1

Ради чего же мы, тринадцать человек, решили переехать в Приволжье на ничем не примечательный завод?

Мы мечтали продолжать работу по созданию новых образцов классической ствольной — артиллерии. Это было нашей главной и единственной целью.

От ГКБ-38 нам в наследство досталась полууниверсальная пушка А-51: ее опытный образец поручили изготовить как раз Приволжскому заводу. От нас, конструкторов, требовалось прежде всего закончить разработку и оформление технической документации пушки А-51, а затем следить за технологическим процессом, в особенности на сборке, вносить, если явится нужда, поправки в чертежи. Немало дел ожидало и в связи с другими артиллерийскими заказами, которые выполнял завод по чертежам разных КБ. Но, по нашему замыслу, эта работа должна была сочетаться с активной опытно-конструкторской деятельностью. Вопреки всем модным веяниям, мы задумали создать новую дивизионную пушку, которая сменила бы отслужившую свое знаменитую русскую трехдюймовку, стала бы в будущей войне такой же «косой смерти» для наших врагов. О новой дивизионной пушке мы много думали и говорили, разработали все ее основные характеристики: калибр, начальную скорость и вес снаряда, дальность стрельбы и угол возвышения ствола; решили использовать в конструкции дульный тормоз, который должен был поглощать часть энергии отдачи при выстреле и благодаря которому вес пушки мог быть уменьшен; предусмотрели новую гильзу, по объему большую, чем у трехдюймовки, — это позволило бы в будущем повысить мощность пушки, увеличить ее бронепробиваемость.

Основные узлы и агрегаты уже жили на бумаге. Это были еще не чертежи, а только схемы, но инженер легко мог бы прочесть выраженную в них мысль.

В сущности, у нас уже был готов аванпроект, и мы надеялись, что в Приволжье, на новом заводе, будут подходящие условия, чтобы завершить работу по созданию специальной дивизионной пушки своей, советской конструкции наряду с 45-миллиметровым орудием, самой массовой пушки, способной сопровождать пехоту огнем.

На конечную станцию поезд прибыл рано утром. Быстро выбрались мы из вагона и направились на привокзальную площадь. Она была вся занесена снегом, лишь кое-где темнели протоптанные дорожки да наезженные колеи.

За нами должны были прислать заводскую автомашину, но ее не оказалось. Не было вообще никаких машин. Наши «квартирьеры» Владимир Иванович Розанов и Петр Федорович Муравьев чувствовали себя смущенно: директор завода твердо обещал им, что нас встретят.

Вернулись на вокзал. Потолкались немного в залах ожидания. Повсюду громоздились пассажиры со своим багажом — одни бодрствовали, другие спали. Вышли мы на дорогу и начали «голосовать».

Наконец остановился какой-то грузовой автобус. В кузове у него было полно всяких труб, листового железа, отливок, но нас это не смутило. Погрузили вещи, кое-как втиснулись сами, и автобус тронулся.

На заводе «квартирьеры» принялись названивать по телефону из проходной. Звонили долго. Потом появился какой-то сумрачный гражданин в темном стеганом ватнике. Он проводил нас в щитовой дом — общежитие, которое даже не протопили. Это было странно — мы же телеграфировали о дне приезда. Но в жизни всякое бывает и незачем портить себе настроение из-за каждого пустяка. Разыскали дрова, затопили печи и начали занимать койки, обживать новое место. Сопровождавший нас человек исчез. Вскоре в общежитии стало тепло. Теперь пора было привести себя в порядок, позаботиться о завтраке и об обеде. Весь первый день ушел на устройство. Розанову и Муравьеву пришлось побегать: кроме них, никто не знал, куда и к кому обращаться.

Спать легли поздно и долго еще не могли уснуть — то переговаривались друг с другом, то молча ворочались на кроватях: нерадушный прием, с которым мы столкнулись, все же заронил сомнения.

Несколько дней были заняты встречами и знакомством с людьми, с которыми нам отныне предстояло работать, осмотром завода

Одним из мест, где я побывал в первую очередь, был, конечно, партком. Он помещался в небольшом бараке, доставшемся ему в наследство от заводских строителей. Когда я представился, член парткома Андрей Петрович Худяков поднялся из-за стола у. шагнул мне навстречу

— Мы уже слышали, давно слышали о вашей группе… Ждали вас, — радушно сказал он.

Это был человек лет двадцати пяти — двадцати семи, среднего роста, хорошо сложенный, с красивой темной шевелюрой. Здороваясь с ним за руку, я подумал: «Сумеет ли он понять задачи КБ так, как мы их себе представляем? Не в сегодняшнем, не в сиюминутном смысле, а в перспективе. Хватит ли у него житейского и организационного опыта?» Тем не менее я стал довольно подробно излагать ему цель нашего приезда, наши планы. Он слушал внимательно, собранный и серьезный. Изредка задавал вопросы, причем вопросы по существу, не мешая, а даже помогая мне развивать свои мысли. И я все больше и больше увлекался, рисуя ему будущее КБ и завода.

Увлекался и Андрей Петрович. Беседа получилась деловая и интересная. Она показала, что сидевший передо мной молодой человек глубоко мыслит и далеко смотрит вперед. Это был первый работник завода, которому я так откровенно и подробно изложил наши планы, и он их понял, точнее сказать, он приблизительно так же представлял себе будущее Приволжского завода.

Понравилось мне в нем и то, что, прежде чем высказать свое суждение, он сначала подумает и уж потом говорит. Все больше и больше укоренялась во мне уверенность в том, что он, А. П. Худяков, будет хорошим связующим звеном между КБ и парткомом. Прощался я с ним с большим чувством удовлетворения: вот уже есть в парткоме один человек, который нас правильно понимает, найдутся и еще. Это первое впечатление впоследствии подтвердилось на деле. Партгруппа КБ сначала вошла в партийную организацию главной конторы завода. Состав этой партийной организации был, что называется, разношерстный, производственные интересы — разные. Ведь главная контора слагалась из всевозможных отделов заводоуправления, начиная с технического отдела и кончая бухгалтерией. Руководящие работники дирекции были прикреплены к цеховым парторганизациям, потому, мол, что выполнение программы решалось в цехах, а не в главной конторе.

Нам, конструкторам, были малоинтересны вопросы, которые обсуждались на партийных собраниях, в главной конторе. Как правило, они были далеки от работы КБ. Наша партгруппа занималась не только политическим воспитанием коммунистов, но и организационно-техническими проблемами, то и дело возникавшими в ходе работы. На партийные собрания КБ приглашались беспартийные конструкторы и другие сотрудники, которых волновали эти проблемы. Скажу без всякого преувеличения, — наши люди учились творить и творили не только за чертежной доской или у станка, но и на партийных собраниях. Руководство КБ опиралось на партийную организацию, на коллектив. Без этого главный конструктор, начальники отделов и групп ничего не смогли бы создать.

При такой системе работы партгруппы КБ она нуждалась в большой свободе действий, и поэтому мы поставили перед парткомом вопрос о выводе нас из состава парторганизации главной конторы и подчинении непосредственно парткому. В положительном решении этого вопроса нам помог А. П. Худяков.

Но я намного опередил события. Вернусь к первым дням нашего приезда в Приволжье.

В конструкторском бюро оказалось всего три инженера да несколько чертежников. Никто из инженеров никогда ничего самостоятельно не проектировал. Все артиллерийское производство, кстати очень незначительное, велось по чертежам, которые на завод присылали. КБ не имело права ничего в них менять, исправляло только явные ошибки, да и те лишь с разрешения заказчика. Завод не имел своего лица, да и не мог его приобрести при нынешней мизерной загрузке. Нужно выпускать пушки, созданные собственным КБ, только тогда завод встанет на ноги — таково было наше единодушное мнение.

Многого ожидали мы от встречи с директором. Разговор с ним, рассчитывали мы, расставит все по местам. Леонард Антонович Радкевич встретил нас радушно. Обстоятельно рассказал о заводе: строительство идет с большими трудностями. Это я успел подметить и сам, осматривая завод.

При выходе из главной конторы передо мной открылась огромная территория заводской двор. Вдали — несколько зданий, это и были цехи. То и дело в разных концах двора слышалась песня — что-то вроде «Дубинушки». Начавшись, она быстро заканчивалась, потом снова начиналась и так почти безумолчно. Меня удивило: почему на территории завода поют? Подойдя ближе, я увидел множество ящиков с оборудованием и людей возле них. Оказалось, это такелажники, они растаскивали ящики по цехам. Их бригады из четырех человек, вооруженных только ломиками, лямками и длинными катками, напомнили мне бурлаков. Каждая четверка была удачно подобрана по голосам, песня давала ритм их работе. Когда доходило до слов «взяли низ», такелажники дружно натягивали лямки. Таких бригад на заводской территории трудилось несколько. Я подходил к каждой — все они действовали одинаково. Даже когда втаскивали ящик в цех, то и там с песней. Чем не бурлаки! Только тянули они не баржи, а новейшие специальные станки.

