17. Фейерверк в честь героя

Не знаю почему, но утром я подумал, что нужно купить оружие. Здесь для этого не требовались особые условия, психиатрические экспертизы и справки из полиции и от нарколога. Край, как и вся страна, потому и жил относительно спокойно, ибо каждый его житель знал, что против любого лома всегда найдется другой лом (очевидность, не доступная для понимания чиновников в Старом Мире). Впрочем, от совсем уж законченных отморозков никто не застрахован, и даже в странах победившей демократии время от времени случаются кровавые бани.

Ладно, с этим потом, а пока снова включим режим Розы Досен, которая побывала в каждой каюте «Титаника».

Рыбовладелец Валентин Хилькевич заметно приободрился. Второй визит этого прохиндея-политтехнолога вселил некую надежду на положительный исход дела. В конце концов, должно же ему повезти. Тем более что у них на руках есть убийственный козырь. Вот только удалось бы вынуть его из рукава.

В четверг утром Хилькевич работал у себя в офисе на заводе. Общался с персоналом, подписывал контракты на поставку продукции в соседние губернии, инспектировал производственные мощности. С тревогой поглядывал на телефон. Петровский пока не объявлялся и даже не звонил, но рыбовладелец знал, что происходит в городе. Чутье ему подсказывало, что загадочные намеки политтехнолога и неожиданный всплеск криминала в Крае взаимосвязаны. Это не может быть совпадением.

Нельзя сказать, что Хилькевич брезговал сомнительными способами достижения успеха — карьера крупного бизнесмена даже в таких тепличных условиях все-таки предполагала наличие некоторого цинизма — но переступать определенную черту он явно был не готов.

Сегодня он дождался. Не звонка, но личного визита. Около полудня у двухэтажного офисного здания остановился черный мерседес. Хилькевич видел из окна, как Петровский вальяжно выходит из машины. Кажется, со времени их последней встречи он забурел еще больше.

В кабинете он также чувствовал себя довольно вольготно. Сегодня Петровский явился без свиты, пышная делегация уже не требовалась.

— Выпьете? — предложил Хилькевич, когда гость уселся в глубокое кожаное кресло возле фикуса.

— Не откажусь.

Хозяин плеснул в два стакана немного виски. Петровский сделал глоток, оглядел офис.

— А вы аскет, Валентин.

— Я чужд роскоши.

— Это похвально. Это понравится избирателю. Ваш основной конкурент, напротив, не чурается визуальных эффектов… Слушайте, а зачем вам пост мэра?

— То есть?

— Ну, смотрите, все у вас хорошо. Карпы, осетр, окунь, успешное производство. А вы — в политику. М?

В глазах политтехнолога сверкало озорство.

— Когда у тебя все есть, это тупик, — скромно ответил Хилькевич.

— Согласен. Но лучшее — враг хорошего.

— Встречный вопрос, Евгений: а зачем вам это нужно?

Озорство в глазах политолога померкло. Появилось что-то хищное.

— Это моя работа.

— И только? Позвольте усомниться.

— Попробуйте.

— Вы рассчитываете, что ваш человек, поставленный во главе города, станет… скажем так…

— Ну-ну, смелее.

— …чем-то вам обязанным. Я прав?

— Ну-у, откуда же такие грустные мысли! — Политтехнолог откинулся на спинку кресла. — Для меня ваш проект — это просто новая амбициозная задача. Сложная, но интересная. Я никогда не понимал писателей вроде Харпер Ли, которые после одной книги, будь она даже трижды гениальной и приносящей пожизненный доход, начинали спокойно ковырять в носу. Надо писать следующую книгу, а иначе какой ты писатель. Кстати, вы читали «Убить пересмешника»?

— Нет.

— Боже, куда катится этот мир… Словом, если у меня получится с вами, я сделаю еще одну зарубку на древе своей жизни и карьеры. Если вы сочтете нужным оценить мои усилия, я не буду против.

— Логично. Но проблема в том, что для выполнения своей задачи вы не чураетесь никаких методов.

Петровский хмыкнул. Едва ли он был застигнут врасплох, но реплика попала в цель.

— Вы о чем?

— О том, что происходит в городе. О том, чего здесь не было до вас.

Петровский включил режим дебила.

— А что происходит в городе?

— Газет не читаете и телевизор не смотрите?

Повисла многозначительная пауза. Петровский перевел взгляд на стену за спиной хозяина офиса, на которой висели дипломы аграрных выставок и поздравительные грамоты.

Первым не выдержал Хилькевич.

— Могу я поинтересоваться целью вашего визита?

Петровский поставил стакан на стол.

— Что ж, извольте. Избирательная кампания подходит к своей кульминации, скоро теледебаты. Крутов, сами понимаете, и без них имеет преимущества. Там, откуда я прибыл, это называется административным ресурсом. Он вовсю дает интервью, комментирует любые события, он постоянно на экране телевизора — как действующий глава муниципалитета, разумеется, а не как претендент на следующий срок. Но мы ведь все понимаем.

— Это так.

— Что ж, вам тоже пора вклиниваться.

Петровский сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул компьютерную флэшку. Она была выполнена в виде блесны для ловли крупной хищной рыбы. Хилькевич хмыкнул.

— Здесь подробные рекомендации для вас, несколько видеороликов, примерные тезисы для выступлений и статей в газетах. Журналистов я вам пришлю. Удивительно, что все это не сделала до сих пор команда вашего предвыборного штаба, которой вы платите безумные деньги. Но я, так и быть, готов их заменить. Вам нужно всего лишь строго следовать моему плану. Надеюсь, вы оцените титанический труд, на который я убил несколько недель.

Хилькевич крутил флэшку в руках, выражение его лица не выказывало особого азарта.

— Валентин, соберитесь! Если вы действительно хотите сломать ему хребет, будьте серьезнее. Вторая попытка будет последней.

В кабинете повисла тишина. Слышно было, как мухи бьются в стекло. Хилькевич понял, что решение нужно принимать немедленно.

— Вы наняты… Что с тем материалом, который вы показали в прошлый визит?

— Он будет задействован в нужный момент. — Петровский расслабился. — Позвольте откланяться. Как говорил Глеб Жеглов, так и быть, все свое свободное время я посвящаю вам… хотя вы и не знаете, кто это.

Когда он ушел, Хилькевич налил себе еще виски, чуть больше, чем в первый раз, и залпом выпил.

Возвращаемся ко мне.

Мысли об оружии я решил пока отложить. Посмотрим, как будут развиваться события. Меня одолевало другое: если нашим проводником в этом мире был Петровский, то как он сам задержался здесь? Кто взял его за руку и провел по заповедным местам, рассказывая о здешних реалиях? Не мог же он самостоятельно выстроить теорию о существовании «правильной России» в параллельной железнодорожной колее между Абдулино и Бугурусланом. Или я просто ничего не понимаю в политтехнологах?

Вопросы, вопросы, от них просто пухнет голова…

Впрочем, не ты ли, старина, возвращаясь вчера поздно вечером домой, думал уже только о предстоящей субботе и возможной попытке к бегству? А теперь, получается, подтверждаешь поговорку «утро вечера мудренее».

Тренировка футбольной команды была назначена на четыре часа. Примерно в это же время у Ани там проходили занятия с девочками-танцовщицами. Мы решили совместить приятное с полезным — сначала пообедать в кафе, а потом вместе поехать на работу. Закончив телефонный разговор с ней, я испытал облегчение. Она совсем не обиделась на то, что я продинамил ее вчера. Да и с чего бы ей на меня дуться — мы знакомы-то всего ничего!

Добрую половину дня я просидел на заднем дворе, листая газеты, любезно переданные мне через изгородь соседкой Машей (своей почтовой подпиской Святов не озаботился). В город ехать не хотелось. Я устал узнавать о нем что-то новое. Да, у них все замечательно, чисто, опрятно, у них открытые лица, миллион возможностей для самореализации. Любой вчерашний выпускник школы или отработавший свое на благо родины пенсионер мог за один день оформить собственный бизнес, всего лишь получив лицензию, — открыть скобяную лавку, автозаправочную станцию, небольшую ферму за городом. Можно просто спокойно работать на каком-нибудь бюджетном месте — водителем автобуса, полицейским, почтальоном (с такими-то зарплатами!). Но на пятом дне пребывания у Христа за пазухой я начал испытывать раздражение. У здешних обитателей нет никаких великих мессианских идей и геополитических целей. Они не воюют с Америкой, не бредят мировым господством, они скромны, миролюбивы, добродушны… конечно, я утрирую, здесь хватает своих дебилов… но в целом они производят какое-то приторно-благодатное впечатление. И тем самым, наверно, бесят. Они просто возделывают свой садик и действительно ничего не боятся. По крайней мере, не боялись до сих пор.

Я одернул себя, не желая продолжать эту невольную пятиминутку ненависти. Эдак я начну понимать и оправдывать намерения Петровского опрокинуть этот город в пучину разврата.

Ближе к полудню появился сосед Михалыч. Постоял немного на крыльце, почесывая пузо и с любопытством поглядывая на меня. Я кивнул в качестве приветствия, но он не отреагировал, спустился по ступеням и…

…направился к изгороди. Прямо ко мне.

Я невольно подобрался.

Вблизи он выглядел еще хуже: сухонький, даже тощий, темное морщинистое лицо с красными прожилками, отсутствие нескольких передних зубов, потрескавшиеся губы. Но больше всего меня пугала рука без двух пальцев.

Михалыч остановился у изгороди, давая понять, что намерен затеять со мной диалог.

— Добрый день, — сказал я, еще раз кивнув.

— Добрее бывало, — ответил старик. Голос у него был скрипучий, будто тяжелый стул по полу волокли. — Огоньком не угостишь? Сонька последние спички извела.

Мне пришлось встать и подойти. Я почувствовал запах какой-то кислятины. Он мне напомнил встречи со специалистом-диетологом, которую навязала Аллочка Сиротина, озабоченная правильным питанием своего подопечного. От той дородной тетки постоянно пахло едой, но это был не тот запах, который с удовольствием вдыхаешь, поднимаясь вечером после работы по родному подъезду. От «парфюма» тетеньки аппетит пропадал напрочь. Впрочем, специалистом она оказалась хорошим.

Я чиркнул зажигалкой, протянул ее через частокол. Михалыч почему-то сморщился (наверно, хотел прикурить сам), но воспользовался моей помощью. Затянулся, выпустил струю дыма. Я хотел вернуться на свое место, но Михалыч не двинулся. Светской беседы ждет?

Он сделал еще пару затяжек, пошамкал губами, кивнул в сторону моего дома.

— А этот где, твой-то… сожитель?

Он глупо хохотнул. Очевидно, это показалось ему остроумным.

— Приболел.

Старик помолчал немного. Я тоже не уходил, ждал следующей реплики.

— Не связывался бы ты с ним, мил человек, — проскрипел Михалыч.

«Интересный поворот», — подумал я.

— А что так?

— До греха доведет. Да и вообще… — Он взял паузу, во время которой успел снова затянуться. На меня Михалыч упорно не смотрел, изучал своих кур, бродящих по заднему двору.

— Что вообще?

Тут он все-таки соизволил пересечься со мной взглядом. В глазах его навеки поселились печаль, неверие в человечество и разочарование в жизни. Он мог бы стать замечательным натурщиком для какого-нибудь депрессивного портретиста.

— Ехал бы и ты отсюда…

Эта реплика меня не только озадачила, но и заинтриговала.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что сказал.

— Я вам не нравлюсь в качестве соседа? Вроде ни шумных компаний, ни громкой музыки.

Тут он закашлялся. Лишь пару мгновений спустя я понял, что он так смеется, как тот анекдотичный дедушка, у которого отняли кислородную подушку.

— Скажешь тоже! — отсмеявшись, молвил Михалыч. — Тут таких шебутных нету, разве кто из временных. Я тебе про другое толкую.

Он бросил окурок под ноги, смачно плюнул и придвинулся поближе к изгороди, видимо, для сообщения конфиденциальной информации. Сдерживая отвращение, я тоже подался чуть вперед.

— Слышь, мил человек, — прошептал он, обдавая меня запахом квашеной капусты и табака, — они тут все звезданутые. На всю голову больные. Я все никак привыкнуть не могу, хотя пожил тут скока уж. Сначала пробовал, а потом… ну их нафиг. Назад уж не знаю как выбраться. А ты еще молодой, сообразишь, тикай отсюда, парень, пока худое не началось.

И с важным видом, будто только что сообщил мне, где хранится золото партии, он отодвинулся от забора.

— Так вы…

— Дык!

Михалыч глазел на меня с мрачным торжеством.

— Давно?

— Очень давно.

— Что вы имеете ввиду насчет «худого»?

Он неопределенно махнул рукой и повернулся ко мне боком, давая понять, что аудиенция окончена.

— Заходи как-нибудь на рюмку чая, расскажу. А лучше тикай, пока не поздно. Дурные они тут все, ненормальные.

И он поплелся к своему дому, демонстрируя мне огромную дырку на майке в районе поясницы. А я так и остался стоять у изгороди.

Вот я и еще одного нашел. Какие же мы, черт побери, все разные. Один играет на скрипке в ресторане, а другой продолжает влачить жизнь люмпена. Кто-то остается подлецом, а кто-то порядочным человеком и трудягой. Даже попав в более комфортные условия, мы остаемся самими собой, и бытие вряд ли сильно меняет сознание. Сейчас я понял, что имел в виду Петровский, когда говорил, что самое интересное — то, как этот мир действует на пришельцев.

Никак

Зазвонил мой мобильник.

— Привет, снайпер, — сказал Святов. — Привези мне, пожалуйста, свежее белье, оно в шкафу лежит на верхней полке. Еще одежду какую-нибудь домашнюю… Апельсинов не надо.

В больницу мы приехали вместе с Аней. Выслушав мое блеяние об изменившихся обстоятельствах, она ненавязчиво предложила составить мне компанию, и я не стал привередничать. Я и так чувствовал себя одиноким.

Клиника находилась в южной части города. На автобусе мы с Аней пересекли эстакаду над железнодорожными путями и по широкой наклонной улице, которая называлась Каменной из-за того, что была вся выложена брусчаткой, покатились вниз к жилым кварталам и другим строениям. В этой части Края я еще не бывал. Издалека она мало отличалась от северной, которая в архитектурном смысле тяготела к царской России, но вблизи юг будто был выстроен немцами. Дома напоминали мне о Баварии, которую я посетил три года назад. Я вертел головой в разные стороны, но не решался расспрашивать Аню. Момент был неподходящий.

Пару раз я поймал на себе внимательные взгляды пассажиров автобуса. Тетушка в синем брючном костюме из соседнего ряда улыбнулась мне и что-то зашептала своему седовласому спутнику. Без сомнения, они меня узнали. И еще одна молодая женщина, сидевшая напротив нас и читавшая потрепанную, похожую на учебник, книжку, иногда поглядывала на меня поверх обложки и сразу отводила глаза, как только наши взгляды пересекались.

Здание клиники было очень современным — трехэтажная коробка из стекла и бетона, похожая на бизнес-центр. Представить нечто подобное в наших городках Старого Мира с численностью населения даже до двухсот тысяч человек было невозможно. Внутреннее убранство вполне соответствовало внешнему облику: просторный холл с двумя десятками удобных кресел, широкая стойка регистратуры с несколькими специалистами, электронное табло с расписанием приема врачей. Очевидно, в здании работали сразу два подразделения — стационар и обычная поликлиника.

Я подошел к стойке. Одна из свободных девушек в белом халате вопросительно уставилась на меня.

— Сударь?

— Добрый день. Я к Николаю Владимировичу Святову. Он в неврологическом отделении, кажется

— Минутку.

Она постучала по клавиатуре компьютера, вгляделась в монитор.

— Вам пропуск на двоих?

Аня взяла меня за локоть.

— Сереж, ты иди, а я тут выпью кофе.

За стойкой зажужжал какой-то невидимый аппарат, а через секунду из небольшой пластиковой коробки с моей стороны вылез желтый бумажный прямоугольник.

— Вам на шестой этаж. Вся информация на пропуске. Спасибо за ожидание.

Я поднялся на лифте. У стеклянной двери на нужном этаже, ведущей в длинный широкий коридор, замешкался — дверь была заперта. Лишь спустя минуту, обнаружив на пропуске магнитную линию, я понял, что его нужно провести через считыватель.

Палата, где лежал Святов, находилась в дальнем конце. В коридоре было тихо и пустынно. Из убранства — большие цветы в горшках, мягкие диваны и кофейный автомат. На стульях напротив нужного мне кабинета две молодые медсестры пили кофе из бумажных стаканчиков и болтали.

— Здравствуйте, мне в шестьсот пятнадцатый. Вот пропуск.

Одна из девушек глянула в мою желтую бумажку.

— Проходите, только недолго, минут пять-десять.

В просторной и светлой палате суетилась еще одна медсестра. Она поправляла подушку пациенту. Святов полусидел в кровати, по обеим сторонам которой стояли отключенные диагностические приборы и обычные тумбочки.

— Недолго, — повторила инструкцию сестричка и вышла.

Я присел в кресло рядом с кроватью. Николай выглядел слабым, но улыбался.

— Видишь вот, подставился старый, упекли… Ладно хоть номера карточки медстрахования сработали, в приличной палате лежу.

— Как ты?

Он двинул кистью руки, лежавшей вдоль тела.

— Могло быть и хуже. А ты вылез, как я вижу.

— Да, пришлось пострелять. Угодил в новости.

Он хотел рассмеяться, но вышел только глухой кашель.

— Черт, в голову будто ведро болтов засыпали и долбанули по ней битой.

Я положил принесенный пакет на тумбочку.

— Тут все, что ты просил, плюс сканворды.

— Спасибо. — Святов кивнул в сторону черной панели телевизора, висящего на противоположной стене. — Как там на воле?

— Думаю, что власти в смятении.

— Еще бы. Что думаешь делать?

Я вздохнул. Рассказывать о своем трусливом желании смыться мне не хотелось.

— Я тебя понял, — произнес Николай. — Если решил уехать, я тебя пойму. Я бы и сам, но пока… нетранспортабелен.

— А как же мессианская идея спасти этот мир от грязных лап?

Он снова попытался усмехнуться, но только захрипел.

— Этот мир устойчивее нашего, он справится. А вот ты шею можешь сломать.

— Я подумаю.

Вошла медсестра.

— Николай Владимирович, пора ставить капельницу.

Я поднялся.

— Ладно, пойду. Держись, майор. Если что, я пока на связи.

— Буду следить за новостями…

В холле на первом этаже Аня пила кофе и читала спортивный журнал.

— Как твой друг, Сереж?

— Крепкий мужик, вылезет. Уже сидит и пытается шутить.

— Это хорошо.

Возвращались мы тем же маршрутом. За пару остановок до пункта назначения вышли, купили по стаканчику мороженого с клубникой, прогулялись, поболтали. Один раз нас остановили две молодые девчушки, лет по двадцать. Долго смущались, не решаясь заговорить, потом одна из них, что посмелее, попросила автограф. Добродушно ухмыльнувшись, я начеркал что-то вроде «Признателен за внимание» в маленьком блокноте. Ставшие и вовсе пунцовыми, девушки быстро ретировались.

— Герой, — с улыбкой сказала Аня. — Горжусь знакомством.

— Ну-ну.

Впрочем, не все горожане были столь приветливы. Почти у ворот стадиона Аню случайно толкнул плечом какой-то парень в спортивном костюме и бейсболке. Точнее, не толкнул, а задел рюкзаком, висевшим у него на плече. При этом даже не остановился.

— Эй, юноша! — крикнул я ему вслед. — А извиниться?

Парень сбавил шаг, обернулся, поднял козырек кепки. Под глазами у него были темные круги.

— Пардоньте! — Он сделал дурацкий книксен и пошел дальше по тротуару.

— Наркоман, что ли? — пробормотал я.

— Он же случайно, — улыбнулась Аня. — Сразу наркоман…

Мы пришли. На беговой дорожке стадиона я решился чмокнуть девушку в щеку. Она не сопротивлялась. Мы договорились не расходиться после тренировки. Аня побежала к своим девчонкам на другой конец поля, а я направился к юным футболистам.

Еще издали я заметил, что рядом с тренером Кудиновым на скамейке сидит человек. Я узнал его даже со спины.

Старший лейтенант Иван Самохвалов заступил на дежурство в одиночестве. Курочкин на службу не явился. Без предупреждения, без объяснения причин. Бывало, он выпадал из жизни после бурных выходных, звонил: «Так и так, мол, Терентьич, дело молодое, бес попутал, дай отлежаться, в себя прийти, а лучше пришли мне с оказией пива». Самохвалов, конечно, ворчал, костерил по-старчески, но вышестоящему начальству не сдавал. В конце концов, на опорном пункте полиции «Северный» он мог самостоятельно принимать кадровые решения, и вместо оболтуса Курочкина вызывал кого-нибудь из свободных при условии, что потом они сами между собой разберутся по нарядам. В общем, всякое бывало, но чтобы вот так, молча…

Около часа Иван пытался его вызвонить по мобильному, потом решил набрать домашний номер. Парень жил с мамой, и волновать седовласую тетушку с больными ногами Терентьич не хотел — мало ли где он шляется, этот мечтатель о большой карьере. Однако сегодня был особый случай.

— Ой, — охнула мама и тут же задала вопрос, из-за которого старший лейтенант пожалел, что позвонил: — А что случилось? Он разве не на дежурстве?

— Кхм… Ээээ… Ммм…

Ничего, кроме звуков, Иван извлечь не смог. Парень жил совсем рядом, транспортом не пользовался, путь до пункта пешком занимал минут пятнадцать от силы, а он отсутствовал уже больше часа.

— Пока не дошел.

— Он не ночевал! Позвонил вчера и сказал, что если не придет, то заночует у приятеля, а утром на дежурство.

— Понятно. Видать, забрел куда-нибудь по дороге, не волнуйтесь, Антонина Федоровна.

— Иван Терентьевич, — запричитала мама, — вы мне сразу сообщите, как только он появится.

— Хорошо, всенепременно.

«Вот где этого лешего носит?!»

Курочкин был, конечно, не семи пядей во лбу, но начинал службу после окончания училища честно и рьяно, дисциплину не нарушал, к советам прислушивался, на замечания не обижался. Однако на втором году прозябания на опорном пункте «Северный» отчаянно заскучал. А как тут не заскучаешь, когда ты в юности не вылезал из компьютерных шутеров, охотился за убийцами и монстрами. Гормон у тебя бушует, тянет на подвиги. «Внимание всем постам!!! Преследую преступника, он направляется на юг на сером „Мерседесе“… бла-бла-бла». А тут изо дня в день — драки разнимать, выписывать штрафы за неправильную парковку, унимать пьяных соседей. Случались, конечно, и уличные ограбления, квартирные кражи, нанесения телесных повреждений, однако доля этих эпизодов в общей криминальной картине городка была довольно мала. Неоднократно Курочкин отпрашивался «в поле», но возвращался удрученный.

А что мог поделать Иван Терентьич? Радуйся, дурень, что у нас тут относительно спокойно. С возрастом поймешь, в чем прелесть маленьких тихих российских городков.

Парень не смирился. Стал выпивать. Часто являлся на службу с тяжелого похмелья. А в последние несколько дней стал давать Самохвалову более серьезные поводы для беспокойства своими неожиданными заявлениями.

Для очистки совести Иван набрал его номер еще два раза. Аппарат находился вне зоны действия сети или был выключен.

Он позвонил патрульному Матвею Сафонову, который сейчас дежурил в городе.

— Привет, как обстановка?

— Два штрафа за парковку и один протокол за управление в нетрезвом состоянии. Машину заблокировали, надо отогнать на стоянку.

— Ты где сейчас?

— В центре, обедаю на свежем воздухе.

— Опять хот-доги жрешь? Питался бы нормально, в столовую ходил.

— Люблю сосиски с кетчупом.

— Ладно, черт с тобой. Ты Курочкина сегодня не видел?

— Нет.

— А вчера? Не выпивали, случаем, вместе?

Матвей смутился.

— Ну, как вам сказать, Иван Терентьич…

— Как есть.

— Взяли по паре пива в «Лагуне». А что, я ж после дежурства, имею право.

— Имеешь, имеешь, успокойся. В котором часу разошлись?

— Я ушел примерно в десять, Вовка еще оставался. Как я его ни уговаривал, он решил продолжить. А что?

— Его на месте нет, телефон не отвечает.

Небольшая пауза, шмыг носом.

— Фигово.

Как-то странно произнес это слово патрульный Матвей. Тоже молодой парень, бесхитростный, временами неуклюжий.

— Ты что-то знаешь?

— Да что я знаю… так…

«Ага», — подумал Иван.

— Ну-ка, давай колись.

Матвей помялся немного, потом нехотя заговорил:

— Да набрался он с двух кружек, поплел что-то про перспективы, что скоро у него все будет зашибись. Подробностей не рассказывал, рожи строил, подмигивал. Я думаю, он себе в кружку водочки подливал из фляжки.

Самохвалов вздохнул. Похожие речи о будущем триумфе он слышал от Курочкина и сам, при этом оратор был трезв.

— Ладно, понял тебя, отбой, служи Отечеству.

— А Отечество даст отгул завтра?

— Я перед ним похлопочу. Вольно, солдат, доедай свою горячую собаку.

После разговора с патрульным старший лейтенант сделал еще один контрольный звонок Курочкину.

Безрезультатно.

Впервые услышав нелепое и чуждое для моего слуха обращение «сударь», я, как вы помните, внутренне съежился. Театральщина какая-то, отрыжка из романов классиков русской и зарубежной литературы или фильмов про «их жизнь». Гоголь-шмоголь, понимаешь, Хьюстон, Пятое авеню, Елисейские поля, «держите вашу шпагу, деритесь, если вы мужчина». Но со временем привыкаешь, и вот ведь какая-штука: от формы обращения к тебе зависит твое самоощущение и дальнейшее расположение к собеседнику. От «сударя» у меня сама собой выпрямлялась спина, и я прям кожей чувствовал, как на висках вырастают бакенбарды. От обращения «господин» по спине бегут те же мурашки, а уж когда к обращению добавляют еще и имя, то понимаешь: ты — Личность, а не единица населения.

А что у нас с вами в Старом Мире? «Мужчина, вы обронили!», «Женщина, вы будете стоять?». В лучшем случае «девушка» или «молодой человек». Получается, что единственный твой отличительный признак — первичный половой. Все-таки от обращения друг к другу зависит многое, в том числе и уклад жизни общества. В каком же социуме мы с вами обитаем?

— Господин Круглов, если не ошибаюсь? — поприветствовал меня мужчина, сидевший на скамейке рядом с тренером Кудиновым.

— Он самый, но лучше просто Сергей, — ответил я, пожимая ему руку. — А вы, если не ошибаюсь, господин Крутов.

— Да. Можно просто Константин.

Вблизи он выглядел иначе, чем на фотографиях газет и в телесюжетах. Вовсе не оплывший и щекастый — скорее, даже подтянутый, довольно улыбчивый. Костюм и рубашку он расстегнул и вообще выглядел очень неформально. «Свой парень», короче.

— Наслышан о вас, наслышан. Присаживайтесь.

— Обо мне многие сейчас наслышаны, к сожалению. — Я присел рядом. Мальчишки начинали разминку. Кудинов время от времени делал отдельные замечания, свистел в свисток, меняя задачу.

— Отчего же «к сожалению»? — поинтересовался Крутов. — Городок у нас маленький, все друг друга знают, и новые громкие имена привлекают к себе внимание.

— Так-то оно так, но лучше бы это были имена ученых, инженеров, артистов, которые принесли обществу какую-нибудь пользу. А я всего лишь спасал свою… кхм, шкуру.

Я понимал, что несу какую-то банальщину, но ничего не мог с собой поделать. Появление здесь градоначальника и его странный елейный тон мне не понравились.

— Вы спасли город, по меньшей мере, от двух негодяев, которые могли натворить еще немало бед, а это дорогого стоит. Так что не скромничайте.

Мы немного понаблюдали за разминкой мальчишек. Крутов-младший в присутствии отца тренировался неистово, как перед рекрутами Бундеслиги. Все остальные старались от него не отстать. Ведь сам мэр на них смотрит!

— Тут у меня сорванец мой бегает, — зачем-то пояснил собеседник. — Ну, вы, наверно, об этом уже знаете.

— Угу.

— Кстати, как он вам? Скажите как тренер.

Вопрос застал меня врасплох. Не знаю, как принято у них, а в нашем мире перед начальством следует пресмыкаться. Даже если бы сынок мэра оказался полным бездарем с кривыми ногами, мне пришлось бы петь ему дифирамбы.

— Это только третья тренировка со мной.

— Я понимаю. Но какое-то первое впечатление есть?

— Есть. Способный мальчик, бесспорно, хорошо владеет мячом, техничен, быстро перемещается по полю. Но…

Крутов с любопытством посмотрел на меня. «Ну, давай, рискни», — как бы говорили его глаза.

— Он индивидуалист. Там, где нужно сыграть в партнера, предпочитает работать самостоятельно. Не всегда это приносит свои плоды. На прошлой тренировке он провалил пару удачных атак, решив провести мяч в ворота в одиночку. Футбол — игра командная.

Легкая улыбка тронула губы папаши, но улыбка какая-то неуверенная.

— Что ж, вынужден признать, есть такое. Стараемся изживать.

«Не очень настойчиво», — подумал я.

Кудинов между тем отдал команду закончить разминку и приступить к отработке ударов по воротам. Два вратаря заняли места в своих воротах, а полевые игроки принялись бомбардировать их мячами с различных позиций. Наш разговор тренер не слушал. Или делал вид, что не слушает.

— Вы проездом у нас, насколько я знаю? — поинтересовался мэр.

— Информация поставлена у вас хорошо, — улыбнулся я, ввернув удачную киноцитату. Впрочем, едва ли Крутов смотрел «Служебный роман».

— Ну что вы, в моем вопросе не было никакого подвоха. Типичное провинциальное любопытство. Надолго задержитесь?

— Сложно сказать. Закончу пару глав книги, изучу город, потренирую ребят и поеду дальше.

Я решил придерживаться легенды путешественника-писателя, болтающегося по городам и весям необъятной Родины. С небольшим опозданием я понял, что сделал Крутову отличную подачу.

— В таком случае, добро пожаловать! Могу я пригласить вас в гости на ужин? Я очень многое могу рассказать вам о нашем городе, о его истории, укладе. Я тут родился, вырос и был бы очень рад оказаться полезным путешественнику. Вот, возьмите мою визитную карточку. Считайте, что это ненавязчивое официальное приглашение.

Он смотрел мне прямо в глаза. Я принял карточку, повертел ее в руке, но отвечать не спешил. С одной стороны, у него не было ни малейших причин зазывать меня к себе из каких-то корыстных соображений — я не федеральный чиновник, от которого зависят инвестиции и бюджетное финансирование, и не инспектор-ревизор из налоговой службы. Семгой и фаршированной куропаткой у меня ничего не купишь. С другой стороны, я понимал причину его интереса к моей персоне. Меня узнают на улицах, обо мне пишут: народный герой, отчаянный смельчак, избавивший землю от двух негодяев… И если пару раз физиономия мэра появится рядом с моей — тут, что называется, перед выборами любое лыко в строку. Впрочем, может, я ошибаюсь и подобные трюки здесь не в ходу.

Он ждал ответа, но я успел только открыть рот…

…Знаете, у меня есть друзья в Челябинске. Еще со студенческих времен. Хорошие простые ребята, которым после ГИТИСа повезло чуть меньше, чем мне. Я пару раз приезжал к ним в гости, они возили меня отдыхать на живописные южноуральские озера, и, клянусь, лучшего отдыха внутри страны я не припомню. В остальное время мы переписывались, созванивались. В общем, поддерживали связь.

Когда в феврале 2013-го у них над головами бабахнул метеорит, я первым делом пытался до них дозвониться, но связи не было несколько часов. Пробиться удалось лишь к вечеру. К тому времени первый испуг у людей уже прошел, но эмоции все еще били через край.

Они описывали это светопреставление в таких красках, что я живо представил себе все, что им пришлось пережить. Яркая вспышка в несколько раз сильнее солнца, густой шлейф белого дыма над головой… и короткое затишье. Минуты две горожане гадали, что это было — истребитель взорвался в воздухе? инопланетяне? — а потом, когда звуковая волна достигла поверхности земли, рвануло. Тысячи окон по всему городу разлетелись стеклянной шрапнелью, ударной волной снесло кирпичную стену заводского цеха с химическим производством, помяло фасад ледового дворца спорта, а гул стоял такой, будто прямо на голову падает самолет. Земля в буквальном смысле содрогнулась под ногами, и в те короткие секунды челябинцы подумали, что им конец…

Представить-то я это представил, но сейчас, на стадионе «Вымпел» города Край, мне пришлось нечто похожее испытать на себе.

Сначала был низкий звуковой удар, на который отреагировало все мое нутро — «ббууухх!!!». Сильно врезало по ушам. И сразу после этого я почувствовал спиной волну воздуха. Затем раздался треск, и откуда-то сверху и сзади посыпались мелкие осколки дерева и камня. Нас троих взрослых мужчин сбросило со скамейки вперед. Мальчишки же разом остановились как вкопанные. Кто-то в ужасе присел, обхватив голову руками, кто-то так и остался стоять, раскрыв рот. Сквозь гул в ушах я услышал, как визжат и вопят находившиеся на стадионе люди всех возрастов.

На несколько мгновений все стихло, но не успели мы подняться на ноги и осмотреться, как что-то у нас за спиной с грохотом стало рушиться и осыпаться.

Я, наконец обернулся.

Крайний правый сектор южной трибуны был разрушен. Куски бетона грудой валялись на земле, острыми шипами торчала арматура, подтрибунное пространство — там, где были какие-то кабинеты в два этажа — было разворочено. В целом все это выглядело так, словно гигантская лапа монстра одним рывком вырвала целый кусок из тела сопоставимого по размерам противника. Глупое сравнение, но я живо представил себе сцену из «Тихоокеанского рубежа» Гильермо Дель Торо.

На стадионе началась паника. Занимавшиеся подростки и немногочисленные взрослые носились вокруг и орали. На лицах — растерянность и непонимание.

То же самое выражение я увидел и у Крутова. Он стоял опустив руки и смотрел на разрушенную трибуну. Он был парализован, хотя именно ему сейчас следовало взять ситуацию в свои руки.

Я не стал ждать, когда он придет в себя, бросился к обломкам, попутно разгоняя толпу:

— Не подходите близко! Разойдитесь! Отойдите подальше!

Самое важное сейчас было выяснить, есть ли пострадавшие или, не дай бог, погибшие. Судя по характеру останков, в этой части трибун были какие-то технические помещения. Надеюсь, во время взрыва (или что это было?) они пустовали.

— Звоните всем службам! — крикнул я Крутову. Тот не отреагировал. — Эй, градоначальник!!! Звоните всем!!!

Мэр очнулся, будто ему влепили пощечину, схватился за телефон. Его перепуганный насмерть сынишка крутился рядом. Боковым зрением я заметил, как ко мне со всех ног несется Аня.

— Сережа! Что это?!

Я обхватил ее за плечи.

— Не подходи близко! Мало ли что, вдруг не до конца рвануло.

Испуг, суматоха, непонимание и неприятие — этими словами можно было охарактеризовать состояние жителей Края, оказавшихся в это время на стадионе. Я мог представить, что они чувствуют. Мы-то, в Старом Мире, давно привыкли к новостям о взрывах и захватах заложников. Выпуски новостей — как сводки с фронта. А здесь все иначе. В муравейник кто-то бросил горящий уголек.

Крутов продолжал переговоры по телефону, мы с Аней в обнимку стояли недалеко от развалин, народ суетился, все ждали приезда специальных бригад. Вскоре со стороны улицы Пушкина донесся звук сирены, затем еще один. С южной стороны города к стадиону мчались машины скорой помощи.

— Подожди-ка минутку. — Я похлопал Аню по плечу и отошел к футбольному полю. Мне нужно было сделать очень важный звонок. Единственно правильный в данной ситуации.

Абонент долго не отвечал. Я уже хотел сбросить вызов, но он ответил:

— Слушаю тебя, мой фальшивый милицейский друг! — безмятежно проворковал Петровский.

Я не стал утруждать себя приветствием.

— Ты переступил черту, сволочь.

Такого выпада он явно не ожидал.

— Эээ, не понял.

— Все ты понял, не строй из себя целку. Я сначала не воспринял твои намерения всерьез. Ну, поглумишься, покуражишься и успокоишься. Ладно, заминировал ресторан, но ограбление магазина уже было слишком. А вот сейчас ты реально охренел!

Петровский молчал. Ни звука в трубке. Мне даже показалось, что связь прервалась.

— Алло, политтехнолог сраный!

Наконец он заговорил. Без тени самоуверенности и превосходства.

— Что случилось?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Выключи дебила!

— Можешь не верить, Сергей, но я не понимаю, о чем ты говоришь. Я ничего не предпринимал.

Теперь умолк я. Он меня озадачил. Все политтехнологи пройдохи, но не актеры. Я обернулся к развалинам трибуны, вокруг которых уже крутились спасатели. Автомобили специальных служб выстроились недалеко от беговой дорожки.

— Петровский, упаси тебя бог мне врать. Если это твоих рук дело, будешь гореть в аду, но сначала я сдеру с тебя кожу.

— Круглов, ты не на съемочной площадке, можешь мне внятно объяснить, что произошло?

«Ладно, — подумал я, — черт с тобой, поведусь».

— Взрыв на городском стадионе. Разрушена одна трибуна. Я нахожусь здесь, рвануло прямо у меня за спиной.

Пауза в трубке. Затем:

— Твою мать…

— Правдоподобно, Петровский.

— Жертвы есть?

— Не знаю. Спасатели только что приехали.

Петровский издал какой-то странный звук — не то стон, не то рык — сдобренный щедрыми и редкими ругательствами.

— Я здесь ни при чем.

— Ой ли!

— Сергей, послушай. Можешь считать меня циничной сволочью, но не до такой степени. Я не знаю, что произошло и кто это сделал. Может, это вообще взрыв какого-нибудь газового баллона.

— А если нет?

— Если нет, то у нас большие проблемы.

— У кого это «у нас»? Мы в разных командах.

— Да, ты прав, но если взрыв рукотворный и при этом я не имею к нему никакого отношения, то это значит, что в городе действует кто-то еще. И это уже проблема. В общем, нам с тобой надо встретиться. Я перезвоню.

Закончив разговор, я вернулся к Ане.

— Что-то не так? — спросила она.

— Нет, все в порядке.

— На тебе лица нет.

— На тебе тоже.

Спасатели оцепили место взрыва. Полицейские пытались оттиснуть зевак подальше от периметра, но никто не спешил расходиться — детвора и взрослые кучковались на футбольном поле и беговых дорожках. Стоял запах гари и пыли.

— Может, уйдем? — предложила Аня. — Здесь нечем дышать.

— Поздно, — сказал я.

Я заметил, что от группы мужчин в штатском, собравшихся у края периметра, один отделился и направился ко мне. Это был мой давешний особист из губернского управления общественной безопасности. Подполковник Киршин.

 

18. Невыездные

Есть такой замечательный актер — Кифер Сазерленд, сын Дональда Сазерленда, того, что играл президента Сноу в «Голодных играх». Блестящий драматический актер, красавчик, умница. А вот поди ж ты, за парой небольших исключений играет негодяев и ублюдков, либо людей на грани. Вот хоть тресни: как начал карьеру в юности плохишом, так до седин и безобразничает на экране.

Так случается, очень часто наш брат-актер становится заложником амплуа. Что тому виной — Бог ведает: физиономия, мимика, прихоть ли режиссеров, не готовых разглядеть в Бармалее Доктора Айболита. Иногда бедолаги становятся заложниками одной роли на всю жизнь. Вот Михаил Кононов, например, навсегда остался Нестором Петровичем из «Большой перемены», что бы ни играл в будущем. Вечный мальчик, он до самой смерти ненавидел эту свою роль и жутко злился, когда ему о ней напоминали. С одной стороны, его можно понять — человеку всегда хочется расширить рамки своих возможностей, ступить на новую, неизведанную территорию. С другой, если за какую-то роль тебя любят миллионы людей, помалкивай в тряпочку и не груби поклонникам, благодари жизнь за то, что она тебе дала.

Об этом я думал, сидя в одном из тесных кабинетов городского управления полиции. Если не считать пары эпизодов в малозначительных фильмах, я всю жизнь играл ментов, ну а уж роль майора Косыгина принесла мне всенародную славу и любовь. Ох, сколько я допросов провел в похожих кабинетах, изображая то плохого мента, то хорошего! Клубы табачного дыма, бессонные ночи, негодяи всех мастей, сидящие по другую сторону стола. Мотор, стоп, снято! Еще дубль! Я провел в этих кабинетах для допросов чертову уйму съемочных дней и, кажется, проведу еще столько же (если смогу выбраться отсюда).

