Хранитель
1.
В комнате пахло сыростью, а ощущение плесени во всех углах раздражало присутствием чего-то враждебного.
Сержант открыл глаза и уставился в грязный потолок, который никогда не был белым. Лампы дневного света мерцали всеми оттенками желтого и не слепили. Холодный пол впивался в спину.
Он поднялся на ноги, с трудом, и осмотрелся. В четырех стенах, лишь местами покрытых почерневшим от влаги кафелем, не было ничего кроме маленькой тумбы и двери. Дверь привлекла внимание Сержанта – она абсолютно точно была заперта, но не это заставило его задуматься. Тяжелая, металлическая дверь, укрепленная толстыми балками, никак не вписывалась в антураж то ли тюремной камеры, то ли комнаты в заброшенной психиатрической лечебнице.
Он подошел к двери и удостоверился в своей правоте – дверь плотно сидела на своем месте, не поддаваясь ни на йоту. Тогда Сержант осмотрел ее внимательней и заметил маленькое отверстие, прикрытое тонким листом алюминия. Похоже на замочную скважину, но без отверстия под ключ.
Сержант пытался вспомнить, как он оказался в этом месте, пока разминал уставшие ноги, обходя дверь из стороны в сторону. Но память была чиста.
Сержант знал, кто он, осознавал свои навыки. Но никаких следов воспоминаний о том, где он живет, с кем знаком, и как, черт подери, оказался в этом месте. Некто выкачал всю эту информацию, оставив лишь пустой шаблон идеального служителя закона.
Лампы гудели и потрескивали в такт мерцанию света, но Сержант держал свои эмоции под контролем. Судя по толщине двери и стен – кричать было бесполезно. Единственными, кто его мог услышать, были крысы, чье назойливое пищание доносилось из стен.
Он решил осмотреть тумбу – единственный предмет интерьера в комнате. И первый же ящик содержал в себе что-то из его прошлой жизни. Черный, как смоль, табельный пистолет, который Сержант узнал бы из тысячи. Это было похоже на встречу со старым товарищем, ощущение единства, как и то, что можно было понять о прохладе этого оружия, даже не беря его в руки.
Сержант взял свой пистолет, извлек магазин, повинуясь одним только рефлексам, и передернул затвор, извлекая патрон из ствола. Но ствол был пуст, а магазин – заряжен наполовину. Семь капсул со смертью, семь маленьких блестящих поделок, холодных и бесчувственных.
Повинуясь тому же импульсу, Сержант вернул обойму на место, перезарядил оружие и, не задумываясь, выстрелил в отверстие в двери.
Пороховые газы сразу ударили в нос, а когда бесконечное эхо утихло, то на месте алюминиевого листа зияла черная дыра с рваными острыми краями. Что-то щелкнуло, и дверь распахнулась.
2.
Врач проснулся от звука выстрела, тихого, но вызвавшего вибрацию не только металлического настила под спиной, но и в самом теле. Он попытался вскочить на ноги, так как это обычно было, когда он просыпался в своей кровати. Вот только вместо кровати была старая медицинская каталка, скрипучая и неровная, поэтому Врач упал прямо на кафельный пол, сырой, с разводами грязной воды с влажной пылью и песком.
Когда Врач поднялся на ноги, то обнаружил себя в небольшом помещении, которое он не спутал бы больше ни с чем – так часто он бывал в подобных.
Морг. Три каталки, каждая с каким-то своим уникальным изъяном, как с собственной историей болезни, будь то отсутствующее колесо или покосившаяся рама. Несколько отверстий в стене, именно таких, откуда выкатывают тела умерших, некоторые были без дверец.
– Эй! Здесь есть кто-нибудь?! – от ужаса происходящего закричал Врач, и тут же поплатился – эхо жестоко наказало его за столь громкий крик.
Когда сотни одинаковых голосов стали все тише, а звон в ушах рассеялся, Врач подошел к огромной, около трех метров в ширину, металлической двустворчатой двери, и начал стучать в нее.
– Выпустите меня! – стал он кричать в такт ударам, не обращая внимания на боль в ушах и устрашающие отражения собственного голоса, которые все плотнее прижимались к нему, смешивались со стуком и превращались в дьявольский смех.
Через несколько минут он, в тишине, сел на пол и уставился на ниши в стене. Что-то подсказывало, что они пусты, но гнетущая атмосфера страха и кричащего одиночества заставляла бояться даже малейшей вероятности нахождения в комнате с трупом.
Заставив себя отбросить мрачные мысли, Врач поднялся и в первой же прикрытой нише обнаружил медицинский нож. Стандартный хирургический скальпель, такой же, каким Врач сотни раз рассекал тела на своем столе в больнице. Но стоило ему прикоснуться к холодному блестящему предмету, как одна деталь заставила обернуться в сторону двери.
Странная щель, не замочная скважина, а именно щель угадывалась в монолитном полотне двери.
Врач подошел к ней и, не понимая, зачем это делает, вставил нож в отверстие.
Из стен раздался тонкий щелчок, и одна створка подалась вперед. Скальпель с мелодичным звоном упал на кафель.
– Кто здесь?! – послышался голос из-за двери. Не близко, но достаточно, чтобы можно было различить слова.
Врач сжал металл в руках и вышел наружу.
4.
Актриса лежала на некоем подобии кровати, с дешевым матрасом, набитым чем-то комковатым, а оттого жестким. Она уже бросила все попытки выйти наружу из этого номера. Дверь была заперта, ключей у нее не было, и единственным развлечением было самокопание: почему она здесь, в каком-то отеле без окон.
Мрак разгоняла пузатая лампа на прикроватном столике, ее свет заполнял не больше трети площади, но этого было достаточно, чтобы хоть как-то отвлечь мысли от приступов никтофобии, которой страдала Актриса с самого детства. Она откуда-то знала об этом, хотя совсем не помнила ни своего имени, ни мест, где бывала, где выросла.
Все происходящее казалось ей дурным сном, кошмаром, настолько реалистичным, что бояться его попросту не хотелось. Как по сценарию, она помнила лишь некоторые черты своей личности, и надеялась, что ее история еще возьмет свое место и расскажет обо всем остальном.
В полной тишине, она лежала и смотрела на желтый потолок, но котором не было даже неработающей люстры. От скуки она поднялась с кровати опять, как в тот раз, когда только пришла в себя. Остаточное алкогольное опьянение придавало смелости.
Вдруг, правой ногой, она ощутила крупный предмет, торчащий из-под кровати. Его было невозможно разглядеть, и Актриса решила наклониться, чтобы поднять его.
Это оказалась сумочка. Ее сумочка. Уже старая, но очень дорогая, она напоминала о днях ее триумфа, когда ей не нужно было заигрывать с каждым режиссером, сценаристом или просто оператором, что было самым унизительным в ее профессии. Удивляясь, как строки сценария ее жизни всплывают в голове, Актриса открыла сумку.
Но внутри была лишь губная помада, складное зеркальце и пилочка для ногтей. Не зная, что с этим делать, Актриса в отчаянии села на край кровати и, сгорбившись, опустила лицо в ладони.
В этот момент раздался звук отпирающейся двери. Она громко отворилась и в коридорном свете Актриса в первый раз увидела, насколько странной была дверь. Толстая, из массивного металла, она никак не могла быть дверью в номере отеля.
За ней показался мужской силуэт. Потом еще один. И пока первый возился с ключом в двери, из-за спины второго вышел высокий чернокожий мужчина с пистолетом в руках. Он был в полицейской форме, которая не скрывала узлы мышц на руках и могучую грудь.
– Мэм, вы в порядке?
3.
– Стой!
Кричали из-за спины. Писатель опешил, не ожидая встретить кого-то еще в этом странном доме. Когда он обернулся, то увидел двух мужчин в сумраке прохода. Они приближались.
Когда Писатель проснулся, он обнаружил себя в маленькой комнате с кроватью, тумбой, на которой стояла горбатая лампа, состоявшая из шарниров, и большой серой дверью, чьи очертания едва были различимы в тусклом свете.
После нескольких минут изысканий и тщетных попыток понять собственное местоположение, Писатель обнаружил в тумбе толстую тетрадь, ручку и свой диктофон. В другом ящике лежала связка ключей. Немного полистав тетрадь и удостоверившись в ее чистоте, Писатель решил больше не оставаться в этой давящей комнате и, взяв диктофон, отворил дверь третьим подошедшим в скважину ключом.
За дверью показался проход, освещенный круглыми светильниками, с равным расстоянием между ними – около десяти метров, что создавало странную аллею, из светлых и темных промежутков.
Проход этот был не менее странным, чем все остальное – его концы заворачивались в стороны, сворачивались в круговые движения, как в огромной башне. Других дверей не было видно.
Осторожно ступая, подсознательно стараясь держаться на свету, Писатель начал свое шествие по коридору. И стоило ему пройти не больше трех светлых пролетов, как его окликнули со спины.
Мужчина был высоким, на голову выше самого Писателя. Когда он понял, что этот неизвестный чернокожий, как выяснилось под одним из освещенных участков, мужчина, держит в вытянутых руках пистолет, Писатель почувствовал сильнейший приступ страха. Что может ожидать человек в таком гнетущем месте от странного незнакомца с оружием?
Писатель поднял руки. Испуг постукивал в висок, вступая в резонанс с сердечным ритмом, мигрень сразу же начала сверлить череп.
– Кто ты? – спросил человек с пистолетом.
– Я не знаю, не стреляйте, – в голосе Писателя чувствовались срывы, он не мог это контролировать. – Я не помню. Я… Я – Писатель.
Мужчина подошел уже совсем близко, и стало видно, что он одет в полицейскую форму.
– Все в порядке, я не буду стрелять, если ты сам не наделаешь глупостей, – сказал он, опуская оружие. – Я – Сержант, а там – Врач. Ты что-нибудь помнишь?
– Нет, – ответил Писатель, только сейчас заметив второго мужчину, а точнее – молодого парня лет двадцати пяти в когда-то белом халате, который теперь покрылся серыми пятнами. – Я проснулся в комнате, никогда тут раньше не был. Нашел в тумбе ключи и вышел. Какое странное место.
– Да уж, – сказал Врач, подойдя ближе. – Там, – он махнул в сторону, откуда они пришли, – наши комнаты и тупик, точнее – дверь на чердак, заваренная насмерть.
– Ты видел еще кого-нибудь?
– Нет, вон там моя дверь, я только вышел.
– Хорошо, нам нужно осмотреться. Держитесь ко мне поближе.
Сержант пошел вперед, за ним направился Врач, держа правую руку в кармане халата. Писатель посмотрел им в спины, пытаясь разобраться в собственных мыслях, и отправился следом. Страх отступил, но еще не было уверенности в странной компании, в которой он оказался.
– Эй, Писатель! – раздался голос Сержанта. – Здесь еще одна дверь!
5.
– Сколько тут может быть людей? – спросила Фотограф.
– Нужно идти дальше. Никто не знает, как мы очутились здесь, поэтому единственный способ выяснить – это попытаться выбраться наружу, – Сержант был зол. И хотя пистолет его покоился за поясом, правой рукой он постоянно потирал рукоять.
Девушка-фотограф стояла у входа в свою комнату и осматривала своих спутников, стараясь подметить все мельчайшие детали.
Сержант – высокий черный мужчина в форме полицейского, похоже сильно нервничал. Всем было не по себе в этом коридоре, но скорее от Актрисы можно было ожидать истеричного поведения. И он постоянно озирался по сторонам, его взгляд так и бегал в разные стороны, это было вдвойне отчетливо видно в полумраке, где белки его глаз, резко контрастируя с темной кожей, были видны, словно светлячки посреди облачной ночи. Может быть, профессия заставляла Сержанта недоверчиво относиться к каждому из присутствующих, но Фотограф ощутила что-то в его поведении. Эта черта смутно поднималась из памяти, но нечетко, как расплывчатый силуэт в густом тумане.
Актриса же держалась неплохо, в своем красном вечернем платье она выглядела пришельцем из другого мира. Ее туфли, столь же насыщенного цвета дорогих спортивных автомобилей, что и платье, висели на лямке дорогой кожаной сумочки, черной и странно блестящей в тусклом свете. Ее босые ноги уже потемнели от грязного пола, который, судя по всему, был холодным, потому что тело этой хрупкой женщины, лет тридцати, было покрыто мурашками. Но она старалась не дрожать, не привлекать внимания.
– Позволь… – пробормотал Писатель, снимая свой серый пиджак, с заплатками из дешевой и очень толстой кожи на локтях. Пиджак смотрелся на Актрисе вполне нелепо, но это было неважно, когда своей улыбкой она дала понять, что очень благодарна такому проявлению внимания.
Фотограф разглядывала Писателя не без интереса. Очень худой мужчина, на вид ему было больше тридцати лет, что вполне могло оказаться обманом, ведь неправильная осанка и бледное лицо говорили о сидячем и затворническом образе жизни, который не красит никого. Писатель явно заискивал перед Актрисой, смущенно отвечая кривой ухмылкой на ее прекрасную звездную улыбку. Это могло быть даже милым. В своей голубой рубашке и потертых джинсах он походил на школьника из числа тех, кто никогда не имеет большого числа друзей.
– Там еще комната! И большая дверь, похоже, за ней какой-то зал, – сказал Врач, показавшись из-за очередного круглого поворота.
Врач предстал самым странным персонажем. В грязном халате, идеально выглаженных брюках и черных ботинках, в которых можно было увидеть свое отражение. Его лицо было сосредоточено на каждой детали, куда бы он ни смотрел. Никакой дрожи в голосе, никаких лишних движений – в его грации было что-то от дикого хищника семейства кошачьих. Прямая осанка, которой мог позавидовать даже Сержант со своей выправкой, ухоженное лицо и аккуратные руки с длинными и тонкими пальцами. Врач будто изучал каждого ничуть не меньше ее самой, Фотографа.