При первой встрече Леонард Антонович ввел нас в курс довольно неприятных новостей: несмотря на договор, германская машиностроительная фирма прекратила поставку станков специального назначения. Это был один из первых звонков внешняя торговля неотделима от международных отношений. Теперь велась перепланировка завода на меньшую мощность — в соответствии с наличием оборудования.

Директор рассказал и о том, что будет выпускать завод в ближайшее время, говорил о подготовке рабочих разных специальностей, о задачах КБ, но почему-то лишь об одной стороне — о том, что КБ должно помогать цехам выполнять поступающие заказы. И только.

Мы ушли от него с неприятным осадком на душе. Понятно: завод на хозрасчете, у него нет собственных средств на проектирование, он целиком зависит от заказчика — Артиллерийского управления. Но ведь заказчику можно предложить свою конструкцию, доказать, что она лучше полученной со стороны! Не может быть, чтобы артиллерийский инженер Радкевич не тянулся душой к опытно-конструкторской работе, тем более что на заводе, откуда он пришел сюда, было вполне сложившееся, хотя и малочисленное, КБ. Не верилось, что у него нет желания сделать что-то свое, новое. Но одно дело инженер Радкевич, другое директор, к тому же молодой. Директор Радкевич не хочет рисковать. А вдруг неудача?

«Как же поступать? — спрашивал я себя. — Очевидно, надо решать вопрос не на заводе. Где же и у кого?»

Назавтра Радкевич снова пригласил меня и сообщил, что решил выделить конструкторское бюро в самостоятельную единицу (до сих пор оно входило в отдел подготовки производства и организации труда) и назначить начальником меня. В тот же день был подписан приказ. А еще через два дня мне пришлось собрать вечером для серьезного разговора все наше КБ.

Перед этим я много ходил по цехам, был и в отделе подготовки производства. Отдел составлял для военной продукции лишь временную технологию (вернее, перечень операций), а иногда и маршрутную — последовательность прохождения по цехам некоторых деталей. Технологов в отделе было меньше, чем конструкторов в нашем новом КБ. Меня это поразило: едва ли столь маленькая группа могла влиять на производственную жизнь цехов.

Один из технологов привлек мое внимание — Степан Федорович Антонов, человек уже пожилой и прямой до грубоватости. Как я потом узнал, он прошел большую школу производства от станочника до руководителя технологической группы по обработке стволов орудий и знал свое дело очень хорошо. Умел не только разработать технологический процесс, но и показать, как по этой технологии изготовлять детали ствола.

— Надолго ли сюда пожаловал, москвич? — Это был первый вопрос, который он задал мне, знакомясь. Я ответил, что приехал на завод работать.

— Вы все говорите, что приехали работать, а потом наломаете, наковыряете и смываетесь, а мы за вас расхлебываем. Все вы одинаковые — и ленинградцы и москвичи. Вашего брата много у нас побывало. И ты такой же, как твои земляки!

— Разубеждать вас, Степан Федорович, не стану, поживем — увидим, — ответил я. — Могу только сказать, что мы с вами сделаем многое и вам за меня ничего расхлебывать не придется.

— Все вы так говорите!

На этом и расстались. Мне понравилась его прямота, но услышанное настораживало; Степан Федорович сказал напрямик, а как другие? Они молчат, а думают, может быть, так же? Я посчитал себя обязанным рассказать обо всем товарищам.

И вот начался разговор. Не столько о вопросах производственных, сколько об этических и даже психологических. Активность была стопроцентная. Откровенность Степана Федоровича помогла нам понять обстановку, отношение заводского коллектива к специалистам, которых присылали сюда на помощь. По-видимому, подбирали их неудачно, и проку от них было мало. Мы решили: нашим ответом должны быть предельная внимательность к людям, вдумчивый подход даже к самому незначительному вопросу. Все должно решаться с полным техническим обоснованием. И не подавать вида, что знаем, как здесь относятся к приезжим специалистам. Хорошее отношение надо заработать.

Назавтра большинство сотрудников пришли в КБ, как всегда, аккуратно. Все приступили к работе, кроме меня. Я же, выйдя в коридор, прохаживался у дверей и здоровался за руку со всеми, кто являлся после звонка. Неловко чувствовали себя эти товарищи. Через день-другой уже никто не опаздывал, но я сохранял заведенный порядок — по утрам здоровался возле КБ с каждым, кто приходил позже меня. Наконец, все стали приходить раньше меня и подготавливать свое рабочее место до звонка. Мы старались показывать пример дисциплинированности всем цехам и другим отделам заводоуправления.

Вскоре два случая помогли нашему КБ приобрести на заводе признание. Оба произошли в механическом цехе.

Первый касался отладки и сдачи десяти пушек образца 1930 года, которые всем на заводе уже изрядно надоели: представитель Артиллерийского управления их не принимал, а цех никак не мог отладить. История длилась около года. Занялся я этой отладкой сам. Начальник цеха Михаил Федорович Семичастный выделил в мое распоряжение нескольких слесарей, а ОТК — контрольного мастера. Начали мы выявлять недостатки каждой пушки. Их набрался длинный список. Пришлось заново изготовить много деталей, провести пригонку, переработку, чистку. Наконец первые две пушки сдали и получили квитанцию на оплату. Потом постепенно отладили и сдали еще семь. А с последней долго не могли справиться. Не хотелось списывать ее в брак, но и предъявить для сдачи не могли — было много отступлений от чертежей, пушка нуждалась в больших переделках, но мы пошли на это. После переделки представитель заказчика принял и десятую пушку. Это сильно подняло авторитет КБ на заводе.

Второй случай был связан с изготовлением муфт — очень сложных и трудоемких деталей, на обработку которых только в одном механическом цехе уходило два месяца, если не больше. Но представитель Артиллерийского управления отказывался принимать муфты: как ни бились станочники, они не могли достичь того, чтобы все было в точности по чертежу, потому что производство велось кустарно, без технологической оснастки. Обмеры, проведенные по требованию КБ работниками отдела технического контроля, показали, что отступлений от чертежей у муфт порядочно, причем у каждой — самые разные; КБ пришлось проверять расчетами буквально каждую муфту. Мы пришли к выводу, что большинство из них может быть использовано.

Представитель заказчика не согласился с нами. Пришлось выехать в Москву в Артиллерийское управление. Ознакомившись с нашими обмерами и расчетами, там решили принять муфты. Заводскому представителю АУ не оставалось ничего иного, как выполнить полученное указание.

Этот случай еще выше поднял авторитет КБ. Цеховые работники хорошо узнали дорожку к нам. У конструкторов появился контакт с производственниками.

Но эти два случая, переломившие отношение «местных» к «приезжим», положившие начало нашему сближению, не могли, конечно, изменить общей обстановки на заводе. Он еще продолжал строиться. В высоких светлых цехах стояли новые станки — и отечественные, и импортные, но производство даже в этих отлично оборудованных цехах было мелкосерийное с применением так называемой временной технологии, которая не гарантирует качества (пример — те же десять пушек и муфты); вследствие этого и производительность оборудования была очень низкой. В цехах руководствовались старыми и неточными рабочими чертежами. Кроме того, трудно было с кадрами. Лишь незначительная часть рабочих имела достаточно высокую квалификацию. В основном же нанимали «от ворот». Эти новые рабочие нередко ломали первоклассное оборудование.

По настоянию КБ директор завода издал приказ о проверке всех чертежей. Чертежи, не имевшие штампа «проверено», предписывалось сдать в архив; производство и контроль продукции вести только по чертежам с нашим штампом. Казалось бы, все было ясно. Но прошло несколько дней, и однажды вечером, во время общезаводского партийного собрания, меня срочно вызвали в механический цех.

Начальник цеха Семичастный встретил меня очень шумно, вовсю ругая наши новые порядки в чертежном хозяйстве, — мол, из-за них очередная муфта буквально на последних операциях вышла в брак. Напомню: обработка муфты отнимала больше двух месяцев.

— Вам хорошо мудрить, вы за программу цеха не отвечаете, — бушевал он, — а спрашивать будут с нас…

Не вступая в спор, чтобы не подливать масла в огонь, я попросил рабочего показать мне чертеж, по которому он изготовлял муфту. Рабочий достал чертеж из ящика и передал мне.

Прежде чем сличать соответствие действительных размеров муфты с заданными, я решил посмотреть, кто из конструкторов проверял этот чертеж. Оказалось никто. Спросил рабочего, где он взял этот чертеж. Тот ответил, что хранит его уже несколько лет.

— Он у меня еще со старого завода… И еще имеются… — Полез в свой шкаф и достал целую кипу чертежей. Увидев их, начальник цеха так и ахнул и напустился на рабочего. Тот не растерялся:

— Так мы все время изготовляли детали по нашим чертежам — все станочники. На старом заводе так же работали. И всегда все было в порядке.