Но на этот раз в кабинете не было ни камер, ни осветителей, ни режиссеров, и миловидная ассистентка не щелкнет хлопушкой и не объявит номер кадра. Теперь я сидел по другую сторону стола и в реальной жизни.

Владислав Киршин молчал, изучая мои документы — паспорт, трудовой договор со спортивной школой. С момента взрыва прошло два часа. Информация собиралась по крупицам, официально никакие версии пока не выдвигались. Пока спецы копошились на развалинах трибуны, Киршин ненавязчиво предложил мне проехать до управления и поговорить в спокойной обстановке. Я не стал упираться — чему быть, того не миновать.

Время от времени подполковник принимал телефонные звонки, молча выслушивал доклады, делал пометки в записной книжке. Я покорно сидел напротив.

— Курите, если хотите.

Кажется, это была единственная за пятнадцать минут фраза, адресованная мне. Я воспользовался предложением.

— Скажите, товарищ… кхм, господин подполковник, в качестве кого я здесь?

Он оторвал взгляд от бумаг.

— Пока в качестве свидетеля.

— Почему пока? Вы меня в чем-то подозреваете?

Он ответил не сразу, снова опустил глаза. Типичный особист — холодный, выдержанный, вкрадчивый. Умеет подвесить интригу. В нашем сериале был похожий персонаж, его играл Витя Коржов. В жизни веселый и легкий на подъем, умевший протащить на съемочную площадку пару стекляшек с виски и щипавший ассистенток за филейные части, в кадре он превращался в иезуита, и не раз я замечал, что от его реплик у меня леденеет спина.

— «Пока», потому что мне нужно кое-что понять. Надеюсь, вы мне поможете.

— С удовольствием, — с напускной бравадой сказал я и выпустил под потолок струю дыма. — Но мы могли поболтать на свежем воздухе, прогуляться. Или вы любите эффекты?

Он снова ничего не ответил.

За стеклянными дверями кабинета продолжалась суета. До меня доносились громкие разговоры сотрудников управления, и не все услышанные мною слова были цензурные. «Бегайте, бегайте, служивые, — подумал я, — у вас впереди еще много веселых дней и ночей».

Впрочем, мне было не до смеха. Если они и впрямь присматриваются к моей персоне, последствия могут быть самыми непредсказуемыми.

Киршин откинулся на спинку стула, задумчиво потер нос.

— Вот ведь в чем штука, Сергей Николаевич. В последние три дня в некогда спокойном уголке России под названием Край происходят очень странные и даже пугающие вещи. И непостижимым для меня образом вы, писатель и путешественник, каждый раз оказываетесь в самом эпицентре. Можете как-то это объяснить?

Я хмыкнул. Уж если телерепортер Светлана заметила эту странную закономерность, то особисту стыдно было бы не обратить внимание.

Он ждал ответа, глядя на меня прищуренными глазами. Очевидно, он не курил (или бросил), и табачный дым создавал ему дискомфорт, но роль хорошего копа вынуждала терпеть.

— Объяснения у меня нет. Предлагаю списать на случайные совпадения.

— Для совпадения уж слишком, вы не находите?

Я покачал головой. Черта с два я с ним буду откровенничать, пусть сам ковыряется. Ничего у них на меня нет.

Киршин вздохнул, тем самым подтверждая мою мысль. Он явно не знал, какой вопрос задать следующим. У него на руках лишь совпадения. В нашем Старом Мире, пожалуй, он нашел бы способ закрыть меня до выяснения личности, но тут ему приходилось следовать закону. А в глазах между тем сверкал хищный огонек.

— И все-таки, — продолжил он, — вы настаиваете на том, что оказались здесь в силу своих занятий — путешествия и все такое.

— Ну да.

— При этом вы блестяще владеете огнестрельным оружием. Подстрелить налетчика, использовав буквально долю секунды, — на это, знаете ли, не всякий обыватель способен. По неопытности вы могли просто разнести ему голову, но вы аккуратно царапнули плечо. Для дилетанта очень неплохо. Плюсуем сюда минирование ресторана, из-за которого я вынужден был оставить родной город и третьи сутки торчать здесь. Плюс сегодняшний взрыв… И везде вы рядом. Я не верю в совпадения.

Он брал меня на испуг. Но я слишком долго работаю в кино и просмотрел чертову уйму фильмов «об их жизни» и знаю, как себя вести.

— Подполковник, — твердо сказал я, — если у вас есть конкретные факты и доказательства того, что я оказался рядом во всех трех эпизодах не случайно, предъявите их прямо сейчас. Если их у вас нет — я пойду.

Я сделал вид, что собираюсь встать. Киршин дрогнул. Точнее, перестал валять Ваньку.

— Я навел справки относительно вашего товарища, который сейчас находится в местной клинике…

Я напрягся.

— С ним возникли некие сложности.

— Какие?

— В городском управлении полиции Уфы ничего не знают о майоре уголовного розыска Николае Святове.

Я похолодел.

— Он служил в районном…

Киршин снисходительно усмехнулся. Эту ухмылку я вполне заслужил своей наивностью. Какая разница, где служил Коля, хоть участковым в какой-нибудь дыре. В этом мире он в списках не значится.

Парировать было нечем. Я призвал себе на помощь все свое актерское мастерство, чтобы не выдать замешательства. Видимо, получилось не очень.

— Я никак не могу это прокомментировать. Мы познакомились здесь. Уверен, он сможет дать свои объяснения, как только обретет необходимую форму.

Киршин кивнул. Едва ли он поверил, но время я выиграл. Правда, с сожалением осознал, что от идеи предъявить особисту свое удостоверение почетного сотрудника ГУВД Москвы придется отказаться.

— Если мы закончили, я пойду, господин подполковник.

Я поднялся, ожидая, что он меня остановит. Но он не издал ни звука. Лишь когда я уже держался за ручку двери, Киршин процедил:

— Постарайтесь не покидать пределы города в ближайшую неделю. Вы сможете позволить это себе, господин путешественник и писатель?

— А вы в силах запретить мне уехать? — Я улыбнулся. — Всего хорошего.

Я спустился со второго этажа в холл, по дороге то и дело сталкиваясь с сотрудниками. Управление напоминало пчелиный улей.

Мне бы следовало найти Аню — нас разлучили на стадионе, и я пообещал ей, что позвоню, как только освобожусь. Но сейчас, честно говоря, было немного не до того. Уж сколько раз я обманывал ее ожидания (если она чего-то ожидала): назначал встречи, отменял, обещал позвонить и не звонил. Удивительно, как она не махнула на меня рукой.

Потерпи еще немного, Анютка. Я позвоню. Чуть позже.

Сидя в автобусе, который нес меня домой, я смотрел в окно на проплывавший мимо город и задавал себе вопрос: почему не сдать Петровского? Пусть им займутся профессионалы, а не ты, потерявшийся лицедей.

Ответ напрашивался сам собой: тогда придется сдать им всё, а это прямой путь в дурку.

Я вышагивал по гладкой асфальтированной дороге своего квартала, сунув руки в карманы джинсов и напевая какой-то импровизированный мотив. Иногда мимо меня проезжали автомобили, я отходил в сторону и на укоризненные взгляды водителей по-дурацки улыбался: извиняйте, я не местный.

Городок готовился к новому вечеру, который внешне едва ли отличался от всех предыдущих. Стоящие вдоль домов ивы отбрасывали длинные тени, все так же тявкали дворовые собаки. У бордюра лохматый рыжий кот подлизывал брошенный кем-то рожок мороженого. Впрочем, возможно, все теперь уже не совсем так, как было прежде: в головах местных жителей произошел какой-то сдвиг. Наверняка начались пересуды и разговоры о том, что происходит (в правильности своих выводов я имел возможность убедиться уже через пару дней, но об этом чуть позже).

А вот и мой дом. Притихший, одинокий, позабытый. В соседних, напротив, бурлила жизнь. Мария на передней лужайке перед домом гоняла близнецов Федьку и Петьку — они никак не хотели идти ужинать, катали по траве пластмассовые машинки.

— Ну-ка быстро домой! — кричала мама, но мальчишки ее игнорировали. Увидев меня, соседка приветливо улыбнулась, но в улыбке мелькнула тревога.

— Здравствуйте! — сказал я.

— Вечер добрый, Сергей. — Она подошла к воротам. — Хотя что-то я сомневаюсь.

— Видели в новостях?

— Конечно. Телевизор-то на кухне у меня не выключается, все стирка-готовка, с ним веселее. Вот и насмотрелась. — Она вздохнула, взглянула на близнецов. — Это что ж теперь будет, Сережа? Хоть из дома не выходи. И за детей вот беспокойся.

— Не волнуйтесь так уж очень. — Я постарался подпустить в голос интонации бывалого психотерапевта. — Разберутся, наведут порядок. Думаю, скоро все снова наладится.

— Так ведь непонятно, откуда чего! Отродясь не было!

Я развел руками, вспомнив один из бессмертных афоризмов Виктора Степановича Черномырдина: «Не было ни разу — и вот опять!».

— Ну ладно, хорошо вам вечер провести. — Мария вернулась к своим близнецам. — А ну марш умываться, бестии!

Я постоял у калитки своего дома, раздумывая, чем бы мне заняться. Боковым зрением заметил, как в доме у Михалыча загорелся свет.

Кстати…

Когда я нажал кнопку звонка у соседней калитки, занавески одного из светившихся окон подернулись. В окно выглянул сам Михалыч. Зыркнул на меня и сразу скрылся. Я ждал минуту и уже подумал, что мне тут не рады, как дверь дома отворилась. На крыльцо вышел хозяин, но уже не в засаленной майке-алкоголичке. Михалыч приоделся: натянул серые костюмные штаны и голубую рубашку. Кажется, он даже причесался. Я для него почетный и желанный гость, видимо. Или он просто никогда не принимал гостей.

— Сосед? Здарова! Решился-таки.

— Добрый вечер, Михалыч… Не знаю, как вас по имени.

— Михаил. Михал Михалыч, стало быть. Заходь!

Я толкнул калитку, прошел внутрь. За травой, росшей у крыльца, давно никто не ухаживал, все поросло сорняком, да и цветочная клумба у ограды приказала долго жить.

— Принес чего с собой? — облизнулся хозяин.

Я виновато пожал плечами.

— Жаль. А то у меня бормотуха одна. Мне-то ничо, а ты, поди, такую не потребляшь.

— А надо пить?

— А ты телевизор не смотришь? Давно уж пора нахлобучиться.

— Ну, если надо, я сбегаю. Где тут поблизости можно купить?

— Ближний магазин за полверсты. Ты мне дай, я знаю, где тут у соседей отовариться.

Я отсчитал ему несколько мелких купюр на десятку, он тут же прибрал их в карман штанов и помчался на улицу.

— Я скоро. Ты проходи в дом. Софья, мечи на стол, гости у нас!

Планировка в доме Михалыча и Софьи ничем не отличалась от той, что была в моем доме. Тот же коридор посередине, выводящий на задний двор, по бокам от которого две комнаты, кухня и санузел. Но если наше со Святовым жилище выдавало в хозяевах всего лишь застарелых холостяков и аскетов, то здешние обитатели давно и безнадежно погрязли в бытовых трудностях. Деревянный пол местами потрескался и разбух от влаги, обои на стенах отваливались, а дверные косяки будто собаки обглодали. В доме стоял запах несвежей еды и стирального порошка.

Увидев выражение моего лица, хозяйка виновато опустила глаза.

— Вы уж извините по-соседски… Мы гостей не ждали. Я вот стирку еще затеяла. Вы пока проходите вот сюда… Да не разувайтесь, что вы!

Я прошел в ближайшую к входу комнату, гостиную. Один старый потрепанный диван, стол у стены, покрытый выцветшей клеенкой, тумбочка в углу с телевизором (это была не панель, а «ящик» пятьдесят четвертой диагонали), старый сервант с зеркальной внутренней стенкой, похожий на тот, что стоял когда-то у моих родителей во времена тотального дефицита, — вот и все убранство. Не скажу, что меня все это коробило — я вырос в Советском Союзе, чего там — но для здешнего уровня жизни это был плинтус.

Софья предложила присесть. Я выбрал один из стульев, придвинутых к столу, сел. Хозяйка мялась у косяка.

— Отужинаете с нами? У нас картошка с овощами и говядиной сегодня будет.

Кажется, она была готова провалиться сквозь землю. Мне стало ее жалко.

— Не суетитесь, Софья. Я ненадолго, да и ужинал уже.

Она покорно кивнула, но не уходила. Хотела что-то спросить. Я одарил ее ободряющей улыбкой.

— Извините, Сергей… — Она присела на другой стул. — Можно спросить?

— Конечно.

Она долго не могла подобрать слова. Постаревшая раньше времени женщина, которая всю жизнь покупала лотерейные билеты, выиграла лишь «два раза по рублю». В глазах — все то же сожаление о бездарно прожитой жизни, что и у ее мужа, но с поправкой на то, что это были глаза женщины. У меня защемило сердце.

— Как там?

— Там? — якобы не понял я.

— Ну да. Мне Михаил про вас рассказал… Мы-то с ним давно уж оттуда.

— Откуда и насколько давно?

Она с горечью махнула рукой.

— Из Златоуста. Это в Челябинской области. Двадцать пять лет уж почти, или даже больше. Сбилась со счету.

«Господи», — подумал я.

— Как же вы тут устроились?

Она оглядела комнату.

— Вот, как видите. Не шибко.

Я не стал выяснять детали их попадания сюда. Очевидно, что никакого проводника у них не было. Барахтались сами. Возможно, именно поэтому им и не суждено было удачно устроиться в новых условиях. И еще я подумал, что передо мной сидела очевидица истории города минувшей четверти века. Она наблюдала его развитие, она крутилась и вертелась в этой жизни и могла сравнивать ее с той, прежней. Неужели они так и не смогли ассимилироваться?

— Михаил без пальцев, — сказала Софья, будто услышав мои мысли, — куда его возьмут? Разве что в разнорабочие.

— Насколько я понял, в Крае нет проблем с работой.

— Так-то оно так, но он же… гордый.

На секунду ее лицо накрыла тень.

— Я вот на свиноферме, вроде платят, так этот же… — Она прикусила язык, но я все понял. Деньги вылетали в трубу.

Пока мы ожидали Михаила, она вкратце рассказала свою историю. Женитьба, бездетность, завод, инвалидность, попытка переезда в деревню к матери… и попадание в черную дыру. «Все вещи остались в поезде — говорила Софья, — вот в чем были, в том и остались. Уж не знаю, как выжили. И все-таки что там сейчас?».

Она смотрела мне в глаза с ожиданием. Я подумал, что ей действительно интересно, от какой жизни они бежали.

Я прикинул: если примерно лет двадцать пять назад, то они не знают о «лихих девяностых». (Кстати, всякий раз, когда я слышу это словосочетание из уст какого-нибудь важного перца в костюме от Армани и в «Порше», мне хочется прокричать ему в лицо: ты, сучонок, в какие годы зад себе отъел, не в девяностые? Особенно бесят государственные мужи, которые спустя пятнадцать лет после девяностых списывают на них нынешнее нищенское существование пенсионеров и отсутствие современных дорог). Не знают эти старики ни о сытых нулевых, ни и провальных десятых. И как все это скомпоновать в краткую характеристику?

— Ну, в общем всякое было, — сказал я. — И жирно, и весело, и грустно. Из огня да в полымя.

— А сейчас-то как?

— До Луны не долетели. Ракеты ломаются.

Продолжать я не стал. Вернулся Михалыч, о чем сам и возвестил зычным рыком:

— Софья, ты накрыла?! Я две банки принес!

Водку, выторгованную у какого-то прижимистого соседа по имени (или прозвищу) Агафон, пил только Михалыч, закусывая ее тушеной картошкой с мясом. Я лишь пригубил для приличия. Хозяина это ничуть не смущало — скорее, обрадовало. Ему ж больше достанется!

Мы смотрели телевизор. В тот вечер мэр города Константин Крутов созвал срочную пресс-конференцию. Очевидно, его пресс-служба устала отбиваться от звонков журналистов и решила таким способом снять все вопросы разом. В небольшом зале пресс-центра муниципалитета, выполненном в мрачных синих тонах, собралось человек пятьдесят. Репортеры, операторы, фотографы. Щелкали аппараты, работали вспышки, то и дело вверх взлетали руки журналистов, жаждущих задать вопрос. Очевидно, в зале присутствовали не только местные борзописцы, но и губернские.

На небольшой сцене стояла трибуна для спикеров, рядом с ней стол для тех ораторов, кто ждал своей очереди. Когда Михалыч включил ящик, за трибуной стоял мужчина в полицейской форме. Наверно, местный шериф.

— … Версия о технических причинах взрыва, — говорил он, — к сожалению, к настоящему моменту нами уже не рассматривается. По последним данным, сработало самодельное взрывное устройство мощностью до пятнадцати килограммов в тротиловом эквиваленте.

Журналисты ахнули, зашелестели, зашушукались. Шериф дал им время разжевать эту информацию, затем продолжил:

— Погибших нет, легкие ранения получили два человека, это технический персонал стадиона «Вымпел». В настоящее время им оказана амбулаторная медицинская помощь. Работы на месте взрыва продолжаются, как только появится новая информация, она обязательно будет доведена до общественности.

— Ага, щас! — хрюкнул от восторга Михалыч. — Расскажешь ты, мудила грешный! Никогда тут правды не узнаешь!

Он налил себе в граненый стакан еще водки, качнул им в мою сторону — дескать, твое здоровье — и залпом опрокинул. Закусывать не стал, занюхал рукавом рубашки.

— Почему вы считаете, что он не расскажет? — осторожно спросил я. Михалыч посмотрел на меня так, будто я спросил: «А кто такой Валерий Харламов?».

— Ты что, с Луны свалился? Когда они нам правду говорили! Взорвут, украдут, наврут с три короба, а ты им налоги плати!

— Да, наверно, вы правы.

Я не пытался с ним спорить. Если человек после четверти века жизни в другом мире остался мудаком, то спорить с ним не следует — себе дороже. Еще в Михалыче говорило обычное обывательское недоверие к людям в погонах, и этот феномен можно наблюдать в любой стране мира, даже самой цивилизованной. (Впрочем, наш мудак — это какой-то особый, убежденный и воинствующий мудак).

Из зала последовал вопрос.

— Газета «Краевые вести», Николай Антонов, — произнес поднявшийся с кресла молодой человек с диктофоном. — Есть какие-то данные или хотя бы предварительные версии относительно того, кто и с какой целью мог организовать взрыв?

Шериф покряхтел деловито, взглянул на лежавшие перед ним бумажки.

— Сейчас оперативные группы из губернии проверяют все возможные версии. Идет опрос сотрудников спортивного центра и возможных свидетелей. Изучаются записи камер видеонаблюдения. С момента взрыва прошло всего несколько часов и какие-либо предположения делать еще рано.

Михалыч что-то ворчал себе под нос, перемежая нормальные слова матерными междометиями, а я смотрел на местного начальника полиции и думал. Вот ведь, целый офицер, уже не мальчишка, служит в небольшом городке, в котором редко происходило что-то серьезное и громкое. Взятки брать не за что, потому что все можно получить легальными методами, без обходов (я надеялся, что это так, но мне не хотелось бы совсем уж идеализировать параллельный мир), из бюджета особо ничего не утащишь, сидит себе в уютном кабинете, шелестит бумажкам. И вдруг — ба-бах! Растеряешься тут.

Но держался он неплохо. Не бубнил, не сыпал канцеляризмами, не читал по бумажке. И, к моему великому восторгу, у него ни разу не проскочило слово «возбУждено». Точнее, оно прозвучало, но с нормальным русским ударением. Только за это я готов был его уважать, даже если внутри он последняя редиска и иногда прощает знакомым штрафы за нарушение правил дорожного движения.

Пресс-конференция продолжалась. Шериф больше не мог предоставить сколько-нибудь значимой информации. И тогда слово взял мэр Крутов. Под щелканье затворов камер и фотовспышки он пошел к трибуне.

— О, вылез, паразит, — прокомментировал Михалыч. — Ну давай, лепи горбатого.

Крутов долго молчал, давая возможность запечатлеть себя во всей красе. Мне трудно судить, были ли его смятение и замешательство естественными или наигранными. Учитывая обстоятельства и то, как он вел себя сразу после взрыва, я склонялся к первому варианту.

— Дамы и господа, — наконец, начал он, — дорогие горожане. Мы столкнулись с беспрецедентными событиями… Кхм, с беспрецедентной ситуацией. На текущей неделе в Крае произошло сразу три серьезных криминальных происшествия, и я, как действующий глава муниципалитета, хотел бы успокоить и призвать общественность сохранять спокойствие и благоразумие…

«C русским языком у него конфликт», — подумал я.

— Мною принято решение обратиться за помощью к губернской службе общественной безопасности. В ближайшие дни в городе будут усилены полицейские патрули, охрана общественных мероприятий. Вы знаете, что на следующей неделе у нас пройдет сельскохозяйственная ярмарка и другие массовые мероприятия. Будьте готовы к усилению. Кроме того, полуфинал губернского Кубка по футболу среди юношей придется перенести на другую площадку. После того, как закончатся следственные действия, стадион будет закрыт на восстановительные работы.

Журналисты строчили в своих блокнотах, но тут вверх взлетела чья-то рука.

— Да, прошу вас, — сказал Крутов.

— Алексей Арефьев, газета «Панорама», Оренбург.

Камеру, снимавшую мэра, переключили на другую…

Михалыч чуть не поперхнулся водкой. Стакан заходил ходуном в руке. Он поставил его на стол и закашлялся.

— Позвольте вопрос, господин мэр, — громко произнес Евгений Петровский. На нем был дорогой костюм — другой, не тот, что я видел у ресторана «Пушкин» — а на носу сидели элегантные очки. — Как, по вашему мнению, последние события могут повлиять на ход избирательной кампании? И непосредственно на ход голосования через десять дней? В городе будут работать избирательные участки, и есть некоторые сомнения в грамотном обеспечении безопасности. И второй вопрос: на ваш взгляд, все ли сделано вашей администрацией для предотвращения подобных инцидентов?

Зал загудел. Вопрос, хоть и был сформулирован довольно топорно, получился горячим и провокационным. Собственно, ничего другого я от Петровского и не ожидал. Его задача — заставить мэра крутиться ужом на сковородке.

У него получилось.

Крутов смутился, опустил взгляд на свои бумаги, будто искал в них ответ. Увы, Константин, шпаргалки там нет. Хотите переизбраться, извольте держать удар.

— Мы, к сожалению, столкнулись с неожиданным вызовом. Разумеется, нам нужно будет внести коррективы в понимание принципов безопасности города и горожан. Что касается избирательной кампании… Уверен, все пройдет спокойно и без эксцессов. Еще вопросы?

Дальше я не слушал. Я смотрел на Михалыча. На нем лица не было.

— Вы знаете этого парня в очках?

Он выключил телевизор, взял стакан с водкой и опустошил его. Крякнул, понюхал рукав.

— Мать его…

— Знаете?

— Ага. Явился недели три назад. Весь такой… вот как в телевизоре сейчас… Денег дал, водки принес.

— Что хотел?

Михалыч шмыгнул носом. Стыдился старик.

— За вами двумя присматривать и ему звонить, ежели чего.

— Он объяснил, зачем ему это нужно?

Михалыч глянул на меня исподлобья, одновременно с недоверием, брезгливостью и сомнением в первых двух чувствах.

— Сказал, что два пидора хотят взорвать город, а он вроде как из спецслужб и хочет этому помешать. Гнул что-то про мой долг, сказал, что с деньгами и выпивкой проблем не будет.

— Вы согласились. — Я не спрашивал, я констатировал факт.

— Ну да, а чего ж… Как вы с Николашей руки в брюки и со двора, я ему звонил: мол, снялись с якоря, умотали, а куда не знаю. Когда возвращались и чего тут делали, тоже звонил… А мне чего, мое дело сторона.

— Ну да, — вздохнул я, — как обычно… Когда вы связывались в последний раз?

Михалыч покраснел. Впрочем, может, мне в полумраке показалось, или он просто порозовел от водки.

— Сегодня утром.

— Сразу после того, как мы с вами поговорили у забора и вы сказали, чтобы я тикал?

— Ну.

— Странное поведение.

— А чего ж странного. Трубы горели…

Я поднялся. Михалыч как источник уже не представлял для меня ценности. Осталось задать последний вопрос.

— Отчего ж вы с Софьей сами не уехали отсюда и почему сейчас гоните меня?

Прежде чем ответить, он опрокинул еще одну стопку.

— Нам уж поздновато. А этот холеный мне не нравится. Сам он пидор тот еще. Может, и не долбится, но по жизни такой. И сам собирается все взорвать, по глазам видно. А вы с Николаем нормальные вроде…

— С чего такие выводы?

— Что я, слепой, что ль!

У двери я обернулся.

— К вам просьба: сохраните наш разговор в тайне, не говорите ему ничего.

— А звонить?

— Продолжайте звонить пока. Если что-то изменится, я сообщу. Считайте, что вы теперь двойной агент.

— Это как?

— Водки будет — залейся.

Я вышел в прихожую, открыл дверь, напоследок крикнул:

— Софья, до свидания! Спасибо за гостеприимство!

— До свидания! — крикнула хозяйка из кухни.

Я не стал делать никаких выводов и строить гипотезы. Я велел своей голове отключиться до утра. Я умел это делать. Профессиональный навык. Вот сейчас приму душ, выпью чаю на заднем дворе и лягу спать, буркнув в подушку: «Я не буду думать об этом сегодня. Я подумаю об этом завтра».

Наивный.

На ступеньках моего крыльца сидела Аня, ковырялась в смартфоне. Увидев меня, подскочила, поправила задравшуюся юбку. Смутилась.

— Привет, Анют! Какими судьбами?

— Не дождалась твоего звонка. Подумала, что можно ведь и не ждать. Вот сижу, стерегу твой дом.

После короткого молчания с застывшими лицами мы одновременно рассмеялись.

 

19. Секта любителей пельменей

Соседских петухов я не услышал, проспал до девяти как убитый. Всю ночь мне опять снилась какая-то чертовщина: погони, разборки с незнакомыми людьми, многие из которых значительно превосходили меня в габаритах. Я пытался что-то им доказать (не помню предмета спора), но все тщетно. В конце концов, мне порядком накостыляли, а потом еще и спустили собак. Гигантская, размером со слона, немецкая овчарка вцепилась мне в руку…

После такого очнется даже мертвый.

Проснулся я в одиночестве. Утреннее солнце щекотало ноздри, ветер через открытую форточку трепал прозрачные занавески, чирикали воробьи. Лето догорало, даря последние теплые дни…

Так, о чем это я? Со мной ведь была девушка!

Я ощупал половинку кровати. Пусто. Простыня даже не примята. Мне почудилось? Я так умотался вчера, что Анюта, ее нежное молочное тело, ее поцелуи и ласки мне померещились? Да, знаю, это общеизвестный факт — мужчины по части эротических фантазий заткнут за пояс эту чокнутую со всеми ее пятьюдесятью оттенками… как ее там, не помню… Я даже в своем далеко не пубертатном возрасте кого только не представлял, чтобы побыстрее заснуть. Однажды, помню, уединился в сауне с женой брата. Ох и жарко там! Да, мне было стыдно, но после двенадцатичасового съемочного дня сработало безотказно, через десять минут я сопел во все дырки и проспал без сновидений часов десять.

Но вчера-то все было реально!

Я сел на кровати, протер глаза. На спинке стула висело платье, в котором Аня встречала меня вечером на крыльце. Поверх него висел бюстгальтер. Из кухни донеслось шипение сковородки.

Я расплылся в блаженной улыбке. Она мне не приснилась, она готовит мне яичницу. И сейчас она войдет в комнату с подносом и в одних трусиках, если я хоть что-нибудь понимаю в женском гардеробе.

Но меня ждал облом. Нет, поднос с тарелкой и чашкой она действительно несла в руках, а вот вожделенную наготу прикрывала моя рубашка.

— Доброе утро, милый. Извини, но кроме яиц в твоем холодильнике я ничего не нашла. Сходим сегодня в супермаркет, сделаем покупки.

От ее улыбки в комнате, кажется, стало еще светлее. Солнцу с ней не тягаться.

— Здравствуй, сладкая моя. Я решил, что ты мне приснилась.

— Почему?

— Проснулся, а тебя нет.

— Я привыкла просыпаться рано. — Она поставила поднос на край кровати, сама присела поближе ко мне. — Уже в шесть я не спала, сходила во двор, сделала гимнастику, потом выпила чаю, вернулась к тебе. Ты так и не просыпался. Я смотрела на тебя долго-долго. Ты такой трогательный, когда спишь. Сопишь носом, шлепаешь губами, чему-то улыбаешься, или наоборот, хмуришься…

— Во сне все трогательные, даже последние уроды, которые в темном переулке посадят тебя на перо.

Она в шутку нахмурилась, шлепнула меня по голой груди.

— Фу на тебя! Вот так говори мужчине красивые слова!

Я засмеялся, притянул ее к себе. Поцеловав в губы, расстегнул две пуговицы на рубашке и просунул внутрь руку. Она сказала:

— Ты хулиган…

…но глубоко задышала.

Наверно, в ваших глазах мы выглядим легкомысленными. Причем Аня в большей степени, чем я. Мы знакомы всего-то чуть меньше недели. Она провинциальная девушка, я — заезжий искатель приключений. Кто из нас должен быть сдержаннее?

Но ведь случается настоящая химия! У меня в школе по этому предмету был жирный «трояк», из всех формул я помню только воду и спирт, а спроси меня про валентность, я с перепуга могу и лужу сделать. Но что-то ведь случается между мужчиной и женщиной, не поддающееся объяснению! Вот увидел — и хлоп, весь остальной мир может подождать…

Не верите?

Ладно, как хотите: она — распутная девка, а я — безответственный кобель. Где расписаться?

— Давай завтракай, — шепнула она мне на ухо, продолжая глубоко дышать, потому что моя рука все еще сжимала и гладила ее правую грудь. Нежный мячик целиком умещался в моей ладони. Люблю такие. — Ешь, милый, у нас еще много времени впереди…

Я остановился. Медленно вынул руку. При упоминании о времени, которое «у нас есть», аппетит у меня пропал. И тот, и другой. Я вспомнил, что завтра в девятнадцать ноль-пять должен прибыть мой поезд.

«Должен, да не обязан» — напомнил я себе.

— Что-то не так? — спросила Аня.

— Нет, милая, — улыбнулся я. — Приступаю к трапезе.

Она чмокнула меня в щеку.

— Приятного аппетита, милый. А я пока приму душ.

Она поднялась с кровати, повернулась ко мне спиной и скинула рубашку, и я понял, что действительно ничего не понимаю в женском нижнем белье. Трусики могли быть где угодно, но на ней их не было.

О боже, она совершенство…

Только когда в ванной комнате зажурчала вода, я приступил, наконец, к завтраку.

У старшего лейтенанта Самохвалова сегодня был законный выходной. После вчерашнего нервного наряда ему требовался отдых, здоровый восьмичасовой сон, но уже в семь утра он был на ногах. Жена еще спала. Он тихонько пробрался на кухню, вскипятил чайник, заварил себе кофе и поднялся на третий этаж, где уже вторую неделю трудился над бильярдной комнатой. Это был даже не этаж в обычном понимании. Пустую комнату размером с общую площадь дома перекрывал прозрачный пластиковый купол, сквозь который было видно небо. Предполагалось, что в любое время года здесь будет светло и тепло. Бильярдный стол Иван Терентьич заказал в Крылове, в приличной компании, занимающейся изготовлением спортивного инвентаря. Специалисты уже приезжали, сделали несколько замеров, оставили рекомендации по выравниванию пола и температурному режиму. Обещали привезти готовый стол уже через три дня, поэтому следовало поторопиться. Завтра с утра у старлея очередные сутки в отделении, так что времени оставалось всего ничего.

Иван глотнул кофе, распахнул окно на такой же прозрачной, как и купол, торцевой стене. Отсюда открывался прекрасный вид на город: шпиль костела, купола православной церкви, зеленые островки парков, башни делового центра. Небо ясное, ни облачка, легкий ветерок…

А этот сопляк Курочкин еще спрашивает, что его тут держит! Молодой еще, бестолочь, не понимает, что в этом мире ценно, а что не стоит здоровья и нервов.

У Самохвалова было двое детей. Оба уже взрослые. Дочь Ирина уехала в Оренбург с мужем. Тот получил интересную работу в университете, возглавил кафедру. Она тоже потихоньку пытается преподавать, точнее, подрабатывает репетиторством. На большее не хватает сил и времени — она уже на пятом месяце, так что скоро у Терентьича будет внук или внучка. Сын служит по контракту в армии. С малолетства мечтал бегать с автоматом по лесам. Служит уже четвертый год и на гражданку не торопится. Оба навещают родителей по крупным праздникам и в дни рождения, регулярно звонят. Он страшно по ним скучает. Ведь еще совсем недавно они бегали по двору, сдирая коленки и пачкая штаны. Он строил дом для них, надеялся, что они будут жить здесь все вместе — родители, дети и их семьи, внуки. Но стариков никто не спрашивает.

Словом, Володька Курочкин, бестолковый, легкомысленный и чересчур амбициозный (без всяких, впрочем, на то оснований) позволял ему хоть немного проявлять свои застоявшиеся педагогические навыки. Поначалу что-то получалось, и Самохвалов надеялся, что со временем из парня выйдет хороший офицер полиции…

Володя так и не вышел на связь. Весь день и всю ночь его мать обрывала телефон и самого Самохвалова, и городских экстренных служб, и городской клиники, и даже морга. Он как в воду канул. Иван со своей стороны тоже наводил справки через знакомых — может, кто-то видел парня в городе — но все без толку. А потом этот проклятый взрыв на стадионе.

Иван Терентьич покряхтел, подошел к верстаку в углу площадки, где в тисках была зажата доска. Нужно было заменить одну проблемную половицу в том месте, где встанет бильярдный стол. Самохвалов взял в руки рубанок, снял несколько слоев древесины… и бросил инструмент на стол. Какая, к черту, работа!

В голове отчетливо пульсировала мысль: парень вляпался в историю. Он не отсыпается пьяный у друзей и не сбежал в губернию за лучшей долей. Он именно что вляпался.

Иван Терентьич набрал номер на мобильном телефоне. Абонент откликнулся только после пятого длинного гудка.

— Алло, Павел Сергеевич! Это Самохвалов, с «Северного». Не разбудил?.. А, ну да, прошу прощения, господин майор, глупый вопрос. У меня ЧП… — Иван помолчал, выслушивая ругань начальника полиции («ну что, вашу мать, еще могло случиться?!»). — Пропал сотрудник, старший сержант Курочкин… Не могу знать. Вчера вышел из дома, направился на службу… Наверно, на службу, но до нас не дошел и до сих пор не объявился. Я на связи с его матерью, друзьями и знакомыми. Никаких следов и зацепок… Может, еще объявится, но тут ведь… Дело в том, что при нем табельное оружие… Да, согласен, потому и докладываю… Нет, замечаний к нему не было, но… Да, хорошо, объявляем в розыск, я оповещу все действующие патрули.

В город мы выехали уже после полудня. Аня позвонила в свою студию, отменила занятия у младших групп (это было резонно, учитывая, что на стадионе еще продолжались работы). Таким образом, сегодня у нее образовался выходной. Признаюсь, мы не удержались и еще раз занялись любовью, а потом сидели на заднем дворе и пили морс. Михалыча не было. Наверно, приходил в себя после вчерашнего или просто испытывал чувство вины передо мной.

Перед выездом я позвонил Косте Симанкову, назначил встречу. Ане я сказал, что у меня есть в городе дела, но если она хочет составить мне компанию, так и быть, может ехать со мной.

Топать пешком около километра до автобусной остановки нам было лень, и мы заказали такси. В дороге Аня прижималась ко мне, держа за руку и положив голову на плечо. Мне казалось, что после сегодняшней ночи она не отпустит меня не на миг. Собственно, я и не возражал.

— А почему ты не возьмешь машину в прокат? — спросила она. — Пешком по нашей округе все штиблеты стопчешь. Прокат у нас недорогой, машины хорошие, новые.

— Я слишком много времени провел за рулем. Пора бы и отдохнуть. Задница, знаешь ли, не железная.

— Не железная, — хихикнула Аня, — но вполне упругая.

И она меня ущипнула. Так еще кокетка!

— Если серьезно, я вдруг полюбил ходить пешком. Особенно здорово делать это в небольших городах, где много зелени и свежий воздух. Да, ноги иногда по вечерам просто отваливаются, но это приятная усталость.

Машина выехала на улицу Ясеневую, которая пересекалась с главной улицей города — Пушкина. Но мы не свернули в центр.

— А о чем ты пишешь в своих книгах? — спросила Аня.

Я не был готов к такому вопросу. Действительно, коли уж состряпал себе легенду Тура Хейердала, мог бы и над содержанием своих ненаписанных книг покумекать.

— О том, что вижу, — уклончиво ответил я. — О людях, с которыми встречался, о городах, в которых останавливался.

— Здорово! Обо мне тоже напишешь?

— Все будет зависеть от тебя, дорогая моя…

Зазвонил мой сотовый телефон.

— Извини, Ань.

Я взглянул на дисплей.

Святов.

Черт, а ведь я, к стыду своему, почти забыл о его существовании. Да чего там, я и о вчерашнем взрыве напрочь забыл. Удивительна человеческая психика — личное счастье, пусть даже такое мимолетное, вытесняет из сознания абстрактные тревоги. То, что случилось вчера в городе, случилось не со мной, хоть я и присутствовал непосредственно в эпицентре. Стоило мне опуститься с Аней на кровать, как все исчезло — чужие страхи, опасения и волнения. Может, это черта нашего человека из Старого Мира? Ведь проглотили же мы и «Норд-Ост», и Беслан. Взрывы, пожары, наводнения — они где-то там, не с нами, в прямоугольнике телевизора. А у нас не течет и не капает.

Впрочем, Аня ведь родилась и выросла здесь и за все время, что мы были вместе, она тоже ни разу не вспомнила о происходящем в Крае.

Говорю же, чудна психика человеческая.

— Алло! — сказал я, покосившись в сторону Ани. Она наверняка услышит реплики Николая, не говоря уж про мои ответы. — Привет! Как самочувствие?

— Молитвами здешних сестричек, — усмехнулся майор. Голос его звучал тверже и увереннее. — Что скажешь по поводу вчерашнего? Я тут только теленовостями да разговорам персонала пробавляюсь. Известно чего?

Аня из вежливости отстранилась и уставилась в окно.

— Коль, повиси минутку, не отключайся.

Я прижал телефон к груди. У меня было два варианта, и оба так себе. Можно было попросить остановить машину у обочины, выйти и спокойно поговорить, а потом на вопросы Ани просто чем-нибудь отбояриться (впрочем, она девочка тактичная, под кожу не полезет). Второй вариант вписывался в план действий, который я мысленно уже набросал в голове. План рискованный, наверно, даже глупый, но я знал, что рано или поздно мне придется это сделать.

— В общем так, Николай. Я был там. Все видел и слышал. В меня чуть не прилетело.

— Ого. Хотя, ты знаешь, я не удивлен. Он идет по пятам за нами, а не мы за ним.

— Не уверен. Есть одна загвоздка.

Святов запыхтел. Наверно, поудобнее устраивался в кровати.

— Что еще стряслось?

— Я сразу позвонил нашему герою. Он утверждает, что абсолютно непричастен.

Святов хмыкнул и сразу закашлялся. Мне пришлось отвести телефон подальше от уха.

— И ты ему поверил?

— Не сразу. Но он был очень убедителен и предложил встретиться. Он думает… — Я замешкался, поскольку продолжать говорить на птичьем языке было уже сложно. Аня по-прежнему глядела в окно. Мы проезжали площадь у дворца культуры, впереди виднелись гипермаркет «Руна» и торговые ряды фермеров. — Он думает, что в городе действует кто-то еще.

Святов фыркнул, на этот раз не подчеркивая свое возмущение кашлем.

— Сережа, он навешал тебе лапши на уши, а ты и рад! На нем пробы ставить негде!

Я снова оглянулся на Аню. Хоть она и не смотрела в мою сторону, но ушки, как у кошки, были настроены на источник звука.

— Николай, послушай меня. Он, конечно, законченный жук, но взрыв бомбы с угрозой жизни десятков людей — это слишком даже для него. Я хочу с ним встретиться.

— Стокгольмский синдром… Делай как знаешь, адвокат дьявола, я сейчас все равно тебе не помощник. Только держи меня в курсе.

— Обязательно. А ты давай поправляйся. Да, кстати, к тебе проявляет интерес особист из Оренбурга. Он пробил УВД Уфы, и тебя там не знают.

