В марте 1345 года ушкуйники па своих корабликах вышли в Финский залив. Ими предводительствовал знаменитый атаман Лука Варфоломеев. Они беспрепятственно добрались до Аландских шхер и по «большой воде» Аурай-оки добрались до столицы тогдашней Финляндии города Або, напрямую подчинявшегося Швеции. Удар был до того ошеломляющим, что не было оказано никакого сопротивления. Но сразу, с налёта, город взять не удалось, пришлось применить правильную осаду, обложив его со всех сторон. Население голодало, и лишь воины ели досыта. Город могли бы сдать, но через голубя осажденных предупредили, чтобы держались. К ним из Швеции выслано подкрепление, а из других земель финны постепенно подтягивали, соединяя в одно целое, более мелкие гарнизоны.

Часть ушкуйников занималась разорением сёл, которые населяло племя емь, враждебное новгородцам. Ранним утром навстречу одному из таких отрядов из леса вышел усталый и худющий разведчик Гостинец. Он доложил, что в тридцати верстах спешит на помощь осаждённому городу сильный отряд шведов.

Гостинец также рассказал, как вместе с друзьями попал в засаду. Около сотни шведов начали охоту за пятёркой ловких и юрких ушкуйников, которые отдалились от основного войска для разведки. Почти все они были перебиты из арбалетов, а его самого оглушили обухом.

...Прокопий, по прозвищу Гостинец, ошеломлённый, лежал на боку со связанными за спиной руками. Гостинцем его прозвали за то, что уж если он кого угостит кулаком, тот потом не жилец будет. Нестерпимо болела голова, но понемногу сознание стало возвращаться. Его сначала уговаривали перейти в латинскую веру, обещая при этом златые горы, — парень наотрез отказывался. Прокопий вспомнил, как сам епископ пытался в ярости сорвать с него нательный крест, как плюнул священнику в лицо и его долго били потом. Ушкуйник терпел и мысленно говорил себе: «Уж лучше честная смерть, чем злая жизнь! Как я буду потом жить с тавром Иуды?!»

Епископ настаивал на аутодафе, но шведский воевода показал, кто тут хозяин. Он решил потешить своих воинов.

Гостинец попробовал разорвать путы, но тонкие сыромятные ремни ещё сильнее впились в тело. И вдруг его руки стали свободными! Путы разрезали сами враги... Два крепких воина, закованные в броню, новели его в сторону столпившихся шведов. Ушкуйник быстро оценил обстановку. «Может, вон того жирного поросёнка сбить с лошади и ускакать? подумал он, внимательно рассматривая всадника. Нет, не успею застрелят!» Он вдруг увидел своего товарища Ермилу Беряту. Тот был серьёзно ранен, но кровь ему унял шведский знахарь. «Для чего нас оставили в живых?» — подумал Прокопий. Вскоре всё разъяснилось. На них захотели показать свою удаль шведы.

Ярл поднял руку, и Ермиле передали меч. «Дерись, собака, с нашим воином! — сказал шведский десятник. Победишь — уйдёшь отсюда, не победишь скормим свиньям!» Без щита и доспехов, да ещё не опомнившись полностью от раны, Берята вынужден был драться. Постепенно, войдя в раж, он не только ловко уклонялся от ударов противника, но и нападал на него! Но при одном неосторожном движении вдруг открылась рана.

Это заметил противник, рыцарь Уго, и яростно атаковал ушкуйника. Он, как опытный воин, мог замедлить бой, не принимая активных действий, выждав, когда Берята истечёт кровью. Но молодой задор, стремление покрасоваться перед самим ярлом заставляли его усилить натиск.

Ермила действительно стал слабеть. «Нет, так я долго не протяну, — с тоской думал он. — Нужно решаться: или — или!» И развязка наступила быстро. Наиболее успешным Уго считал удар ребром щита во время боя, которым можно было оглушить и даже убить противника. Этот прием помогал ему во многих битвах, но не сработал в поединке с ушкуйником, у которого была необыкновенная реакция. И только рука Уго со щитом поднялась, как моментально меч ушкуйника нанес молниеносный удар в подмышку противника — именно туда, где нет никакой защиты. Через мгновение рука шведа с небольшим круглым щитом валялась на траве. Добить его было легко, но Берята сам истёк кровью и упал на землю. Знахарь бросился к Уго, но было поздно: унять кровь не удалось, и тот через пять минут умер. Умер и Ермила Берята. Перед смертью он крикнул Прокопию:

— Накажи этих нелюдей!

— Господин, — обратился швед-сотник к ярлу, указывая на Прокопия, — этот молодой русский варвар убил шестерых наших воинов!

— Если ты такой удалец, подерись-ка для начала на мечах с Яриком Бешеным, — насмешливо сказал ярл и показал на двухметрового верзилу с сумасшедшими глазами. — Победи нашего героя, и будет тебе свобода! Меч ему! — крикнул он.

Прокопию принесли маленький, чуть ли не детский меч. Среди шведов раздался дружный смех.

— Не хочет наш вождь рисковать людьми, да зато позабавимся и узнаем, чего стоят хвалёные новгородцы! — веселились шведы.

«Да-а, — подумал Гостинец, рассматривая своё оружие, — таким много не навоюешь. Да и защититься нечем: хорошо, хоть порты да рубаху оставили, не опозорили! Ну да Бог не без милости — молодец не без счастья!»

Берсерк, закованный в броню, поднял два длинных меча и зарычал от злобы:

— Берегись, русский недоносок! и и ярости кинулся на ушкуйника.

Но бой закончился, едва начавшись. Прокопий, быстро и ловко перекидывая из руки в руку короткий меч, неожиданно метнул его. Клинок вонзился прямо в левый глаз бесноватого воина. У великана подогнулись колени, и он упал на землю, громыхнув доспехами. Шведы все разом завопили, что это не по правилам, что это случайная победа.

— А разве по правилам биться незащищённому воину против этого железного великана? возразил ушкуйник. — А разве по правилам с двумя мечами драться с воином, у которого меч больше похож на кинжал?

И всё равно шведские рыцари, недовольные таким исходом боя, возмутились и предложили себя в поединщики. Ярл молчал, раздумывая, как поступить. С одной стороны, ему не хотелось показать, что он не сдержал своего слова: всем была очевидна справедливость только что сказанных слов ушкуйника, а с другой — досада на то> что он потерял одного из лучших воинов, не давала ему возможности отпускать и этого сорвиголову, который потом таких дел наделает!

Но ушкуйник сам решил свою судьбу. Пока рыцари обсуждали, как поступить, он, прыгнув на лошадь и сбросив неповоротливого борова-рыцаря, ускакал. Потомки злобных викингов несколько секунд пребывали в изумлении и лишь затем бросились в погоню.

Прокопий направил коня к спасительному лесу. Возле уха свистнула стрела. Мимо! Ещё одна. Мимо! До леса оставалось метров тридцать, и вдруг Гостинец почувствовал боль в левой части спины: это его достала третья стрела. Она еле держалась, застряв в мышцах.

Но вот и чащоба. Теперь-то стрелять уже не станут — бесполезно! Да и догонять себе дороже. Сгинет невооружённый в лесу или сдохнет от голода. Шведам лень было искать беглеца по лесам и болотам.

Прокопий выдернул стрелу — хоть какое, да оружие. Он бросил коня и стал продираться через кустарник. Пройдя с две версты и убедившись, что погони нет, ушкуйник остановился на живописной поляне, осмотрел себя, нажевал сосновых иголок, приложил кашицу к ране и завязал тряпкой. Нужно было идти дальше — ведь может быть облава с собаками, а вот от них-то уже не убежишь!

Гостинец долго шёл по болоту. И уже стал уставать. Он почувствовал необычайный голод, прошлогодняя клюква не утолила его, а наоборот, вызвала ещё больший аппетит. Тяжело безоружному в лесу! «Эх, сейчас бы нож — точно бы сделал себе лук», — мечтательно подумал Гостинец.