Сообщение о том, что все станочники старого завода обрабатывали детали по своим чертежам, побудило меня просить директора завода провести чистку «архивов» рабочих. Такой приказ был издан. И сколько же обнаружилось неучтенных чертежей — уму непостижимо!

А вот еще пример, характеризующий уровень производственной культуры на заводе в ту пору.

КБ выдало в цехи чертежи полууниверсальной пушки А-51 для изготовления опытного образца. Я решил проверить в кузнечно-прессовом цехе, как идет дело с заготовками. Долго ходил от молота к молоту, от пресса к прессу, но не мог найти ни одной заготовки. Подумал, что они, видимо, уже отправлены отсюда в механический, но на всякий случай решил зайти к начальнику цеха Г. Н. Конопасову, спросить у него. Тот подтвердил, что действительно большинство заготовок пошло дальше, а в кузнечно-прессовом остались только заготовки для ободьев колес. Объяснил, где они лежат. Я поблагодарил его, затем долго ходил вокруг да около указанного мне места и опять не нашел. Вернулся к Конопасову. Тот любезно предложил проводить меня. Мы пришли туда, где я только что был, и он, улыбаясь, указал:

— Вот они, лежат как миленькие.

Я не мог поверить: обод должен весить около 40 килограммов, а заготовки были приблизительно килограммов по 1200–1300.

— Вы не ошибаетесь? — спросил я. — Может быть, это заготовки для иных деталей?

Но начальник цеха твердо ответил: это и есть заготовки для ободьев колес.

В других цехах я повидал заготовки остальных деталей и опять был крайне поражен их гигантскими размерами. Вилка станины должна весить приблизительно 17 килограммов, а заготовку для нее сделали килограммов на 140. Выбрасыватель (это деталь затвора) по чертежу не должен превышать 700 граммов, а заготовка около 15–17 килограммов. Жуткие заготовки! Чтобы получить из них готовые детали, нужно было чуть ли не девять десятых металла выбросить в стружку. Мало того, что это очень понижает производительность труда и повышает себестоимость, это снижает и качество деталей, так как при ковке металл уплотняется к периферии больше, чем внутри, и при термической обработке он также лучше прокаливается на периферии. Следовательно, при механической обработке в стружку уходит лучшая часть металла, а детали изготавливаются из худшей.

Меня это задело за живое: почему кузнечно-прессовый цех на своем первоклассном оборудовании кует такие безобразные заготовки? Чем это вызвано? Оказалось, цеху задают программу в тоннах. Чем больше по весу он выдаст поковок, тем выше его показатели. И кузнечно-прессовый цех из квартала в квартал держал заводское переходящее Красное знамя. Его руководители получали премии, а механические цехи принимали к обработке любые заготовки и безропотно грызли их, расходуя много режущего инструмента и времени.

 

2

Медленно, с трудностями началось изготовление деталей полууниверсальной пушки А-51. Конструкторы работали напряженно, нередко допоздна задерживались в цехах.

Однажды я, проведя весь день на заводе, пришел в КБ, когда все уже разошлись, и занялся просмотром почты. В комнате было тихо, ничто не мешало. Сосредоточившись, я не сразу заметил, как вошел директор завода. Поднявшись из-за стола, я поздоровался, пригласил присесть. Радкевич отказался. Так мы и стояли друг перед другом.

Оба молчали. Я думал: что привело его сюда, да еще после окончания рабочего дня? Кстати сказать, директор еще ни разу не был в КБ с самого нашего приезда. Собравшись с мыслями, он заговорил серьезно и деловито:

— Василий Гаврилович, я продумал вопрос о роли и задачах КБ на нашем заводе. Пришел к такому выводу: заниматься опытно-конструкторской работой мы не будем. В этом нет нужды. Незачем заводу брать на себя ответственность за создаваемые конструкции, достаточно с нас ответственности за изготовление. Вы, наверное, уже сами убедились в том, как много у нас забот и неприятностей на производстве. Их нам вполне хватает. Ну, а для обслуживания цехов валового производства КБ не нуждается в таком большом штате конструкторов. Большую половину надо откомандировать во Всесоюзное Орудийно-арсенальное объединение для использования на других заводах. Отберите себе лучших.

Вот как директор определил наши отношения! Он говорил в приказной форме. Значит, мои соображения ему не интересны? Получалось, что я поступил очень опрометчиво, не съездив на завод сам, не уточнив все вопросы еще до приезда моих товарищей.

Ведь только ради творчества, ради интересной и нужной работы они оставили Москву. И вдруг сегодня я им скажу… Отдав свое приказание, директор умолк. Молчал и я. Леонард Антонович, помедлив, вновь заговорил первым — повторил, чтобы я отобрал лучших конструкторов, а остальных откомандировал.

— Зачем спешить? Работы много, без дела никто не сидит, — сказал я. И добавил: — Откомандировать всегда успеем, а вот, если потребуется, получить людей будет очень трудно. Прошу вас не торопиться с указаниями отделу кадров.

— Хорошо, — сказал директор. — Значит, вы со мной согласны?

Конечно, он хотел, чтобы я сказал «да». Но я уклонился от прямого ответа:

— Вы говорили в приказном порядке, а приказы обсуждению не подлежат. Я человек военный — знаю это.

— Да, приказы не обсуждают, — кивнул он, — их выполняют.

Директор ушел. Я вернулся к столу, на котором лежала открытая папка с письмами, убрал ее — не мог я больше заниматься делами. Голову сверлила одна мысль: как же будет теперь со специальной дивизионной пушкой, ради которой мы сюда и приехали? Только что на моих глазах директор на два поворота ключа закрыл перед ней заводские ворота. Теперь у нашего КБ нет не только разрешения и денег на проектирование и изготовление опытного образца, — недалек день, когда мы лишимся доброй половины конструкторов. Никогда не предполагал я, что так может сложиться дело.

Вспомнился разговор с технологом Антоновым, его горькие слова: «Все вы, москвичи и ленинградцы, одинаковы — наковыряете, накрутите и уедете, а мы после вас расхлебываем!..»

Я машинально оделся, запер комнату и пошел в общежитие к своим друзьям и единомышленникам.

Не такую, конечно, ждали они от меня новость. Вот, думаю, обрадую их сейчас — до слез! А может быть, сегодня не говорить? Обдумать все самому, а потом и сказать? Нет, так не годится!

Не заметил даже, как вышел с завода, пошел наобум, что называется, куда глаза глядят. В голове рождался план за планом. Один отбрасывал — возникал другой. Давно пора было свернуть к общежитию, а я все шел и шел. Наконец во мне утвердилась мысль: ехать в Москву, в Главное военно-мобилизационное управление Наркомтяжпрома. Ехать и просить разрешения на создание специальной дивизионной пушки. Одного разрешения, конечно, мало. Нужны деньги. Ну что ж, будем просить и деньги. Не для себя ведь — на оборону страны.

Принял решение — и будто тяжелая ноша с плеч свалилась. Черт возьми, куда же занесло меня от вашего общежития! Повернул и помчался почти бегом.

Все уже давно были дома. Первый вопрос ко мне: почему так задержался? Я пересказал весь разговор с директором, вернее, его распоряжение. И предложение отобрать для завода часть конструкторов, меньшую половину группы, а остальных — откомандировать. Реакция была бурная. Сгоряча кто-то предложил уйти всем, никому не оставаться на этом заводе. Или все — или никто!

— Нет, это пассивная линия поведения. Мы не должны сдаваться так легко, — возражал Петр Федорович Муравьев. — Не должны, потому что решение директора неправильное, хотя, видимо, это не только его мнение, но и некоторых других заводских руководителей. Но я не допускаю мысли, что это решение санкционировано сверху. Не может новый завод создаваться без собственного КБ, ведущего опытно-конструкторские работы. Я глубоко убежден, что наверху нас поддержат.

— А ты помнишь, Петя, — перебил Муравьева Владимир Иванович Розанов, — когда мы с тобой приехали сюда в первый раз и разговаривали с Радкевичем? О том, что из ГКБ-38 может перебраться на завод группа конструкторов? Ведь он ни словом не обмолвился тогда, что новое КБ будет заниматься только обслуживанием валового производства!

Мещанинов сказал:

— Директор одним ударом подрубил тот сук, на котором сам мог бы хорошо сидеть. Завод мог бы получить загрузку, и не просто загрузку, а наиболее удобную для него: все здесь рождалось бы и все здесь же на ходу корректировалось независимо ни от какого постороннего КБ, которое не думает о возможностях завода!..

Через несколько дней мне представился удобный случай для поездки в Москву. В Главном артиллерийском управлении я довольно быстро добился решения вопросов, связанных с валовым производством, и, не теряя времени, направился на площадь Ногина — на Деловой двор, где размещался тогда Народный комиссариат тяжелой промышленности и его Главное военно-мобилизационное управление. Это управление ведало всей оборонной промышленностью: артиллерийско-стрелковой, танковой, судостроительной. Возглавлял ГВМУ Иван Петрович Павлуновский. О нем я был наслышан еще в КБ-2 и в ГКБ-38, но встречаться не приходилось: Будняк, начальник Всесоюзного орудийно-арсенального объединения, которому подчинялись артиллерийские КБ, прекрасно решал все наши дела.