— А кто ему сказал про Уфу?!

— Ну, я сказал… А ты хотел, чтобы я выдал тебя за энтомолога?

— Час от часу не легче… Ладно, разберемся. До связи.

Святов отключился. Кажется, он был рассержен.

— Извини, важный разговор.

— Ничего, — сказала Аня. Взгляд ее стал серьезным, обеспокоенным. — У тебя что-то случилось?

Я не ответил. Настал момент приступать к реализации намеченного мною плана.

— Ань, мы почти приехали. Ты пока слушай и смотри, потом я отвечу на все твои вопросы. У тебя найдется ручка и лист бумаги?

Скрипач Костя Симанков ожидал нас на крыльце «Пельменной №6». В его внешнем виде, включая гардероб, с момента нашей первой встречи не произошло никаких изменений — он был такой же лохматый, небритый (щетина еще и подросла) и посредством надписи на футболке предлагал «поиметь их всех».

— Здрасьте, — кивнул он.

— Привет, небритыш. Знакомьтесь, это Аня, это Костя.

Молодые люди пожали друг другу руки. Аня выглядела напряженной. Утренняя легкость куда-то ушла. Несомненно, так на нее подействовал услышанный в машине разговор.

— А вы, Анна… — начал было Костя.

— Нет, — ответил я за нее, — об этом позже. Пойдемте внутрь.

Народу в пельменной было больше, чем в прошлый мой визит. Судя по всему, сюда сбежались сотрудники близлежащих офисных зданий на бизнес-ланч. Очередь на раздаче собралась внушительная. Я заметил в зале лишь пару свободных столов.

— Константин, ты обедал?

Парень смущенно почесал щетину.

— Ясно. Пельмени будешь?

— Не откажусь. И чаю зеленого.

— Аня?

— Спасибо, я не голодна.

— Ладно, возьму тебе стакан яблочного сока. А пока, ребята, прыгайте быстрее вон за тот столик у окна, пока его не заняли.

Я волновался. Разговор с девушкой предстоял непростой. Я понял, что мне его не избежать, уже в тот самый момент, когда впервые коснулся ее губами. До того волшебного мгновения вероятность, что я сяду в субботний поезд (если он прибудет на первую платформу), составляла восемьдесят процентов. Сейчас же я ни в чем не был уверен, а раз так, то пускать пыль в глаза этой очаровательной и доверчивой молодой женщине не следовало. Возьмите любую мелодраму — хоть в кино, хоть в литературе: «Ты врал мне!!! Ты не тот, за кого себя выдавал все это время!!! Как я смогу верить тебе, бла-бла-бла!». Прыг в самолет, улетающий в Калифорнию, и поминай как звали.

Чтобы не бежать за «Боингом» по взлетно-посадочной полосе с воплями «Выходи за меня!!!», я должен все объяснить на берегу. Но вот как это сделать? И как она воспримет мою информацию?

Пытаясь найти ответы на эти вопросы, я в конце концов решил: пусть она сидит и слушает, внимает, удивляется, недоумевает, а уж потом спрашивает. Мне одному она точно не поверит.

Я добрался до раздачи, взял поднос, решив, что одного хватит на всех. На прилавке я выбрал тарелку пельменей, ароматных, горячих, с паром, добавил к ней миску со сметаной. Попросил тетушку в фартуке налить зеленого чая. Уже у самой кассы взял два стакана сока. Перед расчетом оглянулся к своим ребятам. Костя что-то рассказывал Ане, перегнувшись через стол и жестикулируя, та улыбалась.

— Четыре-десять, — сказала кассирша. Я отсчитал деньги, но уходить не спешил.

— Будьте добры, подскажите: администратор, директор или кто-то вроде того — на месте?

— Павел Федорович? Хозяин здесь, у себя.

Я полез в карман, вытащил листок бумаги, заполненный в такси.

— Можно вас попросить передать ему это прямо сейчас?

Она приняла от меня сложенный вдвое листок, покрутила его в руках, оценила длину очереди. Я начал думать, что она мне откажет, пошлет подальше, добавив, что не нанималась посыльной работать, «и вообще тут еще народу вон сколько нужно обслужить», — словом, поведет себя как классическая советская тетка за прилавком. Но нет.

— Лиза, подойди, пожалуйста!

К кассе подбежала молоденькая девчушка, лет восемнадцати, с выражением «чего изволите».

— Лизок, отнеси это Гринько. Он у себя.

Забрав бумажку, девушка умчалась в подсобку.

— Спасибо большое, — сказал я с улыбкой кассирше. — Если что, я вон там у окошка.

Лавируя между столами, я добрался до молодых людей. Увидев меня, они прервали свой оживленный разговор. Я расставил угощения на стол, а поднос поставил на подоконник — он еще пригодится. Костя сразу приступил к своим пельменям.

— Никогда здесь не была, — сказала Аня, оглядываясь вокруг. — Самообслуживание…

— Да, причем полное. — Я указал на окошко в стене рядом с раздачей. — После обеда надо убрать за собой и отнести поднос на мойку.

Минут пять мы молчали. Костя уплетал пельмени, Аня маленькими глотками пила сок и смотрела в окно. Народ все пребывал и пребывал. Вскоре не осталось ни одного свободного места, и каждый вновь прибывший, вставая в очередь к раздаче, суетливо оглядывался вокруг в надежде, что кто-нибудь из тех, кто закончил ланч, встанет и уйдет, освободив стул. Заведение пользовалось популярностью у местных — по крайней мере, у тех, кто жил или работал рядом.

Я посмотрел на часы. Если мой расчет верен, то хозяин должен был появиться в ближайшие минуты…

Павел Федорович Гринько оказался невысоким, едва ли выше метра-шестьдесят, толстячком в очках, с пухлыми щеками, двойным подбородком и светлой шевелюрой на голове. Одет он был в желтую футболку и серые шорты до колен. На вид лет тридцать с небольшим. Губы его были похожи на пельмени (я подумал, что он мог бы эффективно использовать свой портрет для рекламы заведения), а выражение карих глаз и движения бровей подсказывали, что он мог шутить не меняясь в лице.

Он остановился возле четвертого стула, который я на всякий случай занял сумочкой Ани. Заговорил не сразу, сначала оглядел нас цепким взглядом. В руке у него я заметил свою записку.

— Так! — наконец, произнес он. — День добрый, дама и господа! Вы, кажется, хотели меня видеть?

Костя дожевал последний пельмень, Аня отвлеклась от сока. Я улыбнулся.

— Здравствуйте. Вы Павел Федорович, я правильно понимаю?

— Пока просто Павел. Но если так и дальше пойдет, — он показал записку, — то можно будет и Пашей кликать. Но посмотрим…

— Отлично. Присаживайтесь.

— Впервые мне в моем собственном заведении предлагают присесть. — Заняв свободное место, он посмотрел на Костю. — Вкусно было, юноша?

— Угу, как дома.

— На это я и делал ставку.

Гринько положил мою записку на стол.

— Жду разъяснений.

— А они нужны?

— Да. Допустим, большинство пунктов мне знакомо, но последний…

Я взял записку, развернул, пробежал еще раз глазами, хотя сам ее писал. Список был составлен совершенно интуитивно. Я вообще не знал, сработает ли он.

— Давно не были на родине? — спросил я.

— Почти полгода.

— «Нелюбовь» — новый фильм Андрея Звягинцева. Получил приз жюри в Каннах. У него неплохая критика и отличные перспективы

— Не слежу за его карьерой. Слишком депрессивен. Мне одного «Левиафана» хватило, да и то сестра уговорила посмотреть. Я больше фантастику люблю.

— С другими пунктами затруднений не возникло?

— Перестройку застал в слишком нежном возрасте, Горбачева помню по фотографиям и рассказам родителей, а вот малиновые пиджаки, «Эйс Оф Бейс», дефолт, Гуус Хидинк — это мое. Но к чему такие сложности?

— Чтобы избежать лишних разговоров.

Гринько снова оглядел нас, барабаня пальцами по столу. Взгляд его хитрых глаз немного задержался на Ане. Девушка смутилась.

— Как догадались?

— Ваше заведение копирует мою любимую в детстве пельменную недалеко от метро «Марьино». Ностальгия сработала.

Лицо Гринько украсила радушная улыбка.

— Ну, тогда добро пожаловать, землячки! Теперь я Паша, и можно на «ты».

— А я Сережа. Это Костя и Аня.

Мы пожали друг другу руки.

— Ребят, заканчивайте с обедом и пошли ко мне в кабинет. Здесь шумно.

Офис Гринько больше смахивал на небрежно обжитую подсобку. Это было довольно унылое помещение с окрашенными в блеклые цвета стенами и одним окном, выходящим на внутренний двор. Солнце сквозь это окно почти не пробивалось — дворик был завален металлическими и деревянными конструкциями и упирался в высокий забор — поэтому даже сейчас в комнате горел электрический свет. Из мебели имелись два стола, расставленные буквой «Г», несколько стульев, небольшой диван у стены и старый деревянный шкаф.

Паша предложил присесть Ане на диван, мы же с Костей устроились на стульях. Хозяин восседал за столом перед большим монитором компьютера.

— В общем, я повар в третьем поколении, — рассказывал Павел, сложив руки на пузе. — Дед работал в обкомовской столовой. Страна голодала после войны, но кое-кто жрал в три горла. Отец рассказывал, что дед таскал домой всякие салями, сыры, балык. С барского плеча, так сказать.

Я покосился в сторону Ани. Все присутствующие в комнате, кроме нее, понимали, о чем идет речь. Девушка выглядела растерянной, но слушала внимательно.

— Отец окончил кулинарное училище, — продолжал Гринько, — летал по дешевым кафе, столовым, дослужился до приличного ресторана, где до пенсии и трудился. Так что, получается, вся моя сознательная жизнь прошла рядом с вкусной едой. Вот, видите… — Он взялся за нижнюю часть живота, свисавшую поверх шорт. Своей фигуры парень, похоже, не стеснялся.

— Пошел по стопам, — сказал я. — Как сюда попал, Паш? И когда?

Он прикинул в уме.

— Почти полтора года назад.

Я присвистнул. Если сравнивать с Михалычем, срок не очень большой, но логистика получалась совсем уж непонятная. Не мог Петровский торчать тут так дого, не мог он быть проводником для всех наших, кто здесь обитает.

— А как это произошло?

— Товарищ привез.

— То есть… как?

— Очень просто. Есть у меня приятель в Москве, Сашка Мухомендриков. Перепродажей тачек занимается. Мы с ним с шестого класса вместе, не разлей вода. Каждую пятницу или субботу пиво пили, футбол-хоккей смотрели. Но стал он куда-то пропадать на два-три месяца. Возвращался счастливый, улыбка до ушей. Командировки, говорит… Какие, нафиг, командировки, он отродясь дальше Раменского не уезжал, домосед законченный. В общем, размотал я его. Рассказал Саня про это место. Я, конечно, не поверил. Тогда он взял два билета на «Южный Урал», запихнул меня в купе, а здесь на вокзале вытащил из вагона. Остальное — дело техники.

Сразу несколько вопросов крутилось у меня в голове. И я не знал, какой задать в первую очередь. Но Павел, кажется, и не нуждался в них.

— Потусовались с ним тут, он меня во все местные реалии погрузил, снял дом у Южных Ворот, подкинул деньжат и умотал.

— Как… умотал?

— Сел в наш поезд и уехал. Ему тут скучно. Он же двинут на тачках, готов ковыряться в них целыми днями. А тут ему чего делать? Здешние жители больше предпочитают пешком ходить, машин на весь город полторы штуки с бампером. Иногда заглядывает отдохнуть пару недель, а потом обратно. Правда, давно вот уже не приезжал, месяцев восемь. Кажется, в декабре был в прошлый раз… да, точно, в декабре. Не знаю, может, с ним случилось чего.

Я чуть не сполз со стула. Вопросы в голове уже дрались между собой за право вырваться наружу. Аня кусала губы и смотрела в пол. Я бы многое отдал за то, чтобы узнать, о чем она сейчас думала.

— А ты сам, Паш?

— А чего я… Изучил местный рынок общепита и понял, что ребята тут совсем зажирели. Решил капнуть в бочку цивилизации ложку совка. Получилась пельменная в нашем родном формате, как у тебя в Марьино. Номер шесть просто так присовокупил, для большей советскости. Днем отбоя нет от посетителей.

— А назад вернуться, как Сашка, если это так просто?

Павел удивился.

— Зачем? Раз в полгода сгонял домой, осмотрелся, убедился, что все по-прежнему, пообщался с товарищами, ответил на письма — и снова сюда. Мне хватает.

Я молча хлопал глазами. Его привез сюда приятель, мотается туда-сюда… Значит…

Память тут же подкинула наш разговор в обеденном зале: «Давно не были на родине?» — «Полгода». А живет здесь Павел Гринько уже полтора!

— Так ты…

— А вы разве нет?

Костя смотрел на меня непонимающим взглядом.

— Все ясно, — сказал Павел с добродушной усмешкой. — Вы думаете, что застряли здесь навсегда. Это не так, ребята. Каждую субботу в семь ноль-пять вечера здесь останавливается наша тачанка. Точнее, их две — с востока и с запада, меняются через неделю. Поезда никогда не опаздывают, ровно в пять минут восьмого вагоны встают у первой платформы, как штык. Я проверял несколько раз — секунда в секунду! Для железной дороги это редкость… В общем, когда я чувствую, что соскучился, оставляю здесь на хозяйстве заместителя и уматываю. А потом возвращаюсь. Там меня, кроме друзей, ничто не держит. Родителей уже нет, царствие им небесное, а с женой в разводе. Детишек она мне не подарила, в бизнес подалась…

Увидев недоумение на наших лицах, он уточнил:

— Погодите, вы что, не знали?

— Значит, все верно, — пробормотал я, не отвечая на вопрос. — Все оказалось именно так, как я и предполагал. Вот тебе и теория. Ай да Косой, ай да сукин сын…

Гринько постучал костяшками пальцев по столу.

— Сергей, теперь твоя очередь.

Я рассказал все, что знал. О встрече с Петровским и его выкрутасах с попытками вытянуть из меня деньги; о его космических планах подорвать здешнюю стабильность; о минировании «Пушкина» и налете на магазин; о майоре Святове, загремевшем на больничную койку, и о взрыве на стадионе. Словом, все вплоть до сегодняшнего дня. На Аню я в это время не смотрел.

Внимательно выслушав, Павел произнес:

— Ты извини, Сергей, но местные новости я не смотрю. Я и дома-то их не жаловал. Все так серьезно?

— Боюсь, что да.

Он покряхтел задумчиво, почесал свой необъятный живот. Улучив момент, я все-таки глянул на свою девушку. Аня все так же смотрела в пол, но лицо ее побледнело.

— Я так понимаю, — сказал наконец Павел, — вы собираетесь ему помешать?

— В меру наших сил.

Он оглядел нашу троицу.

— Маловато силенок-то.

— Увы, — согласился я. — Особенно если учесть, что Аня — местная. Для нее наш разговор…

— … потрясение, — закончила девушка.

 

20. Вот и поговорили

Мы расстались с Павлом уже через десять минут. Обменялись телефонами, перекурили на крыльце. На прощание пельменный мастер заверил нас, что будет на связи и если сможет чем-то помочь, то «усегда готов». «Здесь у меня бизнес, — пояснил он, — нормальный, спокойный бизнес без всякого геморроя, как на родине. Да и личная жизнь налаживается. Не хочу бардака, мне его хватало в старой Москве».

Костя сказал, что прогуляется по городу пешком и, пожав мне руку и кивнув Ане, направился по тротуару в центр. Мы с моей любимой девушкой остались вдвоем.

Я не знал, что говорить. Аня молчала, глядя в сторону. Я подумал, что события развиваются по набившему оскомину сценарию: знакомство, взаимная заинтересованность, симпатии, общение, признание, секс, размолвка… Дальше вы помните: «Ты не тот, за кого себя выдавал! Как я теперь могу тебе верить?!».

Боже, какая пошлость…

— Прокатимся? — предложила она.

— Поехали. Куда?

— Туда, где ты еще не был.

Она подняла руку, останавливая приближающееся такси. Желтый автомобиль, похожий на гибрид БМВ и девятой «Лады», остановился у обочины. Мы сели на заднее сиденье.

— К Южным Воротам, пожалуйста, — сказала Аня таксисту.

Река Зюзелга огибала город с восточной стороны с одного конца до другого, но если на севере она в ширину едва ли достигала трех метров, то у южной оконечности переправа на другой берег отняла бы много времени. И текла здесь река, больше похожая на пруд, значительно спокойнее.

Я отпустил машину. Аня, не дожидаясь меня, побрела к бетонному парапету у обрывистого берега. В отличие от Северных, Южные Ворота были больше похожи на собственно ворота. Мост над рекой ограждали высокие решетки с ажурным литьем, а перед мостом возвышалась красивая арка.

Аня села на парапет. Я вскоре присоединился к ней. Солнце припекало, но возле реки дышалось легче.

— Будешь мучить меня молчанием? — спросил я.

— Нет. Потому и привезла тебя сюда, чтобы спокойно в тишине поговорить.

Мне вдруг страшно захотелось курить. Я машинально полез в карман, но тут же передумал.

— Спрашивай.

— Откуда ты? Откуда вы все, я так и не поняла?

— Из другой страны… Точнее, из той же, что и ты, но не совсем такой же.

— Как это?

— Я из Москвы, это правда. Но не турист и не писатель, хотя иногда пытаюсь делать кое-какие наброски. Я актер телесериалов. В моей стране меня знают. Я ехал на съемки, вечером мой поезд остановился на вашей станции. Я вышел прогуляться по привокзальной площади и не смог отсюда уехать.

— Почему?

— Мой поезд ушел.

Я помолчал. Мне показалось, что будет проще, если Аня станет задавать вопросы.

— Петровский — это…

— Тот тип, с которым ты встретила нас ночью в воскресенье и видела у ресторана «Пушкин». Он из наших. Но он… из плохих наших. Именно он задержал меня здесь, не дав уехать. Я ему не верил, пытался удрать, считая все это розыгрышем, но убедился, что все правда. Как оказалось, существуют две России…

Я огляделся. Недалеко от обрыва рос небольшой куст. Я подошел, оторвал ветку, очистил ее от листьев, вернулся назад.

— Вот, смотри. — Я нацарапал палкой на земле вертикальную черту, потом отвел от нее сверху еще две линии, направленные в разные стороны. Получилась рогатка. — Сотни лет наша с тобой страна жила в одной реальности. Я был в здешней библиотеке и могу говорить наверняка. Но в какой-то момент, — я ткнул палкой в точку ответвления линий, — мы раздвоились и пошли разными дорогами. Я не знаю, что именно случилось, но вот у этой России все шло своим чередом и привело к тому, что вы сейчас имеете и как живете, а вот эту Матушку Русь в двадцатом веке сильно потрепало. Я — отсюда.

— И как там… у вас?

В ее голосе не было насмешки.

— В двух словах не расскажешь. Природа та же — озера, леса, реки, Сибирь, Урал, красоты… а вот люди… Люди сильно покалечены, мы не живем, а выживаем. Хотя, казалось бы, все есть — и деньги, и мозги, и большие города, и все возможности. Но за роскошным фасадом — уныние и мрак. У нас были прекрасные шансы все изменить, но сейчас мне все больше кажется, что наш Старый Мир сошел с ума. Это сложно объяснить, в этом нужно жить, чтобы понять.

Я вернулся к своему чертежу. От концов рогатины я провел еще две линии, но теперь уже под углом навстречу друг другу. Они пересеклись, образовав крестик. В целом картинка стала похожей на цветок.

Я ткнул палкой в верхнее пересечение.

— Вот в этой точке находится ваш городок. У нас с вами по-прежнему разные пути, но через эту точку мы можем перепрыгивать друг к другу. Дверца открывается один раз в неделю. В девятнадцать ноль-пять по субботам на вашей станции останавливается поезд из нашей России. Я не знаю, почему именно здесь, а не в другом месте, с этим еще нужно разбираться, но если сесть в поезд, можно приехать к нам. Я сам, правда, не пробовал, но, судя по рассказам, это так. Сначала я думал, что нас с Петровским здесь только двое, но со временем выяснилось, что больше. Вот сегодняшний Паша Гринько, например, приехал сюда полтора года назад, как ты слышала, а его сюда, в свою очередь, привез приятель, побывавший тут еще раньше… Кстати, мои соседи здесь уже четверть века, но им совсем не повезло. Не смогли устроиться.

Аня вздохнула, поежилась. «Весело с вами, ребята», — говорил этот ее жест.

— У тебя есть сигаретка? — спросила она.

Я без вопросов полез в карман за пачкой. Мы оба закурили. Аня держала сигарету в руках не очень уверенно, как школьница, бравирующая свей крутизной.

— Давно не курила, — сказала она. — Последний раз после похорон мужа. Сейчас точно крыша поедет.

— Так ты выброси.

— Ерунда, переживу… Сереж, ты ждешь, что я тебе поверю? Вот так сразу?

— Нет, этого я не ждал. Я и сам не сразу поверил. Поэтому и не стал откровенничать с тобой один на один. Хотел, чтобы ты послушала других. Надеюсь, ты не думаешь, что в вашем городе орудует целая диаспора сумасшедших. Тот парень, которого я навещал в больнице, тоже из наших, из Уфы. Наверняка есть и еще кто-то, но искать я больше не буду. Хватит с меня.

— Ты хочешь уехать завтра?

Она смотрела на меня в упор. Я боялся этого вопроса.

— Еще не решил. Если бы я был уверен, что городку больше ничто не угрожает, то…

— Только поэтому?

Она не докурила. Долго искала, куда бросить сигарету. В итоге швырнула ее в реку.

— Я больше так не буду, — нарочито извиняющимся тоном сказала Аня.

Из березовой рощи на площадку выехала машина, тоже такси. Остановилась на другом краю площадки. Пассажиры — двое пожилых людей, мужчина и женщина — расплатились с водителем и, взявшись за руки, направились к реке.

— Задержи машину, — попросила Аня. — Отвези меня в город.

Через несколько часов я инспектировал содержимое бара ресторана «Пушкин». Сидел у стойки, периодически подливая в рюмку виски. Первые две стопки мне налил бармен, потом я забрал у него всю бутылку. Народу за столиками в зале было еще немного, а у бара я сидел вообще в одиночестве. Костя Симанков с товарищами обустраивались на сцене, готовясь к выступлению. Увидев меня, скрипач, опрятно одетый и причесанный, приветственно взмахнул смычком. Я в ответ лишь натянуто улыбнулся. В тот вечер мне хотелось, чтобы весь этот гребаный город шел ко всем чертям…

Когда днем Аня выходила из машины у своего дома, я хотел взять ее за руку, задержать и поцеловать, но она поступила по-своему: вышла на тротуар, захлопнула дверцу, а потом нагнулась к открытому окошку.

— Счастливо, путешественник во времени!

— В пространстве, — буркнул я. — Когда мы увидимся?

— В субботу в двадцать-ноль-ноль будет видно, — со вздохом ответила она.

И ушла…

Почему я пришел именно в этот ресторан? Не знаю. Сначала хотел отправиться в «Лагуну», потому что с «Пушкиным» меня связывали приятные воспоминания, но в последний момент передумал. Я злился на этот город. Злился на Аню. Злился на Святова, который прохлаждался сейчас на больничной койке в окружении хорошеньких сестричек. В конце концов, я злился на себя. До прошедшей субботы жизнь моя текла размеренно и предсказуемо. Пусть назрел творческий и личностный кризис, но даже он вписывался в сценарий. Я бы его пережил, преодолел, занялся бы чем-нибудь другим… Но я был бы дома, и окружающий мир не взрывал бы мне мозги!

Я вспомнил рассказ отца, которому в разгар перестройки разрешили выехать с делегацией института в ФРГ (папа у меня до пенсии трудился в одном научно-исследовательском институте по металлургической части). Уезжал в эту басурманскую страну скромный и немного пугливый советский человек, живший на одну зарплату, а вернулся обалдевший от свободы фрондер. От его рассказов о тамошнем изобилии в магазинах, о красоте и чистоте городов у меня отвисла челюсть. В нашем советском черно-белом телевизоре Запад гнил и источал зловоние, а в реальности он оказался совсем другим. После этой поездки папа сильно изменился. В девяностом участвовал в многотысячном митинге на Манежной площади против главенствующей роли партии, а в августе девяносто первого был в самой гуще людей у Белого дома. Нельзя было отпускать наших людей за бугор, там их плохому научили.

Я чувствовал сейчас нечто похожее. Судьбе было угодно, чтобы я отогнул занавеску и увидел свежий снег утром третьего февраля, как персонаж Билла Мюррея в фильме «День сурка». И как теперь с этим жить?

— Надираешься, лицедей? В одиночестве?

Евгений Петровский присел на соседний стул и велел бармену налить водки. Он перекатывал во рту зубочистку, с интересом поглядывал на меня. Одет был просто, в футболку и джинсы.

Я выпил виски и только потом ответил, кряхтя:

— Долго шел.

— Обижаешь. Как ты позвонил, я сразу отложил все дела и примчался. Ты просто потерял счет времени.

— Дела у него… Все не наиграешься.

— Я уже говорил и могу повторить: бомбу я не взрывал.

— А кто взорвал?

Он всмотрелся в мое лицо.

— Э, брат, да ты уже нализавшись.

— Ничего подобного, я еще в форме. Но ты прав, я собираюсь закончить этот вечер в канаве.

Бармен поставил перед Петровским рюмку и блюдце с ломтиками лимона. Политтехнолог выпил.

— Учти, таскать я тебя больше не буду.

Народ потихоньку прибывал. Через два стула справа от меня за стойку присела симпатичная блондинка с длинными волосами и в обтягивающем зеленом платье. Со сцены донеслись звуки скрипки. Костя Симанков начал наигрывать что-то незнакомое и красивое. Через несколько тактов к нему подключились контрабас и виолончель.

— Так все-таки, кто взорвал?

— Это хороший вопрос, — ответил Петровский, вгрызаясь в кожуру лимона. — Я тоже ищу на него ответ.

— Нашел?

— Не-а.

— С ног сбился, бедолага.

— Была б нужда. Ты хоть закусываешь?

— Нет.

— Зря. Еще раз предупреждаю: я тебя не потащу. Если всерьез решил надраться, забери бутылку с собой и напейся дома.

— Какой заботливый. Соседа тоже из добрых побуждений завербовал? Он и так уже через раз дышит.

— Раскололся, старый пень…

— Ему без разницы, кто наливает.

Мне и в голову не пришло, что я сам только что сдал своего двойного агента, хотя не далее как вчера просил его молчать. Вот что делает с нами алкоголь.

Петровский заказал еще водки, выпил, закусил и придвинулся поближе ко мне.

— Так, господин хороший, пока ты окончательно не сошел с орбиты, хочу тебе кое-что сказать.

Я сделал вид, что внимательно слушаю.

— У меня действительно есть планы в этом городишке, и частично ты их раскусил. Помешать вряд ли сможешь, но если все-таки попытаешься, мне придется внимательнее присмотреться к твоей подружке.

Я дернулся, попытался схватить его за шкирку, но он перехватил мою руку.

— Угомонись, влюбленный Шекспир! Никто не пострадает, если будешь умницей. И услышь меня: я не пошел бы на массовое убийство, поэтому к бомбе на стадионе не имею никакого отношения. Не скрою, взрыв мне на руку, но отмашки я не давал.

— Допустим, — прошипел я. — Ты не хочешь поискать бомбиста?

— Нет. Я же сказал, любое безумие в кассу. Если есть желание, можешь поискать его сам. Но мне почему-то кажется, что ты решил слинять из города…

Он отодвинулся, расплатился за водку, небрежно бросив на стойку смятую пятерку.

— С деньгами, смотрю, у тебя полный ажур. Сам-то часто домой мотаешся?

— Раз в месяц.

— Зачем меня хотел распотрошить, если не бедствуешь?

— Счастья много не бывает. — Он посмотрел на часы. — Мне пора, старик. Все же постарайся не набухаться. Завтра в одиннадцать во дворце культуры пройдет собрание общины. Его созывает Городской Совет. Придут все, у кого есть желание, а я тебе говорил, что местные жители — законченные пассионарии, так что зал будет битком. Крутову придется держать ответ перед горожанами, и будь уверен, что ему достанется по самые помидоры. Приходи, будет интересно.

Я ничего не ответил. Состояние мое приближалось к стадии поиска спарринг-партнера для мордобития, что для меня было редкостью. Дело в том, что выпившие мужчины делятся на несколько категорий: кто-то, нахлобучившись, превращается в кота Матроскина и мирно засыпает под столом, кого-то тянет «в номера» с девчонками, а третьи становятся агрессивными и колючими. Я не принадлежал к какому-то одному лагерю, я был «свободным агентом», но сейчас у меня определенно чесались руки попортить лицо Петровскому.

Кажется, он разгадал мои намерения.

— Даже не думай, — спокойно сказал политтехнолог, укладывая мой сжатый кулак на стойку. — Излишняя либеральность местных законов компенсируется обязательностью их исполнения. Все, бывай!

Он ловко соскочил со стула и пошел к выходу. Струнный квартет со сцены проводил его «Стариком Козлодоевым». Костя Симанков, игравший соло, подмигнул мне.

Я посмотрел на девушку в зеленом. Она потягивала через соломинку коктейль голубоватого цвета и ласкала меня взглядом. «Ты хочешь интересно провести вечер, детка? — мысленно вопросил я. — Что ж, гляди».

Я медленно обхватил бутылку виски за горлышко, так же медленно отвел руку назад…

…и со всей дури метнул емкость в стену за спиной бармена. Парень едва успел уклониться. Раздался грохот, звон стекла. Девушка в зеленом взвизгнула. Полки бара начали рушиться, разнокалиберные бутылки падали на пол и разбивались. Скрипичный квартет перестал играть.

Мне показалось этого мало. Я спрыгнул со стула, схватил его двумя руками, поднял над головой и, разбежавшись, швырнул в панорамное окно ресторана напротив столика, за которым сидела парочка молодых людей. Стул просвистел у них над головами, витрина взорвалась фонтаном осколков. Гости закричали. Краем глаза я отметил, что со стороны гардероба ко мне уже бежит охрана.

— Суки вы непуганые!!! — закричал я в зал. — Как у Христа за пазухой тут, пять процентов годовых им!!! Жизни не нюхали!!!

Пламенную речь прервали. Двое охранников в черных рубашках схватили меня под руки. На пол не повалили, но хватка была крепкой. Они потащили меня к выходу. По дороге я пытался еще что-то крикнуть, но изо рта вырывались только гласные звуки. Я был взбешен — взбешен их беспечностью, легкомыслием, легковерностью. Они, суки, действительно ничего не знают, они, они…

Если бы охранники позволили мне обернуться, я бы увидел, как растерялся Костя.

 

21. Вскормленный в неволе

Меня разбудила жажда. Точнее, мысли о большом бокале шипящей колы со льдом. Вот я беру его в руки, припадаю губами и жадно глотаю — весь стакан до донышка, и только кусочки льда стучат о стенки бокала. Вместе с колой в меня вливается жизнь…

Я открыл глаза. Серый потолок, полумрак. Тусклый свет падал слева. Я перевернулся со спины на левый бок, увидел решетку, а за ней — стену коридора.

Ночлежкой мне служил полицейский участок.

Размером местный обезьянник был метра три на четыре. Вдоль трех стен стояли мягкие кушетки с подушками и тонкими одеялами. На одной из них ночь провел я, на другой, у края решетки, храпел бородатый старик, от которого воняло мочой. Замечательная компания.

Превозмогая отвращение от здешних ароматов, я откинул одеяло и сел, опустив ноги на пол. Туфли прятались под кушеткой. Не без труда я нацепил их (к счастью, туфли я всегда выбирал без шнурков, иначе сдох бы сейчас, пытаясь их повязать). Голова раскалывалась. Напитки я вчера вроде не мешал, пил только виски, но башка пульсировала так, будто я нахлебался дешевого шампанского, как когда-то в институте. Да еще и этот вкус во рту… кошки нагадили, скажете вы? Нет, ребята, тут, как говорил Петровский в день нашего знакомства, другая ипостась намечается.

Петровский, Петровский… сука ты штопанная, из-за тебя я тут очутился!

Я не знал, сколько сейчас времени — личные вещи сдал при оформлении, в том числе часы и телефон. Судя по освещению, солнце едва поднялось над горизонтом. Часов шесть, наверно, максимум половина седьмого. Я поднялся, подошел к решетке, попытался выглянуть в коридор. Метрах в трех справа от меня в кабинете с открытой дверью кто-то шелестел бумагами и стучал по клавиатуре компьютера. И больше во всем помещении ни звука.

Кто бы там ни был, мне следовало привлечь его внимание. Оставаться взаперти рядом с обоссавшимся бродягой мне не хотелось.

— Кхм, кхе! Это… можно вас? Кто там есть?

Стук прекратился. Скрипнул стул, по полу застучали каблуки массивных башмаков. В проеме двери кабинета выросла тень.

— Да, будьте добры! — поторопил я человека.

В коридор вышел мужчина лет пятидесяти, в полицейской форме, колоритный, с пышными усами. Неспешно приблизился к моей камере. На плечах у него лежали погоны старшего лейтенанта.

— А, проснулись уже? Ранняя пташка. Доброе утро.

— Угу. Я когда выпью, всегда рано встаю. Который час?

— Шесть-пятнадцать. Чего изволите, молодой человек?

Я замялся. Шутить и заигрывать со мной офицер вроде не пытался, но и совсем уж строгим не выглядел.

— Для начала в туалет. Умыться, то-се… Кстати, вы не скажете, что там мне грозит за вчерашнее?

— Окружной судья скажет. Знатно погуляли, Сергей.

От этого известия мне еще больше поплохело. Что я наделал, идиот!

— Вы меня знаете?

— Кто ж не знает… — начал он, и я подумал, что услышу набившее оскомину продолжение фразы. Но полицейский закончил ее иначе: — Ваш портрет обошел все местные газеты. Да и отчет предыдущей смены я прочел.

— О боже.

— Да, с пьедестала очень легко свалиться. Молитесь, чтобы сотрудники ресторана не настучали журналистам.

Он полез в карман, вынул связку ключей и один из них вставил в замок.

— Туалет по коридору налево. Потом жду вас в кабинете.

— Спасибо.

«Чудной старик», — подумал я, шагая в уборную.

В туалете, довольно опрятном и чистом для полицейского участка, я посетил кабинку, простояв там, наверно, целую минуту. Умываясь, оглядел себя в небольшое зеркало. Лицо мое от вчерашней попойки не пострадало, но в глазах залегла такая тоска, что хотелось пожалеть себя, горемычного.

Возвращаясь по коридору, я заметил, что дверь на улицу была слегка приоткрыта и впускала в помещение бледный солнечный свет. У меня мелькнула мысль дать отсюда деру, но я быстро ее отмел: офицер мне доверял, и ему, наверно, в голову не могло прийти, что я буду настолько неблагодарной скотиной.

— Проходите, садитесь, — сказал усатый, когда я вошел в кабинет. В помещении пахло каким-то ароматным горячим напитком.

— Вы здесь один, товарищ… господин старший лейтенант?

— Самохвалов Иван Терентьевич, — представился офицер. — Да, один. Только что заступил на смену. Мой напарник… — Он бросил короткий взгляд на соседний пустующий стол с выключенным монитором. — С напарником пока проблемы… Чай будете?

— Чай? — Я опешил. — Хм, не откажусь.

Он открыл дверцу тумбочки за своей спиной и вытащил большущий, литра на два, термос. Присовокупив к нему две пластиковые кружки, Самохвалов выставил все это на стол прямо передо мной.

— Жена заваривала. Со смородиной. Любите смородину?

Я не нашел что ответить. Мной овладело ощущение, что я нахожусь не в полицейском участке в качестве задержанного за хулиганство, а в гостях у старого друга.

— Да, уважаю, Иван Терентьич.

Он разлил чай. Я вцепился в свою кружку как в эликсир вечной молодости, сделал несколько глотков, едва не обжигая горло.

— Мммм, — не удержался я. Чай и впрямь оказался чумовой.

— То-то, — с довольным видом молвил офицер. — У Лены, жены моей, целая коллекция этих чаев со всего света. Друзья привозят. Шри-Ланка, Тайвань, Китай — полно всяких сортов.

Около минуты мы предавались чаепитию. Затем Самохвалов отставил свою кружку и напустил немного серьезности.

— Так, Сергей, я вижу, что человек вы хороший, порядочный, в картотеках не значитесь — ни в местной, ни в федеральной. Учитывая это обстоятельство и ваши заслуги перед городом, вчерашний инцидент в ресторане можно было бы считать досадным недоразумением. Статья «хулиганство». Что скажете?

Я пожал плечами. Кто его знает, что тут за порядки.

— Тяжелый вчера выдался день, — сказал я. — Но это, конечно, не оправдание. В глазах закона я нарушитель, так что решать вам.

— Не мне, а суду.

— Ну да, суду, хорошо. Каков ущерб?

Самохвалов полез в ящик стола, вытащил толстый журнал, раскрыл его на середине.

— Так… вот доклад дежурного, который оформлял вчера ваше задержание. Бой напитков и посуды в баре, оконное стекло… так, что еще? А, вот еще жалоба посетителей, которым вы стулом чуть не снесли головы. Стул барный, с металлическими ножками, очень тяжелый. Вы вчера, Сергей, были в нескольких сантиметрах от убийства… ну, или нанесения тяжких телесных повреждений. Это уже серьезные статьи. Гости ресторана имеют полное право подать иск о возмещении морального вреда. Семья молодая, только что поженились, деньги им понадобятся.

— Боже… Сколько же там в итоге?

— Тысяча триста рублей сорок копеек. Это не считая возможного гражданского иска.

Я мысленно чертыхнулся. Да, конечно, я миллионер, и после погашения убытков ресторана мой бюджет не оскудеет, но я уже начинал привыкать к здешним ценам. Видимо, в баре «Пушкина» наливают действительно очень качественный алкоголь. Интересно, в какую сумму оценит свои драгоценные головы та парочка за столом?

— Сергей, — со вздохом произнес Самохвалов, видя мою растерянность, — я бы мог, следуя духу закона и своему внутреннему голосу, не давать хода этой бумаге. Я давно в полиции и не раз мне приходилось сталкиваться с бедолагами, по глупости угодившими в переплет. Многие из них заслуживали хорошей порки, но не более того. Я бы с удовольствием разорвал сейчас этот протокол, потому что уверен, что вы рассчитаетесь с рестораном. Рассчитаетесь же?

— Без вариантов.

— Прекрасно. Но вот претензии посетителей, которых вы едва не покалечили… Они все меняют. Так что, к моему сожалению, вам придется дожидаться суда.

Я обреченно кивнул.

— Но есть и хорошие новости. — Он убрал протокол в журнал. — Вам совсем не обязательно ждать решения судьи в обезьяннике. Вы можете внести залог. Я знаю, он вам по карману.

— Сколько?

— Три тысячи рублей. Я все оформлю прямо сейчас, и вы сможете покинуть наше гостеприимное заведение.

— Конечно, я согласен.

Старший лейтенант снова полез в ящик стола, на этот раз за чистыми бланками.

На оформление залога ушло минут пятнадцать. Я расписался на двух экземплярах документа, один сунул себе в карман. После этого Самохвалов отошел в соседний с кабинетом закуток и вернулся через минуту с бумажным пакетом.

— Так, проверяйте по списку: паспорт, удостоверение почетного сотрудника ГУВД Москвы… хм, надо же, вы почти мой коллега!.. Зажигалка бензиновая, сигареты, часы «Ролекс», мобильный телефон… — Он покрутил в руках мой шестой «айфон», будто видел его впервые, хмыкнул, как мне показалось, с оттенком снисхождения, и продолжил: — Бумажник, банковские карты «виза» и «мастер кард», три тысячи четыреста двадцать пять рублей наличными. Залог я забираю на ваших глазах… Кстати, не носите такие суммы в бумажнике, это я вам как полицейский говорю… Все верно?

— Вроде да. — Я сгреб вещи со стола и рассовал их по карманам. — Что ж, Иван Терентьич, будем прощаться. Спасибо вам за доброе отношение.

— Ничего. Постарайтесь не покидать город, пока…

Он не договорил. Зашипела рация, лежавшая рядом с монитором его компьютера.

— Экипаж один! Северный, прием! Северный, прием, экипаж один!

Старлей взял в руки аппарат, нажал кнопку.

— Северный слушает.

— Иван Терентьевич, тут это… черт, как сказать…

— Максим, не мямли! Что у тебя?

