Семейство Ночка. В нашем Штате, как оказалось, проживает такая загадочная, с такой красивой, прямо сказочной фамилией семья. Причём семья, относящаяся к категории Благополучных. Вот, пожалуйста, что можно было прочесть о них в одном официальном, рекомендательном для целей усыновления, журнале (думаю, смогу воспроизвести по памяти процентов девяносто семь текста):
«…Семья Ночка является полноценной. Родитель 1 и родитель 2 имеют полный достаток, что позволяет причислить данную семью к категории Благополучных. На основании финансового анализа и аттестации семье выдан соответствующий сертификат. Учитывая финансовые возможности, уровень образования, предыдущий опыт, рекомендации образовательных и воспитательных учреждений, а также многочисленные положительные отзывы родителей, передавших на воспитание в эту семью своих детей, а также общую площадь жилых помещений дома, находящегося в частном владении у семьи, количество допускаемых для усыновления детей устанавливается в размере восьмерых. В виду перфектного отношения к детям в данной семье, а также, благодаря утвердившейся в продолжительное время репутации, семейство Ночка освобождается от месячных и квартальных проверок, а также, соответствующих обозначенным периодам, обязательных отчётностей. Подтверждение квалификации 15 марта 2043 года родителем 1 и родителем 2 семейства Ночка показало только повышающийся профессиональный уровень этих людей, их приверженность высшим европейским ценностям, и готовность работать над повышением качества демографической ситуации Соединённых Штатов Европы. Оценка 10 из 10…»
Вот такая идеальная картинка. Когда я дочитал этот отчёт до конца, я был близок к тому, чтобы разуверится в правильности существования нашей организации и благости её намерений. А фотографии с веб-страницы семьи в интернете? На них смеющиеся приёмные братик и сестричка на фоне Диснейленда, поглощающие мороженое, измазавшие им один другого, и потешающиеся над детской забавой, умиляющиеся светлыми улыбками белозубых ртов родитель 1 и родитель 2. Вот только где там Манай стоит, интересно, когда делали эту фотографию? И вот смотришь на эту идиллию и спрашиваешь себя: «Сержант, а ты уверен, что делаешь то, что следует делать человеку с большой буквы? Ты уверен, что ты с теми, с кем надо быть, и собираешься позариться на безобразное порождение зла?» И тогда хочется тупо надеется, что добро абсолютно, непогрешимо и непобедимо, и управляет злом по своему усмотрению. Тогда хочется верить (и это единственное спасение для твоей души), что тебя организовали «кто-то», и направляет вроде на зло, но на самом деле просто отвращает с пути уничтожения доброго, чтобы у тебя самого не возникало желания создавать таких боевых организаций, но подлинных (ведь уже вон сколько их таких, а ты и сам при такой!), чтобы крушить кругом всё прекрасное, и, чтобы такие как ты были чем-то заняты вообще. Потому что диковинна человеческая природа (дурного?) — всегда искать врага (человека, событие), чтобы, найдя, через него обосновывать все свои неудачи и жалкое, случайное существование, и, как следствие, активизировать на уничтожение этого «врага», клеймя его «мировым злом», «распространяющейся эпидемией» и, как угодно ещё, остаточную энергию, свою и окружающих. И чем больше власти у такого человека, тем больше людей, — слабых, податливых и зависимых, — он может объединить вокруг «своей идеи». И вот, только если всё так, и только в этом случае, получается, я должен быть благодарен Создателю за то, что он, введя меня в заблуждение, не дал мне оказаться в стане действительного зла. И я, что тот блаженный. Ведь вот же, на фотографии, какие они счастливые, смеются, отзывы о семье может и не «липа». А меня тут снарядили… И что? А тебе скажут: «Да никаких проблем, дверь там», — и укажут на неё рукой. Но разве врун и болтун так легко откажется от спора в пользу своей лжи? Нет. Так может сделать только человек, у которого сзади не видно хвоста, отрастающего тем больше, чем больше он врёт. Так может сделать человек, помыслы которого чисты, который рассчитывает только на себя, и ниоткуда не ждёт помощи. А разве это качества проходимцев? Нет, это качества чистых натур. Вперёд! Вот нож, вот туша. Можешь сделать надрез, чтобы убедится, что перед тобой точно такая же, как эти с десяток и сотни тушек, что валяются рядом, у которых из пронзенных мест вытекает не кровь, а гниль. Ты сомневаешься, что тебе под нож подставляют раковую опухоль Штата? Сомневаешься, сделать ли этот маленький надрез? Дверь там. Но одно ясно, если я был частью игры таких хороших «кого-то», они оказались слабее нас к нашему и своему несчастью, не просчитали наших способностей, и того, какое действие на нас окажут имплантаты. Не просчитали — это теперь очевидно, и становится с каждым мгновением всё явней и явней. Если б это случилось, мне бы удалось сохранить свою душу только потому, что в блаженном бреду я буду уничтожать их тело, но это не так, я знаю; я знаю, что, рискуя своим телом, я всё-таки отправлю в клоаку их душу, тех, кто этого заслуживает, и кто и есть зло. А как легко будет преподнести меня как мировое зло (ведь, на что я позарился, какие мои методы!), против которого справедливо должны создаваться тут и там борцы. И, ведь, будут создаваться. Всякому будет казаться за радость уничтожить меня. Сильное добро — зло, слабое зло — добро? До такого абсурда и бредятины можно всё перевернуть! А истина? Истина, порой, настолько проста, несчастна, одинока и изнасилована посередине мрака и хаоса, что стыдно иметь разум, и стыдно за Создателя, что он корпел над нашей душой и над её вложением в нас.
