С утра мы смогли понаблюдать за утренним моционом этой семьи воочию, а не через камеры, как мы это делали до этого у себя. Поэтому я смог раньше описать быт одной из Благополучных семей. И может это вообще не повторяет картины, которую можно было бы наблюдать в других семьях этой категории, но зато полностью отражает то, что про них даже не мыслилось.

После завтрака напарник отправился следить за Манаем с Ушастым, а я — за отцом семейства.

Когда мужчина, за которым предстояло отправиться мне, покинул дом, я подловил его, и устроил так, чтобы он меня не замечал. Поэтому там, где я мог просто быть рядом с ним, я был. Все его телефонные разговоры, все места, где он побывал, всё, что он делал, перемещаясь от одних людей к другим по всему городу, всё это было зафиксировано и передано в нашу организацию.

Официально мой «подопечный» числился прорабом в строительной фирме, а по факту являлся курьером между этой фирмой, которая на самом деле была рекомендательным органом для сиротских судов, и этими самыми сиротскими судами, занимающимися делами детей: от похищений, плохого содержания их в семьях родных родителей, до совершённых в отношении их административных и уголовных преступлений; дела об изнасиловании детей тоже рассматривались тут, сиротскими судами. Мой «подопечный» носил бумажки от этой «строительной фирмы» по сиротским судам всего нашего города, в которых указывалось, какое наказание должны выносить суды по тем или иным случаям, из которых можно было извлечь пользу для системы, если «правильно» всё повести.

Я шкурой почувствовал, когда он входил в офис своей фирмы, что здесь могут заниматься всем чем угодно, но только ни одним из официально зарегистрированных направлений предпринимательской деятельности в наших Штатах. Отделка здания не бросалась в глаза, но замеченные через окна, отделанные декором стены говорили о гиперприбыли фирмы, что не могло соответствовать пропагандируемым европейским ценностям.

Когда он вышел из здания, я последовал, как того требовалось, за ним. Он зашёл в ресторан, я сел рядом. Он заказал обед: первое, второе, салат и пиво. Официантка обернулась ко мне. Я, заранее убедившись в отсутствии видеонаблюдения в ресторане, отрезал:

— Мне тоже самое, счёт оплатит он, — и кивнул в его сторону.

Тот какое-то время в смятении смотрел на неё — не каждый день увидишь сумасшедшую официантку, говорящую с воображаемым клиентом.

Я постарался не разводить кашу в разговоре, поэтому она быстро записала мой лаконичный заказ и удалилась. Пару манипуляций и мужчине было внушено забросить воспоминания сумасбродных действий официантки в дальние уголки памяти, из которых они явятся ему ровно через тысячу пятьсот пятьдесят пять дней, пять часов, пять минут и пять секунд (я подумал, что можно так пошутить; к тому времени или он будет в тюрьме, или всё это сейчас не имеет значения).

За обедом я заставил рассказать его всё, что сейчас произошло в «строительной» фирме. Он передал мне бумажки, которые он получил там, и которые ему следовало разнести по судам. Я просмотрел каждую, чтобы всё, что в них содержалось, стало достоянием наших пишущих серверов.

— Нравится тебе то, чем ты занимаешься? — спросил я, чавкая в удовольствии от вкусной и нормальной пищи, и наслаждаясь своим господствующим положением.

— Да, — ответил тот, жуя со стеклянным взглядом.

Я нагло всмотрелся в глаза, доведённого моими усилиями до состояния получеловека, существа. Даже сквозь неподвижные зрачки, но мне хотелось заглянуть в душу этому человеку. Неужели ни йоты раскаяния? Неужели передо мной разумное существо с напрочь отсутствием совести? Неужели липким холодком страха никогда не подёргивается чёрная гладь внутреннего мира этого монстра, что за всё содеянное вдруг придётся ответить, и, конечно, жесточайшим образом?

— Ты же козёл, ты это понимаешь? — негодовал я, кипя ненавистью и призрением.

— Я козёл.

— Да-да, ты козёл и ешь ты сейчас червивую капусту. Видишь червяков?

— Да.

— Ты — мартышка. Подковырни червячка на вилку и съешь. Он очень вкусный. Вкусный?

— Да.

— Ты — опять человек. Сколько раз ты посещал этот ресторан?

— Тридцать восемь.

— Когда я уйду, ты забудешь всё, о чём мы говорили и что делали. Как ты сегодня принимал пищу тут, ты заместишь воспоминанием, как ты это делал в одиночестве тут в последний раз.

Быстро и смачно доев свой обед, я покинул ресторан, и расположился поодаль, чтобы не упускать из виду дверь.

Что там происходило, можно только догадываться. Он вылетел оттуда бешенный и красный от возмущения, и пыхтел, заполняя своим остервенелым дыханием пятиметровое пространство вокруг себя, словно бык. Интересно, как работникам ресторана удалось доказать ему, что он сидел с кем-то, что заказал два обеда? Что бы там рискованного для нашей операции не произошло, меня это волновало немного, потому что я принял за страховочное, что во всяком месте я могу появиться только один раз, а если я, побывав где-то, буду вынужден вернуться туда опять, значит, я что-то не доделал или что-то пошло не так, а это недопустимо с точки зрения успешного завершения нашей операции, по крайней мере на первой её стадии. Зато меня это небольшое приключение немало развеселило, на что и был мой расчёт.

Когда было можно, я появлялся рядом с «отцом», снимал запрет видеть меня и вытаскивал из него всю информацию, которую он получал там-то и там-то. Все документы, звонки, сообщения и прочее не прошло в этот день мимо меня.

Я узнал о приличном количестве учреждений, которые под пристойными вывесками занимались отнюдь непристойными делами. Если «строительная» фирма моего наблюдаемого занималась рекомендациями сиротским судам решений по рассматриваемым теми делам детей, то кафе, где он подрабатывал охранником, делая вид, что сопровождает открытие и закрытие его, занималось аналитико-статистической деятельностью. А субъектом и объектом статистики и анализа у них являлись биологические родители с их реакцией на провокации, которые осуществляла вообще другая организация — охранная фирма, между прочим, в которой мой наблюдаемый был официально оформлен, как охранник. Сотрудники этой охранной фирмы время от времени по отработанной системе совершали в отношении тех или иных родителей и их детей некоторые определённые действия. Начиналось обычно с малого: скажем, с указания «посторонним человеком» родителям на неопрятный вид дитя. Такой из себя добродушный старичок, например, совался, проходя мимо песочницы, к какому-нибудь ребёнку, указывая на грязные его колени. Налетающая тут же мать или отец получали от него, со всеми полагающимися такому случаю извинениями, вежливое уведомление этого «старичка-одуванчика», что ребёнок испачкал коленки, чем и привлёк его внимание, и он хотел подсказать ему, что можно почиститься, и не быть неряшкой.

Реакция родителей показывала, можно ли в следующий раз появиться рядом с ними какой-нибудь пожилой бабульке или солидной даме, которые тут же найдут повод, чтобы публично укорить родителей в недосмотре. Если и тут родители вели себя смирно, запускался механизм пожёстче. Суть таких операций сводилась к тому, чтобы выявлять степень привязанности и способности к защите у таких родителей своих детей. Слабых и податливых продолжали обижать, пока не убеждались, что ребёнка можно или похитить, или отобрать юридически.

— Подожди, — спросил я его, — бывают же случаи, когда встречаются родители, с которыми лучше так не поступать? Скажем, и в семье порядок, и родители не промах — могут и по роже съездить. А всё равно отбирают детей.

— Значит, чем-то привлёк внимание сам ребёнок, — такой был ответ.

Информации, которой мне удалось собрать за день, хватило бы, чтобы осудить на десяток тысяч лет сотни человек. И это только от меня одного. А ещё таких же девяносто девять солдат сегодня орудовали по всем нашим Штатам.

Сержант, увязавшись за Манаем, исследовал криминальные элементы. Манай крутился с людьми, которые занимались хищением и продажей детей. Большая часть их действовала в тесной связи и по указанию таких, как «моя» охранная фирма, но в случае чего механизм отмежевания отработан был как часики. И бандиты знали свою участь, а потому старались страховаться собственными усилиями. Украсть и привезти ребёнка к заказчику в обход всей педофилической системы, причём на полное растерзание, без отчёта и возврата — дорогого стоило. Поэтому эти люди не боялись залётов в полицию — на завтра человек, который тебя поймал за руку и привёл в правоохранительные органы, просто исчезал.

Вечером мы снова сидели с напарником на ступеньках лестницы, ведущей в наши спальни. «Мать» семейства сварила нам кофе. К кофе, по-нашему, полагалось по глотку «манаевских» виски — я налил себе и Сержанту.

— Я завтра хочу отправиться в какой-нибудь диспансер, — сказал я напарнику.

— Они собираются везти нас в зоопарк, — ответил Сержант.

— Вот Манай и не поедет, а повезёт меня в диспансер.

— Он же это и придумал.

— Знаю, знаю. Но мне кажется, такая поездка нам ничего не даст, поэтому я его собью с этой мысли.

— А мне кажется, мы могли бы много извлечь из этой поездки — всё-таки публичное поведение Благополучной семьи.