Рация недолго шипела, затем патрульный заговорил, вставляя длинные паузы:

— Труп… в лесополосе недалеко от Северных Ворот… девушка…

На этих словах сердце мое упало. Я вспомнил вчерашние угрозы Петровского. Вряд ли, конечно, с Аней что-то могло случиться, но сама ассоциация…

— …на вид двадцать с небольшим лет… волосы темные… среднего телосложения… полностью раздета… в смысле, абсолютно голая… несколько ножевых ранений в области груди… блин, я щас блевану… пулевое в голову… половины черепа нет… что делать, Иван Терентьич?

Самохвалов безвольно опустил руку с рацией. Глаза стали стеклянными.

— Кхм, пойду, пожалуй, — тихо сказал я.

Офицер посмотрел на меня так, будто только что заметил мое присутствие.

— Что?

— Я пойду.

— Да, конечно, ступайте…

Я смог стабилизировать дыхание только на крыльце. Постоял, щурясь на утреннем солнце, покурил. Часы показывали шесть сорок-пять. Мне хотелось принять душ и рухнуть в постель, чтобы еще немного поспать в нормальных условиях. Но в голове крутился только что услышанный разговор Самохвалова с патрульным.

Вот и первый труп. Похоже, сегодня городская община не просто вставит Крутову по самые помидоры. Она его разорвет.

 

22. Суббота, 19:05

По дороге домой — а я решил пройтись пешком, хотя транспорт в этот ранний час уже работал, несмотря на выходной день — я заглянул в круглосуточный магазин на углу нашего спального района, купил колбасы, яиц, хлеба, подсолнечного масла, пару упаковок сельди, килограмм картошки. Я не был уверен, что захочу полноценно позавтракать, к тому же сегодня вечером я планировал… ох, не знаю, я до сих пор не решил, уеду или останусь, но почему-то вспомнил вчерашнее предложение Ани заглянуть в супермаркет, чтобы сделать покупки. То есть, я решил заполнить холодильник чисто символически. Наверно, на мое решение об отъезде повлияют события сегодняшнего дня (как будто перспектива предстать перед судом — не достаточный повод для бегства), но холодильник не должен пустовать, даже если ты можешь позволить себе обедать и ужинать в ресторанах. Заполненный холодильник — это хоть какое-то подобие стабильности, признак нормального течения жизни.

Дома я принял душ, переоделся. Опустив голову на подушку, тут же разомлел. Сон был беспокойным. Не сон даже, а какое-то лихорадочное забытье. Голову мою горемычную, словно дементоры из «Гарри Поттера», атаковали мысли о свалившихся на меня неприятностях: штраф ресторану, публичный позор, неожиданная холодность Ани, суд… эта несчастная убитая девушка, голая и без половины черепа… Едва я проваливался в сон, как мозг давал команду: «Не смей спать! У тебя столько проблем! Быстро намыливай веревку!».

Поднялся я с кровати еще более разбитым, чем был.

Первым делом я, конечно, включил телевизор. Пролистал федеральные каналы, по которым шли утренние развлекательные программы. Наткнулся на круглосуточный канал новостей и позволил себе испытать немного гордости за страну…

Первая ступень российской ракеты-носителя «Фотон» благополучно приземлилась на стартовой площадке космодрома «Урал» после выведения на орбиту самого современного в мире телекоммуникационного спутника — таким образом, Россия сделала весомый вклад в проект по созданию всемирного бесплатного интернета… Москва готовится к проведению саммита Большой Десятки… Высокоскоростная железнодорожная магистраль Москва-Владивосток пополнилась десятью новыми составами, способными развивать скорость до трехсот километров в час… Государственная Дума отклонила президентский законопроект…

«Борзота», — подумал я про депутатов Думы и переключился на телеканал «Край ТВ».

Внизу экрана бежала красная строка: «Экстренные новости!». Очевидно, этот ролик выдавался в эфир уже некоторое время, пока я пытался поспать. Его дополняли новыми данными и снова запускали, снабдив надписью об экстренности.

Итак, что стало известно к этому часу.

Погибшая — Кристина Арутюнян, местная жительница. Двадцать один год, студентка пятого курса исторического факультета Оренбургского государственного университета, приехала на каникулы к родителям. Накануне вечером ее видели в компании молодых людей в китайском ресторане «Дракон» на перекрестке Пушкина и Лесной, в двух кварталах от железнодорожного вокзала. Компания была шумной, заказывали шампанское, водку и фирменные китайские блюда. Кристина была не одной девушкой, с ней была подруга, Наталья Кобзева, работавшая диспетчером в таксопарке. Остальные трое парней, по свидетельству сотрудников ресторана, слышавших разговоры гостей, — практиканты из Крылова, приехавшие для прохождения практики на ферме Хрунина. Расплатились по счету, оставили хорошие чаевые и покинули ресторан сразу после полуночи.

Оперативники из губернии, руководимые неким капитаном Сейфуллиным, изучили записи наружных камер наблюдения, развешанных на столбах по возможному маршруту следования компании. Выяснилось, что молодые люди болтались по улице Пушкина, дошли до одноименного ресторана, там у крыльца подискутировали (очевидно, кто-то предлагал продолжить праздник в новом заведении), но затем покинули площадку и свернули в ближайший двор жилого дома. Там они находились вне досягаемости, но через пятнадцать минут на улицу вышли только Кристина и двое молодых людей. Допрос Натальи Кобзевой показал, что во дворе они немного повздорили — Наталья предлагала разойтись по домам, а Кристина настаивала на продолжении праздника. В итоге компания раскололась, один из парней проводил Наташу до дома («приличный парень, ничего такого, не подумайте; довел до подъезда, поцеловал на прощание и ушел»), остальные отправились на поиски дальнейших приключений.

След обрывался на перекрестке Пушкина и Ясеневой. Троица стояла на автобусной остановке под светом мигающего желтого светофора, хотя транспорт уже не ходил. Девушка жестикулировала, парни стояли неподвижно, сунув руки в карманы. Возможно, они что-то бурно обсуждали или даже ругались. В конце концов, один из парней влепил Кристине оплеуху, от которой та пошатнулась и чуть не упала. Затем парни просто ушли, пропав в тени. Кристина села на скамейку под навесом, уронив голову на руки. Плакала? Возможно.

Через несколько минут к остановке подъехала машина, седан серого цвета, предположительно, «шевроле», с неразборчивыми номерными знаками. Стекло у переднего пассажирского сиденья опустилось, девушка подняла голову. Очевидно, между ней и водителем произошел диалог. Затем Кристина поднялась, покачиваясь подошла к машине и села внутрь. Тачка сразу покинула пространство кадра.

Все. Дальше — изуродованный труп в березовой роще в трехстах метрах от выезда из города. Перед убийством несчастную девочку жестоко изнасиловали.

Практикантов из Крылова тут же нашли. Всех опросили, сверили их рассказы с другими показаниями и удостоверились, что никто из них общежития на Ягодной ночью не покидал. Больше никаких зацепок, которые могли бы вывести на подозреваемого, пока не обнаружили. Автомобиль объявили в розыск.

Стык в стык к сюжету о погибшей студентке шло объявление о пропавшем сотруднике отдела полиции «Северный» Владимире Курочкине. Показали его фотографию, попросили всех, кто располагает какой-либо информацией о его местонахождении, немедленно позвонить в полицию. Лицо на фотографии показалось мне знакомым, но в своем нынешнем состоянии я даже не стал пытаться вспомнить. Потом пошел сюжет про Валентина Хилькевича, который принимал у себя на рыбзаводе делегацию из Норвегии.

Я посмотрел на часы. Десять-пятнадцать. Пора топать на собрание общины. Совершенно очевидно, что сегодня там действительно будет «весело».

Партер в зрительном зале дворца культуры был рассчитан на шестьсот мест, но уже без четверти одиннадцать он не просто забился под завязку. Ни одного свободного кресла не осталось, горожане толпились у входа, занимали проходы между секторами, а балкон, способный вместить еще человек сто, едва не обрушивался под скоплением собравшихся. Если прибавить к этому толпы людей, слоняющихся по фойе дворца, то можно с уверенностью считать сегодняшнее мероприятие самым аншлаговым в новейшей истории Края.

Я с трудом протиснулся в зал. То и дело наступая на ноги и извиняясь, нашел место у задней стены под выступающим балконом. Через десять минут я понял, что если решу покинуть зал, то вернуться уже не смогу, так что придется досмотреть этот спектакль до конца.

Задник на сцене был затянут в светло-коричневый занавес. На самой сцене стоял длинный стол, оборудованный микрофонами на гибких шейках. Слева от стола — трибуна. Выступавших пока не было. В центральном проходе зала я увидел микрофон на высокой стойке. Его то и дело сбивали плечами.

Я прислушивался к разговорам горожан. Обсуждали утреннее происшествие, вспоминали взрыв на стадионе. Несколько раз я услышал фамилию главы муниципалитета, к которому прицепом шли какие-то немыслимые даже для моего уха ругательства. Женщины вздыхали, мужчины глухо ворчали. Публика была самая разношерстная — от простых рабочих и фермеров до учительского вида интеллигентов. Самый полный срез общества. И настроение у горожан оставляло желать лучшего. Я заметил в гуще людей несколько телекамер. Журналисты не дремлют. Странно, что они не организовали прямую трансляцию — это было бы вполне в здешнем духе.

Вскоре на сцену поднялись несколько человек — две женщины и трое мужчин. Все в возрасте выше среднего. Надо полагать, это часть местного Городского Совета. Аня не так уж и ошибалась, когда говорила, что местная народная власть была делегирована ретроградам.

Они расселись за столом.

— Раз-раз, — опробовала микрофон одна из женщин в строгом костюме чиновницы. — Доброе утро, дорогие горожане. Занимайте свои места… — Она оглядела зал. — Да, пожалуй, мест уже нет, но вы уж как-нибудь аккуратно, без давки. Я понимаю, что интерес к сегодняшнему собранию огромный, но давайте попробуем соблюдать порядок.

Зал загудел в ответ. Не знаю, каким авторитетом пользовался Совет, но что-то мне подсказывало, что и им сегодня достанется на орехи.

— Так, друзья, — продолжила женщина, — меня вы все знаете, я Зинаида Петровна Кочеткова. Пользуясь полномочиями главы Городского Совета, я… да и мои коллеги, которых большинство из вас тоже знает, созвали это собрание, чтобы получить ответы на некоторые важные вопросы, которые у всех нас возникли в последние несколько дней. Любой может эти вопросы задать, но прежде, чем мы начнем, у нас к вам огромная просьба: соблюдать порядок и формулировать свои мысли по возможности корректно. Я понимаю, что нервы немного расшатаны, но все же…

По залу вновь пробежал гул, разбавленный смешками. Кочеткова отстранилась от микрофона, стала о чем-то переговариваться со своими коллегами по Совету. В возникшей паузе я заметил, как ближе к моему месту протискивается молодой человек в белой рубашке и алом галстуке. Я бы не обратил на него внимания, если бы он не выглядел как пятно жирных сливок на поверхности черного кофе. И я очень правильно сделал, что зацепился за него взглядом.

Молодой человек был мне знаком. Владимир Пахомов, глава успешной IT-компании и кандидат на пост мэра, каким-то чудом протиснулся между двумя пожилыми женщинами, и занял место рядом со мной. От него пахло дорогим парфюмом.

— Здравствуйте, — сказал он с улыбкой. — Не помешаю?

— Здрасьте. Нет, нисколько.

Он кивнул и тут же потерял ко мне всякий интерес, устремив взгляд на сцену.

К трибуне между тем прошествовал бледный как смерть Константин Крутов, без костюма, в простой клетчатой рубашке и джинсах. Я мог бы и не смотреть в его сторону, я мог вообще закрыть глаза, потому что угадал бы по гулу в зале, что на лобное место вышел главный обвиняемый в неожиданном городском бардаке. Любовь людская недолговечна: сегодня они тебя хвалят, благодарят за успешную работу и «счастливое детство», а завтра вздернут на вилы. Одна неудачная неделя может перечеркнуть годы кропотливого труда и убить репутацию. Посмотрим, как ты справишься с этим.

Мэр не стал присаживаться за стол, он знал, что люди ждут ответов только от него. Члены Городского Совета едва ли смогут его заменить, хотя и были так же всенародно избраны.

Он постучал по микрофону, убедился, что все работает, но говорить не спешил. Зал продолжал гудеть.

— Друзья! — воскликнула в микрофон Кочеткова — Давайте соблюдать тишину, иначе мы никогда не начнем!

Зал не унимался. Кто-то крикнул с места что-то грубое.

— Так, еще раз! — громче и уже почти зычным голосом повторила глава Совета. — Давайте заткнемся, черт вас побери!

Горожане стали затихать.

Крутов взял паузу, дождался, когда воцарится такая тишина, что можно будет услышать малейший чих, и заговорил:

— Здравствуйте. Полагаю, вы все уже в курсе того, что произошло сегодня утром. Точнее, произошло, судя по всему, ночью, но полиция обнаружила это около шести утра. — Он мельком взглянул в бумажку, что держал в руках. — У меня есть последние данные полиции и сотрудников губернской следственной группы. Разыскивается автомобиль марки «шевроле» серого цвета. Номерные знаки предполагаемый преступник, к сожалению, сделал нечитаемыми. Сейчас полиция проверяет все автомобили этих цветов и марки, имеющиеся в городе, результаты будут известны ближе к вечеру. Что касается личности пострадавшей… — Он остановился, вытер пот со лба. — Что касается личности погибшей, она подтверждена. Кристина Арутюнян, студентка, отдыхавшая дома на каникулах. Сейчас с ее родителями работают психологи.

— С этим все понятно, новости еще будут! — крикнул какой-то мужчина из партера, из передних рядов. — Ты дальше давай! Что там со взрывом? Два дня прошло!

Крутов снова коснулся ладонью лба, сверился с бумажкой. Он даже не пытался огрызаться в ответ на фамильярное обращение.

— Что касается взрыва… На сегодняшний день опрошены все свидетели, изучены записи внешних камер видеонаблюдения и другие улики. Взрывное устройство было заложено в подсобном помещении на первом этаже подтрибунного пространства. Версия, предполагавшая причастность кого-то из персонала стадиона, была отработана полностью, допрошены все, кто находился в тот день на работе. Подозреваемых пока нет, точное время закладки также сейчас только выясняется. Не исключено, что оно было заложено заранее. Тем не менее, полицией разосланы ориентировки на подозрительного человека, который попал в поле зрения камер за несколько минут до взрыва: это мужчина, рост примерно метр-семьдесят, худого телосложения, одет был в спортивный костюм, на голове бейсбольная кепка, натянутая на глаза..

Тут я подобрался. Что-то мне это напоминало, но что?

— На записях видно, что за спиной у него был спортивный рюкзак. Он прошел на стадион со стороны главного входа с улицы Пушкина, прошел по беговой дорожке и исчез в проходе под трибунами. Покинул он стадион тем же путем, но других записей нет…

Зал возмущенно загудел. Крутов терпеливо дожидался, когда эмоции немного схлынут, но с тем же успехом он мог ждать, когда на городской площади приземлится космический корабль «Энтерпрайз» из «Стартрека».

Из партера встал мужчина в джинсовой куртке — похоже, тот же, что бросил предыдущую реплику.

— А объясните, пожалуйся, господин мэр, каким образом это происходит на глазах у полиции?!

— В каком смысле? — растерялся Крутов.

— Я был в тот день на стадионе! Там торчал полицейский, сидел на трибунах, хот-дог жрал! Прозевал террориста!

Я вспомнил, что тоже видел копа. Действительно, прохлаждался на трибуне. После взрыва его как ветром сдуло.

— И, кстати, с чего вдруг такая свистопляска у нас в городе началась? Не припомню ничего подобного, хотя живу здесь с рождения! — Оратор обернулся к залу. — Земляки соврать не дадут, скажите же!

Зал шумно одобрил.

— Это перед выборами или чего? — добил Крутова мужик. — Что за новые технологии?

Мэр покраснел (хотя со своего места я мог и ошибаться, но он точно сильно стушевался).

— Что касается выборов…

Он сделал паузу, переглянулся с членами Совета. Кочеткова кивнула.

— Что касается выборов, то мы с Городским Советом вынуждены выйти к вам, земляки, с предложением… — Он не решался это произнести, но я уже понял, что он хочет сказать. — Мы выносим на ваше обсуждение инициативу… в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах перенести выборы главы муниципалитета и других ведомств на декабрь. Нам необходимо время, чтобы…

Его больше не слушали. Зал не просто гудел — людское море во дворце культуры штормило. Половина партера вскочила с мест, мужики жестикулировали. У меня над головой потолок, который одновременно был полом для балкона, завибрировал от топота ног. Я краем глаза глянул на стоявшего рядом Пахомова.

Кандидат на пост мэра выглядел задумчивым. Он сложил руки на груди и наблюдал за реакцией земляков. Интересно, как он оценивает подобный расклад? Возможно, в какой-то степени ему это выгодно — за нежданные лишние четыре месяца предвыборной кампании он сможет значительно повысить свои шансы. Или я чего-то не понимаю?

— Что думаете? — решился я задать ему вопрос. Чтобы быть услышанным, пришлось приблизиться к уху Пахомова почти вплотную. Он с удивлением посмотрел на меня, как будто я сказал скабрезность. Странная реакция для кандидата — я ведь мог быть его избирателем.

Впрочем, он быстро собрался. Хмурое выражение лица разгладилось.

— Сложно сказать, господин…

— Сергей. — Я протянул руку.

— Владимир, очень приятно. Однозначно сказать пока сложно, Сергей, но мне кажется, что решение не очень правильное. И сейчас мы в этом убедимся.

— Да, действительно. — Я больше не стал донимать его, но напоследок зачем-то ляпнул: — Я буду голосовать за вас!

Он улыбнулся.

— Спасибо!

Зал буквально кипел. Телеоператоры стремительно переводили камеры с одного кричавшего горожанина на другого. Крутов глядел на это буйство обреченно, не предпринимая ни малейших попыток остановить его. Члены Совета тоже умыли руки. К микрофону, что стоял в центральном проходе, пробрался мужчина в оранжевой футболке. Он пытался что-то прокричать, но микрофон был отключен. Мужчина размашистыми движениями призвал дать ему слово. В конце концов, Кочеткова нажала какую-то кнопку под столом, и на весь зал раздалось многократно усиленное:

— …штопанные!!!

Мужчина сам испугался своей дерзости и отпрянул от микрофона.

— Так, я включила звук, — сказала глава Совета, — но не для того, чтобы вы матерились. Если есть вопросы или реплики, будьте добры, формулируйте корректно. И соблюдайте тишину! Прошу вас, говорите.

Мужчина у микрофона пригладил курчавые темные волосы.

— Кхм… раз-раз… Меня зовут Рашид Набиев. У меня хозяйство тут, фрукты-овощи, несколько точек на рынке, многие из вас их давно покупают. Нравится же, да? Потому и покупаете.

Зал дружно согласился

— Так вот, — продолжил оратор с легким южным акцентом, — я приехал в этот город двадцать лет назад, здесь у меня дети выросли уже, школу закончили, в институт скоро поедут, и я всей душой переживаю… да. И я считаю, что пора все менять. Вы, Крутов, уже шесть лет отсидели в своем кабинете, мы никуда уже не идем, каждый год вы хотите налоги и акцизы поднять. Вам один раз сказали «нет», второй раз сказали, но вы опять за свое. Потом, опять же, обещали построить кольцевую дорогу, чтобы проще было с транспортом, но уже два года только разговоры. А тут еще и этот кошмар! Хотите лишние полгода посидеть? Нет уж, давайте на выход, я все сказал, да!

Зал зааплодировал. Довольный Рашид Набиев слился с толпой.

— Кто-то еще желает сказать? — поинтересовалась Кочеткова. Судя по голосу, ей хотелось, чтобы ее дорогие земляки всей толпой убрались из зала.

К микрофону вышла полная женщина в цветном платье и с длинным хвостом светлых волос (напомню, что всех ораторов я видел лишь со спины). Народ сразу притих.

— Анна Ивановна Пригожина, директор школы номер три, — представилась она тихим голосом. — Дети многих здесь присутствующих учатся у меня и мы вполне ладим между собой. Надеюсь, вы доверяете моему мнению, друзья.

Зал подтвердил.

— Я вот что хочу сказать. Моя педагогическая специализация — история. С моими старшеклассниками мы сейчас изучаем новейшую историю России и зарубежных стран. Они очень умные и интересующиеся ребята… Так вот, хочу сказать, что… — Женщина явно волновалась. — Хочу сказать, что нельзя принимать такие скоропалительные решения, хватаясь за повод, пусть и столь трагический. Мне кажется, тут должны работать соответствующие службы, а жизнь города должна идти своим чередом. Нет никакой уверенности, что к декабрю ситуация стабилизируется, раз уж у нас началось что-то… Переносить, отменять, переписывать правила на ходу, объясняя это сложившейся обстановкой — это неправильно. Край стоял сто пятьдесят лет и еще столько же простоит, и еще два раза по столько же. Нельзя ломать об колено вот это вот…. Словом, я против переноса выборов.

Анна Ивановна тоже удостоилась аплодисментов. Кто-то пожимал ей руки и ободряюще похлопывал по плечу.

— Противоположные мнения прозвучат? — спросила Кочеткова. Люди ответили нестройным гулом. — Понятно. Даже если они и есть, их явно не услышат.

Крутов подошел к столу. Переговоры с членами Совета заняли от силы пару минут. Зал в это время шумел, ликовал, посвистывал. «Сейчас они запоют Марсельезу», — подумал я и хихикнул.

— Так, — сказала наконец Кочеткова. — Давайте ставить на голосование. Кто за перенос муниципальных выборов на декабрь, прошу поднять руки.

Из шести сотен человек в партере «за» были не больше пятидесяти.

— Кто за то, чтобы голосование прошло в запланированные сроки, то есть в следующее воскресенье?

Поднялись все остальные руки.

— Решение принято и будет зафиксировано в протоколе. Всем спасибо, всего доброго!

Жители Края начали аплодировать самим себе. Крутов, сунув руки в карманы джинсов, покинул сцену, но ушел не через зал, а за кулисы.

Владимир Пахомов посмотрел на меня с победной улыбкой, как бы говоря: «Ну, вот видите».

Кто-то из моих знакомых, оправдывая нечаянное убийство джунгарского хомяка, сказал однажды, что у животных нет чувств — одни только инстинкты.

Дело в том, что у этого моего знакомого после его развода с женой по выходным гостила дочь. Она очень любила животных, и сердобольный папаша по ее просьбе накупил хомяков, попугая, черепаху и аквариумных рыбок. В выходные дочка худо-бедно за ними ухаживала, а во все остальные дни забота об этой домашней ферме падала на плечи папы. Если с рыбками и черепахой проблем особых не возникало (а волнистый попугайчик даже радовал, встречая хозяина с работы радостным чириканьем), то хомяки оказались сущими бестиями. Во-первых, они размножались быстрее кроликов; во-вторых, бесконечно жрали; в третьих, размножившись до такой степени, что уже не умещались в тесной клетке, эти маленькие сволочи устраивали по ночам драки. Визжали на всю квартиру. Мой знакомый — парень выдержанный, но через пару месяцев такой жизни начал слетать с катушек. Однажды ночью, не выдержав гвалта, он ворвался в кухню, сунул руку в клетку, вытащил самого активного драчуна и резким броском долбанул его о спинку дивана. Мгновение спустя, осознав содеянное, он взял малыша на руки, погладил и сунул обратно в клетку.

Утром пушистый бедолага сдох. Кажется, у него были переломаны задние лапки. Может, он и протянул бы еще пару дней, но активные соседи по клетке изрядно его погрызли, ускорив агонию. Рассказывая эту историю, мой товарищ чуть не плакал — так переживал из-за крошечной божьей твари, которая только и умела, что грызть орешки, испражняться и размножаться. Свой поступок парень оправдывал тем, что у животных нет чувств.

К чему это я вспомнил?

Не знаю. Просто настроение было паршивое.

Хотите знать, что я делал в оставшееся время? А ничего. Гулял по городу. Дышал его воздухом, любовался зеленью. Наверно, я вернусь сюда, и не раз, но сегодня мне хотелось бежать. Уйти по-английски, ни с кем не прощаясь. Я даже выключил телефон для надежности. Я понимал, что бросаю тут ребят-земляков, которых сам же и взбаламутил, бросаю Святова, который пока не мог покинуть город самостоятельно, но ничего не мог с собой поделать. Неужели вы никогда не испытывали слабость? Простую человеческую слабость, когда нет никакого желания что-то решать? Если да, то вы меня поймете. Как говорил мой психолог, у которого я проходил реабилитацию после особенно сложных ролей, «надо взять себе время подрейфовать, а потом вернуться в строй».

Я уходил в дрейф.

Ровно в семь вечера я стоял на первой платформе железнодорожного вокзала и смотрел на восток — туда, откуда должен был появиться мой поезд. Неделю назад я приехал с запада, так что сейчас все должно быть наоборот. Я уеду прямиком в свою Москву. Билета у меня не было, потому что поезд отсутствовал в расписании. Я снова, как и в прошлую субботу вместе с Петровским, попытался найти его на электронном табло и на всякий случай даже справлялся у кассирши, чем немало ее удивил. По словам улыбчивой тетеньки, ближайший скорый на Москву ожидался только в одиннадцать вечера, а о том, который останавливается здесь в 19:05, она за пять лет работы слышит впервые.

И все-таки я был уверен, что он придет и я смогу в него попасть. Местные о нем просто не знают, он ходит сам по себе, как Летучий Голландец. Подтверждением этой версии служило то, что на перроне сейчас не было ни единой живой души. Только я.

Погода к вечеру испортилась. Над головой нависло тяжелое свинцовое небо. Вот-вот пойдет дождь.

19:03.

Я подошел к самому краю платформы. Рельсы уходили вдаль и прятались за поворотом примерно в километре отсюда. С детства люблю этот магический ритуал. В деревню к бабушке мы с двоюродным братом ездили на электричке, и я никогда не отказывал себе в удовольствии встать на край перрона и посмотреть, как локомотив появляется из-за поворота, приближается неспешно, приветственно взвизгивает. Вот он уже ближе, ближе, сбавляет ход, и я смотрю на него, затаив дыхание. Возможно, если бы я не стал актером, подался бы в железнодорожники.

19:04. Сердце мое бешено заколотилось. А вдруг все обман и иллюзия?

Нет, вон он, красномордый мой красавец. Ну, ползи к папочке. Я тебя заждался.

Словно услышав меня, локомотив издал протяжный гудок. Это была не «серебряная пуля», какие в изобилии рассекали воздух на здешних магистралях. Это был наш старичок-электровоз с забавной улыбкой имбецила. Расстояние между нами сокращалось, «морда» локомотива увеличивалась в размерах, за ним из-за поворота, как змейка в телефонной игре, выкатывались серые вагоны. Я трепетал. Почему-то вспомнилась песня Земфиры: «До свиданья, мой любимый город!». Каким же сентиментальным я становлюсь с возрастом!

Через минуту поезд с шумом прибыл на станцию. Электровоз, этот железный монстр, прогудел мимо меня, за ним с мягким металлическим стуком катились вагоны. На их бортах красовались таблички: «Уфа-Москва». Зашипели тормоза. Прекраснее звуков я в своей жизни не слышал.

Наконец, состав остановился. Дернулся и замер. Я ждал объявление по вокзалу о прибытии поезда такого-то, стоянка столько-то, но громкоговоритель на столбе молчал.

Дверь у ближайшего вагона, как и у всех остальных, открылась. Проводница в синей униформе и со свернутым желтым флажком выпрыгнула на перрон. Насколько я помню, стоянка — полчаса. Целых тридцать минут этот состав будет находиться вне времени и пространства. Я не знал, как это работает и почему это происходит, но мне было уже все равно.

Из соседних вагонов на перрон в футболках, спортивных штанах и шлепанцах высыпали курящие пассажиры. Они равнодушно оглядывали здание вокзала и переговаривались.

Я приблизился к двери вагона, пребывая в полной уверенности, что проводница меня остановит, потребовав билет. Но она не удостоила меня вниманием. Точнее, она бросила в мою сторону короткий взгляд, но посмотрела… СКВОЗЬ МЕНЯ! Затаив дыхание, я прошагал мимо девушки и очутился в тамбуре. Остановился у открытой двери, ведущей внутрь к плацкартным пассажирским местам. В вагоне было очень тепло. До меня доносились ароматы кофе и чая, разбавленные запахом несвежих носков. Обычное поездное амбре.

Я хотел войти. Я был уверен, что место для меня найдется без всякого билета. Но я застыл на месте как вкопанный.

Нет, черт… не может быть…

Я отошел назад, прислонился к стене тамбура. Сердце уже не колотилось — оно выпрыгивало из груди. Я поднял руки, вытер пот с лица.

Не могу я уехать. Не сейчас. После того, что я сейчас вспомнил, уже не могу. Почему не раньше, не позже, а именно в эту самую минуту?!

— Сережа! — донеслось с улицы. Я повернулся на голос.

У крыльца вокзала стояла Аня. Слева от нее переминался с ноги на ногу Костя Симанков. Он глядел на меня с укоризной. Справа и на пару шагов позади Павел Гринько, все в тех же шортах и футболке, сосредоточенно грыз ногти.

А ведь я был рад их видеть! И, кажется, я нашел уважительную причину никуда не ехать. Так Женя Лукашин, вспомнив про забытый у Нади ценный веник, стремглав помчался обратно на Третью улицу Строителей.

Я вышел из вагона (проводница оставалась безучастной), подошел к товарищам. Глаза Ани излучали такую любовь и тепло, что у меня ком в горле застрял.

— Милая…

— Ты собирался уехать?

— Хотел удостовериться, что…

Я виновато опустил голову.

— Как же так? — спросил Костя.

— Чувак, ты не прав, — добавил Паша. — Кто мне будет помогать пельмени лепить?

Аня обняла меня, уткнувшись лицом в плечо.

— Если бы не Костя, ты бы уехал. Он видел тебя вчера в ресторане. Не смей больше так делать… убегать не попрощавшись.

— Хорошо, не буду. — Я погладил ее по волосам. Не выпуская из объятий, обратился ко всем троим: — Ребята, у нас много дел. Я кое-что вспомнил.

 

23. Командовать парадом буду я!

На привокзальной площади у обочины нас ожидала машина — серый седан марки «хрен-ее-поймешь-где-собрана». Почему-то без водителя.

Мгновение спустя я понял почему. Аня вынула из сумочки брелок, нажала кнопку. Машина ответила радостным свистом, отпирая дверные замки.

— Взяла в прокате. Нам ведь понадобится своя машина?

— Да, пожалуй, — согласился я. — Оплата с меня.

Мы быстро загрузились. Аня села за руль, запустила двигатель. Я расположился на переднем сиденье.

— Ну что, командир, куда едем? — спросила девушка. У нее было прекрасное боевое настроение.

— В опорный пункт полиции «Северный». Самохвалов должен быть еще на дежурстве.

— Что ты вспомнил, милый?

— По дороге расскажу. — Я погладил гладкую торпеду, осмотрел приборную панель, пощупал кнопки. Все было очень прилично. — Слушай, на каких тачках вы тут катаетесь?

— На разных. Вот эта — челябинская.

— Какая?! — Я чуть не поперхнулся.

— Да, чувак, — подтвердил с заднего сиденья Павел, — в здешнем Челябинске делают приличные тачки. Марка «Челлендж», сто двадцать лошадок.

— А в Новосибирске — одни из лучших в Азии компьютеры и смартфоны, — добавил Костя. — Я сам читал, честно.

— А в Крае живут самые красивые девушки, — закончила Аня.

Мы рассмеялись. У меня словно камень с души слетел.

А вы говорите — дрейф, дрейф…

Возле отделения полиции припарковались три автомобиля — два полицейских «форда» с мигалками и один гражданский черный джип. Утром, когда я выходил на свободу, на здешней парковке было значительно свободнее.

— У нашего старлея сегодня аншлаг, — сказал я. — Подождете меня в машине, ребята?

— Конечно, — ответила Аня. Я открыл дверь, но девушка меня задержала, ухватив за локоть.

— Сереж, ты уверен, что не ошибся?

— У меня профессиональная память на лица. Странно, что мне сразу в голову это не пришло.

Внутри, действительно, царило оживление. В коридоре я столкнулся с двумя крупными бойцами в полицейской форме и с автоматами (и все-таки это не Калашников, хоть убейте!). Они обогнули меня с двух сторон, почти не обратив внимания. Только один задел меня рукой, коротко обернулся и бросил: «Извините».

В кабинете Самохвалов изучал записи городских видеокамер, выведенные на мониторы. Рядом с ним над компьютером навис мужчина с рацией в руке, весь в черном от туфлей до рубашки, высокий, скуластый, с коротким ежиком таких же черных волос. Смахивал на татарина. Я интуитивно определил в нем главного. Еще один парень в штатском занимал компьютер за вторым столиком.

Старший лейтенант поднял на меня удивленный взгляд.

— Сергей? Забыли что-то?

Я замялся. Стоило ли говорить при всех или нужно отвести Ивана Терентьича в закуток, а уж потом пусть он сам решает, как быть? Я склонялся к первому варианту. В моей информации, пожалуй, заинтересованы все, кто находился в комнате.

— Есть кое-что по бомбисту на стадионе.

Теперь на меня смотрел не только Самохвалов. «Главный» выпрямился. Второй, сидевший за соседним столом, крутанулся на стуле.

— Говорите, — сказал старлей.

— Для начала мне нужна фотография этого… вашего пропавшего полицейского. Он же с «Северного», кажется? По телевизору говорили.

Тень накрыла лицо Самохвалова. Он открыл ящик стола. Через мгновение фотография лежала передо мной.

Да, я вряд ли ошибся. Я видел это лицо сегодня утром по телевизору и видел его раньше.

— Вы его знаете? — спросил человек в черном.

— Мы, похоже, столкнулись с ним у стадиона за несколько минут до взрыва. Спортивный костюм, бейсболка, рюкзак… Все, как описывал сегодня на собрании Крутов. Не ручаюсь на сто процентов, все-таки случайная встреча на улице, в лицо не всматривался. Но, вероятно, это ваш клиент.

Самохвалов молчал, опустив глаза на фотографию. Слово взял Главный.

— Расскажите, как это произошло.

— Мы с моей… с моей девушкой, Анной Проскуриной, возвращались на стадион с обеденного перерыва. Я тренирую… тренировал там юношескую футбольную команду. Точнее, помогал тренировать, а Анна занималась с гимнастками. Парень шел нам навстречу со стороны ворот на стадион, грубо задел плечом, не извинился. Я его остановил, сделал замечание. Выглядел он как-то не очень хорошо. Я еще подумал, что наркоман. Проскурина может подтвердить.

— В котором часу это произошло?

— Я же говорю — буквально за несколько минут до взрыва. Я успел только пройти на площадку и поговорить с первым тренером и Константином Крутовым.

— С местным мэром? — усмехнулся Главный. — А он чего там делал?

— У него сын в команде играет, — пояснил Самохвалов.

— То есть получается, что это было…

— Около четырех, плюс-минус две минуты, — сказал я.

Мужчина в черном, в отличие от старшего лейтенанта, не стал тратить время на рефлексии.

— Давайте все по нему, — коротко бросил он.

— Старший сержант Владимир Сергеевич Курочкин, девяносто второго года рождения. Улица Ракетная, двадцать четыре. Остальное все здесь.

Самохвалов выложил на стол папку с личным делом. Главный протянул к ней руку, но в этот момент зашипела его рация.

— Первый, здесь бригада… Как слышно, прием!

— Да, Саш, говори.

— Гильзу и пулю нашли.

— Он их закопал, что ли? Весь день искали!

— Закопал не закопал, а поползать пришлось. Пуля в трех метрах от места, где лежал труп. В траве. Гильза в другой стороне, в луже. Хрен бы кто нашел, а мы нашли!

— Получишь выходной. А теперь бегом на экспертизу! Результаты сразу мне. Вы там закончили?

— Да, теперь, наверно, точно закончили.

Главный отключил рацию, посмотрел на потухшего Самохвалова, как мне показалось, с некоторым сочувствием.

— Еще немного, Иван Терентьевич, и мы все узнаем. Нужно наведаться к нему домой. Заранее сожалею, если что.

— Можно сделать это позже? — робко попросил старлей. — Я хотел бы присутствовать.

— Нет времени. Если затянем, придется комендантский час в городе водить. — Главный обратился ко мне: — Вы теперь у нас важный свидетель, нужно будет зафиксировать показания.

— Как скажете, но только не сейчас, мне нужно ехать. Буду на связи. — Я протянул ему свою визитную карточку. — Сергей Круглов, Москва. Телефон указан.

— Капитан Сейфуллин, Ринат Амирович. Руководитель оперативной группы. Не теряйтесь.

Я вернулся к своим друзьям. Полицейские машины уже уехали, остался только черный джип. Крутая у Сейфуллина тачка…

— Ну что? — спросила Аня.

— Взяли в разработку. Кстати, нашли гильзу и пулю на месте убийства. Вполне возможно, что бомбист и убийца — одно и то же лицо. Тот пропавший мент.

— С ума сойти.

— Куда теперь, командир? — поинтересовался Павел.

Я полез в бумажник. Где-то у меня завалялась визитная карточка Крутова, если я ее не выбросил… А, вот она, родимая!

Я набрал номер, выслушал несколько длинных гудков, затем раздался щелчок.

— Алле?

Либо Крутов уже спал, либо выпил. Учитывая экзекуцию, которую ему сегодня утром устроили родные горожане, я не удивлюсь, если градоначальник принял на грудь.

— Константин? Это Сергей Круглов.

— Эмм… Какой Сергей Круглов?

Точно, бедолага забухал. Залез в свою берлогу и предался унынию. Вот бы тебя сейчас такого представить прессе или тем же горожанам.

— Мы встречались с вами на стадионе в день взрыва. Я помогаю тренировать команду, в которой играет ваш сын.

— Ааа, писатель и путешественник! Пишете историю нашего края. Занимательный получится сюжет. Ну?

Я переглянулся с Аней, показав жестом, что идея, возможно, была плохая.

— Вы предлагали мне встретиться. Думаю, время пришло.

— Зачем?

— Ну как же! Вы ведь хотели познакомить меня с традициями и обычаями.

— Да уж, традиции, сельхоз-навоз… — Он хмыкнул. Интересно, в каком он сейчас состоянии? Способен ли вести осмысленный диалог?

— Пусть так. Ладно, Константин, я не буду настаивать, дело ваше, но разговор пойдет о вашей карьере градоначальника. Поверьте, нам есть о чем поговорить. Если этот повод кажется вам незначительным, я кладу трубку.

Крутов шумно втянул носом воздух. Я начал думать, что он откажется.

— Приезжайте. Кутузова, двадцать три. Это на юге.

— Понял. Вас не смутит, если я буду не один, а с товарищами? Они в теме.

— Валяйте. У меня на всех хватит.

И он закончил разговор.

— Ну и чудо, — сказал я.

— Ты уверен, что он нужен? — поинтересовался Павел. — По мне он уже сбитый летчик. Надо к следующему клинья подбивать.

— А кто следующий, ты знаешь? Рано еще эпитафии писать. Поехали, Анют. Кутузова, двадцать три. Знаешь, где это?

— Обижаешь, милый, я здесь родилась.

Я чмокнул ее в щечку.

— Ой, не могу! — фыркнул Костя.

— Молчи, скрипач! Тебе, кстати, в ресторан не надо? Сегодня суббота, горячий вечер.

— Не-а. Прикинулся болезным. Чика справится.

Улица Кутузова была короткой, не больше полутора километров, и почти вся состояла из красивых и, наверно, дорогих коттеджей. Ее можно было бы сравнить с нашими элитными поселками, обитатели которых уже на стадии проектирования пускают свою фантазию в галоп: хочу башню с бойницами — нате вам; желаю террасу размером с прогулочную палубу парохода — нет проблем; всю жизнь мечтал о поле для гольфа — два пальца об асфальт! Однако сравнение хромало. Дома на Кутузова представляли собой единый ансамбль. Здешние проектировщики, безусловно, принимали во внимание общий архитектурный облик города. Честь им и хвала.

— Ее у нас называют улицей толстожопиков, — рассказывала Аня по дороге. — Хотя это несправедливо. Здесь не только богатеи живут.

— А кто живет? — спросил Костя.

— Те, кто много работает. Я, например, здесь жила, когда…

Она не договорила, но я знал окончание фразы: «Когда была замужем».

— Кстати, вон мой старый дом. Там сейчас живет хорошая семья.

Она указала на особняк с правой стороны улицы. Два этажа, белый кирпич, наверху что-то вроде мансарды. Скромно, красиво, аккуратно. Кстати, я обратил внимание, что ни у одного коттеджа на всем протяжении улицы не было глухого двухметрового забора. «Толстожопики» явно ни от кого не прятались.