Ну и куда, собственно, забросила нас наша организация? Помните, под каким названием это послание? Я буду всячески стараться измыслить, как бы поудобней в процессе изложения избежать описаний событий, которые во всю явят, почему такое название, и попытаюсь приложить для этого максимум усилий, но вот в некоторых местах кое-что допущу, как уже сделал это пару раз, чтобы было понятно, что происходит. Хороший знак — остаться неравнодушным ко всему этому после того, что пришлось увидеть. Это я о себе. Тем не менее…
Утро, солнечно, около восьми часов. Детский, неоднократно повторяющийся слабый окрик «мама» потихоньку начинает наполнять тишину дома жизнью. «Мама» начинает выбираться из под опутываемого её голое тело грязного ортопедического одеяла. Накидывает майку, и та ниспадает краем ниже колен. Босая шлёпает в «детскую», где в кроватке уже стоит двухгодичная девочка и протягивает к ней ручки. Женщина наклоняется, снимает с ребёнка разбухший за ночь подгузник, берёт девочку на руки и направляется в сторону двух кроватей средних размеров. Дёргает, будя, двух детей по восемь и девять лет, мальчика и девочку, по разу за ухо и уходит из комнаты. Открывает смежную дверь, подходит к ещё трём кроватям, и проделывает то же самое, что сейчас сделала с ушами одних, с ушами других троих детей. Пока доходит до кухни, за спиной уже улавливает признаки начинающейся брани между детьми. Начинает готовить завтрак. У детей каша и чай с бутербродом; их «отцу» и Манаю с Ушастым начинает нарезать и отбивать мясо для отбивных; ставит воду под макароны, настругивает на тёрке сыр для посыпки макарон. Сама уже курит и пьёт кофе. Ребёнок сидит в возрастном кресле и грызёт морковку. Женщина включает телевизор. Через некоторое время появляются дети и рассаживаются на привычные места. Самая младшая из пришедших заявляет:
— Я не хочу сидеть с Миксом.
Микс, двенадцатилетний подросток, отодвигается, но Милка стоит, упёршись в ситуацию — сегодня её, вдруг, взбесило, что придётся сидеть рядом со старшим приёмным братом.
— Милка, зачем ты с утра всем настроение портишь? — спрашивает мать, не выпуская изо рта сигарету, щурясь от попадающего в глаза дыма, засыпая одной рукой из пачки в кипящую водой кастрюлю макароны, а второй, придавая им движение по кругу, сильно размешивая по часовой стрелке её содержимое.
Девочка продолжает стоять, скрестив руки на груди, надувая губки, и не присаживаясь на одну с братом скамейку.
Никто ни на кого не обращает внимания. Проходит полминуты, и Микс сам пересаживается на самое дальнее, противоположное от «конфликтного» места сидение. Милка продолжает стоять и не садиться. Дети уплетают кашу.
— Ну и-и-и?… — обращается Микс к систре.
— Я хочу мультки, — обращается та к матери.