О Павлуновском мне говорили многие, и все — хорошо: что он старый большевик, человек высокопринципиальный, хоть и не инженер, и, кажется, вообще не имеет высшего образования, однако быстро ориентируется в самых сложных вопросах, любитель новизны, смело принимает решения и не боится брать на себя ответственность, что он — один из командиров промышленности, воспитанных Серго Орджоникидзе.

Обдумывая еще на заводе, у кого искать поддержки, я мысленно перебрал всех, кто мог бы оказать помощь: начальника Вооружения Красной Армии Тухачевского, инспектора артиллерии Роговского, начальника Генерального штаба Егорова, начальника Главного Артиллерийского управления Ефимова (о наркомах я и думать не смел). И все же решил обратиться к Павлуновскому. Единственное, что меня беспокоило, — примет ли он меня, а если примет, станет ли вникать в мои доводы? В самом деле, какой-то безвестный конструктор приехал доказывать, что начальник Вооружения и инспектор артиллерии ошибаются в выборе дивизионной пушки. Как на это посмотрит начальник ГВМУ? Тем более, что это управление призвано выполнять заказы Народного комиссариата обороны, а не диктовать ему, какую пушку нужно создавать и принимать на вооружение. Но отступать я не мог, так как был глубоко убежден в том, что военные товарищи заблуждаются. Эта ошибка обнаружится только во время войны, и она может стать для нас роковой.

В приемной Павлуновского моя нервозность еще больше увеличилась. Сумею ли я толково изложить суть дела? Подошел к секретарю. Она ответила, что Иван Петрович занят.

— Как только освободится, доложу. Посидите. Решил, что надо набраться терпения. Но ждать пришлось недолго. Вскоре из кабинета Павлуновского выскочил озабоченный человек с толстым портфелем и, ничего не сказав, почти пролетел через приемную. Невольно подумалось: «Не придется ли и мне лететь еще быстрее?»

Но машина была уже запущена. Секретарь вошла в кабинет и тут же вышла:

— Иван Петрович просит, заходите.

За столом сидел человек в косоворотке; в плечах — косая сажень, крупное лицо, темные глаза, приветливая улыбка. Он поднялся и пошел мне навстречу. Остановился, протянул руку — настоящий русский богатырь. И голос оказался под стать: раскатистый, звучный.

— Рад видеть. Слышал о вас, давно хотел встретиться, да не было случая.

Сели. Иван Петрович начал расспрашивать о заводских делах, хотя, как я заметил потом, он знал наши дела ненамного хуже меня.

Незаметно подошли к универсальной и полууниверсальной пушкам. Я высказал все, что по этому поводу думал, и заговорил о нашем предложении.

— Подождите, — немного послушав, остановил меня Павлуновский, — я сейчас приглашу одного бывшего артиллерийского офицера. Он гвардейской батареей командовал. Знать его мнение нелишне.

В кабинете появился Константин Михайлович Артамонов (это я узнал позже), первый заместитель Павлуновского. Френч и брюки цвета хаки, безукоризненная выправка выдавали в нем кадрового военного. На меня он произвел приятное впечатление.

Я начал рассказывать о нашей идее. Объяснил схему задуманной пушки, подчеркнув, что вес ее будет гораздо меньше, чем у пушек универсальной и полууниверсальной, — в пределах полутора тонн. Значит, при наступлении пушка сможет сопровождать пехоту не только огнем, но и колесами. Изложил основные характеристики и показал чертежи аванпроекта, чтобы было видно, как решаются основные вопросы. И Павлуновскому и Артамонову проект понравился. Они предложили уменьшить угол возвышения ствола с 75 до 45 градусов. Это было, конечно, целесообразно, мы и сами сначала так проектировали, потому, что 45 угол наибольшей дальности полета снаряда. Пришлось откровенно признаться, почему мы пошли на увеличение угла. Это была вынужденная дань универсализму: военные требуют, чтобы дивизионная пушка стреляла и по воздушным целям. Может случиться, что иначе они не станут даже рассматривать проект, хотя такой угол возвышения даром не дается: усложняется проектирование и изготовление, увеличивается вес пушки, прицел нужен сложный и тяжелый, подъемный механизм придется размещать с правой стороны, что создает неудобства при стрельбе по танкам. Но мы считали, что с этими недостатками придется пока мириться.

Павлуновский пригласил нескольких ведущих специалистов управления, и начался разговор более детальный. Были обсуждены и решены такие сугубо практические вопросы, как, например, где наладить выпуск снарядных гильз по нашему чертежу, где готовить снаряды, какой использовать порох. Участники обсуждения согласились, что пушка должна быть легкой, но предложили экономить легированный металл, применять его лишь в исключительных случаях. Словом, не осталось почти ни одного инженерно-конструкторского вопроса, который не был бы всесторонне взвешен.

В течение этого разговора, а длился он несколько часов, я время от времени поглядывал на Павлуновского. Внутренне собранный, он переводил взгляд с одного специалиста на другого, в глазах угадывалась напряженная работа мысли. Если что-то оказывалось непонятным, он, не стесняясь, просил пояснить. И тут я понял: крупный хозяйственный или партийный руководитель, конечно, не может да и не должен знать во всех деталях каждый утверждаемый им проект так, как знает его автор. Но руководитель должен уметь мыслить по-государственному, вот что для него обязательно. Иван Петрович Павлуновский сразу уловил главное: пушка будет изготавливаться из отечественных материалов, на отечественном оборудовании, конструкция ее тоже будет отечественная. Эти обстоятельства и определили его принципиальное отношение к проекту. А затем уже он начал консультироваться со своими помощниками, стремясь вникнуть в детали. Особенно его заинтересовала технологичность пушки: какова будет в изготовлении — проста или сложна? Впервые в своей практике я услышал именно от него, что при разработке конструкции, технологии и технологической оснастки нужно стремиться к тому, чтобы общая норма времени на изготовление детали была бы минимальной, норма вспомогательного времени по возможности близка к нулю, а машинное время (время, затрачиваемое на обработку детали резанием) было бы относительно большим.

Впоследствии Иван Петрович добился того, что вопрос об учете машинного времени был поставлен на заседании Совета при наркоме.

— Важны не станко-часы, — докладывал он на заседании. — Что такое станко-часы? Это число станков и рабочих, то есть ресурсы промышленности. А как они используются? Мы учитываем работу станочного парка по потерям — каков процент простоев. И выходит, что станки используются на восемьдесят пять девяносто процентов. Но подсчитаем машинное время станка — время резания, фрезерования, сверления и так далее. Чем больше доля машинного времени, тем, значит, лучше используется станок. Так вот, если мы с этих позиций подойдем к оценке работы заводов, то окажется, что на многих станки используются всего лишь процентов на тридцать — тридцать пять… Надо ввести учет по машинному времени. Он заставит руководителей активнее совершенствовать технологические процессы, добиваться сокращения вспомогательного, подготовительного, заключительного и прибавочного времени, увеличивать число приспособлений, предпринимать другие меры…

Таков был Павлуновский. Мне приходилось позже встречаться с ним и на нашем заводе и на других. Я всегда поражался его способности быстро разбираться в деле и тут же принимать решения. Часто приезжал Павлуновский на артиллерийский полигон — на испытания опытных образцов новой пушки. Если обнаруживались недостатки, он не ругался, не разносил конструкторов, как некоторые другие начальники, а подбадривал. Чем труднее было, тем более чуток бывал он. А ведь люди отзывчивы на добро, очень отзывчивы! И они тянулись изо всех сил, одно умное слово руководителя действовало куда лучше иных долгих и нудных разносов.

В итоге детального обсуждения ведущие специалисты Военно-мобилизационного управления высказались за наш проект специальной дивизионной пушки. Артамонов предложил было связаться с военными, запросить их мнение, но Павлуновский возразил:

— Наркомат тяжелой промышленности изготовит опытный образец и тогда предложит военным товарищам провести его испытание наравне с универсальной и полууниверсальной пушками.

Это было дальновидно. Он понимал, что поклонники универсализма могут угробить наш проект или же будут тормозить утверждение, а для нас дорог каждый месяц, каждая неделя. И Павлуновский пошел сам просить Г. К. Орджоникидзе разрешить нам работать над проектом. Да, крупный руководитель не должен бояться брать на себя ответственность.

Серго Орджоникидзе не только разрешил проектировать, но и приказал выделить в мое распоряжение 100 тысяч рублей для премирования работников, которые особо отличатся при создании дивизионной пушки. Павлуновский передал мне его слова:

— Это дело чести не только вашего завода, но всего Наркомата тяжелой промышленности. Если потребуется помощь, обращайтесь. Не стесняйтесь, пожалуйста.