Дом Крутова стоял почти в самом конце. За ним оставался только один особняк, одноэтажный, похожий на техническое сооружение, а дальше шумела на ветру березовая роща. Сквозь деревья виднелась сверкающая лента реки Зюзелги. При ярком солнечном свете здесь, наверно, было очень красиво, но сейчас погода оставляла желать лучшего, свинцовые тучи, провожавшие меня на вокзале, никак не желали уплывать. Хоть дождь не пошел — уже хорошо.

Мы припарковались у изгороди. Дом был трехэтажный, отделанный деревом, с жестяным куполом на крыше и широкой крытой верандой. В окнах горел свет, причем во всех.

— Хозяин боится темноты, — язвительно заметил Павел.

Мы сгруппировались у калитки. Я нажал на кнопку звонка. Прошло полминуты, но никакой реакции не последовало. Чем плохи большие дома, так это тем, что никогда не знаешь, работает звонок или нет. Я нажал еще раз, потом еще. Пусть знают, что вечерние гости очень настойчивы.

Наконец, щелкнула дверь. На крыльцо вышла женщина в домашнем халате и с сеткой на голове.

— Здравствуйте, вы кто? — спросила она, всматриваясь прищуренными глазами.

— Добрый вечер, мы к Константину, — ответил я, — он нас ждет. Мы только что разговаривали по телефону.

Женщина еще некоторое время изучала нашу гоп-компанию, потом нажала кнопку на панели у двери. Клацнул электромагнит, калитка отворилась. Хозяйка сразу повернулась к нам спиной и отправилась внутрь дома, на ходу крикнув:

— Костя, к тебе!

Не очень-то любезно.

Прихожей как таковой в этом доме не было — сразу за дверью начиналась большая гостиная, похожая на студии в наших новых панельных домах. Слева в углу за деревянной стойкой находилась кухня, рядом с ней винтовая лестница уходила на второй этаж. Сама комната имела довольно спартанский вид: на противоположной стене висел телевизор, а в самом центре комнаты вокруг стеклянного журнального столика сгруппировалась кожаная мебель. В одном из кресел, также в домашнем халате, восседал Крутов. На столике перед ним стояла бутылка коньяка, бокал и металлическая ваза со льдом. Праздник в разгаре.

— Заходите, — с широким жестом предложил хозяин. — Маня, приготовь чего-нибудь!

Женщина, стоявшая за кухонной стойкой, смерила нас внимательным взглядом, молча открыла холодильник.

— Спасибо, не нужно, — ответил я за всех, — мы недавно ужинали.

Костя наградил меня укоризненным взглядом.

— Присаживайтесь.

Мы пристроились кто куда. Я сразу представил своих спутников.

— Это Анна, она живет и работает в городе. Это Павел и Константин, они приезжие, трудятся здесь по контракту.

— Привет, тезка, — кивнул Крутов. — Привет, парни… и девушка. Выпьете?

Я вновь был вынужден отказаться, считая, что выражаю общее мнение, но Павел неожиданно согласился.

— Мань, подай еще один бокал!

Я решил обойтись без лишних предисловий. Здешний уклад и нравы жителей Края позволяли мне чувствовать себя в доме градоначальника свободно. Мы были не на приеме у мэра Москвы, не преодолевали плотный кордон заместителей, секретарей и референтов. Мы пришли с улицы и просто позвонили в дверь, так что не стоило зря тратить время.

— Знатно вам досталось сегодня, — начал я. — Давно так не мутузили?

Я ожидал возмущенной реакции, но Крутов просто ухмыльнулся.

— Вы перлись через весь город, чтобы напомнить мне об этом?

— Вовсе нет. Но мы пришли предупредить…

— О чем, господи?!

— О том, что против вас уже довольно давно ведется мощная кампания.

Крутов протянул руку к вазе со льдом, бросил несколько кусочков в бокал и подлил себе коньяку.

— Эка невидаль, ребята. Сколько тут мэрствую, столько мне и пытаются дать пинка. Два срока! Шесть лет! Этому дай, у того отними, одним налоги поднять, другим понизить, третьим нужна дорога через лес, четвертые готовы приковать себя цепями к березам, чтобы этой дороги не было. Никого нельзя обидеть, но нельзя понравиться всем! Я не рубль, в конце концов! Но ничего, собака лает — караван идет.

— Все так, — присоединился к нашему диалогу Павел. — Налицо характерные признаки нормальной политической жизни, так называемой демократии, о тотальном наступлении которой в свое время нас предупреждал великий Мао. Сплошная бездуховность, в общем.

Крутов раскрыл рот. Мы с Аней и Костей, в свою очередь, уставились на Павла. Повелитель Пельменей пил коньяк и смотрел в одну точку перед собой.

— Но есть один важный нюанс, — невозмутимо продолжил он. — Многое зависит от породы собаки, лающей на караван. Если это чихуахуа, можно не напрягаться — потявкает и отстанет. Но если в оппозиции питбуль…

«Красиво сформулировал», — подумал я и поспешил закончить фразу, чтобы не дать Павлу совсем уж распоясаться:

— …придется туго. На вас точит зубы именно питбуль, если не хуже.

— Волкодав! — вставил пять копеек Костя, чрезвычайно довольный своей находчивостью.

Я вздохнул и с ожиданием посмотрел на Аню. Ну давай, милая, и ты чего-нибудь изобрази. Зря, что ли, я вас таскаю с собой.

— Крокодил, — тихо произнесла девушка.

Я едва удержался от смеха.

— Так, стоп-стоп! — Крутов поставил бокал на стол. — Развели тут зоопарк. Имя и фамилия у вашей собаки есть?

— Конечно, — сказал я. — Это некто Евгений Петровский. Политтехнолог со стажем. Человек циничный и даже беспринципный. Провел десятки избирательных кампаний как федерального, так и местного значения. На его счету депутаты Государственной Думы, законодательных собраний, всяческих районных советов и других органов власти, и по многим его протеже давно скучает Мордовия. Многократно битый и кусаный, гонимый палками и, как следствие, совершенно не чувствующий боли. Таких следует опасаться.

— Прям монстр какой-то, — буркнул Крутов. — Я его знаю?

— Нет. Он в вашем городе проездом.

— Чужак?

— Вроде того. Как, собственно, и мы, ваши сегодняшние гости, не считая Анны. Впрочем, совсем уж демонизировать Петровского я бы не стал, у него есть и слабые места, и порой ничто человеческое ему не чуждо. Но если возвращаться к собачьей аналогии, то он относится к той породе животных, которые будут много лет вилять хвостиком и лизать ладонь хозяину, а в один прекрасный момент при полной луне оттяпают руку по локоть.

Павел бесшумно поаплодировал моей пламенной речи, а Крутов покачал головой.

— Кошмар. Откуда он здесь и чем я ему не угодил?

— Дело не в вас лично. Насколько я могу судить, как глава муниципалитета вы справляетесь со своими обязанностями. Аня, я прав?

Она не была готова к этому вопросу. Возможно, у нее имелась иная точка зрения, но она выкрутилась:

— Моя мама довольна.

— Ага, — хмыкнул мэр, — сегодня на собрании общины я в этом убедился. И ведь все вдруг разом позабыли, что у городского бюджета давно не было столько денег! Мы столько построили и ввели в эксплуатацию за последние три года! Неблагодарные!

В его голосе слышалась искренняя обида.

Я решил выводить разговор на коду, иначе градоначальник вконец окочурится c горя.

— Константин, вы должны понимать, что сегодняшнее настроение горожан — это реакция на последние события, которые, в свою очередь, были тщательно спланированы.

Он замер.

— Да-да. Ложное минирование ресторана «Пушкин», разбойное нападение на магазин, взрыв на стадионе и, наконец, сегодняшняя трагедия с убитой девушкой — это звенья одной… («гребаной!», — подумал я) цепи. Все эти рукотворные неприятности имеют одну цель — сделать вам подножку на финишной прямой избирательной кампании.

Я умолк, предоставляя ему время осмыслить услышанное. Аня смотрела на меня с тревогой. Она не увязывала сегодняшнее убийство с предыдущими событиями, но я увязал.

— Он хочет кого-то продвинуть вместо меня? — спросил наконец Крутов.

— Мыслите в верном направлении.

— Кого?! Пахомова?! Этого чистоплюя?! Который в белых перчатках собирается толчки драить?! Да он же отродясь руками не работал! Валил бы в свою Европу, его там давно дожидаются! Свалился на нашу голову…

— Вряд ли его, — спокойно сказал я.

Крутов уставился на меня как на восьмое чудо света.

— Да ну! Не может быть!

— Почему нет?

— Потому что Хилькевич… он вообще никто! Кот-рыболов! Он уже проиграл мне в прошлый раз! Два раза такие фокусы не проходят!

— Сейчас у него очень сильный наставник. Завтра теледебаты вашей замечательной троицы. Вы должны быть готовы ко всему. В том числе и к провокациям. — Я приподнялся и забрал у него бокал с коньяком, который он собирался опорожнить. — Заканчивайте с выпивкой и хорошенько выспитесь.

Без сомнения, своим последним жестом я его добил. Он растерянно оглядел гостей, переводя взгляд с одного на другого, и с грустью резюмировал:

— Я ведь продавил этого идиота на место начальника полиции, положил ему приличную зарплату, да еще федералы торчат тут который день. А какие-то приезжие гражданские знают больше всех вместе взятых! Кто вы вообще? Какой, к черту, писатель?

— Автор криминальных романов, — улыбнулся я и сунул ему под нос удостоверение почетного сотрудника ГУВД Москвы. — Отправляйтесь в постель и отдохните. Утра вечера мудренее. Ребята, пойдем.

Мы поднялись и направились к выходу. Крутов окликнул только один раз:

— А при чем тут Мордовия?

Мы переглянулись, едва не рассмеявшись.

— Не берите в голову. Мордовия — хороший край.

Тяжелые тучи, прослезившись в наше отсутствие небольшим дождем, сместились к востоку и обнажили предзакатное небо. Воздух благоухал. Павел, отделившийся от группы на десяток шагов в сторону леса, выступил с неожиданным предложением:

— Ребята, а не посидеть ли нам на берегу? Не поесть ли шашлычка?

— Темнеет уже, — возразил я.

— Костер разведем!

— У тебя ноги голые, комары покусают.

— Тьфу ты, пионер — всем детям пример…

Я вздохнул, вопросительно уставился на Аню.

— Там на берегу есть мангалы из камней. Я могу съездить в магазин на перекрестке, все купить.

— Чур, я с тобой! — вызвался Павел, подняв руку, как школьник, выучивший урок.

Я перестал сопротивляться.

— Валяйте. Только не мотайтесь долго.

— Хорошо. Ребята, вам пива взять?

Пока мы вправляли мозги стремительно пьянеющему градоначальнику Края, на другом конце города разыгрывалась настоящая драма. В дом матери Владимира Курочкина по адресу улица Ракетная, двадцать четыре (эта улица пересекала Солнечную, на которой жил я) ввалилась оперативная группа губернской службы общественной безопасности. Для женщины, которая и так находилась на грани сердечного приступа, это стало еще одним сильным ударом.

В первую очередь обыскали комнату Володи. По словам матери, в последние недели сын запирался на щеколду изнутри, когда находился дома, а уходя закрывал на ключ, дубликата которого у нее не было. Такое странное поведение немало озадачило бедную женщину, но она делала поправку на то, что сын уже взрослый, имеет полное право на личную жизнь и какое-то собственное пространство (долго же она шла к пониманию сего непреложного факта!).

Комната сынули, на первый взгляд, выглядела вполне обыденно. Никаких газетных вырезок на стенах, портретов длинноногих красавиц с разрезанными канцелярским ножом грудями и прочих атрибутов тайных маньяков. Собственно, и колюще-режущих предметов тоже не обнаружилось. Обычная комната неженатого молодого человека — полки с книгами, музыкальный центр, небольшой телевизор, ноутбук… Но когда оперативники начали шмонать ящики стола и полки в шкафу, им открылось нечто большее.

В одном из ящиков, в самом нижнем, также запертом на ключ (пришлось взламывать монтировкой), обнаружилось порошковое вещество белого цвета в небольшом пакетике. Там же — зеркальце и пипетка. Капитан Сейфуллин взял пробу порошка на язык и присвистнул, жестом приказав подчиненным изъять содержимое ящика. В шкафу с одеждой под стопками трусов, носков и футболок оперативники нашли крепко перевязанный черный полиэтиленовый пакет. Вскрыли его ножом, изъяли содержимое. Сейфуллин снова присвистнул, мама Курочкина ахнула, взявшись за сердце, а оперативники переглянулись, едва сдерживая ухмылку.

Надувная женщина, свернутая в рулон…

Капитан осмотрел полку с фильмами. Боевики и комедии перемежались дисками с порнушкой, причем очень давнего года выпуска. Сейчас такие вряд ли кто-то покупает, подобного мусора полным-полно в интернете.

— Антонина Федоровна, — обратился Сейфуллин к хозяйке дома, — нам придется изъять компьютер вашего сына.

Та лишь безвольно кивнула.

— Вы точно не знаете, где может сейчас находиться Владимир?

Немое отрицание в ответ.

— И вы обзвонили всех знакомых и друзей?

— Нет у него друзей. Так, приятели одни, да по службе…

— Ну а те что?

— Никто ничего не знает.

— Вы все же дайте контакты, если есть.

Дальнейший осмотр комнаты не привел к новым открытиям. Возможно, результаты принесет тщательное изучение компьютера, но на это требовалось время. Впрочем, и того, что уже нашли, было достаточно для серьезных подозрений.

Приведя комнату в относительный порядок, оперативники поверхностно осмотрели остальные помещения дома, составили протокол, дали его на подпись и ушли. Закрыв за ними дверь, Антонина Курочкина села на диван в гостиной и горько заплакала.

— Вот ведь, вышли на природу, облегчились…

Павел Гринько мечтательно уставился в темнеющее небо, на котором появлялись первые звезды.

— Сколько лет уж фильму, а все помнят его наизусть, — сказал я, переворачивая на каменном мангале одноразовые деревянные шампуры с мясом. Ребята привезли из магазина два тяжелых пакета продуктов: помимо двух килограммов свинины, в них были помидоры, огурцы, лук, майонез с приправами для жарки мяса, хлеб и какие-то шоколадные батончики. Плюс одноразовая посуда, стаканы, ложки, вилки, бумажные салфетки и большой мешок древесного угля. Да, закупились мы основательно, хотя решение посидеть на свежем воздухе приняли спонтанно. Таких шустрых сборов на пикник в своей прошлой жизни я не припомню. У нас народ обычно собирается чуть ли не целую неделю и в итоге все равно забывает что-то купить.

Из напитков мальчишкам предназначалось пиво в полуторалитровой бутылке, а себе Аня выбрала пакет апельсинового сока. На стопроцентной оплате покупок настоял Павел.

— Знаете, ребята, — сказала Аня, нарезая помидоры, — я давно не выбиралась с компанией на природу. Все как-то некогда.

— Да вы живете на природе! — заметил Павел. — Из дома вышел — уже кислород!

— Ты тоже тут живешь, — поправил я. — Или все еще не ассимилировался?

— Я, знаешь ли, до сих пор связан пуповиной со Старым Миром… кстати, меткое названием ты ему придумал… Тверская-Ямская моя, Чистые пруды, родной Речной вокзал — вот это все. Так что тут я, скорее всего, в долгосрочной командировке. Пересижу пока смутное время. Ты понимаешь, а чем я.

Да, я понимал.

Шашлык вскоре был готов. Я не стал скидывать куски мяса на тарелки. Просто вручил по два шампура каждому. Я надеялся, что получилось вкусно — было уже темновато для готовки.

— Супер! — сказал Костя, смачно чавкая.

— Да, очень мягкое мясо, — согласилась Аня.

— Айда ко мне в подмастерья, — добавил Паша, — ставку су-шефа для тебя открою.

— Я подумаю.

Ели молча. Река почти бесшумно текла рядом, не заглушая стрекот сверчков в прибрежной траве. Огненные бриллианты углей потрескивали в мангале, березовая роща нашептывала что-то колыбельное…

Кажется, об этом ты мечтал, Глеб Косыгин.

— Ань, у тебя удочка есть?

— Хочешь на рыбалку, милый? У папы есть спиннинг и еще какие-то принадлежности. Он у меня это дело любит.

— Отлично. Надо будет позаимствовать, когда… — Я осекся.

— Когда — что?

— Когда все это закончится.

Зря я это сказал, наверно. Идиллия едва не нарушилась. Мы вспомнили, зачем приехали сюда и что нас может ожидать в ближайшие дни.

Впрочем, никто не стал продолжать тему.

— Мы на этом берегу отмечали выпускной с одноклассницами, — сказала Аня. — Все гуляли в школе, на дискотеке, хвастались платьями, пили шампанское в туалетах, а мы вчетвером сбежали. Мальчишки пытались увязаться, напихали водки по карманам, а в пиджак-то не влезает, вот их и тормознули на выходе. Влетело дуракам.

— Чем вы тут занимались? — спросил Павел. — Плясали голые при луне?

Костя хихикнул.

— Па-аш! — Аня легонько шлепнула Павла по голове.

— А чего! — не унимался тот. — Мы так и делали с парнями. Раз в месяц выезжали на Яузу с Сашкой и Стасом, разбивали палатки и, как стемнеет, прыгали в воду в чем мать родила. Ощущения, я вам скажу, когда вот это все на свежем воздухе…

— Паша, с нами дама! — отрезал я. — Избавь нас от необходимости представлять это зрелище.

Все, кроме Павла, расхохотались. Аня чуть не выронила из рук шампур.

— Ну да, не Аполлон, — пробухтел Повелитель Пельменей. — Зато у меня сердце доброе.

С этим никто спорить не стал.

— А я так и не доехал до Абдулино, — с легкой грустью произнес Костя. — Витя, товарищ мой, который нас на свадьбу пригласил, рассказывал, что у них там клево. Три года с ним не виделись, я все откладывал, откладывал. Вот нашел, наконец, время, и тут такая…

— Съездишь еще. Дверца открыта.

— Ну да…

Я своими воспоминаниями, вопреки возможным ожиданиям, делиться не стал. Мой рассказ был бы похож на остальные. У каждого из нас в закромах памяти хранятся истории, которые нужно оставить при себе, но не потому, что в них есть что-то очень сокровенное или постыдное. Просто никто из твоих слушателей не сможет прочувствовать их так же, как ты. Покивают и все. Своя рубашка всегда ближе к телу.

Через полчаса, когда уже совсем стемнело и почти все было выпито и съедено (Аня не смогла одолеть вторую порцию шашлыка; мы сложили мясо в тарелку, чтобы увезти с собой), я предложил собираться.

— Ну что, Братство Кольца, давайте по домам. Неизвестно, что нам новый день приготовит. Отправили спать Крутова, пора и самим.

— Надеюсь, он действительно лег спать, — съязвил Павел. — А то устроит завтра под телекамеры цыганочку с выходом.

Аня повисла у меня на плече, прошептала на ухо:

— Да, милый, поехали домой. Полицейский участок — не лучшее место для ночлега.

 

24. Рок-н-ролл жив

Разбудил меня утром Святов, обиженный, что я его позабыл-позабросил. Позвонил в семь утра и сразу начал ворчать. И почему я не поставил телефон в полетный режим!

Аня не проснулась, только перевернулась на другой бок. Мне пришлось аккуратно высвобождать руку из-под ее шеи. Я вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь и отправился на кухню.

— Что ты там скрипишь, как старый дед, с утра пораньше! На поправку пошел? Воскресенье сегодня, дай поспать.

— А я и так старый дед. И ты пропустил вчерашний доклад.

Я отвел трубку от уха, свободной рукой налил из-под крана воды, выпил. Все это время Святов продолжал митинговать.

— Слушай, настоящий майор, — прервал я его монолог, — хорош пылить. Что ты там придумал, какие еще доклады?

— Я же тебе говорил, что у меня здесь только телевизор и газеты. У тебя больше информации.

— А интернет на что? Подключи свой смартфон!

— Да не люблю я этого!

— Твои проблемы. А я не на службе.

Мой тон ему не понравился.

— Серега, ты чего там? Совсем от рук отбился?

— Полегче, Коля. Получил в черепушку — лежи, отдыхай и лечись. Судя по голосу, ты еще слаб.

Достал он меня своими претензиями на руководящую роль. Накомандовался уже, вояка седовласый. Последствия операции в ночном магазине оставались целиком на его совести — и сам огреб, и меня под пули подставил. Все могло закончиться куда более плачевно. Сейчас, когда история близится к развязке, он мне только мешал своими советами.

— Серега…

— Что?

— Ты это… что у тебя там?

— Не «что», а «кто». У меня девушка, ты ее чуть не разбудил своим звонком.

— Девушка? Та, с вокзала?

— Да…

— Я думал, ты попытаешься уехать. Не стал вчера звонить, хотел, чтобы ты сам принял решение.

— Вот я его и принял.

— То есть… это работает?

— Как часы. Я был в поезде, но в последний момент передумал уезжать.

— Ладно, я понял… девушка, значит…

Я снова отвел телефон в сторону. Я не хотел, чтобы он слышал, как я матерюсь, а проматериться мне в это утро ой как хотелось.

— Слушай, Николай, я тебе на полном серьезе говорю: вылечись нормально, приведи в порядок голову. Выйдешь — поговорим. У меня все под контролем.

— Уверен?

— Да. Я не один, у меня целая команда.

В трубке послышался какой-то звук, по которому я не смог понять, доволен старик или преисполнен скептицизма.

— Сегодня дебаты, — напомнил я. — Включай Край-ТВ в семь вечера, должно быть жарко. Крутов получил вчера от горожан.

Я вкратце рассказал ему о встрече во дворце культуры.

— Да, забавно… Ладно, Серега, я, пожалуй, посплю. Извини, что разбудил.

— Ничего. — Мне стало стыдно за свою вспышку гнева. Он, кажется, обиделся. Мне захотелось сказать майору что-нибудь приятное, но он отключился, не попрощавшись.

Я вернулся в комнату. Аня лежала почти на краю кровати в позе эмбриона, подложив руки под щеку. Покрывало она отпихнула от себя ногами. Я не хотел ее будить. На цыпочках подошел к кровати и аккуратно лег рядом.

Пару часов сна я еще могу себе позволить.

За завтраком — снова телевизор. Клянусь, давно я не поглощал телевизионные новости в таком количестве. У меня в Старом Мире телек служил лишь элементом домашнего кинотеатра, а все остальное время, когда я находился дома, он был включен на каналах про животных и путешествия. Избавьте меня от новостей про Сирию, Украину и козни «наших западных партнеров», я вас умоляю.

Но в Крае жанр теленовостей был поднят на небывалую высоту.

— Есть что-то новое? — спросила Аня, присаживаясь за стол со своей тарелкой омлета.

— Только что включил.

Выпуск новостей уже начался — я выучил расписание программ и включил вовремя. Первым сюжетом пошло, конечно же, расследование громкого убийства. Если капитан Сейфуллин и его подчиненные были людьми слова, то к настоящему моменту уже должны стать известны результаты экспертизы гильзы и пули. Эти важные улики могут вывести на ствол, из которого ночью была убита несчастная Кристина Арутюнян.

Диктор долго делала подводку к новости, напоминала обстоятельства и подробности, и вот, наконец, вишенка на торте.

— По всей вероятности, пистолет принадлежит пропавшему несколько дней назад старшему сержанту полиции Владимиру Курочкину. Следствие пока не может утверждать, что преступление совершил именно он, однако, по словам руководителя следственной группы капитана Сейфуллина, сомнений в идентификации оружия нет. В городе в настоящее время проводятся все необходимые оперативные мероприятия, направленные на поиски подозреваемого. Еще раз напоминаем его приметы…

На экране появилась фотография Курочкина, снятая, очевидно, для документов. Холодный строгий взгляд, тонкие усики над верхней губой, жиденькие темные волосы с челкой на лбу. Парень как парень.

— Да, вроде он, — произнесла Аня, отодвинув тарелку. — У меня тогда аж мурашки по спине.

— Почему?

— Мы же с ним столкнулись. Вот так идешь по улице, смотришь на людей, кому-то улыбаешься, кто-то улыбается в ответ… и вдруг тебя задевает плечом такой упырь.

— Упырями не рождаются. Все мы в детстве кушали манную кашу и смотрели мультики. И этот парень жил себе, как все нормальные люди, а потом что-то пошло не так.

Выпуск продолжился. Криминальным новостям было уделено еще несколько минут, но ничего нового мы не услышали. Как совершенно точно вчера подметил Крутов, мы владели куда большим объемом информации, чем все следственные органы вместе взятые. Вот только к делу это не пришьешь.

Почти ближе к концу на экране появился Хилькевич. Он рассказывал корреспонденту телекомпании что-то о новых технологиях, применяемых на его предприятии…

Я переключил канал.

— Ладно, милая, давай кофе попьем, что ли.

День катился медленно. В одиннадцать позвонил капитан Сейфуллин, попросил подъехать в городское управление полиции, чтобы дать официальные показания. Аню я с собой брать не стал, да она и сама не горела желанием, потому что у нее хватало своих дел. Она собиралась навестить соскучившихся родителей, потом заехать к себе домой, собрать кое-какие личные вещи — сменное белье, ночную сорочку, кое-что из одежды, кремы-лосьоны да еще элементарную зубную щетку. Мне стало как-то тепло на душе после ее щебетания. Она собиралась переехать ко мне. Не знаю, надолго ли, но это было неважно. Согревал сам факт ее желания. Я, разумеется, давно не девственник, и квартиру свою на Косыгина в Москве делил с женщинами, но я не припомню, чтобы радовался так, как в случае с Анной Проскуриной, балетмейстером из города Край Оренбургской губернии параллельной России.

— Вот тебе ключи от машины. — Она чмокнула меня в щечку на прощание. — Когда будешь возвращаться, позвони.

Гаража в нашем доме не было — Святов, снимая жилье, не думал о возможности завести автомобиль — поэтому пришлось припарковать наш челябинский пепелац у обочины прямо на улице. За пару минут разобравшись с управлением, я выехал в город. Машинка оказалась покладистой, комфортной в вождении. Я пожалел только о том, что не могу сейчас врубить на полную громкость своих любимых «Скорпионз». Потыкав пальцем в кнопки магнитолы «Сони», я нашел какую-то станцию с симфонической музыкой. Пока сойдет, но надо будет найти какой-нибудь музыкальный магазин и проинспектировать ассортимент. Я ни за что не поверю, что в этом мире нет «Скорпов».

Я сразу отметил, что на улицах стало больше полицейских. Их автомобили были либо припаркованы в местах массового скопления людей, либо неспешно курсировали по основным магистралям. Да и пеших копов хватало. На перекрестке Пушкина и Ясеневой я их насчитал пять человек.

Да, ребята, сильно вас тряхануло.

Здание городского управления полиции бурлило, несмотря на выходной день. Впрочем, выходных у них теперь долго не будет — по крайней мере, до дня голосования, а дальше все зависит от обстановки в городе. Если поймают психа, а я, в свою очередь, нейтрализую Петровского и его гоп-компанию, возможно, что со временем все уляжется. Дай-то Бог.

Мне назначили встречу в кабинете номер 211. Поднявшись по лестнице, я сразу же наткнулся на подполковника Киршина, чуть не толкнув его плечом. Я замер на месте. Он же, в свою очередь, окинул меня насмешливым и колючим взглядом.

— А, господин путешественник!

— Добрый день.

— И вам. Вы снова в самой гуще событий? Наслышан. Боюсь, скоро придется искать вам внештатную должность.

— Спасибо, у меня уже есть такая.

Я вынул из кармана удостоверение почетного сотрудника и сунул ему под нос. Я понимал, что, возможно, это опрометчивый поступок, Киршину ничего не стоило пробить информацию, но, честно говоря, меня он просто задолбал — и эта его ухмылка, и цепкий взгляд мистера Я-Тебя-Вижу-Насквозь. Пока он изучал мою корочку (тоже, кстати, видоизменившуюся, как и паспорт с деньгами), я вспомнил слова Карпа-Джигарханяна из фильма «Место встречи изменить нельзя»: «Небось, на Петровке целая канцелярия такие бумажки шлепает».

Я хихикнул.

— Что вас рассмешило?

— Нет, ничего, это я о своем. Где тут двести одиннадцатый?

— По коридору за моей спиной. Постарайтесь вспомнить все, что сможете. Любая деталь может быть важна. Впрочем, вы, видимо, в этом специалист.

И он направился к лестнице.

Капитан Сейфуллин показался мне более комфортным в общении. Он не тратил время на внешние эффекты, не стрелял глазками и не скрывал в своих елейных речах намеки на цугундер. Это был «человек поля», а не кабинетный червь. Увидев его, я подумал, что он со вчерашнего дня так и не ложился спать. Одет был так же, весь в черном, порядком взмыленный. На шее все так же болталась рация, а из рук капитан не выпускал кружку кофе. И еще он постоянно отдавал распоряжения своим подчиненным, которые то и дело забегали в кабинет.

— Что-нибудь еще интересное вспомнили? — осведомился он после рукопожатия. Я отрицательно покачал головой. Где-то внутри меня покусывали сомнения в том, что я поступаю правильно, скрывая истинное положение вещей, но я по-прежнему ощущал себя чужаком в этом мире. Нельзя будет сказать «А» и быстро убежать, пока тебя не закрыли. Так что мы уж как-нибудь сами, господин капитан.

Впрочем, сам бы я от новой информации не отказался.

— А у вас что?

Он наградил меня взглядом а-ля «Ну ты и нахал!» и тоже отрицательно покачал головой.

Я еще раз повторил свои вчерашние показания — уже под запись местного штабного писаря в погонах лейтенанта — внимательно прочел два листа текста и подписал оба.

— Я могу идти?

— Да, спасибо за содействие, — кивнул Сейфуллин и потерял ко мне всякий интерес. — По-прежнему будьте на связи.

Прощальное рукопожатие — и я на свободе.

Сев в машину, я позвонил Ане. Спросил, есть тут где-нибудь музыкальный магазин. Она не сразу поняла, что я имею в виду. Уточнила, не нужен ли мне какой-нибудь инструмент, например, гитара, чтобы в следующий раз у костра не сидеть просто так. Я пояснил: меня интересуют компакт-диски, Ди-Ви-Ди и тому подобное. Она сказала, что единственный такой магазин в городе доживает последние месяцы на улице Лесной. Нужно было доехать до вокзала, на кольце вокруг памятника Пушкину повернуть налево и проехать три квартала на восток.

Я так и сделал.

Внешне магазин под названием «Только рок!» ничем не привлекал к себе внимания. Он занимал площадь примерно двухкомнатной квартиры на первом этаже жилого дома. Неприметная дверь, облупившаяся от сырости деревянная вывеска, в двух стеклянных витринах висят плакаты с волосатыми рок-звездами, о которых я никогда ничего не слышал. Я начал думать, что он может быть даже закрытым. Соседние лавки — одна для рыболовов, вторая с автозапчастями — пользовались гораздо большей популярностью, двери в них почти не закрывались.

В полутемном и прохладном помещении меня встретил мужчина лет шестидесяти с длинными седыми волосами, собранными в конский хвост на затылке, в черной футболке с надписью «Kiss» и серебряными браслетами на запястьях. Типичный старый рок-н-ролльщик, который никак не желал мириться с наступлением цифровой эры и тем печальным обстоятельством, что музыку теперь мог сочинять и записывать любой безбородый юнец, располагающий компьютером и соответствующим софтом.

Со мной он поздоровался довольно приветливо, но без особого энтузиазма.

— Добрый день! Что-то интересует?

Прежде чем ответить, я осмотрелся. Две стены занимали стеллажи с компакт-дисками и виниловыми пластинками. У третьей на полках стояли раритетные катушечные магнитофоны, кассетные деки, проигрыватели грампластинок, плейеры, шнуры, другие комплектующие. В углу притаился совсем уж древний граммофон.

— Это все работает? — спросил я.

— Конечно. Сам скупал у людей, которым приходила в голову дурная мысль это выбросить, сам доводил до ума, чинил, находил запчасти, отлаживал. Сейчас аппараты в отличном рабочем состоянии.

— А что на них слушать-то?

— Если решите купить что-нибудь из этих динозавров, я проведу вас в закрома моего магазина. Кстати, я Игорь.

Он протянул мне руку.

— Сергей, очень приятно. Я осмотрюсь тут?

— Конечно.

По его выражению лица я понял, что он не верит в мое искренне желание что-то купить. Напрасно, дружище.

Я около получаса копался в музыкальных развалах магазина. Перелистал все стопки винила, офонарев и от самого ассортимента, и от его почти полной идентичности нашему в Старом Мире. AC/DC, Alice Cooper, Metallica, Led Zeppelin, мои любимые Scorpions — да много чего. И здесь был действительно представлен только рок, ни одного лазутчика из других направлений популярной музыки я не обнаружил. После винила я потусовался у стеллажей с компакт-дисками с дублирующим ассортиментом, выбрал несколько изданий, чтобы слушать в машине, подошел к прилавку.

— Заверните, как говорится.

Игорь заметно подобрел.

— Хороший выбор. Тридцать шесть рублей с вас.

— Давно этим торгуете?

— Вижу, вы не местный… Сорок лет. Когда-то я занимал здесь целый этаж, и это был крупнейший музыкальный магазин в округе. Практически Мекка для меломанов. Вы бы видели, какой был трафик! А потом пришла «цифра» — и вот…

Он с грустью развел руками.

— Часть помещений продал, отделился от соседей кирпичными стенами. Людям сейчас не нужна живая музыка. Вы местные эф-эм станции слушали?

— Я давно их не слушаю. Это невозможно.

— Вот-вот! — оживился Игорь.

«Боже, — подумал я, — и у них на радио тот же несъедобный винегрет!».

— Что, совсем нет покупателей?

— Есть, но это, в основном, такие же старые чудаки моего поколения. Группу «Канистра» слышали? Они в «Лагуне» играют.

— Угу.

— Я с ними какое-то время лабал на бас-гитаре, потом пальцы с возрастом стали подводить… Вот это мой контингент. А молодежь и средний возраст уперлись в смартфоны и цифровые плейеры, им уже ничего не нужно. Думаю, меня хватит еще на пару месяцев, потом придется закрываться и распродаваться.

— Что дальше думаете делать?

Он обреченно махнул рукой.

— В Оренбург, наверно. Там дочь живет, там внуки.

Я с сочувствием покивал. Мне вдруг захотелось сделать этому «упертому старому рокеру» что-нибудь приятное. Купить что-то из его товаров, но не ради наполнения лотка его кассового аппарата.

— Скажите, Игорь, а кассетные плейеры у вас есть?

— Ха, еще бы! Есть два замечательных экземпляра от «Грюндиг», я убрал их с прилавка. Отшаманил так, что работают как новые! Сейчас покажу.

Он убежал в подсобку. С минуту я слушал стук коробок и какой-то знакомый напев на английском языке в исполнении хозяина магазина.

— Вот он, моя радость!

Игорь положил на прилавок бережно завернутый в полиэтиленовый пакет аппарат размером с ладонь и картонную коробку без крышки с десятком кассет.

— Кассеты по три рубля за штуку, они японские, с хромовой лентой, я их регулярно проматываю, чтобы не намагничивались. Наушники я вам сейчас подберу.

Он нырнул под прилавок, а я с вожделением смотрел на плейер. У меня был похожий в школьной юности, двоюродный брат привез из загранки. Я тогда слушал на нем группы «Странные игры», «Кино» и «Пикник». Это был настоящий космос.

— Вот вам приличные «ушки», с дугой, легкие, но с хорошими басами. Не эти дурацкие современные тампоны. И комплект батареек.

Я пробежался глазами по торцам кассет. В основном тут были сборники классического английского и американского рока семидесятых-восьмидесятых. Попадались незнакомые названия.

— Беру коробку целиком. Сколько за все это счастье?

— На сотне сойдемся? За товар ручаюсь, как для себя делал!

— Годится. Заверните.

Напоследок радушный хозяин предложил приходить еще, напомнив, что пару месяцев еще проработает. Покидая магазин «Только рок!», я задавал себе вопрос: «Кто кого сегодня осчастливил?».

Я не отправился сразу домой. Проехал чуть дальше на восток, нашел первый попавшийся сквер, уселся на скамейке, нацепил наушники и вставил в плейер кассету с рок-балладами. Приятное аналоговое шипение пленки погрузило меня в транс… не говоря уж о Фредди Меркьюри и его роскошной песне «Is This The World We Created?».

«И это мир, который мы создали?»

 

25. Трое в подлодке, не считая питбуля

На просмотр вечернего политического телешоу собралась вся команда. Костя Симанков второй день отлынивал от концертов в ресторане «Пушкин», нимало не огорчаясь. В нем, видимо, проснулся студент прохладной жизни. Павел Гринько притащил килограмм пельменей собственного производства и несколько домашних соусов в пластиковых мисках. Увидев на кухонной плите кастрюлю свежесваренного Аней борща, он немного расстроился. Засунул пельмени в морозильник и строго наказал:

— Долго не храните, они теряют вкус при заморозке. Завтра чтобы приготовили!

— Будет сделано, — пообещал я.

Борщ был съеден подчистую. Костя и Павел попросили добавки. Пол-литровая банка сметаны также ушла влет. Нам с Аней досталось по тарелке, причем себе она уже соскребала со дна кастрюли.

— Давно не ел домашнего, — сказал довольный Костя.

— Приходи ко мне в гости, — отозвался Павел, — я тебя покормлю. У меня такие голубцы!

— Надо было приготовить побольше, — покачав головой, констатировала Аня, все это время суетившаяся у плиты.

За пять минут до начала трансляции мы уселись за стол, наконец, в полном составе. Аня заварила чай — тот, что ей передала мама, собственноручно собранный из ягод и трав. Еще она передала дочери банку вишневого варенья и что-то из домашней выпечки, я так и не разобрал, что это были за плюшки.

— А в каком формате эта байда по телеку проходит? — спросил я. Мои земляки в ответ пожали плечами.

— Если будет как в прошлый раз, — пояснила Аня, — то они соберутся втроем и будут блистать остроумием.

— Понятно. В любом случае, это веселее, чем аналогичные шоу в нашем мире.

За пару минут до начала мне позвонил Святов. Вот же неугомонный старик!

— Включил?

— Угу. Всей кодлой сидим у ящика, запаслись попкорном.

Святов подышал в трубку, собираясь что-то сказать, но не придумал ничего лучше, чем:

— Ладно, я на связи.

Ревнует старый пес, что тут говорить. Он больше не командует парадом, Круглов совсем от рук отбился.

— О, начинается, — сказал Костя.

На экране появилась заставка, всего три слова «Выборы 2017. Дебаты» на фоне городских пейзажей. Да, этот небольшой городок мог себе позволить иметь собственную телекомпанию с почти круглосуточным вещанием, но на приличного дизайнера боссы решили не тратиться.

— Давно не смотрел я фантастику, — сказал Павел.

— А зря, — отозвался я. — Если бы мы в свое время смотрели такие программы, а потом, насмотревшись, осмысленно ставили закорючки в бюллетенях, и вместе с нами это делали бы еще несколько десятков миллионов человек, то не было бы у нас сейчас такой задницы.

— С каких это пор у нас звезды сериалов стали такими политически подкованными? — усмехнулся Гринько. Клянусь, чем дольше я с ним общался, тем больше он напоминал мне Петровского.

— С тех пор, как поселился здесь. Короче, смотрим.

На экране появилась студия телекомпании «Край-ТВ», оформленная цветами российского флага. Слева стояли в ряд трибуны с микрофонами, за которыми уже ожидали битвы кандидаты на пост мэра, справа от них — ведущий, молодой человек в строгом костюме с галстуком и богатой щетиной на лице. На заднем плане аплодировали зрители. Судя по интенсивности аплодисментов, их было не так много, сколько обычно собирается на наших политических ток-шоу.

— Здравствуйте, меня зовут Максим Кондрашов, — поприветствовал зрителей ведущий, — сегодня у нас самый важный этап избирательной кампании, которая вышла на финишную прямую…

Пару минут он говорил много ненужных слов, представлял кандидатов, раскрывал основные части их биографии. Меня в первую очередь интересовал Крутов — сумел ли он привести себя в форму после вчерашнего нокдауна. Как выяснилось, лишь наполовину. Багровое и припухшее лицо не смогли замаскировать даже гримеры, глаза поблескивали, хаотично блуждая по студии. Услышав свою фамилию, Константин дежурно кивнул.

— Похоже, после нашего ухода он продолжил, — сказал Павел.

— Да, пожалуй. Остановиться можно после третьей рюмки, но после тринадцатой уже нет. Не хотел бы я сейчас стоять с ним рядом.