– Так пойдемте же скорее! – сказал Сержант и, снова положив руку на пистолет, пошел вперед первым.
Коридор плавно выпрямлялся, свет ламп больше не выглядывал из-за круглых стен, теперь его можно было увидеть как аллею из желтых столбов посередине прохода.
И в самом конце угадывалась дверь. Такая же, как и та, что несколько минут назад разделяла комнату Фотографа с ее приторно-алым освещением, освещением в проявочной мастерской, с этим тоннелем.
Когда спутники приблизились к предпоследнему лучу света, раздался крик:
– Эй! Есть кто-нибудь?! Пожалуйста, выпустите меня отсюда!
Крик доносился из-за двери справа. Это был мужской голос, надрывный и отчаянный. Не оставалось сомнений, что человек, хозяин этого голоса, уже не первый час пытается выйти на контакт. Крик был очень тихим, никто даже не оспаривал того факта, что металлические двери в этом странном месте плохо проводят любые звуки.
– Эй! Ты меня слышишь?! – крикнул Сержант в ответ.
Сначала тишина, потом ответ:
– Слава Богу! Вы пришли, чтобы выпустить меня отсюда?
– Сиди спокойно, у нас есть ключи, – еще раз подал свой низкий, командный голос Сержант. – Иди сюда, скорее! – это предназначалось уже Писателю, который, не прячась, таращился на Актрису.
Писатель достал из кармана джинсов вязанку ключей и подошел к двери.
6.
Клерк практически выпал из двери прямо на Писателя. По его несчастному виду было понятно, что он готов обнять крепко-крепко каждого из спасителей. Но Писатель отстранился от новоиспеченного подопечного.
Клерк был грузным, низкого роста мужчиной, и самой яркой чертой его внешности была, несомненно, лысина. Небольшая, но ее расположение прямо посередине головы, а также нелепая маскировка в виде зачесанных сальных волос, сразу обращали внимание к себе. Маленькие круглые очки скрывали за собой такие же маленькие круглые, полные суеты, глаза.
– Где мы? – только и спросил он, часто дыша чем-то, отдаленно похожим на освежающие леденцы.
– Никто не знает. И никто не помнит, как тут оказался, – сразу ответил Писатель, поскольку он был ближе всего к этому толстяку в белой рубашке с кругами влаги на шее и животе.
Клерк растерялся. Было видно, что он ожидал спасательную бригаду, которая сразу расскажет обо всем, что происходит вокруг, и сопроводит его в госпиталь, или, что еще лучше – сразу до домашнего адреса. Но теперь, когда он понял, что находится в компании из людей, знающих о происходящем не больше него самого, ему ничего не оставалось, кроме как быстро-быстро скользить взглядом по спутникам и облизывать и без того раздраженные и обветренные губы.
– Так что же, нас не спасут? – жалобно спросил Клерк.
– От кого или от чего тебя должны спасти? – раздраженно произнес Сержант, протискиваясь мимо Писателя. Ему наскучил этот недо-диалог, поэтому он выпрямился и сложил руки на груди перед Клерком. – Мы сами ищем выход. А если ты вздумаешь паниковать, то… – он выдержал небольшую паузу, повернувшись так, чтобы бегающий взгляд собеседника наверняка скользнул к кобуре, после чего добавил, -…то тебе лучше остаться в комнате.
Клерк несколько раз сделал тяжелую серию вдохов-выдохов и ушел в конец колонны, туда, где молча наблюдала за происходящим Фотограф. От нее не укрылся также тот факт, что Клерк задержал свой взгляд на Актрисе, а точнее – на вырезе ее платья. Он, в своей, пропитанной потом, рубашке подошел к Фотографу и сказал, протягивая ладонь вперед:
– Привет, я Клерк, а тебя как зовут?
Фотограф постаралась сделать как можно более надменное лицо и, не сказав ни слова, прошла вперед. Клерк остался стоять, смотря ей в спину. Он видел девушку в отличной спортивной форме, которая подчеркивалась тонкими джинсами в облипку и футболкой с модным, хоть и практически нечитабельным принтом. Маленький рост только добавлял ей женственности, и, пусть ее нельзя было назвать красавицей, она была очень привлекательной и сексуальной.
Клерк на секунду оглянулся на свою комнату, в которой он сидел не меньше часа, пытаясь пробить путь наружу, но, помявшись, все-таки решил отправиться следом за командой.
Его ручка, толстая, достаточно тяжелая, с гравировкой на приятном металле, неудобно легла в кармане, поэтому Клерк запустил руку в штаны, чтобы поправить ее.
3.
Дверь в зал заклинило. После нескольких поворотов ключа, створки нарушили тишину своим могучим гулом, как чудовище, просыпающееся после древнего сна. Но даже совместными усилиями не удалось раскрыть путь к возможной свободе больше, чем на несколько сантиметров.
Писатель переводил дыхание, глядя на то, как Врач обнимается с дверью, выбирая лучшее положения для наблюдения за происходящим позади нее.
– Что видно? – спросил Писатель, пытаясь нарушить неуютное молчание и прогнать страх от еще гуляющего эха открывающейся пасти.
– Там темно, но я вижу диван, или даже два, не знаю. Может, это один большой. Вижу стол. И где-то в темноте вижу блеск, похоже на фонарь, потухший. Там точно главный холл.
– Нам нужно найти какой-нибудь рычаг, – вмешался Сержант.
– Думаю, если бы у нас был рычаг, то вопроса могло не быть, – ляпнул Писатель, о чем тут же пожалел. Сержант подошел к нему и обрушил вес и мощь своего взгляда на неподготовленные глаза Писателя.
– Думаешь, ты шутник? Так вот – это все, – он окружил жестом мир вокруг себя, давая представление о серьезности своих слов, – не шутка! Поэтому советую тебе не раздражать меня.
Писатель ничего не ответил, чувствуя, как дрожит его взгляд под натиском. Зрачки непроизвольно забегали, и он опустил глаза, выскальзывая наружу. За этим поражением наблюдали все присутствующие, отчего ситуация становилась еще более жалкой.
1.
Сержант не хотел насмехаться над умником-Писателем открыто, но, в глубине души, он видел, насколько жалок этот худощавый выскочка, который возомнил себя главным в команде, хранителем ключей. Проводив взглядом его спину, Сержант подумал, что, в другой раз, нужно будет забрать ключи себе.
– Дай попробую, – сказал Сержант, достаточно грубо отталкивая Врача от дверей.
Упершись в массивную плиту, он напряг все свои мышцы, до ноющей боли, пытаясь продавить, пробить себе путь наружу. Но дверь не поддалась, будто усилия даже самого могучего мужчины будут не более чем ударом ладонью по стене.
– Я не думаю, что сила здесь поможет, – тихо и спокойно промолвил Врач. – Посмотри – эта дверь вовсе не похожа на старую настолько, что может просто взять и заклинить.
Сержант ничего не ответил. Его голова была окутана туманом неизвестного происхождения – глаза слегка слезились, а дыхание то учащалось, то замирало на болезненном вдохе. Он не хотел, чтобы кто-нибудь заметил его недуг, думая, что это пройдет само по себе, но прошло уже достаточно времени, а вместо трезвости рассудка, появилось лишь тошнотворное головокружение и судороги в левой ноге.
– Тогда нужно найти что-то, что поможет открыть эту дверь. Я не собираюсь торчать в этом сыром тоннеле, – через некоторое время молчания сказал Сержант.
Конечно, он сказал так лишь для того, чтобы подчеркнуть свою неприязнь к этому месту – в тоннеле было достаточно тепло, можно даже сесть на пол и передохнуть, но в данный момент никто из присутствующих не хотел проверять этого.
Следующие полчаса пролетели в поисках различных механизмов, рычагов, чего угодно, что поспособствовало бы в продвижении к следующему этапу неизвестности.
Сержант остался у дверей, изредка толкая их с различной интенсивностью, то одну створку, то другую, а то – и обе одновременно. На самом деле, он хотел лишь остаться наедине со своей болью – тремор в ноге пьянил рассудок, Сержант стискивал зубы до треска в ушах, но боль отпускала лишь для того, чтобы снова нахлынуть с новой силой.
После нескольких глубоких вдохов-выдохов все отступило, оставив лишь дрожащую легкость по всему телу, словно после марафона. Мышцы немного расслабились, словно размокли от пота, и Сержант сделал несколько шагов к спутникам.
– Нашли что-нибудь? – стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил он.
Врач, как ближайший к нему человек, удостоил вопрос лишь отрицательным поворотом головы. Он изучал стены, кирпичик за кирпичом, прощупывая и простукивая каждый миллиметр.
Остальные уже скрылись за поворотом, потому не слышали вопроса. Сержант был не на шутку раздражен их бесполезностью. Что они желают там найти? Сержант слышал лишь бормотание, отражавшееся от стен тоннеля, которое становилось лишь громче.
Сначала из-за поворота выплыла Актриса в своем неуместном красном платье и пиджаком Писателя поверх плеч, делавшим ее похожей на школьницу после выпускного, полного алкоголя и глупых поступков. Ее туфли торчали из карманов пиджака, как роговые наросты, а сумочка торчала из-под полы пиджака, покачиваясь, создавая ей теневой танец в неярком свете круглых ламп.
За Актрисой шел Клерк, сверкая своими круглыми очками, которые раздражали Сержанта так сильно, как звон в ушах, как чесотка, впрочем – как и их носитель. Жирдяй будто олицетворял собой все то, что Сержант когда-либо ненавидел, пусть и не помнил этого.
Фотограф шла в конце, как всегда сложив руки на груди, издалека становясь похожей на малолетку, из-за своего маленького роста. В глубине души, Сержант находил это куда более привлекательным, чем зрелая роскошь Актрисы, но он старался не думать об этом в подобной ситуации.
– Мы ничего не нашли, – сказала Фотограф, глядя в пол.
– Как будто вы пытались, – буркнул Сержант, едва слыша собственный голос из-за головокружения.
– Что? – недовольно вопросила Фотограф, поднимая глаза. – Да в чем твоя проблема? Если ты в форме и у тебя пистолет – это еще не значит, что можешь строить из себя крутого героя. Мы должны держаться все вместе, а не копить злость друг на друга. Писатель ушел, а у него ключи…
Но она не договорила, Сержант подошел к ней на расстояние вытянутой руки и грубо прервал:
– Если понадобится – придет, никуда не денется…
– Не меня ищете?
5.
Фотограф смотрела, как Писатель вышел следом за группой. На рубашке цвета неба, если смотреть сквозь грязные очки, появились темные разводы, как если бы он все это время лежал на грязном полу, превратившись в брата по несчастью для Врача. В руках он нес два стержня, похожие на обрезки трубы одинаковой длины. Подозрительный металл не был ржавым, его фактура лишь поглощала свет ламп вокруг, что выглядело немного жутковато. Два осколка темноты.
Пение металла звонко прокатилось по всему тоннелю, когда они упали на каменный пол. Писатель, не говоря ни слова, подошел к двери, даже не посмотрев на Сержанта, который оцепенел от происходящего, и начал шарить руками под дверью, вдоль нее, до самого верха, едва дотягиваясь до края.
Фотограф подошла к трубам, едва заметным на полу из-за своей нереальной черноты.
– Что это? – спросила она.
Никто не ответил.
– Вы что, глухие? – уже громче сказала Фотограф.
– Это ключи, – усмехнулся Писатель, не отвлекаясь от своего странного занятия. – Они лежали у тупика в тоннеле. – Он обернулся и, увидев, что все смотрят то на него, то на лежавшие предметы, сказал. – Да не бойтесь вы их. Видимо, они лежали в какой-то смоле, которая застыла очень ровным слоем. Именно поэтому никто не заметил этих труб в темноте.
Под «никто» он подразумевал Врача и Сержанта, или, что более вероятно, именно второго. Сержант понял значение последней реплики и едва заметно сжал кулаки.
Фотограф все больше боялась Сержанта, замечая в нем странные изменения, которые становились для нее все очевиднее с каждой секундой. Его мучал недуг, который он тщательно скрывал, но девушка видела покачивание в походке из-за сдерживаемой хромоты. Она сама удивлялась, как отчетливо может видеть своих спутников, не прощая ни малейших огрехов, скользя по их внешности и поведению взглядом, как объективом.
«Видимо, это профессиональное», – только и приходило ей в голову.
– Так что же нам делать с этими трубами? – спросил Клерк. Похоже, нетерпение выбраться на свободу так и чесало его во всех чувствительных местах. Он снова облизывал губы и потирал ладони.
– Когда я открыл дверь Клерка, то заметил, что с обратной стороны было отверстие, но не под ключ. И мне вспомнилось нечто подобное и у Актрисы. Мне кажется, что каждый мог выбраться из своей комнаты без посторонней помощи. Тогда я и понял, что если выберется лишь один, то ключ от этих дверей, – Писатель похлопал по металлическому ребру, – должен быть или здесь, или в тоннеле.
– Но здесь мы ничего не нашли, – пробормотал Сержант с хрипотцой в голосе и прокашлялся.
– Именно. И, кажется, я нашел нечто большее.
Фотограф подошла ближе к двери – ей было любопытно и, отчего-то, даже приятно наблюдать за этим мужчиной – не лидером, но достаточно смышленым, чтобы вести за собой людей благодаря совсем другим качествам, отличным от силы и воли. Но ее еще больше пугала возможная реакция Сержанта, и страх этот нарастал с каждым мгновением, стоило ей задержать взгляд на его лице, на косые линии бровей, что нависли над глазами в раздражении, на стиснутые то ли от боли, то ли от злости зубы.
Писатель молча указывал пальцем на две борозды в полу, в том месте, где лежали осколки камней и фрагменты досок, которые он убрал в сторону.