Мать берёт пульт от телевизора. В это время по телевизору показывают новости, и диктор сообщает:
«Всемирная Организация по мониторингу за сейсмической активностью зафиксировала подземные колебания неестественного происхождения. На основании доклада данной организации, и ставшей доступной информации, источник которой в конспиративных целях не разглашается, Мировое Правительство вместе с правительством Соединенных Штатов Европы выступает с обвинением правительства аквапофагов в обуривании подземных пространств с целью создания подкопа под одним или несколькими из западных штатов Европы, что б они провалились. (Кстати, обратите внимание на ошибку в работе социальных медиа. Фраза „что б они провалились“ на самом деле причиняет больше вред в силу сформировавшегося, как устойчивое, с негативным оттенком выражение, чем пользы, как описание последствия подземного бурения аквапофагов в отношении нескольких наших штатов, которым грозит уйти под землю в результате такого подкопа. Я понимаю, аквапофаги уже дуреют без еды, содержащей жизнь, и такие их действия не заслуживают снисхождения, но наш современный уровень и наши европейские ценности предполагают более профессиональный подход и в делах более щепетильных. Кому мы плохо делаем такими фразами? Им? В первую очередь себе.) Всё живое, что выживет в случае ухода названных территорий под землю, как сообщают нам источники, будут ожидать конвейеры, которые доставят это на территорию аквапофагов».
Мать стала щёлкать каналы в поисках мультиков. Когда из телеэкрана раздались «мультяшные» крики героев, которые представляли собой большую голову и такую же попу, тоненькие руки и ноги которых росли непонятно откуда, Милка уселась на своё место. Все дети уставились в телевизор.
«Придурок!» — кричал первый персонаж.
«Кто придурок?! Я придурок?» — отвечал ему второй.
«Ты — придурок!»
«Сам ты — придурок!»
«Я не придурок!»
«Нет — придурок!»
«Ты — придурок!»
«Ты!»
«Ты!»
«Ты — придурок!»
— Кушайте, — сказала им мать.
Дети подцепили по ложке каши, половина из них донесли их до своих ртов, половина зависли с ними на полпути, с интересом вслушиваясь в высокоинтеллектуальный диалог ярких непонятных персонажей, и не успевая вниманием за сменяющимися декорациями мультфильма.
Милка смотрела исподлобья.
— Милка, сейчас все пойдут ждать автобуса.
Один из мальчиков лет восьми, пока его брат смотрел в телеэкран, накидал тому несколько ложек каши из своей тарелки. Это увидела Милка и тут же рассказала матери.
— Как вы достали, — прошипела женщина, — ну-ка быстро все поели, почистили зубы, оделись и марш ждать автобус!
Когда она начинала так шипеть, это означало, что окрики и одёргивания закончились, дальше будут шлепки по спине, голове и по всему остальному, что попадёт ей под руку. Это уже могло означать повышение шума на кухне в два раза, что приведёт к тому, что явится отец. Тот ещё хмурее и злее — не всегда, но если его вывести, вообще неприятно становится.
Все стали кушать, даже Милка.
Двухлетний малыш стал тыкать морковкой в близсидящих, а мать с остервенением отбивать мясо. Через десять минут все дети поели и ушли чистить зубы, а женщина снова, и быстро, переключила телевизор на новости. Через пятнадцать минут у неё зазвонил телефон. Женщина кое-как вытерла полотенцем одну руку и, отвечая на звонок, спешно пошла в комнату, где сидели, уже одетые в школьную форму дети.
«Ало? Да. Уже подъезжаете? Сейчас выходим».
— Через пять минут — автобус, собирайтесь, — бросила она детям и стала сопровождать их к выходу.
Все спустились в прихожую, мать отворила детям дверь, выпустила их наружу, и стала смотреть, как они отходят от дому к проезжей части. Через две минуты подъехал школьный автобус, она проконтролировала, что те в него благополучно погрузились, и вернулась на кухню.
Ещё через пятнадцать минут показался глава семейства, сел за чашку, дожидающегося его кофе, и закурил, уставившись в телевизор. Всё происходило молча. Диктор по новостям вещал:
«Бывший узник, а ныне смотритель одного из кинотеатров, отбывший наказание за совершение действий сексуального характера в отношении девятилетнего человека, вытащил счастливый билет. Сегодня Агентство по надзору за лотереями, констатируя, что закон не запрещает такой категории граждан участвовать и получать выигрыши в лотереях, выдало на руки господину Трубе 3 миллиона 458 тысяч 353 евро. 1 из 2-ух купленных им билетов оказался маленьким кусочком бумажки, изменившим его жизнь. Господин Труба заявил, что на заработанные деньги он планирует восстановить практику спальных кинотеатров, где посетители смогут смотреть фильм, лёжа в удобных кроватях».
