал головой, расспрашивал о самочувствии, настроении и аппетите. Иногда затрагивались животрепещущие события: премьера в Большом театре, приезд в Москву какой-нибудь знаменитости, внезапная перемена погоды и тому подобное. Визит Кренига обычно длился не менее двух часов. Перед уходом он в мягкой форме давал родителям одни и те же рекомендации: не переутомляться, не волноваться и больше гулять. У Алеши Отто Юльевич нашел общий авитаминоз на фоне малокровия и прописал ему железосодержащие пилюли «Blaudi», рыбий жир и сырую телячью печенку. Возненавидев это лечение, Алеша стал потихоньку скармливать печенку коту, а рыбий жир приспособился быстро заглатывать, заедая его черным хлебом с солью.

Во избежание еще какого-нибудь диагноза, Алеша старался, по возможности, не попадаться взрослым на глаза. В этом ему немало помогло появление на свет младшего брата Темы. Теперь внимание окружающих полностью переключилось на вечно орущего Тему. Алешу отводили утром в дошкольную немецкую группу, и только в конце дня забирали домой. Алеше нравилось ходить в группу, и он быстро научился болтать по-немецки. Обладая хорошей памятью, он легко запоминал стихи.

По вечерам у Крыловых часто собирались гости. Их принимали с неизменными хлебосольством и радушием, унаследованными Варварой от своих предков-купцов. Алеша также участвовал в приемах гостей. Перед тем, как приступить к застолью, на него надевали бархатную курточку с кружевным воротничком и расчесывали локоны. Стоя на стуле, Алеша, к умилению гостей и гордости Крыловых, читал по-немецки вслух целые строфы из романтических стихотворений Шиллера, Мюллера и Уланда. Алеша тяготился этими спектаклями, ему хотелось поскорее соскочить со стула и убежать к себе. Однажды он простудился, у него поднялся сильный жар, и локоны пришлось срезать. Коротко остриженный, похудевший и вытянувшийся после болезни, он выглядел теперь нелепо в бархатной курточке с кружевным воротничком. Спектакли пришлось прекратить. Больше Алешу никто не просил читать гостям стихи и, казалось бы, он должен был радоваться, что его оставили в покое. Но почему-то он чувствовал, что с ним поступили несправедливо. Вообще к поведению взрослых Алеша стал относиться скептически, обнаружив, что они запрещают детям делать то, что легко позволяют себе сами.

– Отчего баба Лиза все время сморкается и плачет? – спрашивал он мать.

– У нее была тяжелая жизнь.

– Она поднимала тяжести?

– Не болтай вздор! И вообще это дурной тон – обсуждать поступки других людей.

– Но вы же с тетей Маней обсуждаете!

– Кого?

– Нонну Романовну.

Нонна Романовна, полная, пышногрудая дама, была женой известного реставратора – маленького, сухонького старичка, Ивана Филипповича.

– Она на нем просто верхом ездит! – негодовала Мария.

– Да, – вторила ей сестра. – Так он долго не протянет.

– Ты подслушивал? – строго спросила Алешу мать.

– Нет, вы же громко разговаривали.

– Почему тебя это заинтересовало?

– Жалко стало Ивана Филипповича – такую толстую тетку на себе возить!

– Ну, и сын у меня растет – смышленый! Беги, обезьяна, занимайся своим делом. – Варвара громко рассмеялась.

Алеше нравился ее смех. У матери были красивые, ярко-рыжие волосы и ослепительной белизны зубы. К сожалению, в последнее время смеялась она редко, а между бровей пролегла складка.

«Наверное, это оттого, что я задаю ей глупые вопросы», – решил Алеша и переключился на няню, пожилую, приглуховатую женщину.

– Почему баба Саша заикается? – спросил он однажды няню, когда та укладывала его спать.

– Ее, деточка, бык забодал.

– Больно было?

– Не больно, а страшно.

– А потом?

– Потом она стала заикаться. Да спи ты, наконец! Много будешь знать – скоро состаришься.

* * *

Умные вопросы Алеша приберегал для матери. Если бы его спросили, почему он не задает их отцу, он бы очень удивился. Такое ему и в голову не могло прийти. Отец был от него бесконечно далеко, почти в другом измерении.

«Не шуми, папа работает», «папа занят», «папу нельзя беспокоить», – кажется, это были первые слова, которые Алеша услышал от взрослых. А вопросы его одолевали нешуточные и, хотя он рано начал читать, в книжках не находил на них ответа.

– Мама, будет ли когда-нибудь еще один такой же «я»?

– При жизни?

– Нет, после смерти.

– Ну, есть поверье о переселении душ.

– Расскажи!

– Почему ты спрашиваешь?

– Не хочется, чтобы меня больше не было.

Затаив дыхание, Алеша слушал рассказ матери о реинкарнации. В другой раз зашел разговор о планетах.

– Мама, а что находится за пределами земли?

– Атмосфера.

– А за ней?

– Безвоздушное пространство.

– А что дальше?

– Забор!

– А что за забором?

Не находя ответа, Варвара начинала сердиться и однажды крикнула в сердцах:

– Шел бы ты с глаз моих долой!

Алеша заметил, что в последнее время мать стала все чаще раздражаться по любому поводу. Как-то раз, не рассчитав силы, он толкнул младшего брата, и тот полетел на пол, потянув за собой скатерть с остатками завтрака.