Я попросил Павлуновского дать необходимые указания на завод и в тот же вечер выехал из Москвы.

Как долог показался мне следующий день! Утром в ответ на расспросы товарищей по КБ я мог сказать только, что наши дела отличны. Служба есть служба, моей обязанностью было сначала доложить директору обо всем, что касалось валового производства. А самому не терпелось еще раз обсудить с коллективом намеченную схему пушки, ее отдельные механизмы и агрегаты, давно уже «поделенные» между конструкторами, уточнить план проектирования, создания рабочих чертежей и запуска в производство опытного образца.

Наконец, мы собрались в нашем общежитии. Настроение было праздничное. Я докладывал все по порядку, стараясь ничего не упустить.

Задача наша была не из легких: дать пушку не позже, чем будут предъявлены АУ универсальные и полууниверсальные орудия, а их уже изготовляли. Если наша пушка не будет готова к этому времени, шансов на успех почти не останется. Риск большой, но выбора нет. Подытоживая свое довольно пространное сообщение, я сказал, что теперь все зависит от нас. Конечно, и от завода, вернее, от директора.

— Не знаю, — добавил я, — как он отреагирует на эту новость, но, когда ему скажут, что это дело чести всего наркомата, Леонард Антонович, полагаю, займет правильную позицию. А мы будем держать его в курсе особенно сложных и серьезных проблем. Это сблизит его с КБ.

Длинных речей не было. Решили заняться рассмотрением общей схемы, а также отдельных механизмов и агрегатов. Еще раз обсудили основные данные, определяющие характеристики пушки, пошел конкретный творческий разговор.

Потом начали выбирать для нашей будущей пушки индекс.

Все машиностроительные заводы, как правило, имеют свой индекс, например, автомобильные — ГАЗ, ЗИЛ, МАЗ и другие. Индекс обозначает принадлежность машины соответствующему заводу, ее класс и особенно необходим, когда в производстве находится несколько машин: он вносит порядок, облегчает пользование технической документацией, технологической оснасткой.

Наш завод своего индекса пока не имел, так как был еще в стадии становления. Выпускаемая им продукция шла под индексом того КБ, которое создало изделие. Теперь же нам полагался свой индекс.

Все высказывались за «Г» — Грабин, мотивируя тем, что начальник КБ разрабатывает идею пушки и руководит всем процессом проектирования и конструирования вплоть до изготовления и испытания опытного образца.

Казалось бы, логично. Но не надо забывать об огромной работе коллектива. Что значит создать новую пушку? Это значит провести конструктивно-техническую компоновку и разработку не только пушки в целом, но каждого механизма и агрегата в отдельности, изготовить рабочие чертежи и технические условия, изготовить и испытать опытные образцы, разработать технологию и технологическую оснастку для серийного производства, изготовить эту оснастку и т. д.

Все это — труд большого и подготовленного коллектива, а поэтому при выборе индекса справедливо было бы подчеркнуть именно коллективный характер творчества, не выпячивая преимущественное положение главного конструктора. Так я считал и высказал эту мысль, поблагодарив товарищей за оказанную мне честь.

После долгих и довольно-таки пылких дебатов мое предложение одобрили. Решили установить нейтральный, так сказать, индекс, который в артиллерии обозначается, как правило, одной или несколькими буквами русского алфавита.

Для начала исключили все буквы, с которых начинались фамилии конструкторов: Боглевского, Водохлебова, Горшкова, Грабина, Киселева, Костина, Мещанинова, Муравьева, Павлова, Ренне, Розанова, Строгова. После недолгих поисков из оставшихся букв алфавита единодушно остановились на «Ф». Вот так и родился наш заводской индекс.

Через день, едва прозвенел звонок, извещавший о начале работы, меня вызвал Радкевич. В его кабинете находился и технический директор. Вид у обоих был озабоченный, но разговор пошел сначала малозначительный, светский, как выражались прежде: о моем здоровье, нравится ли мне завод и его люди, каково настроение конструкторов. Наконец, Радкевич спросил, сможет ли КБ при нынешней загрузке взять на себя еще и проектную работу. Достаточно ли наличных сил или нужна будет помощь?

Тут стало ясно: ему позвонили из Москвы. Я ответил, что мы сможем взять на себя проектно-конструкторскую работу, допустим, проектирование пушки, и справимся с ним. Конечно, если прибавят людей, справимся быстрее.

После этого директор сказал, что накануне поздно вечером его вызывал по телефону Павлуновский и что завтра мы оба должны быть у него. При этом Леонард Антонович повторил уже известные мне слова Орджоникидзе о том, что создание новой дивизионной пушки — дело чести всего Наркомтяжпрома. Я ответил, что для меня и всего коллектива КБ это значит очень и очень много, но нам нужна активная помощь завода.

— Решать задачу будем вместе, — в один голос сказали и Радкевич и технический директор.

От души совсем отлегло. Единственное, что меня беспокоило, пока мы ехали в Москву, как Павлуновский преподнесет Леонарду Антоновичу задание, не проговорится ли, откуда все пошло. Но и Артамонов и Павлуновский показали себя хорошими дипломатами: о моем прошлом приезде — ни слова. Павлуновский предложил нам письменно изложить тактико-технические требования на новую пушку. Это не составило особого труда. В тот же день, точнее, поздним вечером, мы отправились обратно на завод.

 

3

Поезд тронулся, я прикрыл дверь нашего двухместного купе. Но, хотя было уже за полночь, Леонард Антонович сел и, всем своим видом показывая, что спать не собирается, задал мне такой вопрос: — Василий Гаврилович, а какая необходимость в новой пушке? Ведь по заказу Артиллерийского управления мы уже запустили в производство опытный образец полууниверсальной А-51. Не зря ли мы будем делать еще и специальную дивизионную?

Вот тебе и вчерашние заверения «решать задачу вместе». Но я понял, что меня спрашивает не директор завода. Директор Радкевич сдержит свое слово, он будет дисциплинированно выполнять полученную директиву. Спрашивает человек человека, коммунист коммуниста.

Возможно, кто-нибудь из сегодняшних молодых людей, прочитав эти строки, пожмет плечами: как, мол, директор завода мог задать такой наивный вопрос? Сегодня этот молодой человек и его сверстники не задали бы подобного вопроса, потому что им известно все или почти все, что принесла нашей Родине Великая Отечественная война. Но Леонард Антонович Радкевич в ту ночь в вагоне ничего не знал о Великой Отечественной войне — когда и какой она будет, как развернется, какие преподнесет нам уроки, какую роль в ней будет играть военная техника, как остро и в каком количестве понадобятся специальные дивизионные пушки.

Конструктор Грабин тоже, конечно, не знал и не мог знать всего этого, но по роду своей деятельности он и его товарищи-конструкторы обязаны были заглядывать в будущее, заботиться о непрерывном совершенствовании советских артиллерийских систем.

И вот я начал объяснять Леонарду Антоновичу то, что в общих чертах уже известно читателю.

О том, что опасность заключена не в А-51, а в универсальной пушке, которой военные товарищи заранее предопределили роль новой дивизионной пушки. Именно ее хотят принять на вооружение армии, а она по своей схеме почти полностью повторяет нынешнюю зенитную и отличается только тем, что начальная скорость снаряда у нее поменьше. Это очень серьезный недостаток. Следовательно, как зенитная она хуже существующей.

Для стрельбы по танкам универсальная пушка не плоха: у нее круговой горизонтальный обстрел, другие огневые задачи она также может решать успешно, но чем это достигается? Множеством приспособлений и механизмов. Изготовлять пушку сложно, она будет очень тяжела-около 3,5 тонны. Как ее транспортировать? Как сможет орудийный расчет перекатывать ее вручную на поле боя? В общем она негодна и как зенитная и как дивизионная. Если же взять полууниверсальную А-51, то по самолетам она стрелять не сможет. Говорят, что она будет вести заградительный огонь, но это только слова. Если на самом деле придать ей такую способность, ее конструкция значительно усложнится, она станет дороже, а делать ее придется гораздо дольше. Если будет принята на вооружение универсальная пушка, то во время войны придется создавать специальную дивизионную пушку для стрельбы по наземным целям.

— А успеем мы с новой дивизионной? — спросил Леонард Антонович. — Ведь полууниверсальная и универсальная уже в работе, в цехах. Если мы запоздаем, нужна добудет наша дивизионная?

— Если стать на позиции «универсалистов», можно сразу сказать: не нужна. Никто не станет заниматься ею, все внимание будет сосредоточено на налаживании производства универсальной пушки. Но с точки зрения государственной, если даже и запоздаем, все равно нужно готовить опытный образец, испытывать и запускать в производство. Я поступил бы так. Более того, начал бы разрабатывать конструкцию пушки весом менее полутора тонн. Именно так нужно было бы поступить. Не сомневаюсь, что найдутся умы и силы, которые смогут разобраться в допущенных грехах и исправить их. Но, конечно, лучше не опаздывать. Если будем работать дружно, всем заводом, к маю 1935 года опытный образец, безусловно, будет…

О том, что предварительный проект готов, что уже продуман ряд механизмов и агрегатов, мне говорить не хотелось, чтобы не размагничивать Радкевича. Тут я немного схитрил — для пользы дела.