В лесу встретилась избушка на прочных высоких сваях, которые спасали её от наводнения. Таких избушек в здешних лесных и болотистых дебрях было бесчисленное множество. «Ну и диво! — изумился юноша. — На курьих ножках? Кто же в ней живёт, уж не Баба ли Яга?» Вдруг он услышал окрик на местном наречии:

— Стой, рус! Не из тех ли ты бродяг, которые разоряют наши сёла?

На него, грязного, оборванного и обессиленного, смотрел, натянув лук, здоровенный мужик. За поясом у него торчал топор. «Эх, далеко ты, — с тоской подумал Прокопий, — ну да ладно!»

— Ну что ты, я беглый от русских князей, какой из меня воин? Я заблудился, ищу дорогу, — был его жалобный ответ.

Эта фраза, как ни странно, успокоила финна. Он опустил лук, но всё же недоверчиво сказал:

— Ты, оборванец, мне дурака не корчи, а сказывай, кто таков!

И, держа в руке топор, приблизился на несколько шагов. Вдруг свистнула стрела — и в самое горло! Гостинец использовал её как дротик. Рана была не смертельна — у голодного Прокопия силёнок не хватило, но финн оторопел от неожиданности и бросил оружие. Гостинец быстро подбежал к нему и нанёс согнутыми пальцами удар по лицу. Это был особый приём русского боя: хоть каким-либо пальцем да попадёшь по глазам. Так и случилось. Финн от невыносимой боли упал и стал кататься по земле.

Вдруг из избушки выбежала с рогатиной рослая женщина и молча бросилась на Гостинца. Изумлению ушкуйника не было предела: «Вот уж точно, где чёрт не совладает — там бабу пошлёт!» Но Прокопий, ловко увернувшись от оружия, внезапным ударом свалил её и связал, потом забрал топор у притихшего финна и тоже связал его.

В избе плакал годовалый ребёнок. Гостинец нашёл хлеб с только что запечённой лосятиной и стал жадно есть, чувствуя, как с каждым куском к нему возвращается сила. «Что же делать с этими людьми? — думал он. — Убить? Тогда придётся убивать и ребёнка, ведь умрёт лютой голодной смертью! Не с собой же брать? Оставить их жить — донесут... Припугнуть — вот что надо сделать!»

Прокопий вдруг понял, что надо остановить кровь у финна, иначе тот умрёт. Он развязал женщину.

— Лечи своего мужа и молись Христу за то, что я дарую вам жизнь, хотя её вы и вовсе не заслуживаете!

Забрав хлеб и мясо, а также рогатину, топор и лук со стрелами, Прокопий, погрозив кулаком присмиревшей женщине, исчез в чащобе.

Гостинец с трудом продирался сквозь заросли. Ему, голодному и обессиленному, было крайне тяжело в лесу. Еда кончилась. Подстреленная белка — и та была съедена. Как назло, начала гноиться эта несчастная царапина, сделанная стрелой. Но и в полубеспамятстве ушкуйник продолжал путь. И вдруг его окружили какие-то люди в странной одежде.

Мозг Прокопия пронзила мысль: «Может, это потомки свеев, не захотевших принять веру Христову и спрятавшихся в земле саамов?» Тревога его была не напрасной: потомки викингов могли принести Прокопия в жертву своим кровожадным богам.

Со всех сторон в него уткнулись рогатины. Однако это было лишним. Гостинец был настолько слаб, что не смог бы справиться и с одним воином. А гут — ватага...

Целую неделю в горячке и бреду он валялся в какой-то хижине. Его поила старая саамка отвратительно горьким питьём, от которого парень туч же засыпал. А сначала, увидев его воспалённую раму, она, покачан головой, долго калила на огне нож, часто окуная его в какое-то тёмное снадобье и шепча при этом непонятные заклинания на своем языке. Едва нож коснулся вспухшей руки, гной брызнул из раны. Старуха, не обращая внимания на скрежещущего зубами Гостинца, испытывавшего невыносимую боль, надавила чуть выше раны.

Ушкуйник потерял сознание. А очнувшись, увидел возле себя смеющуюся девушку с каким-то вкусно пахнущим варевом. Она стала кормить его, обессиленного, из деревянной чашки. Через три дня Прокопий уже весело ходил по стойбищу саамов. Этой же ночью к нему пришла смеющаяся девушка, её послала мать...

Прокопий хотел было отказаться от такого «подарка», сказав, что в Новгороде у него уже есть зазноба, но девушка чуть ли не со слезами стала упрашивать Гостинца, говоря при этом, что её накажут за невнимательность и холодность к гостю, а его самого с позором прогонят, хлеща при этом сыромятными ремнями.

Прокопий узнал очень многое о религии саамов и подивился её премудрости. У саамов главой рода считалась женщина, и её мудрые советы были непререкаемы. Та старуха, которая лечила Гостинца, и была главой стойбища. Именно она поведала Прокопию незатейливую историю о том, почему они ушли в глухие леса. Шведы буквально силой заставляли саамов креститься. Но для тех переход в другую веру был равносилен предательству не только своих богов, из которых главной была опять-таки женщина-богиня Разиайке-Настай, но и женщины-матери и Матери-Земли, которую считали живым существом.

Особенно поразили Прокопия знания саамов.

— У нас в роду любая женщина может вылечить и рану, и старую хворьбу, — говорила старуха. — Наша богиня оленей и пастбищ Разиайка-Настай помогает и в здоровье, и беременным женщинам. Да ведь она позволила людям и оленям размножаться. Но те увлеклись, и еды стало не хватать для оленей. Тогда другой бог, Каврай, создал волков, которые начали есть оленей, но тогда людям не стало хватать пищи. Мудрый Каврай подарил им собаку. С тех пор вот и враждуют: волки с оленями, собаки с волками...

Прокопий Гостинец обо всём этом поведал начальнику, Луке Варфоломееву. Тот возвысил юношу до десятника. Сведения Прокопия были чрезвычайно важными.

Лука пошёл навстречу шведскому войску. Четырёхтысячная армия на стратегически выгодном месте ждала полуторатысячное войско ушкуйников. Шведский командир был осведомлён разведчиками и соглядатаями о численности врага и поэтому ничего не опасался.

Конный отряд ушкуйников, обнажив мечи, приближался. «Сейчас, вот сейчас подойдут ещё немного, и мы проучим схизматиков! — злорадно думал командор.

С вашими короткими мечами против моих копьеносцев вы ничего не сделаете!»

Он уже отдал приказ тяжеловооруженным всадникам атаковать удалых. Как вдруг первая и вторая линия ушкуйников резко подались в разные стороны, тем самым открыв линию самострельщиков за ними. Их тяжёлые болты даже с трёхсот шагов могли пробить броню рыцарей. Залп — и большей части всадников как ни бывало!

Командор недолго пребывал в растерянности. Как опытный воин, он приказал своим пешим лучникам выдвинуться вперёд и расстрелять дерзких, а его заместитель поднял тяжёлую конницу. Но поздно.

Третья линия ушкуйников, точно так же, как и первые две, освободили место четвёртой линии. Ещё залп — и командор лишился тяжёлой конницы окончательно.

Но это было только начало. Враги повторили манёвр предыдущих линий. Ещё залп, но уже из луков — и на головы почти незащищённых шведов посыпались стрелы. Опять тот же манёвр. И уже тяжёловооружённая конница ушкуйников с длинными копьями врезалась в растерявшегося врага, а с флангов их осыпали стрелами самострельщики и лучники.

«Таран» ушкуйников пробил построение шведов, и началась паника. Фланговые ушкуйники обнажили мечи, закинув за плечи ненужные луки и самострелы, и яростно атаковали противника. Успех был полный. Около двух тысяч шведов полегло на поле боя. Ещё полторы тысячи сдались в плен, и лишь полутысяче удалось спастись. Но, учитывая болотистую и лесистую труднопроходимую местность, они позавидовали павшим. Топь, комары, болезни, отсутствие пищи довершили то, что не успели ушкуйники. В Швецию вернулось лишь полтора десятка оборванных, истощённых людей во главе с заместителем командора.