— Согласен. Поэтому разделимся, чтобы ничего не упустить, надо всё-таки сгонять и туда, и туда. По всему, мы не доберёмся до диспансера, исходя из наших планов, а насколько я помню, ни один диспансер, ни для кого «заходом» не сделали.

— Это — так.

— Так ты согласен?

— Разве я сторож своему напарнику? — улыбнулся Сержант.

— Мы оба понимаем, что это не так, равно как и то, что вдвоём от нас в одном месте куда больше толка. Но, думаю, ты завтра справишься там без меня.

— Что ты задумал?

Его вопрос остался без ответа, и потом я на него не ответил, и не ответил бы я ему на него вплоть до завтрашнего дня, до самого момента посещения этого диспансера, потому что сам на тот момент ещё не знал, зачем я туда навострился. Но именно сейчас я не успел ему ответить, потому что наш диалог прервал гонг в дверь. Мы помнили, что во сколько-то должен был явиться вчера звонивший, и вот — это был он.

Всех детей попросили подняться к себе, мы тоже ретировались.

Стоя, скрытые застенком от взглядов, находящихся в прихожей, мы прислушивались, когда гостя впустят в дом, и что там начнёт происходить. Когда у входной двери раздался посторонний голос, мы стали тихонько спускаться, чтобы глазами взглянуть на посетителя, а соответствующее видео было зафиксировано, как доказательство. Я держался внутренней стены, где на половине лестницы снизу перила заканчивались комнатным проёмом, а Сержант обогнул меня, и стал осторожно ступать по ступеням, держась внешней стены, тянущейся до самого конца лестницы. Я вдруг почувствовал взгляд. Стена, которой придерживался Сержант, частично было декорирована зеркальными кусочками. Ведомый инстинктом, я резко уставился в один из этих кусочков, в котором и обнаружил взгляд этого человека, который только что вошёл в дом. Или чрезмерная подозрительность сделала его таким наблюдательным, и он боковым зрением уловил движение в тех же кусочках зеркала, или мы произвели шум, или Сержант не рассчитал и засветился ногами. Я схватил его за руку и стал тянуть назад, заставляя делать его обратные шаги. Когда он оказался рядом со мной, я указал на нашу дверь. Он быстро всё понял и исчез за ней. Передо мной уже стоял «отец». Доли секунды моего раздумья, и я выдал, внушая:

— Я обосрался.

Сказанное с внушением послужило для сознания «отца» командой, и я знал, что сейчас он видит соответствующую картину.

— Жена, — крикнул он, — иди, тут один из близнецов обделался!

Она возникла через десять секунд, схватила меня за руку и повела в ванную. Когда она открыла дверь в ванную, я сказал, опять же внушающее:

— Жди меня тут.

А сам, уже избегая и отражений в декоре, и стараясь действовать бесшумно, подполз к лестнице на животе, и приготовился свесить голову, чтобы зафиксировать гостя, посещающего Благополучную семью, своими глазами-видеопередатчиками. Я стал слушать их разговор, чтобы по звуку определить направление их взглядов, а встроенный в меня микрофон записывал их беседу. Когда я понял, что все смотрят друг на друга и никто в мою сторону, я посмотрел сквозь перила лестницы. Этого было достаточно. Профиль нашего замечательного Министра спорта, берущего аудиенцию у педофилов и торговцев детьми, — которых тем поставляет Манай, да и сам таковым являлся, — будет отличным подспорьем, когда ему придётся давать показания относительно того бассейна; или не придётся, потому что не доживёт, или потому, что наша операция не даст того результата, который мы рассчитали.

— Присядьте, я сейчас к вам её приведу, — это говорил Манай.

А через несколько секунд он показался, направляющийся по лестнице в свою комнату, потому что (чёрт!) сработала внушённая ему команда уходить в совою комнату спать, как только он дотронется до ручки двери. Я дал дойти ему до его берлоги, затолкнул его в неё, а потом приказал спуститься, и сделать, что он хотел, сообщив там всем, что он ходил в комнату за ключами.

Через минуту Манай уже возился с замком в подвал, а ещё через минуту послышался его голос:

— Смотри, этот дядя завтра станет твой покровитель, и ты должна будешь делать всё, что он скажет, и как он скажет. Как я тебя учил. Ты поняла?

— Да, — ответила девочка тихим голосом.

— Ты помнишь, что будет, если ты ослушаешься?

— Да, — и опять убийственно тихо и раболепно.

У меня мурашки по мозгу побежали.

— Девочка, ты не должна меня бояться, — заговорил министр, — смотри, я привёз тебе подарок: платье и куклу; а вот — возьми шоколадку.

— Спасибо, покровитель.

Я захотел остановить эту сцену самым жутчайшим образом, и снестись вниз, чтобы вырвать из их голов черепа, а всё остальное оставить. О, какое бы доброе дело я сделал! Мне на плечё легла рука. Я даже не оглянулся, я знал, что это Сержант, потому что услышал, как он стал выходить из своего убежища, как прошёл в ванную — женщине нечего там было делать долго. Его, бесспорно, обуревали те же эмоции.

— Завтра, — услышал я его тихое слово.

Я закивал головой.

— Подойди сюда, девочка, — сказал министр.

И через мгновение:

— Смотри, какая ты красивая, только худенькая. Но у меня ты будешь каждый день кушать конфетки. Ты любишь конфетки? Покажи мне свой животик. Ладно, порядок, — последнее предложение, видимо, относилась не к ней.

Опять послышался звук открываемой в подвал двери — Манай увёл девочку.

Мимо прошла, не заметив нас, женщина, которой Сержант дал установку провести в ванной столько времени, сколько необходимо, чтобы подмыть ребёнка. Спустившись вниз, она пояснила своё отсутствие:

— Ребёнок обделался.

— Манай, вот деньги — десять тысяч. Через три недели подготовь следующую. У меня куча работы и много стресса.

И тут он засмеялся. Гиена кричит приятней.

— Дайте мне выпить, — попросил он.

— Есть виски, — ответил Манай.

— Пойдёт, — умиротворился тот.

Мы с Сержантом переглянулись — если Манай сейчас пойдёт и не досчитается своих бокалов, будет небольшая заминка и суматоха. Но пошла женщина. Видимо ей не показалось это сколько-нибудь подозрительным, потому что через какое-то время можно было слышать звуки ударяющихся кусочков льда о стенки бокала.

Наверно его ну очень мучила жажда, потому что уже через несколько секунд тишины раздалось его довольное фырканье и благодарность.

— Ну, мне пора. Давай, Манай, завтра в это же время её подвози. Если что-то изменится, я тебя предупрежу.

— Хорошо, господин министр, и внимательней на дороге, чтобы мне не пришлось передавать девочку вашим наследникам.

— Ты своей смертью не умрёшь.

Мы с Сержантом снова переглянулись, но уже с дьявольскими улыбками, и со значением закивали головами. Молодец министр — навёл порядок у меня в голове, а то я всё никак не мог додуматься, какого мазка не хватает до полного завершения картины этого неприятного человека. А вот теперь всё стало на свои места.

— Вам не стоит о том волноваться. Лучше почаще уделяйте внимание своей самообороне, потому что относительно вашей участи судьба располагает примерно такими же планами.

— О, Манай, ты нарвёшься.

— Ладно, давайте не будем сориться, — вмешался «отец», дипломатично похлопывая направившегося, но остановившегося у выхода, стреляющего в Маная налитыми кровью глазами Министра по спине.

Министр, попытавшись сохранить полное намерений выражение лица, строго глянул на хлопающего по спине, чем того нисколько не смутил, взялся за дверную ручку, ещё раз метнул ненавистный взгляд на ухмыляющегося Маная, и вышел вон.

Все трое «взрослых» прошли в зал, и на Маная обрушился шквал проклятий. Он был из тех людей, которым такое нравилось.

Мы спустились на свои ступеньки и продолжили разговор. Мимо нас пронеслись дети дома.

— Пока я не думал про диспансер в таком формате: что мне там надо сделать, и что я сделаю. Для начала необходимо посмотреть, что собой представляет это заведение вообще. Вроде организация не останавливает, значит можно съездить. Манай девочку собирается завтра вечером отвезти? Давай тогда ты днём с этими в зоопарк, а вечером на подстраховке с Манаем посидишь. Если что, будем на связи, и ты будешь у него узнавать, что мне говорить и делать перед министром. Разыграем, будто я новенький курьер от него.

— Мне в своих целях надо бы день с Манаем побыть. Хочу узнать все его дороги.

— Ну, спешить нам некуда — у нас месяцы ещё впереди. Послезавтра он твой, едёт?

— Договорились.

А я тогда послезавтра ещё раз побываю в этой строительной фирме, но уже пройдусь по всему зданию, и всё что у них имеется, передам в организацию.

— Договорились.

— Что ж? Отлично.

Мы проговорили ещё с час, дождались, когда все улеглись, и уже собирались сами идти отдыхать, когда наше внимание захватил показавшийся из кухни Манай. Мы затихли, уставившись на него (мне стало интересно увидеть, как опять сработает у него внушение не спускаться к детям вниз). Он шёл, покачиваясь, видимо на одну сотую состоя из виски. Манай подошёл к двери в подвал, провозившись, достал ключ и стал отпирать дверь. Я нахмурился и взглянул на Сержанта. У того тоже появилось озабоченность на лице.