Весьма выигрышно по сравнению с действующим градоначальником выглядел Владимир Пахомов, стоявший в центре. Все в той же белой рубашке с бордовым галстуком (я не припомню, видел ли его хоть раз на каких-либо фотографиях в классическом костюме; у них дресс-кода нет на такие случаи?), улыбчивый, спокойный, искрящийся здоровьем и успехом. Думаю, молодой женский электорат он уже покорил.

С правого края стоял Валентин Хилькевич. Если политтехнолог и проделал над ним какую-то работу, то ее результатов я пока не разглядел. Угрюмый, сосредоточенный, с плотно сжатыми губами.

— И он на что-то рассчитывает с такой харизмой? — поинтересовалась Аня. — За неделю до голосования?

— Поверь мне, — сказал я, — в тех краях, откуда мы родом, и не такие харизмы выигрывали. А Хилькевич три года назад ноздря в ноздрю с Крутовым шел.

Стартовал первый раунд. Каждому участнику дебатов было предложено выступить с кратким приветствием. Начал Крутов.

— Добрый вечер, дорогие друзья…

Я уронил голову на ладонь. Костя хихикнул. Павел поперхнулся чаем, забрызгав стол.

— Твою мать, вылитый Брежнев!

Крутов, поняв, что не справляется с речевым аппаратом, взял небольшую паузу, вдохнул-выдохнул и попробовал еще раз.

— Земляки… дорогие мои… Я рад, что… так сказать, многие из вас готовы оказать мне доверие в очередной раз…

Его состояние было заметно невооруженным глазом. Камера выхватила Пахомова — улыбка у него еще оставалась на лице как приклеенная, но это была улыбка, маскирующая неловкость. Хилькевич продолжал угрюмо смотреть куда-то перед собой.

Крутов в течение отведенной ему минуты успел лишь поблагодарить за доверие, оказываемое ему в течение шести лет, пообещал, что в следующие три года он, как минимум, удержит планку на должном уровне и не допустит падения жизненного уровня горожан.

У меня пиликнул телефон, извещая о полученном сообщении.

«Ты это видел?!» — спрашивал Святов. Я не стал отвечать, решил, что отпишусь позже, когда эта «цыганочка с выходом» закончится.

— Он напоминает мне тренера проигравшей команды, который в раздевалке говорит футболистам, что завтра они сыграют еще лучше. — Павел придвинул опустошенную кружку Ане. — Солнце, добавь чайку, пожалуйста, а то я расплескал.

Вторым заговорил Пахомов. Четко, грамотно, без дежурных фраз и суеты. Сказал, что уже добился определенных высот в своем бизнесе и теперь хотел бы использовать полученный опыт в деле развития и дальнейшего процветания города. Край должен жить в ногу со временем, точнее, даже опережать его на несколько шагов, чтобы молодежь не искала лучшей доли в крупных городах, а оставалась здесь и приносила пользу землякам. Напоследок он не упустил возможности напомнить, что в свое время получал более чем заманчивые предложения о сотрудничестве от своих европейских партнеров, но все их отверг, посчитав, что больше будет полезен здесь, на родине.

— А надо было ехать, — с ехидством буркнул Крутов и хотел что-то добавить, но его слова потонули в аплодисментах.

Хилькевич после удара гонга долго молчал, потеряв, наверно, четверть отведенного времени. А когда заговорил, я понял, что он не просто волнуется — он парализован. Ошибка Петровского в выборе этой персоны для старта карьеры стала более чем очевидной. Что с ним такое?

Рыбный магнат сообщил собравшимся в студии и телезрителям, что родился и вырос в Крае, знает его сильные и слабые стороны, много лет кормит округу свежей рыбой. Намерен в случае его избрания главой муниципалитета налаживать деловые и культурные связи с соседними городами… потом звякнул гонг.

Ведущий объявил короткую паузу. Когда пошел блок агитационных и рекламных роликов, я поднялся из-за стола.

- Перекурю.

Павел увязался следом.

Мы вышли на задний двор. Округа притихла. Где-то погавкивали дворовые собаки, мычали коровы, но обычной вечерней суеты с семейными ужинами на свежем воздухе я не наблюдал. Неужели все прильнули к экранам?

— Серега, ты это…

— Чего?

Паша прикурил от моей зажигалки. Он почему-то смущался.

— У тебя это…

— Ну?

— Короче, с Анютой у тебя что? Серьезно или так?

Он покраснел.

— Опаньки!

Уж чего-чего, а такого вопроса сейчас я не ожидал. Мне казалось, что мы все увлечены общим делом, общей миссией, так сказать. А на поверку выясняется, что из всех четверых одержим только я. Вот она, волшебная сила рекламной паузы.

— А чем вызван интерес?

Павел стушевался еще больше.

— Ну, симпатичная она…

— Это я знаю. Ты ж говорил, что у тебя тут личная жизнь налаживается.

Он махнул рукой, отвернулся.

— Да так себе личная жизнь! Ходил тут к одной разведенной три месяца, вроде как серьезные намерения и у меня, и у нее, уже почти съезжаться начали… — Павел сделал паузу.

— Ну и чего?

— Вчера ее бывший объявился с букетом цветов и кольцом размером с шайбу. Вернись, говорит, я все прощу.

— А она чего?

— Она теперь в раздумьях.

Я чуть не расхохотался. Не знаю, что меня больше всего насмешило — то ли сконфуженное лицо Пашки, то ли его мальчишеская готовность при первых препятствиях искать запасной аэродром.

— Ты не гнал бы пока волну. Подумает она немного, послушает своего благоверного и даст ему от ворот поворот.

— Ага, а то ты женщин не знаешь! Муж в свое время променял ее на какую-то профурсетку, собрал манатки и ушел. Она его ждала, потом со мной сошлась. Как думаешь, в чью пользу они делают выбор, если мужик, поджав хвост, возвращается домой?

— Не знаю. Женат не был и с разведенными дела не имел.

— Так я тебе скажу: им надо побеждать. Во что бы то ни стало чувствовать свою правоту. Вот он пришел с букетом — все, она его сделала! Помурыжит немного и постелет кровать в соседней комнате, а когда он к ней ночью приползет — считай, снова «совет да любовь». Не хочу я играть в эти игры.

Я бросил окурок в урну, положил руку парню на плечо.

— Тут я тебе не помощник. Любишь — борись, а если тебе все равно к кому ходить, то Аня не вариант.

— То есть у вас все серьезно?

— Паша!

Он вздохнул.

— Ладно… Пошли этих Фунтиков досматривать.

Когда мы вернулись в комнату, Крутов вовсю сыпал цифрами: надои, урожаи, собранные налоги, зарплаты бюджетников, новые инициативы. В общем, что-то вроде «инда взопрели озимые». Дикция все так же хромала, но ее недостатки нивелировал темперамент. Пахомов выслушивал его речь со снисходительной улыбкой, а Хилькевич поедал оратора взглядом Кощея.

— Сейчас подерутся, — пояснила Аня.

Наконец, Крутов выдохнул, вытер платком блестевший под светом софитов лоб.

— Ну что ж, спасибо, — сказал ведущий Максим Кондрашов. — Сейчас очередь ваших соперников, господин Крутов, задавать вам вопросы или оставлять свои комментарии. Прошу вас, господин Пахомов.

Мистер Белая Рубашка приосанился, повернулся к своему собеседнику.

— Цифры и экономические показатели, о которых вы сейчас говорили, это все очень хорошо. Но я тут сделал некоторые расчеты.

Пахомов опустил взгляд в свои бумаги.

— Если сравнивать эти показатели с четырнадцатым годом, когда вы пошли на второй срок, то они не только перестали расти, они стали снижаться. — Он озвучил свои данные по нескольким пунктам. — То есть хвастаться вам тут особо нечем, налицо все признаки стагнации. Конечно, на вашей собственной лесопилке эта стагнация никак не отражается — отгрузки только росли все последнее время — но экономика Края, знаете ли, это не только лесопилка Крылова.

Пахомов сверкнул перед камерой белоснежными зубами.

— Это не стагнация! — воскликнул Крутов. — Это стабильность!

— Средняя температура по больнице?

Зрители в зале засмеялись. Крутов побагровел. Наверно, мне показалось, но во втором раунде он выглядел еще пьянее. У него там под трибуной спрятана волшебная фляжка?

— А что вы предлагаете, юноша?

Пахомов проглотил фамильярность.

— Я предлагаю не держаться за синицу в руке из соображений «кабы не вышло хуже». Поверьте, я общаюсь со многими молодыми людьми, которые, закончив высшие учебные заведения в крупных городах губернии и даже страны, хотели бы вернуться и завести собственное дело в Крае. Причем речь идет не только о том, чтобы просто открыть какую-нибудь торговую палатку, хотя и торговлю надо, безусловно, развивать. Речь идет о производстве, об услугах, об инновациях. Да и на земле у нас тоже не все гладко — большинство фермеров люди уже немолодые, львиная доля хозяйств создана тридцать и даже сорок лет назад. У людей колоссальный опыт, они создали целый сектор местной экономики, но этот опыт, боюсь, скоро некому будет передавать. А все почему?

— И почему? — спросил Крутов и икнул.

— Излишний консерватизм — раз! — Пахомов загнул палец. — И процентные ставки по кредитам малому и среднему бизнесу — два! Я выступаю за то, чтобы максимально упростить активным молодым людям условия для вхождения в бизнес. И я это сделаю!

Студия наградила выступление Пахомова аплодисментами.

— Куда уж проще, — буркнул Крутов.

Пришла очередь Хилькевича мордовать градоначальника.

— Господин… кх… Крутов, — прокряхтел он. Прокашлялся и повторил более четко и внятно: — Господин Крутов.

— Как будто деревянный шкаф по полу проволокли, — прокомментировал Павел. После нашего разговора во дворе он погрустнел и острил как-то зло.

— В отличие от предыдущего оратора, — продолжил Хилькевич, — я не стану оперировать цифрами. В конце концов, общее благосостояние граждан в целом и каждого в отдельности дано нам в ощущениях. Если уровень жизни снизится, люди это почувствуют, и никакие цифры официальной статистики не убедят их в обратном.

Зал одобрительно похлопал.

— Я хотел бы спросить о другом. Как вы считаете, должен ли кандидат на пост мэра, помимо очевидных организаторских способностей, обладать неким моральным обликом? Нашему городу уже больше ста пятидесяти лет. Сложились свои традиции, есть свои привычные устои. Я не утверждаю, что общество наше архаично и патриархально. Город у нас современный, не пуританский, успешно вступивший в двадцать первое столетие. Но все же люди, обладающие властью и влияющие на принятие серьезных решений, должны предстать перед нами образцом этики. Согласны?

Крутов напрягся, прищурил полупьяные глазки. Я уверен, он помнил о нашем вчерашнем предупреждении о возможности провокаций.

— Согласен, — осторожно ответил мэр.

— Тогда я вынужден адресовать вам несколько серьезных претензий. — Хилькевич обратился к ведущему: — Согласно правилам дебатов, любой кандидат может использовать свои фото- и видеоматериалы, не так ли?

— Абсолютно верно, — согласился тот.

— Тогда я попрошу вашего режиссера запустить пленку, которую я заранее предоставил. Будьте добры.

Мы все четверо переглянулись. Костя приоткрыл рот. Аня вскинула брови. Даже у Павла проснулся былой азарт.

Вот она, эта бомба, которая завалит нашего медведя! Вот он, этот козырь, который Петровский и его протеже приберегли для самого решающего момента! Что же они там заныкали в рукаве?

Телекамера была направлена на большой монитор, висящий на стене за спиной ведущего. Сначала экран заполнял так называемый «белый шум», затем появилось изображение…

Нам хватило нескольких секунд просмотра, чтобы начать комментарии.

— Твою ж мать, — протянул Павел. — Прошу прощения у дамы за мой французский.

— О-оу! — сказал Костя.

— Ффу! — Аня опустила голову.

Я же вообще не издал ни звука. Мне нечего было сказать.

Я узнал интерьер. Большая гостиная в «викторианском» стиле, роскошный кожаный диван, гигантское панорамное окно. Съемка велась неподвижной камерой видеонаблюдения — судя по картинке, скрытой камерой. На диване Константин Крутов в белом махровом халате тискал симпатичную длинноногую девушку, сидящую у него на коленях. Из одежды на ней сохранились к данному моменту только лоскуты нижнего белья — два темных треугольника на груди и еще один внизу. Крутов держал девушку за бедро и, улыбаясь, что-то ей наговаривал. Вскоре она уложила голову ему на плечо, а его рука поползла по бедру, пальцы зацепили ниточку трусиков и потянули ее вниз…

— Так, стоп! — воскликнул ведущий программы. — Я прошу режиссера остановить демонстрацию. Нас могут смотреть дети.

Режиссер и сам догадался, какую свинью ему подложили. Запись прервалась.

Присутствующие в студии растерялись. Зрители шушукались, Максим Кондрашов явно не знал, как продолжить программу, то и дело прикладывал руку к невидимому наушнику и принимал команды режиссера. Пахомов облокотился на локти и сконфуженно глядел на темный экран монитора. Мне показалось, что я правильно трактовал его взгляд: показанный ролик ему на руку, но он не хотел победы такой ценой, ибо не велика радость выиграть дистанцию у бегуна с переломанными ногами. Что касается Хилькевича, то он спокойно оглядывал публику, изучая реакцию.

Камеры старательно избегали главного героя показанного мини-фильма. Я слышал, что у телекомпании «Край-ТВ» имелись некие личные подвязки с Крутовым, и ребята, наверно, до последнего пытались помочь ему сохранить лицо.

— Такое раньше бывало? — спросил я.

— Вроде нет, — ответила Аня. — Может, это не он?

— «Лицо, похожее на мэра»? Это мы уже проходили… Кстати, я узнал место. Это отель «Каскад», мы с Петровским останавливались в похожем номере. Он еще хвастался, что там останавливаются важные приезжие чиновники. Один из портье подтвердил.

— Надо полагать, на коленях у нашего чувачка сидит областной министр сельского хозяйства, — сказал Павел. — Кто и как установил там камеру?

— Я могу только догадываться. Это или он сам, или кто-нибудь из сообщников, сотрудников отеля. Петровский часто останавливался там. Кстати, тот портье очень болтливый дядька, когда ему ручку позолотишь. Выведать график встреч Крутова с гостями — плевое дело.

У меня пиликнул телефон. Святов прислал сообщение, состоящее из одного слова — нецензурного синонима к слову «конец».

— Интересно, — сказал Павел, — почему они это не слили сразу в сеть? Было бы больше и дольше разговоров.

— Скорее всего, Петровский готовил телепремьеру, а уж теперь это точно появится в сети. Ладно, смотреть больше не вижу смысла. Паш, курить пойдешь?

Мы снова вышли во двор. Павел задумчиво теребил сигарету, не торопясь ее зажечь.

— И что теперь?

— А черт его знает, — честно признался я. — Тут действительно ничего предсказать нельзя даже за неделю до выборов. В любом случае шухер будет до небес.

— У тебя есть план?

Я не ответил. «Есть ли у меня план?! — кричал мистер Фикс в „Вокруг света за восемьдесят дней“. — Есть ли у меня план?! Да у меня тысяча планов! Я задержу этого Фогга!».

Павел поднес сигарету к моей зажигалке, и в эту же секунду из соседнего дома раздался истошный женский крик. Даже визг.

Мы чуть не подпрыгнули.

— Господи, что это?!

— Не знаю, — сказал я, хотя сразу догадался, что могло случиться. — Ну-ка пойдем.

Мы не стали перелезать к соседям через изгородь (хотя сейчас я думаю, что в тот момент следовало пренебречь правилами общежития, и все сложилось бы иначе), обежали свой дом по двору и выскочили на улицу. По дороге услышали еще один вопль — уже на пределе возможности легких. Он продлился несколько долгих секунд и вдруг резко оборвался.

Мы остановились у калитки дома Михалыча. Я сначала протянул палец к звонку, но сразу понял нелепость своего поведения.

— А, черт с ним! Паш, дуй за мной!

Мы перелезли через металлические прутья. Я несся впереди, Павел держался за спиной. Взбежав на крыльцо, я сразу налег на дверь плечом, ожидая, что она заперта, но в результате я просто рухнул на пол в коридоре. В нос ударил запах несвежей еды и грязной одежды.

Поднявшись на ноги, я вошел в комнату, служившую гостиной… и замер на месте. Павел подбежал следом, толкнув меня в плечо, но сразу попятился назад, закрыв рот ладонью.

К моим ногам подползала широкая кровавая река. На полу ничком лежала Софья. Из головы, расколотой надвое, торчал топор.

Михалыч в своей фирменной майке-алкоголичке сидел на стуле перед телевизором, на экране которого лил крокодиловы слезы действующий градоначальник. Услышав шум, хозяин дома обернулся.

Он был вдрызг пьян, но в глазах стыло осознание содеянного.

— Говорил я, — прокряхтел он, обращаясь ко мне, — звезданутые они тут, на всю голову звезданутые…

Я с трудом поборол рвотный рефлекс, вышел в коридор. Павел уже успел блевануть на пол и теперь утирался занавеской кладовки.

— Паш, ты как?

Он отмахнулся.

— Выйди-ка на воздух, подыши. Как придешь в себя, позвони в полицию. Давай иди!

Мне не хотелось возвращаться в комнату. Вряд ли Михалыч пустится в бега, но до прибытия копов за ним следовало приглядеть.

«Вот тебе и питбуль».

 

26. Все-таки дрейф

Тихо вокруг, вот и не спит барсук. Уши свои он повесил на сук и тихо танцует вокруг…

Все про меня, за исключением последней позиции. Для танцев в ночи я не созрел, разве что для безумного танца с бубном, который смог бы отогнать злых духов, взявших меня в оборот.

Я сидел на скамейке на заднем дворе, вытянув ноги, и смотрел на звезды. Здесь ночное небо выглядело иначе, чем в большом городе. Разница примерно такая же, как между обычным ламповым телевизором восьмидесятых годов и панелью высокого разрешения (вечно меня тянет на киношные ассоциации!). Кристальная чистота. Вон Большая Медведица, вон Полярная звезда, а вот…

Аня почти неслышно присела рядом, прислонилась к плечу.

— Как ты, милый?

— Ничего, получше.

Я поцеловал ее волосы, накрыл ее ладонь своей.

— Как это все ужасно, Сереж.

— Да…

— Что же это такое с нами?

Хороший вопрос, подумал я. Если бы его периодически задавал себе хотя бы каждый десятый житель планеты, мы жили бы иначе. Или нет?

— Что такое с вами, я не знаю. Тебе как местной жительнице, наверно, виднее. У нас вот уже никто ничему не удивляется. И это печально.

Жилой квартал уже спал. Собаки молчали, но вовсю голосили сверчки, в окнах соседских домов один за другим гасли окна. Становилось прохладно.

— Ты когда спать пойдешь?

— После всего, что увидел? Сомневаюсь, что засну. Я посижу тут, ладно?

— Тогда и я с тобой, если не помешаю.

— Ни в коем случае… не помешаешь.

Она придвинулась ко мне ближе. Я снова уставился в черное небо, усыпанное сверкающими «веснушками» звезд.

Что же такое с нами, говоришь… Да ничего особенного. Мы в своем Старом Мире бесимся от безысходности, нищеты и астрономического неравенства, от огромного количества препятствий, что лежат между нами и нашими мечтами. Кому-то везет больше, кому-то меньше. Кто-то пойдет по головам, кто-то даже копейкой чужой рук не испачкает. Большинство из нас остановилось на нижних уровнях пирамиды Маслоу — удовлетворении элементарных физиологических и жизненных потребностей, и лишь единицы пытаются добраться до самой вершины. Для чего живем и куда стремимся? Черт его знает или Бог его ведает?

От чего бесятся эти счастливчики, живущие здесь? Как Петровский сумел найти подручных из числа местных для реализации своих пакостных планов? Почему этот чертов градоначальник, долгие годы пользовавшийся доверием и уважением большей части земляков, на поверку оказался таким куском говна? Отчего слетел с катушек этот парень-полицейский, пошедший на убийство? Молодой, при деле, при всех возможностях, которые перед ним открывались! Какие тараканы копошились у него в голове?

Я уже знал, что главный подозреваемый в убийстве и организации взрыва на стадионе «Вымпел» — именно Владимир Курочкин. Вместе с бригадой на вызов к дому Михалыча приехал и мой знакомый старший лейтенант Самохвалов. После того, как я дал свои свидетельские показания, и пока эксперты разбиралась в доме, мы с ним постояли в сторонке, поболтали. Он не видел проблемы в том, что откровенничает со мной — ведь мы с ним «почти коллеги».

— Ствол определили, — потухшим голосом сообщил Иван Терентьевич. С момента нашей последней встречи он выглядел еще более постаревшим.

— Да, я в новостях слышал. Поймают парня?

— Не знаю. Патрули уже почти двое суток стоят на всех выездах из города. Просочиться можно только лесом. Но если он уже ушел, то пиши пропало. Только федеральный розыск, а это долгая история.

— А если он все еще здесь? Как вы сами думаете? Вы же служили с ним не один год, можете знать его психологию, повадки, привычки.

Старлей только грустно усмехнулся.

— Ни черта я о нем не знал, как оказалось. Был бы он из какой-то неблагополучной семьи, а так-то чего ж… Хоть и с матерью жил, но рос-то нормальным парнем. Вот что с ними делается на пустом месте, а? У меня половина в подчинении — молодежь! Оболтус на оболтусе! Вот Матвей еще есть, патрульный, вечно оружие теряет, протоколы заполненные бросает где ни попадя. Светка, напарница его, как поссорится с очередным кавалером, истерить начинает, людям грубит. Дал же бог команду! Ни черта я не знаю, какой к ним подход найти…

Жалко мне стало старика.

Что с нами делается? — снова задал я себе этот вопрос, глядя на звезды. Не в трущобах, не в каменных гетто, не в депрессивных рабочих поселках, а вот здесь — что?!

— Молчит Русь, не дает ответа, — прошептал я вслух.

— Что ты говоришь?

— Так, ничего, милая. Ты знаешь, я сейчас подумал, что нас, наверно, стало слишком много здесь. Нас — приезжих.

— Что в этом плохого?

— Мы вносим в вашу жизнь хаос.

— Но ты-то хороший. — Аня погладила меня по щеке. — Побриться бы только. И ребята же вот нормальные, трудятся.

— «Я добрый, но добра не сделал никому»… Есть такой певец у нас, Константин Никольский. Хорошая песня… Знаешь, нам бы со своей жизнью разобраться, а не в вашу лезть.

Она отстранилась от меня.

— Так, милый, мне не нравится твое настроение.

— Мне тоже.

— Что ты предлагаешь? Все бросить? Сесть в этот ваш поезд и уехать?

Я, наконец, оторвал свой медитативный взор от звездного полотна, посмотрел на свою девушку. Из-за света фонаря, висевшего над крыльцом, я плохо видел ее черты.

— Я бы предложил закрыть нору. Если бы знал, как это сделать.

Утром я даже не стал смотреть телевизор. Точнее, я его включил, но едва увидел выпуск новостей, моментально переключил на программу, где отвратительного вида звероящер на крупном плане с хрустом поедал какого-то зеленого таракана.

— Фу, — сказала Аня, накрывавшая на стол.

Газеты я в эти дни тоже не читал, старательно отворачивался от витрин киосков с периодикой. К разговорам прохожих не прислушивался. Почти осадное положение, в котором оказался город, я мог наблюдать и визуально: на каждом перекрестке дежурили пешие и автомобильные патрули, на столбах висели фотографии предполагаемого убийцы. Вечерами людей на улицах было заметно меньше, особенно детей и подростков — их после восьми вечера как корова языком слизывала. Тревожная выдалась предвыборная неделя в Крае.

Дни мои тянулись как жвачка. В понедельник вечером я получил повестку в суд. Мне ее вручили лично с курьером под роспись. Аня сочувственно погладила меня по плечу.

Явиться предстояло во вторник в десять утра. Я был на месте вовремя. Очутившись внутри здания суда, я вспомнил парикмахера дядю Гену, который костерил окружного судью и его жену, появившихся на открытии нового зала заседаний в нарядах, более приличествующих церемонии награждения премией «Оскар».

Своей очереди я ждал минут десять. Сидел в полном одиночестве в узком коридоре, листал журналы (к счастью, глянцевые, не замеченные в интересе к политике). Вызвали меня в десять-пятнадцать. Мое дело рассматривала молодая женщина, которой черная мантия, пожалуй, была к лицу. Она старалась быть строгой, но я живо представил себе, какая у нее улыбка и искрометный смех. Кроме меня и судьи, в зале присутствовали секретарь и стенографистка.

— Вину свою признаете?

— Целиком и полностью, ваша честь.

— Мотивы, причины?

— Алкогольное опьянение.

— И только?

— А что еще?

— По словам свидетелей, вы выкрикивали очень странные лозунги. — Она посмотрела в документы. — «Вы все у Христа за пазухой, жизни не нюхали, ничего не знаете». Что это значит?

— Только то, что я сказал.

Она вздохнула.

— Принято. Круглов Сергей Николаевич, вам присуждается штраф в пятьсот рублей по статье «Хулиганство». Плюс возмещение материального ущерба ресторану «Пушкин». Что касается отдельного гражданского иска…

— Да, что насчет иска, ваша честь? — Этот пункт волновал меня больше.

Судья глянула на меня поверх очков.

— Сергей Николаевич, у вас есть возможность решить вопрос в досудебном порядке.

— Сколько у меня времени?

— Сутки. Адрес Кузьминых вы можете найти в справочнике. Удачи. — Она стукнула молотком. — Заседание окончено.

Адрес я нашел быстро. Днем помотался по делам, а вечером, чтобы наверняка застать Кузьминых дома, отправился на южную окраину. Молодые люди жили в недорогом доме кондоминиума, в паре кварталов от «улицы толстожопиков». Встретили они меня на крыльце, внутрь не приглашали. Парень поглядывал с любопытством, а вот девушка старалась подчеркнуть, что все еще обижена и с удовольствием послушает, что я могу ей предложить.

Я не стал готовить пламенную речь, сказал как есть, не прибегая к помощи актерского мастерства.

— Ребята, у меня выдалась чертовски тяжелая неделя. Вы же знаете, что творится в городе. Все это творится непосредственно вокруг меня. Я сорвался, простите Христа ради… В качестве извинений примите от меня вот это.

Я протянул им два незапечатанных конверта.

— Поездка на двоих на Гоа на десять дней. Я понимаю, что это гораздо меньше, чем вам могли бы присудить по вашему иску, поэтому вот еще кое-что.

Я вынул еще один конверт.

— Здесь ключи и документы от новой «тойоты». Машину можете забрать в салоне «Сатурн» на Набережной. Надеюсь, с цветом я угадал.

Расстались мы почти друзьями. Кузьмин пожал мне руку и сказал: «Ну ты даешь, брат! В следующий раз осторожнее». Его молодая жена великодушно позволила поцеловать ей руку. Возвращаясь вечером домой, я подумал, что девушке, чего доброго, понравится подставлять голову под барные стулья.

В общем, от идеи пустить меня по миру они отказались.

В среду утром я позвонил Семену Кудинову и сказал, что в силу сложившихся обстоятельств помогать ему с подготовкой команды к полуфиналу не смогу. Он отнесся к этому с пониманием, пообещав, что справится и обязательно выведет «Вымпел» в финал губернского Кубка. «Жаль вот только тренироваться на своей базе пока не можем, — посетовал тренер, — бегаем по школьной лужайке». Я искренне пожелал ему удачи, а после разговора сразу выключил телефон и завалился спать. Проспал почти весь день, пока не вернулась Аня.

За ужином она рассказала, как прошли похороны погибшей девушки Кристины Арутюнян. Прощание проходило в ритуальном зале городской клиники. Собрался чуть ли не весь город, парковка забилась машинами, движение по прилегающим дорогам было парализовано, полицейским пришлось разруливать. Из-за наплыва людей шествие решили не устраивать — поместили закрытый гроб в катафалк и увезли на кладбище на восточной окраине. С ним уехали лишь близкие родственники погибшей.

С Аней мы в эти дни общались довольно странно. Умеренно как-то. Утром вместе завтракали, потом она уезжала на работу (уезжала на городском транспорте, оставляя машину мне), после работы забегала к родителям или подругам. Вечерами мы смотрели телевизор (я продолжал избегать информационные каналы), иногда сидели на заднем дворе. Один раз, когда уже смеркалось, вышли прогуляться по кварталу. И любовью занимались только один раз, причем без особой страсти.

Мне кажется, наши отношения вступили в стадию оцепенения. Мы не знали, что будет дальше. Каждый новый день приближал нас к очередной субботе. Я не думаю, что Аня боялась моего побега на этой неделе, но ведь дальше будет новая суббота, за ней — следующая. И так до тех пор, пока все не закончится. Да еще и мое желание «закрыть портал», хоть я и не имел ни малейшего понятия, как это сделать.

В четверг я решил уехать из города. Нет, не насовсем, а просто проветриться. Негоже, очутившись в этой «чудесной стране», довольствоваться лишь познаниями о жизни одного городка. Поскольку в здешней географии я не разбирался, купил в киоске карту Оренбургской губернии. Сидя в машине, развернул ее на коленях, проследил пальцем по железнодорожной ветке, идущей с запада на восток, нашел Край. Только сейчас я подумал, что это можно было сделать и раньше — прямо на выходе из библиотеки, где я знакомился с историей города. До чего ж ты тупой, ненастоящий майор! Или нелюбознательный!

Я, наконец, смог увидеть Край целиком. Очертаниями городок смахивал на пляшущего человечка, что-то вроде карточного Джокера. Он был вытянут с севера на юг, на макушке — смешной свесившийся на бок «колпак», на востоке и западе — раскинутые в разные стороны «руки». Ровно посередине Край разрезала железная дорога. Пошарив по карте, я выбрал северное направление, в соседний Крылов. Завел двигатель и поехал. Миновал блокпост на выезде у Северных Ворот, показав спецназовцу документы, и вырвался на простор.

Дорога была отличная, четырехполосная, абсолютно ровная. Ветер врывался в салон «Челленджа» через открытые окна, в динамиках «Скорпионы» молотили мой любимый у них альбом «Humanity. Hour 1». Мимо пролетали поля, фермы, теплицы, островки леса, современные автозаправочные станции. Заметив впереди по правую руку скопление одноэтажных строений, я сбавил ход. Вспомнил, что не взял в дорогу даже бутылки воды.

Я остановился. Оказалось, что это был мотель. Около десятка домиков прятались в рощице. Они напомнили мне наши бюджетные базы отдыха с деревянными домами, лишенными всяческих удобств (примитивность сервиса на таких базах компенсировался близостью водоема с пляжем). Однако здешние корпуса придорожной гостиницы, выкрашенные в бежевый цвет, выглядели вполне прилично. Административный корпус мотеля и магазин располагались возле просторной асфальтированной площадки, на которой были припаркованы три легковых тачки.

Я купил две стеклянных бутылки «колы», пару больших сэндвичей и сухарики. Обменялся любезностями с молодым продавцом, одетом в джинсы и футболку цветов «Манчестер Юнайтед» (право слово, в этом мире нельзя купить булку хлеба без светской болтовни с человеком по ту сторону прилавка), пожелал ему хорошего дня, сел в машину и поехал себе дальше.

Крылов ничем меня не удивил — всего лишь более крупный и продвинутый город с большим количеством современных высотных зданий. Несомненно, деньги здесь крутились другие. На дорогах было больше автомобилей (я даже пару раз попадал в пробки на оживленных перекрестках), на тротуарах — пешеходов, а на некоторых улицах бегали симпатичные красно-белые трамваи. Словом, живой, пульсирующий, открытый город. Мне понравился пруд, расположенный почти в самом центре. По берегам его буйствовала зеленая растительность — тополя, березы, мохнатые ивы, свесившиеся над водой — так что пробраться к берегу оказалось сложно. Я постоял на мосту, подышал свежим влажным воздухом, помахал рукой парочке, выплывшей на лодке из-под моста. Они помахали мне в ответ.

Я не стал покупать местные газеты. И так было понятно, что это город той же реальности, в которой я сейчас обитал.

Пополнив запасы провизии, я отправился в обратный путь. «Скорпионов» в моей магнитоле сменили «Цеппелины». Знаменитую «Лестницу в небо», уже проезжая Северные Ворота Края, я пел вместе с ними. Вернулся домой усталый — раньше мне ничего не стоили переезды на пятьсот километров, а сейчас я выматывался уже после жалкой сотки. Впрочем, не только усталый, но и счастливый. Правда, счастье мое играло недолго.

В пятницу утром позвонил Святов и сказал, что его выписывают. Врачи сочли, что он вполне может долечиваться амбулаторно. Аня, увидев выражение моего лица, все поняла без слов. Быстро собрала вещи и уехала к себе домой. Не знаю почему, но я даже не попытался ее остановить.

— Ты звони, пожалуйста, — сказала она на прощание, поцеловав меня в губы. — Держи в курсе, не теряйся.

Святова я возненавидел пуще прежнего.

Он приехал ближе к обеду. Медленно прошествовал в комнату, бросил на пол в углу пакет с вещами, придирчиво оглядел обстановку. Я сидел на диване, закинув ногу на табуретку, и щелкал пультом телевизора. На экране африканские слоны сменялись мадагаскарскими лемурами, космические ракеты бороздили просторы Вселенной, бывалые рыболовы объясняли зрителям, что такое фидер и почему пойманного карпа надо отпустить обратно.

— Лежишь? — спросил Святов.

— Лежу. Привет. Как сам?

— Как видишь, приплелся на своих двоих. Там у забора тачка припаркована — чья?

— Моя. В прокат взял.

— Тогда мог бы и забрать меня из больницы.

— Извини, не подумал.

И я продолжил щелкать пультом. Я не собирался демонстрировать ему свое равнодушие или даже пренебрежение, просто так получилось — вполне естественно. После ухода Ани я не знал, чем себя занять.

— Чую, женским духом пахнет, — сказал майор.

— Потому что здесь в твое отсутствие жила женщина. Элементарно, Ватсон.

Он походил по комнате, остановился перед отрывным календарем, висевшим справа от окна, оторвал несколько листков и присел за стол.

— Какой день недели-то, помнишь хоть?

— С утра была пятница.

— И что?

— Что?

— Чего лежишь?

— А что я должен делать?

Он покряхтел. Видимо, понял, что я включил дурака.

— Ты забыл, зачем мы здесь?

— А зачем мы здесь?

Разговор не клеился. Было очевидно, что за прошедшую неделю мы оба изменились. Точнее, не мы сами, а наше восприятие окружающей реальности.

— Серега, ты…

— Что — я?

— Новости смотрел последние?

— Нет.

— А чего?

Я не выдержал, вскочил с дивана, стал нарезать круги.

— Слушай, майор, что ты ко мне пристал?! Хочется тебе в казаков-разбойников поиграть — вперед и с песней! А я уже сыт по горло! Это дурдом, а не Эдем!

Расхаживая по комнате, я ногой задел свободный стул. Он с грохотом отлетел к стене.

— Этот дурдом устроили мы, — спокойно заметил Святов, игнорируя мою вспышку гнева. — Если хочешь смыться — сам дуй вперед и с песней, как ты говоришь. Но сначала надо прибрать за собой.

— Да, прибрать! И заколотить эту чертову нору досками, залить ее бетоном нахрен, чтобы больше никто не шнырял туда-сюда!

Майор вздохнул.

— Стало быть, последние новости ты не читал…

— Да пофигу мне, кто тут у них мэром станет!

— Я не про выборы. Возьми-ка у меня в пакете свежие «Краевые вести». По дороге в киоске купил.

Я выполнил его просьбу, но не для того, чтобы действительно что-то прочесть. Я хотел, чтобы он отстал от меня.

— Ну, и что тут интересного?

— Передовицу глянь.

Я развернул свернутую в трубочку газету. Прочел лишь заголовок и начало главной статьи номера…

…и потерял дар речи.

Тело пропавшего старшего сержанта Владимира Курочкина найдено на берегу реки Зюзелга в труднодоступном месте в трех километрах от города вниз по течению. Его обнаружили рыбаки. Согласно предварительным данным экспертизы, тело находилось во влажной среде около недели. В легких вода не обнаружена, смерть наступила от удушения.

Я бросил газету на пол.

— Ты понимаешь? — спросил Святов. — Может быть, он и причастен к взрыву на стадионе, но он точно не убийца.

 

27. День тишины

Слышали, наверно, про болевой порог? Это когда организм до какого-то предела способен чувствовать боль и мучиться, а потом — дзинь! — мозг отключается, и делай с телом все, что захочется, хоть включенный утюг на пузо ставь, хуже уже не станет.

В пятницу, за два дня до голосования, мозг города отключился. Его пытались «запустить» средства массовой информации, эксперты и аналитики всех мастей и, разумеется, официальные представители силовых органов, обещавшие в кратчайшие сроки навести порядок. Но ничего не помогло. Вместо мозга у города вовсю стало тарахтеть сердце.

— Представляю, как бомбит сейчас моих местных братьев по оружию, — говорил Святов. — Одно дело, когда ты уже точно знаешь, кого искать и как это делать, и совсем другое, когда ты понял, что шел в неверном направлении и все надо начинать сначала.

— Золотое правило ужастиков, — добавил я, — догадываться страшнее, чем догадаться.

Люди были напуганы. Я понимал этот страх. Однажды в детстве, когда я учился в первом классе, по нашему микрорайону в Марьино прокатилась страшная весть: убили девочку из старших классов. Подстерегли вечером после уроков, схватили, оттащили в рощу и там… в общем, это было жутко. Помню, я еще очень долго боялся выходить из дома, чтобы дойти до школы, а уж о вечерних прогулках во дворе не могло быть и речи. И дело даже не в том, что я боялся нападения. Меня ужасала сама мысль, что убийство произошло в реальной жизни, а не в детективе по телевизору, что человек, который это сотворил, ходил где-то рядом. В каждом встречном мужике я видел потенциального монстра, а если их собиралось больше двух, то мне они казались бандой, планирующих еще одно страшное преступление. Зло, порождающее страх, просто витало в воздухе.

Убийцу вскоре поймали, но я еще долго не мог вернуться к прежней жизни.

С жителями Края происходило то же самое. События минувших двух недель породили ощущение постоянного присутствия Зла. На площади у мэрии уже никто не катался на роликах и не ел мороженое — в пятницу вечером площадь была на удивление пустынна, не хватало разве что подгоняемых ветром перекати-поле. Прохожие выглядели сосредоточенными. Кое-где во дворах жилых домов я наблюдал неестественные скопления местных жителей. У нас в Старом Мире мы обычно собираемся вместе, когда нужно прищучить управляющую компанию. Еще неделю назад во дворах проходили встречи кандидатов с избирателями, но сейчас причина для собраний была очевидно иной.

Полицейских на улице стало еще больше. Из телефонного разговора с Самохваловым я узнал, что в город дополнительно прибыли два взвода спецназа и еще одна бригада следователей из губернии. Что они тут собирались делать, я не совсем понял. Демонстрации разгонять? Охранять здание муниципалитета? Но Самохвалов пояснил, что их направили на усиление блокпостов по всей внешней границе городка. Велика вероятность, что настоящий убийца все еще находился здесь: пустив полицию по ложному следу, он мог на время расслабиться и спокойно гулять по тем же улицам, что и законопослушные граждане, но теперь, когда фото Курочкина на столбах потеряло актуальность, сам черт велел ему убираться.

Главное, что беспокоило нас обоих, — с кем же я столкнулся в прошлый четверг у стадиона? Ответа мы пока не нашли.

Вечером я навестил своих друзей. Сначала заехал в ресторан «Пушкин», послушал сольные партии Кости Симанкова. Сегодня он играл из рук вон плохо. Я, конечно, не музыкальный критик, способный на слух отличить си-бемоль от фа-диез, но все-таки меломан с тридцатилетним стажем, и разницу между «круто, чувак!» и «старик, это говно!» я чувствую мочками ушей.

— Ты бухал, что ли, Костян?

Скрипач уселся за мой столик.

— Не играется что-то, Сергей. Вон, смотри…

Я оглядел зал. Посетителей насчитал всего пять человек.

— Никогда такого не было, — прокомментировал Костя. — Обычно с четверга по субботу здесь давка.

— Аппетит у людей пропал. Сам как?

— Да как… Домой что-то захотелось.

Велев скрипачу не отключать телефон и быть на связи, я отправился в «Пельменную №6».

Павел был на месте в своем кабинете. Точнее, на месте я обнаружил его тело, а вот сознание удалилось отсюда на пару астрономических единиц.

— Что-то у тебя голяк в зале, Паш. Полтора дровосека.

— Обычное дело для вечера, — махнул рукой тот. — Вот введу дополнительную линейку блюд для ужина, трафик увеличится.

Павел был чем-то озабочен. Не шутил, не отпускал колкости. Елозил компьютерной мышью по столу и что-то высматривал в мониторе. Я чувствовал себя не очень желанным гостем.