Глава семейства взял телефон и записал цифры из бегущей внизу экрана, дублирующей новость, строки.
Через десять минут ко второй, ожидающей своего потребителя чашке кофе, подсел и закурил подросток семнадцати лет. Но, не зная его возраста, никто никогда не дал бы ему меньше двадцати восьми. Приставленный помощником к сутенёру с двенадцати лет, приобщившийся к спиртному, наркотикам и сигаретам с тринадцати, начавший вести беспорядочную половую жизнь с четырнадцати, где его партнёрами и партнёршами выступали, как правило, отставные проституты и проститутки, к семнадцати годам этот подросток представлял собой сосредоточение падения нравов нашей Европы. А внешне просто парень, вернее — мужик. Таких, как может показаться, кругом десятки и сотни. Точно одно: ничего хорошего нельзя сказать о парне, который двадцать четыре часа в сутки проводит в одной и той же одежде. Его зовут Манай. Кто бы, когда бы и где бы с ним не встречался, всегда Манай выглядел одинаково: засаленные, не знающие, что такое стирка, джинсы, «майка-алкоголичка», которая когда-то была белая, а теперь серая и растянутая, почти полностью оголяющая волосатую грудь. Поверх этой майки, вторая, то ли зелёная, толи синяя, с длинными рукавами и с растянутым почти до плеч воротом. Металлическая цепочка с кулоном в виде половины черепа и большой католический серебряный крест на чёрном шнурке. Единственное из утреннего моциона, что он проделывал ежедневно над своей внешностью, это натирание массажным маслом торчащей из вороха вонючих маек видимой части волосатой груди, а также областей шеи и лица, и зализывание назад своих чёрных волос промасленными руками.
Такой он и появился на кухне, держа руки в карманах джинсов, и, не стесняясь окружающих, вытирая их там от масла об ткань. На его появление никто не обратил внимания, как и он сам ни на кого и ни на что, кроме своей чашки кофе, к которой жадно и устремился. После того, как он затянулся сигаретой и сделал глоток кофе, к нему, продолжая смотреть в телевизор, обратился «отец»:
— Только что себя рекламировал клиент, вот телефон, — сказал мужчина и, включив телефон и найдя сделанную несколько минут назад в нём запись, передал его Манаю.
— Миллионер, — добавил «отец», с каменным лицом продолжая смотреть «новости».
Манай записал телефон.
— А что, эти свалили уже? — спросил он женщину.
— Ни эти, а эта, ты наверно хотел спросить? — ответила ты.
— Чё за хрень?
— Ни чё! Когда ты последний раз смотрелся у доктора? Ты когда-нибудь так испортишь нам кого-нибудь из них! Задолбал!
— Ты чё? Охренела? — стал повышать голос Манай.
— Хватит орать, — взревел «отец», — ребёнок рядом.
— А какого хрена она несёт? — возмутился Манай.
— Я говорю, хватит — ребёнок рядом. Ему нечего слушать вашу ругань и то, о чём вы тут трёте. Не при детях! Когда Господин Ушлый появится?
— Вот он появится, посмотрит на неё, и скажет, что она испорченная, — вставила опять женщина.
— И ты молчи, — сказал ей «муж», и уставился вопросительно на Мамая.
— Послезавтра вечером.
— Скажи ему, что мы слышали по новостям, что для нас повысили выплаты, и мы хотели бы это ощутить.
— Давайте сначала эту скинем, потом поднимем с ним этот вопрос. А то обозлиться, и не захочет у нас покупать.
— Он не захочет, — опять попыталась встрять в разговор женщина, — только потому, что унюхает на ней твою сперму.
— Жена!
— Да она бесится, что я её не подпускаю к ней!
— Вы, оба, заткнитесь! А ты не говори с ней в таком формате!
— А кто она такая мне? Мать? Инвестор?
— Чёрт, да хватит же! Давай нам жрать, а то он не заткнётся, — обратился «муж» к «жене».
— Мне там цианиду не забудь подсыпать, — уже поспокойней и шутливо сказал Манай женщине.
— О, как-нибудь, не беспокойся!
Манай ухмыльнулся.
— Так что там за клиент, — обратился он «отцу».
— Миллионер.
— Это хорошо. О, а вот и Ушастый!
В кухне появился подросток лет двенадцати.
— Не переспал?
— Переспишь тут, когда на весь дом: Мама, мама, мама, мама!
— Ещё один выблюдок! — вставила женщина.