— Может, он наркотой накачался какой-нибудь и гипноз не достаёт? — тихо предположил напарник.

Я отрицательно завертел головой.

Манай уже собрался надавить на дверную ручку, но, дотронувшись до неё, отдёрнул руку, развернулся, и засеменил к лестнице, и теперь, скорей всего, его путь лежал в свою комнату, как ему и было внушено.

Я улыбнулся.

— Помнишь, какое мы ему сделали внушение? Развернуться и уходить в свою комнату, как только он дотронется до ручки двери. Он сначала открыл дверь, а до ручки дотронулся потом, и тут же последовало действие внушения. А теперь он ещё и дверь не закрыл. Будем закрывать?

— Ай, развлечёмся завтра переполохом, — ответил Сержант.

Путь Маная пролегал по лестницы, на ступенях по середине которой сидели мы. Он начал подниматься по ней, смотря себе под ноги, но через несколько ступеней встретился с нами взглядом.

Я поднял сжатую в кулак кисть на уровень своей головы, оттопырил указательный палец и мизинец и, направляя на Маная эти «рога», прогудел: «Ууууу». Манай тупо смотрел на меня.

— Чё, — говорю, — накувыркался?

Манай с сожалением закивал головой.

— Ладно, — говорю, и соорудил из рук знак, в результате которого Манай лишился всех внушений, а память воспроизвела события последних двух суток в своём подлинном виде.

Только теперь он не кричал и не дёргался к телефону. Он представлял собой насмерть перепуганного мелкого грызуна в окружении двух удавов.

— Видишь, как оно иногда всё может обернуться? — сказал Сержант.

— А ты отвечай: «Вижу», — произнёс я, увидев, что тот вздумал многозначительно промолчать на вопрос напарника.

— Манай, тебе осталось жить дней пять. Не хочешь подумать, чтобы провести это время как-то с пользой? — спросил Сержант.

— Ребята, — таким Маная не видел ещё никто, — у меня больше миллиона евро есть.

— Классно, — говорю, — тогда сейчас, когда я начну тебе закладывать программу на завтрашний день, ты заодно сообщишь мне, как нам добыть твои деньги.

Я знал, что после этого он предпримет какую-нибудь попытку чего-нибудь. Поэтому сразу за тем, как это произнёс, погрузил его в транс и стал устанавливать программу на завтрашний день. А потом отпустил его, и мы с напарником немного раздвинулись в стороны, чтобы дать ему, несчастному, проследовать между нас, и отправиться к себе в комнату.

Проводив его взглядом до двери, Сержант сказал:

— И нам пора.

Как бы возбуждён я не был предстоящим завтрашним днём, встроенные в нас с Сержантом системы, регулирующие состояние наших организмов, заставили заснуть меня моментально на первые полтора часа моего сна, а потом ещё два раза по часу погружали меня в сон, полностью игнорируя попытки моего сознания размечтаться предстоящими мероприятиями. И хорошо, потому что времени на сон было совсем чуть-чуть, поэтому такой регулируемый был очень кстати, чтобы на завтра чувствовать себя полным сил и быть с хорошим настроением.

В одиннадцать дня Сержант со всем семейством уехал в зоопарк, а я остался с Манаем дома. Тот пояснил всем, что у него срочное дело, и он очень сожалеет, что не сможет поехать туда, куда сам всех организовал.

Как только за всеми закрылась дверь, я внушил Манаю, что являюсь его приемником, и тот сказал:

— Звони в диспансер, скажи, мы будем через полчаса.

И передал мне свой телефон, указав, кому делать звонок, и как представиться.

Я позвонил. Мне ответили, что нас будут ждать.

Сообщил об этом Манаю, и добавил:

— Через две с половиной минуты у чёрного входа.

— Ладно, — ответил тот.

Мы подошли к двери в подвал, и Манай стал её отпирать. Сцена с незакрытой туда дверью уже разыгралась у нас сегодня утром перед глазами. Был спор и много криков, ничего не решили, но было видно, что все подумали на женщину, что это она по ночам туда лазает.

Мы спустились по лестнице.

За открытой второй дверью оказался двенадцатилетний парень. Сколько черноты было в его глазах!

Я грубо оттолкнул Маная так, что тот ударился о стену, и сделал, чтобы он какое-то время ничего не слышал и не видел.

Затем подошёл к мальчику.

— Меня не бойся. С этого момента всё плохое для тебя закончилось. Сейчас я отправлю тебя к хорошим людям, и сегодня, если всё пойдёт как надо, и если живы твои родные, ты всё забудешь, и вернёшься к маме и папе.

Видимо жизнь серьёзно покидала паренька по людям, которым нельзя верить, потому что я не увидел сколько-нибудь возникшего доверия к себе.

— Ты видишь, что я сделал с этим? — я указал пальцем на Маная. — Тебе стоит ещё больше меня бояться или довериться мне. Сейчас мы выйдем с тобой через чёрный вход. Там тебя ждёт машина, на которой ты отправишься, куда я сказал. Ты пойдёшь со мной?

Парень кивнул.

— Правильно. Пошли.

Как только мы оказались в коридоре, он остановился.

— Тут Пенка.

Видимо эмоциональное потрясение от внезапной перспективы избавления от злой участи стало подкашивать его силы, не знаю, но он как-то вяло указывал пальцем на другую запертую дверь, пытался глотать пересохшим ртом, а глаза еле держал открытыми.

— Нас вместе с ней похитили, когда мы шли из школы.

Я подошёл к нему, присел на корточки, и взял его за плечи.

— Тебя сегодня должны были отправить в диспансер. Что это такое и что с вами там делают, я не знаю, но надеюсь, что сегодня узнаю. Ты видишь — ты туда не отправляешься. Пенку сегодня должны отвезти тоже в одно не совсем приличное место, но я тебе гарантирую — этого не произойдёт, как не произошло несчастья с тобой. Слышишь? Я тебе гарантирую. Мы не можем её сейчас с собой забрать, хоть мне бы этого и хотелось. Но я тебе гарантирую — сегодня вечером вы поговорите с ней.

Парень опустил руку.

— Пошли, — сказал я, — и постарайся больше ничего не бояться. Теперь всё будет хорошо.

Мы выскочили на улицу. За домом стояла наша машина, в которой сидел «статист».

— Приветствую.

— Привет.

Я протянул парню руку. Тот поднял свою.

— Сегодня вечером набери Пенке, часов в десять.

— Хорошо, — он уже как преданная дворняжка смотрел на меня снизу вверх.

Чёрт, это был чей-то сын.

Мне захотелось обнять его тепло-тепло, как это сделал бы сейчас его отец.

— Как вас зовут? — спросил он.

Я перевёл взгляд на «статиста», потом опять посмотрел на мальчика.

— Солдат.

До мальчика видимо стал доходить факт начала спасения, и у него в глазах стали собираться слёзы.

— У нас мало времени, парень, — крикнул «статист» из машины. — А у тебя, — это он мне, — около ста пятидесяти детей ждут в диспансере.

— Стоя пятьдесят? — я резко наклонился и заглянул в глаза своему коллеге.

— И это, оказывается, самый маленький из известных диспансеров, блин.

— Транспорт будет? — скорей утверждающе сказал я, чем спросил.

— Три автобуса уже в пятнадцати минутах езды от тебя.

— Давай парень! Давай, — обратился я по очереди то к мальчику, то к «статисту». И побежал в дом.

Манай стоял там, где его оставили.

— Ну что, пошли, — сказал я ему, а потом проделал процедуры вывода из гипноза, и мы отправились в диспансер.

Сто пятьдесят детей! Что они там делают?

Нас встретил доктор — главный доктор, как следовало понимать. И всё-то было при нём: и белый халат, и озабоченные ручки по карманам его; и очёчки, и козлиная бородка. Вот только манеры… Манеры доктора проницательному наблюдателю указывали на полную моральную деградацию.

Манай представил меня, как своего приемника, и какое-то время тот так и думал, пока мы не оказались втроём, недосягаемые для посторонних глаз и ушей.

— Иди в машину, и жди меня в ней, — сказал я Манаю, когда такой случай представился, сопроводив слова нужным знаком, что б тот подчинился.

Манай со стеклянными глазами, выполняющий приказ, привлёк чуть больше внимания доктора, чем тот привык расточать в окружающий его мир. Недоумение и вопрос застыли на лице доктора в виде открытого рта. Я понимающе покачал головой, как будто говоря: «Да-да, сейчас-сейчас». Мы проводили взглядом Маная, и я повернулся лицом к своему новому знакомому.

— Присядем? — я присел, доктор стал медленно оседать в своё кресло. — Вы можете меня не бояться, а если хотите, можете рассказать мне всё.

— Я, я думал, что Манай должен вам рассказать всё, ведь вы будете работать на его месте.

— Нет, вы меня не так поняли, хороший доктор. Я имел в виду, что вы можете рассказать мне всё, что творится в вашем заведении.

— Но это не входит в вашу компетенцию… — доктор силился сообразить, что происходит, но то, что я не представлял для него ничего хорошего, это уже понял.