Бой был продуман от начала до конца Лукой и его податаманьем Семенцом. Перед этим были длительные упражнения. Применённая тактика была совершенно новой, но она могла быть использована только один раз. В дальнейшем шведы были начеку, и этот приём ушкуйниками уже не повторялся.

Риск, конечно, был. Шведы могли сами выдвинуть вперёд лучников и расстрелять бешено мчавшихся на них новгородцев. Но смелым Бог владеет! И этот эпизод лишний раз доказал незаурядный полководческий талант Луки Варфоломеева.

Он уделял большое внимание вооружению своих собратьев. Лука внимательно осмотрел поле боя и приказал снять с рыцарей все их тяжёлые доспехи и оружие.

— Да ими можно всех новгородских ратников вооружить, не только мою небольшую дружину! — сказал он, с удовольствием рассматривая военные трофеи. Особенно его обрадовал обоз шведов, где также имелись доспехи.

После этого боя сторонники новгородцев открыли ушкуйникам ворота Або. Большинство мирных знатных жителей спряталось в католическом храме. Ушкуйники не без труда выломали дверь и ворвались в помещение. В церкви послышался громкий плач: женщины посчитали, что пришёл последний час им и их дням. Они верили в это, обманутые католическими священнослужителями, которые выставили ушкуйников извергами рода человеческого.

Варфоломеев, видя детские голодные глазёнки, приказал ушкуйникам накормить их. Те стали было выводить детей из костёла. Но женщины, будто сговорившись, вцепились в своих чад. Ушкуйники были в недоумении. И лишь потом всё разъяснилось, когда и матери, и их дети ели кашу вперемешку с солёными слезами.

Потом женщины встали на колени перед изумлённой головкой отряда новгородцев.

— Простите, простите нас! Вы такие добрые, а мы... Но поверьте, нас обманули. Пасторы говорили, что вы при обрядах поедаете детей и пьёте их кровь! А ещё беглые крестьяне нам рассказали, как вы сожгли две деревни в предместье, а всех жителей зверски убили...

У многих воинов навернулись слёзы, но когда речь зашла об убийстве и обманах священнослужителей, лицо Луки посуровело. Он приказал привести всех католических священников. Те трусливо кланялись атаману, а в глазах теплилась смутная надежда: «Неужели эти варвары поднимут меч на служителей Бога?!»

Будто бы читая их мысли, Лука сказал, что они не служители Христа, а трусливые обманщики, ради своей цели готовые и на предательство, и на лжесвидетельство — на все подлые поступки! Но надо иметь хоть какую-то частицу совести!

— Кто из вас осмелился нарушить мою волю? — грозно вопрошал Лука своих десятников и сотников. — Кто сжёг деревни? Кто убил мирных? И как у него меч поднялся?!

Все начальные люди изумлённо смотрели на гневного воеводу.

— А не думаешь ли ты, атаман, что всё это подстроено шведами, дабы озлобить финнов против нас? Да и дрались бы они поотчаянней, мол, деваться-то вам теперь некуда? — осторожно высказался пожилой сотник.

— А ведь ты верно говоришь! — просветлел ликом воевода. — Это я, глупый начальник, погрешил на вас. Простите меня Христа ради!

Он выстроил пленных шведов и приказал оставшимся в живых крестьянам:

— Ищите ваших обидчиков!

Крестьяне (а среди них были в основном женщины) без труда опознали около десятка убийц, грабителей и насильников. Нашёлся и командир шведов, который непосредственно руководил этими убийствами. После пытки они выдали и главных организаторов — помощника шведского гарнизона и епископа.

— Ну что, попались, волки-оборотни?! — гневно спросил седой сотник. — А знаете, как на Святой Руси расправляются с такими упырями, как вы? Осиновый кол в сердце и башку долой!

— Господине! — буквально завопили помощник и епископ, обращаясь к Луке. — Ты не имеешь права нас убивать! Мы пленные, мы сдались на милость победителю! С тебя потом взыщется!

— За то, что вы спалили две деревни и убили несчастных чухонцев? насмешливо спросил Варфоломеев. Дани я, ни мои воины о вас не будут марать оружие! Грех это, ещё заразите его, гады ползучие! А вот что скажет покорённый вами народ?..

Шведы побледнели, епископ открывал и закрывал рот, но не мог ничего сказать в оправдание. Ушкуйнический воевода грозно и зычно закричал в притихшую толпу:

— Вот, народ чухонский, смотри на этих негодяев и знай, как эти оборотни убивали ваших детей, сжигали ваших селения.

По мере его рассказа из толпы раздавались гневные крики, все ненавидяще смотрели на убийц. Вдруг от толпы отделилась женщина. Сорвав католический крестик, она наотмашь хлестнула им епископа:

— Вот тебе, гадина, за мужа и за дочь!

Толпа вдруг разом накинулась на преступников. Лука отвернулся и пошёл прочь: он не любил самосуд, но и останавливать справедливое возмездие не хотел. Остальные ушкуйники последовали его примеру. Толпа за какие-то секунды растерзала шведских насильников и направилась в запале к сараям, где находились другие пленные шведы. Но тут уже дорогу им преградил пожилой сотник и повёл хитрый разговор:

— Эти воины храбро дрались, у них есть и честь, и совесть, да и многие из них ранены. Неужели вы хотите убить безоружных, неужели вы хотите быть хуже тех, кто сжёг ваши селения?!

Последнее подействовало на разъярённых финнов, как благодатный дождь на пожар, который враз остудил и погасил их гнев.

Наутро православный священник был страшно изумлён: к нему выстроилась очередь с просьбой перекрестить их в православную веру.

— Нам не нужен такой кровожадный бог, как у свеев, мы хотим верить в православного Бога, ибо он Бог милостивых!

— Что с ними случилось? — удивлённо спрашивал поп у атамана.

— Чудо, батюшка! — ответил хитрый Лука, но больше ничего не сказал.

Потери свеев были чрезвычайно велики. Город Або разрушен, шведско-финское войско побито, разоружено и уведено в плен, но главное, был захвачен церковный налог, который собирали для католического Рима в течение пяти лет с новокрещённых финских племён. Налог, который папа готовил для сбора войска на битвы с непокорными русами. Так Рим был лишён финансовой поддержки для войны с Господином Великим Новгородом.

Ватикан был вне себя от ярости.

— Как, эти варвары, эти схизматики осмелились посягнуть на самое святое — на то, что принадлежит Богу?! — кричал понтифик, не в силах сдержать свою ярость. — Извести ненавистное славянское племя, в рабство всех остальных!..

Ушкуйники сделались притчей во языцех, особенно их предводитель Лука Варфоломеев. Даже папа римский, произнося эти трудные славянские имена, перекрестился.

— Нужно уничтожить этого проклятого Луку.

— Ваше святейшество, — обратился к нему священнослужитель Томас, возглавлявший миссионерскую деятельность у финнов, а также по совместительству главный соглядатай Ватикана в этих северных краях, — сколько раз уже к нему подсылали убийц, но все они попали в руки этих кровожадных разбойников, которые сжигали наших людей.

— Как они посмели?! — закипел от негодования «наместник Христа». — Наших, приближённых к Богу!

— Скажу больше, — продолжал священник, — они цинично заявляли, что мир должен быть чист от этих посланцев сатаны, а также...

Соглядатай-священник прикусил язык.

— Ну-ка, договаривай! — поторопил понтифик.

Священнослужитель смешался.

— Продолжай! — приказал папа.

— О вас, ваше святейшество, они ещё очень много плохих слов говорили против вас, — смущённо ответил легат.

Папу чуть не хватил удар.