– Урод какой-то у меня растет! – обрушилась мать на Алешу. – Ничего хорошего в жизни не сделал!

Алеше стало обидно, и он возразил:

– А какая жизнь-то – семь лет!

Больше умных вопросов он матери не задавал.

* * *

Алеша исправно посещал немецкую группу. Ему исполнилось семь лет, когда группа распалась, но в школу принимали только с восьми. Кому-то из взрослых пришла в голову странная мысль отдать его в подготовительный класс балетного училища при Большом театре, куда принимали семилетних.

– Пусть походит в училище, чтобы не болтался, – решили на семейном совете.

К счастью для Алеши, из этой затеи ничего не вышло.

– Ваш мальчик не годится для балета, – сказали матери. – У него птичья грудь.

– Что это такое?

– Ничего страшного, но ему нужно развивать грудную клетку, регулярно делать дыхательную гимнастику. Можем рекомендовать хорошего специалиста.

Алеша с удовольствием начал заниматься спортом. Молодой, веселый тренер Мурат не только помог ему наладить дыхание, но и обучил некоторым приемам борьбы и рукопашного боя, пригодившимся Алеше впоследствии.

 

Кудринская

Незаметно подкравшийся тысяча девятьсот тридцатый год принес с собой много перемен. Один за другим ушли из жизни все представители старшего поколения Звягиных. Сначала похоронили престарелого дедушку. Не стало вечно плачущей бабы Лизы и пугливой бабы Саши. К этому времени в стране была свернута новая экономическая политика, или НЭП, когда полки ломились от товаров. Продукты можно было покупать теперь только по карточкам. Появилась категория «лишенцев» – лиц, лишенных избирательных прав и права на труд, а, следовательно, и на карточки. Крылову удалось кое-как устроить на службу в музейный отдел Наркомпроса жену и ее сестру, но их брат Василий так и остался до конца своих дней лишенцем.

Вскоре тучи сгустились и над самим Крыловым, возглавлявшим Центральные государственные реставрационные мастерские. Кто-то пустил слух, что под видом реставрации иконописи в мастерских готовится реставрация монархического строя. В результате мастерские были закрыты, многие реставраторы оказались в ссылке, а некоторые и вовсе сгинули. Благодаря поддержке Луначарского, Крылову удалось уцелеть, но он лишился всех служебных постов. Семья была вынуждена покинуть дом на Пятницкой и переехать в менее комфортабельную, но зато более просторную квартиру в не существующем ныне Кудринском переулке. Там Крылов оборудовал себе мастерскую, где мог писать портреты на заказ. Теперь это был единственный источник доходов, позволявший содержать семью.

Крылов тонко нащупал уязвимое место людей, достигших определенного общественного положения – желание быть увековеченными. Заказы не заставили себя ждать.

Основными заказчиками являлись известные артисты, политические деятели и академики. Академики пользовались в то время всеобщим уважением. Это были люди преклонного возраста. Многие из них передвигались, опираясь на трость с набалдашником, и, как правило, отличались немногословием. Их благородные седины обычно увенчивала черная «академическая» шапочка.

Во время сеансов Крылов старался «разговорить» академика. Он считал необходимым поддерживать беседу, чтобы у модели, по его выражению, «лицо не каменело». Иногда возникали казусы. Один престарелый вдовствующий академик неожиданно признался, что пламенно влюблен в молодую воспитательницу своих внуков и собирается предложить ей руку и сердце. Крылов, не терпевший подобных излияний, с трудом поддерживал беседу. «Сболтнул лишнего старик!», – сказал он недовольно по окончании работы над портретом. Между тем, академик вскоре действительно женился на воспитательнице и, мало того, стал отцом двух очаровательных малышей.

Рассказывают, что во время его прогулок с детьми возле дома молодая мать высовывалась из окна и кричала: «Дети, не уроните папу!». Впоследствии счастливый академик заказал Крылову еще один свой портрет и, по свидетельству современников, оба вышли на редкость удачными. Если с академиками и артистами все шло более или менее гладко, то с политиками происходили постоянные конфузы. В стране началась политическая борьба. Едва Крылов успевал сделать с кого-нибудь набросок, как того объявляли врагом народа. Приходилось срочно замазывать холст. Однажды Крылов ухитрился приделать на уже готовом портрете одному опальному политику бороду, сделав его лицо неузнаваемым.

В убранстве мастерской также произошли перемены. Неожиданно исчез красивый беккеровский рояль, доставшийся Варваре по наследству от дедушки Звягина, а его место занял кургузый стол с каким-то странным сооружением, напоминающим обломок автомобиля.

– Это телеграф времен революции, – пояснил домочадцам Крылов. – Он мне нужен для большой тематической картины. Рояль только место занимает, – добавил он, обращаясь к расстроенной Варваре. – Ты уже давно перестала музицировать, а у наших мальчишек все равно нет слуха.

Вскоре в мастерскую привезли раскрашенные гипсовые бюстики Ленина и еще много разных необычных предметов.