— Видите ли, организация, в которой я работаю, передала мне, что у вас около ста пятидесяти детей здесь. Зачем они у вас здесь?

— Вы из полиции?

— Не из полиции. Так зачем они вам?

— Я не могу обсуждать с вами такие вопросы.

— А вы не думали, почему вы до сих пор не решаетесь позвать на помощь охрану?

— Мне кажется, я не успею этого сделать.

— А ты догадливый, сукин сын. Ну что, по-хорошему ты отвечать не будешь?

— Простите, нам надо как-то это решить.

— Да всё уже решено. Сейчас я сделаю из тебя овощ, потом перепрограммирую твой мозг, а потом ты мне расскажешь и покажешь здесь всё. И будешь всем представлять меня, как своего приемника, как это только что сделал Манай. А когда я увижу всё, что у тебя тут происходит, я решу, что с тобой сделать. Идёт?

— Послушайте, — сказал он, — у меня есть дети, у меня есть деньги. Что вас может заинтересовать?

— Дети?

— Да, двое: мальчик и девочка. Вы можете пожалеть их? Я могу заплатить.

— У меня тоже двое. Только вот один не знаю где.

— Я могу помочь вам его найти! — о, как он воодушевился.

— Конечно, можешь, и поможешь, не сомневайся. Вот прямо сейчас и начнёшь.

— Да-да, конечно, как его зовут? Как ваша фамилия?

— Не, ну чудик, а. Смотри за моими руками.

— Не надо, — он немного отстранился от меня.

— Да нет, ты посмотри, больно-то не будет.

Я стал рисовать перед ним круги. Он в упор смотрел мне в глаза. Тогда я закрыл ладонью направление взгляда одного его глаза в мою сторону, а второй рукой стал рисовать завлекающие сознание фигуры. Как только он отвлёкся на это моё действие, я ухватился за это, и жестом за жестом стал водить его внимание. Этот, прикидывающийся эдаким испуганным и загнанным в угол зверьком, на самом деле запустил одну из популярных систем сопротивления гипнозу, что требовало хладнокровного ума всё-таки. Поводив его внимание, я «коснулся» его сознанием сна и резко вернул обратно. Глаза доктора наполнились страхом, он ринулся что-то предпринять, чего ещё не придумал, но, как ему показалось, наверно, что придумает, и что то, что придумает, окажется эффективным в данной ситуации, но ума хватило опуститься обратно в кресло, я же не шевельнулся, уверенный, что всё так и произойдёт. Как личность он уже не был для меня загадкой.

— Будущее своё видишь? — спросил я.

— Я вообще никак не могу искупить свою вину? Я могу сделать хоть что-то, чтобы сохранить себе жизнь?

— А что ты разнервничался? Я же представления не имею, что у вас тут происходит. Может, пинком под зад отделаешься. Правда, так я думал до этого момента, пока не увидел, как ты себя ведёшь.

— Вы знаете, что такое наёмный работник? Я — наёмный работник. Многое, что мне приходится делать, не лежит в одной плоскости с моей душой. Я скажу больше! Я занимаю это место специально, чтобы на моё место не усадили настоящего монстра.

— Ладно. Тогда у нас не будет с тобой проблем. Тогда частично ты на моей стороне. Значит, ты расскажешь мне обо всём и покажешь мне здесь всё, чтобы те, кто отдаёт такие неугодные твоей душе приказы, понесли справедливое наказание, если потребуется.

— А кто потом сохранит мне жизнь? Вы сохраните жизнь мне и моей семье?

И тут я стал наблюдать, что этот человек пытается взять ситуацию под свой контроль, что он начинает пытаться манипулировать мной. То такой жалкий и убогий, прикидывающийся несчастным, а то уже чуть ли не на крик переходит, безумство в глазах изображать стал.

Я зеркально изменил позу. Это подействовало на него отрезвляюще.

— Так что по нашему вопросу? — спросил я.

Он уставился на меня поверх очков и молчал.

— Тогда опять смотрим на меня, — сказал я.

Доктор вскочил из кресла и стал пятиться к стене.

— Нет, нет, да… Да, да, да… Нет, да, нет, да, — он стал произносить эти частицы на первый попавшийся музыкальный мотив, пытаясь таким образом противостоять моему гипнозу. В глазах опять стояло безумие.

Я спокойно смотрел на него, вычисляя такт произносимого. А потом я приподнялся, и стал, широко разводя руки, медленно сводить их раз за разом, имитируя хлопанье в ладоши. Сначала невпопад, через несколько секунд в такт произносимого доктором, а ещё через несколько секунд я уже задавал темп. Он не обратил внимания и не заметил, как мотив, под который он отбивал свои «да-да» и «нет-нет», куда-то делся, затерялся внутри, а другая мелодия, как он не старался, не приходила на ум — все они моментом стали далёкими и недосягаемыми, как будто он и не слышал ни разу не одной песни. И чем больше он старался вспомнить хоть какую-то мелодию, тем труднее ему становилось это сделать, а это создавало панику и напрочь отвлекало его от главной идеи — удержаться от гипноза. И этим он становился уязвимый. Я играл. Я то овладевал его сознанием, то отпускал его, давая доктору моментами осознавать своё падение в состояние, от которого он так усилено оборонялся. А когда я вдоволь насладился властью над его сознанием, и его жалкими попытками сохранить его, — целью чего, бесспорно, было ухватить ситуацию под свой контроль, вызвать охрану, упечь меня, куда следует, интересоваться, после, моей участью, если не принимать непосредственного участия в ней вообще, — я запустил технику, от которой, во время моих занятий по гипнозу, в транс погружались даже пьяные и собаки. Когда стало возможным, я произнёс ему внушение:

— Я твой приемник, рекомендованный твоим хозяином. Сейчас ты проведёшь меня по всему учреждению, расскажешь, чем занимается каждый отдел и каждый сотрудник. И ты будешь отвечать на все мои вопросы, потому что мои вопросы — это твои вопросы. Веди.

Мы вышли из кабинета и пошли по коридору. Первая же дверь, куда он захотел зайти без стука, оказалась заперта. За второй и последующими дверьми оказались классы, где детям, как мне объясняли сам он и находящиеся в них сотрудники, — учителя, — преподавали разные уроки: музыку, рисование, математику, письмо, конструирование, социальные знания.

Я спросил, почему так ровно стоят парты и стулья, отчего такая математическая точность? (Мне это бросилось в глаза в первом посещённом классе, а повторяющаяся такая картина из класса в класс навеяла жути). Учительница по конструированию вопросительно взглянула на доктора. Тот кивнул и сказал:

— Вы можете рассказывать всё.

— А кому их двигать? — воодушевлённо затараторила она. — Их если сюда привести, здесь стены провоняют.

— Извините, милочка, за невежество, — улыбался я, — мне просто что-то сказали, успели, а в курс самого главного, видимо, вводить не посчитали нужным. Видимо посчитали, что я на месте разберусь. А где они находятся? — спросил я у доктора.

— В подвальных помещениях.

— В бараках, — добавила «учительница», жаждущая принять увесистое участие в беседе, и тем самым отбить заранее для себя пару гнилых баллов перед будущим начальником. — А семеро у меня дома, — она заискивающе мне подмигнула, — но я скоро их верну. Космос в курсе.

— Космос — это вы? — спросил я у доктора.

— Да, — ответил тот.

— И сколько у вас таких берущих работу на дом?

Женщина дико рассмеялась. Хотите познать природу юмора? Оцените, что для этой женщины явилось шуткой.

— Все, — ответил доктор.

Я быстренько разобрался с этой женщиной, узнал все подробности, зачем она держала у себя детей, которым следовало находиться в диспансере, скривился от злости, всех вернул в нормальное состояние, мы с доктором тепло с ней попрощались и отправились дальше.

Как и эта женщина, все остальные учителя оказались такими же скотами и педофилами — этаж оказался просто каким-то рассадником извращенцев.

Следующий этаж, где с детьми должны были проводиться сеансы психотерапии, оказался наводнённым такими же, как учительница по конструированию и иже с нею, ужасными отрыжками нашего штата.

Всё, с чем я тут сталкивался, вызывало во мне столько злости и ненависти, что система у меня внутри постоянно пульсировала сообщениями о критическом состоянии для работы мозга. В одном кабинете мы застали психотерапевта с ребёнком. Тот стушевался, засуетился, попытался оправдаться:

— Его только сегодня привезли, ему всё равно сегодня в барак. А потом из барака куда уже?

Самое ужасное было в бараках. Запах, который я почувствовал ещё на подходе к коридору, ещё пока не открыли дверь в тот коридор, за которым будут ещё около пятнадцати дверей, этот запах сейчас какой-то мутной болотной жижей стоит у меня в мозгах. На входе в коридор охранник протянул нам респираторы. Я стал отказываться, тот посмеялся и сказал:

— Возьмите в руку.

Я взял.

Дверь в коридор была массивная, прорезиненная по периметру пятью сантиметрами каучука. Меня это насторожило, и я приготовился, всё-таки, надеть респиратор. Через секунду мне пришлось это сделать.

— Почему так воняет? — спросил я у доктора.