— Меня, наместника Самого Господа Бога, здесь, на этой грешной земле?! Да разве может быть богохульство страшнее?! — вскричал он, побагровев от злобы. Успокоившись, понтифик начал ходить по большому залу. — Вот что, — сказал он, подумав, — предайте этого негодяя Луку Варфоломеева анафеме. Чтобы каждый католик почёл за честь убить этого сына Антихриста!

Варфоломеев узнал об этом, после того как новгородские воеводы попросили его разорить Фирманен — местность в Швеции. Лука всё сделал быстро, со свойственными ему смекалкой и воинской сноровкой. Вражеское войско было разгромлено, город занят. Наутро обходя пленённых им воинов и священников, дрожавших за свою жизнь, атаман обратил внимание на одного высокого пастора, который смело смотрел на него, не опуская при этом глаз. Лука уважал достойных, храбрых людей.

Священник сказал, что все они верят в одного Бога — Христа. На что воевода возразил:

— Бог-то один, да молельщики неодинаковы.

После этого разговор оживился, атаман стал расспрашивать священника-католика, который подробно рассказал ему обо всём, в том числе и про анафему. Атаман долго смеялся.

— А вы напрасно смеётесь, господин, — предупредил его церковник, — теперь вас может убить любой наш человек, будь то знатный или крестьянин, и нигде не ждите покоя, даже в Новгороде, так как вы сделались личным врагом папы!

— Тогда мне всю жизнь придётся драться против всей вашей католической церкви, — сказал Варфоломеев, — и лично — против папы. А что покой, так его никогда у меня и не было, мне не привыкать. Но теперь его не будет и у папы! Не знаю, доплывём ли мы на ушкуях до Рима, но бед свеям-псам, чухонским предателям и прочим нехристям точно наделаем, и много!

Внимательно слушавшие его ушкуйники закричали:

— Пусть папа и нас предаст анафеме драться будем со всей вашей вшивой Европой до скончания века! А в Новеграде Великом мы не оставим теперь ни одного еретика-католика — всех вырежем!

Лицо воеводы при этом сделалось торжественно суровым. Он знаком заставил их замолчать и произнёс медленно, казалось бы выдавливая из себя слова:

— Я, Лука Варфоломеев, предаю их всех анафеме тьфу ты, ромейское слово! проклятию. А это значит, что на них теперь объявляется охота как на бешеных волков.

— А мы с тобой, воевода! Хоть в Студёное море, хоть в жаркое пекло к чёрту рогатому, хоть к его наместнику папе римскому. Узнает он, бродяга, что такое ушкуйник! — добавил десятник Прокопий.

— И ты хочешь, пастор, победить таких людей? — полюбопытствовал атаман, указывая на мужественные лица дружинников. — А с ним и Господина Великого Новгорода и Святую Софию? Да знаешь ли ты, что София и Новгород уже здесь?!

— Где? — с тревогой оглянулся пастор.

— Там, куда ступил новгородец, там и его священный дух, там и его земля! Понял ты, священник хренов? А где пройдёт он с мечом — там трава сто лет расти не будет! А начнём с тебя. Тем паче, что ваш бог — дьявол, разрешающий лить ни в чём не повинную кровь. А папа — его наместник и любит зариться на чужое. И вправду говорят: беден чёрт, что у него Бога нет. Вот и ступай к нему!

Священник прикусил губу. Он понял, какого беса выпустил из бутылки. Но он был человеком мужественным.

Господине, ты можешь меня пытать, сжечь, но я не покорюсь тебе, умру во славу Христову! — фанатично ответил священник.

Воевода по-новому, с уважением взглянул на католика и обратился к дружинникам:

— Этот может! — И добавил, смягчив тон: — Мы отпускаем тебя, отче, с миром, но чтобы на нашем пути ты не стоял!

— Неисповедимы пути Господни, — ответил уклончиво священник, — но я постараюсь держаться от вас подальше!

— И правильно! — просветлел воевода. — От нас свеям одни несчастья. Да, ещё подскажи своим братьям-святошам, что не будет им пощады! Так пусть убираются с земли Новгородской да и с Чухонской заодно, а не то... — Тут Лука многозначительно промолчал и чиркнул себе ладонью по горлу. — То, что ты услышал сейчас, будет всем вам, святошам, короткое Евангелие от Луки, — сказал он и добавил: — Лично вам и папе принесу я не мир, но меч!

И действительно, ушкуйники начали охоту на католических священников, объясняя это головке бояр тем, что открыл им швед-священник. Те не вмешивались, но в случае строгого запроса правителей западных стран ссылались на неподвластность им ушкуйников.

А для Прокопия через день было испытание: встретиться пусть не с чёртом рогатым, по с его слугами. Лука, узнав от верных чухонцев, что в лесу, недалеко от захваченного города, шалят то ли разбойники, го ли какая то нечисть, решил послать на разведку двух ратников. А кого? Да есть два неразлейвода — Прокопий и Смольянин, два удалых, недавно побратавшихся.

Смольянин был человеком отчаянным и в то же время чрезвычайно разумным. Друзья стали готовиться. К Прокопию подошёл крестьянин-финн и предупредил:

— Вы, господине, не ходите в тот лес.

— А что за беда мне будет с того? — лениво спросил десятник.

— Это настоящее пристанище зла, обитель тьмы. Сюда, в эту чащобу, ходят вешаться все наши пьяницы. Там лешие, кикиморы болотные и бесы справляют свои шабаши.

— Удалого пугаешь, чёрт лысый? — насмешливо заметил Прокопий. — Знай, настоящий новгородец не боится ни твоего божка, ни твоей чёртовой бабушки с дедушкой!

Два удалых друга, Смольянин и Прокопий, осторожно пробирались сквозь дебри, упрямо двигаясь к чёртову дому. Угрюмое, мрачное место всё-таки навевало нехорошие мысли.

— Да-а, — протянул Прокопий, — темноватенько тут у вас, господа чудь, да и с чёртом мне ещё не приходилось драться!

Вдруг, словно из-под земли, вылезло шесть человекообразных страшилищ с рогами и внезапными ударами дубинок ошеломили удалых.

Очнулся десятник в тесной хате без окон и дверей, слышалось лишь только монотонное, заунывное бормотание, то ли молитву читали, то ли отпевали покойника. Прокопий пошевелил руками — связан. Рядом без чувств валялся связанный Смольянин. Ушкуйник поёжился: жуть какая-то! Везде приходилось побывать, но только не в гостях у треклятого.

Изловчившись, Прокопий поймал конец сыромятной верёвки и начал потихоньку распутываться. Чудища снебрежничали — и напрасно! И вдруг к Гостинцу подошёл страшенный урод с головой медведя. Прокопий никогда раньше не встречался ни с чем подобным. Видел он, как старого бога Велеса новгородские кудесники рисовали в виде здорового человека с медвежьей головой, но это на картинке, а тут?..

Вдруг урод заговорил на чудском языке, который немного понимал десятник. Чудовище требовало рассказать, зачем они пошли в лес, а иначе — смерть.

— Ну, это ты зря сказал, старик, или, как ты себя величаешь, великий колдун, — ответил ушкуйник. — На Руси всегда между позором и смертью выбирали смерть, а ушкуйники — и смерть врагов.

— Да ты, удалой, я вижу, ничего не боишься, но смертушку примешь лютую, и не зараз, а долго будешь мучиться, — зло сказал старик-колдун.

Десятник смиренно замолчал, тем самым усыпив внимание врага, а потом, изловчившись, вдруг ударил старого знахаря в то место, где должен быть подбородок.

Хоть и помогала тому нечистая сила, но от удара новгородца колдун покатился по лачуге, гремя всеми костями. К ушкуйнику бросились было два чертовых помощника, но и они упали от молниеносных ударом ножом, который Прокопий всегда прятал в сапоге.