* * *

Переезд в Кудринский переулок ознаменовал собой новый этап в жизни Алеши. Прежде всего, у них с братом появилась, наконец, своя детская комната, где Алеша чувствовал себя хозяином и мог размещать игрушки и книги по своему усмотрению. Младший брат Тема беспрекословно ему повиновался. Самым замечательным в детской был огромный плетеный ковер, покрывавший почти всю поверхность пола. По ковру можно было ползать и валяться на нем, без всяких нареканий со стороны взрослых, сооружать дома из кубиков, книг и всего, что попадалось под руку, играть в зоопарк и войну. Постоянным участником игр был соседский мальчик Вадик Лебедев, с которым Алеша познакомился у частной преподавательницы немецкого языка Анны Францевны. На ее уроках всегда можно было узнать что-то новое из немецкой истории, мифологии и литературы, и интерес к ним у мальчиков не ослабевал. Иногда Алеша порывался обсудить с Вадиком что-либо из услышанного, но тот отличался замкнутым характером и втянуть его в разговор не удавалось.

Между тем, Алеше очень не хватало доверительного общения с каким-нибудь ровесником. Его двоюродный брат-однолеток Антон, сын дяди Василия Звягина, для этого совершенно не годился. По сравнению с Вадиком, он был настоящим живчиком, но ни на чем не мог сосредоточиться. Задав вопрос, он сразу же перескакивал на другую тему. Учился он неважно, зато проявлял необычайную практическую сметку.

– Что ты будешь делать с картинами, когда твой папа умрет? – спросил он однажды у Алеши.

– Не знаю, не думал об этом, – ответил озадаченный Алеша.

Антон посмотрел на него с нескрываемым сожалением.

– Школу оканчивать собираешься? – задал он следующий вопрос и, не дожидаясь ответа, заявил:

– Лично я буду учиться только до седьмого класса.

– А потом?

– Потом поступлю в какой-нибудь техникум, куда конкурса нет.

– Зачем?

– Чтобы где-нибудь числиться. Заниматься я собираюсь совсем другим делом.

– Каким?

– Пока это секрет!

* * *

В отличие от занятий с Анной Францевной, школьные уроки оставляли Алешу равнодушным. В то время учебная программа строилась на принципах педологии – новомодной науке о первостепенной роли социальных факторов в формировании детского сознания. Часть уроков, с воспитательной целью, была заменена на экскурсии в трудовые коллективы, проще говоря, на ближайшую деревообделочную фабрику. Там школьники постарше быстро научили Алешу воровать деревянные поделки, которые можно было потом поменять на папиросы.

Обработка детского сознания проводилась и на уроках литературы, где ученикам рассказывали о пламенных борцах против угнетения трудящихся. Лучшим на эту тему было признано сочинение упитанного мальчика Бори Гохмана, сумевшего не только вспомнить имена сразу трех главных героев в нашей истории, но даже назвать их по имени-отчеству: Степан Тимофеевич, Емельян Иванович и Владимир Ильич.

* * *

Обычно после обеда Алешу и Тему отправляли гулять во двор. Алеша не любил эти прогулки, но ему полагалось опекать Тему. Двор был большой и унылый. Причиной тому служил, скорее всего, примыкавший к нему изолятор для дефективных детей, размещавшийся в бывшем кадетском училище. Изредка «ненормальцев», как их называли окружающие, выпускали во двор в сопровождении сотрудников изолятора, но в основном они пребывали взаперти. Тем не менее, их существование придавало всему двору мрачный колорит. Местные ребята ненормальцев задирали.

Однажды во время прогулки к Алеше подошел рыжеволосый парнишка по кличке Сенька «Хлыст».

– Ты ненормалец? – грозно спросил Сенька.

– Нет, я нормалец, – в тон ему ответил Алеша, приготовившись к драке. Оценив крепкое телосложение Алеши, Сенька увильнул в сторону.

– Кто у тебя отец? – спросил он.

– Художник.

– Вот видишь, а у меня – рабочий! – торжествующе воскликнул Сенька, обозначив тем самым свое социальное превосходство.

Алеша тяготился прогулками во дворе и был рад, когда Тема пошел в детский сад. Теперь он мог спокойно бродить в одиночестве по окрестным переулкам, а однажды, подкопив денег, выдаваемых ему на школьные завтраки, проехал на трамвае по Новинскому бульвару до самого Парка культуры, где побывал на «чертовом» колесе и объелся мороженым. За обедом его стошнило.

– Бездельник! – громогласно заявил отец.

* * *

Решив, что Алеша недостаточно загружен в школе, родители вновь вознамерились обучать его танцам. Благодаря старым связям, им удалось пристроить Алешу в частный танцевальный кружок, занятия которого проходили по субботам в особняке наркома просвещения Бубнова, сменившего на этом посту Луначарского.

Руководила кружком бывшая балерина Большого театра. После обязательных ритмических упражнений дети разучивали под звуки фортепиано бальные танцы: польку, вальс, полонез, падеграс. В центре внимания всегда оказывалась единственная дочь наркома Лена, которую домашние звали Буба, по созвучию с фамилией отца. Буба была нормальной, здоровой девочкой, но, когда ей что-то не нравилось, она позволяла себе надувать губы и фыркать. Трудно удержаться от фырканья, если к тебе относятся, как к маленькой принцессе.

Танцам обучались, в основном, девочки. Кроме Алеши, кружок посещали еще два мальчика – Ника и Вася. Дети были разновозрастные: Ника лишь недавно начал ходить в школу, а у Васи уже пробивались усики. Вася вел себя независимо и к остальным ученикам относился с легким презрением. Алеша заметил, что каждый раз во время разучивания нового танца он старается стать в пару с Бубой, но ему это редко удавалось. Руководительница кружка строго следила за тем, чтобы партнеры по танцам чередовались. На занятиях неизменно присутствовала бабушка Бубы – властная старуха, молча сидевшая в глубоком кресле. Иногда в зале появлялась мама – красивая брюнетка с прядью седых волос у виска, а однажды промелькнул и сам нарком в элегантном френче цвета хаки.