— Они не моются. За ними никто не убирает, поэтому приходится не сильно кормить, чтобы в туалет меньше бегали. Они болеют и дохнут там, где спят.

— Почему за ними не убирают?

— Они никому не нужны.

— Покажи мне какой-нибудь барак.

— Открой третий! — сказал он охраннику.

Тот выбрал из связки нужный ключ и открыл массивную железную дверь с глазком. За дверью оказалась решётка. Я подошёл и заглянул вовнутрь. Несколько сотен детей от лет шести до лет тринадцати, обоих полов, по два, по три на каждой из трёхъярусной кровати. Все в одних трусах, лысые, грязные, и уже не бледные, а зелёные. Куча мёртвых детей у стены, которых, видимо, стаскивают туда остальные, чтобы освобождать лежачие места…

Я больше не мог прибывать безучастным свидетелем того, что здесь происходило, не мог видеть, слышать и ощущать ничего из того, что атаковало мои рецепторы; само знание обо всём этом стало невыносимо для меня, одно пребывание этой мысли у меня в голове было оскорбительным для меня — существа под названием Человек. Я зажмурился и не хотел открывать глаза. Как можно жить, как можно быть человеком, зная об этом? Дети даже не потянулись к нам! Они ничего ни от кого не ждут! Они доживают свои последние дня, домирают! Дети везде остаются детьми, игривость у них зарождается и проявляется при любых обстоятельствах, невозможно, чтобы среди двух сотен детей не было слышно смеха. Но здесь его слышно не было. И это было жутко. Были ещё пятнадцать бараков с такой же картиной внутри. Мы все их один за другим открыли. Мои ошиблись. Меня здесь ждали не сто пятьдесят детей, и, чёрт, даже не двести, а пятнадцать раз по двести.

Я повернулся к сопровождавшим меня охраннику и доктору анфас. На секунду прикрыл глаза и опустил голову, и ужаснулся в темноте самым тяжёлым мыслям за всю свою жизнь. Небыстро захотелось разомкнуть веки, ещё медленней я поднимал взгляд на людей, моя ненависть к которым не поддавалась ни одному описанию. Думалось медленно, думалось тяжело. Но я «запустился». Вывести их из транса, и сказать им всё, что я о них думаю? А потом пройтись по всему учреждению и повторить эту процедуру с каждым? А может просто собрать их всех вместе и… Нет! Дикая мысль отозвалась во мне ликованием. Я придумал, как наказать всех этих людей как они того заслуживали. И не только этих, но и других, кто тем или иным образом причастен к отслеживаемой нами системе.

— Кто среди сотрудников не знает, что у вас тут происходит? — обратился я к доктору.

— Ни один.

— Как мне собрать сейчас всех здесь?

— Используя коллективную почту.

По встроенной связи я обратился к своим и сообщил о реальном положении дел.

— Как могла произойти такая ошибка, — говорил я с Седым, — и сколько таких промахов можно ещё ожидать? Рядом со мной три автобуса, а понадобиться их тридцать.

— Об этом уже не беспокойся, как только мы увидели, что там около трёх тысяч детей, сразу занялись организацией их эвакуации. К тебе уже отправлены десять автобусов, сегодня всех увезём.

— Что со временем?

— Можешь уходить, мы всё сделаем. Дезориентируй на время персонал и уходи.

— Я дезориентирую.

— Хорошо.

А я представил на мгновение, как я сейчас буду дезориентировать их.

— Сержант?!

— Всё нормально, — говорю.

— Нет, не нормально, что ты задумал? Тебе уже надо думать о вечере.

— Седой, ты мне скажи, будут такие промахи ещё? Я был уверен, что мы всё про всех знаем. То, что сейчас произошло — не есть норма. Более того — это страшный предвестник.

— Мы это понимаем, мы уже бросились всё перепроверять.

— Нет, Седой, это неправильный ответ, сам понимаешь. Возможно, что будут неприятные сюрпризы. Нам всем надо подготовиться.

— Ладно. Дезориентируй персонал, оставь учреждение без электричества и доступным, и можешь ретироваться. Мы всё доделаем сами.

— И возьмите респираторы.

— Понял тебя.

— Конец связи.

— Конец связи.

— Снять респираторы, — скомандовал я охраннику и доктору, и добавил, обратившись к последнему, стягивая свой респиратор, — так как нам всех собрать, говоришь?

— Используя коллективную почту.

— Я смотрю, один барак у вас пустует, — теперь я смотрел на охранника, — почему?

— Там все умерли, всех утилизировали, а теперь его подготовили для новых.

— Возьми рацию и созови сюда всю охрану диспансера, — приказал я доктору.

Доктор подчинился и приказал всем охранникам явиться в место, где стояли мы.

Пока один за другим те являлись к нам, я ходил среди них и расспрашивал каждого о своём:

— Вы счастливы? — спрашиваю у одного.

— Да.

— А почему?

— Потому что всё кругом устроено, чтобы люди получали удовольствие.

— И вы его получаете?

— 24 часа в сутки.

— А вот это всё не покрывает ваши удовольствия мрачными переживаниями, а то и предчувствием, что придётся понести наказание за то, к чему вы причастны?

Когда я спрашивал таким образом, охранники вопрошающие взирали на доктора, но тот кивал успокаивающе, и те продолжали откровенно ведать об эволюции, европейских ценностях и цивилизационной необходимости. Получалось, что во всём виноват Бог, а людям приходится достраивать систему Хомо Сапиенс до нормального сосуществования уродов и красивых.

— Собственно, что тут происходит? — спросил один из молодых охранников, выделяющийся высоким интеллектом, но без нормального чувства реальности (я не стал влезать в сознание только что прибывших, а предоставил им возможность пока прибывать в сильнейшем недоумении).

— Перестановка кадров, — говорю, — перестановка кадров. Вот сейчас, например, детей из этого барака я попрошу перевести в этот, где почище. Этим займётесь вы, вы, вы, вы, вы и вы, — я по очереди указал на названных охранников пальцами. — Вы четверо перенесёте в этот же барка всех мёртвых детей, — я указал на других четверых.

Охранники глянули на доктора, тот кивнул.

Пока шла работа, я, одним глазом следя за процессом, обратился к доктору.

— Созовите, пожалуйста, общий сбор сотрудников. Всех сюда. Быстро.

Доктор потянулся к телефону и выполнил указание.

— Без насилия! — закричал я, когда увидел, как один их охранников, приступая к выполнению приказа, потянулся извлечь электрическую дубинку.

— А что с ними? — не унимался этот молодой охранник, обратив внимание на неестественное состояние доктора и охранника, стоящего с ним рядом.

— Подойди сюда, — позвал я его.

Но через мгновение, когда он приблизился, сказав: «Секундочку», — оставил его рядом с доктором и вторым охранником, и сделал пару шагов к бараку, из которого выводили детей.

— Дети, всем быть послушными! — прокричал я, по возможности голосом, которого ослушаться нельзя.

Наблюдая, как детей перемещают в вычищенный, условно, барак, я вернулся к «любопытному» охраннику.

— Так что там тебя интересовало?

— Мне кажется, что вы им что-то подсыпали, они какие-то невменяемые.

Я нарочно демонстрировал повышенное внимание к тому, как работает охрана, а другой стороной, в том же ключе, театрально изображал малый интерес до своего нового дотошного визави и того, о чём он вопрошал. Выдержав определённое время, чтобы уверенность в том, что что-то не так у этого охранника возросла до предела, а раздражение от демонстративного моего равнодушия к нему и его вопросу переросло в бешенство, я медленно повернул к нему свои полные знаний и издевательства глаза.

— Видите ли, молодой человек, хотя нет, просто подождите, сейчас все соберутся и начнём. У вас есть время? — спросил я спокойно.

— А нельзя ли хотя бы полусловом ввести меня в курс дела?

— И тем самым лишить тебя всей прелести такой редкой пикантной ситуации? Нет. Уверяю, подожди. Не хочешь помочь коллегам?

— Нет.

Я рассчитывал, что он не согласится, поэтому зло взглянул на него.

— Тогда, тем более подожди.

Начали один за другим приходить сотрудники. Я внимательно следил за каждым, за их руками. На входе им не выдали респираторов, поэтому многие прибывали, как и охранники до этого, брезгливо морщась от запахов.

Ко мне подошла учительница по конструированию:

— Ну как, осваиваетесь? — улыбалась она, всем своим видом пытаясь дать понять другим о своём привилегированном, приближённом ко мне положении.

— Да, спасибо, с завидным, между прочим, успехом. А как у вас? Опять занятия отменили? — она опять дико заржала (я уже знал, какого рода шутки тут в топе).

Остальные недовольно топтались у выхода, в метрах десяти от нас, гадливо отказываясь от продвижения внутрь по коридору.

— У вас есть телефон? — обратился я к знакомой учительнице. — У него хорошая видеосъёмка?

— ХаДэ, — ответила та.

— Вот и дивненько, — коротал я время, пока всех детей переводили и переносили в указанный мною барак.

— Вы не можете поинтересоваться у своего знакомого, что, собственно, тут происходит? — обратился «любопытный» охранник к говорившей со мной учительнице.