— Ну что ж, будем бороться, — сказал Леонард Антонович, и я понял: теперь до него дошло. Значит, пушка будет.

Уже давно перевалило за полночь, но сон не шел. Хотелось поскорее начинать проектирование. Там все станет виднее, в том числе и наши слабые места.

Самое опасное, если конструкторы примутся отыскивать «безопасные» решения, то есть не проявят необходимой инженерной смелости. Не менее опасно и легкомыслие. Моя обязанность — выносить все конструктивные предложения на суд коллектива и принимать решения с учетом замечаний. Если выяснится, что мы в чем-то ошиблись, немедленно исправлять ошибку, независимо от того, кто ее совершил.

Признание своей ошибки не позор и не слабость, наоборот, в этом — сила руководителя. Если руководитель стремится питать всех сотрудников своими идеями, он не будет воспитывать в них творцов, мыслящих людей, станет гасить их инициативу; такой руководитель быстро выдохнется, а коллектив начнет развиваться медленно и слабо. И наоборот, коллектив, воспитываемый в духе самостоятельности, в духе творческого, критического отношения и к своему созданию и к чужому, приученный смело принимать решения, развивается бурно, а руководитель, опирающийся на такой коллектив, не только не выдохнется, но тоже будет непрерывно расти.

Взаимосвязь, взаимозависимость руководителя и коллектива не снимают с начальника КБ личной ответственности за дело, но создают основу для более глубокого решения вопроса, которое при необходимости будет отстаивать весь коллектив КБ.

Руководитель должен быть членом коллектива, врасти в него, только это обеспечит ему настоящий авторитет. Страх перед руководителем — совсем не признак его авторитета, страх принижает человеческое достоинство подчиненного и ведет к затуханию его творческого потенциала. В таком случае труд не радует, не воодушевляет, а гнетет, и хотя человек все-таки работает, но без души.

Моральное удовлетворение от труда является большим стимулом, оно придает красоту человеческой жизни, и труд становится столь же необходимым, как пища, как воздух, как развлечение.

Все это во многом зависит от руководителя. Он должен создать обстановку, при которой отсутствовали бы нервозность, боязнь, притупляющие творческое начало, порождающие нерешительность. Человек должен идти на свой завод, в свое учреждение с предвкушением удовольствия от предстоящего ему труда, а не с тяжестью на душе от того, что приходится работать там, где ему все противно. В этом случае и материальные блага не могут создать нужного стимула в работе.

Вот такие приблизительно мысли владели мной в ту ночь в вагоне… Конечно, сегодня я не могу ручаться за полную точность в их изложении. Наверно, многое из сказанного пришло ко мне позже, с годами, с опытом, но в главном я точен: в ту ночь голова моя была занята мыслями о взаимоотношениях руководителя с коллективом. Знаю — и посейчас многие ломают головы над той же проблемой.

 

4

В КБ я пришел рано, прямо с поезда, и, к своему удивлению, увидел, что меня уже ждут. Одеты все были по-праздничному, чисто выбриты, аккуратно причесаны. Я даже спросил:

— Не на праздник ли собрались?

— На торжество, — услышал в ответ.

И в самом деле, для нас это был большой день: КБ начинало самостоятельную творческую работу.

Здесь надо сказать о нашей конструкторской специфике.

Работа конструктора начинается не с того момента, когда он садится за кульман, и не кончается, когда он поднимается с места. Конструктор работает — думает — и в КБ, и дома, и во время вечерней прогулки, и слушая музыку, всегда и везде. Но для этого работа в КБ должна быть правильно организована. Для ясности позволю себе провести аналогию с оркестром.

Оркестр — это гармоничное сочетание музыкантов-исполнителей, возглавляемых одним человеком, инструмент которого — дирижерская палочка. Прежде чем выступать перед слушателями, оркестр должен сыграться. Он изучает, репетирует произведения. Здесь очень наглядна специализация людей. На репетициях, как и на концертах, оркестранты всегда располагаются по заранее отработанной схеме. Каждый выкладывает на пюпитр ноты. Взмах дирижерской палочки — команда начать исполнение. Дирижер следит за всеми и за каждым исполнителем в отдельности. В случае чьей-либо ошибки немедленно останавливает оркестр, после чего все начинается сначала. Таким образом, в методическом, кропотливом труде отрабатывается мастерство каждого исполнителя и всего коллектива.

Нечто похожее существует и в КБ, только конструктор не имеет готовых «нот» на чертежной доске, наоборот, он должен создать их сам, то есть рассчитать и сделать чертеж, который будет служить «нотами» для производственников.

Специализация, присущая оркестру, обязательна и в КБ: она обеспечит грамотное и быстрое решение всех вопросов. Отличие продукции артиллерийского конструктора от продукции, музыканта и в том, что пушки дают свои «концерты» в самую тяжелую для страны годину — на войне.

Итак, коллектив КБ, как и оркестр, состоит из людей узких специальностей; их гармоническое сочетание должно обеспечить высокое качество исполнения. Узкая специализация имеет и отрицательные стороны, она отдаляет конструктора от всего остального, что не входит в круг его непосредственных обязанностей, и это усложняет подготовку руководящего состава КБ. Каждый конструктор специализируется на создании одного механизма или агрегата, детали и узлы которого могут быть изготовлены и собраны совершенно независимо от изготовления и сборки других, смежных с ним деталей и агрегатов. Например, ствол, затвор, прицел могут быть изготовлены и испытаны независимо друг от друга, а затем соединены в одно целое — пушку. Таким образом, при узкой специализации конструктор может в относительно короткий срок приобрести высокую квалификацию в конструктивно-технологическом формировании своего агрегата, к которому, как и к орудию в целом, предъявляются три группы требований: служебно-эксплуатационные, экономические и эстетические. Лишь при использовании в работе над каждым агрегатом последних достижений науки и техники можно обеспечить надежность, безотказность, простоту в обслуживании, высокую эффективность, высокую технологичность, дешевизну и красоту пушки. Да, пушка должна быть красивой — для артиллериста это значит немало.

Конструктор — работник творческого труда, но КБ не может надолго откладывать решение проблем, возникающих в ходе работы, ждать, когда у конструктора появится вдохновение. И поэтому, как ни странно на первый взгляд, очень важным фактором в работе КБ является нормирование труда сотрудников. Конечно, это нормирование не может быть стереотипным, одинаковым для всех категорий работников. Например, деталирование и копирование чертежей — почти механическая работа, в то время как конструкторско-исследовательская деятельность требует полета фантазии. Однако и в этом случае труд нужно нормировать и стимулировать. Иначе многое, связанное с обороноспособностью страны, будет зависеть от настроения конструктора, исследователя. Допустить это невозможно. Поэтому в практике нашей работы снижение конструктором веса разрабатываемой им детали и другое улучшение ее конструкции поощрялось денежной премией, размер которой зависел от степени перевыполнения планового задания.

Конечно, люди и продуктивность их работы не могут быть одинаковыми. Искусство руководителя в том, чтобы вовремя изучить, оценить и направить развитие творческих способностей каждого конструктора в сторону наиболее выигрышную как для КБ, так и для самого человека.

Например, можно развивать у молодого конструктора способности к проектно-компоновочным проработкам изделия в целом. В этом случае от него требуется большой кругозор, размах, широта взглядов, смелость, способность быстро выбрать наилучшее решение, не занимаясь разработкой многих вариантов. Но, чтобы человек мог успешно вести компоновку всего изделия, необходимо научить его сначала конструктивно-технологическому формированию деталей, узлов, механизмов и агрегатов. У некоторых же нет необходимых данных для компоновки всей пушки, зато у них ярко проявляются другие склонности — к тщательно и глубоко продуманному конструктивно-техническому формированию агрегата, механизма, узлов и деталей. Очень часто именно такие специалисты вносят существенные изменения в предварительный проект изделия.

Что нужно для развития творческих способностей у начинающих конструкторов?

Нужно приучить человека мыслить схемами детали, узла, механизма, агрегата, пушки. Мыслить он должен критически. Обязательно критически. Для этого ему надо глубоко и в короткий срок изучить существующие и существовавшие прежде схемы узлов и деталей, агрегатов, механизмов и, наконец, пушек в целом. Все, что было и что состоит на вооружении как в своей стране, так и за рубежом.