– Они открываются на себя, – тихо сказал Писатель, глядя на Сержанта.
4.
Когда пыль рассеялась по углам, опала к ногам, а звук, солидный и грузный, растворился в тишине, Актриса стала первой, кто прошел в холл. Так получилось случайно, но, сохраняя чистоту окутавшего незваных посетителей безмолвия, она, ступая босыми ногами по холодному камню, ничего не могла поделать с приступом любопытства.
Уже через несколько секунд прелюдия тишины будет разрушена булькающими от эха шагами, что сольются в один сплошной дождь, разговорами и восторженными заявлениями. Но, лишь на мгновение, Актриса смогла погрузиться в неизвестность, столь интимную и личную, и воспоминания начали играть с ней в кошки-мышки, ассоциируясь с каждым предметом интерьера.
Актриса прошла к фонарю и нащупала ручку, за которую он был подвешен. Немного испугавшись неожиданной остроты теплого металла под рукой, она поняла, что это крюк в стене, удерживающий фонарь на себе.
Остальные спутники уже прошли внутрь вслед за Актрисой, что вела их своим силуэтом, даже в темноте играющим с воображением своими алыми контурами.
Когда глаза привыкли к темноте, развеяв черный, аж до темно-синего оттенка, полог, стали видны очертания стен, колонн и другой черноты, что таилась вне поля зрения, скрывая другие секреты.
– Кажется, я нашел спички, – раздался голос Врача. Он звучал отовсюду – от каждой колонны, от потолка, невидимого в темной дали, некоторые нотки звучали даже из прохода, будто они решили вернуться без него.
– Так давай же их скорее, – подначивал его столь же невидимый Писатель.
Теплая рука прикоснулась к плечу Актрисы, заставив ее вздрогнуть и обернуться, но только лишь для того, чтобы увидеть лишь пятно пепельно-черного лица, которое могло быть кем угодно.
– Вы позволите? – прозвучал голос Писателя, тихо, только для нее.
Скрипнула маленькая дверца в руках Актрисы и, не смея сопротивляться чиркающему звуку, огонек в руках мужчины с голосом Писателя соскочил с деревянной палочки на застывший, черный фитиль.
2.
Четыре квадратных оконца с огнем позади совсем не разгоняли темноту, а лишь создавали внутри нее маленькую зону, с намеком на тепло и безопасность. В самом центре этого пятна плыла Актриса, ее платье отражало свет с таким неуловимым эффектом, что казалось, будто это она излучает оранжево-красное свечение.
Рядом, словно неуверенный мотылек, держась на самом краю ореола, шел Писатель. А остальные члены группы уже успели разойтись по темным углам, и теперь приближались к приковавшему внимание фонарю.
– Здесь где-то должен включаться свет, – предположил Сержант, заслонив собой добрую половину маленького солнца.
– Да, нам нужно пройти вдоль стен, поискать что-то вроде выключателя, – как эхо тут же отозвался Писатель.
Траектория движения оранжевого круга на полу изменилась в сторону дверей, превратившихся в ручной электрофонарь – тусклый свет ламп из предыдущей комнаты пробивался сквозь них ленивым лучом.
В свете квадратных прорезей клубящаяся темнота таяла, подобно туману, обнажая стены помещения. Не оставалось ни малейшего намека на то, что группа людей попала в некое подобие особняка, но, с неизвестной чудовищной целью, переоформленного в подобие тюрьмы. На стенах еще оставались огромные картинные рамы, пустые и оттого отвратительные в своей ущербности, между картинами виднелись резные узоры на стенах, но уже порядком облупившиеся, да так, что на них не хотелось задерживать внимание.
Пока спутники проводили свою экскурсию, Врач направился в сторону самого черного облака. Он старался не подходить к зоне освещенности, отчего его глаза были привычны к свету на весьма комфортном для зрения уровне. Слева он видел стойку, высотой ему по грудь, достаточно длинную – десять шагов от начала и до конца. Справа – пара диванов друг напротив друга, разделенных лишь низким журнальным столиком из неизвестного материала.
Врач уже перестал слышать голоса людей за спиной, они были вытеснены чудовищной силы напором давящего звона, который поглощал все вокруг. Даже видеть стало труднее, все больше разноцветных пятен портило обзор, как разводы бензина на воде.
Где-то вдали раздался возглас, но такой неяркий и призрачный – как если бы Врач находился под водой.
И через секунды тысяча солнц взорвалась над головой.
Потом, Врач мог поклясться, что в этот момент он даже услышал сильнейший взрыв. Свет появился внезапно, белоснежный, настолько чистый и сильный, что темнота даже не успела попрятаться в тени столов, диванов и колонн. Врач ослеп, глаза слезились, а веки дергались от боли.
Над головой мерцала огромная хрустальная звезда, сверхновая, из двадцати пылающих неимоверно сильным электрическим светом лучей.
1.
Сержант зажмурил глаза. Это было несвоевременно, свет успел поразить его раздраженную сетчатку, дрожь в руках усилилась, к ней также добавились озноб и прохладное недомогание. Сержант готов был отдать все, что угодно за возможность узнать, что с ним происходит и как это прекратить.
Выждав несколько секунд, он открыл глаза, уставившись в пол. Пол был теплого кремового цвета, не ярким, но к такому мощному освещению глаза привыкли не сразу, отчего любые цвета казались болезненно резкими и яркими. Когда комната предстала перед Сержантом во всей своей красе, в цветах, верных и неискаженных предательскими тенями, даже он удивился, в насколько роскошных апартаментах они все оказались.
Огромная люстра сияла подобно радуге, которая сконцентрировалась в каждом стеклянном камешке, коих были тысячи, и все они отражали и преломляли сильнейшие лучи двадцати ламп. Высокий потолок обрушивался на группу, а точкой удара должны была быть эта громадная люстра.
Остальное убранство также говорило о принадлежности помещения к какому-нибудь особняку или даже замку. Резные рамы, оказавшись рассекреченными, уже не пугали своей стариной, наоборот, приковывали внимание, заставляли задуматься о произошедшем путешествии в прошлое. Да, они были пусты, как порталы в другие миры, но эта пустота смотрелась подобно отдельным произведениям искусства, инсталляции в пределах одного зала.
– Чтоб я сдох, – только и вырвалось у Сержанта.
– Другими словами – это прекрасно, – подвел черту Писатель.
Сержант ничего не стал отвечать на эту колкость, он был рад тому, что недомогание слегка отпустило его, и можно трезво рассуждать о происходящем.
– Это же потрясающе! – восхищалась Актриса, бродя вдоль стен. Ее голос стал звучать увереннее и спокойнее.
Весь зал был одним сплошным полем для прогулок – из мебели выделялись только три дивана, один стоял в углу и, по виду, был мягче остальных, барная стойка, длинная и величественная, как если бы она была вырезана из одного массивного дерева. Немного разбавляли пустоту стулья, пара табуретов и журнальный столик на колесах.
Группа оказалась в огромной гостевой комнате.
3.
Писатель немного побродил по залу, представляя, каким он мог быть в другое время, в другую эпоху. И, конечно же, в других обстоятельствах, когда группа напуганных и ничего не помнящих людей не бродила по нему лишь в поисках выхода, практически не обращая внимания на красоты.
Внимание Писателя сразу приковали пустые рамы на стенах. Их было около десяти, если сосчитать все, что попадали в поле зрения, и выглядели они отличнейшим примером инсталляционной работы. Будто некто, владеющий этим зданием, решил отринуть все нормы и понятия о красоте, сорвать картины, уничтожить их немое величие, оставив лишь пустые глазницы стен.
Писатель ни на чем не мог сконцентрировать свое внимание, его манило в одинокую тишину, которая ассоциировалась лишь с его комнатой, пусть она и была чем-то вроде тюрьмы.
И он направился прочь из холла.
В который раз, пройдя по каменной кладке и аллее из тусклого света, он увидел дверь своей комнаты и испытал некое подобие теплых чувств. Что это? Возвращение домой? Или ему была настолько противна нынешняя компания, что возвращение в темницу казалось более удачным вариантом развития событий?
Прикоснувшись к холодной ручке, Писатель подумал, что в этом доме он чувствует, как чуждое становится нормальным, поглощает его и его мысли. Что же происходило с привычными вещами? Терялись ли они в потоке всего нового и необузданного?
Писатель сел на кровать и, достав из кармана диктофон, решил чем-нибудь поделиться с возможными будущими слушателями. И он придумал новый рассказ:
«Он очутился в доме не случайно. Более того, он бы не удивился, даже глазом не повел, если бы этот дом вдруг оказался картонным строением, созданным лишь для того, чтобы поместить его, Алекса, в себя. Ведь так очевидно – после всего, что он успел совершить, повинуясь животным инстинктам, определенно – подобное наказание было оправданным и ожидаемым. Если не сегодня, то обязательно завтра. Или в другой день, когда Алекс будет предаваться размышлениям о никчемности своей жизни и о взорванных в пух и прах отношениях со всеми знакомыми и близкими людьми. Этот день должен был наступить.
Но он никогда не думал, что наказание может быть настолько суровым…
Сьюзан была здесь вместе с ним. Ходила молча, ничего не замечая, но каждое движение отдавало привкусом ржавчины ее голоса. Лишь по ночам она входила в его комнату совсем другим человеком. Призрак той, кого он когда-то полюбил, забирался под одеяло, тело было неожиданно горячим и страстным, а отвращение – приятным.
Ужаснейший кошмар каждого мужчины – жить в одном доме со своей бывшей женой, которая все еще требует от него интимной близости, неестественной, насколько вообще может быть секс с человеком, потребовавшим развода по причине собственных измен. Но, в этом была вся Сьюзан, она умудрилась обставить все так, будто Алекс сам толкал ее к загулам своим постоянным прозябанием на работе и недостатку внимания.
Он не хотел думать. Виски в голове неплохо справлялся с функцией подавления мыслей. Мыслей, воспоминаний, личности.
Алекс хотел секса. И даже не стыдился мысли, что Сьюзан в роли партнера на сегодня – вполне подходящий вариант. Как говорится, no hard feelings…
Он уже представлял, что она опять входит в комнату, видел ее ореол в свете прямоугольника двери…»
И Писатель понял, что действительно видит девичий силуэт в открытом проходе…
5.
Фотограф побродила вместе с остальными по преобразившемуся залу, но противное ощущение пребывания в тюрьме, пронизывающее хуже, чем зубная боль, все еще ныло где-то в подсознании. Дело было не только в отсутствующих воспоминаниях и предвзятом отношении – сама атмосфера этого места была неприятна Фотографу, она давила неосязаемыми пальцами в глаза, в уши, неслышные звуки создавали головную боль и дрожь. Люди не должны находиться здесь, решила она для себя. Никто из живых людей.
Совершая один из шагов, глядя себе под ноги, Фотограф заметила, что силуэт Писателя удаляется вдоль по коридору, идет дальше и дальше, как уверенными шагами он ступает в одиночество и полусвет, пока не исчезает за поворотом.
Отчего-то Фотограф захотела пойти за ним, неизвестно на что рассчитывая. В ее мыслях не было места какому-то расчету, только эмоциональный порыв, желание привязаться к человеку, который создает впечатление возможного защитника. Возможно, в подобном отчуждении, инстинкты диктовали ей свою волю.
Пройдя по знакомой аллее грязно-желтого освещения, Фотограф увидела приоткрытую дверь, из-за которой доносился голос Писателя.
Это казалось удивительным – человек разговаривает сам с собой, будто не было ничего более удивительного и странного во всем происходящем. Но именно такая мелочь сразу откладывалась в голове гадким семечком.
Приоткрыв дверь еще на несколько миллиметров, она увидела его лежащим на кровати, с диктофоном в руках. Почему-то даже голос его изменился, когда он заговорил о несуществующих людях, о нереальном мире. Писатель будто растворялся в собственной речи, становился свидетелем в параллельном мире своих героев.
Фотограф не была уверена, что слышит все слова именно так, как они должны были звучать – они собирались комками в единые, совсем неразличимые звуки, лишь отдаленно напоминавшими раздельную речь.
Она открыла дверь и услышала лишь несколько последних фраз, что-то о сексе… Это показалось ей забавным и, выждав несколько секунд, она вошла в комнату.
– Знаешь, если бы не выражение твоего лица, я бы решила, что все это представление только для того, чтобы заманить меня в комнату, – съехидничала Фотограф, глядя, как Писатель поднимается из своего лежачего положения.
– Какое представление? – спросил Писатель, жестом приглашая ее сесть рядом.
Его кровать была мягче, во всяком случае, так ей казалось, по остаточным воспоминаниям от момента, когда она сегодня (или уже вчера?), проснулась.
Они смотрели друг другу в глаза, боялись обронить лишнее слово и нарушить эту тишину, создать неловкость. А молчание все затягивалось петлей-удавкой, их глаза дрожали, бегали взглядом от одного зрачка к другому, словно хотели уловить мысли.
В руках у Писателя щелкнуло, да так неожиданно, что Фотограф вздрогнула. И пока еще мурашки не перестали бежать по ее коже, Писатель поднял руку с диктофоном и произнес:
– Когда она вошла, то почувствовала легковоспламеняющееся желание, которое неотвратимо захватывало волю, подобно приказу, который не подразумевает отрицательного ответа. Желание забыть обо всем, что их связывало, и просто поцеловать его губы, как когда-то…
Писатель улыбнулся, повторно нажав на кнопку аппарата. Что-то в его голосе было гипнотическое, будто этот диктофон писал летопись их группы, или, может быть, только их двоих.
Она приблизилась к нему, почувствовала запах кожи и волос, но он совсем не отталкивал, и, стоило ей закрыть глаза, почувствовала вкус жестких губ.
6.