Великий колдун, кряхтя, поднялся и застонал, выплёвывая выбитые зубы. Как ни странно, именно этот стон придал ушкуйнику силы: кто стонет — тот и смертен. Блеснул нож и через мгновение торчал по самую рукоятку в глазу великого колдуна. Не успели его перехватить в полёте нечистики! А теперь — ещё трое у дома! «Ну да это уже не тот расклад! весело подумал ушкуйник. — С ними мы вдвоём как-нибудь справимся!». Он разрезал путы на товарище и быстро привёл его в сознание.

Открывая осторожно дверь, Прокопий отметил, что двое сидят к нему спиной и разговаривают, а третий строгает какую-то палку. Бить в спину как-то неблагородно, но враги вооружены, да их и было больше.

Десятник указал Смольянину пальцем на строгавшего, а сам быстро подбежал к болтунам. Схватив за головы, он стукнул их лбами. Оба страшилища упали без сознания, их рога свалились на землю. С любителем строгать дерево вопрос решился ещё проще: удар Смольянина сапогом по спине справа перебил противнику рёбра и разорвал печень.

— Жестоко! — молвил Прокопий. — Ну да ничего, сейчас энти черти рогатые очухаются, и поговорим с ними хорошенько!

На них вылили по ведру воды. После недолгого допроса с пристрастием те указали удалым, где хранится золото. Десятник с другом вступили в сарай и сразу почувствовали непонятную опасность. Было сыро, пахло какими-то звериными испражнениями. И вдруг на них выскочили два здоровенных зверя, больше похожие на... крокодилов.

Смольянин чуть меч не выронил от страха, однако хладнокровный Прокопий вовремя сориентировался и вогнал копьё в зубастую пасть набежавшему пресмыкающемуся. Тот повалился на спину и обнажил противно белый живот. Оправившийся от неожиданности Смольянин отсёк перепончатую лапу другому чудовищу.

— Ну и ну! — только и выдавил Смольянин. — Откуда здесь коркодил?!

— Я тоже видел этих зверей в одной из книг волхвов, — подтвердил Прокопий. — Думал — то сказка, а вот, поди ж ты, ещё живут!

Прокопий и Смольянин осторожно прошли вглубь сарая: непонятный зверь без одной ноги издавал жалобные звуки: он умирал. Друзья обнаружили два больших сундука золота и драгоценных каменьев и рядом — множество свейских доспехов.

— Да они просто разбойники, рассмеялся Гостинец, — а нечистью наряжались, чтобы пугать простодушных крестьян и дураков шведов!

Очухавшихся чёртовых слуг они заставили перетащить сундуки и оружие на телеги.

После, когда Гостинец со смехом рассказывал друзьям-ушкуйникам о своих приключениях, один пожилой воин заметил:

— А ведь ты лишил колдуна его сатанинской силы!

— Это как?

— Ты выбил ему все зубы, а сила-то чародейская в зубах!

* * *

Брошенный папой призыв к Крестовому походу против Новгорода был услышан магистром Ливонского ордена и шведами. Развернулась активная военная подготовка против Великого города.

Началось всё с карелов. Те держали руку Новгорода, исправно платили ему дань, немцы не совались, шведы тоже соблюдали перемирие. Однако это было кажущееся затишье.

Католические священники усердно настраивали карелов против новгородцев. Первыми об этом узнали ушкуйники, в очередной раз наведавшись к карелам за данью. Старейшины (а с ними было несколько пастырей-католиков и даже два воина-норманна) отказались платить, да ещё и угрожали убийством.

«Всё ясно», — подумал Прокопий-сотник, посланный новгородской верхушкой для сбора дани, а вслух сказал:

— Я уведомлю нашу головку о том, что вы не хотите больше иметь дело с Господином Великим Новгородом.

Но, выйдя благополучно из ворот дома, он тут же дал приказ атаковать его.

— Нечестивцы предали православную нашу веру, Великую Софию и Новгород. Только смерть им! — крикнул он. — Никого из старейшин в живых не оставлять, норманнов вешать за ноги!

Карельская охрана из сотни человек тут же разбежалась, она была подневольной и не хотела умирать за предателей-старейшин, а уж тем более за чужаков-шведов. Удар был мощный, и лишь сами старейшины, их родня да свей пытались организовать сопротивление. Но оно было тут же подавлено. Однако часть старейшин со своей челядью сбежали.

Прокопий допрашивал католических священников, таская их за волосья:

— Я же сказал вам, что вы преданы ушкуйнической анафеме, так вот теперь не обессудьте! На рель их, нечестивцев!

Через несколько минут они, связанные, болтались головой вниз. Это была достаточно тяжёлая казнь. Кровь постепенно переходила в голову, которая ужасно болела, и в конце концов лопались головные сосуды.

— А вы, — обратился он к верным карелам, собирайте войско, будем мстить предателям огнём и мечом.

Сотник уже послал гонцов в Новгород Великий с наказом объяснить, что случилось в подвластной ему части Финляндии. Им тут же был выслан в помощь отборный тысячный отряд удальцов во главе с Лукой. Но Прокопий не стал ждать, а повёл карелов против шведов и еми, опустошая всё на своём пути.

В первую очередь Прокопий с сотней ушкуйников и двумя тысячами карелов решил уничтожить шведский гарнизон в главном карельском поселении, которое стало вдруг городом-крепостью и которое потом новгородцы так и назвали — Карелы. Удар был внезапным. Усыплённый россказнями старшин, шведский воевода не удосужился удвоить дозоры, в результате чего его воины оказались со свёрнутыми шеями — это сделали переодетые в карельскую крестьянскую одежду ушкуйники.

А между тем в свейской Финляндии шёл вторичный сбор налогов и пожертвований для Ватикана, чтобы подготовить крупное войско рыцарей против Господина Великого Новгорода: мы — с севера, немцы — с запада, проучим гордецов огнём и мечом.

Папа послал в Финляндию своего легата. Купцы Новгорода узнали об этом через своих людей в Италии и заслали разведчика в самое пекло — в католический храм, где тот познакомился с легатом-иезуитом. Боярин-разведчик узнал, что немецкие псы-рыцари готовят вторжение в земли Новгорода Великого и отправили на корабле в Або своего комтура договориться о совместных действиях.

Но его уже поджидали два насада — крупных ушкуйнических корабля. И вот, когда корабль тевтонцев в тумане, буквально ощупью, проплывал вдоль побережья, его внезапно атаковали с двух сторон. Туман приглушил звуки и позволил насадам бесшумно приблизиться к немцам. Те, только успев продрать глаза спросонья и увидев рослых богатырей-новгородцев, посчитали, что храбрость и доблесть здесь не помогут, поэтому, забыв о рыцарской чести, сдались на милость победителей.

В составе команды было сорок человек: десять знатных немецких рыцарей и тридцать рядовых воинов. Попытку оказать сопротивление, как это ни странно, предпринял лишь рядовой ратник. Здоровенный детина только и успел поднять меч, как на него накинули два аркана.

— Ты-то уж куда лезешь? — спросил его насмешливо атаман Лука. — Твои начальники-рыцари сдались, а ты — драться? Ишь какой задира!

Своим поведением ратник явно понравился Луке Варфоломееву. Воин-литвин потом объяснял, что немцы с ним долго говорили о воинском долге и чести.

— А вот как вы, равны между собой, ну хотя бы по доспехам и оружию? — насмешливо спросил Лука. — Может быть, вы и равную военную долю получаете?

— Нет, — смущённо признался литвин, — мы даже едим отдельно, и скудно немцы нас кормят, но обещают, что все мы попадём в рай. С нами каждодневно беседует священник, укрепляет нашу веру во Христа.

— Да, немцы такие: на словах обещают, а на деле обманывают. Они вас и за людей-то не считают: так, за быдло какое-то!

Все эти беседы не прошли даром, и бывший тевтонский воин Буйвидас отрёкся от католической веры и стал православным. Ратному искусству он учился прилежно, и из него впоследствии получился хороший воин и побратим самому Луке. Буйвидас, взяв в жёны славянку, продолжил свой род в новгородской земле. Впоследствии он стал старшим дружинником.

Среди пленников оказался знатный немецкий рыцарь.

