Священники ходили по отрядам войска Дмитрия, призывая побить завтра проклятых агарян, обещая погибшим за други своя Царствие Небесное. Но ещё больше действовали на души впечатлительных русичей, особенно новичков, рассказы бывалых ратников.
— Эх, да куда ни шло, — махнул рукой пожилой воин, — расскажу и я свою быль, пусть знают, что может получить сдавшийся русичют врага.
Он сел поближе к кружку дружинников.
— Насмотрелся я на татарскую «милость»! — начал свою страшную повесть высокий, крепкий, словно сделанный из железа, старик.
А дело было так. В одну из деревень, где проживал боярин Изяслав, принесли нерадостную весть: к нему во весь опор несётся большой отряд татар во главе с ханом.
— Ну что ж, — молвил Изяслав своей небольшой дружине, — встретим ворогов как полагается, да наберите из крестьян охотников до драк.
Наспех срубили на лесной дороге засеки, и в появившихся татар полетели камни, дротики и стрелы. Первый, самый страшный удар был отбит. Воины и ополченцы приободрились. Однако татар всё прибывало и прибывало. После первой неудачи они начали обходить с двух сторон горстку храбрецов. Те решили отступить под защиту телег, поставленных близ деревни. Но отходили с боями и вылазками, огрызаясь и отбиваясь от противника. Однако напор татар был очень силён. Лишь малая часть дружины достигла укреплений. Изяслав понял, что наступил его последний час.
— Бросьте ваши мечи и луки, и хан дарует вам жизнь! — кричали со всех сторон наседавшие татары.
— Не верьте, братия! — кричал Изяслав. — Если бросим оружие, нас всех сделают рабами. Так лучше добрая смерть, чем позорная жизнь! А ну, разом на врага, нечего ждать, пока нас перестреляют! Вперёд!
Полтора десятка храбрецов (всё, что осталось от двух сотен) были окружены и за считанные секунды пали. Лишь боярин, двухметровый богатырь, один отбивался от толпы татар. И выстоял, если бы хан не приказал наставить на него пороки. Один камень попал ему в грудь, и боярин упал.
Свора татар набросилась на него — топтали, били кулаками, подкалывали саблями. А он ещё и отбивался голыми руками! И уже изнемогающего от ран, связанного верёвками, подвели богатыря к хану, а тот и говорит:
— Уважаю настоящих воинов! Чего хочешь у меня проси за свою доблесть — всё исполню для тебя, урус-богатырь!
Изумлённый таким приёмом, поддавшись ласковым словам и доброжелательному тону, Изяслав попросил:
— Хочу увидеть своего ребёнка, сын у меня будет, жена на сносях уже девятый месяц доходит!
— Да сбудется слово твоё! — торжественно произнёс хан. — Нукеры, приведите жену этого великого воина.
Через время перед ханом стояла беременная, простоволосая и ограбленная жена Изяслава — Елена.
— А ну, мои верные слуги, вырежьте у неё плод!
Изяслав только теперь понял, чего попросил. Он издал нечеловеческий крик. Но поздно. Монголы повалили Елену, сдёрнули с неё платье и тут же вырезали из чрева матери неродившегося ребёнка. Один из дикарей, ухмыляясь, высоко поднял окровавленный комок, со смехом показал Изяславу:
— Смотри, свинья, на своего ублюдка!
Хан согнулся от смеха. По толпе пленных прока шлея гул ужаса, забились в истерике две женщины, раздались крики: «Людоеды!» Изяслав, взглянув на растерзанную жену и тельце мертворождённого сына, упал в обморок. Обморок спас его от разрыва сердца. Хан хохотал до слёз...
Его подняли два дюжих крестьянина, Фома Бермята и Стафей Бубна, шедшие последними в полоне:
— Вставай, боярин, убьют ведь тебя!
К ним уже подходили татары с обнажёнными саблями, но видя, что крестьяне буквально потащили Изяслава, стали хлестать их по спинам плётками, подгоняя к основной толпе полонянников.
За какие-то три часа двадцатипятилетний Изяслав превратился в седого старика. Один из крестьян, поддерживающий его, предложил кусок хлеба, но Изяслав, окаменевший от горя, смотрел в одну точку.
— Боярин, — прошептал Фома, — неужели ты хочешь умереть на радость этим нелюдям? Неужели вот так, за здорово живёшь, сгинешь, не отомстив за родных? На, поешь, поешь!
Эти слова вернули боярина к жизни. Машинально жуя горбушку, он мучительно размышлял, как можно освободиться и отомстить. Месть, страшная, нечеловеческая месть захлестнула его душу! Но, будучи первоклассным воином, Изяслав привык всё тщательно продумывать. Да, можно бежать, убив одного-двух охранников, — сила сохранилась, но он пока ещё не мог прийти в себя от ужасного зрелища. Нет, он не плакал, но душа его кричала от горя. Нукер, посланный от хана, спрос ил:
— Ну что, урус-богатырь, теперь знаешь, что хан сдержал своё слово, ведь он показал тебе сына? — и, засмеявшись, хлестнул его нагайкой.