Все это благоденствие закончилось к середине тридцатых годов, когда нарком был снят с должности, и особняк пришлось освободить. Еще через некоторое время нарком был арестован и расстрелян, его жена отправлена в ссылку, а повзрослевшая принцесса стала дочерью врага народа. В доме Крыловых об участии Алеши в злополучном танцевальном кружке предпочитали не вспоминать.

* * *

В середине тридцатых годов Москва буквально бредила кинофильмом «Чапаев». На улицах выстраивались огромные очереди, и никакие капризы погоды не могли остановить людей. Не остался в стороне и Крылов. Однажды, отложив все дела и забрав с собой сыновей, он отправился штурмовать на морозе кинотеатр «Художественный». Попытка оказалась удачной и, хотя места были плохие, это не имело значения. Зал жил одним дыханием. Каждая сцена вызывала у зрителей замирание, либо восторг, а когда Чапаев ринулся вплавь, спасаясь от пуль, все повскакали с мест и, размахивая головными уборами, громко завопили: «Давай, давай!».

Теперь Чапаев стал главным героем детских игр у Крыловых. Мальчики выстраивали на плетеном ковре боевые порядки, как в знаменитой сцене с картошкой, или поднимали игрушечных солдат в «психическую» атаку. Алеша, и прежде не любивший прогулки во дворе, теперь вообще перестал туда выходить, а карманные деньги тратил исключительно на покупку билетов в кинотеатр «Палас», где «Чапаева» крутили с утра до вечера в течение целого года.

Узнав об этих развлечениях, Крылов окончательно вышел из себя.

– Всему есть предел! – взревел он, рассекая ладонью воздух. – У Алексея слишком много свободного времени. Нужно перевести его в нормальную школу, с традициями, чтобы приучился к дисциплине.

– Такой школы поблизости нет, – возразила Варвара.

– Еще бы, – пожал плечами Крылов. – Ее и не может быть в этой бандитской Пресне. Пусть ездит в центр на трамвае, ничего страшного!

Варвара вздохнула. Она знала, что ездить на трамвае далеко не безопасно. В часы пик люди гроздьями висели на подножках переполненных вагонов, цепляясь за поручни, и в любую минуту можно было сорваться вниз. Но Крылов был далек от повседневной жизни.

– Алексей – крепкий малый, он выдержит!

Решение было окончательным. Остановились на школе номер двадцать четыре – бывшей мужской гимназии, располагавшейся в одном из переулков у Покровского бульвара. От Кудринской площади до Покровских ворот можно было доехать на трамвае без пересадки.

Алешу сразу же зачислили в четвертый класс, но переход в новую школу пришлось на время отложить из-за болезни – он ухитрился подхватить ветрянку. Предстояло сидение дома, но Алеша не унывал. Он успел пристраститься к чтению и с удовольствием поглощал романы Фенимора Купера, Майн Рида, Луи Буссенара и других мастеров приключенческого жанра.

* * *

Одноклассники встретили новичка равнодушно. Однако отношение к нему изменилось, когда на одном из уроков Алеша, начитавшийся Жюля Верна, удивил класс своими познаниями в области географии, далеко выходящими за рамки школьной программы.

Со своей стороны, Алеша также присматривался к одноклассникам. «Все они здесь какие-то смирные и приглаженные, – думал он. – По-моему, у них больше ценится не ум и не сила, а положение родителей». Натолкнула Алешу на эту мысль прямоугольная дощечка, прикрепленная слева от входной двери в школу, с надписью: «Школа № 24, БОНО, имени тов. Лебедя».

– Что такое БОНО? – спросил Алеша у матери.

– Бауманский отдел народного образование.

– А кто такой товарищ Лебедь?

– Наверное, какой-нибудь крупный партиец.

– Крупнее Луначарского?

– Не выдумывай глупости!

Вскоре Алеша узнал, что в их классе учится дочь Лебедя Алла. Это была высокая, стройная девочка, выделявшаяся из общей безликой массы четвероклассников своим ухоженным видом и вызывающими манерами. С ее лица не сходила брезгливая улыбка, словно говорящая миру: «Я не такая, как вы!». На перемене Алла всегда находилась в окружении двух-трех девочек, смотревших на нее с подобострастием. Алеша не одобрял подобное поведение. В мастерской отца он видел немало знаменитых людей – политиков, ученых, артистов, но никто не позволял себе ничего подобного. Однажды Алеша услышал на перемене разговор старшеклассников.

– Говорят, Белименко вчера на уроках с изумрудным перстнем на пальце сидел!

Белименко, видный, рослый парень, был сыном известного комбрига.

– Еще бы, ему все позволено. Он с самим Васькой Сталиным и Светом Придворовым на Петровских кортах в теннис играет.

– Что за тип Свет Придворов? – поинтересовался кто-то.

– Сын поэта Демьяна Бедного. У него собственный автомобиль имеется.