— Слушай, заткнись, — с этого момента я решил начать играть, — или ты сделаешь сейчас так, как я сказал, или ты лишишься сертификата, зарплаты, занятости и будущего вообще, и тоже сейчас!

Молодого пригвоздило к полу, что он даже моргнуть не смел0. Училка смотрела на меня испуганными глазами.

— Извини, милочка, я не хотел тебя напугать. Просто доставучий какой-то оказался.

Тем временем охрана уже заканчивала работу, и я попросил весь персонал переместиться в освободившийся барак.

— Вы издеваетесь? — кто-то возмутился.

— Космос? — обратился я к доктору.

— Всем сделать, как он сказал!

— Считайте, пожалуйста, сколько человек, — попросил я «свою» училку.

Пока все проходили в барак, я стоял, облокотившись спиной на противоположную от входа в барак стену, и спокойно уже размышлял о предстоящей поездке вечером к министру. Интересно, а что там могли посчитать не так? А вдруг количество охраны? А вдруг сам способ охраны этого человека просчитали? А вдруг и там не восемь, а восемьсот детей? И кстати, «на счёт просчёта». Это был ужасно плохой знак. Всё, от начала до конца, все тренировки, планы, цели, все входы и выходы, ну буквально всё завесило от расчётов, от цифр, которые были выведены в результате нескольких лет работы. Ну, хорошо. А что я предлагаю? Свернуться? А буду ли я рад, если сейчас поступит такой приказ? А свернусь ли я? Скорей всего я не смогу не подчиниться приказу, с другой стороны…

— Двадцать восемь, — услышал я голос своего «счетовода».

«Да-да, — хотел я сказать, — я сам не смог не посчитать», но ответил:

— Ты двадцать девятая, заходи.

Тут она заметно забеспокоилась.

— Не бойтесь, милочка, для вас уготовлена завидная участь, — и я подмигнул ей, как она это сделала недавно мне.

— Ну вот, я собрал вас всех, и без «здравствуйте», потому что я не хочу, чтобы вы здравствовали, без «уважаемые», ибо уважения вы не заслуживаете, и без «господа и дамы», потому что вы не люди, я начну.

Мой встроенный приёмник пульсировал принимающими сообщениями, чтобы я прекратил намеченное. Но я продолжал. Думаю, ребята в организации сомневались, что мне ничего не угрожает. Со стороны могло показаться, что я рискую спасением детей и своей собственной участью, но это было не так. Шоковое состояние сотрудников диспансера было просчитано, училка с «молодым» охранником завербованы, я стоял так, что в любой момент мог выскочить и захлопнуть за собой решётку — всё было под контролем. Но передатчик продолжал принимать сигналы.

— Все внимание сюда! — крикнул я и хлопнул в ладоши.

А потом стал монотонно рассказывать сказку о маленькой мышке, пробирающейся по лесу между травинками и выступающими из земли корнями деревьев, как её серая пушистая шёрстка задевает за стебельки, оставляя запах, по которому её может найти или хищник, или особь противоположного пола. Мышка принюхивается к каждому запаху, брюшком трётся о землю, а её маленькие розовые ноготки вспахивают песочек…

За три минуты своего рассказа я погрузил всех, кроме дотошного охранника и училки (их я постоянно одёргивал рукой), в глубокий транс. Пока все стояли, рассматривая недосягаемые для нас свои внутренние миры, я обратился к охраннику.

— Как теперь? Всё ещё не понимаешь, в чём дело?

— Нет.

Его честность и отсутствие страха обескураживали.

— Возьмём тебя, — говорю, — ты зачем сюда устроился на работу?

— Этот вопрос не входит в опросник при приёме на работу.

— Правильно, а почему?

— Потому что это вмешательство в личное пространство.

— И что ты протащил сюда в этом своём личном пространстве?

— А можно я уйду? — вдруг вмешалась учительница по конструированию. У неё в глазах начинали появляться слёзы.

— Ты будешь снимать, милочка, — проговорил я.

— Я больше никогда так не буду! — заскулила она, и стала сползать спиной по стене с приготовленным в руке для видеосъёмки телефоном.

Я ухватил её за предплечье и хотел вернуть до стоячего положения, но рванулся охранник, решив, воспользовавшись ситуацией, обогнуть меня за спиной и выбежать из барака. Пришлось скоро оставить женщину, чтобы удобно и резко было сделать разворот на сто восемьдесят градусов, что б лоб охранника встретился с тыльной поверхностью моей стопы. Тело беглеца взнеслось до горизонтального положения, и его ноги всё ещё продолжали бить по воздуху, будто он продолжал бежать, когда через мгновение он приземлился спиной на наскоро подставленное мной колено. Раздался хруст. Я перевернул его ногой. Он был жив, но без признаков наличия двигательной способности. Я посмотрел на учительницу. Её трясло. Я приблизил своё лицо к её лицу.

— Если хочешь жить, снимай — без звука, — сказал я.

Сам выхватил у неё телефон, запустил видеосъёмку, отключил запись звука и передал телефон ей.

— Снимай.

Выпрямившись в направлении загипнотизированной толпы, отмечая боковым зрением, что женщина стала исполнять, что её приказали, посмотрев на валяющегося у ног охранника, сказав ему, что так даже лучше, чем я мог придумать, приказал всем загипнотизированным раздеться до гола, и, дождавшись, когда они это сделали, стал внушать:

— Вы фрукты, овощи… Вы пирожные, булочки и эклеры… Вы шоколадки, конфетки и леденцы… А это ваш любимый торт (я указал на лежащего на полу охранника). Все вы без концентратов и пищевых добавок… Натуральные… Вкусные… Самые вкусные… Вы можете попробовать на вкус всё, что видите… Лижите леденцы, почувствуйте, какие они сладкие и вкусные, почувствуйте, какие вы голодные, как сильно вам хочется съесть всё, что вы видите вокруг… Ммм… Это будет ваш самый восхитительный перекус…

Сначала все с вожделением стали поглядывать друг на друга. Потом один лизнул другого, третий четвёртого. У всех на лицах были улыбки, все были счастливы, стали слышаться довольные мычания.

Я посмотрел на учительницу по конструированию. Она сидела, скрючившись на полу, уткнувшись в колени лицом, вытянув вверх руку с телефоном. Её трясло, и при каждом звуке, исходившем из толпы, она вздрагивала. Послышался хруст костей — стали откусываться пальцы. Я продолжил:

— Вы изливаетесь соками, потому что вы самые сочные фрукты и овощи… Но попробуйте десерт — этот самый вкусный торт, — я снова указал на парализованного охранника.

Когда к тому потянулось несколько человек, по подбородку которых текла кровь, его глаза почернели от ужаса.

Училка стала завывать и раскачиваться телом, и я определил по ней, что сейчас у неё начнётся истерика, и она переполошит всех детей в бараках своими воплями. Я наклонился к ней, выхватил из руки телефон и сказал:

— А ты будешь бананом… — чёрным бананом… — чёрным бананом… — на шестом произношении разум покинул её глаза, — сними с себя всю одежду, — она подчинилась.

— Смотрите, — обратился я к «пирующим», — а вот — банан, только что с дерева, попробуйте, какой он вкусный. Вкусный?

Уже попробовавшие, хрустя пальцевыми хрящами училки, закивали и замычали от удовольствия.

Я скинул уже сделанную запись с видеотелефона в файлообменник нашего сервера, заново запустил видеосъёмку, и приспособил телефон на стул к стене, чтобы съёмка продолжалась, и телефон не залился кровью, растекающейся по бараку, и запер решётку. Бросил последний взгляд на то, как все набросились на учительницу по конструированию и стали откусывать от неё куски, и крикнул:

— Всё доесть!

И отошёл от этого проклятого барака на несколько метров. Хотел пройтись по другим, и успокоить детей, что сейчас за ними приедут, что все они скоро увидят своих родителей, но не решился. И тяжело, да и не воспримут они сейчас ничего нормально.

Я соединил пальцы и послал своим сообщение, чтобы запись с телефона не уничтожали, может у меня потом появится желание досмотреть всё до конца. Ко мне прорвался Седой:

— Сержант, ты что, с ума сошёл?

— Да я сам не ожидал от себя такого. Но ты же видишь, что они тут натворили! Так что, если ты собрался меня отчитывать, мимо.

— Да не собираюсь я этого делать. Это твой выбор. Но ты мог подставить часть операции, и только что уничтожил доказательства.

— Сколько ещё таких диспансеров в штатах?

— Слава богу, такой крупный — один.

— А Статист думал, что я еду в самый маленький. Я побываю во всех, и обещаю, что больше такого не повториться.

— Нужно будет установить все горизонтальные и вертикальные связи диспансеров.

— Нормально задание, сделаем.

— Автобусы уже подъехали.

— Я их вижу. Видео с телефона на наш файлообменник, пожалуйста. Больно хочется потом глянуть.

Я уже выходил из диспансера.

— Ключ от решётки с персоналом, — поднял я руку с ключом перед подходящим руководителем эвакуирующей группы.

Тот протянул к нему руку, я отвёл ключ в сторону.

— Не раньше, — говорю, — чем вы пообещаете, что прежде, чем откроете эту решётку, последний ребёнок покинет бараки.