Клерк заглянул в дверь одного из своих спутников. Почему-то он сразу догадался, что она принадлежит Писателю. Так же, как и в его собственной – все окружение подчеркивало черными линиями одиночество и замкнутость.
Лампа на тумбочке неровно дышала, заполняя лишь часть комнаты мерцающим светом.
Писатель и Фотограф смотрели на него.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Писатель.
– Я просто немного отлучился от группы, – автоматически начал оправдываться Клерк. Он не мог понять, откуда эта покорность, ведь всех выбросили просто в идеальные условия для того, чтобы скрыть личность.
Как ни прискорбно, невозможно держать все под контролем, мы так и лезем наружу из собственной черепной коробки, вместе со всеми комплексами и слабостью, а любая маска – не больше, чем простыня в кинотеатре. А ты – киномеханик, смотришь на себя лишь через крохотное смотровое окно.
Писатель посмотрел на Клерка злобным взглядом, взглядом человека, которого только что обворовали. Клерк потупил взгляд и пропустил Фотографа, когда она прошла мимо. Краем глаза он заметил, что она обернулась и с полуулыбкой проводила взглядом Писателя.
«Как же это произошло? Мы все, возможно, на грани жизни и смерти, а он…» – думал Клерк, смотря, как Писатель встает, поправляет одежду.
– Не нужно меня преследовать! – жестко отрезал Писатель. – Я не спасал тебя. Кто-нибудь другой все равно бы открыл дверь, поэтому ты мне ничего не должен.
Клерк не сразу понял, о чем говорит его собеседник. Когда до него дошло, он почувствовал себя оскорбленным такими словами – он просто надеялся подружиться с Писателем, ведь тот был совсем не таким, как остальные члены группы. Не такой озлобленный и помешанный на исполняемости приказов, как Сержант, не такой нелюдимый, как Врач… Про отношения с местными дамами Клерку даже не хотелось думать.
1.
Сержант стоял у входа в зал и ждал, когда вернется Врач. Он нашел какую-то щель в стене, но она была недостаточного размера, чтобы крупный Сержант мог хотя бы попытаться пролезть в нее.
– Да что же он так долго?! – Сержанта трясло. Он не понимал, что происходит – его тело бил озноб, а руки тряслись, словно листья на ветру, что становилось скрывать все сложнее.
Для него самого было тайной, что же такое с ним происходит. Он не хотел спрашивать у других спутников, не испытывают ли они чего-то подобного, вдруг все они находятся под действием каких-то препаратов? Но он не хотел, чтобы другие узнали о том, что он – Сержант – главный член команды, может дать слабину. Даже если все больны, Сержант собирался скрывать это до последнего.
Врач вынырнул из проема в стене, будто из водной глади посреди ночи. Сначала из темноты провала показалась рука в уже давно не белом, а серо-черном халате, следом, с натужными звуками и едва различимыми словами – голова Врача.
– Это еще одна комната! – выпалил он, еще даже не успев вынырнуть из провала.
– Что?! – практически одновременно проскандировали Сержант, Актриса и вернувшаяся Фотограф.
Врач вылез и начал бесполезно отряхивать одежду.
– Там, за проемом, коридор, почти один в один такой же, как и в другом крыле, с нашими комнатами. Но он короткий – и в конце одна-единственная дверь.
– Что за ней? Ты попробовал связаться с тем, кто внутри?
– Да, но дверь не такая. Она больше и массивнее. Кажется, меня никто не услышал за ней.
– Хорошо, нужно придумать что-то с лазом, – подытожил Сержант.
Проем представлял собой просто вертикальную щель в стене, в которой угадывалась раздвижная дверь, но только не было ни одного намека на створки.
Сержант еще раз попробовал сдвинуть стены в стороны и – они подались! Немного, на долю миллиметра, но Сержант все же почувствовал движение. От нахлынувшего адреналина он перестал чувствовать дрожь и озноб, все, что ему нужно было – открыть эту чертову дверь.
– Врач! Она подается! – сказал он, и Врач тотчас же подлетел на помощь.
– Давай, на счет «три»! Раз! Два! Три!
В глубине проема раздался оглушительный грохот. Сержант точно знал, что это за звук, несмотря на амнезию. Выстрел он смог бы различить даже за сотню метров.
3.
Писатель остановился, как вкопанный.
– Что это было? – послышался вздрогнувший голос Клерка за его спиной.
– Похоже на выстрел, – тихо ответил Писатель, прислушиваясь и ожидая возможного продолжения.
– Откуда ты знаешь? Ты что-то помнишь? Я вот никогда не слышал выстрелов раньше…
– Ничего я не помню… – огрызнулся Писатель. – Откуда, например, ты знаешь, что не слышал выстрелов раньше?
Писатель не стал дожидаться нелепого ответа и побежал по коридору. Интуитивно он старался бежать не быстро, чтобы шаги не стучали по полу, словно отбойные молотки. Но он понял, что его усилия тщетны, когда услышал, как позади, все отдаляясь и отдаляясь, пыхтит и стучит ногами Клерк.
Почему-то первые мысли Писателя были заняты не прозвучавшим выстрелом и не пистолетом Сержанта и им самим, а Фотографом. Он не хотел, чтобы ей причинили вред, а, похоже, что Сержант не очень-то хорошо отнесся к ним обоим.
«Что за глупости?» – успел подумать Писатель перед тем, как перед его глазами открылся холл.
Он увидел Сержанта и Врача где-то поодаль – они, громко крича, пытались раздвинуть стены, женщины стояли рядом и что-то говорили, не менее нервно и громко.
Стрелял не член группы.
4.
Актриса первая подошла к двери. Остановившись, она осмотрела ее и увидела, что Врач не ошибся – дверь действительно сильно отличалась. Высотой около двух с половиной, может быть трех метров, она закрывалась на винтовой замок с большим колесом, который будоражил в ее памяти что-то связанное с кораблями, хотя она не была уверена, что сможет описать, как выглядит хоть один «корабль».
И дверь была открыта.
Врач подошел последним, он помогал Сержанту протиснуться в щель, которую они смогли раскрыть лишь до какой-то «мертвой зоны». Никто не решался войти внутрь, стояли, будто боялись самой тишины перед прыжком в неизвестность.
– Я могу поклясться, что…
Сержант шикнул, давая понять, что сейчас не самое лучшее время для нарушения тишины. Не говоря ни слова, он жестами показал Врачу и Писателю, чтобы те раскрыли дверь, а сам вскинул свой пистолет наизготовку.
Не без усилий, они смогли открыть дверь, прячась за ней и ожидая чего угодно.
Сержант стоял и смотрел на шесть мониторов перед собой, метрах в пятнадцати, настолько большой была эта комната.
Мониторы пестрили черно-белыми огоньками, а один и вовсе был пробит, но не выстрелом, а, судя по всему, ударом рукоятки.
Шесть мониторов, в едином массиве, стояли на хлипком столе, который даже не пытался скрыть тучу проводов за собой, а над всей этой конструкцией возвышалась надпись.
ХРАНИТЕЛЬ СМОЖЕТ ОСТАНОВИТЬ
Слово «ОСТАНОВИТЬ» оканчивалось жирной точкой, переходящей в засохший ручей до самого пола. Под столом лежало тело мужчины.
Это можно было понять только по одежде, так как то, что оставил от головы револьвер, зажатый в правой руке трупа, невозможно было опознать по половому признаку. Останки того, кто застрелился, все еще скапывали с потолка, уродливым узором распластавшись по нему, как по картине импрессиониста. Свет в комнате был красновато-серым, от капель крови на лампе.
Актриса почувствовала странный запах, который был неизвестен ей вовсе не из-за амнезии – запах спекшейся крови и гари, словно от жженых спичек. Он не был противным, как запах бензина – кого-то воротит, а кто-то хочет подсознательно чувствовать его снова и снова.
Но запах заполнял легкие, душил, вполне ощутимо подползал к горлу приступом тошноты. Актриса чувствовала, как ей становится все хуже, в глазах темнеет…
6.
Клерка почти вырвало, когда Актриса повалилась на него. Нельзя было сказать, что он отреагировал молниеносно, слишком уж был тугодумным, но, по стечению обстоятельств, она упала прямо в его руки.
– Ребята! Ей плохо, помогите! – воскликнул он, укладывая ее на пол, не в силах держать ее на весу.
Писатель подошел к Актрисе и приложил к ее шее два пальца. Врач появился из-за его плеча и сказал:
– Да что ты творишь?! У нее обморок.
– Просто решил проверить, – пожал плечами Писатель, поднимаясь.
– Ее нужно уложить куда-то, – сказал Врач.
– В холле был диван. Мы вытащим ее через проход? – спросил Клерк, представляя, как с трудом будет нести ее через лаз, в который сам едва протиснулся.
Врач сверкнул взглядом в сторону Клерка и приподнял Актрису левой рукой. Правой рукой он зарылся в ее волосы у виска. Через мгновение она уже хватала воздух ртом, держась рукой за грудь.
– Что случилось? – только и сказала она.
– Ты упала в обморок. Лучше выйди наружу, если не переносишь запаха и вида крови.
– Нет, все же было хорошо. Я не чувствовала какого-то сильного недомогания. И запах не такой противный. Все очень быстро навалилось – я даже не успела ничего понять, – растерянно пробормотала она.
– Так оно обычно и бывает, – ответил Врач с улыбкой и, прежде чем подняться, аккуратно провел рукой по ее щеке.
Клерк смотрел на происходящее и не понимал, почему все его спутники ищут близости, или же это обычное поведение Врача, которое показалось ему двусмысленным.
1.
Сержант даже головой не повел, когда Актриса свалилась в обморок.
Он, как завороженный, смотрел на экраны, на надпись, на тело под столом. Красные световые пятна болтались и ползали по стене, как новогодние игрушки, они гипнотизировали и раздражали Сержанта.
Что-то зрело в его голове, как будто похожее на ответ.
Дрожь сникла, потихоньку отступила, прячась от резкого прилива адреналина. Теперь Сержант хотел лишь узнать, что произошло в этой комнате, его не отпускало ощущение, что мониторы когда-то показывали их, людей из группы, комнаты. А если это было так, то человек на полу – один из тех, кто устроил происходящее вокруг.
Фотограф ходила по периметру комнаты, пока остальные возились с Актрисой. Около десяти метров в ширину и пятнадцати в длину – комната была подобием бункера, или так казалось из-за толстой двери и освещения с «привкусом» крови.
– Не трогай здесь ничего! Слышишь?! – рявкнул Сержант, злобно смотря на Фотографа.
Она решила не опускаться до ответа и продолжила изучать комнату. В углу справа, ближе к входу, располагался двустворчатый шкаф с дополнительными ящиками внизу. В дальнем левом углу, рядом со столом с мониторами, располагалась кровать, обычная, из металлических трубок со старым серым матрасом с пятнами сырости и дырявым одеялом. Никакого белья не было.
В столе было три ящика. Сержант открыл первый – пусто. Второй также не показал ничего интересного.
Когда Сержант открыл третий ящик, хотя он не хотел этого делать, представляя пустоту, как и в предыдущих, его глаза наполнились удивлением вперемешку с гипнотическим вниманием. Когда, то ли из-за тени в памяти, то ли из-за рефлексов, но Сержант ощутил некое узнавание того, что лежало в ящике. Как только он понял, то сразу же, с силой, захлопнул ящик, боясь, что кто-то мог увидеть то же, что и он.
4.
Актриса смотрела на Врача, который практически сразу отстранился от нее. Это было странно после его последнего жеста, поразившего своей прямотой. Она была симпатична этому мужчине, симпатична как женщина, что вызвало целую бурю эмоций.
Актриса не знала, о чем думать в подобной ситуации – местоположение группы до сих пор оставалось неизвестным, а надеяться на обнаружение выхода тоже не приходилось. И в отчаянии, которое слилось со всеми остальными эмоциями и чувствами, она вдруг ощутила симпатию к человеку, оказавшемуся в таком же положении. Общий страх сплотил их вдвоем, чего нельзя было сказать о группе.
Сержант по-прежнему был мрачнее тучи, он хотел бы грызться со всеми, но не мог себе этого позволить – и это сразу бросалось в глаза. Что-то в его поведении менялось с каждой минутой и перемены пугали Актрису. Поначалу, увидев в мужественном и сильном мужчине лидера, она не боялась потерять надежду на освобождение, но сейчас ей стало казаться, что дом давит Сержанта своей мрачной атмосферой и постоянными происшествиями. Он стал нервным, постоянно озирался по сторонам и обшаривал взглядом не только окружение, но и всех своих спутников, будто боялся удара в спину. Когда Актриса входила в комнату с трупом, она прикоснулась к руке Сержанта, случайно, но все равно обратила внимание на то, что его кожа была натянута от напряжения, покрыта мурашками, а могучие мышцы дрожали.
Врач был все таким же молчаливым и нелюдимым, эта черта характера, скорее всего, не изменится ни при каких обстоятельствах. Он появлялся из ниоткуда и также внезапно пропадал, как кот, который всю свою жизнь провел в одиноком блуждании по переулкам в поисках пищи. Актрисе бы хотелось задержать его на несколько мгновений, чтобы узнать лучше, но он был слишком осторожен для этого.
Писатель выглядел слишком смешным, особенно в контрасте с тем, кем он хотел казаться. Его манеры, вычурное поведение и попытки быть лидером вызывали лишь улыбку, с которой можно смотреть на детей с недостатком внимания. А у Сержанта подобные жесты и вовсе отражались злобой на лице. Ему не стоило играться с этим негром, но Писатель, пытаясь быть бесстрашным авантюристом, упорно лез в яму с проблемами.