— Слушай, ну хватит, — сказал ей муж.
— А что? Разве я не права? Родился вследствие блуда? Да. Ущербен и уродлив? Да. Постоянно в ссоре с собой и с окружающими? Да. Дурная наследственность на лицо. О чём у него не спросишь, всё только врёт, с намерением и без. Учиться бы его отправил, Манай!
— Я вчера подглядывал, как она мылась, а она это видела, — сказал Ушастый. Внешность которого, действительно, привлекала к себе огромными ушами и лысым черепком. Во всём остальном, даже в манере одеваться, он пытался походить на своего кумира и работодателя — Маная.
— Ну, не придурок? — спросила женщина.
— Я в ней не нуждаюсь, она нуждается во мне.
«Отец» одной рукой прикрыл глаза малышу с морковкой, которой тот ковырялся в ухе, а другой очень сильно дал подзатыльник Ушастому.
— А это правда? — обратился он к жене.
— Я его не видела.
— И долго ты его не видела?
— Ну, минут двадцать пять, пока не кончила, — вставил Ушастый.
— Всё, давайте есть, — сказал «отец».
Женщина стала подавать тарелки с едой.
После завтрака Манай открыл буфет и извлёк бутылку виски.
— Кому плеснуть?
— Давай, — сказал «отец».
— И мне, — сказал Ушастый.
— Так как ты маленький, — сказал Манай, наливая себе и «отцу», и, уже наклоняя бутылку над подставленным Ушастым бокалом, добавил, — то тебе, чтобы только понюхать, — и налил на донышко.
— Книжку, лучше, ему купи, — сказала женщина, унося из кухни ребёнка.
«Отец» с подростками остались на кухне одни. Ещё с час они выпивали виски и курили. Потом все направились на выход, а на улице разошлись кто куда. Через пятнадцать минут вернулся Манай со своим вечным спутником Ушастым.
— Что, опять? — спросила у него женщина.
— Не шуми, мама, — иронично акцентировал он последнее слово, — мне надо удостовериться, что с ней и с ним всё в порядке, потому что послезавтра за ними приедут.
— Знаю я твои проверки! — бросила она и зашлёпала босыми ногами от него.
— Иди пока в свою комнату, — сказал Манай Ушастому.
Дождавшись, когда пятки Ушастого перестали видеться сквозь дырки перил лестницы, ведущий на второй этаж дома, Манай отправился к двери, которая ведёт в подвальное помещение. Миновав дверь, спустился по трёхметровой лестнице. Здесь он стал открывать ключом другую дверь, которая оказалась толще обычного — звуконепроницаемая. Через метр коридора, ещё одна — такая же. За третьей дверью оказался коридор с несколькими дверьми. Он направился к крайней. Открыл её другим ключом и заглянул аккуратно. В дальнем углу сидела, сжавшись, девочка лет одиннадцати. Убедившись, что ему ничто не угрожает, Манай ступил в помещение и закрыл за собой дверь.
— Привет, сестричка! — сказал он.
Девочка ничего не ответила.
Он прошёл и сел на её кровать. Посидел, смотря на неё некоторое время.
— Иди сюда, и сделай это сразу, — его глаза стали источать ещё больше бешенства, которое и так уже возникло у него, когда он не получил ответное приветствие.
Девочка знала, что может последовать за этим взглядом, послушно поднялась на ноги и подошла к нему.
— Послезавтра кончаться все твои страдания — ты отправляешься в хорошую семью, где ты будешь делать всё, что тебе скажут, в том числе и то, чему ты научилась со мной. Но только за это там с тобой будут хорошо обращаться, и у тебя всё будет, а не как тут. Поняла?
— Да, — тихо ответила девочка.
— Присядь, — указал он рукой на место рядом с собой.
Девочка села.
— Ближе, — скомандовал он.
Она повиновалась.
— Ещё ближе.
Девочка пересела ещё ближе, и их бёдра соприкоснулись.
— Ведь тебе тут не нравится, да? — спросил он.
— Да.
— Ты же хочешь от нас уехать, да?
— Да.
Он положил руку на её голую ногу.
— Ты же не захочешь больше к нам вернуться, да?
— Да.
Он стал смещать свою руку выше по ноге.
— Ты должна знать, что если ты будешь плохо вести себя в этой хорошей семье, — его рука уже была у неё под юбкой, — тебя обратно не вернут, а отправят на утилизацию, как батарейку. Ты знаешь, что делают с батарейками или ты хочешь красивые одежды?