Задача эта хотя и очень трудная, но уж не настолько, как может показаться сначала. Надо выбрать какой-то один тип орудия, наиболее простой в конструктивном отношении, и тщательно изучить его. Доскональное знание одного орудия, его достоинств и недостатков намного облегчает освоение других, потому что у орудия каждого типа есть все элементы, присущие простейшему, и потребуется изучать только то, чем оно отличается от простейшего. В итоге молодой специалист не вообще, а критически освоит многие конструктивные схемы орудий и их элементов. Без этого он творить не сможет. И это относится не только к артиллерийским, но и ко всем конструкторам, работающим в области машиностроения.

Конструктор должен непрерывно изучать все новое и у себя и в других КБ, а также за рубежом. Следить за развитием науки и техники не только по своей специальности, но и в смежных отраслях машиностроения, станкостроения, приборостроения, в автомобильной, тракторной промышленности.

Но вернусь к формированию личности молодого конструктора. Вот он создает какой-либо механизм. В ходе работы его предупреждают, что решение неудачное. Конструктор же настаивает на своем. Легче всего запретить ему дальнейшую разработку, приказать взяться за новый вариант, но приказом творческого работника не убедишь. Нужно, чтобы он больше верил своему руководителю. Поэтому конструктору разрешается довести работу до конца и даже, если потребуется, изготовить механизм в металле. Это нужно для воспитания, для подготовки кадров. Да, но нужен и работающий механизм для опытного образца пушки. Поэтому другому конструктору негласно дается задание на разработку нового варианта механизма. Бывали случаи, когда приходилось изготавливать заведомо неудачные механизмы. Только после этого заблуждающийся конструктор убеждался в том, что был неправ.

Казалось бы, все хорошо: один конструктор убедился в том, что он неправ, а другой разработал новый, удачный вариант механизма. Однако не все в жизни так просто. Описанный метод — средство, очень сильно действующее, нередко влекущее за собой тяжелые побочные явления. Молодой конструктор может потерять веру в свои способности и все замечания руководителей будет принимать некритично, перестанет отстаивать свои решения, потеряет самостоятельность, решительность. Это — самое страшное. Руководитель ни в коем случае не должен допускать этого, он обязан быть очень внимательным и осторожным, если хочет вырастить творческую личность, а не «чего изволите». Думаю, это применимо ко всем областям творческой деятельности человека.

С начинающим конструктором часто случается и такое: создавая какой-либо узел или механизм и увлекшись работой, решением различных конструктивных задач, он забывает о том, что механизм прежде всего должен разбираться и собираться. Подойдешь к чертежу — все изображено тщательно, даже красиво, но видно, что вся эта красота никогда не оживет, она мертворожденная. Молодой конструктор удивляется, когда предлагаешь ему рассказать о порядке сборки. Начинает рассказывать и делает неожиданное и горькое для себя открытие: действительно, не собирается! После этого ему ничего не остается, как приняться за разработку нового варианта.

Спрашивается: можно было бы не допустить этого в процессе проектирования? Конечно, можно! Было бы сэкономлено время. Но важнее научить конструктора шире и глубже думать. Ведь такой урок запомнится ему на всю жизнь.

Иногда несобирающийся механизм допускают к изготовлению в металле и предлагают конструктору самому собрать его в цехе. Этот метод воспитания действует еще сильнее, однако он опасен тем, что о происшедшем конфузе узнают многие. А ведь есть люди очень ранимые. Поэтому такой метод воспитания применялся в нашем КБ лишь как исключение.

Я говорил об искусстве руководителя правильно оценить и направить в нужную сторону развитие творческих способностей молодого конструктора. Но одно дело способности, другое — желание. Почти все молодые специалисты хотят сразу же проектировать всю пушку или хотя бы какой-то крупный ее агрегат. Мелкая, а тем более черновая работа, они считают, не для них. Мол, не для этого я получал диплом инженера. Однако для правильной, основательной подготовки нужно, чтобы молодой специалист начинал с деталировки узла, затем ему поручается конструирование несложных узлов, наблюдение за изготовлением, сборкой и отладкой в цехах. И уж потом, когда он пройдет все эти ступени, приобретет опыт разработки технологического процесса формирования детали, ему может быть доверена разработка более крупных узлов с обязательным личным выполнением деталировки своей конструкции и наблюдением за изготовлением и отладкой. Так постепенно растет молодой специалист. «Бумажный» конструктор не конструктор. Молодого специалиста приглашают на рассмотрение конструкций других механизмов, агрегатов и проектов пушек. Ему поручается проводить анализ и давать заключение по чужим конструкциям и проектам.

Комплексное выполнение всей работы одним конструктором дает хорошие результаты в смысле его воспитания и качества технической документации, но наступает такой момент, когда это оборачивается нерациональным использованием сил молодого конструктора. Тогда ему придают младший технический персонал, который работает по его заданиям.

Конечно, если бы молодые специалисты приходили в КБ не из аудитории института, а с производства, было бы куда лучше. Они скорее становились бы полноценными конструкторами. К сожалению, такой метод подготовки и воспитания специалистов у нас не применяется, а жаль. Со школьной скамьи надо внушать молодому человеку, что нужно расти именно так, а не иначе. В нашем КБ мы восполняли пробел в воспитании молодых специалистов тем, что обязывали их посещать цехи, когда те обрабатывали детали или собирали механизмы по чертежам именно этих начинающих конструкторов. То был отличный стимул для роста.

 

5

На проектирование специальной дивизионной пушки, которой коллектив КБ дал заводской индекс Ф-22, нам был отведен предельно сжатый срок — восемь месяцев. Мы сократили его до семи месяцев, чтобы хоть месяц иметь в резерве. Учитывая специализацию, закрепили за каждым конструктором определенные механизмы и агрегаты: за Муравьевым — ствол, за Боглевским — полуавтоматический затвор, за Мещаниновым — противооткатные устройства, за Строговым — люльку и колеса, за Ренне — компоновку вращающейся части и верхний станок, за Водохлебовым нижний станок, за Павловым — боевую ось, подрессоривание.

Ствол — это главный агрегат, самый трудоемкий в проектировании и в изготовлении. В канале ствола снаряд приобретает скорость полета, то есть энергию для движения, вращения и поражения цели. Таким образом, рациональная конструкция ствола обеспечивает правильный полет и кучность боя. Пока нет ясности в конструкции ствола, нельзя заказывать гильзу, которую должен изготовить другой завод, а без патрона и пушки нет.

Прежде чем приступить непосредственно к делу, конструктор должен решить вопросы внутренней баллистики: по заданной скорости снаряда и максимальному давлению пороховых газов рассчитать объем каморы, марку и навеску пороха, весь путь снаряда в канале. Все это вопросы узкоспециальные. Баллистические задачи решаются математическим путем. Чтобы найти оптимальное решение, нужно просчитать варианты с различными исходными данными. При этом конструктор должен хорошо понимать саму сущность баллистической задачи и зависимость от нее всех элементов ствола и пушки в целом. Только после тщательного и всестороннего исследования можно выбрать оптимальное баллистическое решение. Эта работа требует от конструктора способности к анализу, усидчивости и даже кропотливости, умения обязательно доводить начатое дело до конца. Вот почему ствол был поручен именно Петру Федоровичу Муравьеву.

Первый вариант решения хотя и появился довольно скоро, но не удовлетворял нашим требованиям. Муравьев продолжал поиск, но ничего утешительного пока не было. Между тем на его столе лежал график, в котором было расписано все по числам — когда выдать чертежи на изготовление заготовок трубы, кожуха и других деталей, к какому сроку должен быть готов чертеж каморы, чтобы на заводе-смежнике могли начать делать гильзы, когда, наконец, он обязан закончить конструирование ствола в целом для деталировки и запуска в производство.

Общительный по натуре, прежде он любил пошутить, а теперь не до этого ему было. Жару поддавало еще и то, что рядом с кульманом Муравьева стоял кульман Мещанинова. Мещанинов терпеливо ждал решения баллистической задачи. Не зная результатов ее решения, он не мог развернуть свою работу, но ни разу не напомнил об этом Петру Федоровичу. Видя тяжелое положение Муравьева, конструкторы старались хоть чем-нибудь помочь ему. Увы, их возможности были очень ограниченны.

Петр Федорович стал уходить с работы далеко за полночь. У него накапливались разные варианты решений, но ни один из них не годился, и Муравьев все считал и считал. Наконец он совсем перестал уходить с завода. Вздремнет немного в КБ — и опять за работу. Но опрятность и подтянутость сохранял: всегда был чисто выбрит и чисто одет.

Однажды за обедом, когда официантка подала ему суп, Петр Федорович взял ложку, кусок хлеба и устремил взгляд куда-то в пространство. Но никого он не видел, ничего не слышал. Поднялись из-за стола соседи, их место заняли другие, а Муравьев, как шутили потом, продолжал пронизывать взглядом стену столовой.

И вдруг Петр Федорович вскакивает, бежит к раздевалке. В тот день он буквально влетел в КБ и, не снимая пальто, сел за расчеты. Сотрудники удивились, но никто ему ничего не сказал.

При обходе рабочих мест конструкторов я посоветовал Петру Федоровичу раздеться. Он ответил:

— Ничего, мне и так хорошо… Снаряд уже идет по каналу с заданной скоростью.