К Фотографу Актриса относилась с одновременным презрением и осторожностью. Эта мелкая девчонка, гораздо старше своей внешности (в этом Актриса была уверена на все сто процентов) постоянно лезла во все, что происходило вокруг, сканировала своими маленькими глазами каждый миллиметр, отчего у Актрисы порой мурашки по коже прыгали. Актриса даже думала, что она знает немного больше, чем все остальные.
2.
В комнате с мониторами начинала кружиться голова. Врач не знал, почему это происходило, то ли атмосфера смерти уже заполнила пространство между четырьмя стенами, то ли бесконечный двуцветный калейдоскоп от кружащейся лампы играл с мозгом в «Твистер». Неизменной оставалась только неприязнь к этому помещению, полному неизвестности плюс одно мертвое тело.
Врач опустился на одно колено, но, увидев, что кровь, этот горячий каучук красного цвета, все еще расползается в разные стороны, решил отойти подальше. Осторожно, нависнув над телом, Врач позволил себе перевернуть его. Его глазам открылось отвратительнейшая картина.
Лицо у несчастного попросту отсутствовало, что было не удивительно, если учесть размер пистолета, но от мышления Врача не увильнула одна деталь, хотя он не мог объяснить, почему он так решил. Ведь револьвер мог снести череп таким образом только, если бы выстрел был произведен в тыльную часть головы. Врач еще раз решил повернуть тело. Теперь это было не так просто – окоченевшие руки мешали совершить даже небольшое движение. Врач напряг мышцы так сильно, как сумел, и слегка приподнял спину и шею, стараясь не запачкать свой грязный халат еще и кровью.
– Так и есть… – прошептал Врач.
В темечке было видно ВХОДНОЕ отверстие.
– Что такое? – спросил Сержант, который так и не вышел из этой душегубной комнатушки.
– Посмотри на дырку в голове. Что скажешь? – спросил Врач.
Сержант не сразу сообразил, о чем Врач хотел ему намекнуть, но понимание все-таки пришло к нему. Глаза Сержанта округлились, он не мог выдавить и слова. Он присел рядом с трупом, даже не боясь запачкать свои брюки, и осторожно прикоснулся к волосам трупа, чтобы повернуть голову.
– Черт! Этого не может быть! Мы же зашли сразу после выстрела.
– Боюсь, что может, Сержант. Либо он решил вынести себе мозги очень экстравагантным способом, либо отсюда есть еще один выход…
6.
Клерк шел по залу. Его прогулка растянулась до бесконечности, он уже перестал слушать и считать собственные шаги, а каждый вырез в картинных рамах он знал, как свои пять пальцев.
Ему было стыдно возвращаться к группе. То ли остатки воспоминаний сделали из него жалкого червяка, каким он, судя по всему, был в прошлом, то ли характер было просто невозможно изменить ни при каких обстоятельствах.
Клерк представлял их лица перед собой, не понимая, что подсознательно искажает их в ужасных, насмешливых гримасах. Они все смеялись над ним, каждый взгляд и излом губ в злых улыбках говорили об этом. Когда Клерк вновь поднимал голову, отрывая взгляд от мраморного пола, он видел их гримасы в прямоугольниках на стенах.
Он смотрел на них, в эти подобия телевизора, и видел лишь их смех. Они с отвращением глядели на него, эти огромные лица, все пять, сверкали глазами каждый раз, когда Клерк пытался сбежать из их поля зрения, но там где пропадало одно лицо, сразу начиналось другое, еще более насмешливое и неискреннее, а из-за того – озлобленное.
Клерк словно слышал их смех, он отражался в стенах этого огромного помещения, заполнял его уши, сколько бы ладони не сжимали голову; он проникал внутрь головы и тела, дрожью отзывался в груди и ногах.
Клерк сел на пол, отвернулся от взглядов и зажал голову между коленей. Дыхание сразу же перехватило из-за круглого живота, поджавшего легкие. Но Клерку было плевать, он хотел унять голоса в голове. Все громче и громче они сливались в монотонный гул, неразличимый и густой.
Клерк поднял голову и…
Он понял, что гул действительно распространялся по комнате, по всему залу, как мяч, отталкивался от одной полированной поверхности и стремился к другой, по пути еще тысячу раз отразившись от каждого препятствия.
Фотограф выбежала из комнаты с трупом. Она что-то кричала. Заткнув уши ладонями. Но никто ее не слышал. Врач упал на пол, кажется, он подвернул ногу, но его руки все равно сжимали голову, тщетно пытаясь защитить ее от могучего и низкого звука. Сержанта не было видно, как и Писателя. Только крик Актрисы был единственным звуком, едва различимым во всем мире громогласного зова.
3.
Писатель был возбужден, как никогда раньше в жизни; короткой, не больше нескольких часов. Он вошел в зал, когда все стихло, но в памяти отчетливо запекся вид его спутников, лежащих на полу, их лица, полные боли и тихого крика.
Странная прозрачная стена, образовавшаяся вокруг него, защитившая от воздействия силы, что пронеслась по огромному помещению прямо перед Писателем.
Его голова пыталась понять то, что произошло в эти несколько минут. Казалось, будто память снова вырезали, но в момент бодрствования, настолько силен оказался шок.
Он помнил, как вышел из зала, убрал руку в карман, хотел что-то сделать, все как в тумане.
Когда он услышал отголосок приближающегося грома, он обернулся и…
Дорогу ему преградил водопад. Это было сущей правдой, он даже прикоснулся к этой субстанции – прозрачной, тягучей, но не липкой. Она текла прямо из потолка, не имевшего никакой щели, и пропадала в массиве каменного пола. Медленно и густо, как в стазисе, эта прозрачная стена шевелилась, не пускала Писателя в холл. Но он бы и не пошел, слишком он был ошарашен увиденным.
Когда все стихло, стена исчезла. Казалось, что он моргнул и смахнул ее молниеносной темнотой. И он задумался, а была ли она на самом деле, или ее появление – лишь иллюзия, плод разгулявшегося воображения?
Он вошел в зал и первый же шаг, его звонкий стук, рассеял морок. Писатель вспомнил.
5.
Фотограф поднялась, сначала на колени, потом, с огромным трудом, – на ноги. Слегка покачнувшись, она постаралась вспомнить, о чем она думала перед ударом. Но она не успела привести мысли в порядок, когда почувствовала, как руки Писателя, неожиданно сильно, схватили ее за плечи и, слегка встряхнув, повернули лицом к нему.
– Послушай… Я понимаю, насколько странно это звучит, но… – он перевел дыхание, будто взял небольшой тайм-аут, чтобы переварить и подготовить грядущие слова, – это я вызвал гром!
Она не знала, что и ответить, ведь была совершенно не готова к этому сообщению. Как можно обдумать ответ на слова, которые даже в перспективе не могут всплыть в голове?
Сначала, Фотограф хотела переспросить, но, обдумав вопрос, поняла, что слышала всю фразу целиком и уточнения будут бессмысленны.
– То есть… как? – промолвила она чуть слышно.
– Я… Я не знаю. Помню, что хотел записать какую-то мысль на диктофон и…
Писатель достал диктофон, нажал кнопку. Раздался звук, похожий на трение электрической кофемолки, если бы его можно было сделать тише раз в десять. Когда он нажал кнопку еще раз, Фотограф услышала голос, который так заворожил ее в прошлый раз. Он одновременно и принадлежал Писателю, и был слишком не похож на тот голос, который она слышала из его уст. Конечно, диктофон искажал звучание, но у Фотографа не оставалось сомнений, что Писатель полностью менялся с этой штукой в руках.
«Он уже не мог находиться в старом холле, каждая деталь напоминала о минувших днях, а в них не было ничего хорошего. Во всяком случае, ничего лучшего, чем происходящее сейчас. В его голову стали закрадываться мысли, как продать дом, как преодолеть огромные от него расстояния, лишь бы память не пытала его измученную душу. Но, понимая, что пока существует этот дом, воспоминания будут всплывать в омуте мыслей.
И тогда, закрыв глаза, он представил, что дома нет. Что он начал не просто разрушаться, а исчезать, таять во времени и пространстве. И все начиналось с этого самого холла. Громогласный рев, неестественно мощный прокатился вдоль стен, и они задрожали в его голове. Он представлял, как звук, вибрация самого существования, пронеслись и начисто стерли все картины, как и воспоминания о них. Остались лишь рамы, но без своего содержания они были не больше, чем фантики на ветру, серые и пустые.
Рев все усиливался…»
Диктофон щелкнул сам по себе и воспроизведение остановилось.
– И тогда я обернулся и увидел вас… – Писатель решил не упоминать о прозрачной преграде, думая, что она лишь почудилась ему.
Фотограф обдумывала информацию. Голос Писателя на записи, вкупе с содержанием и звуковыми искажениями, создавали жуткую атмосферу, ей даже показалось, что воздух стал тяжелее, сердце ее забилось чаще, а лицо покрыла испарина.
– Но это же невозможно, – сказал Фотограф, стараясь чтобы их никто не услышал.
– Я не пытаюсь объяснить этот факт, просто хочу, чтобы ты сказала мне, что я не сошел с ума. Я видел, как вы все корчитесь от боли, но не мог ничего поделать, а если это еще и моя вина, то…
Фотограф вспомнила, что она увидела несколько минут назад, пока память ее не отшиб порыв ветра и могучего крика из ниоткуда.
– Послушай, – память действовала на нее, как стимулятор, ее глаза округлились, выражение лица стало озабоченным. Руки ее пытались помочь рассказать что-то важное, другого объяснения тому, что она била ладонями по плечам Писателя, не находилось. – Я вышла из той комнаты, когда все началось. Я помню, что случайно увидела Сержанта в углу, там где стол с ящиками. Сначала мне показалось, что он что-то ищет внутри, но когда я подошла…
Она остановила рассказ и несколько раз вдохнула – похоже увиденное очень сильно поразило ее, она не хотела говорить необдуманных вещей.
– Там был белый порошок… А он наклонился и…
5.
Писатель слушал Фотографа и даже не сразу понял, почему она остановилась. Ее глаза застыли, но смотрели они не на него, а куда-то вверх, хотелось поднять голову и посмотреть, что же она там увидела. Потом он посмотрел на левую руку на ее плече. Это был рефлекс, обусловленный странным ощущением влаги на коже.
Его рука была в крови.
Глаза фотографа закатились, обнажив белки, и тело обмякло, Писатель даже не успел отреагировать; она упала на каменный пол. Писатель же лишь продолжал смотреть на нее, уже после падения, лишь изредка переводя взгляд на окровавленную ладонь.
Он не слышал ни выстрела, ни последующих криков. В голове до сих пор звучали ее последние слова, которые она не успела сказать, что-то важное, во всяком случае, достаточно для того, чтобы кто-то желал отнять жизнь за эту информацию.
– Что ты сказал?! – кричал Сержант, подходя к Писателю. – Что ты сделал со мной?!
Его лицо было влажным от обильного пота, рубашка также покрылась темными пятнами, словно от кровавых подтеков. Но страшнее всего выглядели его глаза. Они были полны гнева, большие и смертельно-белые, что еще больше выделялось на блестящем от пота лице. Он выглядел очень не здорово, что мог подтвердить любой, даже увидев Сержанта в первый раз, настолько его облик был неестественным.
Писатель не сразу сообразил, что это могло быть от того порошка, про который заговорила Фотограф, прежде чем… Он не мог думать о ее теле, лежащем на холодном полу, прямо у ног. Мысленно, кровь уже начала заливать ботинки, но посмотреть вниз оказалось невозможно. Инстинкты самосохранения взяли верх в его голове и ноги сами понесли в сторону тоннеля. Спотыкаясь от резкого движения, он побежал так быстро, как смог.
– Куда же ты?! – с гневной насмешкой закричал демон в теле Сержанта в спину Писателю. Его надрывный, с хрипотцой, голос пронесся по проходу, обогнал Писателя и окружил его миллиардом отражений, каждое из которых было все более злым и пугающим. – Ты же можешь превращать мысли в реальность! Так давай, вытащи нас!
Последовавший затем смех напрочь выбил дух у Писателя. Но он продолжил бегство и, очнувшись только в теперь уже своей комнате, упал на пол. Кровать не привлекала его своей мягкостью. Он собирался лежать на холодном полу, пока кто-нибудь не взорвет дверь снаружи.
Выстрел опять оказался неслышным, но он дал о себе знать звуком разбивающейся лампы над головой. В этом участке тоннеля мгновенно стало темно, и Писатель подсознательно приказал телу прибавить скорости.
Дверь!
Собрав последние силы в кулак, Писатель встал и задвинул дверь на свое место. Но она не закрывалась, не защелкивала свои запоры и вовсе не подавала никаких признаков запирания. Поддавшись мимолетному импульсу, Писатель достал диктофон и нажал кнопку. Щелчок прозвучал неожиданно звонко.
«Старая добрая комната. Только с ней у него были связаны теплые воспоминания. Ведь здесь он творил, создавал чудесные картины, наполнял их жизнью, какими бы они не оказывались. Он был самим собой, что всегда доставляло истинное удовольствие. Но, стоило перейти порог, как дверь захлопнулась, неведомой силой зашвырнув его внутрь, и раздался звук запирающихся засовов. Ловушка!»
И после следующего щелчка, Писатель понял, что дверь больше не открывается. Ловушка стала для него спасением.
Он упал на кровать и закрыл глаза, почувствовав влажные капли между веками.
2.
– Что ты творишь?! – крикнул Врач, подбежав к телу Фотографа. Его страхи подтвердились – она была мертва. Лицо, умиротворенное и спокойное, не было изуродовано выстрелом, отчего казалось, будто она лишь спит.
Но кровавые подтеки на рукаве, оставшиеся после объятий, подтвердили страшнейшие догадки. Врач достал из-за пояса пистолет, обнаруженный рядом с телом в потайной комнате, и, не раздумывая, навел его на Сержанта. Но тот отреагировал совсем не так, как рассчитывал Врач.