— Что не весел, Пельмень?

— Мелочи жизни. Если сравнивать с этим жмуром в реке, то у меня все отлично.

— А точнее?

Он вздохнул.

— Возлюбленная вернулась к мужу… и телефон отключила… сука, блин…

Сказавши это, Пашка чуть не заплакал. Я увидел предательский блеск в его глазах. Я очень хорошо знаю этот блеск, я же актер.

Поняв, что Павла сейчас лучше не дергать, я просто похлопал его по плечу и уехал. Напоследок все же озвучил дежурную просьбу оставаться на связи.

Возвращался домой уже под вечер. По пути терзался сомнениями: позвонить ли Ане? Наверняка ведь ждет звонка, просила не теряться. Надо бы ее набрать, хоть пару слов из себя извлечь, голос ее услышать, дать послушать свой. Но что я ей скажу? Да, мы неплохо провели время, дошли до интимной близости, друг другу симпатичны. О любви говорить, наверно, рано, но все же…

Нет, не знаю, что ей сказать. Пока не знаю.

Я сделал по дороге пару остановок. Сначала заскочил в книжный магазин, купил пачку бумаги, конверт и две авторучки. Сегодня ночью мне предстоит много писать от руки. Я мог бы заглянуть в местный компьютерный клуб, настучать текст на клавиатуре и распечатать на принтере, но, боюсь, адресаты меня не поймут. Интересно, помнит ли моя рука, как это делается. Ничего длиннее автографов и подписей под контрактами я уже давно не писал.

Далее я остановился возле оружейного магазина. Он еще работал. Покупка револьвера, кобуры и трех упаковок патронов заняла не более пятнадцати минут. Продавец, мускулистый старик в камуфляжной форме, похожий на ветерана какой-то очень давно позабытой локальной войны, заметил, что сегодня у него хороший день — закрыт месячный план. «Еще бы! — подумал я. — Население готовится к обороне».

Провожая у двери, «ветеран» произнес фразу, от которой у меня похолодело в паху:

— Только прошу вас: не шмаляйте белых лебедей.

Фраза знакомая… и явно не отсюда. Или у меня уже паранойя?

Да ну, к черту, плевать!

Я постоял немного на улице. Вдохнул свежий вечерний воздух. Представил, как дышалось бы здесь весной, в самый разгар цветения яблонь и сирени…

Завтра в Крае — День тишины. Запрет на любую предвыборную агитацию, как и у нас (в чем-то мы похожи). Не будет встреч с избирателями во дворах, не будет рекламных роликов и душеспасительных статей в газетах. Думайте сами, дорогие горожане, решайте сами — иметь или не иметь.

Город будто затаился и ждал чего-то.

В субботу утром старший лейтенант Самохвалов как обычно заступил на дежурство. Проверил журнал, принял оборудование, осмотрел помещения участка. В обезьяннике ночевали двое — люмпен с автобазы, пытавшийся поколотить жену (полицию от греха подальше загодя вызвали соседи, опасавшиеся, что все закончится топором в черепе), и автомобилист, вступивший в перепалку с задержавшим его патрульным (мог бы просто отделаться штрафом за пересечение двойной сплошной, но жажда справедливости на время отключила мозги).

Вместо погибшего Володи Курочкина в помощники Ивану Терентьевичу определили старшину Петра Галушкина — перебросили его с опорного пункта «Южный». Он был на семь лет старше своего предшественника, в органах прослужил дольше, причем несколько лет в Оренбурге. Вернулся в родной город, устав от шума и суеты центра губернии. Опыт имел серьезный, неоднократно принимал участие в задержании опасных преступников, лихо водил машину и вообще был настоящей находкой. Но Самохвалов отчего-то не стал прыгать от радости. Одну из причин можно было понять — боль за бесславно сгинувшего молодого напарника еще сидела внутри. А вот вторая причина…

— Петя, как ты с утра можешь трескать корейскую морковку?

— Могу, — чавкая, отвечал тот. — Укрепляет мозги!

Морковь и спаржу, источавшие дьявольский аромат по всему офису, Петр запивал свежесваренным кофе. Самохвалов чуть не сошел с ума в то утро.

Обитателей обезьянника Иван Терентьевич скоро выпустил, соблюдя все стандартные процедуры. Дебоширу-автомобилисту выписал двойной штраф, а люмпену, распускавшему руки, пригрозил судом, если он не пересмотрит свои методы воспитания супруги.

— В последний раз тебя предупреждаю, Стас! — сказал ему Самохвалов. — Что ты лыбишься, мудень? Думаешь, Терентьич добрый, все простит? Прощал до сих пор, но хватит уже, достали, на шею сели. Еще раз увижу тебя здесь, пойдешь по статье!

К восьми в офисе появилась дневная смена патрульных — Света и Матвей. Отметились в журнале, предъявили к осмотру оружие и собрались уже сесть по машинам и отправиться в город, но Самохвалов их остановил. Точнее, остановил одного Матвея, а Светлане предложил либо подождать на улице, либо ехать одной.

— Пойдем, потрещим немного, — сказал старший лейтенант и вывел парня в маленькую соседнюю комнату. — Хочу тебя еще немного помучить насчет вашего последнего вечера с Курочкиным.

— Иван Терентьич, — устало вздохнул Матвей, — я уже все рассказал Сейфуллину, да не один раз.

— С Сейфуллиным все понятно, но он человек чужой, дело сделает и уедет. А мы здесь все свои и дальше жить будем. Ты ведь последний, кто видел тогда Володьку.

— Шутите! Да его там вся «Лагуна» видела после меня! Человек пятьдесят!

— Успокойся.

Матвей действительно нервничал. Впрочем, у всех в последние дни нервы ни к черту. Эти чрезвычайные происшествия, напряженность жителей, десант губернских силовиков… Будешь тут психовать.

— Ладно, спрашивайте, — сдался парень. — Что конкретно хотите еще раз услышать?

— Ты точно сразу уехал?

— Ну, блин…

— Матюха!

— Н-нет. Я…

— Так, понятно. Ты сел за руль?

— Ну… да.

— То есть опрокинул литр пива и сел за руль, да еще, поди, служебной машины?

Матвей покраснел, как пойманный в туалете с сигаретой школьник.

— Пиво легкое, три и восемь всего. У Вовки было темное плюс водка из фляги, он вообще ушатался…

— Ох, Матюха, заработаешь ты у меня когда-нибудь на орехи!

— Я был в порядке! Там промилле-то…

— Про твои промилле мы потом поговорим! Ты оставил Володю в баре, а дальше?

— Дальше… Я сел в машину, минут десять еще звонил знакомым, думал, где бы еще кости бросить, но все обломали. Ну, посидел еще, покурил. Видел, как Вовка выходил на крыльцо с кем-то из бара. Что-то они там обсуждали, бурно так…

— Кто это был?

— Иван Терентьич, ну откуда ж я знаю! — Матвей посмотрел на часы. — Мне уже на дежурство пора!

— Здесь я буду решать, когда тебе выезжать в город. Как выглядел его собеседник?

— Я уже говорил Сейфуллину…

— Еще раз — мне плевать на Сейфулина!

— Парень какой-то в кожанке, с лохматой шевелюрой. Там таких полный бар! Постояли, поговорили. Парень был чем-то недоволен, Вовка отмахивался, потом лохматый вошел внутрь, а Вовчик еще постоял, выкурил еще одну сигарету и тоже вошел в клуб. Все.

— Все? Потом ты уехал?

— Да, уехал.

Матвей уставился на начальника в ожидании новых вопросов, но Самохвалов махнул рукой: «Свободен».

Он не понимал, что с этой «Лагуной» не так. Если и существовал некий спусковой механизм, запустивший дальнейшие события, то его, несомненно, следовало искать там и именно в тот вечер (или даже ночь). Этот чертов татарский капитан из губернии… ему пальца в рот не клади, конечно, он свое дело знает, просто глянет на тебя из-под своих густых бровей — и все, можешь смело сушить сухари. Но ведь молчит, зараза! Что он нарыл? На кого вышел? Опросил ли круг знакомых убитой Кристины Арутюнян? Искал ли машину, на которой она уехала ночью? Ничего ведь не говорит! Для него вся эта суета — лишь работа, очередная операция, о которой он скоро забудет.

Вернувшись к рабочему месту, Самохвалов набрал номер его телефона. Он был уверен, что имеет право звонить и задавать вопросы, и не только по долгу службы.

— Ринат Амирович? День добрый, Самохвалов с «Северного» беспокоит… да, по нашему делу…. Да, я понимаю и дико извиняюсь… Вы опрашивали моих сотрудников, Матвея Сафонова, в частности… Да, он видел Курочкина одним из последних, пил с ним в клубе «Лагуна». Я тут подумал… вы изучили записи камер наблюдения?

Разговор с Сейфуллиным проходил в присутствии напарника. Петр Галушкин к тому моменту уже доел свои южно-азиатские деликатесы, выпил кофе и с большим вниманием следил за беседой.

— Все еще изучаете?! — возмутился Самохвалов. — Так ведь уж сутки почти!… Да, я понимаю, но… вы меня извините, господин капитан, но можно было бы привлечь к изучению записей наших людей! Да меня хотя бы! Да любого из наших пацанов, которые тут выросли и несут службу!..

Выслушивая монолог своего собеседника, Самохвалов постепенно менял цвет лица, как хамелеон.

— Ринат Амирович, я бы вас попросил… Я, простите, тоже не пальцем деланный, это был мой человек! Либо вы предоставляете нам…

Тут, видимо, Сейфуллин разразился новым монологом, и Самохвалову оставалось только слушать. Слушал он примерно минуту, потом с удрученным выражением лица, ни слова не говоря, опустил телефонную трубку на пульт.

— Послал? — спросил Петр.

— Да.

— Далеко?

— И надолго.

— Жлобы губернские. — Галушкин, крутанувшись на стуле, вернулся к монитору своего компьютера. — Там все такие, я их перевидал.

— Петя!

Тот крутанулся обратно.

— Твои корейские моллюски утрамбовались?

— Шевелятся внутри.

— Бросай все и дуй в «Лагуну». Я тебе дам контакт человека, который там отвечает за безопасность. Он мой должник, Валера Кобзев, я его после серьезного залета отпустил, ему три месяца светило. Подними с постели, скажи, что от меня. Возьми вон флэшки в шкафу, скопируй у Валеры все, что было записано в прошлую среду вечером с восьми вечера до утра. И не только с камеры над крыльцом, а со всех. Слышишь, со всех!

— А если губернские изъяли жесткие диски?

Самохвалов усмехнулся одними усами.

— Даже если так, ты Валеру не знаешь. Тот еще прощелыга. Все, давай, бегом!

Николай Святов смотрел на мой «натюрморт» на столе с энтузиазмом мальчишки детсадовского возраста, которому друг показал набор привезенных из Европы «ковбойцев». Он протянул к нему руку, приложил ладонь, пощупал, но не взял. Долго молчал, играя желваками. Наконец, спросил:

— Почему револьвер?

— А нравится, — ответил я.

— Чисто эстетически?

— Ага. Всегда мечтал быть похожим на Клинта Иствуда.

— Можно?

— Бери. Ты у нас профессионал.

Святов взял мой пистолет, вложил его в ладонь, ощупал пальцами, прицелился в окно. Я знал, что его профессиональных комментариев мне не избежать.

— Всего лишь шестизарядный, — сказал он. — Скорострельность и кучность так себе. С магазинами было бы лучше. Ухайдакаешь все шесть патронов, начнешь перезаряжать… это время, которое может стоить тебе жизни.

— Знать, судьба моя такая.

Он положил руку мне на плечо, стиснул так, что я чуть не охнул.

— Сережа, это не съемки сериала. Что ты задумал? Зачем ты его купил?

Я отпихнул его руку, забрал револьвер. Мне почему-то вдруг расхотелось, чтобы этот майор держал его в руках и давал мне советы. Разумеется, Святову по долгу службы приходилось иметь дело с оружием, ему доводилось стрелять, и, наверно, кого-то он даже убивал. Но я тоже стрелял! В живую мишень! Раньше я месяцами прыгал на съемочной площадке с муляжами, растирал на морде искусственную кровь, упивался искусственным потом, но сейчас совсем другое дело. Это моя пушка! Настоящая! Вот она, послушная, безотказная… и, наверно, громкая.

— Сережа! — напомнил о своем присутствии Святов. — Что ты задумал?

— Ничего я не задумывал, Коля. Просто я уверен, что завтра что-то произойдет.

— Уверен или знаешь точно?

Я не ответил. Распаковал одну коробку патронов и стал по одному вставлять в барабан револьвера. Майор мне не мешал, наблюдал молча. Мне показалось, что решимости в деле спасения этого мира в нем поубавилось. Зато, видимо, прибавилось во мне.

Я заполнил весь барабан, поставил револьвер на предохранитель.

— Знаешь, Коль, я действительно хочу законопатить эту дырку на веки вечные. Чтобы больше никто ни сюда, ни отсюда не пролез через нее. Пусть они живут так, как привыкли. А мы будем жить так, как заслужили.

Святов смотрел на меня глазами учителя, чей ученик слишком превратно трактовал полученные знания.

— Что ты хочешь сделать?

— Есть одна мысль. Но, опять же, это только теория. — Я посмотрел на часы. — Сегодня как раз прибывает наш очередной поезд. Ты со мной?

Начальник службы безопасности клуба «Лагуна» Валерий Кобзев не горел желанием тащиться субботним утром на работу. Его не впечатлил даже тот факт, что эту настоятельную просьбу озвучил сотрудник полиции. Свои права парень знал: вызовите официально, пришлите повестку, у меня законный выходной, я не буду говорить без своего адвоката, я все уже отдал этому гребаному федералу с густыми бровями — в общем, стандартная лабуда. Совсем распустились гражданские!

— А если я произнесу волшебное слово? — предложил Галушкин.

— Я в волшебство не верю, — сонным голосом ответил Кобзев, — уже с шестого класса, когда мне влепили «двойку» за год по математике

— А если я от Самохвалова?

Сон как ветром сдуло. Кобзев подобрался.

— Так бы сразу и сказали…

Внешне Валера ничем не выдавал своей принадлежности к службе безопасности заведения. Обычный клубный охламон: торчащие ежиком волосы, серьга в ухе, разнокалиберные перстни на пальцах, кожаная куртка, джинсы с дырами на коленях. Приехал к «Лагуне» на очень подержанном «фиате» с тарахтящим глушителем, да еще и припарковался как последний лох — поперек парковочного места для инвалидов.

— Машину нормально поставь, — велел Галушкин.

— Оштрафуешь? Мне можно, ты от Самохвалова.

Кобзев провел старшину в клуб через служебный вход в торце здания. Они поднялись на второй этаж, миновали несколько подсобных помещений, заставленных ящиками, коробками, колонками и усилителями, прошли через верхний зал — это был ресторан для тех посетителей, кому не интересны дискотеки и пивные моря. Комната службы безопасности располагалась сразу за кухней. Убранство спартанское — стол, два компьютера и несколько мониторов.

— Капитан провел изъятие со всеми почестями, — рассказывал Кобзев, включая технику. — Протоколы-шматоколы, расписки, все такое. Чуть весь сервер не распотрошил. Обещал все вернуть, но я сомневаюсь, что он будет торопиться.

— У вас есть резервные копии?

— Теперь есть. У нас тут как шухер полтора года назад случился… помнишь, наркоманов брали?

— Нет, я служил в другом городе.

— А, ну ладно. Так вот, ваши налетели, все жесткие диски повынимали, сидели там у себя, изучали два дня, а потом облаву тут устроили. Столько мебели поколотили… Пришли бы по-человечески, аккуратно скопировали все, что надо, так нет же, яйцами надо позвенеть. В общем, с тех пор я все автоматически копирую на резервный сервер. Он у меня спрятан… — Тут Валерий спохватился. — Командир, это не для протокола, ты же понимаешь, только из уважения к Самохвалову.

— Ты ничего не нарушаешь.

— Лады… Кстати, поговаривают, что шантрапа наркотская опять в городе объявилась. Правда?

— Есть сложности, — уклонился от прямого ответа Петр.

— Ясно. Если что, «Лагуна» была и останется чистой, так и запишите там у себя.

Кобзев уселся за компьютер. Мониторы оживали один за другим. На одном Петр увидел крыльцо у главного входа в клуб, на другом — танцевальную площадку и бар на первом этаже, на третьем — ресторан.

— Что интересует?

— Первый этаж, крыльцо, парковка. Ресторан вряд ли пригодится. Хотя… Короче, все.

— Дата?

— Прошлая среда, с восьми вечера до восьми утра четверга. Вот этих флэшек хватит?

— Хватит. Запись сжата.

Пока парень ковырялся в системном блоке, Петр смотрел на монитор с площадкой для автомобилей. Сейчас на ней были припаркованы только две машины — его и Кобзева.

— Слушай, Валера, а номера различимы будут, если увеличить?

— Вполне. У меня разрешение хорошее.

— Отлично. А в тот вечер в клубе никаких инцидентов между гостями не было?

— Вроде нет. Я в тот вечер не работал, но мне никто ничего не докладывал. Все в рабочем режиме.

На копирование файлов ушло минут пятнадцать. Кобзев предложил полицейскому кофе, но Петр отказался. Когда процедура была закончена, старшина забрал флэшки.

— Придется тебе проехаться со мной, Валера.

— Зачем?!

— Поможешь разобраться с файлами. Без тебя мы полдня будем сидеть.

— Эээ, командир, я на экскурсию в отделение не подписывался!

— Тебя Самохвалов подписал. Давай-давай, собирайся. Чем быстрее с этим разделаемся, тем раньше освободишься.

Клубному охламону пришлось подчиниться.

Вы меня спросите: а что же наши кандидаты на пост мэра, тот же горемычный Крутов, публично уличенный в адюльтере? Как он перенес этот вселенский позор? И как это отразилось на его дальнейшей судьбе?

Да, я мало уделял внимания его персоне в минувшие дни, и тому есть вполне логичное объяснение, вы не находите? Что ж, исправляюсь. Правда, подробный отчет о его настроении и действиях я предоставить не смогу — меня с ним рядом не было — но в моих силах отчасти восстановить события, основываясь на рассказах очевидцев и других косвенных данных.

Факт, отмеченный абсолютно всеми: сразу после дебатов Крутов исчез из информационного поля. Почти неделю о нем ничего не было слышно. Он не инспектировал производственные мощности местных предприятий, не совался с визитами к овощеводам, не писал статей в местной прессе и не давал интервью, хотя журналистов, желающих пообщаться с ним лично, было хоть отбавляй. Пресс-служба мэрии дала жесткий отлуп: у мэра очень много текущих дел, никаких комментариев относительно вскрывшихся фактов личной жизни главы муниципалитета не будет! Предоставление в ходе открытых дебатов сведений, порочащих его честь и достоинство, было недопустимым. Личная жизнь господина Крутова — это его личная жизнь! Точка!

Не знаю, слышали ли местные обыватели о зеленом платье Моники Левински, могли ли они видеть бледное лицо Билла Клинтона, дающего показания перед жюри присяжных, но ажиотаж вокруг нечистоплотности главы города как-то быстро сошел на нет. У меня есть тому лишь одно объяснение: Россия — не Америка (даже эта Россия). В пуританстве наши сограждане никогда не были замечены, несмотря на все душераздирающие крики о нашей исключительной духовности и традиционных ценностях. Очевидно, ядерный электорат Крутова решил: пусть его жена с ним разбирается, а нам от него нужна конкретная работа.

Впрочем, прав я или нет, покажут уже через сутки результаты голосования.

Днем в субботу, в День тишины, градоначальника видели в грузинском ресторане «Сулико» недалеко от улицы Кутузова (она же «улица толстожопиков»). Об этом позже написал один из популярных в городе блогеров по прозвищу Зудящий, на которого был подписан Павел Гринько. Крутов сидел в отдельном кабинете за занавесками в компании трех солидных мужчин. Ели-пили, заказывали все самые дорогие и изысканные грузинские блюда, там же и курили. Блогеру не удалось узнать тему разговора, хотя он и старался подобраться как можно ближе, но когда официант приносил заказы, распахивая портьеры, он мог видеть, каким разбитым и жалким выглядел мэр. «Интересно, — предположил Зудящий, — ему выставляли счет за проваленную кампанию?». Свои наблюдения и умозаключения блогер подкрепил парочкой удачных фотографий. Я их потом видел — действительно, Константин выглядел не ахти.

Что касается инициатора скандала, Валентина Хилькевича, то гнев части избирателей, возмущенных его поступком, разбился о скалы его хладнокровия и уверенности. Всю неделю Хилькевич старательно размещал видеосюжеты на телеканале «Край-ТВ», большую часть хронометража которых посвящал своей любимой рыбе, дал небольшое интервью журналу «Фокус», а в субботу вышел прогуляться в парке около торгово-развлекательного центра «Космос», да не один, а со всей своей «фамилией». Горожанам было известно, что он давно разведен, но ведь никто не мог ему запретить гулять с двумя дочерьми и бывшей женой в солнечный летний денек. Никакой предвыборной агитации.

В почти идеальной позиции оставался один Пахомов. Его лицо все так же улыбалось горожанам с биллбордов и, казалось, эту улыбку никто не сможет стереть. Кроме того, Пахомов озвучил на этой неделе новый для него, но крайне важный, тезис, в котором, безусловно, нуждались избиратели: «Я разберусь с преступностью в городе! Я знаю, как это сделать!».

Вот таков мой краткий отчет о состоянии дел накануне выборов главы муниципалитета. Надеюсь, ваше любопытство удовлетворено. А теперь давайте вернемся к нашим баранам.

Валера Кобзев, возмущенный незапланированной поездкой в полицейский участок, не стал ворчать и бухтеть, но нацепил на лицо маску Пьеро. Печально и молча уселся перед компьютером, молча активировал программу, позволявшую просматривать синхронизированные файлы с разных камер наблюдения, и даже кружку с крепким смородиновым чаем принял от Самохвалова безмолвно, поблагодарив лишь кивком головы.

— Что ищем? — только и спросил он, когда был готов к работе.

— Давай сначала кусок с двадцати двух ноль-ноль, — велел Иван Терентьевич.

На мониторе открылось четыре окна — крыльцо клуба (ракурс с козырька), зал на первом этаже с барной стойкой и сценой, ресторан на втором этаже и парковка перед зданием, заполненная машинами. Несмотря на поздний час, все было хорошо видно, освещение позволяло.

— Вот это разрешение! — не удержался Галушкин. Валера лишь снисходительно усмехнулся.

Нижний зал был переполнен посетителями. Самохвалов сразу узнал Курочкина со спины, сидевшего у стойки рядом с лохматым парнем. Между ними завязывался оживленный разговор.

— Валера, у тебя время перематывается только в каждом отдельном окне или сразу везде? — спросил Иван Терентьевич.

— Как скажете.

— Тогда давай общее время на десять минут назад.

Валера выполнил просьбу. Теперь по левую руку от Курочкина за стойкой сидел Матвей, по правую лохматый парень, а чуть дальше последнего — девица в короткой юбке и светлой блузке. Курочкин, подавшись назад, что-то сказал ей, но лохматый его одернул.

— К чужой бабе пристает, — прокомментировал Петя.

Матвей похлопал Володю по плечу, очевидно, уговаривая закончить банкет, но Курочкин отпихнул его руку. Несколько минут ничего особенного не происходило, потом Матвей бросил на стойку несколько купюр, еще раз коснулся плеча товарища и, соскочив со стула, покинул пространство кадра. Спустя несколько мгновений он показался в другом окне, на крыльце клуба, еще чуть позже зрители увидели его лавирующим между автомобилями на парковке. Он дошел до верхнего левого угла кадра, где был видна часть капота полицейской машины.

— Точно на служебной поехал, засранец, — прокомментировал Самохвалов. — Уши ему отверну.

Оставшийся в баре Курочкин продолжил эмоциональный диалог с лохматым. Через несколько минут они вдвоем покинули зал и появились на крыльце, где обмен мнениями приобрел более эмоциональный характер. Все происходящее в точности соответствовало рассказу Матвея Сафонова, даже состояние Курочкина — тот действительно еле держался на ногах.

Молодые люди поговорили какое-то время. Вроде разошлись миром, до драки не дошло, лохматый вскоре вошел внутрь. В зале он занял свое прежнее место рядом с девицей. Курочкин на крыльце закурил еще одну сигарету, опершись свободной рукой о стену, сделал несколько затяжек и бросил. Не без труда открыв двери, он вошел внутрь, но в нижнем зале так и не появился.

— Куда он пропал? — спросил Самохвалов.

— Куда-куда, в туалет пошел! — усмехнулся Валера. — У меня есть еще записи фойе напротив гардероба, но тут на мониторе места не хватает. Поставить его вместо ресторана?

Не успел Самохвалов ответить, как Курочкин снова появился на крыльце. Вне поля зрения он находился минуты две-три. Возможно, действительно ходил отлить.

Покачавшись немного на ступенях, Володя зашагал в сторону парковки. Его швыряло в разные стороны. Один раз он налетел на капот чужой машины, чуть не ударившись головой. Еще через несколько шагов просто упал на землю, пропав из виду. Долго лежал, но поднялся и двинулся дальше.

— Куда это его так несет? — спросил Петр.

Самохвалов не ответил, хотя уже все понял, и то, что происходило на экране в течение следующих трех минут, подтвердило его догадки.

— Валера, останови пока.

Иван Терентьевич полез в карман за сигаретами. Галушкин смотрел на него в ожидании комментариев, но вместо последних услышал твердое распоряжение:

— Петя, собирайся в поле. Сегодня тебе сидеть в офисе не придется.

 

28. День тишины (продолжение)

После обеда тяжелые серые тучи, словно гонцы Мордора, пришли с востока и затянули небо над городом. Налетел сухой и теплый ветер, поднимающий пыль и срывающий ветки соседских яблонь, а затем пошел и дождь. Не дождь даже, а настоящий ливень, вселенский потоп. В считанные минуты лужайка на нашем заднем дворе стала похожа на шкворчащую зеленую кашу. Мы со Святовым стояли под навесом крыльца и наблюдали, как соседка Мария спешно снимает с веревки белье.

— Маш, брось ты это дело! — крикнул Николай. — Сама вымокнешь, а толку-то!

Женщина на миг остановилась, потом побежала в дом, все же прихватив с собой большую белую простыню.

Впрочем, ливень оказался кратковременным. Уже минут через десять он сменился водяной пылью, а затем и вовсе прекратился. На востоке забрезжил свет.

— Освежило слегка, — сказал Святов.

— Да, как в душ сходили.

Я спустился с крыльца. Ожидалось, что мои туфли сразу погрузятся в зеленую няшу, но тот, кто засеивал этот двор, знал толк в дренажных системах. Влага быстро ушла в почву.

— Ну что, настоящий майор, окропим травку красненьким?

Святов не разделял мой энтузиазм. Он все стоял на крыльце и глядел на соседний дом, где жили Михалыч и его жена Софья. Дверь была опечатана и перетянута желтой лентой.

— Ты все-таки считаешь, что других вариантов нет?

— Мне показалось, что ты меня услышал, Коль. Нет других вариантов, и быть не может. Устраивать провокации в день голосования бессмысленно. Все, что еще можно натворить, нужно успеть натворить именно сегодня.

Святов колебался. Я не понимал, куда подевался его бойцовский дух. Клиника подкосила?

— Я не знаю, Сереж. Этот хмырь и так вцепился в меня как клещ, мурыжил полчаса, не отходя от кровати: «Где вы служите? Почему вас нет в картотеках?». Еле отбился. Если мы сейчас…

— Да, прямо сейчас! — Я вынул из внутреннего кармана куртки (не преминув с нежностью погладить спрятанную под ней кобуру) свой телефон, выбрал из адресной книги нужный мне контакт и навел большой палец на кнопку вызова. — Ну, майор, погнали наши городских?

Святов махнул рукой: мол, делай что хочешь.

— Алло! Господин подполковник? Владислав Алексеевич? Сергей Круглов беспокоит, который из Москвы.

— Приветствую вас, Сергей Круглов, который из Москвы. — Особист Киршин был в своем репертуаре: склизкий, вкрадчивый, коварный. — Чем обязан?

— Вы просили звонить, если появится новая информация.

— Да, помню.

— Так вот, информации у меня для вас вагон, и я готов ее предоставить. Но это не телефонный разговор. Найдете время?

— Господин Круглов, — вздохнул Киршин, — если вы забыли…

— Не забыл, у меня профессиональная память. Я знаю, что происходит, и знаю гораздо лучше вас. Я могу назвать имя человека, который стоит за всеми последними событиями в городе. Почти за всеми. Вы готовы слушать?

Киршин поупрямился немного, как девушка, которая давно уже не прочь, но скована правилами этикета, потом сдался:

— Слушаю вас.

— Повторяю, это не телефонный разговор.

— Тогда приезжайте. Я пока в городском управлении, в том же кабинете, где мы с вами встречались.

— Будьте добры, покиньте кабинет и погуляйте возле фонтана. К вам в течение пятнадцати минут подъедет Николай Святов, вы его знаете.

— Это уже чересчур.

— Нисколько. Разговор не для протокола, а стены казенных учреждений не способствуют доверительности. Итак, через пятнадцать минут к вам подъедут. Всего доброго!

Я нажал кнопку отбоя.

— Буду я еще с ним церемониться… Коль, ты готов?

— Да.

— Извини, что бросаю тебя на эту амбразуру, но мне нужно встретиться с ребятами, без их одобрения я ничего предпринять не смогу. А ты с Киршиным быстрее общий язык найдешь. Вы оба профессионалы.

— Да.

Я подошел к нему, в шутку ткнул кулаком в живот.

— Ну что с тобой? Чего напрягся? Ты же все решил, и все скоро закончится, потерпи несколько часов.

— Да, Сереж, решил. И как-то стремно…

Тут я вынужден был согласиться.

— Конечно, стремно. Но хватит соплей, майор, собирайся и садись в машину, я тебя заброшу по дороге. Нам все нужно успеть до шести и в шесть-двадцать быть уже на месте.

Святов поднял правую руку и отдал честь.

По дороге в городское управление он продолжал молчать. Я не стал его тревожить. Мне он в эти минуты напоминал моего младшего брата на проводах в армию. Человек по жизни веселый и оптимистичный, в тот долгий вечер, грубо переходящий в ночь, будто воды в рот набрал. Гостей в нашу тесную московскую квартиру в Марьино набилось человек двадцать, все пили-ели, орали шансон под гитару, плясали, запускали во дворе фейерверки, а Васька все это время, хоть телом и присутствовал, головой был где-то далеко, за Полярным кругом или в степях Поволжья. Наверно, мысленно уже заправлял солдатскую кровать, одевался за сорок пять секунд и получал от дедов табуретом по черепушке. Уж сколько водки мы в него ни заливали, как ни пытались раскочегарить, ничего не помогало — Василий угрюмо опрокидывал рюмку за рюмкой, натянуто улыбался одними губами и все норовил уединиться. Под утро пытался поспать, пока мы резались в карты, но безуспешно. Только уже по дороге в военкомат под песни группы «Кино», звучащие из переносного магнитофона, он слегка приободрился, а при посадке в автобус уже смеялся и размахивал руками. Принял неизбежное.

Когда до управления оставалось минут пять ходу, я набрал телефонный номер. Не очень интенсивное движение на здешних дорогах позволяло мне вести машину одной рукой и параллельно вести разговор.

— Слушаю тебя, — отозвался Петровский. Голос сухой и низкий. Никаких заигрывающих интонаций, никакого панибратства.

— Евгений Палыч, должен известить, что игра окончена. Если ты что-то планировал на сегодня, то тебе лучше отказаться от своих планов.

— Откуда такая уверенность?

— Разве не очевидно? Скорее ангелы начнут вылетать из задницы, чем твой карпятник Хилькевич займет должность мэра.

Я с улыбкой глянул на Святова — оценил ли он мое остроумие? Но майор лишь задумчиво смотрел на дорогу.

— А с чего ты взял, что я делал ставку именно на него?

Тут Петровский все же ухмыльнулся, став на короткое время собой прежним.

А я не знал, что ответить.

Старшина Петр Галушкин свое дело знал. Выслушав от непосредственного начальника устные инструкции, приняв документы и фотографии, он тут же отправился «в поле». Самохвалов не сомневался, что парень добудет всю нужную информацию уже в самое ближайшее время. Никому другому эту миссию он поручить не мог. Петя здесь человек новый, ни с кем пока не связанный никакими отношениями, кроме профессиональных, поэтому сделает все как надо, не отвлекаясь на сантименты. Удивительное дело, но всего несколько часов назад Самохвалов не радовался его появлению в офисе, а теперь только на него и надеялся.

Перво-наперво Петр заглянул в компанию по прокату автомобилей (она в городе была одна-единственная). Нашел хозяина и запросил информацию по клиентам, которые обращались на прошлой неделе в пятницу вечером или днем раньше. Хозяин, неулыбчивый бородатый джентльмен ростом под два метра, проворчал в ответ, что все уже рассказал губернским копам несколько дней назад. Петр вежливо, но настойчиво повторил свою просьбу и добавил, что ищут автомобиль серого или серебристого цвета марки «шевроле». Хозяин покопался в компьютере и сообщил, что «шевроле» цвета металлик в четверг вечером, около семи часов, взял напрокат молодой человек по имени Максим Кондрашов. Машину он, кстати, еще не вернул.

— Что он натворил-то? — поинтересовался хозяин. — Эти ребята мне тогда ничего не сказали.

— И я пока не уполномочен. Вы сможете его опознать по фотографии?

Двухметровый детинушка заявил, что в четверг вечером трескал дома котлеты, а в офисе тогда дежурил менеджер Савченко. По счастью, сейчас он на месте и, возможно, сможет удовлетворить любопытство правоохранительных органов.

Так и вышло. Парнишка лет двадцати в строгом костюме, взглянув на несколько фотографий, разложенных на стойке, после недолгих колебаний выбрал одну.

— Вроде он.

— Вроде или он?

— Он, точно.

Петр больше не стал задавать вопросов. Собрал свою фотогалерею и поехал дальше.

Родителей Кристины Арутюнян, хмурых и, очевидно, быстро постаревших за последние несколько дней, он застал на улице возле их трехэтажного дома. Они собирались уезжать. Отец погибшей девушки, статный армянин, загружал в багажник джипа большие сумки, его супруга суетилась в салоне. Отвечать на вопросы они поначалу отказывались. Им и так досталось внимания сполна и от прессы, и от соседей, и от «этих чертовых копов из губернии», и они сейчас хотят только одного — уехать подальше и постараться пережить трагедию, пришедшую в их семью. Но когда Петр сообщил, что шансы поймать убийцу значительно возросли, они согласились уделить ему несколько минут.

Разговор касался узкого круга знакомых Кристины. В личной жизни своей дочери, как выяснилось, родители особо не копались. В школе она училась на «четыре» и «пять», на мальчишек не отвлекалась, готовилась к поступлению в университет. Закончив школу, сразу уехала в Оренбург и успешно поступила. Конечно, за прошедшие четыре года жизнь в большом городе и в студенческой среде наложили свои отпечатки на характер и привычки Кристины («хорошо хоть не в кампусе жила, — вставила мама, — мы ей квартиру сняли»), но все же она оставалась «приличной, порядочной, скромной девочкой». Приезжала к родителям после каждый сессии — и летом, и зимой, — отдыхала в городке, общалась с немногочисленными оставшимися здесь друзьями. Прошлой зимой познакомила со своим парнем… «ну, не так чтобы познакомила, как обычно знакомят со своим женихом»… просто они вечером вернулись из ресторана, парень проводил ее до калитки дома, но папа настоял, чтобы он вошел и выпил чаю. Парень из местных, однако больше они его не встречали, а Кристина отмалчивалась. Вот и все, что они могли сказать о круге ее общения.

Прежде чем отпустить несчастных родителей, Петр вновь проделал манипуляции с фотографиями. Разложил на капоте джипа пять штук и попросил ответить, не узнают ли они кого-нибудь. Арутюняны всматривались долго, брали фотографии в руки, клали на место. В тот момент, когда Петр подумал, что здесь его ожидает облом, мама Кристины ткнула пальцем в один из снимков.

— Вот. Это тот парень, который у нас чай пил.

Старший сержант сгреб фотографии, на прощание еще раз выразил свои соболезнования, пожелал крепиться и держаться и вернулся в свою машину. Сразу позвонил Самохвалову:

— Иван Терентьич, я закончил с родителями девчонки.

Тот затаил дыхание.

— Ну?

— Это он. И в прокате его опознали.

— Господи…

— Мне ехать дальше?

— Нет, возвращайся. Я звоню Сейфуллину, надо вводить «перехват».

Петровский терпеливо ждал от меня ответа. «С чего ты взял, что я делал ставку именно на него?» — спросил он, а я шлепал губами. Не берусь утверждать, но в тот момент я, кажется, даже не смотрел на дорогу и проскочил на «красный». Если рядом дежурила патрульная машина, то меня сейчас прищучат.

— Ты так и не понял? — усмехнулся политтехнолог. — Хилькевич как кандидат меня не интересует. Но он отлично сделал свое дело и теперь может спокойно вернуться к разведению будущих рыбных консервов. Ну, Серега, напряги извилины, это же так просто!

— Пахомов? — выдавил я.

— Он самый! Здорово получилось, правда? Крутов нейтрализован, Хилькевич в глазах обывателя мелкий и подлый говнюк, а наш «молодой, но опытный» остается весь в белом и со сверкающей улыбкой. Хрен подкопаешься!

Я вынужден был признать, что Петровский все рассчитал верно. Не раз и не два мне самому в голову приходила мысль, что его возня с Хилькевичем не стоит усилий и не приведет к нужным результатам, но все это время я смотрел не с того ракурса. С самого начала, с того момента, как мы познакомились с Петровским у входа на вокзал, передо мной разыгрывали один большой, многоактный спектакль.

— Что ж, браво, Евгений Палыч, ты не напрасно жрал свои французские булки с черной икрой. Но пить шампанское пока рановато.

— Думаешь?

— Уверен. В городском управлении о тебе уже знают, опергруппы из губернии получили все необходимые ориентировки и подняты по тревоге. Наверно, на результаты выборов это уже не повлияет, но твои гастроли здесь закончились.

Петровский промолчал, я же решил не давать ему ни секунды на передышку.

— У тебя только два исхода, политическая проститутка. Либо тебя примут здесь — а тебя точно примут, к бабке не ходи, блокпосты по всему периметру — либо вали домой. Но я тебя уверяю, что вернуться обратно ты уже не сможешь.

Продолжительная пауза в трубке. Я уже подъезжал к управлению полиции, за деревьями замаячил фонтан, вокруг которого туда-сюда неторопливо прохаживался наш особист. Хороший мальчик, послушался…

— Все, говорить больше не могу, — сказал я в трубку. — Мой тебе совет: если ты что-то запланировал на сегодня, отмени, не усугубляй свою участь, а лучше просто уматывай отсюда, и чтобы с концами. Дырку я заколочу.

— Значит, нашел способ? — вкрадчиво произнес Петровский. — Молодец, не тупой. Но тебе тоже рано пить шампанское.

Он отключился. Не понравилась мне его последняя фраза. И еще больше не понравился голос.

Я припарковался на краю площадки перед зданием управления — так, чтобы Киршин не мог нас увидеть раньше времени.

— Блефуешь? — спросил Святов.

— Есть немного.

— Опять только теория?

— Да. Теперь вся надежда на тебя, Коля. Сделай так, чтобы они подняли всех, кто есть. Убеди его. Надеюсь на твои навыки настоящего мента. Я на связи. Удачи!

Святов с кряхтеньем вышел из машины. Прежде чем он успел захлопнуть дверцу, я напомнил:

— В шесть двадцать на вокзале. Не опаздывай!

Ну что ж, финита ля комедиа. Еще немного, и я сам впаду в летаргический сон, как мой брат перед отправкой в воинскую часть. Чем ближе стрелки часов подползали к отметке «19:05», тем сильнее стучало мое сердце. Две недели жизни в раю — пусть и не таком идеальном, каким он казался вначале — две недели жизни под ярким солнцем, на котором вдруг обнаружились пятна… Эти две недели истекли. Боюсь, дома я очень долго буду страдать «безалкогольным похмельем», у меня точно обострится постпраздничный синдром, когда против возвращения к обычной жизни будет протестовать буквально каждая клеточка тела. Время, конечно, вылечит, но…

По дороге в пельменную я позвонил Ане. От волнения дрожали руки. Я по-прежнему не знал, какие слова подобрать, но и молчать больше не было сил.

— Да, Сереж, привет.

— Здравствуй, Ань. Не отвлекаю?

— Нет, я иду домой из магазина. У тебя все в порядке?

— Почему ты спрашиваешь?

— Голос какой-то грустный.