Вопрос породил растерянность у девочки, её растерянность — показную агрессию у Маная. Такую схему он когда-то заучил, и не трудился над её совершенствованием. Теперь его показанная злость служила для него, и для девочки, некоим оправданием его «плохих» действий. Он даже иногда говорил, что теперь он вынужден сделать ей плохо, ведь она сама виновата.
Он провёл с ней пятнадцать, одних из самых пошлых минут своей никчёмной жизни. Пятнадцать минут, которые атомной бомбой разорвались бы у неё в психике, если бы не колоссальный иммунитет, выработанный за одиннадцать лет её маленькой, страшной жизни. Без намёка на понимание этого, существо в виде Маная спокойно проворачивало ключ в замке темницы девочки, запирая её, потом тоже самое это существо проделало с другими двумя дверьми, которые вывели его в прихожую часть дома. Здесь он кликнул Ушастого, дождался, когда тот спустился, и вместе с ним скрылся опять в том направление, в котором они удалялись уже некоторое время назад, когда расходились с «отцом».
Женщина осталась в доме с маленьким ребёнком. Она усадила его в гостиной на ковёр, вывалила перед ним ящик с игрушками и занялась хозяйством: уборка, стирка.
Через пару часов у неё зазвонил телефон.
«Здравствуйте, — заговорила с ней женщина, — вас беспокоят из Ювенальной юстиции. Департамент по надзору за Благополучными семьями. Неделю назад от вас было получено сообщение об исчезновении у вас двоих детей. Вы же заявили в полицию?»
«Да, конечно. Полицейские были у нас, мы давали показания. Если правильно владею терминами — идёт следствие. И мы всё сделали правильно, и скорей всего успех операции очевиден. У нас работают профессиональные полицейские. Я даже слышала, что скорей всего послезавтра уже будут результаты».
«Не скажу, что знание этого делает меня сколько-нибудь счастливой, но я желаю вам удачи, а что касается моего обращения, то ситуация следующая. На данный момент — не знаю, известно ли вам — но у нас наблюдается дефицит с Благополучными семьями — не хватает квалифицированных кадров. У вас в анкете написано, что вы рассматриваете возможность оперативного реагирования в случае таких проблем. Нам необходимо на неопределённое время приютить двух деток. Примите, пожалуйста, этих детей: или до окончания вашего следствия, или больше, если у вас будет возможность. Наше министерство очень высоко ценит такие семьи, как ваши. Как думаете — справитесь?»
«По бумагам?»
«Нет-нет, я же вам говорю — временно. Ну, может бумаги потребуется оформить после окончания вашего следствия, а пока — так».
«Я думаю — мы справимся. Вы сами нам их привезёте или нам заехать?»
«Будет хорошо, если от вас кто-то приедет. У вас есть кому?»
«Да, есть. Я могу уже сейчас позвонить. В какое время можно подъехать?»
«Начиная со вчера».
«Хорошо, тогда я звоню».
«Хорошо. До свидания».
«До свидания».
Женщина сразу стала звонить.
«Манай, мне только что звонили из департамента — у них там двое детей для нас. Сказали, что можешь заезжать в любое время».
«Я сейчас встречаюсь кое с кем, и чуть позже съезжу, но думаю, вернёмся часам к пяти только — дел много».
«Делай, как знаешь. Всё».
«И тебе пока».
Женщина прошла на кухню и стала готовить обед. Потом поела и накормила своего ребёнка. Помыла посуду, подхватила малышку, и отправилась с ней в спальню, чтобы уложить девочку спать. Посидела рядом с засыпающей, попела ей пару песен. Сказав, что она тут и никуда не уходит, оставив дверь открытой, женщина спустилась в гостиную и включила телевизор. Ребёнок не заявлял о себе какое-то время сколько-нибудь беспокоящими звуками, и женщина, тихо просидев на диване перед телевизором, поднялась, чтобы посмотреть — заснул ли тот. Ребёнок лежал ещё с открытыми глазами. Она проверила через некоторое время опять, и когда убедилась, что малышка спит, подошла к входной двери. Проверив, что дверь заперта, она направилась к витрине в углу возле двери, которая ведёт в подвал. Достала оттуда ключи, и проделала тот же путь, что и Манай, открывая одну за другой дверью, спускаясь в подвал. Только последней женщина открыла дверь не крайнюю, а среднюю. Там по середине комнаты стоял мальчик двенадцати лет.