Сержант шел прямо на него, смотря в лицо, или в дуло пистолета. Его не переполнял страх, на его лице вообще не отражалось эмоций. Лишь неестественный взгляд вселял ужас. Это был совсем другой человек, или зверь, разницы не ощущалось. В Сержанта вселился демон, который заставлял его делать все эти вещи. Когда он уперся лбом в дуло пистолета, Врач почувствовал, что начинает терять сознание. Его грудь наполнилась усиленным сердцебиением, сбитым дыханием, а в глазах помутнело.
– Ты хочешь выстрелить? Давай! – и он снова рассмеялся этим дьявольским смехом, не отрывая огромных, белых и как будто влажных глаз. На него смотрела Смерть.
Врач опустил пистолет и попятился.
– Нет, я не буду стрелять… – прошептал он, представив на секунду, что произойдет дальше, если вдруг выстрел в голову не остановит этого монстра.
– Вот и отлично, – тихо, но жестко, Сержант поставил точку в этой ситуации.
Он подошел, и ударил Врача головой в нос. Тот упал на пол, кровь мгновенно брызнула на камень.
– Ах да, чуть не забыл, – пробормотал Сержант так, чтобы все услышали. Он направил пистолет, как всем показалось со стороны, на голову Врача и спустил курок. Выстрел изуродовал руку Врача, пистолет отлетел в сторону, куда-то в тень барной стойки. – Никогда не поднимай на меня оружие.
Клерк и Актриса в немом ужасе смотрели на происходящее.
3.
– Нужно отвлечься! Нужно перестать думать об этом! – Писатель вслух заставлял себя прийти в порядок. Мысли превратились в сплошной хаос, вращающийся вокруг одного обстоятельства.
Фотограф была мертва! Как? Почему? За что? Он не находил ответа на эти вопросы, лишь больше гнева скапливалось в его голове, постепенно она наполнялась фантазиями, как Сержант умирает тысячей способов, страдая каждый раз все больше и больше. На несколько мгновений Писатель даже начал радоваться, что обладает возможностью управления происходящим.
Но потом он задумался. А так ли это? Действительно ли он может влиять на ход событий, создавать определенные ситуации, или это лишь его фантазия или плод воображения. Случай в холле мог быть лишь галлюцинацией, а запирание двери… Черт, да ведь в таком шоке можно представлять себе что угодно!
Он постепенно терял сознание. Волнение вызвало повышенное давление, жар колотил его тело, перемежаясь с ознобом; ему хотелось лишь лечь и уснуть. А еще лучше – не проснуться потом, чтобы этот кошмар, наконец, прекратился.
Он снова и снова открывал и закрывал глаза, выдерживая разную паузу, но, в каждый раз, он видел лишь тот же черный потолок, с одиноким светильником посередине.
Он понял, что не сможет просто так исчезнуть, хотя, это было очевидно. Мозг Писателя отказывался принять происходящее после такой встряски, но с этим невозможно было ничего поделать. Осталось лишь унять все эмоции и подумать о том, что еще можно сделать.
Он открыл тетрадь и начал писать:
«Я в тупике. Забавно…
Что именно, спросите Вы? Ничего, кроме того, что я нахожусь в ловушке, в которую сам себя загнал. И смешнее всего то, что, как мне кажется, я обладаю всем необходимым, чтобы изменить ситуацию, подчинить ее себе.
Но я не могу этого сделать. То ли не знаю, то ли не хочу.
А еще я не могу перестать думать о ее смерти. И это выводит меня из колеи. Я пишу, чтобы не видеть, как она падает на пол, чтобы не помнить, как я просто стоял и смотрел, даже не понимая, что происходит. Но даже на бумаге… Не понимая, о чем пишу, я лишь смотрю сквозь чернила и…
Она все падает… и падает… снова… кровь на моих руках…»
Писатель закрыл глаза. Бесшумно, без всхлипов, звуки, больше похожие на тихий смех, исходили прочь нервным тиком. Он просто не мог сконцентрироваться на том, чтобы дышать часто и неровно. Будто в коме, его лицо твердело, переставало подавать какие-либо сигналы, эмоции отключались, превращая Писателя в бездушного манекена.
Сколько прошло времени, пока он сидел так, сомнамбулой, глядя в закрытые глаза? Но его слуха донеслись крики в коридоре. И они приближались к его комнате.
За мгновение, его восприятие прояснилось, он очнулся совсем другим человеком. Тем, кто знает, что нужно делать прямо сейчас, в эту секунду. Не зная, что произойдет, но, понимая, что ключи он потерял в зале, когда убегал от демона в теле Сержанта, Писатель поднял диктофон и прижал тетрадь с ручкой к груди. После щелчка, он замер. Ясность пропала, он вдруг понял, что не знает, что сейчас должен сказать.
– Вот дерьмо! – только и произнес он раздраженно.
Злость, скопившаяся в груди, выступила катализатором его мыслей. Он очень ярко себе представил, как проносится вдоль тоннеля с комнатами, холл находится под ним, а его взгляд все плывет к тайной комнате, оказывается внутри нее и…
Писатель произнес:
– Он даже не подозревал, что перемещения реальны, пока, однажды, бесшумный вихрь не подхватил и, за мгновение ока, не перенес его в совершенно другое место, оставив лишь наедине с шоком от произошедшего и ворохом новых возбужденных мыслей.
И ничего не произошло. Писатель испугался не на шутку, ведь он даже не представлял себе, что будет делать, если его план провалится. Он был так уверен, что является кем-то особенным. Он только сейчас смог признаться себе в этом, когда осознал полностью противоположную правду.
Писатель знал, что является таким же жалким существом, как и Клерк, с амбициями на сотню человек, но вот возможности… И, когда фантазия предложила ему возможность почувствовать себя по-настоящему особенным человеком, то мозг, по всей видимости, изо всех сил уцепился за эту возможность.
От разочарования, в понимании скорейшей гибели, он сел на кровать и закрыл лицо руками. Он не собирался рыдать или придумывать пути отступления. На секунду даже попробовал представить и ощутить, как Сержант откроет дверь ключом и, не раздумывая, всадит пулю в его голову, как это произошло с Фотографом. В этот момент он собирался подождать своей участи, как мужчина.
Через несколько секунд он открыл глаза и обнаружил себя в комнате с мониторами.
1.
Сержант не думал о происходящем, не пытался проанализировать ситуацию. Он чувствовал себя настоящим богом положения. Откуда только он решил, что ему нужно вдохнуть этот порошок в комнате? Но этот маниакальный порыв, такой требовательный, полностью привел его тело в норму. Дрожь исчезла, никакого озноба, только ровное, быстрое и бодрое биение сердца.
Но, более того, его зрение обострилось, оно приобрело небывалую четкость, слилось с остальными чувствами воедино, образовав нереальную картину вместе с ясными мыслями.
Он знал, что ему нужно делать. Как никогда раньше.
Даже войдя в тоннель, Сержант наслаждался яркостью происходящего вокруг. Мир приобретал необычно насыщенные цвета, темнота просто перестала существовать под натиском такого взгляда.
Его грудь дышала ровно и глубоко, а мышцы были полны сил, внутри них томилась закаленная мощь, которая так и просилась на свободу.
Сержант даже не догадывался, что произошедшее с Фотографом, да и вообще все метаморфозы, связанные с его перевоплощением, до чертиков пугали всю остальную компанию, в его голове не было места зазрениям совести. В момент, когда он спускал курок, он еще думал о том, что эта сучка может растрепать лишнего, заставить всех отправиться на поиски этой мощи, которую он собирался присвоить себе без остатка. Что-то подсказывало, что его тело скоро снова потребует зелья, но это не смущало Сержанта – он знал, что сам захочет подобного подъема еще и еще раз, пока не сольется с силой в единое целое.
– Иди вперед! – уверенно приказал Сержант Актрисе, кинув ключи.
Она не ожидала такого обращения, к тому же ее тело было сковано страхом и ожиданием, что этот монстр в любой момент захочет, ни с того ни с сего, разнести голову любому из уцелевших, и ключи упали на камень.
– Подними их! – в голосе Сержанта звучало раздражение. Невооруженным взглядом каждый видел его нетерпение поскорее расправиться со своим врагом, который даже ничего ему и не сделал.
Актриса вставила ключи в замочную скважину. Отчего-то ей стало жалко Писателя, ведь он не заслужил такой участи. Потом она посмотрела на Врача в конце колонны – его рука была перевязана обрывком ее платья. Когда она увидела его, разбитого и раненого, то, сжав ключ в ладони, резко повернула его и распахнула дверь.
– Здесь никого! – изумленно сказал Клерк.
3.
В углу комнаты стояла кровать и Писатель сразу же устроился на ней, если так можно назвать то, как он упал в жесткий матрас лицом, и вдохнул его вонючую пыль. Перевернувшись, он был вынужден откашляться, потому что мерзкий запах никак не хотел покидать носоглотки. Потолок был таким же черным от плесени и старости, как и во многих других помещениях этого ужасного дома.
Что же пошло не так? – думал писатель, вспоминая все события, которые продлились какое-то время назад. Но ответ никак не мог прийти в голову, как и осознание того, что время тоже размазалось, потеряло свою истинную сущность, как только его перестали считать. В мире без солнца, не имеет значения, сколько прошло секунд. Все решает только желание. Желание спать, желание есть, желание справлять нужду. Но Писатель поймал себя на мысли, что эти естественные оправления организма не тревожат его тело.
Возможно, что прошло не так много времени, но тогда ситуация представилась со стороны еще более жесткой реальности – значит, они начали грызться друг с другом за столь короткий промежуток времени…
Мысли плясали, все никак не могли сконцентрироваться на чем-то одном. Тогда Писатель заставил себя вспомнить о последних словах Фотографа, как бы это ни было больно. Она говорила что-то про порошок в столе в этой комнате. Он встал на ноги, но почувствовал лишь безразличие, мгновенно отразившееся в ватных мышцах и нежелании больше сопротивляться. Он подумал и о том, что, возможно, именно смерть сможет вытащить его из этого кошмара.
И опять неизвестное желание, моментальный импульс, прогнал этих гнусных червей из головы, и Писатель направился к ящику, глядя во все еще мерцающие мониторы.
Они завораживали, гипнотизировали и отвлекали. Количество подсказывало о том, что эти экраны как-то связаны с ними, с группой. Но теперь, когда они наполнены лишь беспорядочным узором бело-черных точек, эта загадка останется неразгаданной. Теперь эта головоломка была подобна разбитому монитору – несмотря на его рабочее состояние, паутина из трещин была отдельной помехой к открытию правды.
В ящике стола действительно покоился небольшой, чуть больше ладони, мешок с порошком настолько белым, что каждая отдельная пылинка, опустившаяся на него, сразу же контрастировала на его фоне. Пакет был заполнен лишь наполовину, что навевало на определенные мысли – кто же успел опустошить его. Но появлялся и другой вопрос – что именно этот порошок делает с человеком? Если действия и вид Сержанта являлись его действием, то Писатель ужаснулся мысли о том, что эта отрава может сделать с группой людей.
Но совсем другая деталь привлекла внимание Писателя. Ящик плохо поддавался, поэтому его пришлось распахнуть с силой. И в самом конце ящика, скрываемом тенью от крышки стола, виднелась небольшая щель.
Писатель вытащил ящик полностью и, не найдя другого решения, высыпал порошок вместе с пакетом прямо на стол. Сверху на бурлящую и дымящуюся горку опрокинулось фальшивое дно ящика и тонкая тетрадь.
Ящик упал на пол, когда Писатель взял тетрадь, почему-то обеими руками. Он подумал, что в ней изложено нечто настолько важное, чем необходимо пользоваться с удвоенной осторожностью.
7.
Я не знаю, как меня зовут.
Я не знаю, как я здесь оказался.
И, что самое пугающее, я не могу выбраться из этой комнаты.
Такое ощущение, что я здесь уже несколько дней, настолько одиночество в замкнутом пространстве оттягивает время. И эти шестеро на мониторах все еще лежат без сознания. Если бы они не ворочались во сне, то я бы уже давно решил, что они все мертвы, а все происходящее вокруг – какой-то ужасный эксперимент. Вот только что можно изучить, наблюдая за человеком, смотрящим на мертвецов?
Когда я очнулся в этой комнате, то не придал значения странности моего положения. Мне было плохо, все тело трясло, а ноги отказывались удерживать тело в стоячем положении. Да и окружение было странно похоже на мое жилье из прошлой жизни.
Во всяком случае, так мне казалось в тот момент, когда думать совершенно не хотелось из-за отвратительного самочувствия.
С каждой секундой становилось все хуже. Закрывая глаза, я представлял падение потолка, а головная боль, что удары молотком прямо внутри черепа. Головокружение то отпускало, то снова подбрасывало мое зрение и мысли. Тело было лишь якорем, удерживавшим настоящего меня от исчезновения, отлета души…
Когда стало немного легче, я, испугавшись, что это состояние улетучится, решился встать на ноги, чтобы найти лекарство. Голова таяла на плечах, и с полузакрытыми глазами я прошел к столу, даже не заметив мониторов (хотя как такое можно было не заметить!).
И в ящике стола я нашел порошок.
Сначала, как только я употребил его, то подумал, что это настоящее лекарство. Но очень быстро изменил свое мнение. Организму стало гораздо легче буквально в тот же момент, как только стоило мне вдохнуть его в легкие. Откуда-то этот процесс казался знакомым, хотя жжение в носу и непрекращающийся чих подсказали, что была допущена ошибка.
Потом я позабыл обо всех своих тревогах! Это ощущение было не просто сродни эйфории – оно приносило удовольствие от каждого шага, от каждого движения руки и поворота головы. Мышцы были полны энергии, мысли стали ясными и прозрачными, а настроение явно улучшилось.