Я понял, что главная теоретическая задача решена. Вскоре Петр Федорович показал мне расчеты. Рассмотрев их, я пригласил других конструкторов участников работы над проектом. Кривые давления пороховых газов и скорости движения снаряда по каналу ствола были хороши. Со всем можно было согласиться, но сгорание пороха заканчивалось слишком близко к дульному срезу Для заряда нормальной температуры это было неплохо, а для охлажденного в зимних условиях не годилось: порох не успеет сгореть в канале ствола. Это приведет к уменьшению начальной скорости снаряда и снизит кучность боя. Но такое устранить было уже нетрудно.

— Итак, канал ствола определился, — подвел я итог. — Приступим к конструктивной разработке всего ствола.

Муравьев сразу преобразился: глаза загорелись, но, правда, скоро свое взяла усталость. Чтобы Петр Федорович немного отдохнул, решили продолжение разговора перенести на следующий день. Назавтра, снова приветливый и пошучивающий, хотя одной ночи для отдыха после длительной и напряженной работы было явно мало, Муравьев доложил совещанию окончательные результаты решения баллистической задачи Они нас устраивали, и мы их утвердили. Все были довольны тем, что теперь можно наконец приступить к проектированию пушки в целом, хотя и со стволом не все еще было покончено, оставались расчеты на прочность и конструктивно-технологическое формирование. Эти задачи, однако, проще первой.

Теоретические расчеты ствола на прочность отработаны хорошо, ведь стволы начали делать еще при Иване Грозном и непрерывно совершенствовали, прежде стволы были и однослойные, и многослойные — скрепленные, а мы решили создать такой, чтобы можно было вынуть трубу из кожуха и тут же заменить другой, ствол со свободной трубой. Процесс замены трубы в такой конструкции несколько напоминает раскрывание складной (телескопической) антенны телевизора или ножки штатива фотоаппарата, в которых внутренние трубки свободно выдвигаются из наружных. Это обеспечивается зазорами между их поверхностями. Но величина зазора между кожухом и трубой ствола не произвольна. Этот зазор должен исчезать при выстреле, когда труба под действием пороховых газов расширяется и передает часть нагрузки на кожух. Обе детали работают в области упругих деформаций, образуя при выстреле единую высокопрочную систему. Необычная конструкция ствола была вызвана требованием Артиллерийского управления увеличить живучесть дивизионной пушки: чтобы труба могла выдержать не менее 10 тысяч выстрелов, не выходя за пределы допускаемого рассеивания снарядов, а лафет — не менее 20 тысяч, то есть как две трубы. Никому и в голову не приходило, что дивизионная пушка во время войны столько выстрелов не сделает. Наоборот, некоторые военные товарищи требовали значительно большей живучести. Они настаивали, чтобы опытный образец дивизионной пушки был испытан не менее чем 15 тысячами выстрелов.

Впоследствии жизнь показала, насколько они были неправы. За всю Великую Отечественную войну почти ни одна дивизионная пушка не сделала столько выстрелов, чтобы пришлось менять трубу ствола. В Артиллерийском музее в Ленинграде как боевая реликвия хранится 76-миллиметровая дивизионная пушка ЗИС-3 образца 1942 года за номером 4785. Наши артиллеристы начали стрелять из нее в июле 1943 года на Курской дуге и закончили в Берлине, нанеся первый удар по фашистской столице в 18 часов 10 минут 21 апреля 1945 года. Пушка прошла с боями 6204 километра, уничтожила 33 танка, 21 самоходное орудие, 74 автомашины, 14 артиллерийских орудий, 17 минометов, 5 самолетов на аэродроме и много гитлеровцев. В общей сложности эта пушка сделала за это время всего 3969 выстрелов.

Мы в КБ считали требования Артиллерийского управления чересчур завышенными, но были вынуждены считаться с ними. Муравьев разработал конструкцию ствола со свободной трубой, хотя и сложную в изготовлении, зато надежную в эксплуатации. Вышедшую из строя трубу можно было заменить другой даже в боевых условиях.

Владимир Дмитриевич Мещанинов проектировал для Ф-22 противооткатные устройства. От них зависит надежность и безотказность орудия при стрельбе. Нелегко было молодому инженеру, тогда еще с небольшим опытом, решать задачу, посильную только конструктору высокой квалификации, но другой кандидатуры у нас не было — все наше КБ было молодое, — да мы и планировали специализировать Мещанинова именно на подобного рода агрегатах.

Как и Муравьев, Мещанинов просчитал и перепробовал множество вариантов. Он хорошо знал, что от его темпов зависит ход работы Боглевского, Строгова, Ренне и других товарищей. Те уже начали нервничать, все чаще напоминали о графике, а график был неумолим. Но Владимир Дмитриевич хорошо усвоил правило: работать быстро, но не спеша, иначе недолго и напортачить. В конечном итоге его энергия, работоспособность, выдержка дали хорошие плоды.

Конечно, ни Боглевский, ни Строгов, ни Ренне не сидели сложа руки в ожидании данных Мещанинова. Они вели разработки, более точно формировали идеи своих агрегатов по материалам аванпроекта и материалам, поступившим от других конструкторов.

Разные характеры — разный стиль работы.

Василий Алексеевич Строгов, например, неспешно набрасывал кое-что на ватмане. Конечно, это была еще не люлька пушки, а как бы ее «мотивы» или заметки, мысли конструктора. Но как только Мещанинов и Муравьев выдали ему все данные, Василий Алексеевич повел работу широким фронтом. Наколол чистый лист ватмана и энергично начал наносить на него схему будущей люльки. Одна четкая линия за другой выходили из-под его карандаша. Движения руки были так рассчитаны, так натренированы за многолетнюю практику, что карандаш останавливался как раз там, где нужно, — не дальше и не ближе. Резинка Строгову не требовалась.

Совсем иная творческая манера была у Константина Константиновича Ренне, на долю которого, как уже говорилось, выпала компоновка вращающейся части пушки. Верхний станок связывает ее с нижним станком и ходовой частью, воспринимает и передает на нижний станок и ходовую часть все нагрузки, как при выстреле, так и на походе. Он должен быть прочным, жестким, компактным, малогабаритным, простым в производстве и легким. Чтобы создать такую конструкцию, требуется очень большое искусство, умение глубоко анализировать, смело принимать решения и увязывать их с решениями по другим агрегатам и механизмам, сопряженным с верхним станком.

Получив задание и исходные данные, Константин Константинович не спешил накалывать ватман на чертежную доску. Он формировал идею как бы на ходу, непрерывно общаясь с конструкторами, которые разрабатывали агрегаты, входящие во вращающуюся часть, и с Водохлебовым, который разрабатывал нижний станок. Когда же идея в его мозгу сформировалась, Константин Константинович сел за стол — на нем лежали картон, ватман, ножницы, стоял клей — и быстро воплотил свою идею в макет. Размеры, конечно, соблюдены не были, но все механизмы и агрегаты располагались в точности, как на будущей пушке. Все было очень наглядно, зримо. Макет произвел на всех хорошее впечатление. Теперь идею можно было переносить на ватман, заняться конструктивно-технологической компоновкой.

В этом у Ренне тоже была своя манера исполнения, свой почерк: он наносил на ватман только нужные ему контуры агрегатов и механизмов и в такой последовательности, какая ему требовалась, чтобы быстрее и точнее решить задачу. Неопытному человеку могло показаться, что Ренне очень скуп — нанесенные им линии не давали полного представления о каждом агрегате, но для самого Константина Константиновича обилие линий только затемнило бы чертеж, ему стало бы труднее оформлять верхний станок. Нет, это был не скупой, а расчетливый конструктор.

Я мог бы много рассказать и о других участниках нашего творческого коллектива. Каждый по-своему интересен, каждый — творческая личность. Но важно предупредить читателя: успех не всегда сопутствует таланту и отнюдь не все зависит от таланта. Не надо представлять себе дело так, будто все в КБ пошло как по-писаному. Чем ближе мы подходили к концу, тем больше обнаруживали в своем проекте недоделок, неясных и уязвимых мест. Кое-что удалось уточнить на ходу, но при испытаниях и даже при постановке пушки на валовое производство приходилось немало менять и переделывать. На беду нашу, работали мы без технологов. Не понимали они важности дела, которое доверил заводу Наркомтяжпром, и стояли в сторонке.

Конструкторы «выкладывались» до конца. Когда механический цех получил заготовки первых деталей, они часами не отходили от станочников, следя, как воплощается в металле их мысль, выраженная в чертеже. Но, чтобы создать хорошую пушку, одного старания мало. Нужны глубокие знания и опыт. Теорию мои товарищи знали хорошо; к сожалению, она не сочеталась с опытом конструирования и тем более с опытом разработки технологии. Особенно нам не хватало знания того, что называется службой пушки в армии. Все это сказалось впоследствии.