* * *

Шло время, и Алеша перешел в пятый класс. Он не только освоился в новой школе, но даже приобрел популярность среди одноклассников благодаря природному дару перевоплощения. «Крылов, изобрази математика!» или «Покажи, как географичка откашливается!», – просили ребята на перемене. Алеша на заставлял себя ждать. Его первоначальное представление о благовоспитанности одноклассников оказалось обманчивым. За внешней сдержанностью крылись нешуточные страсти.

Как-то раз перед уроком географии Алеша взял в руки лежавшую на учительском столе указку с красивой узорчатой ручкой. К нему тут же подошел худощавый, бледный мальчик по фамилии Лопаткин и резким тоном заявил:

– Не трогай указку, это я принес ее в класс!

Алеша начал было возражать, но ребята остановили его:

– Не связывайся с Лопаткиным, у него гемофилия.

– Что это такое?

– Болезнь, когда кровь не свертывается. Мы бы его давно проучили, но боимся, чуть тронешь, а потом кровь не остановить. Вот он и цепляется ко всем подряд. Знает, что ему сдачи не дадут. Особенно доставалось от Лопаткина маленькому мальчику Шарову. И однажды ребята не выдержали.

– Ты трус, Лопаткин, – сказали они. – Знаешь, что Шаров не может тебя ударить, вот и цепляешься к нему.

– Ах, так? – воскликнул Лопаткин. – Передайте Шарову, что я вызываю его на дуэль!

Вызов был принят. Постановили драться до первой крови. На соседний пустырь пошли всем классом.

– Помни, Шаров, сильно бить нельзя, – наставляли его ребята по дороге. – Лопаткина только припугнуть нужно!

Затея окончилась трагически. Ночью у Лопаткина хлынула носом кровь, и к утру он скончался. Учеников вызывали по очереди к директору, но все говорили одно и то же: Шаров драться не хотел, дуэль предложил сам Лопаткин. Согласились для того, чтобы его проучить. Как только показалась капля крови, дуэль прекратили. В конце концов, неприятную историю решено было замять. Двадцать четвертая школа считалась одной из лучших в районе, и никому не хотелось портить ее показатели.

* * *

На Алешу это событие произвело сильное впечатление. Он впервые близко столкнулся со смертью человека, причем своего сверстника. Видел убитых горем родителей, оторопевшие лица учеников, чувствующих свою вину. На обратном пути с кладбища его догнал одноклассник Володя Павлов.

– Мутное дело, – заметил он.

– Согласен, – кивнул головой Алеша. – Вот увидишь, сейчас ребята будут все валить на Шарова, а на самом деле они его сами подначили.

– По-моему, мы все хороши, – возразил Володя. – Подумай, не нашлось никого, кто отговорил бы Лопаткина от этой дурацкой затеи, а ведь можно было вовремя вмешаться.

– Ты хочешь сказать, что все жаждали крови?

– Пожалуй, да. Не с таким результатом, конечно.

Похожий разговор состоялся в учительской.

– Удивительная жестокость проявляется иногда в этом возрасте у детей, – сетовали педагоги. – Во всем виновато академическое образование – детям не хватает острых ощущений. Говорят, недавно в пятом «Б» ученики организовали какой-то «союз нелегавых» и разбили окна в слесарной мастерской. Они даже не подозревают, чем это могло обернуться для родителей. Никогда о них не думают!

* * *

Между тем, после истории с дуэлью Алеша как раз чаще всего думал о родителях, правда, совсем по другому поводу. Дело было в том, что обстановка в доме Крыловых за последнее время изменилась. Варвара, и прежде раздражавшаяся без видимой причины, стала все чаще впадать в состоянии ярости и однажды набросилась на детей с кулаками. К счастью, рядом оказалась ее сестра Мария, и худшего удалось избежать. Приступы агрессии чередовались у Варвары с порывами раскаяния, сопровождающимися безудержными слезами.

«Совсем, как у бабы Лизы», – с горечью признался себе Алеша. Было ясно, что срочно требуется врачебное вмешательство. Диагноз оказался неутешительным.

– У вашей жены сложное гормональное расстройство, – сказали Крылову специалисты.

Подобные заболевания с трудом поддавались в то время лечению. На практике применяли, как правило, вытяжки из эндокринных желез. Иногда такая мера помогала, но в некоторых случаях, напротив, приводила к плачевным результатам.

Варвару положили в клинику профессора Казакова. Когда она, пробыв там около года, вернулась домой, ее было трудно узнать. Роскошные рыжие волосы потемнели и потускнели, взгляд стал неподвижным. Временами, впрочем, на нее накатывало веселье, и тогда она буквально сотрясалась от смеха. Алеша теперь инстинктивно сторонился матери, а Тема честно признался, что боится ее.

– Вдруг она на меня набросится? – шепнул он как-то брату.

* * *

С некоторых пор в доме Крыловых стал часто появляться с поручениями от своего отца молодой математик Андрей, сын известного собирателя картин Свиридова. Это был высокий, красивый юноша, с густой черной шевелюрой, крупным носом и большими, выразительными глазами. Его отличала забавная манера разговаривать, слегка захлебываясь, и жестикулировать при этом руками.

Андрей Свиридов показался Крылову настолько колоритным персонажем, что он немедленно захотел написать его портрет. В перерывах между сеансами Андрей охотно присоединялся к играм мальчиков на плетеном ковре, привнося в них немало выдумки и веселья.