— Как твоё имя, пёс? — грозно спросил ушкуйнический воевода.

— Я барон Отто фон Маннштейн, — гордо и даже несколько спесиво ответил рыцарь.

— Ты не барон, а баран, — насмешливо поправил его воевода, — коль со своей ватагой не стал отбиваться от моей дружины. Ты — свинья в железе. (Воевода имел в виду его доспехи.) Эх вы, собаки папские, только и делаете, что во имя Христа разрушаете города, разоряете и уничтожаете народы! Это вы, римские прихвостни, ходили в Палестину освобождать Гроб Господень да убили во имя Господа Бога кучу людей! Это вы, недоноски, вырезаете прибалтов! А теперь, защищаясь именем Христовым, хотите поработить и Господина Великого Новгорода? Да вот вам хрен! — Воевода показал при этом неприличный жест барону.

— Так зачем же ты, пёс, двигал на корабле в Або? — вежливо спросил его податаманье Семенец. — Только не лги, твои-то ратники уже нам всё рассказали! На костре зажарим тебя, как свинью!

— А как же человеколюбие? — спросил упавшим голосом Маннштейн. — Ведь Христос заповедал прощать своих врагов, и что скажут о вас в Европе?

— Вы, псы-рыцари, нелюди, и нам плевать на вашу Европу с её двуличностью! Знай же, собака, Новгород судится своим судом и Новгород судит один Новгород. Это вы ведь в своём поганом ордене придумали байку: «Что не подвластно Богу и церкви Римской — должно быть умерщвлено»? Вот мы тебя и умертвим сейчас, слугу сатаны, чтобы воздух был чище!

Барон колебался, но затем, поняв, что жизнь дороже (особенно после порки кнутом), всё рассказал о замысле Великого магистра.

— Та-ак, — насмешливо протянул главный ушкуйник, — захотелось новгородского золотца? А мы вот очень любим чухонское, правда, Семенец?

— Правда твоя, атаман. Есть у меня одна задумка.

— Да, интересно, интересно, — сказал Лука, выслушав внимательно сына боярина. — Значит, говоришь, в пасть к зверю?

— Атаман, я сносно говорю по-немецки, есть у нас в дружине трое сынков купеческих, которые часто в Ганзее с отцами на подворье жили, чай, тоже хорошо немецкий то язык разумеют. А в остальном пусть молчат, да ведь это так и повелось у немцев: старший говорит — младший молчит.

Воеводы проговорили всю ночь об этой затее.

Вскоре во дворце Або появился надменный и длинный барон Маннштейн с тремя верными слугами. Он громко ругал ушкуйников, которые взяли на абордаж корабль, и ему самому еле удалось уплыть на лодке. Финны недоверчиво смотрели на немца, но после того как увидели грамоту Великого магистра, поверили, и отношение к нему смягчилось. Маннштейн плохо говорил по-шведски, так что волей-неволей пригласили толмача. Согласно планам магистра, в предместье Або должен быть заготовлен большой табун северных лошадок, которых потом переправят в орден.

Маннштейн быстро договорился со шведами и финнами о совместных военных действиях: немцы нападают с запада, а шведы, норвежцы и финны с севера, да ещё взбунтуют подвластных Новгороду карелов.

Барон беспрепятственно ходил по крепости и очень нахваливал бойцов. Особый восторг у него вызвали укрепления финского города, которые быстро восстановили после рокового набега удалых, и теперь они были намного мощнее.

— Да-а-а, таких крепостей русские свиньи никогда не возьмут, да мы не дадим к ним и близко-то подойти! Раздавим варваров в их же Новгороде!

Переодетый Семенец разузнал всё — количество войск, их вооружение, а главное, где спрятана казна. На деньги купцов он купил лошадей якобы для переправки в Ливонский орден.

Ушкуйники, ночью переплыв залив, пересели на этих коней и, переодевшись в одежду свейских рыцарей, буквально за два дня добрались до Або. Неожиданным наскоком они овладели городом. Мнимый барон фон Маннштейн показал наиболее уязвимые места, а ночью подкупленная стража открыла ворота, новгородцы ворвались в город и — прямиком во дворец, где произошла отчаянная резня, которая длилась ровно пятнадцать минут, перекинувшись в покои шведского начальника.

Задумка новгородских воевод оправдалась. Боярин Семенец и его дружинники Степанец, Савица и Чешко прекрасно справились со своей задачей. Потом с отвращением сбросили латинскую одежду и долго топтали её. Они попросили православного священника наложить на них епитимью, так как вынуждены были по службе отказаться от православного креста и надеть латинский. И сколько их отец Власий не утешал и не уговаривал, они стояли на своём, говоря при этом, что совершили тяжкий грех.

В замке, в комнатах римского легата, Савица нашёл здоровенную книгу, на обложке которой был нарисован невиданный зверь с рогами, перепончатыми лапами и красным раздвоенным языком.

— Это ещё что за чудо-юдо? — спросил воевода.

На книге подошедший Власий прочёл название, написанное на латинском языке:

— «Библия дьявола». А этот хвостатый урод и есть искуситель рода человеческого.

— Что?! — заревел воевода. — Вот чему они учат бедных финнов, вот откуда и от кого у них сила!

Схватив римского священника за ворот, Лука с силой ткнул его носом в книгу:

— Поцелуйся со своим начальником! И увидев, как захныкал иезуит, размазывая кровь и слёзы по лицу, добавил: — А теперь, мои добрые воины, ускорьте встречу с его покровителем! Да без креста! Вот то средство, которое поможет ему быстро прийти в гости в ад, — воевода указал на верёвку. — А эту богомерзкую говённую книгу — в костёр! Пусть дьявол вместе с этим хмырём изучают её на том свете.

Но, пока на площади разжигали костёр, финский церковный служка подменил книгу другой, такой же объёмистой рукописью.

Но война взятием финской столицы не закончилась. Хитрый воевода Лука Варфоломеев решил проучить и немцев: он заставил пленённых им наместника и епископа шведского написать письмо Великому магистру о совместном ударе на приграничные Новгородские земли. И началась переписка!

В конце концов немцы, предвкушая поживу, отправили значительное войско для грабежей, которое попало в засаду и было перебито ушкуйниками. Погибло около ста пятидесяти рыцарей и тысяча двести рядовых кнехтов. Был захвачен в плен комтур Рутгер Райтц. В Риме бесились от негодования.

— Как это возможно! — кричали в один голос кардиналы. — Мало им показалось шведов и несчастных финнов, так они ещё и перебили рыцарей Христовых! Ну погодите, скоро вся Европа двинется на вас!..

Главный ушкуйник говорил о европейском коварстве с пленным знатным рыцарем Рутгером Райтцем. А начался горячий спор с татаро-монголов. На что немец с присущим ему упрямством возразил:

— А разве не ваш киевский воевода Дмитр Ейкович посоветовал двинуть Бату-хану своё безбожное войско в Европу, дойти до последнего моря?

— Ну да, — насмешливо произнёс воевода, — так вот «глупый» хан и поверил русу-врагу, что лучше завоевать нетронутую сильную Европу, чем ослабленную Русь, заняв её столицу. И зря ты глаголешь о том, что ваш дьявольский орден создавался в противовес Орде. Это всё сказки для детей. Пограбить Русь, да и захватить Господина Великого Новгорода — вот ваша цель!

Рутгер возражал:

— А разве его святейшество не предлагал Александру стать королём над всеми землями Русскими и возглавии, объединённое войско против азиатов?

Лука рассмеялся:

— Ну да, как же! Твой папа — хитрец, каких мало! Вот как он рассуждал в своём Риме: победит великий князь, да и обессилет и обескровет, мы тут его, слабенького, и добьём. Победит Вату — да ведь тоже будет слабым! А здесь на него, болезного, и всё войско европейское направить можно: как же, нехристь! Где вы были, браты-христиане, когда нас татарва примучивала да все русичи кровавыми слезами умывались? Вы, нелюди, воспользовались нашей бедой да и напали на Неве и на озере Чуди исподтишка... Молодец князь Олександра, не стал воевать с Батыем, понял тогда, что уж лучше ему дань платить, чем вами, оглоедами, Руси быть покорённой.