— Ну, как тебе сказать… По телефону не могу, глаза твои видеть надо.

— В чем же проблемы, милый? — усмехнулась она.

— Ни в чем. Ты сможешь быть сегодня в шесть-двадцать на вокзале?

Аня вздохнула. Она все поняла.

— Вот ты о чем… Хорошо, я подъеду.

— Спасибо. Обязательно подъезжай. Только, пожалуйста, будь осторожнее… Или, знаешь, я лучше тебя сам подхвачу. Ты у себя будешь или у родителей?

— У себя.

— Тогда будь готова в начале седьмого.

— Хорошо.

Мы попрощались и закончили разговор — как-то очень буднично, словно не было у нас этих замечательных дней и ночей, прогулок по вечернему городу, ужинов и обедов, поцелуев и объятий. А, собственно, в чем дело? Не она первая. Кто-то задерживался в моей жизни лишь на пару недель, с некоторыми отношения затягивались на несколько месяцев, а с последней мы прожили у меня на улице Косыгина больше года, и я уже готов был предложить ей руку и сердце, но был отвергнут. «Живи одним днем, Сережа», — сказали мне. В общем, всякое бывало… только не припомню, что предполагаемое расставание так больно жгло сердце.

Павла Гринько я застал на привычном месте. Точнее, он суетился в зале своей любимой пельменной, заполненном посетителями примерно наполовину — вертелся возле окон с рулеткой и карандашом за ухом.

— Трудишься?

— Ага. Хочу жалюзи заказать, эксклюзивные, с рисунком. Вот эскиз набросал, зацени.

Он протянул мне блокнот с карандашным наброском на раскрытой странице — два пухлых пельменя с глазками-ножками-ручками сидят в тарелке и о чем-то болтают, а вверх от них поднимается пар.

— Паша, обратись к профессиональному дизайнеру. Это, прости, какая-то хохлома.

— Художника обидеть может каждый. — Паша спрятал блокнот в кармане своих необъятных шорт. — Ты чего тут? Какие-то новости есть?

— Да, есть. Пойдем к тебе в кабинет.

— Там у меня ремонт, айда на воздух.

Мы вышли на улицу, отошли подальше от крыльца, закурили. Тучи так и не разбежались после сегодняшнего ливня, по-прежнему висели над городом плотной завесой. Было сумрачно, но довольно тепло.

— Паша, я принял решение.

— Мне уже страшно, — как обычно, не меняя выражения лица, пошутил тот.

— Я серьезно. Хочу закрыть портал. Сегодня вечером.

Павел шмыгнул носом, поправил очки.

— Зачем?

— Затем, чтобы мы больше их не беспокоили. Устроили тут, понимаешь, курорт. Там зарабатываем, здесь деньги тратим.

— В мой огород камень, — буркнул Павел.

— Извини, дорогой, но все-таки мы либо там что-то делаем со своей жизнью, либо здесь окончательно окапываемся и живем долго и счастливо. Прости за мой пафос.

Он задумчиво проводил взглядом проехавший мимо автобус.

— В общем, Паш, у тебя есть пара часов. В шесть-двадцать, ни минутой позже, жду тебя на перроне вокзала. Если ты не приедешь, я буду знать, что ты остаешься здесь навсегда. Не прощаюсь.

Возвращаясь к машине, я думал: а кто, собственно, тебя назначил уполномоченным по порталу? Имеешь ли ты право решать за этих ребят? Пашке здесь, судя по всему, нравится, открыл дело, возделывает свой сад-огород. Почему ты ставишь его перед фактом? Может, его жизнь здесь только начинается. Ты вспомни, сколько молодых и энергичных людей уехало из нашей страны только из-за того, что у нас элементарно нечем дышать и некуда приложить свои умения и знания? Может, пусть они едут сюда? Пусть набираются опыта, пусть увидят, как можно жить!

Тьфу, что за пошлятина! Ты еще турагентство открой, Круглов! Деньги лопатой будешь грести.

С Костей Симанковым все прошло проще. Он еще вчера сказал, что соскучился по дому, и я был уверен, что за сутки его желание не изменится. Так и случилось. Мы поговорили у калитки его дома в Южном кондоминиуме. Он вышел ко мне заспанный, нечесаный, в мятой домашней одежде. В дом не пригласил, извинился, что там не прибрано, да еще и Чика отсыпается после вчерашней гулянки.

— Собирайся, — сказал я, — сегодня вечером отправишься домой.

— Какой домой? — не сразу понял Костя.

— В такой домой! В свой родной, в Самару. Ты не передумал?

— А что, получится?

— Уехать отсюда — да. А вот вернуться — вряд ли.

Похоже, Костик не ожидал, что его гипотетическое желание будет настолько осуществимо.

— Ну… блин, ладно, — сказал он, почесав шевелюру. — А Чика?

— А это уж вы сами решайте, ребята. Ровно в шесть-двадцать ты должен быть на перроне вокзала. Опоздание даже на пять минут чревато тем, что ты застрянешь в этом городе навсегда.

Костя пообещал, что будет вовремя и во всеоружии.

Итак, до общего сбора оставалось около полутора часов. В списке последних дел — сущие формальности. Кстати, и пообедать не помешает.

В центре на улице Пушкина мимо меня в попутном направлении промчались две полицейские машины с включенными мигалками.

 

29. Только теория (II)

Радиостанции следственной группы капитана Сейфуллина и местной полиции были настроены на один канал, и Самохвалов с Галушкиным могли слышать все переговоры и даже участвовать в них. В семнадцать-тридцать сквозь шипение и треск помех прорвалось донесение:

— Внимание, первый! Только что подозреваемый был замечен на Крыловском тракте. Направляется от центра на сером автомобиле марки «шевроле» в сторону отеля «Каскад». Как поняли, прием!

— Первый принял! — ответил Сейфуллин.

— Остановить или вести?

— Продолжайте пока вести.

Самохвалов и Галушкин переглянулись.

— Даже тачку не сменил, идиот, — прокомментировал Петр. — Вы до него так и не дозвонились?

— Телефон отключен. После того, как дали ориентировку, он понял, что ему кранты. Сейчас он очень опасен.

— А куда он рванул? Все равно ведь по трассе не пройдет. Ему бы спешиться и огородами. Или тачку сменить.

— Ты сам назвал его идиотом. Таким он всегда и был.

Рация продолжала шипеть, плеваться, хрюкать. Очередное сообщение сделал сам Сейфуллин:

— Так, внимание всем! Подозреваемый Сафонов Матвей Константинович на сером «шевроле» с номерным знаком ноль-шестьдесят-два-Светлана-Юрий движется на север по Крыловскому тракту. Вооружен и опасен. Довести до полной остановки и принять меры к задержанию! Не устраивайте там формулу-один с перестрелкой! Не дай бог, гражданские пострадают! Слышите меня, орлы?

Оперативники подтвердили получение команды.

— Не пойдет же он на таран блокпоста, — сказал Петр.

— Вряд ли. Бросит тачку и растворится в спальном районе.

Самохвалов оказался прав. Уже через несколько минут по радиосвязи прозвучал доклад о том, что преследуемый автомобиль найдет на обочине у березовой рощи за пятьсот метров до отеля «Каскад». В салоне никого нет, дверца открыта, двигатель не заглушен. Подозреваемый мог двинуться только в двух направлениях — в лес или через жилой квартал. Сейфуллин велел разбиться на две группы.

Самохвалов и его подчиненный слушали эти переговоры как радиотрансляцию хоккейного матча за олимпийское «золото» между Россией и Канадой. Иван Терентьевич сидел на подоконнике и курил сигарету за сигаретой прямо в офисе. (Едва ли кто-то сделал бы ему выговор — старый уважаемый коп, давно заслуживший почетную пенсию, в течение недели потерял сразу двух молодых подопечных). Петр задумчиво потягивал кофе из большой кружки. Они не могли покинуть свой пост, хотя ничего важнее этой спецоперации сейчас в городе не происходило.

Обезоружившее его открытие Самохвалов сделал сегодня утром во время просмотра видеозаписей из клуба «Лагуна». С рассказом Матвея Сафонова о вечере четверга совпадало все, кроме последних двух минут. Пьяный в хлам, шатающийся и падающий Володя Курочкин не стал ловить такси, чтобы уехать домой. Он отправился на угол парковки, где стояла полицейская машина (точнее, из-за кадра торчал только ее капот). Там он пропал из виду, но белый капот форда торчал еще какое-то время, а потом исчез — машина сдала задом. Курочкин больше не появлялся. Стало быть, могли уехать вместе.

Да и в этом бы не было большой проблемы, но Матвей солгал, когда говорил, что попрощался с коллегой в зале клуба и больше с ним не общался. А если солгал в такой малости, мог лгать и в остальном. «Наверно, не рассчитал площадь обзора видеокамер», — прокомментировал Петр его оплошность с попаданием в кадр.

Новые факты подтвердили причастность Матвея как минимум к последнему громкому преступлению. Не нуждавшийся в личном транспорте, поскольку всегда мог воспользоваться служебным, он вдруг берет напрокат машину, назвавшись именем известного телеведущего. Машина позже попадает в кадр камеры на автобусной остановке. Еще один косяк, достойный дилетанта, но никак не полицейского, который не первый год дежурил на городских улицах. И, наконец, именно Матвей оказался тем самым парнем, с которым встречалась убитая Кристина Арутюнян во время своих приездов к родителям. Об их отношениях как-то обмолвился и Володя — дескать, у Матвея девушка в Оренбурге.

«Он или обдолбанный, или действительно полный кретин», — не преминул вставить свои пять копеек Петр.

«Да, — согласился Самохвалов. — И он постоянно терял свой пистолет».

Я почуял неладное уже у калитки. Она была распахнута настежь. Я привык, что местные жители не особо пугливы и не запирают свои дома и автомобили, но общая напряженность момента и угрозы Петровского при нашей последней встрече сделали свое дело.

— Аня! — крикнул я, подходя к крыльцу. — Аня, ты меня слышишь? Ты дома?

Тишина в ответ. Я поднялся по ступенькам. Входная дверь была лишь слегка прикрыта, но не заперта.

«Ну вот, — подумал я, — кажется, сейчас и пригодится личное оружие».

Я вынул из кобуры револьвер, взвел ударный механизм и толкнул дверь. Она со скрипом подалась.

— Аня!

В коридоре царил полумрак. В доме своей женщины я еще не был, хотя и знал адрес. Планировка та же, что и у меня (мелькнула идиотская и несвоевременная мысль, что здешние дома проектировали и вводили в строй потомки архитекторов, загнавших половину моей страны в «хрущевки»). Дверь в конце коридора, ведущая на задний двор, была затянута темной полупрозрачной шторкой — она выходила на юг, и летом, очевидно, сюда со страшной силой лупило солнце. Двери в обе комнаты были закрыты.

— Аня, ты где у меня?

В дальней комнате напротив кухни послышались шевеление и какой-то странный звук, похожий на скрип ножки стула. Похоже, Анютка была там… и, боюсь, я опоздал.

Прежде чем двинуться вперед, я на всякий случай толкнул ногой дверь в ближайшую комнату, быстро ее оглядел. Идеальный женский порядок, пахнет какими-то цветами, на спинке дивана лежит синяя блузка. Но пусто. Двумя руками сжимая пистолет, направленный стволом вверх, я проверил ванную комнату (мысленно отметив, что и здесь давным-давно не ступала мужская нога), затем сделал еще пару шагов и из-за угла заглянул в просторную кухню. На выключенной плите с керамическим покрытием стояла кастрюлька с чем-то ароматно пахнущим, на круглом обеденном столике в центре — кружка с недопитым чаем.

Аня была в спальне, в этом не оставалось никаких сомнений.

Я сделал глубокий вдох и выдох. Напомнил себе, что я не на съемочной площадке и эта пукалка у меня в руках — убивает. Досчитал до пяти и легонько толкнул дверь ногой. Она приоткрылась примерно на полметра.

Аня сидела на стуле в углу за широкой кроватью со связанными за спиной руками. Рот был заклеен скотчем. Никаких явных повреждений на теле я отсюда не увидел, но Аня была сильно напугана — в глазах застыл ужас. Она смотрела на меня в упор, не мигая. Три секунды. Четыре, пять. Лишь один раз она едва заметно сместила взгляд в сторону от меня.

Я моментально вспомнил все аналогичные сцены из остросюжетных фильмов, в том числе из собственных ментовских сериалов. Сейчас я сделаю несколько шагов, войду в комнату, мне к виску неожиданно приставят ствол, велят не дергаться и отдать свое оружие, потом меня привяжут к другому стулу и…

Бабахнул выстрел. Я едва не оглох, но все же услышал как завизжала Аня. Продырявленная почти на уровне моего лица дверь сдвинулась в мою сторону, щепки оцарапали мне шею. Я отшатнулся в кухню, не сомневаясь, что сейчас обязательно прозвучит второй выстрел, и он будет более точным.

Я присел на корточки. Вторая пуля, пробившая дверь, свистнула у меня над ухом и влетела в сушилку с посудой. Аня продолжала визжать.

Третьего выстрела я ждать не стал. Вытянул вперед руки, направил револьвер на дверь, прицелился поближе к уже имеющимся отверстиям и нажал на спусковой крючок.

Бах!!!

Кто-то за дверью издал гортанный звук, и сразу раздался топот ног в крупной обуви.

Потом выстрел!

Еще один!

Аня подалась вперед и рухнула вместе со стулом на пол в проход между кроватью и окном. Раздался еще один выстрел, и третья случайная пуля, выпущенная агонизирующим налетчиком, угодила в стену как раз в том месте, где только что находилась голова моей любимой женщины.

Затем на пол рухнуло тело.

Я попал с первого раза.

Я ворвался в комнату. На полу у двустворчатого плательного шкафа слева от кровати лежал молодой человек в летней полицейской форме (черт, я подстрелил копа?!). На левой части груди растекалось бурое пятно крови. Парень часто дышал и с удивлением смотрел на меня. Он явно не ожидал ответного огня и, похоже, до сих пор не мог понять, что сейчас произошло.

Убедившись, что он еще жив, я бросился к Ане, поднял ее вместе со стулом, отлепил скотч (девушка айкнула) и отвязал руки.

— Ты не ударилась?

— Я спортсменка, умею падать.

Я внимательно оглядел ее. На лбу появилась ссадина и скоро, скорее всего, будет синяк. Об пол она все-таки приложилась.

— Слава богу, ты успел…

Мы обнялись. Аня все еще не отошла от шока, я чувствовал телом, как ее потряхивает. Господи, да она дрожала как от сильного озноба!

— Аня, теперь все хорошо. Собирайся скорее, мы уходим!

— А этот?

Я склонился над парнем. Рука с зажатым в ней пистолетом была откинута в сторону. Я отнял пушку, разрядил, вытряхнув на кровать магазин. Потом расстегнул парню рубашку и обнажил место ранения.

— Аня, найди полотенце или любую другую тряпку!

Коп наблюдал за нашими действиями с нарастающим ужасом. Я приложил к его ране полотенце, а сверху прижал его же собственной рукой.

— Держи здесь крепко, пока не приехала «скорая»! А теперь рассказывай: почему ты здесь?

Матвей только хватал ртом воздух, напоминая агонизирующего на прилавке живого карпа.

— Кто тебя послал и зачем, я спрашиваю! Живее!

— Он… — выдавил коп, — он дал адрес…. сказал, что надо еще немного, последний раз, и потом я могу уехать…

— Что еще ты натворил по его приказу? Бомба твоя?

Он сделал глубокий вдох, зажмурился на мгновение.

— Кристина… сука… она не должна была так… я не сдержался… — Он заплакал. — Сука…

— Понятно! Что еще?!

Но парень больше не отвечал на мои вопросы. Отвернулся и закрыл глаза.

— Держи тряпку на ране, щенок, и жди «скорую»!

— Почему мы бежим? — спросила Аня. — Может, надо дождаться?

— Нет, иначе мы не успеем!

Я убедился, что коп продолжает стабильно дышать, и набрал номер телефона Самохвалова.

— Да, Сергей! — резко ответил тот. — Говорите, только быстро, я занят!

— Иван Терентьевич, у меня тут ваш человек! Полицейский! Вооруженное нападение! Ранен, так что поторопитесь! Пишите адрес…

Мы чуть не опоздали. Я строго-настрого велел ребятам быть вовремя, а сам выбежал на перрон вокзала только в шесть-двадцать пять. Все трое уже собрались. Павел был налегке, держал руки в карманах шорт, Святов прижимал к ноге черный полиэтиленовый пакет, а у Кости на плече висела увесистая спортивная сумка. Он явился без верного друга Чики, стало быть, тот остается.

Оглядев нас с Аней, Павел присвистнул.

— Бог ты мой! За вами гнались аборигены, чтобы поменять бусы обратно на золото инков?

— Паша, заткнись!

Я взял минутку, чтобы отдышаться и привести в порядок сердцебиение. Мы неслись сюда по городским улицам, почти не соблюдая правил, и десять раз могли быть остановлены патрульными. Из присутствующих только Святов понимал, что происходит.

— Что дальше? — спросил он.

— Некогда, все расскажу по дороге. Прыгаем в машину и едем!

Ребята не заставили себя подгонять. Мы вернулись на привокзальную площадь и погрузились в наш прокатный «Челлендж». Полицейский, дежуривший у выхода из здания, смерил нас внимательным взглядом и, не обнаружив ничего подозрительного, сразу отвернулся.

— Тут полно копов! — сказал Костя.

— Черт с ними, лишь бы нам по пути не попались!

Через несколько минут машина несла нас на запад по неровному проселку параллельно железной дороге. На карте путь был отмечен тонкой и почти незаметной линией. Блокпостом дорогу не перегородили, очевидно, не придав ей стратегического значения (или просто уже начали снимать кордоны). Из-под колес машины вырывались облака пыли, нас постоянно трясло на ухабах, и я не мог развить скорость больше пятидесяти километров в час. Я видел раньше на той же карте, что рядом есть нормальная асфальтированная трасса, но она отняла бы у нас гораздо больше времени.

Электронные часы на приборной доске показывали 18:36.

— Черт!!!

— Ты можешь объяснить, куда мы так несемся? — спросил Павел.

— Нам нужно встретить этот гребаный поезд на подходе к станции!

— Зачем?!

— Паша, помнишь, ты говорил, что он никогда не опаздывает и каждый раз прибывает на станцию секунда в секунду?

— Помню, это так и есть. И чего?

— А того, что это алгоритм, который позволяет чертовой дырке работать. Нам надо его нарушить!

— Как?! — почти одновременно воскликнули все.

— Мы задержим поезд! В восьми километрах от станции есть нерегулируемый переезд. Дорога почти заброшенная, за переездом никто не следит. Мы остановим на нем поезд, и можно будет уехать.

На этот раз вопросов не последовало, но ребята все равно ни черта не поняли.

— Ладно, на месте разберетесь.

— Угу, — буркнул Святов, — и это только теория.

На пятом километре дорога стала ровнее, появился твердый грунт. Я прибавил скорость до семидесяти, взглянул на часы. Кажется, мы успевали.

Вскоре впереди по левую сторону между деревьями появился просвет, дорога раздваивалась, одна ее ветка шла дальше прямо, вторая резко уходила влево. Перед перекрестком я сбросил скорость, свернул, едва удержав машину от сваливания в кювет. Впереди показалась железнодорожная насыпь и поднятый шлагбаум.

Мы у цели!

…Я бы в этот момент с удовольствием издал какой-нибудь победный клич (я много раз представлял себе эту сцену и даже репетировал слова), но он вдруг стал неуместным. В сложившейся ситуации больше подходило отборное матерное ругательство. Его я и произнес.

У самой насыпи поперек дороги стоял черный «мерседес». На капоте с пистолетом в одной руке и незажженной сигаретой в другой сидел Евгений Петровский.

Всегда любил сценарии и снятые по ним впоследствии фильмы с ложными финалами. Они добавляют остроты. Удачей считается один ложный финал: зритель расслабился, оценил крутизну истории и уже собрался покинуть зал, а тут его хвать за рукав — стоять, дружище, куда ты, это еще не все! Таков, например, «Казино Рояль» с Дэниэлом Крейгом (прошу прощения за спойлер у тех, кто не видел фильма). Но высший пилотаж — два ложных финала. Вот где настоящие русско-американские горки! Авторы таких выкрутасов — мастера восьмидесятого уровня, члены секты свидетелей композитора Антонио Вивальди, который часто в своих произведениях никак не мог поставить точку и доводил слушателей до истерики. Я уж не говорю об эпилогах, ради которых зрители стали дожидаться окончания финальных титров (я еще не надоел вам своими кинематографическими аллюзиями?).

К сожалению, в моем сериальном мире такие крутые повороты встречались редко. Сценарии писались на коленке в подсобках и курилках группой замученных авторов, по ходу съемок многократно переписывались, и тебе приходилось читать текст непосредственно на площадке за десять минут до команды «мотор», потому что читать его заранее целиком не было никакого смысла.

Однако, как говорил один мой преподаватель в ГИТИСе, никакой разудалый сценарий не сравнится с жизнью.

— Браво, браво, браво, — произнес Петровский, прикуривая от бензиновой зажигалки. — Ты не так глуп, каким показался мне вначале.

— Слышал уже, — сказал я и направил на него свою пушку. — Уйди с дороги, сделай доброе дело напоследок.

— А то что? Стрелять будешь? Окей, давай разыграем тут сцену из «Быстрого и мертвого».

— Ты же свою берданку расчехлил. Значит, готов.

— Это на всякий случай.

Я и мои друзья стояли в нескольких метрах от него, выстроившись в шеренгу. Из нас только Павел и Костя не были лично знакомы с противником. Они слегка растерялись.

— Познакомьтесь, ребята, Евгений Павлович Петровский собственной персоной. Это ему Край должен сказать «спасибо» за веселые две недели. Маленький человек, жаждущий власти, любитель дергать за ниточки.

— Не надо аплодисментов, — сказал тот, взглянув на часы. — Через восемь минут здесь появится наш паровоз, мы отдадим ему честь, помашем ручками машинисту, и он спокойно припаркуется у первой платформы вокзала. А пока можешь спрашивать, если что непонятно. Поиграем в Эркюля Пуаро.

— Кто убил Курочкина и зачем?

— Матвей Сафонов, патрульный, приписанный к северному отделению полиции. Молодой дурачок вместо того, чтобы накрыть наркодилерскую точку и честно заслужить повышение, решил войти в дело. По пьяной лавке проболтался Курочкину, дал попробовать этой дури, но тот оказался крепким перцем, не проникся. Поначалу он не представлял угрозы, стучать на приятеля и коллегу здесь не принято, как и у нас, но Сафонов начал наглеть, и тогда Курочкин решил с большой помпой его взять. Ему хотелось славы.

— То есть ты завербовал Сафонова?

Петровский снисходительно усмехнулся.

— Серега, их можно брать голыми руками, они ж тут как дети. «На дурака не нужен нож». Вон как девушку свою ты завербовал, любо-дорого посмотреть…

Аня покраснела. Я мягко опустил руку ей на плечо.

— Он вышел на меня, — продолжил политтехнолог, — мы посидели в ресторане, слово за слово, парень поплыл. Я обладаю даром убеждения, ты же знаешь, на себе испытал. Позже, правда, выяснилось, что парень неуправляемый, не очень трепетно относится к инструкциям.

— Кто устроил взрыв?

Петровский цокнул языком.

— Вот тут у меня вопросы. За день до этого они сидели в «Лагуне», потом ночевали у Сафонова. Один утром вышел на дежурство, а другой еле проспался и забил на службу. Но на стадионе были оба. Увы, вечером того же дня задушенный Курочкин уже плыл вниз по течению Зюзелги, и я тебе честно скажу… — Петровский приложил руку к груди, — …взрыва я не ожидал. Кто и где достал столько тротила, кто и когда заложил его под трибунами, я понятия не имею. Знаю только, что Сафонов вышел из-под контроля — возьми хоть эту бедную девочку, его армянскую подружку, которую он приревновал и в результате замочил из чужого оружия. Я, кстати, думаю, что он в ту ночь сам был под коксом. В общем, у местных копов еще полно работы, но мне ни взрыв, ни наркоту ты не пришьешь.

Теперь уже я посмотрел на часы. Если расчеты верны, то поезд проедет мимо нас через четыре минуты.

— Что-то еще? — участливо спросил Петровский.

— Да. Не строй из себя благородного дона. Ты послал мента убить напоследок мою женщину.

Аня вздрогнула под моей рукой. На лицо Петровского набежала тень.

— Я не заказываю убийства, — холодно произнес он, — и никогда этого не делал. Я попросил всего лишь присмотреть за ней, пока все не закончится, но к тому времени он был уже на нервах.

— Попросил парня под коксом и с потерей управляемости? Ты псих!

— Ты его грохнул?

— Будет жить. Поправится и даст показания. — Я поднял свой револьвер. — А теперь отгони свою тачку.

Петровский повторил мое движение. Два ствола были направлены друг на друга.

— Даже не думай, — сказал политтехнолог, поднимаясь с капота.

— Отгони тачку или поставь ее на рельсы сам. Это в твоих же интересах, тебя все ищут.

— Свалить отсюда на время шухера было бы неплохо, но закрыть нору я не дам.

— Куда ты денешься! Уйди с дороги!

Он не шелохнулся. В этот момент мы услышали гудок локомотива. Он был уже близко.

— Ты не будешь стрелять, — процедил Петровский, но уверенности в его голосе поубавилось.

— Я — буду. Уже стрелял. — Я повернулся к своим друзьям и тихо произнес: — Ребята, слишком кучно стоите.

Они поняли. Святов сделал несколько шагов в сторону и стал заходить на Петровского справа. Аня сдала назад, спрятавшись за моей спиной. Костя и Павел заходили слева. Я же пошел прямо.

— Серега, отстрели ему яйца, — предложил Паша.

— Нет, — отозвался Костя, — зачем так жестоко. Даже кота кастрировать грех. Вот руку или ногу — в самый раз.

Кольцо сжималось. Петровский уже не скрывал паники, глаза бегали с одного подступающего противника на другого. Я вспомнил расхожую киношную фразу: «Навел ствол — будь готов выстрелить». Но едва ли наш друг на это способен.

Раздался новый гудок электровоза — низкий, тревожный. Еще ближе.

— Повторяю еще раз, — сказал Петровский, — отойдите все!

Мы приближались. До Евгения Палыча оставалось всего метра три. Несмотря на уверенность и бойцовский запал, я не знал, что произойдет дальше и как действовать на самом деле. Покалечить здесь еще одного? Может, хватит с меня стрельбы?

Все случилось очень быстро — и так, как я не ожидал.

Костя вдруг остановился, медленно снял с плеча ремень своей увесистой сумки. Петровский не заметил этого маневра — он смотрел в другую сторону.

— Ааааааа!!!! — заорал скрипач, и в то же мгновение его сумка взлетела снизу вверх. Рука Петровского дернулась в его сторону. Бабахнул выстрел. В ужасе я подумал, что Костю подстрелили чуть ли не в упор.

Но я ошибся. Пуля ушла в воздух, а сумка скрипача ударила Петровского в челюсть. Тот не удержал равновесие и рухнул на спину

— Держать его!!! — скомандовал я. Святов в два прыжка преодолел отделявшее их расстояние и упал на Петровского сверху.

— Паша, прыгай в «мерс», загони его на рельсы!!!

Гринько выполнил команду молниеносно. Пока мы пытались удержать на земле брыкавшегося политтехнолога, он подскочил к черной машине, распахнул дверцу и сел на водительское сиденье.

— Идиоты!!! — орал Петровский. — Нельзя этого делать! Не надо!!!

Я вырвал у него из рук оружие, вышвырнул в кусты.

— Ключа в замке нет! — крикнул Павел. — Он у него! Поищите!

Электровозный гудок раздался уже совсем рядом. Я даже услышал стук колес.

— Некогда! Паша, сними с ручника и столкни ее с горки! Коля, помоги!

Прежде чем выполнить команду, Святов решил подстраховаться — размахнулся и въехал кулаком Петровскому в челюсть. Тот охнул и прекратил сопротивление.

Я помчался к своей машине, на ходу думая, что согласно всем законам жанра сейчас она начнет ерепениться — не сработает зажигание, например. Но все получилось идеально, «Челлендж» взвыл, вышвырнув из-под колес облако пыли.

Павел и Николай почти оттолкнули «мерседес» к кювету, освободившегося пространства уже было достаточно.

— Летят перелетные птицы!!! — пропел я и рванул с места. Аня смотрела на меня с ужасом, прикрыв рот рукой. В ее глазах я сейчас, наверно, выглядел смертником.

«Челлендж» резво выкатил на насыпь. Я переборщил со скоростью и едва не очутился по другую сторону переезда. Пришлось немного сдать назад. Только после того, как машина встала поперек полотна, я посмотрел направо…

Вот он, поезд с запада, всего в полукилометре от нас. Завидев препятствие на пути, машинист начал неистово гудеть. До меня донеслось зловещее шипение — поезд включил экстренное торможение.

Я смотрел на него как завороженный. Клянусь, в эту минуту я испытал невероятные ощущения. Всего несколько сотен метров отделяли меня от верной гибели, сердце подкатило к горлу, спину и ноги сковало льдом, перед глазами пронеслись эти две безумные недели вместе со всеми их радостями и бедами (об остальной предыдущей жизни я почему-то не вспомнил). Чистый камикадзе!

К реальности меня вернул истошный женский крик:

— Сережа, уходи!!!

Я встряхнул головой, дернул на себя дверную ручку, абсолютно уверенный, что ее заклинило. Но она легко поддалась. Дверца распахнулась, и я выскочил из машины. Бросив на истерично гудящий электровоз последний взгляд, я отбежал на насыпь.

— Уходим! Укрываемся за «мерседесом»! Подберите этого!

Святов ловко подхватил очнувшегося Петровского под руки, потащил его за собой. Через мгновение мы были уже в укрытии.

Что было дальше, я не очень хорошо помню. Я пребывал почти в состоянии аффекта, крепко сжимал Аню и стеклянными глазами смотрел на нашего бедного челябинского железного коня, которому суждено было пасть смертью храбрых. И он пал уже через несколько секунд. Многотонный состав с шипением и металлическим скрежетом выехал на переезд, ударил автомобиль и потащил его перед собой. Через десяток метров машина завалилась на бок и стала разваливаться. Думаю, если бы по какой-то нелепой причине я остался внутри, сейчас мог бы распевать любимую «Is This The World We Created?» вместе с Фредди Меркьюри.

«И это мир, который мы создали?»

Поезд, разумеется, встал. Я вам честно скажу, что не знаю, как это получилось — я ничего не рассчитывал, не подгадывал и вообще действовал наугад — но у переезда остановился последний вагон. Точнее, до него было всего несколько шагов.

— Так, — сказал я, — теперь важно понять, сколько у нас времени. Им ведь нужно будет разгрести путь, а для этого вызвать специальные службы, полицию и все такое. Или что?

— Черт его знает, — пожал плечами Святов. Он ткнул кулаком в бок Петровского, которого крепко держал под руку. — Ты что скажешь?

— Ничего, — буркнул тот, — сами колдуйте.

Мы вышли на рельсы и направились к последнему вагону. Я отметил, что из поезда никто не вышел, ни одна дверь не открылась, ни одна проводница не высунулась наружу. Состав замер. Он вообще существует, или это всего лишь плод нашего воображения?

— Круто, правда? — хмыкнул Петровский, будто услышав мои мысли. — Пришелец из преисподней.

Вскоре мы выстроились перед торцевой дверью последнего вагона.

— Что теперь? — спросил Павел. — Она ведь может быть закрыта. Нам постучаться?

Я вспомнил свою попытку уехать, предпринятую в прошлую субботу. Я тогда спокойно вошел в вагон, и проводница не только не спросила у меня билет, она даже не заметила моего присутствия.

— Импровизируем!

Я уперся руками в металлические элементы сцепки.

— Ребята, подтолкните.

Павел уперся ладонями мне в зад.

— Держи нежнее!

Он подбросил меня вверх, и я запрыгнул на узкую площадку, неуклюже балансируя. Толкнул дверь.

Она открылась. Я нисколько не удивился.

Петровский плюнул с досады.

Я не спешил спрыгивать. Аня смотрела на меня с тоской. Она уже смирилась с моим отъездом и с тем, что я уже больше не вернусь. Это был очень тяжелый взгляд.

Я спрыгнул вниз.

— Ну все, ребята, давайте прощаться. Кто первый?

Первым вызвался Костя. Сначала он закинул в тамбур свою сумку, потом обнялся поочередно с каждым из нас.

— Веселое было время, — сказал он. Кажется, ему тоже не хотелось расставаться.

— Только не рассказывай никому, — сказал Павел, — а то в дурку упрячут.

Мы помогли ему запрыгнуть наверх. Смущенно махнув рукой на прощание, он скрылся в тамбуре.

— Теперь мы, — сказал Святов, не выпускавший из своих цепких ментовских объятий не только Петровского, но и свой черный пакет. Павлу он крепко пожал руку, Аню слегка приобнял, насколько позволяло наличие балласта. — Приятно было с вами познакомиться, ребятки. Может, еще свидимся… если вдруг теория нашего Косого окажется ошибочной.

Мы рассмеялись.

Николай поручил Петровского мне, а сам ловко и без посторонней помощи, будто не лежал с сотрясением мозга в больнице, запрыгнул в тамбур. Очутившись наверху, он протянул вниз руку.

— Давай ко мне, технолог! И без глупостей, а то ребра переломаю!

Мы не без проблем закинули наверх Петровского. Он еще из принципа продолжал сопротивляться, брыкался, ругался сквозь зубы, но удача окончательно отвернулась от него.

— Отправляйся в ад! — не меняя выражения лица, пошутил Павел.

— Только ключи от «мерина» отдай! — добавил я. — Отгоню к твоему офису в целости и сохранности. Кстати, Пахомову от тебя привет передать?

Он что-то буркнул в ответ, но ключи сбросил.

Мы остались внизу втроем — я, Аня и Паша. Пора было прощаться.

Не припомню, чтобы я испытывал в своей жизни что-то подобное. Никакой переезд из города в город на ПМЖ, никакая долгосрочная командировка в чужую страну, никакая отправка в армию не могли сравниться с тем, что происходило сейчас.

— Ты как? — спросил я у Павла. — Не надумал?

— Не-а. Если бы ты видел, какие я сегодня приготовил на обед вареники, ты бы меня не упрашивал.

Аня прижалась к моему плечу щекой.

— Сережа…

— Да, милая?

В ее глазах стояли слезы

— Я, наверно, сказала бы тебе позже, но придется сейчас… Кажется, я люблю тебя.

Я поцеловал ее руку.

— Успеешь еще.

Святов все еще стоял наверху. Я вынул из кармана конверт, протянул ему. Это было письмо, которое я писал прошлой ночью. Рука чуть не отсохла — так много всего написал.

— Коля, перешли моим в Москву, как приедешь домой. Адрес на конверте.

— Хорошо. Вы давайте идите, а то я сейчас разрыдаюсь.

Мы все вместе подняли руки в прощальном жесте. Святов ответил тем же. Так мы и стояли, словно индейцы враждующих племен после переговоров о мире, пока Николай не закрыл дверь. Сквозь мутное стекло его лицо казалось высеченным из камня.

— Идите!!! — одними губами велел он. Я кивнул.

— Паш, пойдем достанем «мерина». Пора валить…

Удирать пришлось другой дорогой, чтобы не столкнуться с полицией.

Через сорок минут мы стояли на перроне вокзала. Моя теория, выведенная из каких-то сумбурных умозаключений и расчетов, оказалась верна. Поезд пронесся мимо по второму пути, даже не замедлив ход. Мне показалось, что я вижу в окнах последнего вагона машущих нам Николая и Костю. Но это была, конечно, иллюзия.

— А как они там разместятся? — спросила Аня. Она уже успокоилась и больше ничего не боялась, я чувствовал это по ее ровному дыханию. Но на всякий случай девушка не выпускала меня из рук.

— Места найдутся, — ответил Павел. — Но даже если что-то пойдет не так, их просто снимут с поезда…

— …в нашей реальности, — добавил я.

Перрон пустовал, ветер гонял по асфальту конфетные обертки, тучи отплывали на запад, обнажая красивый закат. Только сейчас, когда стук колес затих вдали, я почувствовал себя полноценным гражданином нового мира.

— Слушайте, как тут местные жители именуются? Краёвцы? Краевчане?

— Краеведы, — ответил Павел. — Ребята, я замерз. Айда по пельмешке.

 

30. Без комментариев

Понедельник, 21 августа 2017 года. Газета «Краевые вести». Официальное сообщение избирательной комиссии муниципального округа Край Оренбургской губернии.

К восьми утра окончен подсчет бюллетеней. Итоги голосования:

Владимир Пахомов — 54,7%

Константин Крутов — 31,4%.

Валентин Хилькевич — 13,9%.

 

Эпилог

«И стали жить они вдвоем», — мог бы написать я, если бы был акыном… Впрочем, ладно, уже написал, как видите, хоть и не акын.

Напоследок остановлюсь на основных моментах, а дальше уж фантазируйте сами.

Мы с Аней действительно стали жить вдвоем в ее доме. Это было временное решение — нам нужно еще притереться, протестировать характеры на совместимость, все такое. Но я втихаря начал присматриваться к нескольким симпатичным двухэтажным домам в Северном квартале и даже нанял толкового риэлтора. Аня между тем познакомила меня со своими родителями. Точнее, мы просто зашли на чай, посидели, поболтали, и я не уверен, что это можно считать полноценным классическим «знакомством с родителями». Батя у нее оказался мужик что надо. Словоохотливый, хозяйственный, а уж рыбак какой заядлый! Я сразу напросился с ним на ближайшую рыбалку. Что касается мамы, тут несколько сложнее. А когда с ними было просто?

В начале сентября я выкупил у меломана Игоря его магазин «Только рок!» на улице Лесной, причем заплатил хорошую цену. Легализовался, так сказать. Аню мой выбор инвестиций удивил: ей кажется, что можно было бы вложить деньги более эффективно, например, в мастерскую, производственный цех, конструкторское бюро или лабораторию. Я не спорю. Магазин «Только рок!» стал моей личной игрушкой. Со временем я планирую его реконструировать и преобразить. А чтобы Аня не приставала ко мне с комментариями, я инвестировал деньги в ее собственный проект, и в октябре в отремонтированном спортивном комплексе «Вымпел» открылась «Танцевальная студия Анны Проскуриной». Прыгай себе, девочка моя, и не мешай папочке наслаждаться жизнью.

С Самохваловым мы подружились. Он помогал мне советами при общении с полицией — мне ведь пришлось многое объяснять. После бурных событий августа Терентьич все-таки написал рапорт об увольнении и достроил, наконец, свой дом. Мы регулярно встречаемся у него в бильярдном зале на третьем этаже, пьем крепкую, вспоминаем. Он своей жизнью вполне доволен. Единственное, о чем жалеет, — о том, что проморгал своих молодых подопечных.

Матвею Сафонову светит двадцать пять лет. Насчет взрыва он так и не раскололся. Либо не хотел увеличивать срок до пожизненного, либо действительно не имел к нему отношения. У полиции Края появился первый за много лет серьезный «глухарь». Но следствие не остановлено, кроты из губернской службы общественной безопасности продолжают рыть. Боюсь, меня еще долго не оставят в покое.

Иногда к нам в гости забегает Пашка, так что недостатков в пельменях и варениках мы не испытываем. Дела в его заведении идут очень хорошо, поэтому он стал задумываться об открытии целой сети. «Можно будет и в Крылов сунуться, — мечтательно говорил он, попивая смородиновый чай, приготовленный супругой Самохвалова. — Думаю, проблем с местными там не будет, в России живем».

Словом, все идет своим чередом. Листва сменила цвет с зеленого на золотой, дни стали короче, ночи холоднее. Город постепенно пришел в себя.

Той осенью я лишь один раз ездил на вокзал. Да, вы угадали — однажды в субботу в 19:05 я уселся на край платформы, свесил ноги и стал смотреть вдаль, на запад и восток попеременно. Никаких огоньков на горизонте, никаких локомотивных гудков и стука колес. Прошлое сгинуло, это был сон. В тот вечер мне почему-то вспомнился вступительный экзамен по литературе. В билете значился вопрос о патриотизме в русской классике, а я, как назло, перед экзаменом гулял с другими абитуриентами. «Это же элементарно, молодой человек! — кипятился экзаменатор. — Вспомните школьный курс!».

Я смог вспомнить только это: «Прощай, немытая Россия»…

…Кстати, надо будет записаться на прием к Пахомову и сообщить ему, что домой он уже не вернется. Ну, на случай, если для него это важно. И еще придется посидеть в библиотеке. Хочется понять, почему поезд останавливался именно здесь и что означал «август».

Вы понимаете, о чем я?