И именно в момент своего внутреннего триумфа я понял, что нахожусь в ловушке. Описать свои ощущения лишь как замешательство – это слишком большая ложь. Внутри моего несчастного тела словно образовалось две личности, две стороны конфликта, не желающие уступать друг другу.
Мне хотелось вырваться наружу, я был полон сил, казалось, что я смог бы уничтожить все преграды на пути. Но вторая моя половина понимала всю безысходность после нескольких попыток выбраться наружу.
Когда я принимаю порошок, время летит словно пуля.
Кстати, о пулях. Я нашел пистолет под кроватью. И теперь, когда действие лекарства заканчивается, я чувствую глубокие изменения в себе, заставляющие меня думать об ужасных вещах.
Мне кажется, что я неизлечимо болен, и лишь этот порошок может держать мое тело в состоянии, лишь отдаленно напоминающем здоровое. Я чувствую себя механизмом на батарейках, умирающим каждый раз, когда их заряд подходит к концу.
Это происходит внезапно, как по щелчку пальцами. В один момент я превращаюсь в слабого и разбитого человека. Мои мысли пустеют, их ясность улетучивается в момент.
Мне кажется, что пистолет мне оставлен только для того, чтобы я прекратил свои мучения. Значит я прав – моя болезнь неизлечима…
Они уже давно начали бродить внутри моих экранов, но это мало меня заботит. Я хочу понять природу своего состояния, продержаться без порошка. И если я почувствую, что болезнь прогрессирует – я убью себя.
Секунды подобны вечности… Я чувствую что-то инородное в груди – оно стучится изнутри, заставляет дыхание быть прерывистым, из-за этого мне не хватает воздуха. Голова кружится, похоже, что начинается кислородное голодание. Кажется, я кричал, я раз за разом спрашивал воплем, что со мной происходит, но ответа не было.
Глаза слипаются, я чувствую настолько сильную слабость, что даже не могу разлепить веки для нормального зрения. Подумав, что это все из-за голода, я содрал немного кожи с живота, чтобы заставить мозг думать, что желудок наполняется. Я жую ее и не чувствую вкуса. Как не чувствую боли. Рассудок мутнеет и…
Это невероятно!
Я увидел нечто волшебное, манящее, как спасение!
Я лежал на полу и смотрел в стену, когда она вдруг залилась светом и озарила прозрачную надпись. Я не мог ее различить, слишком уж ярко горели буквы. Я видел очертания каждой, но больной рассудок не мог соединить их в слова.
И тогда я запустил руку в собственный живот, откуда я недавно вырвал кусок и, как сумасшедший художник, бросился на стену, отчаянно полосуя ее руками, очерчивая буквы кровью.
Я почти закончил. Но я чувствую, как болезнь поражает мозг все сильнее. Все сильнее.
Все силь…
4.
Волочиться за Сержантом было не трудно. Похоже, что он увидел в Клерке настолько беззащитное существо, что отдал ему пистолет и, даже ничего не пригрозив, повернулся спиной. Клерк думал о том, чтобы выстрелить ему в спину, но решил отказаться от этой затеи.
Он чувствовал, что с Сержантом сможет почувствовать себя нужным, а если – нет, то всегда найдется время вынести кому-нибудь череп.
– Эй, Актриса, – сказал Клерк шепотом, боясь, что Сержант услышит.
Но тот был слишком занят поиском Писателя. Они прошли все комнаты до завала и теперь направлялись обратно к залу, по-прежнему проверяя все двери.
Актриса и не думала откликаться. Ее раздражал Клерк, который только расцвел от того, насколько жалким он оказался, что Сержант даже не побоялся оставлять его в тылу с оружием в руках. Ее внимание было привлечено Врачом, который казался совсем пропавшим. Его лицо побелело, даже приобрело синеватый оттенок, что могло быть причиной большой кровопотери. Но он не делился своими переживаниями и самочувствием. Он просто шел, прихрамывая, в конце колонны, Актриса держалась рядом. Сначала она хотела помочь ему идти, приобняв за плечо, но Врач отказался от поддержки, убрав ее руку.
– Актриса, – сказал Клерк чуть громче, все еще озираясь на Сержанта. – Я могу помочь Вам.
– Можешь? – глаза Актрисы сверкнули злобно и отчаянно. – Так давай же, спусти курок. Неважно в кого – в меня или в Сержанта. Мне кажется, что это не имеет значения.
– Что ты такое говоришь? Сейчас мы найдем Писателя, а он уже вытащит нас.
– Что?! – чуть ли не вскрикнула Актриса. – Ты сам-то веришь в то, что сказал. Сержант не в себе. Что-то превратило его в маньяка. Он идет за Писателем только для того, чтобы убить его.
Клерк хотел что-то сказать, но его толкнуло прямо в стену, его нос больно врезался в сырой кирпич.
Сержант залепил пощечину Актрисе, да такую сильную, что она завалилась на пол.
– Что ты там мелешь? Повтори!
Она посмотрела на Сержанта снизу вверх, даже не пытаясь подняться. На женском лице проступили слезы, но не от боли или отчаяния. Это был лишь предательский рефлекс, ведь ее глаза, губы, морщинки вокруг носа – все выражало лишь лютую ненависть вкупе с разочарованием. Ей было все равно на то, что произойдет потом.
– Я сказала, что ты – больной ублюдок, превратился в ничтожество, которое действует изподтишка! Ты даже самого себя не хочешь спасти, тобой движет лишь злость, которая даже не принадлежит тебе! Что ты нашел в той комнате?! Может наркоту?!
Сержант вздрогнул.
– Я ведь припомнила что-то из прошлого. Думаешь, я, Актриса, не догадалась бы, что за порошок упоминала бедняжка Фотограф?! Но ты слишком туп, чтобы…
Сержант навис над Актрисой всем своим могучим телом, она чувствовала его противный запах от слишком обильного потоотделения, ее голова моталась влево и вправо от ударов крепкими кулаками. От смеси запаха и головокружения Актрису затошнило. Вдруг эти удары прекратились и последнее, что она услышала перед тем, как звон в ушах заполнил собой весь фон, был крик Сержанта.
В абсолютной тишине, будто в другом мире, она увидела, как Врач стоит рядом с этим чернокожим монстром и прокручивает что-то блестящее в его боку. Сержант повернулся, но Врач, сделав невозможный, казалось, маневр, вонзил скальпель в глаз. Актриса видела, как Сержант вопит, что есть сил, но не слышала этих воплей. Ох, как она жалела об этом!
Еще один маневр от удара и Врач вонзает лезвия прямо в щеку Сержанту. И получает мощный удар в висок, который обрушивает тело в сером халате на пол. Актриса видит лезвие в открытом от крика рту Сержанта, для нее это противное зрелище, но, зная, что случится теперь, она не может отвернуться.
Сержант поднимает пистолет и, не задумываясь, стреляет один раз. Второй.
Третий.
Актриса хотела закричать, заплакать, но лишь тьма в закрытых глазах встретила ее объятиями.
3.
Когда все закончилось, глаза снова сфокусировались на происходящем, а тошнота спала, Писатель сразу же бросился к Актрисе, которая почему-то оказалась не в его руках, а рядом, на полу, в нескольких метрах. Писатель боялся признаться самому себе в том, что до последнего момента не верил в удачное перемещение вдвоем, но ведь получилось!
– Очнись! У нас получилось! – почти кричал Писатель, радуясь, как ребенок, произошедшему.
Актриса не сразу подала признаки жизни, но когда она открыла глаза, ее удивление граничило с ужасом – настолько она была не готова к созерцанию потерянного спутника.
– Что произошло? – спросила она, приподнявшись.
– Мы переместились! – воскликнул Писатель, беря Актрису за плечи, будто пытаясь придать более весомое значение своим словам. Конечно, от его внимания не ушло то, как она попятилась, когда его ладони прикоснулись к плечам.
Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать. Писатель нервно кусал губы, смотря ей в глаза, на подбородок, снова в глаза. Внезапно, ее лицо налилось красным и она влепила своему спасителю пощечину.
– Так, значит, ты все-таки можешь управлять происходящим?!
Писатель даже не успел осознать ее реакцию, не то, что ответить. Он обиженно смотрел на ее контрастную перемену, потирая лицо. Как странно он видел ее, даже не удивившуюся его способностям.
– Похоже, что да… – неловко ответил он.
– Тогда какого черта ты медлил?! Врач… О, Боже! – она заплакала. – Он умер из-за тебя!.. Из-за твоей трусости… Он умер…
Пока Актриса рыдала, создавая болезненное эхо даже своими бесшумными всхлипами, Писатель почувствовал себя виноватым. Ведь получается, что она права. Да, он не сразу осознал свои возможности; да, он думал, в первую очередь о собственной потере и спасении… Но ведь он заставил мониторы работать, он мог вмешаться раньше.
– Ненавижу тебя… – раздалось из-за баррикады сложенных ладоней. – Ты мог спасти его…
– Хватит! – резко оборвал ее стенания Писатель. В этот момент он даже сам не понял, что на него нашло, но чувство уверенности и жестокого эгоизма опьянило его. – У нас нет времени терзать друг друга тем, что нельзя изменить.
Он встал с колен, бросив спутницу на полу, и подошел к мониторам. А там Сержант угрожал Клерку могучими кулаками, пока тот, в свою очередь, закрывал лицо руками, что-то нервно и быстро бормоча. Писатель не знал, стоит ли жалеть его, но глядя на унижения, ему становилось не по себе, а к горлу подступал ком, может даже от стыда.
– Я знаю, что нужно делать! – радостно сказал Писатель, удивившись подобной идее.
– И что же? – тихо и без интереса спросила Актриса.
– Я стану, как он! Если это сила, то она поможет мне! Я – Хранитель!
1.
– Эй, урод!
Крик прокатился по всему огромному дому. Это ощущалось всем телом – вибрация, настолько сильная, что Сержант вот-вот ждал нового приступа, подобного тому, что случился в холле со всеми.
Внезапный прилив ярости ослепил глаза чернокожему полицейскому. Он начал чувствовать дрожь, но не понимал, отчего она – то ли действие зелья подходило к концу, то ли адреналин разрывал мышцы на части. Он снова начал потеть так сильно, что влага заливала лоб и уши, но это было неважно.
Этот слабак бросил ему, Сержанту, вызов.
Улыбнувшись и сжав в твердом кулаке рукоять пистолета, Сержант направился к звуку. Он даже не вспомнил о том, что буквально несколько минут назад, по словам Клерка, Писатель появился из-за его спины, взял Актрису на руки и внезапно исчез, что-то пробормотав в кулак. Так же его не заботило кровотечение из живота и глаза. «Пока нет боли – нечего и задумываться о ней», – так думал Сержант.
Писатель стоял посередине зала, держа одну руку за спиной. Он улыбался, его глаза смотрели прямо на врага, а на лице было несвойственное выражение лица. Сержант сразу догадался, что произошло, но не боялся. Ему казалось, что порошок может придать силу только ему одному.
Было видно по лицу, что Писатель собирается вступить в разговор, но Сержант и не думал предоставлять ему такую возможность. Он собирался действовать быстро, ведь дело не только в той силе, что может дать зелье. Сержант собирался действовать так, как ему подскажут мышцы, рефлексы и инстинкт, а Писатель не выглядел похожим на человека, который может похвастаться наличием всех трех факторов.
Оказавшись в метрах пятнадцати от цели, Сержант остановился. И, как он подозревал…
– Ну и что мы будем с тобой делать? – спросил Писатель, пытаясь побороть эмоции и совладать с рвущимся наружу зверем.
Стоило ему чуть отвести глаза, что не ушло от пристального внимания Сержанта, как он поднял руку с пистолетом и спустил курок.
Раздался щелчок, но Писатель попятился назад. Еще щелчок, еще. Они были похожи на крики рассерженного ребенка, тщетно пытающегося заполучить желаемую вещь.
Поняв замысел Сержанта, Писатель убрал руку из-за спины, так, что стал виден некий предмет в его кулаке, который он сразу поднес к губам и начал бормотание. Но Сержант не собирался предоставлять заминки, хотя отсутствие патронов обескуражило на мгновение.
Зарычав, как тысяча демонов, он бросился вперед, будто желая задавить противника всей своей могучей массой. Но, приблизившись, он занес кулак и молниеносно обрушил его прямо Писателя, в его руку с предметом.
Послышался хруст пластика и хрип Писателя, подобный музыке для ушей разъяренного Сержанта. Пролетев добрых пять метров, Писатель упал к стойке. Его лицо было полно растерянности и непонимания происходящего. Похоже, что он начинал терять сознание.
Теперь уже Сержант мог позволить себе разговор.
– И о чем же ты думал, червяк?! Думал, что сможешь принять немного силы и сразу станешь лучше меня?
Смех Сержанта прокатился по всему залу. Вкупе с его окровавленным видом и изуродованным лицом – он был похож на существо из преисподней, бессмертное и жестокое.
Писатель пополз за стойку.
– Куда же ты?! – не прекращая смеяться, сказал Сержант. – Быстро же я выбил из тебя спесь. Теперь ты видишь, что значит – вступить в бой с Хранителем?!
Писатель скрылся за стойкой. Сержант направился за ним, осторожно заглядывая за преграду. Писатель сидел на полу, рядом с женской сумкой, которую актриса, скорее всего, выронила, когда на группу накатил приступ.
Сержант схватил своего врага за горло и, приложив максимальные усилия, поднял обеими руками. Лицо Писателя мгновенно побагровело, его глаза наполнились красителем цвета крови и закатились. Сержант праздновал свой триумф.
До тех пор пока пилочка для ногтей не превратила его мир в непроглядно-черное ничто.
4.