Рыцарь Рутгер Райтц открыл было рот, но ничего не произнёс. Он хватал раскрытым ртом воздух, его лицо наливалось кровью от злобы и бешенства: доводы воеводы были убийственными.

— Эк его распирает, — сказал Прокопий. — Как бы удар не хватил!

Стоявшие рядом дружинники громко рассмеялись.

— Чего вы гогочете?! — возмутился атаман. — За него столько золота отвалят, такой знатный выкуп будет!

И верно, через непродолжительное время атаману принесли много золотых талеров. Ушкуйники ахнули: на это золото можно было купить пятьдесят боевых коней.

Но через три дня мрачный воевода угрюмо сказал своему помощнику:

— Знаешь, кого мы отпустили, позарившись на эти иудины деньги? — он с досады пнул золото. Семенец выжидательно посмотрел на начальника. — Самого что ни на есть палача! — чуть ли не крикнул атаман. — У этого урода сорок три похода, из них он тридцать два раза воевал бедных пруссов, причём зимой, и три раза был в Ливонии. А знаешь, что он делал со своими пленниками? Зимой раздевал догола, обливал водой и держал связанными на морозе, пока те не превращались в ледяных идолов! К нам он только-только нагрянул, да вот незадача — сразу в плен.

Между тем атаман был и прав, и в то же время неправ. Рутгер Райтц после Руси потом всем с дрожью рассказывал, какие это страшные головорезы — новгородцы и как ему удалось выбраться из лап главного дьявола-ушкуйника! Про походы хвалёный рыцарь забыл навсегда и благополучно дожил в своём имении до 1369 года, умерев своей смертью. Видно, Господь Бог приготовил ему персональное возмездие по другую сторону жизни.

Взбешённому неудачами папе всё-таки удалось создать мощный военный союз. Вторая половина 1348 года была страшной для Господина Великого Новгорода. Именно тогда Новгородская республика оказалась в критическом положении. С юго-запада напали литовцы, с запада подпирали немецкие рыцари, Тевтонский и Ливонский ордена, которые вели толпы грабителей чухонцев с севера на Карельский перешеек — древнюю вотчину Господина Великого Новгорода. И вдобавок на северные владения республики напали норвежцы и шведы. Новгородцы поняли, что пришёл их последний час их войско было в восемь раз меньше объединённых сил Европы.

У Новгорода Великого было немного постоянного войска — около 3-4 тысяч. Но он мог мобилизовать в короткое время до 20-25 тысяч, а в случае осады и всё население как один выходило на защиту города. Опасность сплачивала не только все сословия, но и все национальности. Воинов готовила и выставляла каждая улица, каждый посад, каждый посёлок и каждая община собирала своих ратников. Это были подготовленные бойцы, так как их обучали воинским хитростям опытные дружинники. Иначе навряд ли бы они справились с такими профессиональными вояками, как тевтонцы и шведы. А вооружали их тоже за счёт жителей определённой территориальной, профессиональной или национальной единицы. Улицы делились в зависимости от профессии — кузнецов, гончаров, сапожников, купцов. Были и обособленные землячества.

И когда вече приказало выставить ратников, то буйные граждане центра и окраин Господина Великого Новгорода беспрекословно стали присылать к месту сбора отряд за отрядом. Зеваки удивлялись оружию и доспехам воинов армянской и греческой общин. Но больше всех изумил отряд иудеев. Строгие, все в кольчугах, они неторопливо, размеренным шагом, чётко сохраняя строй колонны, приближались к новгородскому войску.

— Куда нам становиться? — белозубо улыбаясь, спросил их воевода, великан с чёрной как смоль бородой. Рядом с ним стоял старик-советник. Казалось, на вид ему больше ста лет.

— Но куда же ты, уважаемый Илия? — удивлённо спросил новгородский воевода. — Разве мы не помним, как ты в прошлом году вооружил на деньги своей общины наших ребят на войну с безбожными псами-рыцарями?

— То было давно. Мы, иудеи, видим от всех новгородцев добро, а добро надо защищать! А вдруг наш отряд будет той каплей, которая прорвёт плотину, и вся новгородская рать победит? Мы отовсюду и всеми гонимые — и Гишпанией, и Италией, и Венгрией. Дошли до прибалтов — так на тебе! И здесь псы-рыцари, самые злобные из людей, добрались до нас. И везде к нам относились как к безродным! — старик вытер набежавшую слезу. — И вот нашли приют у вас, у Господина Великого Новгорода, здесь мы людьми себя почувствовали. Слышь, воевода, я тоже голос имею на вече, а значит, решаю судьбу Новгорода и жизнь его людей! А наши ребята не подведут: смотри, как Самсон владеет мечом!

Рослый Самсон завертел своим оружием, что и не поймёшь, то ли меч у него, то ли блестящий крутящийся диск.

— Нафанаил, покажи, на что ты способен.

Нафанаил метнул копьё, и оно попало точно в середину мишени на столбе.

— Где же вы так научились ратоборствовать? — изумлённо молвил воевода.

— Да твои же вой нас и учили, усмехнулся старик.

Воевода только крутил ус: вчера грек-священник решил быть простым воем, сегодня евреи. И произнёс:

— Правду сказал апостол Павел: «Перед Богом все равны. Нет ни эллина, ни иудея». Л я добавлю: все мы здесь граждане Господина Великого Новгорода!

На совете старейшин воевода слушал многочисленные речи. У всех болело сердце за Новгород. Большинство именитых купцов и бояр предлагали отсидеться за стенами города:

— Стены крепкие, сыти достаточно, войско небольшое, но сильное. Мы можем здесь хоть три года сидеть!

Воевода задумался.

Вдруг раздался старческий голос Илии.

— Я, конечно, в военных делах, — начал он, — мало смыслю. Но вот вам мои опасения. Вы посмотрите, как шведы и немцы чужие земли осваивают. Захватят клочок и ставят замок, а то и крепость, а там, глядишь, — и город появляется. Вот вам пример с прибалтами. Известно, что там сделали ливонцы, вот вам пример со свеями у чухонцев. Они весь Север чухонский сделали свейским! Именитый купец прав: в Новгороде можно отсидеться. Ну а если его окружат вот такими каменными замками, а если всех жителей Новгородской земли вырежут или обратят в римскую веру, а карелы точно откачнутся от Новгородской земли и окрестят их в католиков?! — Голос старика крепчал с каждым словом. — Не забывайте, что Господин Великий Новгород — это только часть земли Новгородской, и там, за его стенами, тоже наши люди. Их надо защищать! Нет, надо наступать. Наш Иисус Навин с малой силой бил филистимлян. А богатырь Самсон ослиной челюстью, аки лев, поразил пять тысяч врагов. — Старик почти кричал. — А Александр, который топил немцев, как слепых кутят, в Чудском озере, разве он не был героем, подобно Ахиллесу или тёзке своему Александру Македонскому? И сколько у него было силы, когда он разбил свеев на Неве? В шесть раз меньше! Я верю в руку Луки, Прокопия, всех богатырей-ушкуйников. Пусть они и не остановят солнце и стены городов не рухнут под звуки их боевых труб, но натворит он ворогам великие беды. А потом и наше войско подоспеет! Да, и вот ещё что, господа бояре и купцы, не забывайте, если вы будете отсиживаться за стенами, сколько вы пожитков своих потеряете? Простой народ говорит: худая та птица, которая гнездо своё марает!

Глаза старика сверкали как молнии, древний дух воина звал вперёд — все были поражены речью этого, казалось, скромного иудея. Последний аргумент был самым сильным и действенным для тех, кто ратовал за осаду. Долго молчали.

— Да, так и должно быть, отправим Луку с его молодцами! — окончательно решил воевода.