Изяслав заскрежетал зубами, но связанные руки не позволили броситься на хорошо вооружённого ханского слугу. Тот, ещё раз хлестнув боярина плёткой, снова засмеялся и уехал. На следующий день пытка повторилась.
Изяслав понял, что так будут с ним обращаться каждый день, пока он не сойдёт с ума. А потом убьют. Нужно было что-то предпринимать. Он решил поговорить с крестьянами-помощниками, которые, казалось, ждали этого.
— Меня всё равно убьют, а вы, если и дойдёте до Орды, станете рабами. Так не лучше ли умереть свободными христианами здесь, чем в их поганой стороне? Если боитесь, то развяжите мне хотя бы руки.
Крестьяне согласились. Но одно обстоятельство резко всё изменило...
В ночь, когда Изяслав с двумя верными слугами, освободив руки от пут, готовился напасть на ханский шатёр, вдруг раздались суматошные крики татар. Это на них неожиданно напали ушкуйники! А дело было как раз в 1360 году. В считанные минуты татарские воины были перебиты, хан и его нукеры захвачены, а пленники освобождены. Ушкуйнический воевода, слушая рассказ полонянников, мрачнел с каждым словом. Подумав, он обратился к освобождённым:
— Судите их своим судом, а я за таких нелюдей даже выкуп брать не хочу!
Каким судом судил Изяслав хана и его нукеров, можно догадаться. Вскоре он сделался одним из удалых: месть нелюдям стала смыслом его существования.
В 1365 году Изяслава обманом захватил костромской воевода, пригласив к себе, как равного, на пирушку, и там попытался связать вместе с пятью другими ушкуйниками. Однако боярин смог уйти, перебив два десятка дружинников.
Лютая ненависть к татарам и к татарским прихвостням кипела в нём. Его окаменевшее сердце не щадило никого. И если бы не строжайшие приказы, он бы убивал и мирных, и пленных. Изяслав не интересовался ни золотом, ни драгоценными каменьями, ни пленными девушками-татарками — им руководила только месть.
Когда начиналась очередная заварушка с татарами, он видел только распоротый живот жены и вырванного из её лона младенца, своего сына! И он, подобно скандинавским берсеркам, шёл, опьянённый, в гущу боя, разя всех двумя длинными мечами, не защищаясь, порой пропуская удары сабель и копий, которые отскакивали от его мощной брони, словно иголки. Изяслав должен быть многажды убитым, но его не брала ни стрела, ни злая татарская сабля.
Нет, он не истязал людей, он убивал врагов без мук для последних, считая, что такие злодеи не имеют права жить. Изяслав не пропустил ни одного похода новгородских витязей. А Сколько было ограблено и потоплено золотоордынских ладей! У новгородских ушкуйников боярин дослужился до сотника. Чтобы добиться такого звания, нужно много упражняться, иметь острый ум и способности в воинском искусстве. Богатырь Изяслав, ещё будучи десятником, разумными действиями спас свой маленький отряд во время погони от целой татарской сотни.
Ему пришлось встретиться с сыном и женой убитого им хана, которая была беременной... Это случилось в одном из камских селений. Перебив немногочисленных воинов, отряд ушкуйников погрузил все драгоценности на лодки. Вдруг Изяслава поманил рукой татарин.
— Слушай, багатур, а здесь ведь жена твоего злейшего врага, и она черевистая. Ты сможешь отомстить за своего сына и жену той же монетой.
— Что?! — вскрикнул Изяслав и, схватив того за плечо, приказал: — А ну, веди меня к ней!
Татарин, поморщившись от боли, указал на палатку, где рядом копошились маленькие дети. Изяслав буквально выволок женщину за волосы и поднял над её головой меч. В этот миг, как признавался позднее, он видел только свою растерзанную жену и голенькое кровавое тельце сына. И вдруг его облепили испуганные детишки. Они что-то лопотали по-татарски, вероятно, упрашивая пощадить их мамку.
— И вот в этот-то миг я очнулся, — сказал Изяслав. — Слёзы градом полились из моих глаз. Я оставил татарку живой, но с пристрастием допросил её наветчика, откуда он знает про тот случай. Оказалось, он один из тех, кто убивал моих близких! А эту несчастную женщину, которая сама много претерпела от мужа-изверга и потеряла на войне второго, он моими руками хотел убить из мести: когда-то она отвергла его. Предатель визжал как недорезанная свинья: «Я только выполнял волю хана!». Через несколько минут он болтался на виселице...
— И вот, верите ли, — продолжал Изяслав, — после этого я уже не мог убивать. Всё опротивело. Ушёл в монастырь православов. Я умер для воинской славы. В монастыре истязал себя: выполнял самую тяжёлую и грязную работу, ел и спал мало, только молился. Хотел было принять обет молчания, да тучи над Русью снова сгустились. И вот меня, уже старика, послал настоятель к князю Димитрию: от тебя, мол, в войске пользы будет больше, чем здесь. Благословил меня игумен Сергий на воинский подвиг. Да, недавно сон видел: стояла моя жена в светлых одеждах и в руках держала сына, моего ребёночка, который манил меня своими ручонками! Видно, звал к себе в Царствие Небесное! Ну да что на роду написано, то и сбудется. А завтра я сполна расквитаюсь за ханскую «милость»!..