— Обещаю.

Я отдал ключ руководителю группы и пошёл к машине с Манаем.

— Ну что, чмо, домой?

Манай промолчал. Такая информация опускается на подсознание без отзвука.

Дома ещё никого не было. Я уложил Маная на диван в гостинной, сделав предварительно установку, что он успешно посетил диспансер, а теперь смертельно устал и решил поспать до приезда остальных, а сам уселся на ступеньку полюбившейся нам с Сержантом лестницы (отсюда можно было наблюдать почти за всем, что твориться в доме).

Удивительно, насколько спокойным я был. Скорей всего, таким спокойным состоянием после увиденного и проделанного я был обязан своим внутренним искусственным регуляторам. Всё это чертовски путало мышление. Тридцать три года я знал, что никогда не смогу спокойно относиться к таким картинам (если б, конечно, воображения хватило такое представить). Но я был неестественно спокоен, и это заставляло задуматься. Как в кошки-мышки я играл со своей естественной реакцией на такие события, пытаясь нащупать её где-нибудь у себя внутри, то и дело силился отыскать тот сгусток мыслей, который должен был образоваться у меня, увидь я такое; но тишина и отсутствие даже намёка на искомое, а также спокойная реакция на то, что я спокойно отношусь к тому, что увидел, и, что что-то у меня внутри регулирует за меня моё состояние — всё это просто обескураживало. Интересно, а потом, когда из меня вытащат эти живчики, я смогу любить, радоваться жизни? Что это, как не те же эмоции, которые возникают на те или иные события и людей вокруг меня, только со знаком плюс? Ведь для системы не важно, отчего у меня меняется химический состав крови, она просто его нормализует, и всё.

Недолго пришлось ждать, когда семейство вернулось из зоопарка.

— Ну, как зверьки? — я первым задал вопрос своему напарнику.

— Зверьки-то нормально. Но общение в семье, я тебе скажу-у… Мы там ходили с поведением первого уровня, то есть нельзя было смотреть в глаза посторонним. Мало, что интересного, а что у тебя?

— Хм, — я усмехнулся, — нечто, вот что! Это не диспансер никакой, а даже не то, что мы думали и знали об этих учреждениях. Это, что-то вроде базы, куда свозят детей, которые считаются отработанным материалом, или таким, из которого не получится изделия, и там они тихонько сами собой умирают количеством по двести в помещениях, приспособленных максимум для сорока. Двадцать девять человек персонала, которые не только приглядывает за тем, как дети почти не едят, не пьют и живут запертые в бараках, которые не только участвуют в качестве декораций в виде учителей и психологов, но ещё и используют этих детей, где хотят и как хотят, причём некоторые умудряются иметь до десяти таких у себя дома. Мне врубили защиту — я ничего не чувствовал. Но думаю, в нормальном состоянии слетел бы с катушек и разнёс бы всё это чёртово сооружение нахрен.

— Сколько было там детей?

— Живых или мёртвых?

— О, господи!

— Вот, и я о том. Мне сообщили, что там сто пятьдесят детей. Автобус приготовили. А там, в подвале пятнадцать бараков по двести детей в каждом, да таких исстрадавшихся, каких представить было невозможно.

— Всех вывезли?

— Да, иначе б нам сообщили.

— Ты в курсе, что из ста наших осталось семьдесят восемь?

— Нет, я пока ни на что не отвечаю — меня отчитать, скорей всего, хотят.

— Начудил?

— Если честно, не то слово. Сам ничего от себя такого не ожидал. Потом посмотришь видео. Я заставил одну сотрудницу всё снимать на телефон. А что с двадцатью двумя?

— Неизвестно, где они.

— Это провал. В моём случае ошиблись с количеством детей. Не представляю, что с нашими произошло. Мне кажется, что скоро нас попросят вернуться.

Я решил, что неплохо было бы пообщаться сейчас с Седым, ответил на «трезвонящую» внутри меня систему и приветствие Седого.

— Я только что узнал, — говорю, — ещё одну неприятную новость.

— Если бы не уклонялся от контакта, узнал бы её не только что.

— Я говорил, что следует ожидать неприятностей? Вот и неприятности. Так что случилось? Где одиннадцать команд?

— Мы пока не знаем. Мы не можем найти их ни среди живых, ни среди мёртвых. Между прочим, половине из них ты, может быть, обязан своим спасением. Кое-кто из вас умудрился совершить мясорубку, куда более серьёзную, чем то, что сделал ты. Мы только после пяти пар приняли решение регулировать у вас химические составы крови. Думаю, ты уже почувствовал воздействие этого. Как считаешь, насколько колоссальным вредом для психики это является?

— Я бы справился!

— Хрена с два. Никто из них не справился, не остановился. А вот те, кому посчастливилось, как тебе, сейчас живы и здоровы. Но, если вы и дальше продолжите уклоняться от сбора доказательств в пользу нахлынывающих на вас импульсов возмездий, и если снова и снова станете задействовать искусственное регулирование нервной системы, вы рискуете потерять стержень личности. Предупреждаю вас о том, о чём предупреждать, знаю, не надо.

— Ладно. Попытаемся быть сосредоточенными на задаче.

— Сегодня ты собрался к министру. Может, дома побудешь?

— Всё в порядке. Я не устал.

— Ну, смотрите.

Вечер мы распланировали следующим образом. Манай должен был вывести девочку из подвала и отвезти её к машине, на которой мы с ним собирались ехать. Но Манай не поедет, а договорится с министром, что отправит к нему своё доверенное лицо. Чтобы всё прошло без заминок, доверенное лицо назовёт пароль. Мы с Сержантом, на всякий случай, будем находиться в постоянной связи, чтобы он слышал, что происходит вокруг меня, и по мере возникновения ситуаций, помогал мне необходимой для разрешения конкретного случая информацией, которую будет тут же вытаскивать из Маная.

С девочкой я отъехал от дома на метров двести и остановился.

— С этого момента всё плохое позади, слышишь? — спросил я её.

Ничего, кроме недоверчивости, в её глазах прочесть было нельзя. Я смог расшевелить потрёпанное психическое состояние девочки, пообещал и ей, что сегодня они со своим другом уже пообщаются, если всё будет устроено лучшим образом, и к дому министра мы уже подъезжали сообщниками.

— Веди себя так, как ты бы вела себя, если бы тебя привёз сюда Манай, — напомнил я ей, когда мы стояли перед отъезжающими в сторону воротами частного особняка министра.

Я уже видел несколько раз ритуал, как сюда привозили детей, поэтому восемь охранников во дворе для меня не явились неожиданностью и страха во мне не вызвали. В дом я пойду с каким-нибудь одним из них.

— Меня никто не спросил пароль, господин министр, — сказал я, когда предстал перед тем.

— Тебе надо сказать его мне.

Я назвал.

— Пойдёт, — сказал он.

Я рискнул.

— Господин министр, я хочу работать с вами без посредников. Помимо того, что Манай скоро допрыгается, он просто мне не совсем приятен, и я боюсь, что он скоро слетит с катушек и всех сдаст. Я гарантирую вам порядочность и качественное внимание, вы понимаете, о чём я? (Думаю, он сам додумал здесь, что ему понимать, и, соответственно, с охотой понял). У меня есть выходы на естественные продукты, есть свои врачи, свои тренеры, в сравнении с которыми Манай не существует на этой планете. Я долго копил связи и возможности, чтобы выложить их перед таким человеком, как вы, с такой властью, какая у вас. Я разделяю все ваши взгляды на жизнь, на смерть и всё остальное, вы понимаете, о чём я. Я собираюсь стать вам отменным партнёром, и другом, если позволите. Если вы согласитесь, уже завтра эта девочка, — я указал на стоящую рядом, которую привёз, — может быть заменена одной из этих.

Последнюю фразу я сказал, потому что по глазам министра понял, что от колебаний он перешёл к размышлениям, а значит, стоило замолчать, но пресечь размышления (я тут же придумал) созерцанием фотографий. Я достал телефон и стал перебирать на его дисплее фотографиями детей.

— Ты ещё не поздоровалась со своим господином, — обратился я к девочке (мы разыграли эту сцену, заранее договорившись, что она постарается не здороваться до последнего момента).

— Здравствуйте, — сказала она.

Созерцание фотографий было прервано напоминанием о девочке.

— Говоришь, может быть заменена одной из них?

— Без всяких сомнений.

— Пройдём со мной, — предложил он, и добавил, обратившись к девочке, — и ты.

Мы немного прошли по коридорам, — одним за другим, — и министр обратился ко мне:

— Почему ты решился так мне довериться?

— Во-первых, я достиг в своём развитии предела, а мне нужен рост, а во-вторых, потому что вы меня не боитесь и одним махом руки можете уничтожить меня.

— Что правда, то правда.

Мы прошли некоторый путь молча.

— Так говоришь, может быть заменена одной из них?

Я напрягся в поиске ответа, о чём он, чёрт возьми, думает?

Стал слышен шум водопада. Мы приближались к двери в конце коридора, послышавшийся звук водопада усиливался. А потом министр отпёр дверь…

За дверью оказался просто рай; как будто дом был построен где-то в Адриатической лагуне: и несколько бассейнов, как бы нависающих один над другим, и пальмы, и тот самый водопад, звук которого был слышен в коридоре.