После воевода уже один на один беседовал со старцем.

— Вы с вавилонской блудницей только начали воевать, — говорил старик, — а мы с ней воюем уже вторую тысячу лет. Только вот она нас пока всегда побивает... Ну да ничего. А эту войну Господин Великий Новгород выиграет, чует моё сердце. — Старик оказался провидцем и настоящим воином.

Варфоломееву поручили провести отвлекающий манёвр. Всего в его отряде были тысяча триста человек. В августе 1348 года атаман Лука совершил бросок на шведскую территорию, разоряя её огнём и мечом. А путь туда был ох каким нелёгким. На морских ушкуях прошли по Северной Двине, вышли в Белое море, а затем и в Русское море и внезапно напали на шведскую колонию — провинцию Халоголанд.

Шведы бросили тогда на ушкуйников почти всю финскую армию, оголив тылы, по которым не замедлило пройтись основное новгородское войско. Но разве струсил Лука? Нет, он смело пошёл навстречу шведам, норвежцам и верному им племени еми. И, не давая соединиться, стал бить поодиночке. Первым был разбит полуторатысячный отряд шведов. Причём нападение на него было настолько внезапным, что те не смогли оказать достойного сопротивления.

...А война закончилась ожесточённым сражением. Воевода со своей дружиной и ополчением, как смерч, прошёлся по селениям ями, сжигая также в отместку деревни и сёла карелов, передавшихся свеям, и оставляя верных Господину Великому Новгороду. Шеститысячный отряд, разбивая свеев и ямь, сокрушал всё на своём пути.

Ему помогал знаменитый Лука со своими неизменными удальцами Семенцом, Прокопием и Смольянином, появляясь в тех местах, где их не ждали. Но разбитые свейские и ямьские отряды стягивались в одно место — Галоган. Свейский командор, имея три тысячи опытных воинов, с удовлетворением отметил, как его войско увеличилось более чем вдвое, до шести с половиной тысячи человек. «Конечно, — думал он, — не все здесь настоящие воины, но новгородцам они не уступят, да и бежать им теперь некуда!»

А новгородский воевода, имея четыре тысячи ратников (две тысячи было потеряно убитыми, выбыло из строя ранеными, больными, отправлено с обозами захваченного имущества), всё же решил дать бой.

Новгородцы отражали сокрушительные наскоки свейского войска, часто и сами отвечали ударом на удар. Но редела русская дружина. Воевода кусал губы: «Эх, ещё бы с тысчонку бойцов. Или хотя бы отдохнуть этим. Всё, не успеет Лука! Надо дождаться темноты, достойно отступить и благополучно убраться с этого проклятого места».

Свейский командор, опытный боец, чувствовал, как выдыхаются новгородцы. «Пора вводить основной резерв!» — подумал он и хотел уже дать приказ. Но вдруг на его запасной отряд обрушились стрелы. Их было много, причём стреляли с разных сторон — конный отряд Луки Варфоломеева подошёл очень близко. Каждый из ушкуйников в течение минуты послал по пять стрел. Наскок был ошеломляющий. За какие-то минуты запасной отряд был рассеян.

— А теперь — вперёд! — крикнул Прокопий, выставляя копьё.

Крылатые ушкуйники, ощетинившись копьями, молча бросились на неприкрытые, но пока ещё плотные ряды сражающихся свеев. Атака бронированной конницы на растерянную пехоту на ровной местности, да ещё с копьями — верная смерть. При скорости коня в пятьдесят километров в час сила удара копья увеличивается в три раза!

Первой дрогнула ямь и заметалась на небольшом пространстве. Новгородский воевода понял: помощь пришла, и он принял единственно верное решение поддержать наскок ушкуйников всеобщей атакой. Удар ободрённых новгородцев был сокрушительным. Свей дрогнули. Но их опытный и невозмутимый командор сохранял спокойствие. Он организовал оборону с отрядом самых закалённых воинов, но часть его войска уже запаниковала, и эта паника вот-вот должна передаться другим.

Сам новгородский воевода повёл дружину на эту группу свеев. Варфоломеев, разобравшись в построении врага и по достоинству оценив мастерство полководца свеев, перегруппировал свой летучий отряд. Он не стал лезть напрямки, а, приказав бросать в оборонительные линии сулицы и дротики, сам с небольшим количеством воев стал кружиться перед строем, постепенно «откусывая» от организованного отряда по нескольку человек.

Кони других ушкуйников бешено неслись на свеев, которым казалось, что вот сейчас начнётся рубка, и они приготовили мечи, готовясь вступить с врагом в контактный бой, однако на расстоянии броска всадники останавливались, и во врага летели дротики, сулицы и метательные топоры, в большом количестве поражая врага.

Наконец шведы дрогнули и запросили пощады. Новгородцы были настолько великодушны, что отпустили оставшихся на поле боя, предварительно разоружив их.

Тяжело досталась новгородцам победа: около девятисот человек было убито да ещё столько же ранено. Сильно пострадал отряд иудеев: одна треть уже не увидела Новгорода, ещё треть была ранена, многие тяжело, погиб и весёлый богатырь Самсон...

Илия лежал на телеге и умирал. Его мысли и чувства, казалось, были уже там, у Престола Господня. Он улыбался: честно пройти свой путь жизни, который определил Яхве, — мечта каждого благоверного иудея. Но вдруг Илия встрепенулся — из Новгорода доносились удары вечевого колокола. Это новгородцы торжественно встречали победителей, завидев их светлые стяги. Илия попросил, чтобы его приподняли, он слабым голосом приветствовал вечевую площадь перед церковью Святой Софии и произнёс:

— Сподобил меня Господь увидеть свою землю! — и затих.

Его лицо стало умиротворённым, как лики древних еврейских пророков, провозглашавших появление мессии. Новгородский люд был поражён смертью воина, причём не во время боя, а уже после него. Но это была смерть Победителя. Все торжествовали победу.

Гулко отозвалась она по всей Европе. Папа римский обратился к Ливонскому и Тевтонскому орденам, англичанам, французам, свеям и норвежцам и звал их снова к Крестовому походу на Русь! Угрожали. Новгородский посадник лишь посмеивался: «Не та собака кусается, которая лает, а та, которая не тявкает. Так вот и не тявкайте против Господина Великого Новгорода!» Сил у Европы на новый поход не осталось — она зализывала раны, полученные от регулярного новгородского войска и от удалых.

На этом страшные годы для Новгорода закончились. И ушкуйники перенесли свои действия на татаро-монголов. Заметим, что усилия ушкуйников на Волге не совпадали с войной на северо-западе. Походы удалых против басурман начались после 1348 года (если быть точным — с 1360 года) и продолжались почти 50 лет, вплоть до 1409 года. И только после этого они вместе с основным новгородским войском предприняли поход на Выборг.

Новгород Великий защищал Москву с северо-запада, которая уже боролась с другими князьями, татаро-монголами и Литвой за право быть первой. Но Новгород спасал её и защищал себя от норвежцев, шведов, датчан, тевтонцев, ливонцев, финно-угорских племён, а главное, от Рима. Сколько раз благодаря исключительно умной политике новгородских правителей и безумной храбрости ушкуйников разрушались змеиные замыслы Ватикана!

«А как же Лука Варфоломеев? — спросит любознательный читатель. — Что сталось с ним?». А вот здесь мы уже вступаем в область догадок. Одни летописи как бы вскользь утверждают, что он якобы погиб, однако не называют ни места, ни времени, ни обстоятельств его смерти. Другие летописи свидетельствуют о действиях начальных людей ушкуйников, очень сходных с повадками и приёмами удалого атамана. Скорее, он остался жив, а весть о его «гибели» была своеобразной уловкой новгородской верхушки для Ватикана. Бояре дорожили и берегли Луку и не могли допустить его глупой гибели от яда, предательского кинжала или стрелы, пущенной из-за угла, — ватиканские легаты были способны на всё!