В один прекрасный день Варвара неожиданно сообщила, что собирается развестись с Крыловым и выйти замуж за Андрея. Ее заявление грянуло, как гром среди ясного неба. Крылов, обычно относившийся к причудам жены снисходительно, на этот раз вышел из себя. Андрей Свиридов больше не появлялся в доме, и его портрет исчез с мольберта. Само имя «Свиридов» подлежало теперь строжайшему запрету.

Тем не менее, Варвара стояла на своем и сказала мужу, что уходит из семьи и будет жить у знакомых. Тщетно пытался Крылов, поддерживаемый родственниками, ее образумить – Варвара подала документы на развод. Алеше было мучительно стыдно за взрослых и больше всего на свете хотелось, чтобы эта история не просочилась в школу. Тема, напротив, воспринимал происходящее гораздо спокойнее и, кажется, был рад, что мать больше не появится дома.

Вскоре к Крыловым переехала сестра Варвары, Мария. Нужно было вести хозяйство и присматривать за детьми. Еще через некоторое время Крылов получил ордер на трехкомнатную квартиру и отдельную мастерскую в доме художников на Верхней Масловке. Бывшую детскую комнату с плетеным ковром заняла вернувшаяся на Кудринку от знакомых Варвара, а семья Крыловых в новом составе навсегда покинула этот дом.

 

Верхняя Масловка

Алеша и Тема были рады переезду на Масловку. Вместо тесного Кудринского переулка с его унылым двором, «ненормальцами» и покосившимися сараями – огромное зеленое пространство лужаек Петровского парка. Прямо с балкона можно было наблюдать за тренировкой футболистов на малом стадионе «Динамо»!

Дважды в неделю к мальчикам приходила учительница французского языка мадемуазель Тибо – маленькая, похожая на птичку, пожилая парижанка. В силу природной способности к имитации, Алеша легко осваивал разговорный язык и вскоре начал перебрасываться французскими фразами с Темой. Отца они видели теперь лишь по вечерам, когда он возвращался из мастерской, мрачный и усталый. Изредка он справлялся у сыновей об их успехах в школе, но поскольку ни тот, ни другой не проявляли склонности к гуманитарным предметам, его интерес быстро угасал.

– Куда собираешься поступать? – спросил он однажды Алешу.

– Скорее всего, в университет на биофак, – ответил тот.

– С чего это вдруг? – удивился Крылов. – У нас в семье никогда не было биологов, – добавил он, словно его довод должен был поколебать решение сына.

– В последнее время я прочел несколько серьезных книг по физиологии человека, и они меня заинтересовали, – пояснил Алеша.

– Нелепый выбор! По-моему, все это – мимо! – веско завершил разговор Крылов.

Тетка была погружена в хозяйственные заботы и не пыталась заниматься воспитанием детей, за что Алеша был ей мысленно признателен. Без Варвары дом опустел. Суховатая Мария не любила и не умела принимать гостей. Алешу это не огорчало. Его активная жизнь переместилась теперь в школу. К сожалению, чтобы добраться до нее, приходилось выезжать на трамвае за час до начала уроков, но в недалеком будущем к стадиону «Динамо» обещали протянуть метро.

* * *

Алеша любил эти ранние утренние часы, когда трамваи были полупустыми. Примостившись у окна, он быстро повторял устные задания, а потом погружался в раздумье. Скоро ему исполнится пятнадцать лет – время вступать в комсомол. По натуре Алеша был человеком свободолюбивым, предпочитавшим не связывать себя никакими союзами. Летом у него неожиданно состоялся на эту тему разговор с соседской девочкой Мусей, которая ему нравилась.

– Я буду без тебя скучать, – сказал Алеша, когда пришла пора уезжать с дачи.

– Мы могли бы сходить в театр, – предложила Муся. – Мне как раз сшили новое платье из покрышки для рояля.

Алеша вздохнул. Его гардероб был далеко не так богат. Особенно плохо обстояло дело с обувью. Летом его выручали дешевые парусиновые туфли, которые он старательно чистил по утрам зубным порошком, отчего за ним вечно тянулся, как за Мальчиком-с-пальчиком, неизгладимый след. Но вот зимой…

– Алеша, давай переписываться! – воскликнула Муся, почувствовав его замешательство.

– Не хочу, чтобы у меня дома находили твои письма.

– Почему дома? Я буду писать тебе на почту до востребования.

– Но у меня же еще нет паспорта!

– Будешь получать письма по комсомольскому билету. Многие ребята так делают.

Алеша не решился сказать тогда Мусе, что до сих пор не вступил в комсомол. Он надеялся, что вопрос этот как-нибудь сам собой рассосется. Так уже было в детстве, когда их всем классом должны были принимать в пионеры. При этом полагалось произносить следующие слова: «Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…» Алеша предпочел бы не давать никаких обещаний, тем более торжественных, он инстинктивно сторонился всяких проявлений парадности.

Выручила его в то время ветрянка. Когда он после выздоровления перешел в новую школу, весь класс там уже был в красных галстуках. Чтобы не казаться белой вороной, Алеша тоже нацепил на шею галстук, и вопрос о вступлении в пионеры отпал сам собой.

Но с комсомолом такой номер не пройдет! Может быть, лучше действительно стать комсомольцем и получать потом письма до востребования? Почему-то сама мысль об использовании комсомола для удобства личной переписки не показалась Алеше циничной. Ему пришли на ум раскрашенные бюстики Ленина в мастерской Крылова. Откуда у отца возникла идея создать тематическую картину? Он всегда слыл пейзажистом-лириком…

Покачав головой, Алеша решил больше не ломать голову над этими вопросами и пустить все на самотек.