Министр прошёл к бассейну и прилёг на кушетку. Он указал мне на другую. Я присел. Сразу подошла одна девочка и стала массировать ему ноги, другая поднесла зелёный коктейль. Я от всего отказался. Искусственная регулировка внутри уже ощущалась — я был неестественно спокоен.

— Так ты говоришь, может быть заменена одной из них?

— Повторюсь, вне всяких сомнений.

Я понял — министр думал над свалившейся на него информацией, и ничего страшного.

— А всех их заменить можно? Ресурсов хватит?

Вокруг нас были одни девочки от девяти до одиннадцати лет, их было около двадцати. Каждая занималась чем-то своим: кто-то плюхал ногами в бассейне, кто-то кушал фрукты, некоторые играли.

— Честно говоря, я не знал обо всём этом. Но — да, думаю, справлюсь. Я со всем справляюсь.

— Ты второй человек, который об этом знает. Все остальные мертвы. Если решишь и будешь со мной работать, через год построишь тоже самое у себя дома. Если откажешься, погибнешь под колёсами автомобиля. И это уже решено.

— Я должен вас бояться?

— Если ты работаешь на меня, то нет; если плывёшь против моего течения, ты — труп. И всё это чётко и рядом с тобой. Усёк?

— Конечно. Можем перебраться в более укромное местечко?

Его взгляд сделался подозрительным.

— Можем. Только если мне хотя бы ещё одно твоё предложение не понравится, дышать перестанешь быстрее, чем научился.

Я промолчал, ожидая затухания его раздражения.

Мы прошли теми же коридорами обратно. Девочке я незаметно подмигнул, зная, что она забеспокоится, вынужденная остаться.

— Можем пройти на кухню? Можем выпить по чашечке кофе? Скажите, как вы хотите получать товар? Вернее, как мне его надо будет поставлять? С указанной вами периодичностью или переложите эту заботу на меня? И, кстати, вы говорите, что только вы знаете о той комнате? Вы и я?

Я нёс, что приходило на ум, отвлекая внимание министра, и увлекая его в столовую. Гипноз я решил в его случае не применять, у меня появилась другая идея.

— Вы говорите, об этом райском уголке знаем только мы вдвоём? Есть маленький нюанс. В своей работе я придерживаюсь нескольких правил, как и вы в своей. — Мы пришли в столовую. — И, ведь, именно этому вы обязаны своим грандиозным успехом, господин министр. Вот и у меня ничего не получилось бы, если бы я позволял себе игру без установленных правил. Одно из моих правил: дети никогда не видят меня в лицо. И не только дети. Вы говорите, что о той комнате никто, кроме вас и меня не знает. А я хочу сказать, что кроме вас никто не знает, на что я способен. Но меня видела ваша охрана. Как можно решить эту проблему?

— Ты только для этого меня сюда позвал? Я могу эту проблему решить двумя словами. Охрана предана мне и ничего не знает. Я могу сейчас же набрать начальнику охраны, и все они до единого забудут твоё лицо.

— Можете пригласить всех сюда, и сказать им, что с этого момента они должны забыть моё лицо? Это будет более эффективно с точки зрения психологии запоминания, потому что те, кто меня увидели мельком, смоделируют у себя в мозгах моё другое лицо, а при встрече укажут, как на «что-то» знакомое, потому что будут помнить забыть другое лицо, а у тех, кто меня запомнил хорошо… — так я постарался проговорить минуты три, пока он не потянулся к домофону, загруженный самой неперевариваемой информацией, которую когда-либо слышал в своей жизни, но убеждённый в необходимости совершения действий, на которых я настаивал.

Все восемь охранников собрались в столовой, где мы были с министром, через четыре минуты.

— Я владею кое-какими технологиями, — обратился я к министру. — Можно я попробую объяснить?

— Валяй.

— Тогда, пожалуйста, не останавливайте меня, чтобы не стало происходить у вас на глазах.

Через семь минут все восемь охранников стояли с закрытыми глазами и спали. И проспать они должны будут так около трёх часов. Этого времени должно будет хватить, чтобы вывезти всех детей и сделать мне кое-что.

— Ну, сделано, — сказал я, обернувшись к министру.

Министр, показалось, уменьшился в росте.

— Ловко, однако. И что, потом ничего не вспомнят?

— Не-а. Теперь твоя очередь.

По его вопросу я понял, что министр — смышленый человек.

— Забыть?

Я усмехнулся.

— У тебя есть дома спички?

— Там.

— А перекись?

— Есть, надо поискать.

— Ещё нам понадобиться немного моющего средства, бензина. Пойдём, прогуляемся до машины.

Когда мы вернулись в дом, я заставил его найти всё, что мне было необходимо. Он методично, немного трясущимися руками смешал в указываемых мною пропорциях всё, что мы нашли, как я ему говорил.

Я зажёг газовую конфорку.

— Ставь на огонь и кипяти, — скомандовал я ему.

Тот подчинился.

— А теперь возьми телефон, открой почту и забей в поле адресата один из своих мэйлов, телефон и все чат-сервисы. Свои, не чужие. Пошлёшь сейчас себе письмо, куда только можно. Теперь текст письма.

И я продиктовал ему рецепт «Крокодила».

— Когда очухаешься, когда поймёшь, что тебе хочется пережить весь этот космос ещё раз — ингредиенты, их пропорции, правила смешения и нагревания найдёшь в электронной почте. Называется это волшебное зелье «Крокодил». Так в тему письма и напиши. А теперь…

Я извлёк из кармана перчатки и одноразовый шприц. Втянув в шприц немного светло-коричневой гадости, повернулся к министру.

— В глаз или в вену?

Мне стало интересно: смышленому человеку ведомо отчаяние? Голос его разума оказался громче, чем голос сердца, чего и следовало ожидать от такого, и в такой ситуации. Он не пошевелился. Я взял подставку от электрического чайника, от которой тянулся электрический провод, и последним перемотал несколько раз ему руку выше локтя. Он не препятствовал никаким моим действиям, и поэтому в скором времени получил дозу самого чудовищного наркотика в одну из своих проклятых набухших вен. Я тут же размотал шнур с его руки, сделал на его телефон видео в несколько секунд, как у него закатываются глаза, и загрузил это видео на наш файлообменник. Затем извлёк из его кармана ключи от бассейна, поставил его телефон на видеосъёмку, направив на него самого, и вышел из столовой, связываясь со своей организацией. Ответил Седой.

— Что-то ты часто стал отвечать мне, — говорю.

— Я не успел сказать тебе в прошлый раз. После этого небольшого кипиша с несколькими группами, теперь у каждой группы по личному аналитику, который отслеживает всё вокруг свои подопечных. Я ваш аналитик.

— И за что нам такая честь?

— Не за что, а из-за кого. Из-за тебя. Неплохие результаты по стрессоустойчивости. А ещё, у вас с Сержантом лучшие показатели по совместности действий; с большой долей вероятности прогнозируется, что вы окажетесь самой долговечной и самой продуктивной группой. Вот только ты со своими фокусами лично меня начинаешь беспокоить. Только что ты уничтожил ещё одно доказательство.

— Опа, вы там уже начали заниматься прогнозами продолжительности фаз жизни групп? На нашу, я так понимаю, можно сделать ставку? Седой, только не сердись, я шучу. А по существу: всего этого хватит, чтобы отравить институт правительства в глазах общественности на несколько лет.

— Во-первых, не это наша цель, а во-вторых, ты недооцениваешь жидкости под названием «политика». Брошенный в эту жидкость камень, практически не даёт кругов. Так что никаких политических устоев ты такими действиями не поколебал.

— Ладно, посмотрим. Автобус рядом?

— Рядом, рядом.

— Тогда я выхожу?

— Да.

— Видео с телефона закиньте на файлообменник. На старости лет буду просматривать свои деяния.

— Сумасшедший ты, Сержант. Езжай, сделаем.

Манай с Сержантом находились там, где я их оставил — недалеко от «нашего» дома. Через пять минут мы втроём зашли внутрь.

— Где ты их отыскал? — закричала «мать».

— По саду бегали.

— Когда их уже заберут?

— Завтра узнаю, отстань. Меня сегодня все достали, поэтому лучше тебе не оказаться последней из них.

— Завтра надо вести детей в торговый центр — плановые закупки. Если не отоваримся, будет штраф. И этих придётся брать?

— Я же тебе сказал, отвали. Возьмём и их. Ни тебе вести, ни тебе им что-то покупать, ни тебе по деньгам отчитываться. Так чё разоралась?

Женщина оставила Маная в покое, чувствуя, что тот конкретно не в духе.

Перед сном Манай подошёл к двери в подвал, дотронулся до её дверной ручки, развернулся и прошаркал мимо нас по лестнице к себе.

— В магазин едем завтра?

— Конечно, почему нет. Может спать? — предложил я.

Мы весь вечер делились с Сержантом впечатлениями и размышлениями о проведённом дне, поэтому к этому моменту уже прилично наговорились, и напарник не стал давать себя долго уламывать, чтобы отправиться на отдых.