Сделав хмурое лицо, она спросила:
— Ну, ты всё понял? Больше не будешь так себя вести?
— Да, мама, я всё понял, — ответил тот.
Женщина шагнула в комнату, закрыла за собой дверь на ключ и сжала связку ключей в дрожащей руке. Повернулась к мальчику лицом.
— Пойми, мы вынуждены были тебя наказать, — говорила она, приближаясь к нему. — Я догадываюсь, что ты не виноват, — продолжала она, переходя на сладкий тон, и останавливаясь напротив него в полуметре, — но теперь я всё утрясла, как и обещала. Теперь у тебя нет причины злиться на меня. Ты не будешь злиться? Послезавтра за тобой приедут, я договорилась. Я договорилась, чтобы тебя забрали к себе друзья, чтобы тебя больше никто не терроризировал тут, особенно этот, — женщина махнула головой себе за спину.
Какое-то время она молчаливо рассматривала потупившего взгляд, молчащего подростка.
— Ну, чего ты молчишь? Ты же не злишься больше на меня? Нет? Знаешь, мне почему-то кажется, что так и есть. Подойди и поцелуй свою маму… Вот молодец. Поцелуй ещё… Ещё… Поцелуй ниже… Ещё ниже… Посмотри, у меня на ноге там ничего нет, а то чешется.
Женщина пробыла с мальчиком полчаса.
— И помни, — сказала она, когда всё закончилось, — если ты хотя бы кому-то, хотя бы полслова — тебя ждут бараки в психдиспансере. Тебя там крысы будут жрать несколько ночей подряд, отъедая от тебя куски за кусками. Ты сможешь наблюдать кости своих обглоданных рук и ног. А когда тебя не станет, я поеду к твоей семье. А дальше тебе известно…
Она захлопнула дверь и закрыла её на ключ. Вспотевшими руками отворила ту дверь, в которую недавно входил Манай, и заглянула внутрь. Встретилась взглядом с девочкой, посмотрела ей пристально в глаза три секунды и, не входя, также остервенело захлопнула и эту дверь. Потом поднялась наверх.
Как только она оказалась в прихожей своего дома, у неё зазвонил телефон.
«Ну что, — услышала она противный голос Маная, — проверила, как там дети?»
Женщина инстинктивно огляделась по углам помещения, ища камеры, зная, что той нигде быть не может.
«У тебя что, камеры тут установлены?»
«Ага, у тебя под юбкой!»
«Придурок!»
«Ты посмотрела?»
«Да, всё нормально».
«Покормила их?»
«Кормлю».
Говоря так, женщина открывала холодильник и швыряла по очереди сначала в один, потом в другой, из трёх настенных люков, по свёртку доставаемого из холодильника и по пластмассовой бутылке воды.
«Еда не просрочена?»
«Слушай, уймись а, Манай».
«Ладно, ладно, шучу. Жди сегодня пополнение вечером».
Оба отключили связь.
Женщина прошла к буфету, налила себе какое-то спиртное и закурила. В доме стояла тишина. Она подумала, что через три часа привезут ещё двоих детей. А денег «они» на их содержание не выделяют, как говорят об этом по телевизору. Манай часть выручки отдаёт её мужу, а тот пускает её на казино и на свои долбаные сходки. Вон, ведь, и дома можно получить то, что надо, и никаких денег для этого не требуется — просто мозги надо иметь. Будешь тут доброй. А может проблема во мне? Может, это я его не достаточно напрягаю? Ну, а на что его направить? Что нам надо ещё? Хрен знает!
Решила долить себе в бокал.
Потом прошла в гостиную, легла на диван и закрыла глаза. Проспала полчаса, и была разбужена пришедшими из школы детьми. Тут же заснула и через час проснулась от зова младшей проснувшейся. Приподнялась на диване, и сморщилась от боли, ухватившись за затылок. Стала его интенсивно растирать.
Сходила к ребёнку, достала дочку из кроватки и отнесла её на кухню; крикнула остальных детей, которые, как мышки сидели у себя в комнате, пока «мама» спала, и все вместе пополдничали. Поев, дети ушли к себе в комнату делать уроки.
Через двадцать минут пришёл «отец». Прошёл на кухню, налил себе виски, включил телевизор. Стал ждать, когда «жена» отнесла ребёнка в гостиную, вернулась на кухню и поставила перед ним ужин.
Через полчаса прихожая наполнилась голосами, и все перекричал Манаевский:
— Принимайте гостей! И не просто гостей — новых членов семьи!