* * *

Вскоре в стране начались массовые аресты, сопровождавшиеся громкими публичными процессами над врагами народа. В школе одно за другим проходили комсомольские собрания, на которых учащиеся гневно осуждали извергов и предателей родины. Неожиданно врагами народа оказались и родители некоторых учеников. По утрам в школе теперь постоянно раздавался плач, а потом долго еще можно было наблюдать растерянные лица преподавателей. Незаметно покинула школу надменная Алла Лебедь, и с входной двери исчезла дощечка с надписью «Школа… имени тов. Лебедя».

Как-то на перемене к Алеше подошел его приятель Володя Попов и помахал бумажкой.

– Вот справка от врача! – весело сказал он. – Заболеваю, горло простудил.

– Чему радуешься? – спросил Алеша.

– Радуюсь, что не нужно присутствовать на комсомольском собрании. Там ребята будут отрекаться от своих родителей.

«Хорошо, что я не вступил в комсомол», – подумал Алеша. Теперь он находил вполне уместным намерение отца писать тематическую картинку с центральной фигурой Ильича на полотне. «Это страховка на будущее», – сообразил он наконец. «Отец предвидел, как пойдут дела».

А комсомол, между тем, бурлил. В школе появился комсорг – мужеподобная девица с хриплым голосом Зоя Терентьева, постоянно приговаривавшая: «Враги народа, понимаешь! Ничего, органы с ними разберутся!» Участились и классные собрания с идеологической повесткой.

– Почему ты не вступаешь в комсомол, Крылов? – строго спросила у Алеши после собрания Терентьева.

Алеша не растерялся, у него мгновенно сработал оборонительный рефлекс.

– Посмотрите, товарищ Терентьева, на наших комсомольцев – какие они все бледные и хилые. Целыми днями сидят на собраниях, их и на улицу не вытащишь. А я уже сдал все нормы на значок «Будь готов к труду и обороне» и организую сейчас, вместе с учителем физкультуры, секцию юных самбистов в нашей школе.

– Правда?! – ахнула Терентьева.

– Это будет первая такая секция в районе, – безапелляционно заявил Алеша.

– Ну, ты молоток, Крылов! – воскликнула слегка обалдевшая Терентьева. – Так держать!

Больше к Алеше с предложением вступить в комсомол никто не приставал. Грубые выкрики комсорга Терентьевой казались особенно неуместными по сравнению со спокойной, подчеркнуто-правильной речью большинства педагогов, с ее характерной московской интонацией. Алеша, пожалуй, впервые обратил внимание на то, как скромно, в сущности бедно, одеты школьные учителя. Многие не вылезают из темных сатиновых халатов, на других – всегда один и тот же старый, потертый костюм. Чувствовалось, что учителя подавлены происходящими событиями, хотя и стараются этого не показать.

* * *

Когда Алеша перешел в девятый класс, волна арестов несколько спала, и в школе больше не раздавался по утрам детский плач. На экраны вышел художественный фильм «Великий гражданин», в котором подробно рассказывалось о злодейском убийстве врагами народа ленинградского партийного руководителя товарища Кирова. Главный герой, в исполнении артиста Боголюбова, представал красивым, мужественным богатырем, с ослепительной, располагающей к себе улыбкой и несгибаемым характером. По замыслу режиссера Эрмлера, он олицетворял собой все лучшие черты советского человека.

В школе был организован коллективный просмотр фильма. Алеша вышел из кинотеатра с неприятным чувством неловкости от увиденного. Сюжет фильма показался ему надуманным, образ Кирова – фальшивым. Он хорошо помнил, как выглядели разного ранга партийные руководители, позировавшие в свое время отцу в мастерской. Отнюдь не киногерои! Зачастую невзрачные, тщедушные люди, но всегда с ощущением собственной значительности и вседозволенности. Многие из них недавно были объявлены врагами народа и расстреляны.

Алеша вспомнил забавный эпизод с висевшим в классной комнате портретом наркома внутренних дел Ежова, главного организатора и руководителя массовых репрессий. Ежов так ярко проявил себя в деле искоренения врагов народа, что по праву заслужил прозвище «любимый нарком».

В один прекрасный день портрет любимого наркома внезапно исчез со стены. В школе поднялся неистовый переполох. Уроки были прерваны, и все занялись поисками пропавшего портрета. Через некоторое время выяснилось, что Ежов снят с должности и арестован. Тогда бросились искать уже не портрет, а виновника происшествия. На допрос к директору были по очереди вызваны все школьные хулиганы, но найти злоумышленника так и не удалось. Лишь много позже стало известно, что портрет Ежова снял со стены сын одного из советников югославского посольства, случайно услышавший телефонный разговор отца и решивший опередить события.

* * *

Как-то раз Алеша, зайдя после уроков в учительскую за ключами от спортзала, увидел на столе беспорядочную стопку бумаг. Оказалось, что это краткие характеристики учеников, по-видимому, черновые наброски. Не без интереса Алеша прочел о себе следующее: «Крылов Алексей. Ученик средних способностей. Характер мягкий, наделен чувством юмора. Готов пойти на компромисс по мелким вопросам, но не на предательство. С выбором профессии не определился. Лишен честолюбия, и не может быстро принимать решения, поэтому вряд ли сделает карьеру».