Актриса подбежала к Писателю, когда тот поднялся из-за стойки после падения Сержанта на пол. Перед ее глазами до сих пор стоял его силуэт, корчащийся от боли, как он хватается то за изувеченное лицо, то, наоборот, шарит ладонями по воздуху.
Она не могла понять, умер он или всего лишь потерял сознание, но она надеялась, что теперь он точно не создаст новых проблем.
Писатель же выглядел немного лучше. Хотя на его лице образовался огромный подтек от удара о собственный диктофон, усиленный кулаком Сержанта. Но, с этим нелепым увечьем, улыбающийся Писатель выглядел даже забавно.
– Мы сделали это! – промямлил он, стараясь не двигать больной челюстью.
– Ты сделал это! – ответила актриса.
Она не знала, как они будут выбираться, но, во всяком случае, теперь это казалось более простой задачей, чем раньше.
Она пропустила Писателя вперед и вернулась к стойке, желая забрать свою сумочку. Когда он снова поднялась с колен, ее встретило дуло пистолета.
Клерк смотрел на нее жадным взглядом, а Писатель лежал у его ног без чувств.
– Что ты?… Зачем ты сделал это?! – крикнула она.
Ее самые страшные мысли снова обретали очертания реальности.
Клерк не знал, что должен сказать, это виднелось в его глупом лице. Что-то заставило его вырубить Писателя. Что-то заставило его наставить дуло на Актрису.
И он сказал.
6.
– Думаешь, что ты лучше меня, да?! Я понял, я понял! Кто я в этой группе! Глупцы, они дрались друг с другом за право быть старше, за желание командовать другими! – он рассмеялся, так не похоже на самого себя, после чего продолжил. – Но именно я должен быть Хранителем! Я был послан в этот дом, чтобы остановить все эти распри, я должен был вытерпеть унижение и несправедливость! И теперь, теперь-то ты слышишь меня?! Ты будешь считаться со мной, сучка! Ты должна считаться, я покажу тебе, что значит не обращать на меня внимания и трахаться с кем попало!
Актриса плакала, ее тело теряло силы с каждой секундой. Она не знала, что заставляет этого нелюдимого человека говорить такие слова, но всякая надежда оставила ее мысли. Она опустила глаза и упала на колени. Теперь не осталось даже сил рыдать, слезы сами текли по ее щекам – так же безвольно, какой стала и она сама.
– Хватит рыдать! Ты будешь моей! Я останусь здесь – в этом доме. А ты будешь подчиняться всему, что я скажу тебе!
Он подошел ближе и ударил ее по лицу свободной рукой. Актриса упала на пол и, лежа на боку, только смотрела в пустоту, в ее глазах не осталось ни света, ни картин реальности.
– Вставай! – крикнул Клерк, хватая ее за шею. Было видно, что этот жест дается ему с трудом, но ему удалось приподнять ее тело над землей, чтобы усадить.
Увидев лишь пустоту в ее глазах и полную отстраненность от происходящего, Клерк подумал, что она теряет сознание и еще раз ударил ее по лицу. Она снова упала на пол.
– Вот сука! Вставай! Не вздумай отключаться!
Он резко дернул ее вверх, да так сильно, что вместо стона вырвался лишь хрип из ее горла. Следующим жестом он, что есть силы, дернул ее платье, хотя жест вышел неловким и неверным, порвать платье не удалось. Он еще раз схватился за жесткую от грязи и крови ткань. Но его остановил крик из-за спины.
– Хватит!
0.
Хранитель стоял посередине комнаты, неподвижно, олицетворяя собой своеобразный символ памяти. В его руках не было ни диктофона, который разлетелся на части от удара Сержанта, ни тетради, которая была утеряна и забыта.
Сила взбурлила внутри него с такой мощью, что не оставалось ни малейшего сомнения в его величии. Ярость бурлила в его сердце, а чувство всемогущества пьянило, заставляло мысли искажаться, а реальность – кипеть в абсолютном подчинении.
«Он был жалок и слаб, когда понял, насколько ошибся. Упав на колени, он думал, что сможет вымолить себе прощение, или, хотя бы, смягчить уготованную участь. Но это было невозможно».
Слова Хранителя раскатами грома трясли весь дом, вибрации такой силы могли разрушить его до основания, но они были предназначены только для одного человека. Забавным могло показаться то, что этот человек, ради которого сама ткань бытия была готова порваться на мириады частиц, валялся на полу, целовал холодный камень и плакал, как маленькая девчонка. Пистолет, оброненный им, лежал рядом, словно намекая на возможный выход из положения.
«Прямо над их головами, в порывах ветра, появившегося из ниоткуда за доли секунды, за короткое мгновение, начало образовываться нечто прекрасное, и, в тоже время, могущественное. Сначала они увидели небольшую трещину в потолке. Она начала расширяться, и иллюзия померкла – трещиной был рассечен сам воздух. Она все увеличивалась и увеличивалась, пока не достигла метров пяти, не меньше, в длину. Тогда она стала раскрываться, будто невидимые руки пытались отворить двери в пространстве. Не было никаких рук – лишь пульсирующая тьма, настолько черная, что в ней угадывались оттенки темно-синего и фиолетового. Портал опускался все ниже, желая пожрать само сущее, а начать непременно с фигуры, распластавшейся на полу».
Хранитель практически не смотрел на открывшуюся червоточину. Зачем, ведь он итак знал, что именно из его мыслей воплотилось в реальность. Нет, ему нужно было наблюдать за своей жертвой, корчащейся в предсмертной агонии. О да, он знал, что умрет, и от этого месть Хранителя обретала все больший смысл.
Внезапно, их взгляды пересеклись – нечеловеческий и полностью отстраненный взгляд Хранителя и слабый, безвольный, полный слез раскаяния, взгляд маленького человека, боящегося своей смерти.
На какой-то миг, жертве показалось, что все стихло, ветер успокоился, его шум исчез, а черная дыра над головой не потрескивала разрядами статического электричества. И в это мгновение, которое пришлось очень кстати, Хранитель, лишь губами, сказал:
«Убей себя»
Жертва посмотрела на пистолет и снова на Хранителя.
«Нет, пожалуйста…» – прошептал он.
И ураганный порыв снова ударил жертву в лицо. Хаос усилился.
Из последних сил, преодолевая силу ветра, маленький человек пополз к пистолету. Два метра казались ему марафоном, но желанная цель заставляла совершить усилия, достойными даже для самых могучих представителей рода людского.
3.
Клерк вынес себе мозги. Удивительно, но он сделал это сразу, не оттягивая неизбежное, не пытаясь еще раз умолять его, Писателя, взглядом.
Смотря, как его окровавленное тело лежит на полу, он не думал об Актрисе, не думал обо всем, что произошло. Все его желания были направлены на то, чтобы остановить мрак, заполнивший собой уже почти все пространство над головой.
– Стой!
Чернота все приближалась, теперь уже не в виде некоего портала, а как густая жидкость, она растекалась по всей реальности, поглощала ее, сантиметр за сантиметром.
– Остановись, я приказываю!
Она подобралась все ближе, начала обволакивать все, что лежало на полу, оставив лишь сужающийся вокруг Писателя купол. Будто она хотела сожрать его напоследок.
– Я, Хранитель этого места, повелеваю тебе исчезнуть!
Сначала исчезла Актриса. Потом и Клерк начал обволакиваться черной, что смоль, жидкостью. Писатель повернулся и увидел тело Фотографа. Она лежала ближе, чем он думал, но и ее тело постепенно таяло в черноте.
Сжав веки, желая призвать такой же мрак в свои глаза, Писатель пошел вперед. Шаг, второй, третий.
Он открыл глаза. Ничего не изменилось. Тьма была повсюду.
Эпилог.
Я дернулся в кресле. Что-то держало меня. Паника сразу же дала о себе знать, раньше, чем я даже сообразил, кто я и что тут происходит.
Открыв глаза, я увидел лишь призрачное изображение, висящее прямо в воздухе. Как полупрозрачный квадрат, сотканный из нитей ярко-голубого света. И по нему бежали какие-то буквы.
Я даже и не думал читать их, все мои мысли были заполнены желанием выбраться. Опустив голову ниже, я ощутил ремень под подбородком, но даже он не мог помешать мне разглядеть свое тело.
Я сидел в кресле, сдерживаемый пятью толстыми ремнями, они были туги и не оставляли шанс выбраться. На мне были одни лишь брюки и майка, вся в жирных пятнах. Я не мог узнать свое туловище, словно оно принадлежало кому-то другому. Я помнил лишь, как меня поглотила тьма, но я мог поклясться, что перед этим созерцал вовсе не этот тощий живот и худые руки.
После нескольких попыток расшатать кресло или сдерживающие путы, я обмяк в кресле.
Осмысленный взгляд на экран, на буквы, заставил меня с удивлением сконцентрироваться на прочтении.
«Пожалуйста, устройтесь в кресле максимально удобно и попытайтесь расслабиться. Не старайтесь порвать или повредить ремни безопасности. Программа освободит Вас автоматически. Когда будете готовы, произнесите „Синхронизация“ громко и отчетливо».
Не понимая, зачем я делаю это, я устроился в кресле максимально удобно и произнес:
– Синхро…
В горле пересохло, да так сильно, что каждый слог отзывался болью.
Попытавшись сглотнуть, я хоть как-то сумел образовать слюну во рту и снова произнес:
– Синхронизация.
Я не в силах описать то, что произошло в следующие несколько секунд, но это было подобно прозрению, экран превратился в сплошное белое полотно, своим светом оно терзало уставшие и очень раздраженную сетчатку, я всем телом чувствовал некие электромагнитные волны, вибрирующие мягко и приятно, вызывая лишь самые теплые воспоминания.
По окончании синхронизации, ремни расстегнулись, и я выпал из кресла. Ноги ослабли, подняться было крайне трудно. Как и в каждый раз, после загрузки собственных воспоминаний.
Было холодно. Я подошел к шкафу и достал огромный черный свитер, подарок жены. Он сразу же приютил меня теплом и мягкостью.
Я бы еще долго стоял и смотрел в стену, но, судя по заверениям на упаковке «Хранителя», после игры рекомендовалось поесть чего-нибудь калорийного и насыщенного витаминами и белком. Хотя мне не нужны были советы на плакате рядом с игровым креслом – я итак хотел есть, словно зверь.
Я пил теплый чай и думал. Сколько раз я уже проходил этот этап, но в каждый раз поражался тому, насколько реальными были все эмоции в симуляции. Неудивительно, говорила одна половина мозга, ведь игра изымает собственные воспоминания игрока и вживляет минимум, необходимый для сеанса. А другая половина мозга, эмоциональная и поверженная стрессам, утверждала, что дело не в одних только воспоминаниях – там проживается целая жизнь, раз за разом. И, с каждым новым сеансом, все эти знания наслаиваются друг на друга, заставляя представлять картину бытия совершенно иначе.
Подойдя к окну, я посмотрел за грязное стекло на улицу. Обычная осенняя серость, и если бы не яркий огромный рекламный стенд «Хранителя», то ее мрак все больше погружал в депрессию. Людей на улице было мало, да это и понятно, зачем мерзнуть в этой влажной и противной туманной серости, когда можно остаться дома и заняться делами поинтереснее.
Я в первый раз оказывался Хранителем. Хоть сеансы и начали размываться в одну бесконечную линию в том таинственном доме, он все еще помнил свой первый раз, в роли Врача. Мягкий по своей натуре, я защитил женщину-Клерка от пули, выпущенной Фотографом, и пал первым из всех. Потом мне довелось стать Актером и я даже продержался достаточно долго, но Писатель завалил меня, воткнув нож в спину, несмотря на то, что мы старались держаться вместе. Я так ни разу и не узнал, каково это – встретиться с Хранителем или, тем более, почувствовать его силу. Но одна вещь угнетала меня сильнее всего.
Я подошел к экрану и нажал на кнопку «Статус». Как всегда, на карте дома были закрашены лишь 37%. Остальная часть, представленная в виде пары комнат и тоннеля к выходу, была чернее портала, который я сумел вызвать.
Осторожно открыв дверь в соседнюю комнату, я взглянул на свою жену. Она была красива, как всегда, хотя и стала худеть, как и я. Я хотел обнять ее, поцеловать, будто не виделся с ней уже целую жизнь. Но статус на экране был на этапе «Копирование воспоминаний», а прерывать процесс было опасно. Да я и не хотел мешать ей, ведь я же люблю ее и готов подождать.
Обычно сеанс длится восемь-десять часов, за это время я многое успею сделать, если только…
На улице было промозгло и сыро, что неудивительно, в конце октября. Но свежий воздух бодрил и, если бы не ветер, я бы прогулялся гораздо дальше магазина.
Вернувшись домой, я закинул картошку и курицу в автопечь и сел за работу. Моя работа заключалась в написании статей, рассказов, если так угоднее, о сеансах в «Хранителе». Книги нынче не в чести, но вот сводки о прохождении искусственной жизни в виртуальных воспоминаниях – пожалуйста. Мне это казалось глупым, ведь воспоминания все равно будут стерты, а научить характер чему-то новому, всего лишь прочитав о путешествии другого человека, невозможно. Наверное, все эти люди желают узреть в чужих очерках собственную игру. Увидеть, как другой человек реагирует на то, что ты убил его ПО-НАСТОЯЩЕМУ.
Поэтому мой писательский талант пригодился в новом амплуа.
Поужинав и закончив статью, я сразу же отправил ее на обработку редактору сайта «Хранителя». Отлично, деньги будут, как всегда, завтра.
Я накрыл на стол для своей жены и вошел в комнату.
Карта все еще мерцала на мониторе.
Вдруг, я вспомнил глаза Фотографа в последней игре. Я вспомнил, как она умирает прямо передо мной.
Цель игры – выжить самому и спасти как можно больше спутников.
«Я спасу тебя», – прошептал я, усаживаясь в кресло.