Из комнат появились дети, и с воплями «я — первый, я — первый!», толкаясь, и чиня друг другу другие препятствия, устремились в прихожую. Туда же подтянулся «отец» с «матерью».
— Ну, родители, извольте познакомиться.
Женщина обратилась к мужу:
— Я тебе просто не успела сказать.
— Утаила, утаила, — злорадствовал Манай.
Учтя обстоятельства, женщина не вступила в перепалку со своим «любимцем» (а может ещё и потому, что рядом стоял Ушастый, а тому только дай повод — как ввернёт слово, так ввернёт, причём бьёт по больному, по гниющему, зараза).
— Ну, морковки, — нежно обратился Манай к двум вновь прибывшим, — знакомьтесь: это ваша мама, это — папа, с детьми сами потом познакомитесь — они вам всё покажут и расскажут. Завтра в школу, а сейчас «бомбёжки»!
Дети, которые по расчётам Маная должны будут «потом всё показать и рассказать», с криками «ура!» бросились к большущему аквариуму в гостиной, где плавало штук сорок рыб сантиметров по пять. Двух других детей, новеньких, Манай взял за руки и подвёл туда же.
Первые уже полезли в аквариум доставать со дна камни, а последние стояли бледные и в ободранной одежде, дико наблюдая за непривычным их глазам весельем таких же, как и они сами, детей.
— А новенькие с чем будут? — спросил один из детей, доставая гальку.
— А вот с чем! — Манай протянул руку в сторону Ушастого, тот вложил ему в неё пакет.
Из пакета извлекли две коробки, в которых оказались два новых игрушечных кораблика-баржи, которые могли управляться на воде с помощью пульта дистанционного управления, на котором была кнопка, открывающая у корабля задний борт. Их вручили «новеньким», и быстренько объяснили суть игры «бомбёжки», которая заключалась в том, что, управляя своим корабликом-баржой, нагруженным мелким камешком, с помощью пульта дистанционного управления надо было подвести его над одной из рыб так, чтобы с открытого борта камешек вывалился аккурат на рыбку или тритончика, или на одного из раков, или на какую-нибудь улитку. По рыбке, конечно, сложнее. По рыбке вообще не попадёшь, но — интересно. Такая игра не могла не захватить внимание детей. Все быстро перезнакомились, и два часа пролетели, как три минуты.
В девять детей отправили чистить зубы, умываться и готовиться ко сну. Когда дети улеглись по кроватям, взрослые собрались на кухне. Манаев «хвост» — Ушастый — присутствовал тут же, и смотрел, как опустошили две бутылки виски. Муж с женой отправились в свою спальню, Ушасый к себе, а Манай спустился в подвал, где провёл около часа.
Следующий день для этой семьи не сильно отличился от предыдущего, разве что новым членам семьи устроили после школы тщательнейший инструктаж, как им предстоит жить в этом доме. «Отец» съездил с новыми детьми в учреждение Ювенальной юстиции, где провели процедуру регистрации детей за семьёй Ночка. Оттуда, получив чеки на одежду для детей, поехал с ними в торговый центр. По дороге умудрился кому-то «впихнуть» половину этих чеков и, прикупив детям домашней и школьной одежды, на вырученные от продажи чеков деньги купил пятнадцать бутылок виски и восемь блоков сигарет.
В пять вечера почти все уже были дома. Через какое-то время объявился Манай, которому дети оказались рады больше всего, и тот стал с ними играть.
«Мать» стряпала на кухне, «отец» «накачивался» виски, сидя в гостиной на диване и щёлкая пультом по каналам телевизора. Здесь же, на полу, Манай, Ушастый и все остальные дети играли в «клад» — Ушастый раскидал под здоровенным ковром монеты, а дети, сделанным Манаем тут же из подручных средств металлоискателем, искали их.
Все в гостиной слышали стук в дверь, но никто из взрослых не выказал ни минимума реакции на него, прибывая в полной уверенности, что это не его дело, а их — остальных. Никто из находящихся в гостиной не посмотрел, но слышали, как «мать» с кухни прошла к входной двери. Может, через определённое время и стало казаться странным, что из прихожей так и не следуют, удовлетворяющих любопытство и объясняющих всё звуков, может это и заставило, и Маная, и «отца» прислушаться, что же там происходит, — и они переглянулись, — и может, кто-то из них уже и готов был подорвать свои задницы по направлению к двери, но тут раздался голос женщины: «Манай!».