«Что ж, в целом неплохо, – подумал Алеша. – И как только они обо всем догадались!»

* * *

Между тем, с ослаблением волны массовых арестов, жизнь в Москве оживилась. Как-то раз Алеша застал отца в мастерской беседующим с суховатым, гладко причесанным на прямой пробор немцем.

– Мой сын, Алексей, – произнес по-немецки Крылов. – А это доктор Роберт Штельцер – секретарь германского посольства. Собираюсь писать его портрет.

Доктор Штельцер улыбнулся кончиками губ. «Ничего себе, – подумал Алеша. – То ли еще будет!»

Действительно, вскоре в доме произошло важное событие – отец получил разрешение на покупку мощного немецкого радиоприемника «Telefunken», и у Алеши появилась возможность напрямую узнавать о том, что творится в мире.

СССР и Германия стремительно двигались навстречу друг другу. С экранов московских кинотеатром исчезли фильмы, осуждающие национал-социализм, а в германском посольстве стали устраивать пышные приемы в ознаменование воссоединения Германии с Австрией и вхождения в состав Третьего рейха Судетской области Чехословакии. «Три миллиона немцев оказались вне рейха, им должна быть возвращена родина!» – истерически взывал из приемника голос Адольфа Гитлера.

Воссоединение с судетскими немцами транслировали все радиостанции Германии под звуки обновленного гимна, к которому была добавлена бравурная мелодия в память о погибшем предводителе гитлерюгенда Хорсте Весселе: «Und nun marschieren schwarze Bataillonen!»

Аннексия Австрии и Судет была объявлена важным вкладом в дело мира. «Судетские немцы ликуют!» – не успевал восклицать Гитлер. Наконец, 23 сентября 1939 года был заключен знаменитый пакт Молотова – Риббентропа о дружбе и ненападении между СССР и Германией.

* * *

Алеша заканчивал школу и готовился к поступлению на биофак МГУ. Однажды, направляясь с документами в приемную комиссию, он повстречал на Манежной площади своего двоюродного брата Антона. Тот раздался в плечах, возмужал и пребывал в отличном настроении. На нем красовалась новенькая заграничная куртка.

– Куда путь держишь? – спросил Алеша.

– В Сандуны, – ответил Антон. – Работаю там банщиком.

– Ты же собирался поступать в техникум.

Антон махнул рукой.

– У нас только неполное среднее образование обязательно, а семь классов я уже закончил.

– Чем занимаешься в бане? Спинку клиентам трешь?

– Да ты что? Моя работа – организация досуга после бани: вино, закуски, шашлычки, ну, и все прочее.

– Зачем тебе это?

Антон, по обыкновению, посмотрел на Алешу с сожалением.

– Неужели не понимаешь? Для приобретения необходимых связей. Чтобы я мог спокойно заниматься своим делом.

– И какое же это дело?

– Секрет! – весело крикнул Антон и был таков.

Вернувшись домой, Алеша застал обычно невозмутимую тетку Марию в расстроенных чувствах.

– Сегодня утром у меня была Вера, – сказала Мария. – Она в полном отчаянии.

– Что случилось? – спросил Алеша.

Вера, некрасивая худенькая женщина, приходилась Марии снохой. Кроме Антона, у нее подрастал еще один сынишка, шестилетний Митя. Мария вздохнула.

– С тех пор как не стало Василия, Антон совсем отбился от рук. Играет в карты на деньги, или, как он выражается, «на клиента». Водит домой каких-то подозрительных людей. Соседи потребовали, чтобы Вера припугнула Антона милицией. И знаешь, что он ей ответил? «Боюсь, в таком случае Митенька останется сиротой». Подумай только, сказать такое родной матери!

Мария едва не поперхнулась от негодования.

– Что же ты ей посоветовала?

– Сказала, чтобы ни во что не вмешивалась. Дала ей денег и два своих платья в придачу. Что я еще могла сделать?

«Вот, значит, какой у Антона секрет, – подумал Алеша. – Со своими клиентами он далеко пойдет!»

* * *

«Как, однако, не похожи друг на друга Звягины и как по-разному у них сложилась после революции жизнь», – размышлял Алеша. Тихий «лишенец» Василий, понемногу спивавшийся от постоянной безработицы и неустройства. Деловитая, редко улыбавшаяся Мария, вечно озабоченная хозяйственными вопросами. Наконец, яркая, талантливая Варвара, с блеском окончившая классическую гимназию и Высшие женские курсы. И вдруг это несчастье – тяжелое гормональное расстройство и уход из семьи.

После долгого пребывания в клинике Варвара, по выражению Марии, пришла в себя и даже устроилась на работу в музей, где организовывала выставки. После расселения жильцов из окончательно обветшавшего дома в Кудринском переулке она получила отдельную комнату в коммунальной квартире на окраине города. Мария изредка встречалась с сестрой. От нее Алеша узнал, что Андрей Свиридов благополучно женился, и теперь все свободное время Варвара посвящает уходу за его маленькими детьми.

Однажды заболевшая Мария попросила Алешу передать Варваре какой-то сверток. Алеша давно не видел мать и был поражен ее поблекшим видом и худобой.

– Какой большой стал! – воскликнула Варвара, потрепав Алешу по щеке.

– Да вот школу закончил, – неловко ответил он ей в тон. Про Тему она даже не спросила.